15 мая 2017 г. Ион Деген. Ч. 3 Стихи из планшета

(Продолжение эссе «Ион Деген: Воин, Поэт, Врач, Личность»)

На днях случился у меня спор с хорошим литератором, прозаиком. Я употребил (в отношении творчества фронтовых поэтов времён  Второй мировой и Великой  Отечественной) довольно затрёпанное выражение «солдатские  фронтовые  альбомы» (имея в виду именно альбомы стихов), а собеседник мне возразил:
 
-  Ну, какие там альбомы на фронте? Вы хоть представляете  себе ту «мясорубку»?  До альбомов ли…
 
Я отчасти с ним согласился. И, тем не менее…

Вообще-то я понимаю: возражение  имеет под собой почву. Во-первых, понятно, что в полевой, боевой, фронтовой обстановке кому-кому, но уж солдатам – не до ведения альбомов. Всё-таки, солдат – не уездная барышня, о типичном  альбоме которой писал Пушкин:

Конечно, вы не раз видали
Уездной барышни альбом,
Что все подружки измарали
С конца, с начала и кругом.
Сюда, назло правописанью,
Стихи без меры, по преданью
В знак дружбы верной внесены,
Уменьшены, продолжены.
……………
Тут непременно вы найдете
Два сердца, факел и цветки;
Тут верно клятвы вы прочтете
В любви до гробовой доски...
("Евг. Онегин")

Не стану утверждать,  что  нечто в этом роде вели на фронте советские солдаты. Но от ровесников моей сестры (которая была ровно таких же лет, как и Деген: родилась тоже в 1925-м – и, конкретно, от  одного из близких её друзей, а именно, от Юлия Даниэля («того самого», то есть от одного из  двух подсудимых позорного для советской власти «писательского процесса» февраля 1966 г.  (помните процесс А. Синявского и Ю. Даниэля?) – так вот,  от Ю. Даниэля, который учился в Харькове в 1946 - 1947 учебном году на филфаке университета и бывал у нас в доме, я слышал именно выражение «солдатские фронтовые альбомы». Не думаю, чтобы таковой был у него самого, хотя свои шутливые стихи фронтового периода (а он воевал, был тяжело ранен и имел по ранению инвалидность)  читал, и некоторые я помню, - вот они: 

У солдата в штанах есть заветное место,
А в нём то, что солдату дороже всего.
Это место – карман, а в нём фото невесты,
что  в далёком тылу дожидает его…

И ещё  -  пел вот какую песенку (думаю, собственного сочинения):

Не грусти, мамаша:
коль сгину я в бою,
обеспечит Родина
старость, мать, твою! 

Именно Юлик Даниэль рассказывал, что во многих ФРОНТОВЫХ АЛЬБОМАХ видел записанным текст поэмы Виктора Урина «Лидка» - о судьбе школьницы, ушедшей на фронт, а там, увы, «пошедшей по рукам»  (сюжет, что греха таить, имевший место в жизни…) 

К поэтам фронтового поколения, с которыми в конце войны и в послевоенные годы общалась моя сестра,  принадлежал и харьковчанин  Гриша Поженян – как и Ион Деген, снискавший   в войну славу отчаянного смельчака…  Вот что о нём записано в Википедии: «Родился 20 сентября 1922 года в Харькове.  Отец — армянин, директор института научно-исследовательских сооружений. Мать — еврейка, врач. В наградных листах Поженяна указывается его национальность — осетин» .

 Неисповедимы  пути советской «генеалогии»: сын армянина и еврейки  оказался … осетином!  По моему предположению, такова была уловка начальства, чтобы этому «еврянИ’ну» (плод брака армянина с еврейкой)  обеспечить объективный, непредвзятый подход в высоких наградных инстанциях…

Мы, однако, сейчас о другом: о  фронтовой поэзии и способах её «оборота», её «хождения» в войсках и вне фронтов. Ион Лазаревич Деген, с первых дней войны  и почти до её конца находившийся на фронте, принадлежал и к  воинам, и к поэтам.  К тому поколению, которое в русской поэзии  времён Великой Отечественной войны дало блестящую плеяду  "фронтовых поэтов", представленную  Михаилом Кульчицким, Павлом Коганом, Давидом Самойловым, Семёном Гудзенко, Борисом Слуцким, Виктором Уриным, многими, многими другими.  К ним можно теперь с полным основанием отнести и Иона Дегена.

    Как выясняется, он писал стихи с первых дней войны, в которую, напоминаю, вступил 16-летним мальчишкой, добровольно  уйдя на фронт вместе с воинской частью, оставившей его родной город Могилёв – Подольский. Продолжал их писать и после того как, излечившись от первого ранения,  потом в Закавказье, и вновь  допризывником, и опять добровольно, напросился  в экипаж бронепоезда и стал там одним из разведчиков, забрасываемых в тылы противника.

  В последнюю, третью его фронтовую  «реинкарнацию», уже как танкист, он был офицером, а потому и владельцем планшета, положенного ему по званию при экипировке. . Как  уже знаем,  он использовал его для хранения своих стихов, - чем не «фронтовой  альбом»?

Не знаю, где хранил свои стихи Ион, будучи ещё рядовым, - должно быть, в карманах гимнастёрки, а то и просто в памяти.  Так или иначе, до нас дошло чуть ли не первое его стихотворение, сочинённое в июле 1941 года -  насколько же оно само по себе «исторично» и вполне вписывается в понятие «артефакт».   Даже название этого стихотворения символично.



                Начало
Девятый класс окончен лишь вчера.
Окончу ли когда-нибудь десятый?
Каникулы – счастливая пора,
И вдруг – траншеи, карабин, гранаты,

И над рекой дотла сгоревший дом,
Сосед по парте навсегда потерян,
Я путаюсь беспомощно во всём,
Что невозможно  школьной меркой мерить.

До самой смерти буду вспоминать:
Лежали  блики на изломах мела,
Как новенькая школьная тетрадь,
Над полем боя небо голубело.

Окоп мой под цветущей бузиной,
Стрижей пискливых пролетела стайка,
И облако сверкало белизной
Совсем как без чернил «невыливайка».

Но пальцем  с фиолетовым пятном –
Следом  диктантов и работ контрольных,
Нажав крючок, подумал я о том,
Что начинаю счёт уже не школьный.
                Июль 1941 г.

Какое стремительное возмужание: из школьного детства – в воина, вынужденного убивать врагов! Ещё совсем  неумело сказано о ПОТЕРЕ одноклассника, «соседа по парте», даже, может быть,  не  осознаётся это страшное слово «навсегда».  Но вот стихотворение, написанное через три года, а ещё через жизнь оно принесёт автору известность мировую, будет квалифицировано  гением нового поколения поэтов и всей общественностью  ещё СССР, а потом – России как гениальное, и одно из самых правдивых, а значит и лучших стихотворений о войне. Его отобрал Евгений втушенко
для своей антологии русской поэзии ХХ века, а затем и для  журнала «Огонёк»,  как  стихотворение  «неизвестного автора». Вскоре тот же Евтушенко сообщил, что автор жив, что живёт  в Израиле, и что это бывший  советский танковый ас, тяжело  раненный    в январе 1945 года и  спасённый врачами, после чего  решивший сам стать врачом. И зовут его – доктор медицинских наук, профессор Ион Деген.  Мне это довелось прочесть ещё в СССР,  в Харькове.

Приведём это стихотворение полностью – в нём лишь 8 строк, но - каких !

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
над  дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки:
Нам ещё наступать предстоит.

Предлагаю читателям самостоятельно вдуматься  в эти стихи и самим осознать причину  их жестокой, мужественной , чувственной силы.  И решить, почему так впечатляет это  странное «утешение»: «ты не ранен ты просто убит», почему сердцу понятно, что речь не об ограблении мёртвого, а о жуткой, смертоносной, но и жизнеутверждающей,   эстафете победителей . И отчего забыть такие строки – невозможно.

Много лет я прожил, не имея понятия о том, насколько это стихотворение (по силе своей единственное в творчестве Иона Дегена) вместе с тем типично для него, органично в соседстве с другими его же стихами. Но в 2005-м Ион Лазаревич прислал мне в подарок  книгу своих стихов. В ней три раздела : 1-й – «Стихи из планшета», 2-й – «Стихи на песке» и 3-й – «Стихи Земли Израиля».  Стихотворение, которое приписывали «неизвестному автору», о котором говорили, что оно – «народное», находится  в соседстве с другими,  отдельные из которых приведу полностью. Вот стихотворение, помещённое следом за только что цитированным:

                *     *     *         
                Осколками исхлёстаны осины,
                Снарядами  растерзаны снега.
                А всё-таки в январской яркой сини
                Покрыты позолотой облака.
               
                А всё-таки не баталист, а лирик
                В моей душе, и в сердце, и в мозгу.
                Я даже в тесном Т-34   
                Не восторгаться жизнью не могу.

                Чтобы царила доброта на свете,      
                Чтоб нежности в душе не убывать,
                Я еду в бой, запрятав чувства эти,
                Безжалостно сжигать и убивать.

                И меркнет день.
                И нет небесной сини.
                И неизвестность  в логове врага.

                Осколками исхлёстаны осины.
                Снарядами растерзаны снега.
                Январь 1945 г.

 Эти стихи – того месяца, в конце которого  он будет сражён в бою, когда погибнет весь экипаж его танка, и только он один чудом останется жив, но товарищи найдут в танке его запасные лейтенантские погоны, решат, что сам он погиб, и доложат о том командованию. И мать, работавшая медсестрой, получит «похоронку» на единственного сына, а потом, когда  "недоразумение" выяснится, настоит на том, чтобы ему  телеграммой-молнией  в госпиталь, где его вернули к жизни, был сообщён её адрес: ведь он всю войну её безуспешно искал… Так  мама  и сын, простившийся с нею по окончании  9-го класса,  встретились после  Победы .

Ещё одно его стихотворение, созданное вскоре  после «валенок». Долго думал: цитировать ли и его: уж  такое безжалостно страшное… Решил привести полностью:  в нём беспощадная правда войны предстаёт, пожалуй, ещё ужаснее, чем в том, про «валенки»…

                Ущербная совесть
Шесть «юнкерсов» бомбили эшелон
Хозяйственно, спокойно, деловито.
Рожала женщина, глуша старухи стон,
Желавшей вместо внука быть убитой.

Шесть «юнкерсов»…  Я к памяти взывал,
Когда мой танк, зверея, проутюжил
Колонну беженцев – костей и мяса вал,
И таял снег в крови дымящих лужах.   

Шесть «юнкерсов»?
              Мне есть что вспоминать!
Так почему же совесть шевелится,
И ноет, и мешает спать,
И не даёт возмездьем насладиться?
                Январь 1945 г.

Обратите внимание на дату: это последнее стихотворение, написанное перед страшным, грозившим смертью ранением 25 января 1945-го,  Под следующим  стихотворением «из планшета – дата уже апрельская…  Оно уже из мирных дней, доставшихся, наконец, если ещё   
не стране и миру, то самому автору, солдату-мстителю.

Отчего же он тогда,  когда «озверел» его танк,  - отчего сам он,   ясно вспоминая  хладнокровную расправу шести нацистских  бомбардировщиков ,  бомбивших  эшелон с мирным советским населением: детьми, женщинами, стариками, - отчего сам не в силах НАСЛАДИТЬСЯ  законной, логичной, казалось бы, обоснованной местью?

В последние годы  есть тенденция ставить знак равенства между, с одной стороны, фашизмом и нацизмом  гитлеровцев -  и, с другой ,   большевизмом,  коммунистической идеологией советского строя.  Нет сомнений: в основе обеих схлестнувшихся в битве  сторон:  советской, ленинско-сталинской,  и гитлеровской, расистско-нацистской, было общее:  тоталитаризм обеих систем. И всё-таки, если гитлеризм  начисто  отрицал гуманистическую составляющую прежних взглядов на мир, объявляя  «химерой» даже совесть,  то коммунисты , по меньшей мере в теории,  столь далеко не пошли, признавая и на словах, и в своих воспитательно-образовательных арсеналах  общечеловеческие, гуманистические  принципы  культуры и общественной жизни. Юноша Деген остался им верен. Хотя война есть война, она страшна и бесчеловечна, и в признании этого – правда его стихов.   

Таковы  общие идеологические опоры юного советского поэта-воина , как говаривали в Советском Союзе,  «еврейской национальности» - но и не только её…    

Приведём текст стихотворения, написанного несколькими месяцами  раньше:

   *   *   *
На фронте не сойдёшь  с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.

Мы из подбитых танков выгребали
Всё, что в могилу можно закопать.

Комбриг упёрся подбородком в китель.
Я прятал  слёзы. Хватит. Перестань.

А вечером учил меня водитель,
Как правильно танцуют падэспань.
                Лето 1944 г.


Квковы   контрасты!   На них  построен весь цикл «Стихов из планшета». Но мне, когда я их читал  через много лет после  того как познакомился с тем стихотворением, которое в литературных кругах после его опубликования Евгением  Евтушенко приобрело «рабочее»  название «Валенки»,  вдруг бросились в глаза  и чисто стилистические соответствия с помещёнными   в том же разделе  «уцелевшими отрывками из поэмы «Курсант
А вот  и  некоторые общие стилистические приёмы и индивидуальные  особенности на фоне явного  влияния   традиций  советской  поэзии.   

Обратимся к  стихам  Иона , записанным им  несколько  раньше «восточно-прусского»  цикла:

с первой строки первого же отрывка я услышал знакомое  обращение: 


Мой товарищ, мы странное семя
В диких зарослях матерных слов.
Нас  в другое пространство и время
Диким ветром войны занесло.

…«Мой товарищ…»
в
Да, именно так, как в том знаменитом, «народном». Только  обстоятельства – пока что повеселее: ведь поэма, хотя и в предвидении фронта, но ещё совсем не о нём

Далее слово товарищ обыгрывается функционально:

Обкарнали меня. Я не личность,
Я сегодня товарищ курсант.

Напомним: автор после выздоровления в госпитале,  куда попал в итоге почти трёхлетнего пребывания на фронте, будучи добровольцем-малолеткой, - теперь, наконец, войдя в призывной возраст,  принят в 1-е Харьковское, в узбекском городе Чирчик, танковое училище и, разумеется, острижен «под нуль» («обкарнали»!) и вынужден подчиняться строгой дисциплине  воинского учебного заведения. Чистота – специфически армейская:   

Вонь портянок - казарма родная-
Вся планета моя и весь век,
Где  порой я, стыдясь, вспоминаю,
Что я всё же чуть-чуть человек.

То есть был. Не чурбаны, а люди
Украину прошли и Кавказ.
Мой товарищ, ты помнишь, откуда
В эти джунгли забросило нас?

Снова лиричное обращение к другу («Мой товарищ…»), и вопрос: «Ты помнишь?.. – интонация, так знакомая по светловской «Каховке», золотыми буквами вписавшейся в русскую советскую поэзию 20-х – 30-х годов…  Вот она откуда, эта лирическая нота воинской темы: «Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались, как нас обнимала гроза… Тогда нам обоим сквозь дым улыбались её голубые глаза».
 
Снова Деген:

                Ты помнишь ? Боль палаты госпитальной
                В окно втекала   и  в дверную щель,
                И взгляд сестры  прощальный и печальный,
                Когда я влез в помятую шинель.

                У М. Светлова – «девушка наша в походной шинели», а в этой юношеской поэме И. Дегена  в шинель  «влазит»   сам автор, чтобы вернуться в итоге после учёбы на фронт. Но, главное, - «влазит»  в боевую традицию русской советской комсомольской, светлой,  светловской лирики…  Вот и опять всё та же интонация, тот же стилистический повтор:
               
                Мой товарищ, не странно ли это,
                Годовщину
                в тылу отмечать?
                Скоро снова               
                чирчикское лето,
                Но не нас
                оно   будет сжигать.
 
                Нам пришлёпнут
                с просветом погоны,
                Нас  назначат
                на танк иль на взвод…

А далее …– увы! Мы уже знаем, что было далее:  «Мой товариш, в смертельной
агонии…»

«Отряд не заметил потери бойца…»  - это уже опять из Светлова.   Печальная, добрая и страшная  традиция русской советской поэзии, и фронтовой поэт, лейтенант и танковый ас Ион Деген остался верен ей. Думается, если бы не помогли   Евгению Евтушенко найти автора «лучшего  стихотворения о войне»  друзья Иона, то потом, при чтении  отрывков из поэмы «Курсант»,   читатели и сами бы догадались, кто  это!

В  интервью, взятом у И. Дегена Аллой Борисовой, есть (мне на это указал, спасибо ему,  израильский журналист и писатель А. Бродский) Ион, буквально в самом конце их беседы, вспоминал: «А то стихотворение… Я написал  его в декабре 1944 года. Видел очень много крови. И еще была проблема – мой подчиненный выскочил из подбитого танка, оставив там свой сапог.   И долго ходил с ногой, обмотанной брезентом»   

Такова  история стихотворения о «валенках»…… 
      
                (Продолжение следует)