Школьники и школьницы. Глава 10

               


                ВИЗИТЫ


   Вчера учительница сказала, что в жизни нет ничего увлекательней, чем почитать хорошую книжку, и сегодня я иду вместе с Вовкой и Сережкой в библиотеку. Может, и правда чего-нибудь выберу.
   Библиотекарша кушала консервы и была очень недовольна, что мы ее оторвали от еды.
   - Мне бы книг, - начал Сережка.
   - Каких?
   - Всяких дайте.
   - Гм! Стихи, может?
   - Нет, стихи не люблю.
   - Значит, прозу.
   - Ее давайте.
   - Какую именно?
   - Про Поттера...
   - Нету, - неприветливо сказала женщина. - Разобрали всех Поттеров.
   - А что есть?
   - А что тебе надо?
   - Ну, про Буратино тогда или про Муху-Цокотуху.
   - Ну ты даешь! Кто же сейчас про Чиполлино читает. Вот про телепузиков есть...
   - Я про пузиков не хочу.
   - Хочу, не хочу, - библиотекарша все больше раздражалась. - Бери, что есть. Все равно порвешь, или яичницей заляпаешь. Вот комиксы...
   - Я про Буратино хочу, - заупрямился Сережка.
   - Ну и настырный же ты! Заладил: Буратино, Чиполлино, папа Карло. Литература - она безбрежна! Вот про телепузиков есть...
   - Нет! Тогда про Незнайку дайте.
   - Да что за причуды! Приходил тут до вас один, тоже капризничал, все ножками топал, ручками размахивал, про Алису книжку требовал.
   - Ну и что?
   - Да то! Сейчас не нервничает, не дергается, спокойный такой, на диванчике в соседнем помещении отдыхает. Прищемила я ему руки-то его беспокойные этой самой книжкой про Алиску.
   Сережка побледнел.
   - Ведь говорила ему: возьми про телепузиков!
   Серега побледнел еще больше и даже мелко задрожал.
   - Ну что ты трясешься, как будто в магазине пельмени спер. Так что читать будем?
   Сережка продолжал нервно переминаться с ноги на ногу.
   - Да я... Да вроде...
   - Подумай, а я пока займусь твоими товарищами.
   Я посмотрел на увесистые тома, лежащие на столе и подумал, что если она еще раз предложит книжки про телепузиков, я ее точно прихлопну вон той энциклопедией в твердой бордовой обложке.
   Библиотекарша перехватила мой взгляд, и словно разгадав мои мысли, обращаясь к Вовке, тон переменила.
   - Возьми Марью Свистунову, мальчик. Она трогательная и удивительная. Разговаривает с камнями и деревьями, с речкой и зайцами, со всякой козявкой.
   - Она что, не в себе?
   - Почему?
   - Ну, а как же, если она с зайцами и всякой козявкой разговаривает.
   - Ты не понимаешь. Это она в том смысле, что мы с природой - одно неразрывное целое, и мы нужны друг другу.
   - Не знаю, нужен ли я всяким козявкам, а я как-нибудь и без них обойдусь. А когда начну беседовать с зайцами и речкой, с лягушками и грибами, скорее тащите меня в лечебницу для психических. Так для всех будет лучше.
   - Ладно, оставим Свистунову. Возьми Некрасова.
   - Не возьму.
   - Тогда Пришвина.
   - Он тоже с зайцами разговаривает?
   - И очень часто.
   - Не пойдет.
   - Что же тебе дать?
   - Пушкина.
   - Что именно?
   - "Отелло и Джульетту".
   - Но у Пушкина нет такого произведения!
   - Дайте у кого такое есть.
   - У известных мне писателей - ни у кого нет.
   - Дайте из неизвестных.
   - Ты меня утомил. Возьми "Хижину дяди Тома".
   - Мне бы что-нибудь из облегченного чтения, чтобы текста поменьше.
   - Тогда бери книжку-раскраску. - И библиотекарша швырнула ее Вовке. - Там вообще ничего читать не надо, знай краской мажь.
   - А вот это мне подойдет, - обрадовался Вовка.
   - Вы ему еще букварь дайте, - сказала Витька Меднис, заходя в библиотеку.
   - А тебе чего? - неприязненно спросила библиотечный работник. - Тоже, что полегче. Про Пуха возьмешь?
   - Я серьезные книги читаю, - ответил Витька. - Мне что-нибудь академическое. По теории арифметики. Хотелось бы многотомное издание. И задачников дайте. Побольше.
   - Из многотомников - только Дарья Валовая.
   - Это по арифметике?
   - Нет, не по ней.
   - Не надо тогда, пойду запишусь в другую библиотеку. Прощайте.
   Женщина внимательно посмотрела на меня.
   - И ты про Пуха не возьмешь?
   - Я уже читал про него.
   - На! - Она решительно протянула мне "Хижину дяди Тома".
   - Дайте потоньше! - Также решительно я оттолкнул книгу.
   - Тоньше нет, - сказала библиотекарша и снова попыталась всучить мне "Хижину". - Это классическая литература!
   - Но почему она такая тяжелая! У меня позвоночник искривится.
   - Для равномерной нагрузки на позвоночник даю тебе еще Некрасова. И долго не задерживай.
   - Это я вам обещаю. Завтра и принесу.

   Визит в библиотеку напомнил мне о писателе Подсоленове. Что-то давно я у него не был. Наверное, он соскучился. И я решил навестить его.
   Мне нравится ходить к Подсоленову. И это стало доброй традицией. Когда-то он побывал у нас в школе и приглашал бывать у него запросто. Поначалу он меня не узнавал, но потом привык и только говорил: "А, это ты, надоеда!"
   Мы стали друзьями.
   Ребята идти со мной к Подсоленову отказались.
   - Я современных писателей люблю, которые про Пуха пишут, про Буратино, про Алису там, - сказал Вовка. - А Подсоленов старый и пишет непонятно что. Я слышал, он еще с Некрасовым дружен был, когда в Министерстве путей сообщения служил, и даже подсказал тому сюжет для стихотворения.
   - А Пушкину он ничего не подсказал?
   - Не знаю. Говорят, Пушкин его не привечал. Как увидит его, так сразу и закричит: "Не подходи ко мне, несчастный, а то я за себя не отвечаю!"
   И они пошли смотреть к Леньке его коллекцию марок. Я же отправился к Подсоленову.
   
   - Ну что, чайку с печеньем, - предложил мне писатель, как только я расположился в большом и удобном кресле.
   Я не возражал.
   - А я чай уже давно не пью, - поделился Подсоленов. - Одна сырость от него внутри. И печень болит... Да, немало я в свое время чаю выдул, пора и честь знать. Вот на квас перешел, от него слабость не так быстро наступает.
   - Я вот все хотел у вас спросить... фамилия у вас интересная.
   - Что и говорить, с фамилией интересно приключилось.
   - Расскажите.
   - Собственно, история простая. Давненько это случилось. Поступил я, значит, на службу...
   - В Министерство путей сообщения?
   - Зачем в Министерство? В Красную армию красным бойцом. Ну и вызывает меня к себе красный командир, и говорит: "Как фамилия твоя, служивый?" - "Попович", - отвечаю. - "Да какой же ты Попович? - удивляется он. - Ты вылитый Подсоленов!" - Так вот и стал я с тех пор Подсоленовым. И через всю жизнь, значит, пронес ее, эту фамилию. И дети тоже несут, а те - своих детей нагрузили...
   - Интересно.
   - Подсоленовыми земля полнится! - добавил он с гордостью.
   - Да, без них скучно было бы.
   Я спросил его о творческих успехах, на что он только махнул рукой и горько сказал:
   - Забыли старика, а было время - гремел!
   - Громко?
   - Как Зевес. По другому не скажешь. Барабанные перепонки лопались. И всегда откликался на животрепещущие вопросы бытия: то одно заклеймишь позором, то другого... То этого воспоешь...
   - То другого, - подсказал я.
   - Верно. Создавал, так сказать, своими  руками культурное наследие прошлого. А что творилось, когда я написал "Памятку юного тракториста"!
   - А что творилось?
   - Сказать страшно. Все как-будто с ума посходили. А я возьми, да и напиши "Памятку юному комбайнеру". И пошло, и поехало. Много я этих памяток настрогал, целый сериал получился. И уже потом написал серьезный обобщающий труд "Памятка юного механизатора". Эти книги задели за живое читающую публику. Их просто рвали из рук, а другие рвали у тех, кто их до этого рвал. А были и третьи, и четвертые...
   - И все рвали?
   - Все.
   - То-то я смотрю, ни в магазинах, ни в библиотеках этих книг нет.
   - А сейчас... - Подсоленов поник головой и сказал уязвленно: - Не тиражируют больше. Говорят, за свой счет издавай. А за свой счет я могу издать только пару-тройку рулонов туалетной бумаги. Больше не потяну.
   - Грустно.
   - Не то слово! Но я не сдаюсь и продолжаю творчески мучиться. Как тебе мой последний цикл озорных частушек? Волнующие строки! Помнишь, я тебе давал.
   Как не помнить! Папа так разволновался, когда я ему дал почитать эти частушки, что мама еле его успокоила мятными ликерными каплями. А он все повторял: "Да что за черт, этот Подсоленов! Надо же такое написать!"
   В это время раздался звонок в дверь.
   - А, это Аркаша Цапкин пришел, - обрадовался Подсоленов. - Мой друг, заслуженный художник и скульптор. Писать будет меня для потомства. А потом уже и квасу попьем... Да ты пей, пей чай-то, его у меня много.
   Пока Аркаша Цапкин готовился к работе, Подсоленов продолжал занимать меня беседой.
   - Я ведь не только частушки сочиняю. Вот сценарий написал для новогодней елки. Может, в клуб какой пристрою.
   - Интересный сценарий?
   - Безумно! Захватывает с первой страницы и не отпускает до последней - девятой. Уже с самого начала все пускаются в пляс: Баба Яга, Леший, Кикимора... Потом к ним присоединяются положительные герои - Маша и очкастый Витя, ученики младших классов, затем Дед Мороз и Снегурочка, звери и птицы, дети, которые пришли на елку...
   - Звери и птицы тоже пляшут?
   - Отчаянно. Пока им плохо не сделается.
   - Тогда в сценарий надо доктора Айболита ввести.
   - Для мастера, это не проблема.
   - А кроме плясок, что-нибудь происходит?
   - Это только с идиотами всегда что-нибудь происходит. А Витя и Маша не совсем идиоты - они круглые отличники. А так как в сценарии полно других идиотов, то, конечно, Маше с Витей приходится не сладко.
   - А Дед Мороз?
   - Что Дед Мороз?
   - Он что, тоже идиот?
   - Нет. Мороз - персонаж положительный. И ребят он в обиду не даст.
   - А Снегурочка?
   - С ней сложней. Дура она, конечно. Но раз Деду внучкой приходится, значит надо ее терпеть. Но мы отвлеклись. Итак, вкратце сюжет такой. Замела пурга стежки-дорожки, плутают по неведомым тропам Витя с Машей, никак к ребятам на елку в Кремль не попадут, отморозили себе ноги и руки. Вот тут-то и прилетает на вертолете Али Баба...
   - Айболит...
   - Ну да, он самый, и оказывает ребятам первую медицинскую помощь.
   - А вторую?
   - Вторую в больнице окажут. Главное, чтобы им руки и ноги не отрезали после такого обморожения.
   - Кто же елку зажжет?
   - А Снегурочка на что! Уж на это у нее ума хватит. И в конце - все пляшут. Кроме Маши и Вити, конечно. Не до того им на операционном столе. Ну как?
   - Да ничего себе. Только вот ребят жалко, хотя они и отличники.
   - А еще я роман пописываю. Так, почеркаешь минут десять после обеда, или перед сном после вечерней прогулки, - продолжал делиться со мной Подсоленов. - Основан, кстати, на реальных событиях, имевших место в моей жизни. Почти автобиографический. Называется: "Я и кариес". Повествование ведется от первого лица. Там все о моих ощущениях, о борьбе с ним, с проклятым, и о стремлении его победить.
   - И как ощущения?
   - По  правде сказать, ощущения скверные, даже паршивые.
   - Но вы боролись?
   - А как же! Но кариес все-таки меня победил... В конце романа я пойду в поликлинику, где мне вставят искусственную челюсть.
   - А в реальной жизни?
   - В реальной мне ее уже давно вставили.
   - В романе тоже пляшут?
   - Еще как! Главный герой - от зубной боли, врачи - от ненависти к трусливому герою.
   - Это будет потрясающая книга! - Я даже подпрыгнул в кресле от восторга. Хорошо, что не в зубоврачебном.
   - Все книги, которые я написал, потрясали людей, - скромно заметил писатель. - И сейчас еще некоторые трясутся.
   - Я их понимаю.
   - Да, еще я написал замечательное стихотворение "Отрывок из разговора читателя с книгопродавцом в магазине "Библио-Глобус" на Лубянке" Иногда я себе удивляюсь - все жанры мне покорны! А меня не печатают. - Он сердито раскашлялся и потянулся за трубкой.
   - Прочтете?
   - Прочту.
   Подсоленов набил трубку, закурил и прочел отрывок из "Отрывка":

                ЧИТАТЕЛЬ

                Мне Пронькин нравится, поэт!
                Его люблю, его читаю.

                КНИГОПРОДАВЕЦ

                А Пушкин?

                ЧИТАТЕЛЬ

                Да на что мне он!
                Я Пронькина предпочитаю.

   Подсоленов пустил очередной клуб дыма, прищурился и вперился в меня цепким взглядом.
   - Ну что, нравится?
   - Запредельно.
   - А ты что в руках мнешь?
   - Это стихотворениие о бедном мальчике, который очень хотел кушать. Посвящается моему другу Славке. Читать?
   - Валяй, - разрешил Подсоленов.
   Я встал с кресла и объявил:
   - Стихотворение о...
   - Ну, хватит, хватит, я еще не совсем потерял память, и помню, что оно о мизерабле, у которого сводит живот от голода. Читай!
   И я начал читать:

                Бабуня дала мне четыре рубля,
                Ни евро, ни долларов нет у меня.
                Ругает меня в магазине грузин,
                На рынке отчаянно ржет армянин.
                Чеченец смеется и молдован,
                За ними весь солнечный Азербайджан.
                На деньги такие я только могу
                Лишь издали глянуть на колбасу,
                На торт, на баранки, конфеты, халву,
                Платком носовым вытру спешно слезу.
                Уныл, и охвачен звериной тоской,
                В молчанье любуюсь я ветчиной.
                Прохожий, прохожий, взгляни мне в лицо!
                Я тоже желаю орехов кило,
                Но пусто в кармане давно у меня,
                И что же я съем за четыре рубля?

   - Меняемся? - предложил Подсоленов. - Я тебе кило колбасы... краковской, хорошей, ты мне - стих. Договорились?
   - Согласен.
   Я очень люблю краковскую хорошую колбасу.
   Мы пожали друг другу руки.
   - Да, упал, упал интерес к книгам, - скорбно сказал Подсоленов. - Все с дурацкими компьютерами возятся. Печально. А что читают? Все дрянь и пустое. Вот раньше читали, так читали. И я читал, и другим советовал. Какие книги были!
   - Какие?
   - Другие! Возьмешь, бывало, такую у приятеля, глядишь, за год-два, под настроение и прочитаешь, так захватывало. Сейчас не то. А какие литературные герои создавались, какие могучие типы! С ними вместе можно было пройти всю сознательную жизнь. И я тоже, можно сказать, приложил руку, создал - и положил на алтарь...
   - Что положили?
   - Какой же ты забывчивый! Я же читал тебе в прошлый раз мою новую повесть. Вот ее и положил.
   - Ах, да! Разве такое забудешь! Ваш герой, кочегар Портянко, тоже пройдет через всю мою жизнь, как сознательную, так и не очень. Как он у вас там в повести  кочергой ловко орудует: туда ее, сюда ее...
   - Да, этот образ мне удался, - признался Подсоленов. - Сволочь он, этот Портянко, но удался. Несомненно удался.
   Внезапно его лицо искривила злобная гримаса.
   - Если бы я этого поганца, Портянку, сейчас встретил бы - О! - он мне за все бы заплатил!
   - И много он вам должен?
   - Достаточно, - сердито ответил писатель, и вдруг яростно закричал: - Никогда! Слышите, мой юный друг, никогда не общайтесь с такими мерзавцами, как Портянки! В нашей жизни не должно быть никаких Портянок!
   Я ему обещал.
   В дверях нарисовался художник-скульптор Цапкин.
   - Проходи, Аркаша, - приветливо пригласил его Подсоленов. - Рисовать али лепить станешь?
   - А нам, что в лоб, что по лбу, - бодро ответил Аркаша. - Давай порисуем.
   - Давай, - согласился Подсоленов. - Срывай с меня маску.
   - А вы разве в маске? - спросил я удивленно. - Я думал, что это ваше настоящее лицо.
   - Настоящие лица мало кто носит, - сказал Цапкин. - В масках удобней.
   Хорош был Аркаша! Все как полагается быть у художников: на голове беретка, в руке кисточка, передник краской заляпан. Напротив холст, на планшетке закрепленный. Сигаркой дымит, как паровоз старый. Подсоленова пишет. В одном месте мазнет - крякнет, в другом положит мазок - еще сильнее крякает. Вид гордый, как у мерина заграничного или охранника из Петровского Пассажа.
   - Видел мои творения? - спросил Цапкин, буравя меня взглядом. - Должен. Тут одно, недалеко в тупичке стоит, не помню как он называется.
   - Последний он называется. Меня туда недавно два хулигана загнали. Они еще говорили: "Все, Просиков, приехали, труба тебе, это твой последний тупик!" Точно. Человек там на постаменте с кочергой стоит, а рядом женщина с авоськой прилегла. Я когда на эту кочергу налетел, у меня аж все в глазах потемнело. Уже потом я все это разглядел, а как разглядел, так и задрожал.
   - Ну да! Это моя знаменитая композиция "Сталевар и его подруга". Я ей горжусь. А картины мои тоже видел? Каковы!
   - В пот пробивает, - сознался я.
   - То-то, - удовлетворенно произнес Цапкин. - Искусство, брат, оно должно бить по нервам. И чем сильнее ударяет, тем лучше.
   - Вы наотмашь бьете.
   - Это правда. Вот сейчас сделаем небольшой перерывчик, попьем кваску, и я покажу тебе новые наброски.
   И они с Подсоленовым стали пить квас, я же продолжал дуть чай с печеньем.
   - Ну, а теперь, как обещал, - сказал Цапкин, покончив с квасом. Он достал большую папку, вытер руки о штаны и раскрыл ее. - Вот... "Небритые студент в предрассветной мгле". Еще не взошло солнце, еще сладко спят остальные студенты, а этот...
   - В предрассветной мгле ничего не разберешь, я его за ежика принял.
   - А что, похож! Пусть будет "Ежик в тумане".
   - А туман где?
   - Туману напустим... А вот это портрет Сидора, передового инженера-технолога. Фамилию не помню. Какая-то птичья. Здесь он, как живой.
   - А не здесь, он мертвый?
   - Не знаю. Когда он портрет увидел, с ним что-то случилось. Упал он. Наверное, эмоции захлестнули. В больницу его увезли, а там как повезет. Но похоже, мне удалось раскрыть его духовный мир. Как считаешь?
   Я считал, что не удалось. С портрета на меня смотрело бездуховное лицо иностранца узбека из строительной бригады, которая делала капитальный ремонт в нашем доме. Жильцы говорят, что теперь дом долго не простоит.
   - Чувствуется рука мастера, - сказал я.
   Аркаша Цапкин довольно улыбнулся.
   - А ведь я не только в реалистической манере работаю. Вот смотри, это городской пейзаж "Проливной дождь. Впечатление номер сорок четыре".
   Я уперся глазами в "Проливной дождь", но ничего разобрать не смог, кроме косых штрихов на темном грязном фоне. Но пейзаж знакомый. У нас дома в коридоре точно такой же висит. Его папа на рынке купил. Только называется "Бирюлево Западное. Без зонта". И без подписи. Папа утверждает, что это Рембрандт.
   - Сильная вещь, - заметил я. - Ей бы в Третьяковке висеть.
   - Согласен, - скромно сказал Цапкин. - Там ее место.
   Он заглянул в папку, в которой остался один чистый лист.
   - Еще не разрисовали?
   На этот раз Аркаша Цапкин обиделся.
   - Это вершина моего творчества!
   - Да? - извинился я удивленно. - И как вы назвали эту вершину?
   - "Очень белый квадрат".
   - Но она больше напоминает прямоугольник.
   - Лишнее отрежем.
   - Тогда несите ее в музей. - Мне хотелось загладить свою оплошность.
   - Не повесят, - помрачнел Аркаша. - Там уже висит один квадрат. Хотя мой - белее.
   Я не знал, как его утешить.
   - Зато мою скульптуру возле бани - никто с места не сдвинет! - вдруг воскликнул он. - Так и будет стоять. Вечно!
   Да, это знатная скульптура, посвященная первому посетителю общественных бань. И верно заметил Цапкин, сдвинуть ее непросто. Шутка сказать - двадцать метров в высоту, да еще в одежде! И судя по этой одежде, первый посетил баню очень давно. А одет он был в старинное пальто, один карман которого сильно оттопыривался: по-видимому, в нем лежал большой кусок хозяйственного мыла. На голове первого посетителя сидела шляпа с широкими полями и перевязанная лентой. Выражение лица спесивое, один глаз прищурен, второй вовсе закрыт. Левой подмышкой он сжимает березовый веник. Раньше в правой руке посетитель держал медный таз. Но таз давно накрылся: его отпилили, уволокли и сдали за деньги. Его заменили гипсовым портфелем, в котором по мысли автора находились: смена белья, вафельное полотенце, мочалка, теплые кальсоны, безопасная бритва и запасной кусок мыла.
   - Ваша фигура переживет века, - сказал я Цапкину.
   Художник-скульптор с Подсоленовым выпили еще квасу, а я добил очередную чашку чая. Потом мы тепло расстались.
   
   Я шагал по улице, переполненный чаем и впечатлениями. Чай булькал у меня в горле и, боясь его расплескать, я поневоле замедлил шаг. Чай давил и распирал меня. Так долго продолжаться не могло. Я перестал осторожничать и поспешил к Леньке, чтобы освободиться от впечатлений и чая, а заодно и посмотреть его коллекцию марок.
   Ленька открыл дверь, что-то при этом промычав.
   - Если ты превратился в корову, то дай мне молока, - сказал я. - Только не торопись, мне надо еще с чаем справиться.
   Ленька, с перекосившимся лицом, сказал, что у него болит зуб.
   - Сильно?
   - Очень. Особенно, когда вздохнешь.
   - Это воздух проходит и холодит зуб, вот он и реагирует, - с видом знатока сказал я. - Прошлой зимой со мной тоже так было. Ужас! Тебе надо рот пластырем заклеить. И нос тоже. Тогда воздух не пройдет и тебе будет хорошо.
   - Но я задохнусь!
   - Это проблема. Но если дело так повернется, мы можем процесс ускорить. Разобьем несколько глиняных кувшинов о твою голову - и порядок, - сказал Сережка.
   - Порядок?!
   - Так помогают уходить в другой мир в одном племени на острове Мадагаскар. Мне об этом Меднис рассказал.
   - Я не вижу у Леньки глиняных горшков, - заметил я. - Вон медный какой-то стоит, но он вряд ли разобьется о Ленькину голову.
   - Наверняка не разобьется, - озабоченно подтвердил Сережка. - Сомнется только. У Леньки хоть голова и твердая, но медный кувшин о нее не разбить.
   - Не вздумайте трогать кувшин! - испугался Ленька. - Там может джинн прятаться. А с джиннами шутки плохи. Как бы чего не вышло.
   - На серванте ваза хрустальная, - задумчиво проговорил Вовка. - Можно и хрусталем шарахнуть.
   - Я не желаю, чтобы меня шарахали глиняными и медными горшками! - закричал Ленька. - Не говоря уже о хрустальной вазе, ЛЮБИМОЙ маминой вазе! Да еще в своей собственной квартире!
   - Пошли к соседям, - предложил Вовка.
   - Но к соседям Ленька идти категорически отказался.
   - Чего выдумали, - ворчал он, - вазы бить. Да меня за эту вазу и без вашей помощи на тот свет отправят. И вообще, я чувствую себя значительно лучше. Прощайте! Чтобы я вас больше не видел... До завтра.
   Мы лишь пожали плечами. Марки мы посмотрели посмотрели  и делать у него было решительно нечего.
   А на прощание Ленька нам сказал:
   - Идите к Балареву. Завтра контрольная по арифметике. Так вот, он сказал, что ему из-за этой арифметике жизнь не мила. Кстати, у него дома полно керамики. А я могу одолжить сковородку. Правда, она не глиняная, а совсем даже чугунная... Но так даже надежнее. К тому же она не мнется. Вот и поможете ему... по-дружески. Как в том племени на Мадагаскаре.
   
   Наряженный в народную индейскую одежду, Юрка встретил нас неприветливо.
   - Я великий воин из племени сиу, и мой томагавк хорошо заточен. Что нужно в моем вигваме бледнолицым чужакам!
   - Есть ли у тебя запасы чего-нибудь сладкого, или, может, твой холодильник набит бутербродами? Если есть, поделись со своими братьями.
   - Никогда! И с каких это пор бледнолицые стали моими братьями?
   - Ты будешь наказан большой дубиной, краснокожий воин, - сурово сказал я.
   - Принести дубину? - услужливо спросил Сережка. - Хотя нет, изжарим его на костре.
   - Дров взять негде, - с сожалением сказал Вовка.
   - Проваливайте в свои вигвамы, и хорошенько пошарьте у себя в холодильниках! - выкрикнул воин Юрка, гневно сверкнул глазами, и захлопнул дверь.
   Делать было нечего. И мы повалили - каждый в свой вигвам.