Открытие Европы

 
               

Открытие Европы                Л.Рохлин

Осенью 1977 года  меня встречала столица советской империи. Москва прекрасно понимала, что после пятилетних зарубежных скитаний гражданин возвратился для соискания высокой руководящей должности. Москва, конечно, знала что её гражданин уже  принят в игровое сообщество властных структур, не важно где географически. Столицу информировали, что гражданин способствовал укреплению властных структур Монголии, их движению к заоблачным социалистическим вершинам. Москва была согласна обеспечить гражданина благами и преимуществами при условии, что и в России гражданин будет помогать в укреплении советской власти, хотя бы на средне московском уровне. Столица требовала от гражданина  широкого кругозора, проницательности и ловкости движений. Требования были высокие, но и сознание гражданина к тому времени, к его сорока годам, сильно изменилось. Произошло закрепление, на всю оставшуюся жизнь, тактических приёмов поведения, соответствующих законам игрового сообщества и поверхностное, показное подчинение стратегическим замыслам властного сообщества империи.
В общем, чтобы не растекаться мыслью по древу, родное российское сообщество приляпало мне звание старшего научного сотрудника ведущего НИИ и относительно денежную должность - заведующего профильной лабораторией. Знай наших! В масштабе страны, в ея геополитических амбициях, как-будто бы и не велик кулик. Но, граждане! По сравнению с предыдущим, до монгольским, жалким внешним видом и ничтожным внутренним содержанием это был великий скачок.
Вот так возникший монгольский импульс, как я его сегодня называю, сформировал в Гобийской пустыне некую значимую личность. А в ней яйцо, в котором таилась стальная игла. На ней, словно на оси, наросла внутренняя, не афишируемая, великая уверенность в своей личности. С ней я и возник в столице империи.
Я всё могу - пела душа.

Импульс возник в Гобь Алтае, где два года с утра и до утра жил и дышал в самой гуще народа. От айрата и до областного вождя. Но особо мощно укрепился в Улан Баторе. Мы получили отличную квартиру в центре столицы по указанию моего важного диссертанта и далее министра Барса. В квартале, где проживали иностранные специалисты (не советские) и дипломаты посольств. Даже младший сынок монгольской царицы жил по соседству. Естественно наши дети, не ведая условностей, играли вместе в одном обширном дворе. Мой старшенький, тот что ангелочек, особо подружился с одноименным сыном первого секретаря югославского посольства. Двое Александров, почти Македонских, верховодили среди мальчишек и девчонок. Естественно подружились и родители. Потом в друзьях-приятелях появились разные там европейцы. Мы встречались и широкое русское застолье весьма сближало души и развязывало языки. Именно тогда стал в подробностях узнавать быт и  нравы европейских аборигенов.
И настолько оне понравились, что возникла мечта. Побывать бы там. Поглядеть хоть одним глазком. Но куда там. Всем своим советским воспитанием хорошо понимал, что невозможно среднестатистическому гражданину СССР, тем более “живому” еврею, запросто, в отпуск, с целью расширения духовного кругозора, проникнуть скрозь железный занавес, полюбоваться европейскими ценностями и вернуться одухотворённым на родину. Но гражданин, хотя и был “живым” евреем, но всё ещё до конца не осознавал важность членства в игровом сообществе. А оно уже вовсю витало над душой, вело сознание к мысли, но более к действиям по... преодолению железного занавеса, поиску “ключей” к заветному замочку в калиточке занавеса... Чтобы туда и обратно, туда и обратно. С достоинством члена сообщества.

Особенно близким в Улан Баторе стал странный немец Хольгер Грюнер. Весьма колоритный, образованный человек, тонкая натура с безукоризненным... русским языком. Последнее очень удивляло. Вскоре зачастил ко мне немец. И мы узнали его оригинальную биографию. Даже по советским меркам. 10 мая 1945 года к красивому особняку на тихой улице города Фрайберг, что невдалеке от Дрездена, подъехал крытый студебеккер. Большой семье одного из виднейших конструкторов автоматического оружия в гитлеровской Германии, ничего не объясняя, дали три часа на сборы, затем машина с испуганными людьми помчалась на север в Берлин, где на аэродроме Темпельгоф их и ещё ряд испуганных семей ждал военный самолёт. Пять часов полёта и обалдевшие граждане очутились среди первозданной Уральской тайги, в тихом городке Ижевске. Там они и прожили до 1957 года, создавая оружие для любимой Красной Армии. Там и окончил школу с отличием мой друг Хольгер Грюнер, младшенький сыночек виднейшего конструктора. Затем их отпустили, естественно в ГДР и папа Грюнер, перековав мечи на орала, стал заведующим кафедры сельскохозяйственного машиностроения Дрезденского политехнического института. Сестра моего друга смогла проникнуть через берлинскую стеночку на гниющий Запад, а младший сынок остался при стареющих родителях. Остался в социализме. Кончил Берлинский университет и стал моим коллегой - геохимиком, благодаря чему мы и столкнулись в Монголии. Вот такая судьба.

Хольгер любил поесть и побеседовать. Алкоголя совершенно не употреблял и чувствовал себя великолепно. Беседы носили политический, геохимический и сексуальный характер. По поводу первого из вышеупомянутых. В частых задушевных беседах Хольгер открывал мне глаза на многое из истории Европы, в частности Германии и её исторических отношений с Россией. Именно открывал, так как такой истории нам не рассказывали. Ни в институтах, ни тем более в кино. Вторая тематика вам совершенно не интересна. А вот на третью я упал, как кот на сметану. Ещё бы, если вдруг малознакомый сосед по дому приносит пачку цветных фотографий с изображением совершенно нагой любимой женщины и самодовольно улыбаясь, хвастается её чудесными формами. Я делал безразличный вид, хотя готов был часами пожирать увиденное. Моя супруга краснела, как маков цвет и по вечерам в постеле кляла буржуазные привычки и традиции. Он хвастался женой не раз и не два. Ева, жена, высылала свои специфические фотографии очень часто, чтобы муж постоянно помнил о счастье обладания сокровищем... по приезду домой.
Здесь возможны варианты предположений.
Хольгер заронил во мне жажду и надежду увидеть своими глазами современные плоды западной истории. Ведь мы же были дикарями по неволе, запертыми на замки в своём доме. Евроазиатами. Наверное больше азиатами.Плоды, точнее зёрна надежды, подпитывались энергией монгольского импульса. Наверное животворящей энергией, которая со временем взрастила  из зёрен крепкие стебли необоснованной уверенности.
Я вышлю тебе приглашение в Москву и ты приедешь ко мне. Это очень просто.
Улыбаясь говорил Хольгер. Я замирал от надежды и смеялся ему в лицо.
Такого не бывает. У меня нет дядей в ЦК, даже в райкоме. Но помечтать приятно.
Сейчас вы будете смеяться. Пустили таки. Как-то и на самом деле всё  произошло просто, без особых длительных проверок. И даже в третий раз пустили всей семьёй, вчетвером, с двумя к тому времени, малыми детьми. А всего шесть раз пущали. Выезжал словно на подмосковную дачу, словно помещичья семья со скарбом и домочадцами. Вот он апофеоз воздействия монгольского импульса, вот они блага принятого в игровое сообщество властных структур. Торжественный обряд.

Всё произошло буднично. Пришла из ОВИРа бумажка с разрешением обычному старшему научному сотруднику, обычного геологического института, обычному живому еврею. Мол, выехайте и отдыхайте. Мои коллеги по институту лишь удивлённо и молча взирали на меня, в душе будучи уверенными, что я, конечно, стукач. Потому и пустили.
Я же чувствовал себя Христофором Колумбом, когда садился в поезд Москва-Берлин. Правда, была существенная разница. В отличии от испанца (итальянца, португальца) я выступал в роли индейца, открывающего цивилизованное неведомое в надежде освоить новый мир для своего народа. Хотя бы для семьи. Прекрасный и свободный мир. Так мне казалось. Мы были возбуждены до крайности. И сияли, как огромный медный одноведёрныё тульский самовар, который тащили с собой, собираясь подарить новому миру.
Шел 1979 год. Под гром пушек и гул падающих бомб советские войска, вооруженные ленинско-сталинской вполне себе миролюбивой идеологией, входили в пустынные горы Афганистана. Они естественно несли свободу афганским племенам. Весь советский народ, как один, встал на защиту мирных племён от англо-американских поработителей. Газеты, телевидение громко шумели, изрыгая проклятия империалистам. Под этот шум с Белорусского вокзала тихохонько отошел состав, катящий на Запад семью “индейца”, граждан СССР Эдуарда Израилевича и его прекрасную во всех отношениях жену Людмилу Васильевну.

Кратко поведаю лишь о первой поездке полной неожиданностей и ярких впечатлений.
С некоторыми добавлениями из последующих. Общение с таможенниками и пограничниками прошли гладко. Я поклялся, что не везу золото, картины из Эрмитажа и наркотики. Мои  глаза сияли первозданной чистотой и убедительностью, а выдающиеся формы жены отвлекали внимание. Когда они ушли и поезд застучал по польской узкой колее, мы приняли на грудь по бокалу шампанского, которое с нами разделили две молодые немки, соседки по купе, жительницы Берлина, возвращающиеся домой.   Хольгер должен был встречать на вокзале Остбанхоф, куда поезд приходил поздно вечером. И далее на машине через Дрезден везти во Фрайберг, где он проживал со своей нареченной и вечно голой, так мне представлялось, Евой. Но в Варшаве поменяли номер состава и … началась комическая транспортная феерия коротких отчаянных мыслей и поступков. Леденящие душу истории в самом сердце Саксонии.

Ночь. Незнакомые запахи огромного вокзала, утопающего в свете редких фонарей, толпы снующих людей, в основном необузданные, говорливые и глумливые, косматые юнцы и девицы в рваных джинсах и куртках. Их группы, словно вешние грязные воды, обтекали два разодетых и разукрашенных фонарных столба, не замечая их, не обращая ровно никакого внимания. Столбы - это мы с женой, при параде, ну ешё бы - ведь впервые в Европу пожаловали. Столбы пугливо озирались по сторонам. С нами три больших чемодана и огромный тульский самовар, стоящий в шаге от нас. Подарок другу Хольгеру. Юнцы и девицы корчили рожи в зеркальные пузатые бока самовара, хохотали от души и что-то говорили. Мы ничего не понимали. Мы не знали никакого языка, кроме русского. Казалось кругом чужие, вражеские лица. Ни одного приятеля или хотя-бы знакомого на пространстве от  Лондона до Жмеринки.
А Хольгера всё нет и нет. Впервые за 42 года я так растерялся. Кручу головой и жадно курю. Пять… десять… пятнадцать минут. Вот-вот разрыдаюсь от безысходности и одиночества. Тут неожиданно подходит одна из немок, соседка по купе и на весьма ломаном русском, вот так запросто, приглашает нас к себе переночевать.
Я здесь поблизости живу - говорит, ставшая сразу же родной, немка. Обалдевшие плетёмся с самоваром через большую площадь в соседний с вокзалом большой дом.

Маленькая, вылизанная, уютная квартирка, пустой чай и тревожный сон... на полу. Часто вскакиваю и смотрю в окно. Там Европа! Ничего похожего на наш зимний городской пейзаж. Ни тебе грязных сугробов, ни своры бродячих собак, ни милиции, ни песен загулявших прохожих. Чисто и пустынно. На сердце непонятная тревога. Странно!
Отчего бы! Пять лет прожил в Монголии. С первого дня никакой тоски или тем более тревоги. Чувствовал себя чуть ли не хозяином дома. А тут, куда так жаждал попасть, даже не гость, а чорт его знает кто! Ощущение, что среди чужих, непонятных людей. Никто не обращает внимания, не спрашивают, не задают вопросов. Тебя попросту не замечают.
Чорт! И не походишь. Рядом посапывает хозяйка. Ещё чего подумает! Но что случилось со всегда педантичным Хольгером. Может решил так поиздеваться… Какая чушь лезет в голову. И спать не могу. Боюсь проспать свой поезд. Согласно расписанию, как сообщила подруга-немка, в 6-30 утра через Остбанхоф проносится экспресс Париж-Стамбул и следующая остановка наш Дрезден. Наш! Всего два часа пути. Господи, какая крошечная страна. А жена спокойно спит. Ей всё нипочём. Она знает, что я рядом и следовательно всё обеспечу… Знает...

Не опоздали. Хозяйка вовремя выпроводила, что-то прощебетала и помчалась на работу.
Да! Леденящая история! У самовара я и моя Маша - мелькнули слова, когда тащились со скарбом к вокзалу. И носильщика не возьмёшь. Неизвестно, сколько ему платить...
Из-за домов поднималось родное солнышко. Оно бодрило и прибавляло уверенности. Добежали до здания вокзала. Окинул орлиным взором огромный зал и возникла первая короткая мысль. Где кассы и как произнести волшебные слова - два билета до Дрездена на экспресс номер такой-то и с какой платформы отходит этот несчастный экспресс. Время до отхода поезда в обрез. Бррр!
Кассы обнаружил быстро. Влез в окошко и жалко улыбаясь, смог промычать лишь слово “Дрезден” и сунуть кучку денег. Меня поняли. Получил билеты, а смотрящий на меня подозрительно полицейский, указал платформу. И вот громыхая самоваром, понеслись к вагону. Бежим и замечаем, что нет привычных для российских вокзалов толпы. Всё как-то чинно и спокойно. И у граждан мало чемоданов. Каждый тянет чемоданчик на колёсиках. Чёртова Европа. Почему у нас без колёсиков.
Рассуждение подействовало и приосанившись, наполнившись советской гордостью, подошел к вагону и протянул билеты миловидной женщине в форме. Удивился, когда она подозвала носильщика и тот внёс вещи в купе. Был ошарашен роскошью купе. Диваны, кресло, шкафчики, драпировка и ...одинокая старушка в замысловатой шляпке в углу у окна. Наверное парижанка. Мы учтиво поздоровались. Сели. Увидел на столе расписание. Париж-Кёльн-Берлин-София-Стамбул. Слова-то какие прекрасные, звучат как героическая симфония. Но тут же возникла другая короткая мысль. Злая! Вот сволочи, буржуи. В таких поездах катаются, а у нас по восемь суток в плацкартном вагоне в густой вонючей атмосфере. Им бы так!

Поезд тронулся. Ужасно хотелось кушать. Мы привыкли с женой плотно завтракать. Но тут очень спешили и хотя по вокзалу разносился дразнящий запах жареных сосисок,  боялись опоздать с покупкой билетов, поиском состава и вагона. Сидим молчим. Голод нарастает. Пойти что-ли к проводнику, но как спросишь - ...тётенька, где ням-ням дают. Наверное есть вагон-ресторан. Но до Дрездена два часа. А вдруг не успеем? Да и как там объясняться. Нет уж, лучше потерпим.
Короткие мысли, как надоедливые мухи, осаждали голову. Сидим, молчим. Старушка тоже молчит и во все глаза пялится на мою супругу. Та испуганно посматривает на свои одежды. Вроде всё застёгнуто. За окном проносится вымытая и выутюженная Германия. Следующая мысль.
Вот ведь работящие немцы. Даже и признака нет, что недавно была война. А у нас лишь недавно открыли вокзал в Белгороде. 
Стук в дверь. Появляется миловидная проводница. Чистенькая, как ангелочек. В белоснежном переднике и чепчике с подносом в руках. А там! Господи, сожрал бы с подносом. Дымящейся кофе, печенье, тортинки, булочки, масло, сыр, колбасы и яйца. В горле запершило, но всё же нежно произнёс одну из немногих, главных выученных коротких фраз.
А почём нынче пух и перья?
Ангелочек удивлённо вскинула глазки и сказала страшное слово - Юберзетцен.
Может что-то не понял. Как это бесплатно! Но уж очень хотелось кушать и через минуту дымился только пустой поднос. Оглянулся и увидел испуганные глаза старушки. Мелькнула следующая короткая мысль. Это же наверное на всех. Но было поздно.  Старушка решительно встала и видимо бормоча проклятия русским завоевателям, вышла из купе. Через минуту пришел человек в форме и взял её чемоданчик. Всё это время мы молчали. По разным причинам. Оставшись с женой наедине расхохотались. И обнялись. Жизнь прекрасна и удивительна.

А вот и Дрезден и новая проблема. Как купить билет до Фрайберга, где живёт мой Хольгер, с какого путя и во сколько отходит поезд. Куда бежать? Опять огромный вокзал и толпы немых для меня людей. Оставил жену со сверкающим самоваром в скверике и понёсся по кругу. На каком-то из кругов увидел кассы. Внедрился, подошел к окошку и после долгой ожесточённой жестикуляции руками, горящими глазами, щёчными мускулами и булькающими звуками понял, что … это кассы на поезда дальнего следования. Помчался далее, следуя указаниям собравшейся толпы. Направо, налево. направо, налево. Да где же эти кассы? Вперёд толкала опять короткая мысль - вдруг скоро отправиться последняя электричка до Фрайберга и опять где-то ночевать. На улице. Господи, помоги!  Нашел таки кассы. Долго мыкался с кассиром. Она усталым голосом что-то объясняла, а я боялся перебить, кивал головой и всё показывал ей на часы. Когда мол поезд? Потом ткнул одним пальцем в бумаги перед ней, а другим стал рисовать в воздухе буквы.
Мол напиши всё на бумаге, дура. Во сколько отправляется и с какого пути.
Пожилая женщина кассир медленно наливалась безумием и страхом. Но поняла всё таки, что желает сумасшедший гражданин. Не вызвала полицию или скорую помощь. Дала два билета, сама отсчитала из кучки денег необходимое и на клочке бумаги написала время, тыча пальцем в платформу, находящуюся буквально за моей спиной. Милые терпеливые люди. 
Оставалось полтора часа. И тут меня покинули силы. Я медленно побрёл к скверику и увидел на лавочке спокойную безмятежную супругу. Чуть не расплакался.
Родная ты моя. Единственная в этом чужом мире - хотелось ей сказать и припасть к груди. Она сидела ровно в той же позе, в какой посадил сорок минут тому назад. И улыбалась. И ей улыбались граждане немцы. А почему-бы нет! Красивая золотоволосая женщина, сидит на троне и загадочно улыбается. Кроме меня никто из живущих на планете не знал причин спокойного поведения царицы даже в самые критические моменты. Просто за 13 лет правления она совершенно уверилась, что всё устроит её муж.ж.ж.ж.

Мы ещё успели насладиться сосисками с пивом перед тем как разместиться в двухэтажной зелёно-красной электричке. И вновь понеслись. Теперь вдоль сердца Саксонии, с запада на юго-восток. Скажу откровенно - утомляющий пейзаж для глаз россиянина, привыкшего к бескрайнему не ухоженному раздолью печальных полей, сплошь занятых красно-сине-желтым ковром полевых цветов. А тут! Ну уж слишком всё ухожено, расквадрачено, разгазонено. Скучно! Тем более мне, волею профессии привыкшему к дикому раздолью и хаотичному неистовству полей, лесов и гор. Задремал! Пустил слюну. Вдруг мозги взорвала старая короткая мысль. Чуть не подавился. Сглотнул слюну, помотал головой, стараясь избавится. Но мысль, с тревогой расширяясь, заняла  мозги. Пейзаж за окном уже не радовал, приобретая унылые оттенки.
А как от вокзала добраться до Хольгера? Добавилась и следующая короткая мысль. Совсем чёрная и чуть подлиннее. А вдруг что-то случилось у Хольгера и они внезапно покинули дом! И вообще Германию.
Ужас охватил душу. Чёрная грозовая туча в душе при сияющем небе за окном заволокла сознание. Но я крепился, а потом это стало даже забавлять. Путешествие в неизведанное с самоваром. Романтика, чёрт возьми. Вот только деток жалко. Как они там у бабушки. Ведь совсем малые. Без родителей останутся...
Посмотрел на жену. Всё та же хрустальная безмятежность. И сам успокоился.
Вот и привокзальная площадь. Тихая, чистенькая. И три машины такси. Бодро тащим вещички, подходим к первой машине и широко улыбаясь, протянул шофёру листочек бумаги с адресом моего друга. Шофёр что-то говорит. Я лишь разеваю рот, издавая единственный звук по немецки - Я...Я...Я. Шофёр галантно открыл дверку перед женой, мол прошу вас фрау-мадам.

Через пятнадцать минут подъезжаем к кварталу одинаковых... хрущёвских пятиэтажек. Только ярко раскрашенных, в зелени цветов и идеальной чистоте подъездов, дворов и вообще окрестностей. Ближних и дальних. До горизонта. Галантность шофёра простирается до квартирной двери на третьем этаже. Звоню, заметно волнуясь. Открывается дверь и на нас устремляет удивлённый взгляд, быстро переходящий в беспокойный, красивая женщина. Наверное жена моего друга, мелькает мысль. В точности не понял, хотя видел десятки фотографий  совершенно обнаженной. Ну понятное дело, не на лицо ведь смотрел. Потому и не узнаю. Конечно она, женщина библейским именем Ева. Она что-то резко говорила и я понимал, что спрашивала где  муж. Я недоуменно пожимал плечами и переминался с ноги на ногу, держа сверкающий самовар в руке. Улыбка быстро сошла с её лица. Она убежала в комнаты и  слышу что кому-то звонит. Затем ещё кому-то. Затем кричит - Эдуард, ком цу мир. Ком, ком. Протягивает трубку… Наконец-то! Господи! Слышу родной и спокойный голос друга Хольгера. Вот он момент истины. Тогда понял, что только короткие мысли могут по настоящему осчастливить душу. Они пришли, счастливые или печальные, поварились в голове и быстро исчезли. Длинные - всегда приводят к самоанализу и сомнениям. Счастье и сомнение - несовместимые процессы.
Такие же короткие мысли крутились и в голове Хольгера. Он проверил все железнодорожные составы, которые приходили с восточного направления в течении  суток. Безрезультатно! Настолько печальны и пугающе однообразны были его мысли, что даже не позвонил жене…Зато и счастье встречи было столь же девственно искренним, как и у нас. Долго смеялись, сидя за пузатым самоваром и вкуснейшими пирожными из соседней лавки.

И потекли дни, в которых каждая минута была леденящей душу историей. Перед нами предстал абсолютно другой мир. Социализм с европейским лицом. А что ж тогда там, далее на запад, мелькала порой следующая короткая мысль. И я жмурился от возникающих райских картинок. Этот социализм мне нравился с каждым днём всё более и более, за исключением мелочей из разряда специфики национальной немецкой натуры. Но и это было вполне объяснимо, ежели покопаться в многовековой истории народа. Через несколько дней арендовали домик на окраине маленького старинного городка Лауэнштайн, что на самой границе с Чехией. Там и были брошены на произвол судьбы. Живите как хотите, в своё удовольствие, советские товарищи - сказал друг и помахал рукой. Из окошка автомобиля. И они растворились в Саксонских горах.
Господи! Счастье буквально распирало нас.
Рано утром бежал в частную булочную, где брал немыслимо свежие хлебцы и лоточек с фруктовыми пирожными. Затем, делая небольшой крюк, забегал в мясную лавку, где обалдело, с улыбкой идиота, взирал на десятки сортов колбас, сосисок и ветчин, источавших немыслимый аромат свежести. Путались мысли, дрожали пальцы, дёргались веки.
Этих двести грамм. Нет! Вот тех полкило. Можно! Нет, извините, вон той триста грамм и вон тех справа тоже триста. Можно! Да!
Толстый здоровый парень, наверное сын хозяина, терпеливо ждал моего окончательного решения, как и две-три фигуры молчаливых клиентов, стоящих за мной. Никто не сердился. Никто не кричал и тем более не обзывал обидными словами. Ей богу, даже улыбались чему-то. Вообще, эту милую привычку улыбаться при встрече с незнакомыми людьми познал только переправившись через границу СССР. Что уж там в душе у них не знаю, но приветливая улыбка как-то радостно воздействовала на сознание.
Завтракали, по московской привычке плотно и обстоятельно. Вскакивали и быстро  мчались осваивать окрестности. Хольгер снабдил детальными картами Саксонии ( города и дороги), расписаниями местных электричек и автобусов. Кстати, когда увидел масштаб карт, был поражен, но более разозлён и уязвлён. Такой детальности физико-экономические карты в СССР являлись в ту пору страшной государственной тайной. Когда уезжал на полевые работы, они выдавались в спецотделе института под расписку. Не дай Бог потеряешь. Хана твоей карьере. Надолго! А тут! Вот тебе все подробности. Хоть лопатой ешь. Ну как тут от злости не расплакаться.
Как опытный путешественник, каждый вечер намечал маршрут и отмечал достопримечательности. И замелькали маленькие немецкие городки, как две капли воды схематически похожие друг на друга. Рыночная площадь с магазинами и ресторанами, ратуша, собор и словно змеи тянущиеся во все стороны улицы. Невероятное спокойствие, размеренность и радушие. И не одного полицейского. Мы были никому не нужны на всём свете. Поначалу, правда, озирались. Но вскоре привыкли. К счастью ведь быстро привыкаешь!

У жены от несметного количества и качества тряпок и косметики захватывало дух. Денег было в обрез и лишь славянская рассудительность жены позволяла не хапать всё сразу, а методично изучать ассортимент и выбирать оригинально-дешевое тряпьё. Для себя, для детей, для родственников и, конечно, для продажи. Да, да. Не скрою. Нужно было вернуть хотя бы часть денег, лучше большую, занятых на отпуск у друзей. Это удавалось.
Пока моя женщина самоотверженно ползала по магазинам, я хищным взглядом изучал вывески и меню ресторанчиков. Это меня крайне занимало, будоражило мысли. Очень любил в то время кушать, да и к выпивке был неравнодушен. И вот наступал момент, когда золотоволосая женщина, наконец, произносила вещие слова.
Всё, больше нет сил, ноги не ходят…
Вот тут я угодливо, заискивающе и тихо говорил, заранее заготовленные фразы.
Вон там справа видишь. Маленький ресторанчик…Нырнём!
И начиналась вакханалия обжорства. Слов в меню прочитать не могли. Но по отдельным употребляемым в миру словам, а ещё более наугад, выбирали еду и напитки.  Закуски, супы, горячие блюда, пиво, вина, порой и водку подносили удивлённые официанты, видимо редко в сытой глуши встречавшие столь голодных посетителей. На еде мы не экономили. Никогда. Это была главной составляющей счастья. Лукулловы обеды протекали ближе к вечеру, чтобы сытыми, обвешанными сумками, не спеша вскарабкаться на предпоследнюю электричку (автобус). Домой, домой. Солнце садилось, освещая две согбенные фигуры, медленно поднимавшиеся в гору под тяжестью от двух до пяти сумок (сеток) набитых тряпьём и обувью. Домик-то наш был на вершине горочки. Редко встречаемые аборигены поначалу удивлялись обилию заготавливаемого тряпья, предполагая наличие многочисленных голых детей, старых родителей и родственников, оставленных где-то на бескрайних равнинах России.
Дома падали в кресла умиротворённые, счастливые, в мыслях о таком же завтрашнем дне. И засыпали в объятиях и  грёзах о бесконечности сытой жизни. Глубокое и вязкое обывательское болото засасывало с головой и ни единой мысли о том, совсем рядом, протяни руку, творили Гейне и Бах не посещало наши души. А ведь в Москве мечталось о концертах, музеях… Куда там!

В субботу, иногда и в будний день, приезжал Хольгер. Лёгкий “Трабант”петлял по живописным долинам. Мы ехали во Фрайберг или в Дрезден. Здесь насыщались не столь духовно, сколь политэкономией Европы, включая, конечно-же и Россию. Обстоятельные, нередко острые беседы велись в компании именитых друзей, где мой друг в поте лица трудился переводчиком. Хольгер работал добросовестно и потому беседы были увлекательно долгими и информативными. Время летело быстро в застольных беседах. Нередко они были опасными. Увлекаясь, после третьей-пятой рюмок, живописал о советских концлагерях в Воркуте и Магадане, где видел собственными глазами и ушами выживших людей. Меня заносило. Какая-то глупая свобода духа, словно мщение ребёнка неизвестным злым дядям, овладевала мной. Хольгер морщился и наверное смягчал в переводе мои слова. Он-то всё знал. Он и отвозил пьяного друга в Лауэнштайн, на родную горочку. Засыпая, слышал сердитые фразы жены.
Дождёшься, дурак, с вокзала заберут под белы ручки и останусь одна с детьми…
Трезвые немцы, солидные друзья Хольгера, знавшие не по наслышке о фашистких лагерях смерти, настороженно слушали, восклицали, невольно сравнивая гитлеризм и сталинизм.
И видя искреннее воодушевление советского рассказчика, откровенно отвечали - о истинном лице немецкого социализма, о Берлинской стене, о плане раздела Восточной Европы между Гитлером и Сталиным перед войной, о Ленд Лизе, о участии англичан и американцев в войне. И так далее. И так далее.
Мне на многое открывали глаза.  И хотя яростно спорил по ряду вопросов, в традициях советского патриотизма, но в душе чаще соглашался. Моё отношение к советскому строю, ко всем этим Ленинам-Троцким-Сталиным-Хрущёвым и их соратникам, уже к тому времени и без того отрицательное, становилось в Германии резко враждебным. Правда, не настолько, чтобы по приезду лезть на баррикады, но овладевало презрение и … уныние. Да, да. Уныние. Жалость к стране, невероятно богатой, невероятно многого достигшей в культуре и науках. Особенно в период относительной свободы, золотой и серебряный век России, с последней трети XIX века - до первой мировой войны.  За что такое наказание! Почему именно в многострадальной России случился геноцид?
 
С каждым очередным посещением ГДР наши разговоры становились всё более и более откровенными. В последнее посещение (1986 год) новые друзья предлагали остаться. Они уверяли, что вскоре падёт Берлинская стена. Таково веление времени. У вас началась Горбачёвская эпоха, у нас обстановка всё менее и менее спокойная, растёт число бегущих на Запад.
Приезжай на будущий год с детьми и мы переправим тебя в Австрию.
К тому году, началу перестройки в России, уже хорошо понимал, что уезжать надо. Обязательно. Но сначала обеспечить семью материально. Поднять детей. Бежать в неизвестность с голым задом - как-то не по еврейски. Это самый крайний случай. Политика политикой, но детям надо учиться, одеваться и постоянно жрать. Эти мысли видимо составляли основу моей идеологии и потому “умные” разговоры с друзьями Хольгера как-то слабо дёргали струны души. В начале перестройки в голове уже формировались конкретные планы материального обеспечения… Всё остальное успеется. Потом! Призывы друзей “переправим в Австрию”… “всё бросай и беги с двумя чемоданами”… были явно не для меня. Зачем бежать, бросая накопленное, когда вскоре представится возможность въехать в ту же “Австрию” на белом коне. Почему-то именно в этом варианте движения уже тогда уверился. 

В те первые посещения Германии мы постепенно узнавали через немцев нрав и быт европейской цивилизации. Многому удивлялись, попадая впросак, немалому и смущались. С нами постоянно случались леденящие душу истории.
Замешательство и даже неловкость в общении с Хольгером возникла давно, ещё в Монголии, когда он приносил фотографии совершенно обнаженной Евы. Хвастался, пристально глядя на меня. Мне, конечно, было интересно, но я глядел мельком и якобы равнодушно отводил глаза. Когда мы жили в его квартире во Фрайберге, то почитай каждое утро в коридоре или на кухне сталкивались с голыми то Евой, то Хольгером. Особенно смущалась, но не возмущалась, моя жена. Мы думали, что так ведёт себя только семья моего друга. Мало-ли. Может нудисты. Мы ошибались.
Как-то в нашем городке обнаружили ещё и … баню. Обрадовались. Я пошел на рекогносцировку, дабы узнать дни и часы семейного омовения. Чётко прочёл, что по четвергам - die familie tag. И вот в означенный день спустились к бане, купили билетики, вошли в пустую комнату, наверное раздевалку. Разоблачились. И вдруг слышим разговор людей за дверью. Крутится ручка. Вот-вот войдут. Моя жена взвизгнула и бросилась к двери во внутреннее помещение бани. Я за ней.

Открыли дверь и нас окутал пар. Когда он немного рассеялся, то обнаружили ещё две-три пары голых людей. Групповуха - мелькнула мысль. Куда бежать, кругом “враги”. Мы ринулись было в небольшой бассейн, чтобы как-то укрыться в воде. Переждать время. Обдумать ситуацию. Не тут-то было. Ко мне стремительно подошла весьма тощая синюшная женщина, с весьма слаборазвитой впалой грудью, взяла, как ребёнка, за руку и стала с улыбкой что-то объяснять, указуя перстом что мол сначала надо помыться с мылом под душем. Вон в той кабине. Потом в бассейн. И вот эдак за руку повела в душевую открытую кабину. За мной, скорчившись в три  погибели, прикрывая прелести руками и волосьями, поплелась супруга. Ошалевшие влезли в кабину. Справа и слева сосредоточенно мылись мужчины, женщины и ихние дети, натирая друг друга мочалками. Слышались слова взрослых и весёлые детские возгласы. Стали и мы натираться-обмываться, постепенно выпрямляясь и теряя стыдливость, всё ещё боясь оглянуться по сторонам. Вдруг ещё что заметим в этой бесстыжей Европе. Но как-будто всё спокойно. Мы совсем освоились и вскоре нырнули в бассейн. Там оказались двое голых. Молодые мужчина и женщина.

Тут женщина сразу обратилась с вопросом ко мне. Я пожал плечами и сказал, что ни черта не понимаю. Но она не отставала и ещё что-то стала спрашивать. Её коллега по омовению, как оказалось муж, злился, чего-то говорил, а она добродушно хохотала в ответ. Поняв, что перед ней русские, замешкалась на секунду и страшно коверкая слова заговорила по русски. Присоединился и муж. Вот так плаваем и беседуем о мировых проблемах. Тут вдруг немка и говорит, что мол пошли в соседнюю комнату, там хорошее пиво. Там и поговорим от души. И тянет за руку, эдак по свойски. Ну мы гуськом и топаем по узкому коридору. Голышом. Фигура немки оказалась бесподобно сексуальной. Большие белые острые груди и крутые бёдра буквально манили. Я истово старался смотреть ей в глаза или в затылок, но не приученные к такому этикету глаза, мучительно тянулись вниз. Только вниз. Аж заболела голова. Ещё бы, если в сантиметрах от тебя самостоятельно двигались голые половинки большой и белой женской попы. И вот сидим мы, четверо голых, тянем густое пиво. Как ни странно освоилась и моя жена. Чем хуже моё тело (оно было значительно лучше, уж поверьте), да и муж рядом, всё официально, решила женщина, и превозмогая тысячелетнюю славянскую стыдливость, выпрямилась и гордо смотрела в глаза немцу.
Женщина оказалась химиком и я естественно “беседовал” с ней о химических проблемах. Она рассуждала, поднимая то левую, то правую руку. В такт колыхались огромные груди. Вниз, вверх перемещались красные соски. Темнело сознание. Слева волновались прекрасные груди моей жены, сидящей неестественно прямо с красным от стыда лицом. Господи! Где это я? Советский человек. Куда попал? Но как приятно…Потом, в тот день и последующие мы ни разу ни одним словом не обмолвились впечатлениями о бане. Якобы столь незначительный факт, что просто выпал из головы. Наверное, всё таки стыдились искренне рассказать о чувствах, обуреваемых голым человеком на людях. Через пять дней, молча, с общего согласия, повторили эту операцию. И вновь без комментариев. Вот так всплывают тайные страсти...


Вторая леденящая история носила криминальный характер.
Два острых желания тянуло нас в Европу. Точнее два с половиной. Половинка - ежедневно набивать брюшко вкусной едой. В России-то голодно было последние 70 лет. Чего уж скрывать. Насыщались впечатляюще, прямо скажу. Словно белые медведи откладывали жирок под кожу на долгую голодную зиму. Второе желание - красиво одеться самим и привезти домой вагон и маленькую тележку для детей и родственников, друзей и приятелей. Конечно и на продажу, чтобы окупить в какой-то степени расходы. В этом, последнем, была суть советской народной коммерции, процветающей в те незабвенные времена. И, наконец, первое желание - насмотреться и наслушаться всего-всякого, ну и … себя показать с наилучшей стороны.
Так вот второе желание мы выполняли строго по будням, когда были предоставлены самим себе. Без надсмотрщика Хольгера. Стеснялись. Гордость заедала.
Я упоминал, что мой друг снабдил нас подробными картами Саксонии. Со свойственной характеру и профессии методичностью каждый вечер проводил тщательную подготовку предстоящего на следующий день разграбления очередного немецкого городка. Городки, естественно, менял - грабили то на севере Саксонии, то на юге, то на крайнем западе. Чтобы не заметили местные правоохранительные органы.

Для меня дни каждого грабежа, честно признаюсь, были невыносимы. Единственное удовольствие - лукуллов обед. Не подумайте, что мораль заедала. Нет! Невыносимо утомительно было волочить из магазина в магазин оклумки, в нарастающем со временем объёме. Одна, две, четыре...И при этом видеть и искренне удивляться неподдельному, неослабевающему интересу жены. Стояла жара. Пот ручейками скатывался со лба и подмышек. Накатывало раздражение, сохли мысли, деревенело тело. Время тянулось медленно, особенно после обеда. И вдруг раздавался гонг - ...всё! больше не могу, поехали домой. Вот он момент счастья. В один из таких вечеров и произошло памятное криминальное событие.
Мы возвращались перегруженные оклумками домой, в родной Лауэнштайн. Вот сейчас за поворотом - грезилось мне - наша долинка, где наш городочек, а там возле бани наш бассейн. Бросить вещички и нырнуть в прохладные воды. Я даже засмеялся, предвкушая событие.
Чего-то вспомнил - поинтересовалась жена.
Первый поцелуй…
Да - рассеянно произнесла женщина - на Маяковской, возле колонны. Тоже помню.
Я хмыкнул и замолчал, стараясь не развивать далее покрытые мхом девичьи мысли.
А в тот вечер всё так и произошло. Во всяком случае поначалу. Взбежал на родной холмик, в доме разоблачился и как был в плавках, помчался вниз в бассейн. Всего-то сотня метров. Народу никого. Ну просто ни души. Так мне виделось.

Всё дальнейшее разыгралось трагическим фарсом. Поначалу вышел из вод этаким гордым одиноким орлом, парящим над подвластной территорией. Стряхнул воду, расправил руки (крылья), походил по бетонной дорожке. Сладкие мысли обуревали душу.
Ну кто ещё из друзей и знакомых может похвастаться ежегодным отдыхом в Европе. Своя вилла, неплохая материальная обеспеченность, путешествия по стране. И свобода!!! Никто! И всё это счастье вполне официально и только для меня. А говорят о каком-то железном занавесе. Где он? Вот что значит быть членом тайного игрового сообщества властных структур. Исполнять их волю, быть им полезным. Неважно, где территориально. Важно, чтобы мы были в одной системе ценностей. А уж оне не забудут твоей преданности, обеспечат разными благами и преимуществами.
Монгольский импульс...
Тут краем глаза размечтавшийся орёл заметил, что с пригорка во всю прыть несутся две огромные овчарки. Именно ко мне и с грозным рычанием. Да, да. Ко мне. Ведь вокруг-то никого. И они наверняка не знают о моём членстве в сообществе - мелькнула игривая мысль и быстро погасла, сменяясь страхом.
Собаки перемахнули через низкий заборчик и продолжая рычать, скаля клыки, уселись рядом. Я замер. Увидел, как ко мне спускаются по ступенькам двое полицейских.
Заметались мысли.
За что? Ведь ничего не нарушал. А как с ними объясняться?
Полицейские вежливо кивнули головой и стали терпеливо объяснять что-то вероятно очень важное. Орлиная спесь быстро спала и переминаясь с ноги на ногу, скромно и жалостливо улыбаясь, постарался объяснить, что мол живу рядом (показал рукой), вполне себе мирный советский человек, на отдыхе... ну вот только по немецки не шпрехаю… уж извините. В общем что долго говорить. Понял, что надо ехать с ними, в участок. Постарался уверить, что зайду домой, мол надо переодеться и попрощаться с женой, на всякий случай. Разрешили.

И вот впервые в жизни сижу в камере и клянусь богом ни о чём этаком особо печальном не думаю, лишь дурацкий смех разбирает. Сейчас и вы будете смеяться… Двое суток просидел на хлебе и баланде. В сердце Саксонии, в городочке Лауэнштайн. Никуда не таскали, ни о чём не спрашивали. Видимо в городочке и окрестностях не оказалось знающих русский язык, а из Дрездена никому не хотелось тащиться. Связываться на свою голову с иностранцем, тем более с советским подданным. Как-никак друзья. Вдруг что случиться, а тебе отвечать. Сидел, ходил, лежал в одиночке, раз в день выводили на маленький плац позагорать. К концу первого дня уже не до смеха было. Где Хольгер? Почему не приходит жена? Может опять война началась с Германией и вновь за евреев принялись. Спал чутко и тревожно.
Лишь на третий день выпустили на … свободу. Теперь я вполне себе знаю её цену. Господи! Какое же было счастье видеть умирающих со смеху Хольгера, Еву и мою жену. И вместо баланды вкусить знатную пищу в сверкающем от чистоты ресторане.
Трагические совпадения были всему виной. В тот день, когда меня под белы руки увели полицейские, случился сердечный приступ с престарелым отцом Хольгера и они естественно внезапно помчались к нему, в Дрезден. Найти и дозвониться к ним моя верная супруга смогла лишь на третий день...

А причина конфликта с полицией и вовсе была смехотворной. По российским понятиям. Германия страна строгого порядка. Естественного. Это словно, как дышать воздухом. Орднунг руководит властью и народом. Испокон века. Не важно, диктатор у власти или истый демократ, порядок быта один и тот же. И каждый житель страны торопится сообщить власти, если видит нарушения порядка со стороны какого-либо лица. Ничего зазорного в этом не видит. Скорее наоборот. Гордится!
Так вот я нарушил порядок аж трижды и одновременно. Во первых выбежал на улицу в плавках. Во вторых вошел в бассейн через заборчик, не заплатив за билет. И в третьих - позволил себе купаться в … санитарный день. О ужас! Естественно об этом граждане тут же доложили в полицию. Видимо в телефонную трубку вопили что-то примерное - опять эти русские наступают. Спасите нас!

Красота Германии поражала аккуратностью и смиренностью ландшафта. Кругом ощущался безмерный труд сотен поколений людей, приручивших девственную природу. Величественные храмы, ухоженные парки, жилые дома и общественные здания, построенные сотни лет тому назад и сегодня выглядевшие умытыми и причёсанными, кружева бесчисленных прекрасных дорог. Всё вызывало уважение к трудолюбивой нации. А уж когда пошли гулять в соседний с Лауэнштайном лес и увидели небольшие дощечки с цифрами почти на каждом дереве и поляны окруженные редкой колючей проволокой, насыщенной слабым электричеством, дабы не разбегались пасущиеся коровы, то от изумления долго не мог прийти в себя. Стоял, разинув рот, а потом смеялся как ребёнок. Орднунг!!!
Мне, геологу, вспомнились наши леса, девственная тайга. Представить себе нумерацию деревьев в бескрайних лесах и ограждение полей, было равносильно, по глубине бессмысленности, самоубийству. Вот она наглядная, естественная агитация и пропаганда образа жизни и мышления. Ведь и Россия к первому десятилетию XX века, интенсивно двигаясь по западному пути развития, достигла громадных успехов в экономике, уже не говоря о культуре и науках. И пришли собственные гунны. И всё и всех уничтожили…

Обуреваемый такими крамольными мыслями, приезжал в Москву. Конечно, домой очень тянуло. Дети, родители, друзья, работа, необъяснимо родной быт и возможность рассказать  и естественно чуток приврать, как же без этого. А ещё подарки! Счастье встреч быстро проходило и наплывали грустные воспоминания. От них спасала работа. Тот самый монгольский импульс продолжал активно воздействовать. Казалось без участия собственной воли. Ну а как иначе думать, если мой старый товарищ по НИИ, за время моего отсутствия ставший доктором наук и возглавивший отдел в институте, предложил мне тему. В первой беседе он рассказал о своих скромных замыслах и желаемых результатах. Его мысли, внезапно вспыхнувшие под воздействием монгольского импульса, вдруг выросли в моём сознании в гигантскую проблему, в нечто грандиозное. Главное возникли  чёткие и ясные пути решения. Меня впервые так захватило всего. Я буквально загорелся перспективой и полыхал в течении 8-ми последующих лет. Признаюсь, был слабый теоретик в науке, но что касается организации научных исследований, а генеральное решение проблемы заключалось именно в этом, то здесь мне не было равных. Это я знал. Особенно после Монголии.

И полыхая, вдруг останавливался на полустанке и с грустью вспоминал Европу, эпоху коротких счастливых мыслей, колбасу, порядок и чистоту, но чаще немую беседу за кружкой пенного пива с белой, влекущей, огромной, казалось бы такой доступной  грудью той немки в общей бане.
Господи! Если бы умел рисовать...