Ситечкина

Она влюбилась в него в седьмом классе. Она – длинный, нескладный подросток, вдобавок трудно постигающий учёбу. Пару лет назад её даже едва не оставили на второй год, но пожалели. И фамилия у неё была смешная – Ситечкина.
     Излишне говорить, что она была козлом отпущения в классе. Подростковый возраст – самый жестокий, зря это как-то затушёвывают. Её обижали подчас даже девочки-одноклассницы: дразнили, а то, обступив тесным кружком на переменке, не выпускали, толкали как бы в шутку, щипали. Она крепилась, но потом плакала, долго, безутешно.
     Он, маленький толстячок, тоже был почти изгоем, но переживал это легче, потому что учился хорошо, был отличником, имел своих друзей, к тому же охранял бабушкин авторитет. Бабушка когда-то директорствовала в этой самой школе, и хотя была уже несколько лет на пенсии, её помнили и учителя, и иные старшеклассники. «Директорский внучок» - витало с охранительным отторжением.
     Любовь позорной Ситечкиной совсем его не обрадовала. Тут не скажешь – несчастные сердца потянулись друг к другу. Ещё выражалась любовь как-то стыдно: открыто, глупо, настойчиво. Подростки безжалостны к проявлению чужой любви ровесников, да ещё такой… Даже немногочисленные друзья смеялись над ним и советовали: «Да побей ты её, что, боишься?! Вдарь как следует, чтобы больше не подходила!»
     Она, впрочем, и не подходила, держалась всегда на некотором отдалении. Но любовь не скрывала. Ходила за ним, как привязанная, на перемене, следя из-за больших толстых очков влюблёнными глазами. Если он задерживался после уроков, ждала и час, и два, и три у дверей школы. Маячила. Если её спрашивали, что она тут торчит, отвечала тихим голосом с наивной откровенностью, врать не умела: «Я тут Пузырика (кличка возлюбленного) жду… Не знаете, где он там по этажам бродит?»
     А дождавшись, следовала за ним метрах в ста, низко опустив голову, до его дома, хотя самой было в другую сторону.
     Наконец, он не выдержал такого унижения. И однажды в пустом классе у подоконника побил её. Недолго, но зло, крепко. Сначала она молчала, непонимающе, со всё большим ужасом отталкивала его, потом, наконец, закрыла лицо руками и заплакала. У неё оказалась разбита губа и на скуле появился небольшой синяк. Он опомнился и быстро вышел из класса.
     На следующий день он задержался в школе. Вышел, когда уже начали наплывать обморочные сумерки поздней осени. Накрапывал холодный дождик.
     Пройдя до поворота, он понял – что-то сегодня не так. Оглянулся – сзади не маячила сутулая фигурка с опущенной головой. Впервые за эти томительные недели мерцаний-провожаний. Что-то всё-таки слабо кольнуло в нём, но быстро забылось.
     Жизнь Пузырика потом сложилась не очень. Нет, внешне всё было почти нормально, почти среднестатистически.
     Выучился на инженера, неудачно женился, развёлся, одно время пил, да кто из мужиков не пил? Главное, что вовремя остановился. В недавние времена потерял работу, однако, потом снова нашёл, не очень-то хорошую. В одной фирме. Кем-то вроде мальчика на побегушках, платили негусто, но много ли ему одному надо?
     Как-то по делам фирмы он поехал в соседний райцентр. От кого-то из одноклассников он слышал, что Ситечкина трудится там автобусным кондуктором. По слухам, жизнь у неё тоже не сложилась – родила без мужа ребёнка, больного мальчика, да и кондуктор, понятно, не менеджер банка. Пузырика, впрочем, ныне давно потерявшего детскую кличку, зато внешне ставшего куда больше походить на оный округлый предмет, всё подобное заинтересовало мало, так, зацепилось где-то на краю сознания.
     Моросил серый холодный дождь поздней осени. Возле недавно выстроенного, однако, уже потускневшего и замусоренного автовокзала командированный пересел на автобус, идущий по городскому маршруту. В этот час позднего утра народу в салоне было уже не очень много.
     И надо же – Ситечкина. Он сразу её узнал, хотя не видел много лет. Такая же худая, нескладная, и даже вроде как бы с прежним большим портфелем. Нет, на этот раз был не портфель, а потёртая кондукторская сумка на ремешке. Когда она его, не поднимая глаз, обилечивала, он поздоровался: «Здравствуй, Ситечкина!» Она посмотрела на него, узнала и сказала, не пытаясь выразить удивления или изобразить улыбку: «Здравствуй». Потом, через паузы: «Ты как здесь?» Он отвечал обычное в подобных случаях.
     Она слушала его без интереса. В школе она считалась туповатой, но её некрасивое лицо не было тогда таким. Оно было скорее наивным, отстранённым, восторженным (особенно, когда взглядывала на любимого Пузырика). Теперь же лицо приобрело настоящую, окаменевшую, как неопрятные улицы за окном, тупость: усталость, покорность, равнодушие. Она односложно отвечала на вопросы бывшего одноклассника.
     Он не доехал одной остановки до нужной, вышел раньше, сказав: «Ну, мне пора».
     Постоял на пустой остановке, оглянулся. Ему показалось, что сзади на перекрёстке мелькнула тень школьницы Ситечкиной – нескладной, мокнущей, с большим портфелем. И растаяла в нудном сером дожде чужого города.

2007