Отрывок из повести Не убий

Предисловие.
В 1974 году из колонии строго режима, расположенной в Якутии, совершила побег группа уголовников. Во время их побега погибло несколько военнослужащих внутренних войск из числа охраны лагеря. Чтобы пройди безлюдной тайгой и выйти к городам, железной дороге, уголовникам нужна была еда. За время перехода они съели двух молодых осужденных, которых специально убедили бежать вместе с ними. В тайге беглых преступников настигло подразделение внутренних войск. Командир имел право не брать уголовников живыми, учитывая из особую опасность.

 
«...Отец Василий поднялся в полный рост и прижался спиной к толстому стволу дерева. Господи, подумал он, глядя сквозь густую листву и кроны деревьев на голубое небо, помоги мне. Дай мне нужные слова, открой глаза и уши тем, к кому я обращаюсь. Сделай так, что бы слова мои дошли до них. Не допусти, Господи, жестокого убийства. Прости их Господи, ибо они не ведают, что творят. Открой их сердца навстречу тебе. А если по воле твоей суждено случиться неизбежному, не осуди тех, кто это совершит, ибо это долг их перед людьми, которых они призваны защитить. Благослови, Господи воинов твоих, помоги им пережить, то, что они увидят и испытают, укрепи их сердца.
Майор смотрел на священника и думал, что тот просто боится, стоя под сосной и шевеля губами. Потом до него дошло, что священник просто молится. Мужественный все же поп, подумал офицер.
- Эй, вы там в овраге! - крикнул отец Василий. - Ребята, послушайте меня!
- Кто там вякает! - послышался злобный голос в ответ.
- Послушайте, - поспешно заговорил отец Василий, - я не солдат, я священник.
- Ни хрена себе, - удивились в овраге, - вот это заходы! Ты че, падаль, за лохов нас держишь? Из под земли попа выкопали?
- Я действительно священник и оказался здесь случайно, с охотником. Я попросил командира разрешения поговорить с вами.
- Ты лучше заупокойную почитай, поп! - заржали в овраге. - По убиенным. Мы их все тут покрошим, а ты отпевать будешь.
- Ребята, они не дадут вам уйти! Поймите, вы. Некуда вам отсюда деваться.
- Это мы еще посмотрим! Попытались сунуться, а мы им быстро красную юшку пустили. Не хер нас пугать!
- Послушайте меня, пожалуйста, - попросил отец Василий, - просто послушайте, а потом сами решайте. Я же священник, мне врать не гоже.
- Пусть говорит, хуже не будет, - не очень громко сказал кто-то в овраге, наверняка пользующийся авторитетом.
- Говори, поп! - крикнул снова молодой развязный голос. - Говори, а мы послушаем. Только ты из-за дерева выйди, а то мы тебя не видим. Вдруг ты с пушкой и в каске, вот смеху то будет.
- Я выйду, только обещайте не стрелять. Я с миром к вам пришел.
- Не ссы, мы с попами не воюем! Давай выходи!
Отец Василий перекрестился и сделал шаг в сторону, выходя из своего укрытия. Он стоял совершенно открытый метрах в шестидесяти от ближайших кустов. Тех, кто укрывался в овраге он не видел и от этого было очень неуютно. Страха не было, была только надежда и еще вдохновение, как перед предстоящим большим и очень важным делом.
- Ребята, я в самом деле священник, священник сельского храма, - заговорил отец Василий ровным спокойным голосом. - Не смотрите, что я не в рясе, в тайгу в рясе ведь не пойдешь, не та одежда. Но поверьте, что я самый настоящий священник и пришел, что бы помочь.
Отец Василий специально старался говорить много, а не рубить короткими логичными фразами. Он понимал, что душевные интонации в его деле важнее холодно озлобляющей логики. Ведь родились они не преступниками, ведь были же у них матери, было детство. Надеялся отец Василий еще и на ассоциации. Да же у неверующего человека, а он знал это точно, отношение к священнику, как правило, уважительное. Люди привыкли считать священников людьми особыми. Они считали священников, порой неосознанно считали, облеченными загадочной силой, заставившей и их самих уйти из мира и посвятить себя служению богу, и помогать приобщаться к вере других. Были, конечно, и такие, кто считал священников шарлатанами, а церковь сплошным обманом. Как говорилось некогда – религия опиум для народа. Но сейчас отец Василий надеялся на крупицы уважения к священникам большинства простых людей.
- Ребята, командир спецназовцев рассказал мне все о вашем побеге. Знаю я вашу историю, но я вас не осуждаю. Грех на вас большой, кровь на вас, но выход все равно есть. Выход в том, что бы не случилось больше ничего страшного. Хватит убийств. Если вы сдадитесь, то вас не убьют. Вы же знаете, что теперь смертной казни у нас в стране нет. Что вам тюрьма страшна? Нет, для вас это место привычное. Отсидите, за то живы останетесь, других не убьете. Да же если и пожизненное заключение кому дадут, так ведь это же не смерть, а возможность раскаяния. Я не знаю, зачем вы решились на побег, но только ведь все равно ничего не получилось.
Отец Василий говорил много и торопливо, надеясь, что ему дадут договорить до конца. Он собирался продолжать свою речь, если понадобится, до самой ночи, и дольше, лишь бы слова дошли до них.
Ребята, я местный, знаю, что говорю. Уйти тут вам некуда. Если решите принять бой, то погибнете все, даже если и побьете солдат. А ведь за ними идут другие и выхода у вас нет. Вы думаете, что жизнь ваша только в этом, считаете истинной жизнью лишь этот миг, отпущенный вам Господом на земле. Но жизнь на этом не кончается. Душа человеческая бессмертна, не заставляйте ее мучиться в вечном раскаянии на том свете. Поверьте, я многое испытал в этой жизни и знаю, что страшнее душевных мук нет никаких других.
Отец Василий был как в трансе. Он говорил и говорил, буквально захлебываясь словами, которые рвались из его сердца с кровью, раздирая его же душу. Но в какой-то момент священник почувствовал, что в овраге уже все не так, как было в начале. То ли атмосфера стала другой, то ли он уловил на грани подсознания движение, звук металла. Скорее всего интуиция подсказала, что его больше не слушают. Кто-то, кто там всем распоряжался, отдал приказ. Злоба над оврагом поднялась плотная как туман, и отец Василий почувствовал ее. Почувствовал душой священника и опытом спецназовца. Все, слова больше ничто! Где-то там в кустах стал поворачиваться ствол автомата, ловя на мушку грудь говорившего человека. Остроконечная автоматная пуля ждала удара по капсулю, что бы рвануться с огнем и впиться в человеческое тело.
В последний момент, за долю секунды до выстрелов отец Василий рухнул на землю и откатился за большой надежный камень. Он слышал как свистнули над головой пули, как они впились в ствол сосны, около которой он только что стоял. Полетела хвоя и щепки. Отец Василий лежал как в тумане. Отчаяние заполнило все его существо – не поверили, не поняли, не послушались! Не смог! Время для священника замедлилось или ему это только так казалось в состоянии психологического срыва.
Где-то впереди за кустами послышался протяжный пульсирующий вой отчаяния промахнувшегося стрелка, только этой вой был как на пластинке, которую крутили на слишком медленных оборотах. Гулкие и протяжные выстрелы ударили из-за спины священника. Ему казалось, что он видит, как пули медленно несутся к кустам, разрывая на лету влажный лесной воздух. Медленно разлетались и падали срубленные пулями ветки кустов и деревьев, медленно вспыхивали ответные выстрелы. И очень медленно с жутким шипением пошли в сторону кустов сигнальные ракеты, рассыпая по пути искры и хищно крутя дымными хвостами. Одна, вторая, третья. Они врезались в сухой валежник и он послушно вспыхивал, а ракеты, ударяясь о стволы деревьев, камни и землю, подскакивали отлетали, разбрызгивая огонь и дым, метались как в ведьминой пляске на шабаше. Среди полыхавшего в овраге огня стали появляться неясные фигуры, многие тоже объятые пламенем. А ракеты все летели и летели. И человеческие фигуры натыкались, как будто на стену и валились снова назад, в огонь и дым. Одна фигура выскочила с протяжным нечеловеческим воем и дымный след ракеты уперся ей прямо в лицо. А автоматные очереди все хлестали по этому огню и хлестали. И длилось это целую вечность.
- Батюшка, ты живой? - спросил кто-то и потряс священника за плечо.
Отец Василий не обернулся на голос. Он тяжело, как после страшной и долгой болезни, поднялся на ноги и, шатаясь, побрел туда, где недавно его слушали и ему отвечали люди. Живые люди. Они смеялись, матерились, но отвечали. Теперь их нет. Теперь там, где была плоть, кровь и смерть. Смерть помноженная на животный страх, отчаяние и злобу. Где-то еще догорал сушняк, дымилась трава и остатки кустарника. Покрытые копотью солдаты, закинув за спину автоматы, жердинами сбивали пламя, растаскивали горевшие сучья по сторонам и сталкивали к днищу оврага, где струился черный от гари ручей. Яркими красными отблесками в нем отражался огонь. И от этого ручей казался полным крови.
В ногах была такая тяжесть, как будто к ним привязали пудовые гири. Все было кончено. Кончено за каких-то две минуты, за которые огонь поглотил и сушняк в овраге, кусты, нижние ветви деревьев. И людей. Для него они все равно были люди, создания божьи.
Священник тяжелыми шагами двинулся вперед, к оврагу. Тела, точнее, обожженные туши, почерневшие, со следами одежды и обуви. Они еще несколько секунд назад метались в огне и падали под пуд пулями. Они выбегали, полыхая огненными факелами, а их косили и косили автоматные очереди. На некоторых были черные зековские робы, на некоторых солдатский камуфляж, который уголовники прихватили со стрельбища вместе с оружием.
От дыма и запаха горелой человеческой плоти было нечем дышать. Отец Василий, путаясь пальцами в пуговицах своего ватника, пытался освободить грудь. Рванул фланелевую рубашку и в разные стороны полетели пуговицы. Дышать все равно было нечем, а пальцы непроизвольно нашли на груди маленький серебряный нательный крестик и сжали его.
Тела валялись в самых неестественных позах, конечности скрючены. Все вокруг было черно, только кровь на телах была удивительно красной. Отец Василий посмотрел на ближайший труп у которого вместо лица был лишь оскаленный, почти обнаженный череп с лоскутами кожи и мышц. Казалось, что он улыбался.
- Господи, прости им, - шептал отец Василий, - Господи милосердный, Господи всемилостивейший, не оставь их, Господи. Помоги мне, Господи, ведь я не смог их спасти!
Священник стоял среди пепелища и молился. Он не слышал, как распоряжался майор. Как он диктовал одному из сержантов под запись описание тел, по которым их можно было бы идентифицировать. Несколько солдат саперными лопатками копали яму. Двое, еле сдерживая рвотные позывы, тащили на куске брезента останки, которые недавно нашли Матюшин с отцом Василием. Потом обгорелые трупы стали стаскивать к вырытой яме. Потом их засыпали землей и завалили камнями. Майор покрикивал на своих солдат, что бы наваливали камней еще больше. Скоро здесь работать следственной группе. Плохо, если хищники раскопают и попортят итак изувеченные тела. Наконец все было кончено.
- Батюшка, мы уходим, - послышался рядом голос Фистенко. - Спасибо, что хотели помочь.
Отец Василий обернулся и посмотрел на маленький отряд спецназовцев. Двое подготовленных носилок лежали на траве. На одних лежал мертвый солдат. На вторые укладывали раненного. Еще один раненный собирался идти самостоятельно.
- Сколько вам идти назад? - спросил священник.
- Боюсь, что дня четыре, - хмуро ответил майор. - Можем одного не донести, умрет по дороге.
- А если к нам, напрямик? - понял мысль священника Матюшин. - До Верхнеленского не близко, почитай, суток трое. А если напрямик, до Столбов? Это скалы такие на берегу Лены. Там, глядишь, и рыбаки на лодках попадутся, а можно и плот связать. Дня за два вполне можно дойти. А то и быстрее. А уж по воде, там совсем быстро получится...»