сорго

Этот злак, больше похожий на метелку был собран в предгорьях Кавказа - в дальнем приграничье казачьих станиц, что тянутся на сотни верст вдоль притоков реки Кубань, что берет свое начало с северо-западного плеча заснеженных вершин Эльбруса...
Здесь, между речкой Уруп и речкой Овечка спешились вольные казаки Чура, Савка и Тимофей. Тимофея тяжело раненого пришлось и вовсе стаскивать под руки, - в седле еле держался, но виду не подал. Вначале храбрился, шашкой махал, а как от погони уходить стали, совсем сдал, вперед заваливаться начал, руками шею коня обхватил, зашептал что-то. 
Здесь было поле. Не рукотворное, не человек его создал - сама природа! Вперемешку, степной ковыль и горькая полынь, дикий виноград и шиповник. На самом краю стояли казаки.
 Черкесы там, за невидимой границей, где горная гряда, за бурливой рекой Уруп, ищут брода, вроде воды по колено лошади, но весьма быстро течет, ревет прямо, пенясь у каменистых порогов. Оступится лошадь, придавит собой, потащит по острым камням. Впятеро их больше чем казаков. Расклад не в нашу пользу. Отродясь от таких не бегали. Но это если на своей территории.
Там река и тут, за полем река. За Овечкой свои, а там, за Урупом чужие. Только и всего. И времени в обрез.
Вот время и кажется нам порой такой речкой - там медленно, а после все ускоряется, шумит, так, что не заметишь, как пролетает день за ним другой, третий и вот сейчас, здесь у рослых деревьев грецкого ореха стоял казачий разъезд. 
Неполный, правда.
Мало, надо бы больше, но где все, где Юхым, - прибившийся трех лет от роду к казакам, раскосый, круглолицый. Таких у казаков отродясь не было. Взяли, куда его, голодного денешь. Сам атаман и взял. Воспитал как своего. 
Где Данило, Степан? Почему разброд пошел? Кто первый ссору чудить начал? - Задумался Чура. Тяжело на сердце, что так вышло. Отчего, почему, кто первым вспылил, второй маслице в огонь добавил и пошло поехало. Казаки народ горячий. Ссора всегда к беде приводит 
- Чура, - сказал раненый Тимофей, - вы меня здесь, под деревьями оставьте. Авось пронесет. Авось не заметят в кустах то.
- Авось авось, - ворчливо обронил Савка. Говорить не любил вовсе, но сейчас сердился. Крутил ус левой, правой нагайкой по голенищу сапога похлопывал. Черная нагайка, крученая, со свинчаткой в рукоятке. 
- Чудак - человек, - Чура поднял Тимофея на руки взял, словно дитя малое, - почто думать так можешь, мы ведь знаешь ли ни своих, ни чужих не бросаем.
Оглядывался, смотрел вдаль. Перевязать бы, да нечем. Кровь остановить тетка могла, тут ведь талант нужен. Или травы может какие.
Наклонился, молитву бы надо. - Господи Исусе ТЫ мог, так и я смогу. Главно вера перво-наперво.. Остальное, говорил само придет.
А ведь добрый злак, - сорвал метелицу, понюхал - пахнет чудно, главное само растеткак сорняк. Наугад сорвал охапку трав, растер в ладонях. Нешто поможет? 
Мял в ладонях, пока не выступил сок, а после прикладывал к ране Тимофеевой. Кровь остановить и ладно. Дальше само сладится. 
Подошел Савка. В руках заместо нагайки теперь турецкая сабля. Нагайкой хорошо безоружных бить, а здесь...
Потому что с гиканьем, улюлюканьем с горы летели черкесы. Кони быстрые, черные одежды, черные платки, только глаза и зубы блестят, серебряные патроны - газыри на груди, сабли сверкали рассекая воздух. 
- Эх, проронил Чура, не сладилось. С шелестом достал свою. Для пробы дважды рубанул воздух. Пешим воевать с конными не сподручно. А, впрочем, ладно.
Раненому Тимофею были видны лишь высокие метельчатые травы. Сил, чтобы подняться было немного, но все же встал. Негоже гостя лежа встречать.
 Река овечка была ленива.
Переходи ее вброд хоть там хоть в любом другом месте тебе одно удовольствие. Вода теплая, мелкая. Мягкая трава как овечья шкура вдоль берегов. Ложись засыпай. На небо смотри, песню пой. Так бы вольный казак и поступил. Да не время. Вот верный конь. Кровь перестала течь. Откуда силы взялись. Охнув от боли в раненом плече, но все равно как привык, с сызмальства с разбегу вскочил на коня и гэй! Хоп хоп!
Раскосому Юхыму были видны черкесы. А вот своих увидеть не мог. Раскосые глаза его напряжённо всматривались вдаль. Там внизу балка, низина, весь воздух маревом дрожит. 
Зачем запрыгнул на коня, зачем крикнул: товарищи в беде, уж сам не понял. Только уже мчался во весь опор. 
Несся как злой степной дух всадник, эй эй!!! 
Было радостно на душе и бесшабашно. Что еще надо степному духу...
- Ну, чего тебе? 
Степан указал нагайкой куда-то вдаль, за речку, - торопиться надо, - чую, свои в беде. Выручать надо, Данило, хоп! Хоп! Давай, догоняй!
Ветер засвистал в ушах. Низко пригнувшись, размахивая шашками мчались Степан с Данилом.
Чура ощущал запах высоких трав позади него, спокойно было и не тревожно. Как там наши, как Авсинья, кто в селе остался, кто в полях. А здесь, если сдюжим, надо очень надо сдюжить, не время ведь, уборка скоро, пшеницу скашивать, а тут вот, видишь? Воевать пришлось. 
- Быть посему, - решил Чура, - вернемся опять сюда, Метелицу эту рассеять надобно. Добрый знак и пахнет как то чудно, по-особому. Быть посему.






Этот злак, больше похожий на метелку был собран в предгорьях Кавказа - в дальнем приграничье казачьих станиц, что тянутся на сотни верст вдоль притоков реки Кубань, которая берет свое начало с северо-западного плеча заснеженных вершин Эльбруса...
Здесь, между речкой Уруп и речкой Овечка спешились вольные казаки Чура, Савка и Тимофей. Тимофея тяжело раненого пришлось и вовсе стаскивать под руки, - в седле еле держался, но виду не подавал. Вначале храбрился, шашкой махал, а как от погони уходить стали, совсем сдал, вперед заваливаться начал, руками шею коня обхватил, зашептал что-то.
Здесь было поле. Не такое, не человек его создал - сама природа! Вперемешку, степной ковыль и горькая полынь, дикий виноград и шиповник. На самом краю стояли казаки. От гибели три шага может чуть больше. Черкесы там, за границей, где горная гряда, за бурливой рекой, ищут брода, вроде воды по колено лошади, но весьма быстро течет, ревет прямо, пенясь у каменистых порогов. Оступится лошадь, придавит собой. Потащит по острым камням. Впятеро больше чем казаков. Расклад не в нашу пользу. Отродясь от таких не бегали. Но это если на своей территории.
Там река и тут, за полем река. За Овечкой свои, а там чужие. Только и всего. И времени в обрез.
Вот время и кажется нам порой такой речкой - там медленно, а после все ускоряется, шумит, так, что не заметишь, как пролетает день за ним другой, третий и вот сейчас, здесь у рослых деревьев грецкого ореха стоял казачий разъезд.
Неполный, правда.
Мало, надо бы больше, но где все, где Юхым, - прибившийся трех лет от роду к казакам, раскосый, круглолицый. Таких у казаков отродясь не было. Взяли, куда его, голодного денешь. Сам атаман и взял. Воспитал как своего.
Где Данило, Степан? Почему разброд пошел? Кто первый ссору чудить начал? - Задумался Чура. Тяжело на сердце, что так вышло. Отчего, почему, первым вспылил, второй маслице в огонь добавил и пошло поехало. Казаки народ горячий.
- Чура, - сказал Тимофей, - вы меня здесь, под деревьями оставьте. Авось пронесет. Авось не заметят в кустах то.
- Авось авось, - ворчливо обронил Савка. Говорить не любил вовсе, но сейчас сердился. Крутил ус левой, правой нагайкой по голенищу сапога похлопывал. Черная нагайка, крученая, со свинчаткой в рукоятке.
Чудак человек, - Чура поднял Тимофея на руки взял, словно дитя малое, - почто думать так можешь, мы ведь знаешь ли ни своих, ни чужих...
Оглядывался, смотрел вдаль. Перевязать бы, да нечем. Кровь остановить тетка могла, тут ведь талант нужен. Или травы может какие.
Наклонился, молитву бы надо. Господи Исусе ТЫ мог, так и я смогу. Главно вера перво наперво.. Остальное, говорят само придет.
А ведь добрый злак, - сорвал метелицу, понюхал - пахнет чудно, главное само растет, как сорняк. наугад сорвал охапку трав, растер в ладонях. Нешто поможет?
Мял в ладонях, пока не выступил сок, а после прикладывал к ране Тимофеевой. Кровь остановить и ладно. Дальше само сладится.
Подошел Савка. В руках заместо нагайки турецкая сабля. Нагайкой хорошо безоружных бить, а здесь...
Потому что с гиканьем, улюлюканьем летели черкесы. Кони быстрые, Черные одежды, черные платки, только глаза и зубы блестят, серебряные патроны - газыри на груди, сабли сверкали рассекая воздух.
- Эх, проронил Чура, не сладилось. С шелестом достал свою. Для пробы дважды рубанул воздух. Пешим воевать с конными не сподручно. А впрочем, ладно.
Раненому Тимофею были видны лишь высокие метельчатые травы. Сил, чтобы подняться было немного, но все же встал. Негоже гостя лежа встречать.
Быть может финал всегда такой. Река овечка была ленива.
Переходи ее вброд хоть там хоть в любом другом месте тебе одно удовольствие. Вода теплая, мелкая. Мягкая трава как овечья шкура вдоль берегов. Ложись засыпай. На небо смотри, песню пой. Так бы раскосый казак и поступил. Да не время.
Юхыму были видны черкесы. А вот своих видеть не мог. Там внизу балка, низина, весь воздух маревом дрожит.
Зачем вскочил на коня, зачем крикнул товарищи в беде, уж сам не понял. Только уже мчался во весь опор.
Несся как злой степной дух Всадник, эй эй! Было радостно на душе и бесшабашно. Что еще надо степному духу...

Чура ощущал запах высоких трав позади него, спокойно было и тревожно. Как там наши, как Авсинья, кто в селе остался, кто в полях. А здесь, если сдюжим, надо, очень надо сдюжить , не время ведь, уборка скоро, пшеницу скашивать, а тут вот видишь? Воевать пришлось.
- Быть посему, - решил Чура, - вернемся опять сюда, Метелицу эту рассеять надобно. Добрый знак и пахнет как то чудно, по особому