BOZY часть 1 глава 10. 2

Сидели за столом. На небе поднялись тучи и потому в комнате сгустился сумрак.  Зажгли свечи, отчего стало еще сумрачней, будто уже ночь. Нудно играла волынка, домбра и еще какие-то варварские инструменты. Сильвио и сам был наполовину кариец, на четверть поляк ина четверть потомок благородных эльдорских донов, но это польско-сармато-татарское смешение казалось ему варварством. Впрочем, он улыбался через силу, потому что был хорошо воспитан . Все же разговор не клеился.
Сильвио смотрел на поднимающиеся под порывами ветра буранчики пыли на майдане. Думалось о своей жизни.
Отец Сильвио был офицером флота, выслужившимся из простых низов – мещан ремесленников. К тому же был каром, а между карийцами и марийцами, двумя группами аутохонных народов Квериленда была вражда, насчитывающая не менее трех-четырех тысяч лет. Так уж получилось,  что его предки эмигрировали в сарми-марийскую империю, да еще, к тому же, он был православным, как и большинство каров, а население империи – мары, а также потомки испанцев и поляков были католиками.  Дворяне вечно попрекали его происхождением и обходили чинами, но он лез наверх, подобно легендарному Шарпу – герою серии английских романов. Женился он тоже с прицілом - на родовитой шляхтянке, в чьих жилах текла и кровь благородных донов, но которая прожила жизнь в наследственной бедности и гоноровитости. Революцию он воспринял как единственный шанс, помня судьбу злыдни-корсиканца. Он вышел в отставку полным адмиралом, обеспечил единственному сыну образование и наследственное дворянство, но сознательно не помогал сыну сделать карьеру.
Закончив морскую военную академию, Сильвио служил на флоте на крейсере в минно-артиллерийской БЧ, однако после  некоего инцидента, который чуть не закончился трибуналом, был переведен в горные стрелки, почти в ссылку. Только благодаря старому товарищу по академии, он был переведен в штаб канцлера в качестве офицера по особым поручениям. Поручения были деликатными и не очень, иные с отчетливым душком, но Сильвио не был щепетилен. Совесть его была покладистой старушкой, поэтому все ему порученное, Сильвио выполнял с польской хитростью, испанской удалью и карийской аккуратностью, и вот, вскоре стал одним из подручных Радожецкого. «Канцлерменш» -  «человек канцлера», как говорили теперь про него.
Сильвио быстро продвигался по службе. Жизнь без любви, без дома и семьи, зато без встреч и разлук (с родителями, жившими замкнуто в своем эльдорском имении - Оникс, он поддерживал лишь формальную редкую переписку), казалась ему вполне сносной. Приятелей было много, людей же, которых он мог назвать друзьями, почти не было. Жизнь всегда в дороге. Когда не сон идорога – кутежи, впрочем весьма сдержанные (все же карийская кровь). Сильвио одни считали законченным подлецом и карьеристом, другие славным малым, третьи просто терпеть его не могли. Несмотря на это, Сильвио заставил приятелей его уважать, а врагов бояться.
Сегодня он сидит здесь в забытой богом хате, а завтра снова дорога. И послезавтра дорога…  И всю жизнь дорога… Как у Киплинга:
И вперед по тропе, и навстречу судьбе,
Не гадая, в ад или в рай.
Так и надо идти, не страшась пути,
Хоть на край земли, хоть за край!

Сверкнула молния, ударил гром и буря пронеслась над площадью. В миг вспышки он увидел две белые тени, словно двух ангелов, промелькнувших перед самым окном. В тот же миг с неба обрушился водопад дождя. Шум ливня заглушал мелодию.

Так вперед! - за цыганской звездой кочевой -
К синим айсбергам стылых морей,
Где искрятся суда от намерзшего льда
Под сияньем полярных огней.

В этот миг в сенях что то стукнуло, будто упало ведро, и в проеме двери показались две девушки в мокрых платьях, вытирая платками распущенные мокрые волосы. Одну из них Сильвио давеча видел. Это была Мина, другая была ему незнакома.

- А вот и моя семья, - сказал Карнович-Валуа, вставая. Это Мина, моя дочь, а Вадмара – моя приемная дочка. Знакомьтесь, а это «штабной» полковник Сильвио де Опал, простите, дин Оникс.
Девушки скромно улыбнулись.

- Рад, очень рад, ради такой красы можно было пройти и еще тысячу верст! – закручивая по-шляхетски ус, произнес изумленный Сильвио.

Так вперед - за цыганской звездой кочевой
До ревущих,  до южных широт,
Где свирепая буря, как Божья метла,
Океанскую пыль заметет.


- Ну что, напрыгались козочки?, - продолжал Карнович…
Сильвио не отрывал глаз от Мины. Волосы ее растрепались и потоком расплескались по плечам. Облегающее платье подчеркивало стройную фигуру, она нетерпеливо поправила падающие на глаза волосы и подошла к столу.
- Добрый вечер, папочка, что это все собрались у нас?
-  Да так, вечер воспоминаний. Кстати, пан Сильвио к нам от Самого Хозяина – канцлера Радожецкого. Его преосвященство приглашают нас в свою резиденцию в Лаудаграде.
-  Правда, папа?
- Правда дочка.
- А Вадмара едет с нами?
- Ну да, мы все вместе.
- Так значит, вы дочь Карновича-Валуа, - одними губами произнес Сильвио.


Девушки смущенно хихикнули и скрылись в своей комнате.


Девушки платье, как горное облако,
Промелькнуло и скрылось.
А мы с друзьями сидим за столом.

Ночь и дождь. Ну и что?
Если огонь в сердцах.
Есть ведь друзья, бокал, и беседа. 





<2>
Сборы в дорогу продолжались недолго. Ну и что…  Весь следующий день лил дождь. Бурные стремительные воды ринулись потоком с вершин гор, выворачивая с кореньями деревья, сметая все на своем пути. Дороги превратились в хлябь. Но Сильвио мог отложить путь только на один день, бродяга-шкипер долго ждать его в условленном месте не будет.
Вещи погрузили на вьючных лошадей, путники вскочили в седла. Несколько казаков, закутанных по самые глаза в башлыки, взялись сопровождать их в дорогу. Спешились, ведя лошадей под уздцы. Шли долго. Кони скользили по грязи, грозя упасть с крутого косогора вместе с поклажей.
Местами дорогу пересекали широкие пенистые ручьи, приходилось искать брод.
К середине третьего дня трудом добрались до реки, здесь в верховьях носивших название Штруга. Воды Штруга пенились, словно кипя, пог мутным водам неслись стволы деревьев. Причала не было и в помине. Только старый контрабандист Шио мог провести свой пароходик по бурной реке, спрятав его за выступ скалы.
Пришлось спускаться, скользя  по канату, натянутому  с крутого берега. Пароходик качало, тросы, привязанные к деревьям, звенели как струны. Перебрались-таки на палубу! Уф!
Машина заработала. Поехали!

Так вперед - за цыганской звездой кочевой -
На закат, где дрожат паруса,
И глаза где глядят с бесприютной тоской
В багровеющие небеса.

Мина и Вадмара, несмотря на хлеставший во всю ливень, стояли рядом на палубе. Девушки мечтали о далеком и знакомом только по книгам мире, где живут совсем другие, «цивилизованные» люди.
Вскоре, миновав несколько селений,  пришвартовались в Альбианосе. Там уже поджидал путников автофургон и два десятка солдат в мундирах горных стрелков, которые должны были сопровождать их. В местечке остановились лишь на несколько часов. Грязные, потемневшие от воды каменные домики, строгие обводы готического костела на фоне свинцового неба, трубы паровой лесопилки за струями дождя – вот все, что увидели они.
Дорога была столь же отвратительной. Несколько раз солдатам приходилось спешиваться и впрягать в машину лошадей. За день проходили не более двух десятков миль.  На четвертый день пути показалось небольшое местечко, где была железнодорожная станция, но мина, еще в пути почувствовавшая себя плохо, совсем слегла. Ее знобило, в глазах туман. Она попыталась встать с постели, но упала. Сильвио прикоснулся к ее сухому горячему лбу, и ему самому стало не по себе.
Пришлось остановиться, послали за лекарем. Мина кашляла, тяжело дышала, металась в постели, бредила. Среди имен, произнесенных ею в бреду Сильвио несколько раз слышал свое имя.
Лекарь осмотрел больную и сказал, что у нее крупозная пневмония, что надо ждать кризиса, что на все воля Божья, дал лекарства и, приняв причитающуюся плату, удалился.
Вадмара никого не подпускала к больной, сама поила ее, накладывала компрессы, но Мине становилось все хуже и хуже. Якуб был похож на безумного – он проклинал Сильвио, проклинал Радожецкого, сменяя проклятия молитвами. Три дня Мина была между жизнью и смертью.
На четвертое утро, войдя в комнату, Сильвио увидел уснувшую на стуле у постели больной Вадмару. Сквозь задернутые шторы пробивался солнечный луч. Мина была, казалось, бледнее, чем сама простынь, на лице слезинками блестел пот.
Сильвио осторожно притронулся к  ее щеке. Мина с трудом подняла тяжелые веки и на лице ее появилась улыбка.
- Сильвио, это вы, - едва слышно прошептали ее губы.
Сильвио присел на постель и взял ее  руку, нежно погладил ее и почувствовал, как тонкие пальчики крепко сжали его ладонь. Повинуясь минутному  порыву, он прижал ее руку к своим губам… и целовал каждый пальчик. Потом, нагнувшись к ее лицу, поцеловал  губы.
И почувствовал, что ее губы отвечают ему.
- Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал;
цветы показались на земле; время пения настало,
и голос горлицы слышен в стране нашей;
 смоковницы распустили свои почки,
и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние.
Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Голубица моя в ущелье скалы под кровом утеса!
покажи мне лице твое, дай мне услышать голос твой,
 потому что голос твой сладок и лице твое приятно.1

- Мой златокудрый тюремщик,
Я – птица
В силках волос твоих.
***
Задержались еще на две недели, пока больная не окрепла. И снова в путь – в Славный город - Лауду.

Так вперед - за цыганской звездой кочевой -
На свиданье с зарей, на восток,
Где, тиха и нежна, розовеет волна,
На рассветный вползая  песок




_______________________________________
1 из Песни песен.