рейх

— Они идут на штурм! — воскликнул Ганс, давая по показавшимся солдатам очередь из MG42.
Ну почему они не могли дать передышку побольше? Всего пара часов тишины, и вот снова они идут в атаку.

“Дорогая мама. Вот уже третьи сутки мы сидим в окружении. Коммунисты продолжают бить по нам из артиллерии и предпринимают попытки штурма. Приказ стоять до конца.
Если ты читаешь это, то, скорее всего, я уже мёртв. Обними мою Хельгу за меня.
Эрих”.

Щелчок пули рядом с моим ухом выводит из состояния ступора. Тут же валюсь на ступеньки и скатываюсь вниз. Треснувшие неделю назад рёбра дают о себе знать, отдавая тупой ноющей болью.
— Продолжайте стрелять, не давайте им подойти! — крикнул один из бойцов, высовываясь из-за укрытия и стреляя в противника. В следующую секунду он, обмякнув, повалился на землю. Пробитый шлем упал у первой ступеньки.
Среди всей какофонии отчётливо слышался скрежет “сорок второго”. Как бальзам на душу.
Подхватив свою винтовку, встаю с земли и рывком добираюсь до ближайшего укрытия. Стук сердце барабанной дробью отдаёт в голове, отчего создаётся ощущение абсолютного дискомфорта. Каждый бой — как первый.

“Мама, нас всего пять тысяч. Их в десятки раз больше, чем нас. Мы кладём свои головы в последние дни истории Тысячелетнего Рейха. Мы умираем, чтобы спустя десятилетия восстать из пепла.
Помолись обо мне.
Флориан”.

Коммунисты продолжают наступать нескончаемым потоком, не давая даже момента на то, чтобы проанализировать сложившуюся ситуацию. На принятие решений есть секунды, прежде чем всё полетит в тартарары. “Если уже не полетело”, — подумал я, кидая гранату в сторону противника. В ответ мне летит пять.
Подрываюсь с места и, едва я скрылся за углом, барабанные перепонки заболели от количества взрывов. Чувствую, как кто-то хватает меня под руки и оттаскивает немного дальше. Поднимаю глаза и вижу Лизу — розу наших баррикад. Истинная арийская девушка с голубыми, как июньское небо, глазами. И пусть сейчас на её лице была копоть и засохшая кровь, она была всё так же прекрасна. Подняв мою голову, она проводит быстрый осмотр. Кивнув, она, придерживая сумку, бежит к очередному раненному и… Падает с простреленной грудью, стоило ей высунуться из-за укрытия. Вижу слёзы в её глазах, а затем жизнь в них угасает.

“Мамочка. У меня всё хорошо. И пусть война не щадит нас, я всё ещё верю, что мы с тобой встретимся. Сейчас мы на последнем и самом главном рубеже обороны — Рейхстаг. Русские всё так же упорствуют и идут на штурм. Пусть ты сочтёшь это неправильным, но я пытаюсь помогать и им. В конце концов, в этой проклятой войне должно быть хоть что-то человечное.
Нас остаётся всё меньше, и боюсь, что мы с тобой уже не встретимся. Обними за меня папу.
Лиза”.

Отступаю к колонне. Их невозможно сдержать. Когда они выбили нас с первой линии, к обстрелу второй тут же подключилась артиллерия, которая била прямой наводкой. Наши пулемёты давным-давно замолчали, а снайперы, которые оставались в здании, мало что могли сделать против ста пятидесяти двух миллиметровых дур.
Рывок ко входу в здание. Слышу свист снаряда за спину. Оборачиваюсь. В десятке метров от меня взрывается фугас. Ноги отрываются от земли, и меня отправляет в небольшой полёт. Удар об стену. Слышу хруст собственных костей. Вспышка боли. Глаза застилает белый туман. Невыносимая боль. Темнота.

“Анна. Мы окружены в Рейхстаге — последнем оплоте Великого Рейха. Нас не более пяти тысяч. По нам без конца работает артиллерия. Я не спал уже несколько ночей, потому что каждую ночь они идут на штурм.
Я умираю. И всё, что я хочу сказать тебе перед смертью — живи. Живи, потому что я уже не жилец. Проживи свою жизнь за меня так, как мы прожили бы её вместе.
Я не прощаюсь с тобой. Я лишь говорю тебе “До свидания!”
Август”.

Я не знаю, сколько я провалялся здесь, без сознания. Я не знаю, что произошло со мной. Единственное, что я сейчас слышу — неразборчивую речь генерала Вейдлинга. Почему-то его голос звучит из всех громкоговорителей. Разобрать бы ещё, что он говорит.
В нос ударяет запах чего-то горелого. Горелое дерево. Металл. Человеческая плоть.
С большим трудом я открываю глаза, и с губ срывается стон, едва я пытаюсь пошевелиться. Дышать очень тяжело. Не чувствую левую ногу. В ушах всё ещё немного звенит.
Поднимаю туловище, опираясь на правую руку и пытаюсь осмотреться. Повсюду огонь. И крики на русском вперемешку с голосом генерала. Медленно поднимаю голову и… Тут же опускаю, не в силах сдержать слёзы и крик. Над рейхстагом развевается красное знамя, а флаг Великого Рейха лежит в десятке метров от меня, объятый пламенем. Закрываю лицо руками. Слышу, как меня обступают солдаты.
— Ура!!! — словно гром среди ясного неба разносится протяжный возглас над всем Берлином.
“Всё кончено”, — проносится мысль в моей голове. Голос генерала становится разборчивее, и становится ясно, что он отдаёт приказ о капитуляции.

“Здравствуй, мама.
Я знаю, что товарищ Левитан донесёт до тебя эту новость быстрее, чем я, но… Я не могу не поделиться этим с тобой.
Всё кончено. Мы победили. Я прямо сейчас сижу напротив Рейхстага и вижу развевающееся Знамя Победы. Это что-то невероятное. Не могу поверить в то, что я вижу. Кажется, только вчера ты провожала меня на поезд до Минска. Кажется, что только вчера на дворе был сорок первый год…
Ура, мама! С победой!
Сергей”.