губит людей не пиво

Всегда так было.
Хребет государства - это не кучка негодяев наверху.
И не масса нищенствующего покорного стада внизу.
Силу и суть страны составляют миллионы честных и небогатых граждан. Именно из их среды во все века выходят святые, художники и мученики. И кто слушает их, кто собирается вокруг них, кто сострадает им - они и есть народ. И когда я раскрыл журнал и прочел: "Люблю Русь. Но всей душой , с остервенением, как бешеная собака , ненавижу и кляну систему и строй нашего общества, то есть всё то, что завещано веками, что поддерживается охранителями", - я подумал, что это написал кто-то из нынешней придавленной интеллигенции. Той, что сучит дули в карманах, что кряхтит, но терпит всю гнусность происходящего с ней и со страной.
Ан нет!
Под статьей в журнале значится имя: Илиодор Пальмин. Журнал "Искра", 1866 год.
Не путать с ленинской газетой "Искра"!
А поскольку теми же самыми словами боль души должен был выплеснуть я сам - меня заинтересовал этот Илиодор.
И так случайно оказалось, что нынче у забытого поэта день рождения. Появился он на свет в семье захудалых дворян Ярославской губернии в 1841 году. Конечно, в те поры даже бедные дворяне оставались высшей прослойкой. И наш недоросль без труда оказался в стенах Санкт-Петербургского университета. Учась ни шатко, ни валко, он закончил юридический факультет с тем убеждением, что юриспруденция - если и наука, то только наука оправдания угнетения.
Собственно, с такими настроениями делать ему на государственной службе было нечего. Он туда и не пошел.
Попробовал укрыться в своей деревне. Сочинительствовал, наладил связи с литературными изданиями.
Но деревня сгорела вместе с имением. Переехал в столицу.
Но, как оказалось, в России даже дворянину не позволительно выпадать из своего сословия. Илиодор совсем скоро и до конца жизни оказался в сословии бездомных бродячих философов.
Он пытался жить на творческие гонорары. Дело в том, что он знал языки.
Даже больше того.
Он был , как принято говорить в случае восхищения, чертовски талантлив. Если бы он захотел, то запросто стал бы в русской поэзии на один уровень с Фетом или Жемчужниковым.
Но тогда он перестал бы быть Пальминым.
А Пальмин - это в пятую, десятую очередь поэт, а в первую - страдалец. Один раз в жизни он получил из французского издателя гонорар за переводы в 2 тысячи франков - и тут же отослал их на родину, погорельцам.
Он был ходячей совестью своего времени. В журнале "Будильник" знаменитый редактор Лейкин велел не пускать его на порог ;"Закроют нас из-за идиота, как есть закроют!", но подсунутые под дверь рассказы вынимал и охотно печатал.
Лейкина не помните? Ну, это тот, кто открыл для России Чехова. А сам Чехов об Илиодоре Пальмине говорил так: "«Поэт он оригинальный, и, несмотря на однообразие, стоит гораздо выше и читается охотнее, чем десятки поэтов, жующих злобу дня» (Полн. собр. соч., т. XIII, с. 238
И как всякого правдолюба на Руси, Пальмина часто забирали в околоток. Представьте себе - собрал на папетри Василия Блаженого толпу и кричал, что чиновники - это бесы нашего времени.
Это же всё-равно, что ловить покемонов в храме.
Вот я и говорю, что и нынче Пальмин читается, словно только что отпечатанный. Поэтому революционеры той поры очень хотели заполучить гениального бродягу в свои ряды. Уже за одну его песню "Не плачьте над трупами павших борцов", что распевалась по всем каторгам и тайным собраниям , его можно было причислить к бомбистам.
А Пальмин в революцию не пошёл. Он предпочёл остаться нищим поэтом. Наверное, еще и потому, что такой же нищий народ охотно подавал ему монету на кружку пива...
...пиво Илиодора и погубило. Именно пиво, не вино. Когда он выбирался из подвальчика и медленно шел в свою каморку - грязный, угрюмый, в окружении бродячих из кошек собак, которых очень любил - невозможно было представить, что это исполнитель блистательных переводов мировых классических спектаклей и опер, шедших в лучших театрах страны. Автор переводов либретто опер «Тангейзер» Рихарда Вагнера ,«Дон Карлос» и «Трубадур» Джузеппе Верди, он не имел от постановок ни копейки.
Он не брал денег поскольку считал, что жить благополучнее, чем коренная Россия - безнравственно. И убило его, понятно, не пиво. К пятидесяти годам он просто выгорел.
Россия забыла поэта ещё при жизни. Проводить Илиодора Пальмина его в последний путь не пришел никто из богемы, из революционеров или из кучки негодяев.
За гробом шли городские оборванцы.
А памятник ему поставили крестьяне его ярославской деревни. Которые поднялись после пожара и наладили доходный промысел прогулочных лодок.
Давайте и мы, в нынешний, 176 день его рождения, вспомним поэта и прочтём хотя бы одно его стихотворение. И кто скажет, что оно устарело - пусть первый бросит в меня камень.
...
Лиодор Пальмин

ОПОЗОРЕННЫЙ ХРАМ

Вот он перед нами, храм священный, древний,
Ставший балаганом, рынком и харчевней, –

Храм литературы, древле чтимый свято,
Где жрецами были гении когда-то...

Где светильник мысли разгорался ярко,
Где пылало чувство искренно и жарко,

С алтаря ж вздымалось, в стройном клире пенья,
Жертвенное пламя – пламя вдохновенья,

И поэт, в восторге, с свежими цветами,
Сердце нес для жертвы, полное мечтами...

Но угас светильник, лиры замолчали,
Гении исчезли и цветы увяли...

>И в лоскутьях пестрых, гениям на смену,
Гаеры и фаты вылезли на сцену...

Всюду дряблой мысли тщетные усилья –
Как орел, подняться и, вороньи крылья

Распустив над миром, с высоты орлиной
Заблистать избитой, ржавою доктриной...

Но как быть вороне, так и есть ворона, –
Всё с чужого свиста, всё с чужого тона.

Что давно руками школьников измято –
Своего ж ни капли, напрокат всё взято...

Что давно уж стало пошло и избито,
Что давно уж в пятнах, ржавчиной покрыто,

Что назад лет двадцать новизной пленяло,
А теперь, как ветошь, сгнило, полиняло!..

Об одном и том же болтовня всё та же,
Что и попугаи затвердили даже, –

Детские проклятья сверженным кумирам,
Павшим идеалам, позабытым миром...

А наместо старых, в этой тьме унылой,
Новые не блещут благотворной силой!

Ветошь скудоумья фразою мишурной
Прикрывая нагло, в храм литературный –

Вон, толпой крикливой, лезут фарисеи
С краденым елеем к алтарю идеи.

Круглая бездарность, на ходулях стоя,
Корчит публициста, чуть что не героя...

Хам в боярской шапке сыплет, с видом ярым,
Грозные проклятья и хулу боярам...

Вон, врачи выходят важными стопами,
На челе ж их блещет: „Исцелитесь сами!”

Там сипит сатира остротой мещанской,
Здесь, под балалайку, слышен вой гражданский,

И нахально лезет рифмоплетов стая
В храм литературы, грамоте не зная, –

В храм литературы, в храм святой и древний,
Ставший балаганом, рынком и харчевней...

1877 г.