День Победы в Школе для дураков

«Так, но с чего же начать, какими словами? Всё равно, начни словами…» Словами. Вот 9 мая. 72-ая годовщина победы в ВОВ. Я вовсе не Вова, дурочку-то не включай! А я и не включаю никакую дудочку, и не вопи про Вову вопиющую неправду, как эти воют о войне, а сами-то маскарады маршируют… ВОВ – это Великая Отечественная Война, первое - аббревиатура, второе - расшифровка. Какие ещё брови Артура? Зачем их зашифровали в неких Вов? Ну и кого ты после этого дурочкой называешь? Это ты и включила сама себе. Дай выключу. Вот так. Спасибо, стало лучше, готова слушать, начинай. Итак, празднуют семьдесят второй раз великую победу. Прости, что так сразу перебиваю, но как можно столько раз праздновать по одному и тому же поводу? Ну, как тебе объяснить. Сначала праздновали те, кто выжил и вернулся. Потом вовсе не праздновали, ну, может, дома на кухне поминали товарищей. А потом дети подросли, стали патриотизм в них воспитывать, опять вытащили победу наружу, отерли, начистили, отзеркалили от блестящих поверхностей – засияла. Стали ветеранов на парады таскать, гвоздики дарить, усаживать на почётные места разномастных ДК, мельтешить перед ними оголённой частью молодых ножек между детскими лаковыми сапожками и плиссе военной юбочки или «сбивать ноги кирзой» в порыве ковырялочки – до тех пор, пока ветеран не умоется слезами памятной умилённости, то есть умилённой памяти. Постой, а разве на войне носили плиссе? Да кто тебе сказал? Ты и сказала. Я говорила про ДК и ряженых детей. А понятно…Нет не понятно, зачем им давали ряженку? Тьфу! Опять заклинило твой тумблер. Клац! Порядок? А то! И чего? А вот чего. После стали парады закатывать с прямыми трансляциями, ветеранов из местных ДК в столицу свозить, на трибуны усаживать. Детские ножки упразднили, а вместо них достижения вооружения стали показывать – мол, видите, до чего техника дошла, нам теперь, кабы ваш враг вернулся, пыщ-пыщ, и нет проблем, но вы всё равно молодцы, и Катюши ваши, и Т-34, и сапёрные лопатки, и котелки. Вот вам, за долготерпение льготы, квартиры, пособия, аплодисменты. Кончили аплодировать, а то ветераны на поезд опоздают. Отключай трансляцию, вольно. Ой, гляньте-ка, ветераны-то льготы, квартиры, пособия запамятовали захватить. Ну, ничего, мы им в следующем году напомним, как приедут. А в следующем году хоп – и ветеранов в два раза меньше, а потом ещё в два, а потом… ТРИ! Что три? Ты неправильно считаешь. Сначала два, потом три, потом четыре. Ну, если уж по твоей логике, то подобное увеличение приведёт слишком быстро к минусу, а надо бы постепенно. Ну и что? Там за минусом ещё дети фронта есть, трудяги тыла и всякие разные, у которых «не женское лицо» – на много парадов хватит, особенно, если не сбрасывать со счетов актёров оттепели и прочих перестроек, которые искусно сыграли бойцов ВОВ и тоже завроде герои. А что, их всех Вовами звали? Тьфу! Теперь тебя заклинило. Клац!
«Я рассказываю тебе такую интересную историю, а ты опять начинаешь приставать ко мне, я ведь не пристаю к тебе, по-моему, мы раз и навсегда договорились, что между нами нет никакой разницы, или ты снова хочешь т у д а? Извини, впредь я постараюсь не причинять тебе неприятностей, понимаешь, у меня не все хорошо с памятью. А думаешь, у меня хорошо? Ну извини, пожалуйста, извини, я не хотел огорчать тебя.»
 
Так что ж, склероз у ветеранов что ли закрепился? Хоть кто-то должен был принять дары волков? Квартиры и льготы брали нехотя, в основном те, кому на поезд не надо было тащиться. Там, в вагонах, знаешь ли, кладь и кэгэ-норма на каждого пассажира, квартиру не втиснешь, и льготы со скрипом. Так что, в основном разбирали столичные: актёры, видные ветераны. А неполноценным – всяким там безногим, посечённым осколками давали коммуны на Валааме, а всем остальным дружественный приём с поезда в родной город и запись трансляций. На Валааме красиво. Дык о них специально и позаботились, а то б они «самоварами» - без ног и рук не добрались бы до таких пейзажей. А остальных-то что? А остальных родственники не пускали, после войны-то женщин было пруд пруди, безотцовщины, а помощи мало, так пусть те едут глазеют, а эти, что с уцелевшими конечностями, подсобляют, кто картошку почистит, кто ребят понянчит, а кто и целину поднимет. Потом, глядишь, снова праздник 9 мая, и эти тоже поедут куда, пойдут, людей посмотрят, себя покажут. Не до Валаама, если в миру пригодился. В мире женщин, тем более. Им женщинам столько забот от жизни достаётся, еще Саша Соколов писал: «Минует сколько-то лет, девочка станет взрослой и начнёт жить взрослой жизнью: выйдет замуж, будет читать серьезные книги, спешить и опаздывать на работу, покупать мебель, часами говорить по телефону, стирать чулки, готовить есть себе и другим, ходить в гости и пьянеть от вина, завидовать соседям и птицам, следить за метеосводками, вытирать пыль, считать копейки, ждать ребенка, ходить к зубному, отдавать туфли в ремонт, нравиться мужчинам, смотреть в окно на проезжающие автомобили, посещать концерты и музеи, смеяться, когда не смешно, краснеть, когда стыдно, плакать, когда плачется, кричать от боли, стонать от прикосновений любимого… Да,да,да, помню – «жить, как живут все, и вспоминать дачу, пруд и простую собаку.» А на кой чёрт ей собака?! Ну да, нашей – русской женщине собака ни к одному месту не припала, ей мужичок требуется, особливо, ежели он после войны в её двор вернулся, тогда и перед соседкой можно хвостом попушить. Это тогда. А вот сейчас, столько-то лет спустя, мужики наплодились опять, можно уже и о собаке помечтать, как считаешь? Той-терьерчика в сарафанчике на променадик. Мне ни то ни другое ни к чему. Я сама себе собака – надо, апорт возьму, а надо, за хвостом погоняюсь, а надо мужичком впрягусь в свою арбу. Едем мягко на арбушке, свесив ноги, тихий шаг. Тоже Саша Соколов? Нет, - Василий Попов, современный  Есенин, сельский поэт, проживающий в городе. Кстати, Соколов бы не стал его цитировать – не достоверные вирши – «Едем мягко на арбушке», и сразу понятно, откуда мелодия: «Выпьем с горя, где же кружка?» - тут не на Есенина даже замахнулись. Ну, ладно-ладно, пусть едет, привязалась к бедняге. Может, он и приедет куда-нибудь. Мы вот, поедем куда? Чего далеко ездить да ходить? Рядом Кузьминки. Там хоть Леты нету, а Нимфеи водятся. Саша Соколов знал в них толк. Спустишься к пруду по скользкой уклонной траве через окультуренные колючки стриженных кустов, протянешь руку к чуду, а оно жёлтое или белое, огромное – солнца клон, солнце клёш на воде; или розовое – розоветровое, рассоветованное конной полицией, но уже поздно/рано/полдень – мы Нимфея, привет ученик Такой-то! Мы тоже ученик, почти тёзка – Сякой-то. Мы из школы для Умников и у нас плохая память. Читаем строго одну книгу за раз – от и до, а иногда ооооотттт ииииии дооооолгооооо. А всё равно пусто, ни одной цитаткой не полны. И тебя читали, разгадывали школьное задание – опознать, есть ли у тебя цитатки и чьи. По наитию и к стыду - не по памяти, был обнаружен Пушкин, он, знаешь ли, первый витает в коллективном бессознательном, а мы и есть коллектив, маленький, оторвавшийся. Они-то вон дружно и патриотично на шашлычный пленэр в честь Победы маршируют, «Тёмную ночь» наизусть поют, а мы попались с короной Нимфеи на легкомысленной безответственной голове. Спешившись, через колючки тащат нас обратно на народную тропу, но мы прыткие, изворотливые, из ворот ли, через забор ли, по воде ли, как завещал Учитель, или всё-таки через Сберкассу с выписанным штрафом? Главное побыстрее. Ещё чуть-чуть и смеркалось, смеркается, смеркнется – была, будет, есть пальба: УРА, искры сотнями сердец неизвестных солдат, россыпью, лепестками Нимфеи Альба, взрывами на фронте, всплесками пыли, сверкающими пятками нас спасающихся, чтобы выжить-добежать-укрыться, и тогда, когда всё стихнет, все угомонятся, мы «могли бы грести и плавать, бегать и прыгать, играть в ножички и разрывные цепи, закаляться как сталь, писать стихи, рисовать на асфальте, играть в фанты», ловить «зимних бабочек» и цитаты, «там на неведомых дорожках» угадывать следы нечитанных авторов, перечитывая Сашу Соколова. Ага-ага, гуглом чую здесь Мережковского, Христа и Антихриста. Враки-враки, тут Лорка, горка, порка, норка, створка - закрывай, закрывай! Смотри, распускается роза фейерверка, растекается сало салюта, растёт поле полёта искр-планеров, рдеет праздник Школы для дураков – не приобщайся, не братайся с конкурентами. Вон слышится гимн Перилло, шлёпает тапочная система главного – все поют, хлопают, рычат на инородных, скачут. «Кто не скачет, тот москаль» - было где-то совсем недавно. Мы не скачем, но для своих - бендеровцы, раз против праздника. Никто не спросит – за что мы, главное знать - против чего мы. А мы за скорбь. Читать военные дневники вслух двойному полукружию амфитеатров, чтоб снизу дети, сверху взрослые - плакали с утра и до вечера без перерыва, без перекуса, чтоб сосало под ложечкой, отдалённо намекая на голод голодомора, воспитывало зачатки долготерпения. Чтоб не салюты скользили по небу, а псевдо окопы рылись по земле – неглубокие, не широкие, а так, чтоб мир поровну разделить, туда поместить и упокоить, увековечить, укоренить саженцами. Чтоб не Тополи по главной улице страны, а печальные пехотные пешеходные люди между тополями, липами, берёзами с мыслями о пропавших без вести костях между корней. Чтоб не радостно с портретами вакханальным маршем, а частно, дома за столом с рассказами внукам-правнукам-пра-пра… конкретики. Не идиотических идеологий и лысых лозунгов, а волосатую, колючую правду, критику, память гвоздатую прямо в темечко младенцам, «чтобы помнили», ревели, знали на подкорке, рождались с архетипами и символами жути и боялись протянуть руку к оружию, даже, пистонами заряженному, незаряженному даже. Чтобы Сашу Соколова читали, детьми рождались, ими же умирали.
Жили чтоб радостно, рисуя, винтя с Да Винчи крылья Леонардо себе под лопатки, летели чтоб на полной Михеевской в гору навстречу звёздам явленным, с горы летели позвякивая разболтанным звонком навстречу звёздам отражённым; через стельку травы, меж заноз камушков, мимо стрекотни, щелканья, шороха, прыганья, ползанья, микро, макро, мокро – прямо промеж нимфей и аира, чрез ряску и тину, внутрь, в муть до основания, толчка, пружины обратно – чтобы «жить на полной велосипедной скорости, загорать и купаться, ловить бабочек и стрекоз, самых разноцветных, особенно тех великолепных траурниц и желтушек…, живите по ветру, молодежь, побольше комплиментов дамам, больше музыки, улыбок, лодочных прогулок, домов отдыха, рыцарских турниров, дуэлей, шахматных матчей, дыхательных упражнений и прочей чепухи».
А умирали бы как? – А умирали своей же, ненасильственной, естественной, долгожданной, не преждевременной, Норвеговской, в конце концов, – честной и радостной, то есть – осознаваемой! Идеал, Карл! Не Карл, а Савл. Да, Савл идеал - босоногий и справедливый!
«Дайте мне время – я докажу вам, кто из нас прав, я когда-нибудь так крутану ваш скрипучий ленивый эллипсоид, что реки ваши потекут вспять, вы забудете ваши фальшивые книжки и газетенки, вас будет тошнить от собственных голосов, фамилий и званий, вы разучитесь читать и писать, вам захочется лепетать, подобно августовской осинке. Гневный сквозняк сдует названия ваших улиц и закоулков и надоевшие вывески, вам захочется правды. Завшивевшее тараканье племя! Безмозглое панургово стадо, обделанное мухами и клопами! Великой правды захочется вам.»
И вот пока мы тут под занавеской укрылись и вздрагиваем от мирных залпов, как обитатели старой голубятни  под балконом, пока мы тулимся друг к другу, словно забывшие различия гривуны, космачи и чёрно-пегие турманы там внизу, расскажи мне, почему все эти люди с умными лицами ведут себя так глупо? Отчего не понимают они, что их деды, поставленные между ссылкой, расстрелом и фронтом, не имели фактического выбора? Ты сама-то остановилась бы на смерти или смерти? Ты сама бы выбрала стать убийцей или сделать кого-то убийцей? Ты бы стала зверем или добычей? Была бы ты рада, что то, о чём ты хочешь забыть, обвешивают георгиевскими ленточками, пилотками, цветами, стилизованными граммофонами; напяливают на твой личный позор, дополняющий  общеисторический стыд, гимнастёрки «made in China», неумело перед ним козыряют и подсчитывают лайки в Instagram за постановочный фотомомент?  Хорошо, шинели тяжелы – пошив и ноша – не продашь, не наживёшься. А то б ещё и это… Я тебе так скажу (хоть резонёрство и не в чести) - им всем скучно. Им так скучно в изобилии товаров и занятий, в патоке потребления, что ими овладела виктимность. Звучит не очень-то… И действует не очень-то. Она ведёт их туда, куда приводит. Им нужны сложности, большие неприятности, настоящее горе, чтобы встряхнуться, отсюда и декорации. Но по мне, так восхищение войной – это болезнь. Они восхищены подвигами, но они больны, потому что приравнивать вынужденные, под страхом собственных смертей, убийства к героизму – носить в себе кисель пропаганды и растиражированности, принимая их за истый патриотизм. В наше-то время говорить о патриотизме, когда человек должен стать космополитом и любить Землю, а не свой огороженный кусочек на ней! Они больны, потому что, не представляя себе, не видя никогда вспоротого живота с вывалившимися кишками, думают, что война – это «в печурке огонь», «платочки белые», радость «ура», сплочённость плечей и искренняя дружба. Они мыслят категориями морально выстроенных фильмов, где сама смерть красива и художественна, а боль не чувствуется, а только умозрится. Они кричат: «можем повторить!» и рвутся в авангард, на передовую – дайте нам, дайте повод. Не фашисты, так соотечественники-оппозиционеры, отвергшие тапочную систему Перилло, шлёпающие бесшабашно босиком по чужим плевкам, самоосвободившиеся из упряжки, станут врагами. В наступление. В атаку! Бей, круши, ломай! Кричи и кусайся!
«Там и сям, там и сям что-то произошло, мы не можем сказать с уверенностью, что именно, ибо пока не знаем ни сути, ни имени явления, но, дорогой ученик и товарищ такой-то, когда мы выясним и вместе обсудим это, выясним причину и определим следствие, тогда придет наша пора, пора сказать некое слово – и скажем.»
Пусть Саша Соколов не ссылался (во всяком случае наше амбивалентное бессознательное того не обнаружило, не учуяло) на Джонатана Свифта, но мы его процитируем (не по памяти, о нет! По случайности застрял и обнаружился в мировой паутине): «В спорах, как на войне, слабая сторона разжигает костры и устраивает сильный шум, чтобы противник решил, будто она сильней, чем есть на самом деле». Поэтому мы тут сидим, как схоронившийся козодой? Потому что мы сильней? Нет, ты не так выстраиваешь силлогизм. Мы сидим здесь, потому что не хотим спорить, а, следовательно, мы умней, и, следовательно, мы сильней. Конъюнкция и эврика, подружка! Интересно, останешься ли ты мне подружкой, если «любовь нечаянно нагрянет»? Ученик Такой-то ученику Такому-то был, есть, будет соперником. Но мы же все-таки женщины – сможем договориться, а? А пока главное уйти от наступления празднующих, переждать где-нибудь. И что ты опять дурочку-то включаешь? Есть ведь, другая передовая, другой авангард, поэтический.
Давай попросим Сашу Соколова в любой момент, в любой каприз, брать нас за руки и вести туда, в свою Школу для дураков, которую здесь, к сожалению, превратно поняли. Герой бежал от неё, а люди рвутся в неё толпой. Ну и пусть. Так, что же там, когда мы вместе с учеником Таким-то освобождаемся от системы и отправляемся в пятую зону?
«стоимость билета тридцать пять копеек, поезд идёт час двадцать, северная ветка, ветка акации или, скажем, сирени цветёт белыми цветами, пахнет креозотом, пылью тамбура, куревом, маячит вдоль полосы отчуждения, вечером на цыпочках возвращается в сад и вслушивается в движение электрических поездов…»
Там калейдоскоп помнишь? Сюрреализм. Там понятное непонятным образом перетекает в понятное, там кусочки пересыпаются и складываются в вечность недолговечных картинок, живое полотно, разворачивающееся, будто листик-барашек молодого папоротника, улитка лианы, ветка железной дороги. Там ветренная, неуловимая Роза Ветрова и её ветрогон, там мерцающая, ускользающая в сон, Вета «беременная от ласковой птицы найтингейл я беременна будущим летом и крушением товарняка вот берите меня берите я все равно отцветаю это совсем недорого я на станции стою не больше рубля я продаюсь по билетам а хотите езжайте так бесплатно ревизора не будет он болен погодите я сама расстегну видите я вся белоснежна ну осыпьте меня совсем осыпьте же поцелуями никто не заметит…»
«это кричит встречный тра та та…тра та та…»
Кажется, стихло? Да, стихло. Можно вылезать. Что-то есть хочется, может в магазин? Пожалуй.
«Мы выходим на тысяченогую улицу и чудесным образом превращаемся в прохожих».