Мастер и Маргарита. Тайна эпиграфа и Пастернак

               

    Памяти Владимира Николаевича Альфонсова (1931 – 2011) — замечательного человека и известного петербургского литературоведа, моего старшего друга – огромного почитателя и исследователя творчества Бориса Пастернака посвящает эту статью   - Светлана Сангье (Михайлова)
                * * * * * * *

...Wen bist do denn?               
               
Ein Teil von jenen Kraft,               
Die stets das Bo”se will und stets               
                Gute schafft.               
  ___________________________________      
  ГЁТЕ. «ФАУСТ». Эпиграф в рукописи               
         "Мастера и Маргариты"
          рукой М.Булгакова 
               
            * * * * * * *

  ...Так кто ж ты, наконец?
               
Я – часть той силы, что вечно
 хочет зла и вечно совершает благо.
       ______________________________________
 Гёте. «Фауст»  -- эпиграф при первой публикации романа без имени переводчика               
               
               

                По пословице театр начинается с вешалки. А роман? Роман – с эпиграфа. Когда же нерядовому роману предшествует эпиграф из Гёте, – над этим стоит задуматься. Ох, не спроста это и совсем не просто так! В рукописи Булгакова эпиграф проставлен на языке оригинала – на немецком. При первой публикации МиМ в 1966-м редакция журнала «Москва» (1), естественно, дала эпиграф в переводе: не все же советские читатели владеют немецким! Перевод уникальный -- собственный Михаила Булгакова из рукописей. Но подписи то проставлено не было. Так что вплоть до выхода собраний сочинений Булгакова в 1990-х (3)дело оставалось неразъяснённым. А пока оно оставалось неразъяснённым, в народной читательской родилась легенда: перевод принадлежит Борису Пастернаку...

Таких строк в переводе Борисом Пастернаком в 1948-51 годах "Фауста"  нет. Творцов легенды это не обескуражило: значит, это черновой вариант пастернаковского перевода. Редакция благородно поставила наперекор правительству... Редакция «Москвы» итак уже сильно рисковала печатая роман. Перед нами психологический феномен: людям  х о т е л о с ь  числить перевод эпиграфа за Пастернаком из сочувствия к нему. А уж политико психологические основания для такого "хотения" были вполне весомые.
                *       *       *

   
     Зимой 1924 – 25 с приглашёнными Маяковским, Есениным и Пастернаком Сталин говорит о важности перевода на русский грузинкой поэзии. Сталин, видимо, из этих трёх намечал действительно талантливую кандидатуру «своего» первого поэта. В конце декабря 1925 г. при странных обстоятельствах скончавшийся Есенин надежд Самого не оправдал.
     Пастернак же откликнулся на «грузинское» предложение очень активно: начал переводить, «заболел» Грузией (и позже пытался защищать пред Самим им репресируемых грузинских деятелей культуры). Следует недолгий взлёт славы – конец 1920-х — начало 1930-х годов – печатаются сборники, но для первого поэта коммунистической державы лирика Пастернака была… не конкретна фактам, – трудно сказать коротко иначе.
         
           На роль «своего» попадает Маяковский, поэзию которого ценил или делал вид, что ценит Вождь (особенно поднималась на щит поэма «Владимир Ильич Ленин»). В апреле 1930 г. Маяковский застрелился, – роль первого поэта оставалась вакантна. Пастернак в 1930 – 1934 ездит в Грузию, устраивает в Москве вечера грузинской поэзии. В 1934 Пастернак выступает с речью на первом съезде Союза писателей СССР, а Н. Бухарин призывает назвать выступившего лучшим поэтом страны.

      В декабре 1935 г. Пастернак шлёт в подарок Сталину книгу переводов «Грузинские лирики» и заодно письменно благодарит за «чудное молниеносное освобождение родных Ахматовой», – за которых он осмелился письменно заступиться. Это освобождение – не аванс ли «своему» поэту? Здесь же одно из первых пересечений поэта и драматурга: драматург Булгаков помогал Ахматовой составлять прошения и хлопотал в инстанциях; поэт от себя лично писал вождю. В те годы не все смели хлопотать за родственников!

     Сомнительно, чтобы Сталину действительно могли нравится в 1936 посвящённые ему Пастернаком два стихотворения («Мне по душе строптивый норов Артиста в силе...»; «Я понял: все живо...»), где вообще-то очень мало о вожде, но много о восприятии поэтом времени. Тем не менее, видимый пиетет поэтом соблюдён,  -– и со стороны адресата галочка на почти «своём» поставлена.

      В 1935 г. делегированный на Международный конгресс писателей в защиту мира в Париже Пастернак призывает писателей: «Не жертвуйте лицом ради положения!» – это как партия могла понять?! И после 1936 критика всё активнее начинает упрекает несостоявшегося «своего» поэта в «отрешённости от жизни» – неприятии поступи коммунистической эпохи (после всех по указанию вождя возглавленных Пастернаком съездов и конгрессов!).

 Окончательный разлом предполагаемого тандема Сталин – его "любимый" поэт наступил, когда в 1937-м Пастернак активно заступался за Николая Бухарина, с которым вместе они ранее неудачно заступались за Мандельштама. 1937 год уносит жизни и друзей Пастернака - грузинских поэтов: Табидзе, Яшвили. С началом больших репрессий сам поэт окончательно разочаровывается в недолгом увлечении «трагической фигуре Сталина» (кто тогда ею волей или неволею не увлекался!).
   
                Ответно к концу 30-х годов стихи Пастернака не печатают, –-практически до конца жизни ему приходится жить переводами.  Прямы репрессии, однако, обошли мимо: «Оставьте в покое этого небожителя!» –- полу легендарная фраза Сталина о Пастернаке хорошо выражает досаду вождя. Опять не сработало, – ошибся в кандидатуре... И оставили Тогда в покое. Это позволяет нам теперь читать блестящие переводы, «Гамлета», «Фауста» и венец оригинальной прозы -- роман «Доктор Живаго» –- итог осмысления своего времени. Вот из-за «Живаго» репрессии и «догнали» Пастернака уже при новом вожде –- Н. Хрущове.   


    В 1958 г. Борису Пастернаку присуждена Нобелевская премия (23 октября 1958 г.) с формулировкой: «За значительные достижения в современной лирической поэзии». Поводом для присуждения премии была публикация «Доктора Живаго» в 1957 г. в Италии а затем в других странах «Доктора Живаго». Последующую публикацию «Живаго» в США использовали для антисоветской пропаганды -– без ведома автора, естественно. Президиум ЦК КПСС СССР немедля принял постановление «О клеветническом романе Б. Пастернака», – решение Нобелевского комитета объявлялось – не менее! – как очередной попыткой втягивания СССР в холодную войну. Шквалом пошла травля поэта в советской печати:

      «Пастернак получил „тридцать серебреников“, для чего использована Нобелевская премия. Он награждён за то, что согласился исполнять роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды... Бесславный конец ждёт воскресшего Иуду, доктора Живаго, и его автора, уделом которого будет народное презрение» (Литературная газета, 25 окт. 1958 г.); «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка» – статья в «Правде», -– и т.д., и т.п. Не отличишь от статей Аримана и Латунского о Мастере:


       «Появилась статья критика Аримана... ''Враг под крылом редактора’’…  Через день в другой газете… другая статья, где её автор предлагал ударить, и крепко ударить по пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить... её в печать», -- как травили Мастера, так более масштабно кинулись травить Пастернака. Социальный механизм такой травли в МиМ описан точнейшим образом!

        Пастернак исключён из Союза писателей СССР. По указанию ЦК идёт волна осуждающих поведение поэта – предателя собраний. Наиболее рьяные из Союза требуют лишить Пастернака гражданства и выслать из страны.  Из-за опубликованного на Западе стихотворения Пастернака «Нобелевская премия» в феврале 1959 г. Генеральный прокурор СССР Руденко угрожал поэту обвинением по статье №64 «Измена Родине»:

        Я пропал, как зверь в загоне.
        Где-то люди, воля, свет,
        А за мною шум погони,
        Мне наружу хода нет…

        Темный лес и берег пруда,
        Ели сваленной бревно.
        Путь отрезан отовсюду.

       Пастернаку всячески активно внушалась необходимость покинуть СССР по своему желанию. (Наиболее удобный выход отделаться от слишком известного и на Западе поэта!) И как ранее Булгаков отказался покинуть родину, от выезда в письме Хрущову Пастернак решительно отказывается: «Покинуть Родину для меня равносильно смерти. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой». Это случай, когда история сама сопоставила: Булгаков – Мастер – Пастернак. Сами собой сюда прибавляются и другие имена:Николай Гумилёв, Осип Мандельштам, застрелившийся Маяковский... Всех не перечислишь!

      
       30 мая 1960 г. затравленный, но не покаявшийся Борис Пастернак скончался. В 1964 г. Хрущов освобождён от должности Секретаря ЦК КПСС. В 1966 забрезжило ни при Сталине, ни при Хрущове невероятное: «протащить» в печать МиМ, философская сатира которого била не только по сталинским годам, –- но и далее, соответственно сохранению правительственных "перегибов". Отметим истины ради, что всегда чуткий к веяниям «сверху» теперь главный редактор «Нового мира» Конст. Симонов в своё время решительно отказался печатать «Доктора Живаго» (тогда С-ов был редактором «Нового мира»): «Нельзя давать трибуну Пастернаку!».
      
  Не захотел Симонов тогда оказаться в положении - "Враг под крылом редактора", - можно редактора понять. В самом деле! Предвидеть репрессии за «Живаго» было нетрудно, и стоило ли из-за одного романа рисковать всем журналом?! В 1957 году не стоило, а в 1966 за «Мастера и Маргариту» уже можно было и побороться. Знал ли Симонов и Вулис, что перевод эпиграфа принадлежит самому Булгакову? Скорее всего знали от вдовы писателя Елены Сергеевны Булгаковой. Тогда, с одной стороны, подпись была излишней: ведь роман уже подписан. С другой стороны, не стоило лишний раз ставить ещё и под переводом фамилию автора... Без переводчика даже лучше: как сам Гёте подписал. Так даже не подписывание эпиграфа сработало на руку автору романа.
                *       *       *

     Припомним, - что значит имя Гёте? Гёте – это огромное и трудно переоценимое влияние на мировую культуру как творчеством, так и универсализмом личности. Для себя Булгаков оставил эпиграф на языке оригинала: не успел? Скорее, другое! Именно немецкий подлинник – как бы рукой самого Гёте! – включал новый роман МиМ в длинный и блистательный европейский список произведений о добре и зле, о Свете и Тьме: Данте, Шекспир, Гёте, – после них вся русская дореволюционная литература – МиМ... Отсюда насколько богаче и сложнее видится смысл романа?!

                Так исторически выходит, что всегда и во всех странах светская литература рассуждала добре и зле, Свете и Тьме с полного неодобрения официальной государственной цензуры: называется она – Святая инквизиция, -  Святейший синод (1721—1917) или коммунистическая идеология –- нетсущественной разницы. Высмеиваемая ещё Пушкиным российская жесткая Духовная цензура Святейшего синода в 1912 г. запретила к постановке драму даже дяди царя поэта К. Р. (криптоним Вел. Кн.  Конст. Констант Романова) «Царь Иудейский».

      В правительственных газетах К.Р. читал даже, что его драма о страданиях Христа вдохновлена... Антихристом. Когда царская кровь не помогла, что говорить о обычных сочинителях! После 1905 цензура в России резала все затрагивающие вопросы веры произведения. Почему? Народ не должен рассуждать: народу должНО только исполнять обряды. С изменением внешней обрядовой формы положение это, как мы выше уже видели, не только не ослабело, но чудовищно вздулось в России советской.

      В истинно демократическом государстве размышления активные и публичные рассуждения граждан о природе добра и зла должны бы являться опорой демократии этого государства. Когда же свободная мысль одинаково душилась в старом и душится новом обществе тогда... Тогда новое общество выступает не антиподом, но наследником всего худшего в обществе старом. Это философское положение через мытарства самого Булгакова и имя опального Пастернака становилось живой и до слёз актуальной темой. Вот какова может быть цена одного Имени... Которое читающие просто домыслили.

      А что в этом во всём –- в сопутствующей славе гения травле –- такого особенного?! Ничего особенного: за отгораживающим СССР от остального мира "железным занавесом" всё происходило так же. Занавес для того и существовал, чтобы в СССР действия вырождающейся западной буржуазии прямо не сопоставляли с поступками наших вождей. Например, в оные годы, когда в маленьком Веймаре автор «Фауста» Гёте мимоходом писал эпиграмму, –- в какой-то европейской стране уходил в отставку министр. (Нельзя быть министром, когда над тобой смеётся половина мира!) Вот какова бывает сила четырёх строчек! 

      В свою очередь, власть имущие осмеянные и церковь на Гёте в печати кидались люто. Но ведь изучавший философию в Германии Борис Пастернак-то всё это о Гёте должен был знать знал лучше всех: переводить «Фауста» в сталинское время, –- сам по себе уже Поступок! Дореволюционный перевод Холодковского переиздавался после 1917-го даже роскошно. Значит, особой нужды в новом переводе не было. Так что, если роман МиМ начинается с гётевского эпиграфа и кому перевод этого эпиграфа приписали одинаково значимо.
                *     *    *


      После политики особенно приятно заняться самим звучанием поэтических текстов! Из дореволюционных переводов «Фауста» рассмотрим два наиболее значимые.
Есть выдающиеся переводы – Фета (только дореволюционные издания) и переиздававшийся после 1917-го и более доступный перевод Ник. Холодковского (1858 -1921), профессора зоологии Военно-медицинской академии и переводчика по призванию. В юности поражённый неохватным универсализмом личности Гёте, после первого в 1878 г. издания своего перевода «Фауста» Холодковский совершенствовал перевод от издания к изданию до своей смерти.
 
     Универсализм мышления переводимого поэта заставлял Холодковского особенно чётко обозначить в русском переводе сквозные мотивы и скрепляющие текст противопоставленные слова – антонимы: истина – не истина, ложь; свет – добро; ложь – зло и т.п.  Русский язык немецкому не созвучен. Перевод Холодковского нельзя назвать дословным, но можно быть уверенным: если у Гёте –- этот смысл, тот же и у Холодковского. Если у Гёте речи Мефистофеля увертливо софистично темны,- – софизм этот не только сохранён, но почти отмечен указательной галочкой в переводе. Вот источник эпиграфа –- сцена разоблачения мнимого пуделя – первое явление Мефистофеля доктору Фаусту:

Ф а у с т. Как звать тебя?

М е ф и с т о ф е л ь. ...Часть вечной силы я
Всегда желавший зла, творивший лишь благое.

Ф а у с т. Кудряво сказано; а проще – что такое?(Ответ Фауста ироничен: если Фауст чёрту не верит, то почему должен верить ему читатель?!)

М е ф и с т о ф е л ь. Я отрицаю всё – и в этом суть моя.
Затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться,
Годна вся эта дрянь, что на земле живет...
Короче всё, что злом ваш брат зовёт, --
Стремленье разрушать, дела и мысли злые
                Вот это всё – моя стихия. 
                *    *    *
      Через четыре года после Холодковского, в 1883 г., уже 63 летний умудрённый опытом Афанасий Фет публикует свой давно начатый, выстраданный перевод «Фауста». (3)  Особенной потребности у публики в этом втором переводе у публики не было. Но «’’Фауст’’ это моя художественная религия и пропаганда... Он есть пропаганда правды, света, разума». (4) При том же чётком обозначении сквозных мотивов истина –ложь и свет–тьма Афанасий Фет ставил задачей сквозь русский перевод передать язык оригинала. Что приводит к ещё более тонкой и опасной софистичности речей М е ф и с т о ф е л я:

Я дух, всегда привыкший отрицать.
...Нет в мире вещи, стоящей пощады.
Итак, я то, что ваша мысль связала
С понятьем разрушенья зла вреда.
Я части часть, которая была
Когда то всем и свет произвела.
Свет этот –- порожденье тьмы ночной
И отнял место у неё самой.
...Его удел – поверхность твердых тел.
Он к ним прикован, связан с их судьбой,
Лишь с помощью их может быть собой,
И есть надежда, что когда тела
Разрушатся, сгорит и он дотла...               

        ВОТ КАК! Прямого ответа на вопрос чёрт всеми силами старается не дать. Мол, «в а ш а  м ы с л ь  связала», –- сами вы во всём зле и виноваты! Чёрт перед вами –- младенец... Однако "допрашиваемый" Фаустом нечистый дух вынужден признаться, что с в е т  ему ненавистен. Далеко не восторженный юноша, седой переводчик отлично понимал, Что он переводит: о каких священных вещах идёт речь. (Пока неизученной остаётся проблема влияния перевода Фета на правку своего перевода Холодковским.)

        Будучи созвучны подлиннику, оба перевода -- Фета и Холодковского -– созвучны и разговору Воланда с Левием Матвеем (в черновых редакциях МиМ не было ни самого Левия, ни разговора) в конце МиМ: «Я к тебе, дух зла и повелитель теней ответил вошедший», –- Левий. И далее Воланд всё «перевертывает» -– выше цитированные из двух переводов слова Мефистофеля (т.е. свои же прошлые слова – приписывает теперь собеседнику – Левию): «Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если б с неё исчезли тени? …Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и всё живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп.»

    Так говорит согласно новому времени образованный бывший Мефистофель – «прочитавший» гётева «Фауста» во всевозможных изложениях: не может же он без этого прибыть в Москву в двадцатом веке!.. Оба перевода подошли бы как источники цитаты эпиграфа: язык перевода Холодковского – доходчивее и проще для среднего читателя. 

      Есть ли в переводе Пастернака нечто отличное вместе и от Холодковского, и от Фета? Есть! Перевод Пастернака как нельзя более был созвучен – психологически приближен ко времени сталинских репрессий! Ныне, когда культура чтения стремительно летит в пропасть, многие ли поймут, что гётевский «П р о л о г  на Небесах» под пером Пастернака неуловимо –- доказать нельзя! –- проигрывает «мирную» беседу «чистосердечного признания» в соответствующих карательных органах? Но ведь, кажется, во времена Гёте не было ни ГПУ ни ОГПУ? Не слишком ли большое созвучие тому, о чём не мыслил великий немецкий поэт: нужно ли это в   п е р е в о д е?

      –- НАМ, МОЕМУ п о к о л е н и ю  нужен был именно такой перевод!Иначе и заново переводить зачем?! -– взвился в ответ страстный почитатель Пастернака литературовед Альфонсов Владимир Николаевич (5). –- Название меняется: инквизиция, ГПУ, КГБ – суть одна. Не будь Гёте первым министром герцогства Веймарского и другом герцога Веймарского, знаете, как с ним разобралась бы церковь? Когда костры уже не в моде, есть другие средства! ...Впрочем, кинжал гуманнее чёрного воронка, -– согласен.
 

         Сам Борис Пастернак уже после присуждения нобелевской премии и вынужденного отказа от неё вследствие травли в родной стране в разговоре с американским композитором Леонардом Берстайном свою позицию устно обозначил так:  «Художник разговаривает с Богом, и тот ставит ему различные представления, чтобы ему было что писать. Это может быть фарс, как в вашем случае, а может быть трагедия...» –- отвечает поэт вполне созвучно своему переводу «Пролога на небе» из «Фауста». Всё верно! Перевод в духе безусловной свободы как принципа творчества Великого Гёте. И разве может боль нового - своего поколения не стать частью перевода в новом времени?!

       Поколения меняются: суть зла - та же. Гёте не знал о КГБ, -– но знал об инквизиции: меняется личина, но не суть насилия! Так что, успей Булгаков прочитав перевод Пастернака, то мог бы и в этом переводе  взять эпиграф. Ведь в любом хорошем переводе суть «Фауста» активно обличает насилие и ложь в любых формах.
                *     *      *

       Как итог более развёрнуто освежим в памяти само-характеристику Мефистофеля из пастернаковского перевода:

Ф а у с т. ...Ты кто?

         М е ф и с т о ф е л ь. Часть силы той, что без числа
                Творит добро, всему желая зла.
Ф а у с т. Нельзя ли это проще передать? (Ирония с прямым недоверием)

      М е ф и с т о ф е л ь.
Я дух, всегда привыкший отрицать. (- фраза, позаимствованная у Фета!)
И с основаньем: ничего не надо.
Нет в мире вещи, стоящей пощады.
Творенье не годится никуда.
Итак, я то, что ваша мысль связала (-фраза Фета!)
С понятьем разрушенья, зла, вреда.
Вот прирожденное мое начало,
                Моя среда.

        Из этого отрывка ВЫВОД I.  Стремление Холодковского к взвешенной ясности понятий Пастернаком не оставлена без внимания. Но стиль признанного мастера ритма и метра и предтечи символистов Серебряного века Афанасия Фета оказался настолько близок Пастернаку, что последний заимствовал из его перевода целые удачно найденные фразы.  Это нормально –- не имеет отношение к плагиату, когда речь идёт о переводе поэтических произведений большого формата. Можно сказать, что в таких случаях переводчики один за другим совершенствуют метод перевода: один работает во многих лицах.

    ВЫВОД II.  Ориентируясь на перевод Фета, едва-ли возможно не знать фетовской фразы, что «Фауст» – «пропаганда правды, света, разума». Взялся бы Пастернак за перевод не будучи с этим согласен?! В процессе работы одно из отвергнутых названий «Доктора Живаго» было – «Опыт русского Фауста».  Претенциозно?.. Отвергнуты и более современные названия – «Свеча горела», и «Мальчики и девочки». Не захватывает Всю тему целиком?

       А вот по аналогу с «доктором Фаустом» – «Доктор Живаго»: и не претенциозно, и указывает на все гётевские европейские отголоски темы. И вот здесь-то «Доктор Живаго – Фауст» начинает серьёзно перекликаться с ещё таящимся во тьме «ящика письменного стола» «Мастером и Маргаритой». Описываемое общее время сходно проявилось в обоих произведениях.

                Вот М а с т е р  спрашивает попавшегося в сумасшедший дом Ивана Бездомного: «Вы человек невежественный? ...Простите, может быть, впрочем, вы даже оперы «Фауст» не слыхали?». Опера «Фауст» для Булгакова уже в «Белой гвардии» знак высокого уровня европейской культуры – разрушаемой в после революциной России культуры. Цепочка вопреки стараниям не уничтоженной культурной преемственности выглядит теперь так: Гёте – всё светское европейское и русское о Добре и Зле с русскими переводами "Фауста" –- Булгаков -– Пастернак.  Только пастернаковский  Фауст–Живаго не пожелал заключать договора с властью тьмы: разработка старой темы по принципу антитезы. Новый Фауст не вышел из своего кабинета: ведь услышал он совсем не песнь Воскресения Христова. Фауст - Живаго слышал кровавые лозунги - видел их зловещее воплощение.
                *      *      *

         БИОГРАФИЧЕСКИЕ ПЕРЕСЕЧЕНИЯ: Михаил Булгаков (1891-1940) – Борис Пастернак (1890-1960.)Имеются ввиду не столько знакомство, сколько черты поколения, «школы», культурного окружения. Оба – и прозаик, и поэт – 1890 годов рождения в небогатых, но творческих интеллигентных семьях. Отец Пастернака –- художник, мать –- пианистка. Отец Булгакова –- очень своеобразный профессор Киевской духовной академии, считавший, что молитва по принуждению – не настоящая вера: не стоит детей заставлять.

       Пастернак профессионально занимался музыкой, окончил историко-филологический факультет Московского университета но за дипломом никогда не явился; после изучал философию в Германии, в Марбургском университете, от предложенной ему карьеры неокантианского философа в Германии отказался. И всё начал с начала как поэт.

        Два брата матери Михаил Булгакова были известными врачами с прекрасной практикой в Москве и в Варшаве. Следовательно, при приложении личных усилий практика племяннику была обеспечена. Усилия Михаил приложил: в 1916 году окончив медицинский факультет Киевского университета, он получил диплом об утверждении «в степени лекаря – именование врача в Российской империи – с отличием со всеми правами и преимуществами, законами Российской Империи сей степени присвоенными». И после многих на гражданской войне мытарств стал писателем.

       Тяга осмыслить в Слове своё бурное время оказалась превыше всего и у Пастернака, и у Булгакова. Воспитанные Серебряным веком, оба они переосмыслили его; оба приняли неизбежность обновления бездарно управляемого Николаем II и разваливающегося государства. Но оба не приняли пропагандируемую новой властью, якобы, неизбежных кровавых методов «обновления»: грозивших царством шариковых методов.

        Наконец, и Булгаков, и Пастернак в ущерб себе не кривили душой –- «не пожертвовали лицом ради положения», когда по своей обычной методе «купи – запугай – купи до конца» Сталин поочерёдно пытался сделать их «своими» – драматургом и поэтом. Ведь писатель, поэт и человек должен «Ни единой долькой Не отступаться от лица, Но быть живым, живым и только, Живым и только, до конца…»

       Они были лично знакомы знакомы –- драматург и поэт. В Дневнике Е.С. Булгаковой от 8 апреля 1935 г. запись – Булгаков, Пастернак В.В. Вересаев в гостях у будущего лауреата Сталинской премии Конст. Андр. Тренёва: «Пастернак объявил: “Я хочу выпить за Булгакова!”  Хозяйка: “Нет, нет! Сначала мы выпьем за Викентия Викентьевича, а потом за Булгакова!” – “Нет, я хочу за Булгакова! Вересаев, конечно, очень большой человек, но он -– законное явление. А Булгаков – незаконное!”» (6)

Тост поэта оказался пророческим: премьера пьесы Булгакова «Мольер» во МХАТе "убита" явившейся на следующий день  статьёй «Внешний блеск и фальшивое содержание» «Правда, 9 марта 1936 г.). Началась очередная травля "незаконного" Булгакова: лающие статьи, общие осуждающие писательской дискуссии, не являлись на которые либо на них возражали только очень смелые. Здесь надо оговориться: под роль безропотной жертвы Булгаков ни в коем случае не подходит. «Мольер» -- пьеса о деспотической природе не только королевской власти: подтекст был ясен всем, хотя никто -- даже авторы "погромных" статей -- об этом вслух не сказал.

     Булгаков выступает здесь в роли рыцаря, выехавшего на бой с противником посерьёзнее, чем ветряные мельницы. Образно говоря, Булгаков уже своим существованием бросал вызов этому Противнику, который спускать не имел привычки. И в письме 1936 года к О. М. Фрейндберг от 1 окт. (7) Пастернак назовёт Булгакова одним из самых талантливых и травимых -- знак неправильных отношений власти к культуре. И обратное отражение! Уже в 1960 Е.С. Булгакова записала: «У моего брата есть экземпляр романа... «Мастер и Маргарита». Но это я ему послала с верным человеком, который передал ему из рук в руки. И брат (как я ему это написала) не может выпустить этого от себя. Чтобы не произошло что-нибудь похожее на Бориса Пастернака», -– имеется ввиду через десятые руки скандальное «попадание» «Доктора Живаго» в печать в США.


        Во время последней болезни драматурга Пастернак расспрашивал о его состоянии «с чем-то гораздо большим, чем сочувственный интерес»; счёл нужным 22 февраля зайти и пробыл с больным наедине «довольно долго». (6)  Об этом Булгакова Е.С.:  «Когда Миша был уже очень болен, и все понимали, что близок конец, стали приходить... кто никогда и не бывал... Так помню приход Федина... Как будто по обязанности службы... После его ухода (Булгаков) сказал: “Никогда больше не пускай этого ко мне”...После этого... Пастернак вошёл... лёгкий, искренний, сел верхом на стул и стал просто дружески разговаривать... Миша потом сказал: “А этого пускай всегда”».(Булгакова Е.С. ДНЕВНИК. Записи. Наброски.)

      На другой день Пастернак звонил инициатору встречи В.Я. Виленкину. Намекая, что Пастернак был поражён встречей с умирающим драматургом, Виленкин, к сожалению, не пересказывая разговор с Пастернаком конкретно, от себя пишет: «Кто знает, о чём они говорили. Может быть, о жизни и смерти... Трагических поводов для возникновения этой темы кругом было достаточно… – все мы жили тогда в обстановке продолжающегося террора...» Могли они говорить о «Фаусте»? О природе власти? О Тьме и Свете? Могли.

    Отказавшись от официальных торжеств, своё пятидесятилетие -– 10 февраля 1940 г. –- Пастернак проводит в МХАТе, возможно, правя перевод «Гамлета». К 14 февраля он сдаёт перевод. И именн после желающий попытать свои силы в драматургии поэт приходит к безусловному по части драматургии мастеру – травимому, замалчиваемому Мастеру, – один из символически знаковых жестов, любимых поэтами вообще.
 
     Заманчиво выглядит и предположение, что говорили этот знаковый пришедший и больной хозяин о булгаковских «Последних днях» – пьесе о Пушкине, где самого Пушкина не было. Судьба сама словно подпихивает это сравнение: отлучённый от сцены «незаконный» Булгаков умирал «Как беззаконная комета В кругу расчисленных светил» –- сам Пушкин (его стих. «Портрет», 1828 г.)  И перед смертью напутствовал поэта -- последователя по духу.... Заманчиво, но говоримое в обычно на грани жизни и смерти чаще бывает внешне по чеховски скупо.

Едва ли мы узнаем, о чём конкретно говорили драматург и поэт. Но ясно, что они поняли друг друга. И ясно, что Пастернак следующим «незаконным» в тоталитарном государстве считал себя –- со всеми отсюда вытекающими возможными рецидивами злой судьбы.

О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
От шуток с этой подоплекой
Я б отказался наотрез.
Начало было так далеко,
Так робок первый интерес. –- Пастернак 1932 г.

                П о э т пришёл к  д р а м а т у р г у
 впечатлится, чтобы, образно выражаясь, хватило мужества нести ещё гамлетовское – гётевское – пушкинское –- с передачей от Булгакова знамя незаконности. В пастернаковом переводе «Гамлета роли можно разделить так»:

Г а м л е т. (в  э т о й  р о л и -- Булгаков) Всё кончено... Смерть тупой конвойный и не любит, Чтоб медлили, –- я столько бы сказал.. Гораций, ты жив..
Г о р а ц и й. (р о л ь  Пастернака) Этого не будет... Здесь яд остался.
Г а м л е т. Нет, если ты мне друг, то ты на время Поступишься блаженством. Подыши Ещё трудами мира и Поведай про жизнь мою...

      Здесь Горацио становится следущим Гамлетом.  У него хватило мужества. В документах и как явление духовное «незаконен» будет и выстраданный автором новый Доктор Фауст – Живаго. Новый Гамлет выполнил данное заколотому Гамлету обещание. Живя на своей даче - "в подвальчике" в Переделкино поэт пишет "Живаго", как Мастер роман про "Понтия Пилата"... Случаются невероятные сходство черт эпохи и созвучие личностей творцов. Недоказуемо, знал ли Пастернак сюжет «Мастера»: от общих с драматургом знакомых (от В.Я. Виленкина, например) мог знать. Но и «Мастер м Маргарита» и «Доктор Живаго» -- разные разработки одной темы. В обоих романах дыхание вечности неразрывно сплелось с чертами конкретного трагического для России времени.


                у Булгакова и  Пастернака  было в главном совпадаемое лирическое мировосприятие, совесть, мнение о долге писателя. Оба они безумно смело письменно и устно вслух заступались за репрессированных друзей. И оба переживали не личный страх, но ужас террора за всю страну. По записи Н. Гладкова поэт как-то назвал Сталина «титаном» (или «чудовищем») дохристианской эры. Не зная об этом ярком определении, писатель с таким тираном - римским императором Тиверием -- Сталина косвенно сравнил. Затравленному больному Мастеру казалось, «что через оконце... влезает большой спрут с очень длинными и холодными щупальцами», олицетворение страха:«Я пропал, как зверь в загоне...»

      Впечатляет и аукающееся со страхом Мастера у Пастернака впечатление первой встречи со Сталиным: «На меня из полумрака выдвинулся человек, похожий на краба. Все его лицо было желтого цвета, испещренное рябинками. Топорщились усы. Этот человек-карлик, непомерно широкий и вместе с тем напоминавший по росту двенадцатилетнего мальчика, но с большим старообразным лицом» (со слов О. Ивинской). (8) «Отличительной его (Сталина) чертой Пастернак называл грубость, главным впечатлением от облика — безобразие» Так сама собой и «прилепляются» к этому описанию булгаковсая цитата: «Очень явственно послышался носовой голос, надменно тянущий слова: ‘’Закон об оскорблении величества...’’» (МиМ. Гл. 2.)

      Пастернаковская  характеристика Сталина подходит и к Шарикову из «Собачьего сердца»,  и к исполнителю –- палачу Азазелло. Конечно, всё это собирательно разрозненные мелочи. Но когда подобных мелочей слишком много, это уже один из ликов эпохи. Это порождения времени -- типажи, подмеченные двумя парами равно зорких гениальных глаз. Даже не встречаясь, владельцы этих художественно зорких глаз всё равно во многом бы совпали бы.

    ЗА ГРАНЬЮ ВСЕХ СОВПАДЕНИЙ И СВЯЗЕЙ  Булгакова и Пастернака связывала вера в истины вечные и незыблемые, что бы ни происходило на земле:

О Господи, как совершенны
Дела Твои, — думал больной,
— Постели, и люди, и стены,
Ночь смерти и город ночной.

...О боже, волнения слезы
Мешают мне видеть тебя.
 
Мне сладко при свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий подарком
Бесценным твоим сознавать. –- Пастернак после инфаркта 1952 г.

 
        «Царство моё не от мира сего...» (От Иоанна. Гл. 18: 36)  —  «Последняя ночь расцвела... Её вся тяжёлая синева, занавес бога, облекающий мир, покрылась звёздами. Похоже было, что в неизмеримой высоте за этим пологом у царских врат служили всенощную... Всё пройдёт... А вот звёзды останутся, когда и тени наших тел и дел уже не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого ни знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?» —- конец «Белой гвардии» Михаила Булгакова.

                ____________________________________________


1. «Москва» — российский литературный журнал. Издаётся ежемесячно в Москве с 1957 года. В нем - публикация «Мастера и Маргариты» (№ 12,1966; № 2,1967) Константином Симоновым (Послесловие к перв.публикации) и первым биографом Булгакова Абрамом Зиновьевичем Вулисом (1928—1993) — советский писатель и литературовед (Предисловие к перв. публ. - № 12,1966).

2. Фет.А.А. (1821—1890), русский поэт и переводчик. // Фауст.  Трагедия Гёте. Перевод А.Фета. М., 1882. С.74.


3. Булгаков М.А.- Собр соч. в 5 т. Ред. Г.С. Гоц. М., 1990. Т. 5. / То же -– 1992 г. Комментарии  – Г.А. Лескиса; Булгаков М.А. Собр соч. в 8 т. Ред. Викт. Ив. Лосева. СПб., 1993.,

4. А.А. Фет – С.В. Энгельгард от 5 февр. 1881 г. // Фет А. Стихи. Проза. Письма. М., 1988. С. 387.

5. Альфонсов Владимир Николаевич (1931 – 2011) известный петербургский литературовед, Доктор филологических наук, профессор РГПУ им.Герцена. Альфонсов – автор монографий и книг о В. Маяковском, Б. Пастернаке и художнике Евгении Михнове.

6. Сходно «неудобный», шокировавший слушателей тост, но уже за сосланного Мандельштама, Пастернак позже произнесёт в феврале 1936 г. в Минске на банкете после III пленума правления Союза писателей.

7. Ольга Михайловна Фрейденберг (1890—1955) — советский филолог-классик, антиковед, культуролог-фольклорист.

8. Ольга Всеволодовна Ивинская (1912 — 1995) — редактор, переводчица, писательница. Подруга и муза Бориса Пастернака в 1946-1960. В 1949 г. Ивинская была арестована за «антисоветскую агитацию» и «близость к лицам, подозреваемым в шпионаже». После смерти Сталина в 1953 году Ивинская освобождена по общей амнистии за полным отсутствием состава преступления.