М. М. Херасков. Владимир Возрожденный. Песнь 4

М.М. Херасков

Владимир Возрожденный

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Владимир истину священну возлюбил;
Но долго неключим в избранье веры был;
Подобен страннику во время темной ночи,
Когда заря, сверкнув, в его мерцает очи,
Откроются ему различные пути,
Но он не ведает, каким ему идти;
В правдивой вере он познал необходимость,
Но дух в избранье вер смущала нерешимость.
     Еще простерший нощь кумирства мрачный ад,
В порабощении держал престольный град;
Еще предания, рассеянны жрецами,
Имели полну власть Россиян над сердцами;
Толико их была велика слепота,
Что вера в идолов казалась им свята;
Жрецы мечту сию питали лицемерством,
Народ поддерживал постыдным суеверством;
И трудно мнения такие истребить,
Которые людей умели ослепить,
Преобразить у них привычку, мысли, свойства;
Такие подвиги превыше есть геройства;
Когда б содействовать не соизволил Бог,
Никто бы из царей успети в том не мог:
И Бог Владимира сей святостью прославил,
Он в царства дальние Посланников отправил;
Велел испытывать, велел он примечать,
Где Бога искренней умеют величать.
Уже двенадцать лун прешли и ущербились,
Когда Посланники в столицу возвратились;
Полкруга целые они прошед земли,
Различных вер мужей с собою привели,
В то время привели явления небесны,
Когда Владимиру соделались известны;
Он ведал идольства ничтожность до сего,
Но слабо правды луч светился для него.
     Скажи мне, древностей вещательница, Муза,
Кто ищет верами с Владимиром союза?
Под кровом святости скрываясь, лицемер,
Не редко мудрствует во проповеди вер;
Корыстолюбие, которо в век не дремлет,
Не редко на себя святыни лик премлет;
И часто делает законам хитрый толк,
К запутанью умов в личине агнчей волк.
Такие входят в град, или таким подобны;
Но козни не всегда успех иметь удобны.
     Гром славы пастыря вниманье возбудил,
Который гордый трон на Тибре утвердил;
Отвергнув рубищи, порфирою облекся,
И стража райского наместником нарекся;
Умыслил многие посольства предварить,
И север весь жезлу как запад покорить.
     Ко уловлению смущенных мыслей Царских
Пришли Посланники Израильтян Козарских,
Господь своей рукой издревле сей народ,
Как по суху провел пучиной Чермных вод;
Он Фараонския работы их избавил,
Столп огненный в нощи в пути предтечей ставил;
Он манну сладкую им в снеди посылал,
Трапезу им в степи, из камня воду дал;
Но род Израильский, сей род неблагодарный,
Во внутренности душ обманчивый, коварный,
Глас Божий пренебрег из уст Пророков их,
Внимая книжников учению своих,
Позорно на кресте дерзнул распнуть Мессию:
Сей род отверженный свой мрак принес в Россию;
Он чаял весь народ словами ослепить;
Не дружество его, корысть одну купить.
     По том являются, которы в их обмане
Ни Християне суть, ни есть Израильтяне,
Во сластолюбие поверженный народ,
От дщерей Лотовых производящий род,
Ко1порый сладостьми прельщенный здешня света,
Сомкнув глаза, идет следами Махомета;
Плотоугодия пристрастные рабы,
О роскошах своих творят они мольбы; .
Во Князе знающи пристрастное впаденье
Во сластолюбное любови вожделенье,
Успехом своего посольства души льстят,
Вожди правления поймать они хотят.
     Владимир, чувствуя в душе его живущу
И силу Божества и совесть вопиющу,
И сердца внемля глас и разума совет,
Что идолы не есть ни Бог, ни Божий свет;
Что раболепное кумирам поклоненье
И человечеству и Богу оскорбленье;
Что подданных своих ввергая в темноту,
Он Богу даст ответ за общу слепоту:
Кумиро-жертвенну восчувствовал химеру,
И в мыслях положил избрать иную веру.
Подобно в воздухе когда орел парит,
Не на земный он шар, на солнце быстро зрит:
Имея в памяти явленье и Версону,
Все мысли Князь простер к небесному Закону,
И веру лучшую из многих вер избрать,
Велел Посланников в теремный двор собрать.
Но проповеданий глагол как злак увянет,
Когда содействовать Господь ему не станет.
    
     Где Князь среди вельмож во время торжества
В идоложертвенны вдавался пиршества;
В великой храмине, где стены позлащенны,
Посланники кругом престола помещенны:
Самохотения народу не явить,
Вельможам Князь велел в совете общем быть.
Жрецы из сонмища едины исключенны;
Они намеренья и слухом огорченны;
На козни жречески Владимир не взирал,
Лукавство их сердец и ропот презирал.
Так солнце без препон свой дневный путь свершает,
Ни гром, ни ветр ему в теченье не мешает;
Свершая гордое течение свое,
Дает творениям и свет и бытие.
Уважив собственным присутствием собранье,
Владимир общее привлек послов вниманье.
Как видим солнце мы сквозь тонки облака,
Так истину он зрел еще издалека.
В душе он ощущал возжение святое;
Не знал небесного, но презирал земное;
Он зрел, что выше всех творений человек;
И тако подданным седящ на троне рек:
О Россы! существо мы наше унижаем;
Помыслим с важностью, кого мы обожаем...
Не возводя умов к пресветлым небесам,
Мы злату молимся и тленным древесам.
Коль есть во свете Бог, и есть Он несомненно;
Колико для Него служенье наше тленно!
Не мы кумирами на свет сотворены,
Но нами виды им и звания даны;
Я верами моей души не ослепляю,
И прение иметь о лучшей дозволяю.
Ни той судить, ни ту не станем обвинять;
Рассмотрим наконец, которую принять.
     Тогда великий шум восстал от председящих,
Подобный сонму вод, меж камнями кипящих.
Стремится каждый речь из посланных начать,
И каждый на нее Посланник отвечать;
Но первый в буйностях имея душу смелу,
К начаткам прения Срацин пускает стрелу;
Утихло сонмище. Он к трону приступил,
Внемлите мне! - как медь звеняща возопил;
Лицо багровело, глаза его сверкали,
И двигались уста, как будто слов искали;
Воздушный будто огнь, летающий во мгле,
Лежала у него свирепость на челе.
Конечно, Государь! - он рек, как будто в гневе, -
Безумно почитать Творца небес во древе,
Молиться тленностям и камни величать;
Владимир! не хощу таиться и молчать:
Во дружестве с тобой мы нужды не имеем,
Великой частию востока мы владеем;
Победы нам твои ни слава не страшна:
Сраженье пища нам и сладость нам война;
За славу мы тебя, за храбрость возлюбили,
И нашим наградить законом рассудили.
Неоцененный дар! прими его от нас,
Внемли Божественный, не человечий глас!
Даруем вечное и временное благо;
Жить в сладких роскошах, закона нет инаго!
Когда к изящностям твой дух расположен!
Цветущей красоты обрящешь в небе жен;
Когда ты царствуешь народом в здешнем мире,
То будешь ты сиять средь Ангелов в порфире;
У нас ни идолов, ни изваяний нет,
Меж нами и Творцом посредник Махомет;
Он вечность сладостным елеем умащает,
И только адский нам напиток запрещает,
Сердца на малый час который веселит,
Но распаляет кровь и разумы темнит.
Цветами такову усыпанну дорогу,
Владимир! избери и шествуй прямо к Богу.
Коль искру чувствуешь усердия в себе;
Мы веры таинства поведаем тебе...
Сию строптиву речь давно прервать готовый,
Кифар, Пламидов друг, муж гордый и суровый;
Кифар, которого и сердцем и умом,
Жрец первый обращал, как легким ветр пером:
Он знал, что к мудрым он советам не родился,
Но многих битв числом и ранами гордился;
С нахмуренным челом восстал и гордо рек:
Но кто ваш Махомет? То Бог, иль человек?
Срацин ответствовал, вопросом возмущенный:
Пророк наш человек, Всевышним просвещенный.
Схвaтив рукой кинжал, сей речью заключил:
Он веру защищать мечами нас учил!
     Тогда Кифар сказал, кровавы бросив взоры:
Несите таковы к младенцам разговоры!
Мы ведаем, что есть всемощный некий Бог;
Но кто из смертных с Ним беседовати мог?
Не ищем к небу мы сомнительной дороги;
Не человеки здесь, почтенны древни боги,
Которы свойственных студеным сим странам
Напитков греющих не запрещают нам.
Мы нужды в дружестве взаимном не имеем:
Вы частью Азии, мы севером владеем;
Союза вашего не ищем никогда;
Не мы пришли к тебе, но ты пришел сюда.
И естьли хощешь ты искать во мраке света,
Кумирам поклонись, отверни Махомета…
Сих слов, досадных слов, посланник не стерпел,
Он гневом, яростью и лютостью кипел;
Зубами заскрипев, кинжал извлек блестящий,
У препоясанья в златых ножнах висящий;
И с воплем бросился, Кифара поразить:
Злословящу хотел гортань его пронзить;
Но председящие Срацина окружили,
Смирили злость его и гордость низложили.
     Дабы вниманью вер еще не препинать,
Владимир повелел посланника изгнать.
Остервенен потек Срацин, потек из града,
Как зверь без добычи от агничьего стада.
     Владимир повелев собранью умолчать,
Латинцам  присланным дозволил речь начать.
И се! как пчел рои Латинцы восшумели;
Они в устах соты, но в сердце яд имели.
Где круг сомкнулся их, гнездилась хитрость тут,
Котору в наши дни политикой зовут;
Она, она крепит и разрушает грады.
О сладостный певец преславной Ганрияды!
Ты пламенным пером изобразил ее,
И ей определил на Тибре житие:
Живою кистию политику представил,
Ко подражанию мне тень одну оставил.
Сие лукавых душ любезно божество
Приемлет на себя и вид и существо;
Во старца кроткого свой лик преобращает;
И к трону приступив, Владимиру вещает:
Твоя, о Князь! хвала по всей земли гремит,
К тебе усердием край западный горит;
Восток ты обуздал геройскою рукою,
И Греков усмирил, лишавших нас покою;
Но ведай, чувствовать хотя сего не мог,
Ах! ведай, что тебе содействовал наш Бог;
В нем крепость ты свою и мужество имеешь,
Ты Им прославился, ты Им благоговеешь;
Им стал ты знаменит, Им твой венец цветет:
Лишь православия тебе недостает,
Сей веры, кая нам от сотворенья света
Пророками была вещаема и пета;
Который с небеси на землю нисходил,
Сын Божий веру ту народам подтвердил,
Запечатлел ее своей бесценной кровью,
Нам райску дверь отверз, возженный к нам любовью.
Когда, о Государь! во тленном мире сем
Не хощешь навсегда разрушиться совсем;
Раехранителя на троне помещенный,
Всеобщий пастырь наш, отец первосвященный,
Твой разум просветит неверия в ночи:
Златые от небес имеет он ключи;
Врата Едемские жезлу его врученны,
Но пастырства его нечтущим заключенны;
Святые зиждет он пред Богом олтари;
К стопам его лежат поверженны Цари;
Он жизнью временной и вечной управляет,
Приводит в рай людей, во ад низпосылает,
И хощет, подвиг твой и мужество любя,
Ко стаду своему причислить и тебя.
     Еще бы он вещал к ласкательству удобный,
Но слышен глас, трубе в сражениях подобный;
Как лев проснувшийся Добрыня восстает:
От древних он Князей в России род ведет;
Сей муж, к отечеству любовью знаменитый,
На жезл свой опершись, на жезл, сребром увитый,
Латинцу рек: но вам рассудки покоря,
Поставим над Царем мы вышнего Царя.
Не тот Монарх у нас, кто небо нам дарует,
Кто рай готовит нам, но кто в полях воюет!
Нам нужны на врагов не райские ключи,
Нам нужен бодрый дух, копье, броня, мечи.
То станется, что мы обмануты законом;
Но перед Царским здесь о том не судим троном.
Когда мы странствуем в сей жизни как слепцы,
За то ответствуют не Царь наш, но жрецы.
Удобно ль нам, гонясь за вашим мнимым раем,
Тому рабами быть, которого не знаем,
Чужие в капищах поставить олтари,
Царя забыть, избрав пресвитера в Цари?
     Узнав, что хитростью своей не успевает,
Коварный Римлянин на злато уповает;
Богатством думает вельможей ослепить,
И их согласие сокровищем купить.
Но честность и в сии непросвещенны веки
Ценили всех вещей дороже человеки.
Пошли Римляне вспять, от важного труда
Ни славы не стяжав, ни жатвы, ни плода.
     Владимир, кротости подав пример боярам,
Дозволил возвестить о вере их Козарам.
Как мутная вода их движется собор:
И лесть потупила коварством полным взор;
Имея на свои ласкательства надежду,
Лукавство облеклось в смиренную одежду;
Раскинув множество соблазнов и сетей,
Преображается подобно как Протей;
Огнем оно горит, водою тихо льется,
Лобзает агницей, змией ползет и вьется;
Водимый хитростью дня в каждые часы,
Неустановленны, их разум, есть весы.
Восстал един от них; простерлись мрачны тени,
Он рек, склонив чело и преклонив колени:
У нас из древних лет един известен Бог,
Вручивый нам завет Его щедрот в залог.
Сей истинны святой подпора и ограда,
Что все законы суть Израильского чада.
Единый нашего закона хищный тать;
Другой развратный сын, свою угрызший мать;
Похитили завет у нас Махометане,
Питавшую их грудь угрызли Християне;
Для постыжденья им довольно нам сего:
Они Мессию чтут, мы распяли Его.
     Владимир хитрый ум Козаров примечает;
И так на их предлог со гневом отвечает:
За что вы распяли Мессию? - вопросил, -
Иль ваше божество Пророк сей поносил?
Внушал развратные законы Иудеям,
Их совесть затмевал и предал их злодеям?..
Тогда, потупив взор, Козар смущенный рек:
Нам зла не сотворил сей мудрый Человек;
Но Предками за то на крестну смерть повлекся,
Что некогда Царем Израильским нарекся.
Для важных сих еще Он распят был причин,
Что Он сказать дерзнул, что есть Он Божий Сын;
А мы, ведущие он Авраама племя,
То знаем, что Христу прийти еще не время;
Мы ждем Его с небес, и чаем, что для нас
Мессию возвестит во громех Божий глас.
     Сквозь кровы темные Владимир лесть их видит.
Великая душа коварства ненавидит!
И тако рек: когда Мессие должно быть,
Могли в счислении времян вы погрешить;
Но рцыте мне теперь, где ваше государство?
Где ваши грады суть? кому врученно царство?
Явите нам щедрот Господних к вам залог?
Увы! - сказал пришлец, - прогневан нами Бог!
Грехами навлекли на царство мы напасти,
И наши области в чужой до ныне власти;
Но, мудрый Государь! внемли, сему внемли:
Отечество для нас пространство всей земли;
Как праотец Адам, расставшись с вечным раем,
Мы в поте и трудах насущный хлеб снедаем.
Владимир рек: а вы прельщаете и нас!
Когда вас Бог отверг, и ныне гонит вас;
Убийством вера есть у вас запечатленна,
И места не дает вам целая вселенна;
Идите прочь от нас! не нужен ваш закон.
И выслать повелел послов из Града вон.

     Как солнце гонит прочь туманы влажным летом,
Так хитрость разогнал Владимир пред советом.
Но прежних Княжьих дум споспешник, Колосар,
Закоренелый в тьме от имени бояр;
С лукавой кротостью свой умысл производит,
К уединенному Владимиру приходит,
И тако рек ему: О ты, преславный Князь!
Теперь открылась нам чужих законов связь;
Они на вымыслах единых утвержденны,
Или по склонности народов учрежденны;
Туманом покровен лежит на небо путь,
А в разумах людских все веры мрачны суть.
Нам боги зримые, их боги, им незримы,
Равно почтенны суть, равно непостижимы.
Но паче вобрази подвластный твой народ,
Неукротимую сию пучину вод,
Которых ежели преданий кто коснется,
Кипит, волнуется, тревожится, мятется:
Удобно ль общую тревогу укротить?
К чужим богам народ опасно обратить,
Привыкший ко своим, чужого не постигнет;
А принуждение мятеж и бунт воздвигнет.
При вере той, о Князь! останься наконец,
Котору почитал твой предок, твой отец.
Уже главы у нас в кумирстве поседели,
Перуна обожать издревле мы радели;
При громе возросли бесчисленных побед:
На что нам тьму, на тьму, иль свет, менять на свет?
    
     Так, суеверия рассудок в погруженье,
Питает ко вещам позорным уваженье!
Владимир рек в ответ неистовым словам:
Не темны веры суть, но непонятны нам;
Не нудит ни одна молиться древу мертву,
Ни человеческой не хощет крови в жертву.
Увы! та кровь еще на небо вопиет,
Котора в капище Перуновом течет,
Противу нас Творца небес ожесточает,
И в совести меня всечасно уличает.
Но естьли мы людей могли уверить в том,
Что идол каменный небесный мещет гром:
То Бога возвестив, их мысли мы развяжем;
Тому учила ложь, тем истину докажем.
Вот мнение мое теперь к чему клоню!
Иди! намеренья сего не отменю.
Смущенный Колосар, полночной тьме подобен,
В советах не успев, пошел смущен и злобен.
     Непривлекаемый Князь верой никакой,
Среди сомнения имел в душе покой,
И сном отяготел. Тогда с высот небесных,
О важности его намерений известных,
В лучах сребристых Дух от горних низлетел,
Могущий принимать различный образ тел:
Невидимый очам, то Ангел был хранитель,
Владимировых чувств свидетель, страж, блюститель,
Воссел в сияниях, на Царский одр склонясь,
И трепет ощутил во тленной плоти Князь.
Из маковых цветов составив он покровы,
Возвергнул на его мечтания оковы;
От затворенных глаз разгнал крылами тьму,
Виденья дивные изобразил ему;
Не те, которые от плоти происходят,
Но кои Ангели с небес в нощи наводят.
     На встоке видит Князь великолепный град,
И дважды шесть в дали златых отверзтых врат;
Там зримы Ангели, врата сии стрегущи,
В беседе сладостной победну песнь поющи;
Весь град является из света сотворен,
Не солнцем, но лицем Господним озарен;
Там стогны ясписом и сардом помощенны;
Едемским древеса плодом обогащенны;
Повсюду царствует священна тишина;
В нетленных там венцах является весна:
На пальмах видимы повешенные лиры,
Которым крыльями касаются зефиры,
И внемлется от них приятный некий звук,
Согласнее игры искусных самых рук.
Там жатвою златой долины вкруг тучнеют,
Акация и мирт всечасно зеленеют;
Живое древо там цветет у чистых вод,
Жизнь ветвия его, жизнь каждый древа плод:
Небесны жители сии плоды вкушают,
В себе сугубят свет, и Бога ощущают.
Объемлет оный град кристальный свод небес,
Граждане восседят под тению древес;
Спокойны лица их, спокойны души, взоры,
Забавы искренны, приятны разговоры;
Венцы лилейные имеют на главах,
Их чувствы видимы в их радостных очах;
Звездам сиянием подобны их одежды,
И на челах печать бессмертныя надежды;
Ни зависти у них, ни воздыханий нет,
Ни бренности земной, ни расслабленья лет;
Блаженство души их как манна услаждает,
Святыня веселит, а вечность награждает.
     Владимир, видя их, подобно как елень
К прохладным токам вод стремится в знойный день:
Вступить в небесный град душой и сердцем жаждет,
Томится, алчет он, во сновиденье страждет;
Желает двигнуться в чудесный оный дом;
Но видит огненну реку у стен кругом.
Преграда дивная! Владимир в сновиденье
Почувствовал тоску, печаль, изнеможенье;
Предстали вдруг ему с Версоной Законест,
Держащие в руках окровавленный крест;
Сей крест спасение, сей крест утеха верных.
Чета нещастная была в одеждах черных;
Вещает: коль тебе мила сия страна,
На собственны сей крест возвергни рамена;
Достигнуть в оный град обрящешь ты надежду,
Пременишь черную нам в белую одежду.
Когда ты чувствуешь невинным сам себя,
То будет тяжкий крест не тяжек для тебя.
Коль сердце чистоты небесной не имеет,
На раменах твоих сей крест отяготеет;
Падешь под ним!.. - на все решился Князь,
И к граду двигнулся, крестом обременясь.
Но камень будто бы дни многие разженный,
Рукою на хребет Владимира взложенный,
Сей крест Владимира и жег и бременил;
Трепещущие он колена преклонил;
От тяжкого креста как прах он отделился,
На землю низлетел, и скорбен пробудился.

     По отлучении сего святого сна,
О! коль ему земля казалася скучна!
Она представилась ему темницей мрачной;
Не зрелось радости на ней, ни вещи злачной,
Ни места красного, ни благословных дней,
Все томно для него, и бедственно на ней;
Сокровища его, престол и слава тленны,
И двери щастию в сей мир запечатлены.
Преходит в памяти мечту небесну он,
Не чает, чтоб одну мечту представил сон;
Огнь чувствует креста и пламень и давленье,
И сам беседует с собой во изумленье:
Что значит оный град? Что значит оный крест,
Который мне явил с Версоной Законест?
О други! ваша скорбь на радость пременится:
Мне крест когда-нибудь не тяжек учинится.

     Владимирову мысль небесный Дух читал,
И светом радужным в чертоге возблистал.
У Князя свет возник во сердце потемненном,
Как слабая свеща во храме затворенном;
Подействовал в Царе сей новый чистый свет:
Свободу вверженным в темницу отдает;
Но прежде, нежель их расторгнутся оковы,
С Версоной Законест претерпят бедства новы.
     Как бурями корабль по всем морям гоним,
Владимир пребыл вер в избранье неключим;
Но для познания чистейшего закона,
Он в мыслях положил идти к стенам Херсона.