По деревьям скачет белка

Кто нибудь и вас был членом группы. Не группы поддержки или группы анонимных наркоманов или философов (..Здравствуйте, меня зовут Авель. И я философ..) - а настоящей группы, которая играет музыку?. А вот мне пришлось. Давным давно я играл на ударных инструментах. Иными словами - барабанил. В рок группе. Кроме меня в коллективе присутствовало еще два человека - гитарист Павлик и басист Ваня. Нас было трое. А зачем больше? Как Эрик Клаптон, Джек Брюс и Джинжер Бейкер.

Группа появилась на свет божий ранней осенью года, она же бабье лето благословенного времени застоя. Я работал на заводе электриком и готовился поступать следующим июлем на философский факультет МГУ. Так что вечера мои были свободны, в отличие от дней. А Павлик с Ваней искали барабанщика.
однажды услышал как, я сижу за ударной установкой в местном ДК, оглушительно и зображаязнаменитый риф Ин-А-Га-д-да-Да-вида из Железной Бабочки.

За барабаны меня время от времени пускал мой товарищ Сладкий Саша, которому эти барабаны фактически принадлежали. Сладкий Саша считался местной знаменитостью, девушки на его молились, но, правда, не давали. Зато те же самые девушки, намолившись на Сашу, регулярно давали басисту его вокально-инструментальной группы, нашему общему товарищу Дамиру. Причем везде даже в раздевалке того же самого ДК.

Когда Сладкий Саша играл, он высоко поднимал палки, а голову наоборот подавал вперед.
Выглядело очень эффектно. Как будто работает кривошипно-шатунный механизм
парового молота. Но звук, если честно, был манной кашей. А у Дамира ноты
из под пальцев выскакивали упругими как теннисные мячики.
Девушки в этом хорошо разбираются.

Поэтому Сладкий Саша регулярно дрочил, а Дамир регулярно наслаждался.

Сейчас, когда я пишу эти строки мой изящный ум погружается в слоистую толщу времен, но не тонет. Погружается и всплывает, согласно всемирному закону всплывания. И это правильно. Лучше плыть по течению неизвестно куда,
чем взобравшись на золотые вершины, увериться в собственной несостоятельности. Глядя в лицо фактам прошлых жизней задаюсь вопросом: а что если имея дело с памятью, мы имеем дело с самими собой? Это попытка реального переживания, попытка читать память как написанное о себе - обо мне, о вас.

Память - это живой производящий организм, а организм имеет право, если он организм в возрасте шестидесяти лет проделать нечто, как будто тебе только двадцать. Просто в акте воспоминаний, соприкасаясь с памятью как организмом, мы по сути имеем дело с чем-то, находящимся в процессе непрерывной и бесконечной работы. Это то, о чем очень удачно в применении к самому себе сказал Джойс, имея в виду свою бесконечную книгу "Поминки по Финнегану". Он назвал это тайное священнодействие, которое происходило у него в голове - work in progress - РАБОТОЙ В СОСТОЯНИИ ДЕЛАНИЯ.

Память - это вяжущая сила самопознания - слова, которые промелькнули у Канта в его работе "Грезы духовидца, поясненные грезами метафизика". В этом весь я. Погружаясь в мир собственной памяти, я с удивлением и недоумением смотрю вокруг себя, оглядывая тени событий и людей- и кажется даже, что я их и вас вижу какими вы были вчера - вы моложе и красивее чем сегодня, и еще не научились сожалеть о утраченном времени, потому что не знаете цены свое жизни. ВЫ просто беспечно движитесь по орбитам моих воспоминаний, по траектории вяжущей силы самопознания.

И каждый из вас есть элемент моего бытия, без которого бытия не было бы вовсе. Память как тонкий шелк трепещет на ветерке живости и восприимчивости, впечатлительности и способности представить и вообразить. Настолько, что с одной стороны мне даже не надо было реально испытывать что-то, и чтобы потом события были вспомнены и были узнаны. Просто надо верить и знать, заглядывая в глубокий колодец времени, знать только одно,- душа полная чувств - самое большое совершенство в мире. Это означает, что просто есть такой свет, который тебя охватил и все понятно, а ты как собака сказать ничего не можешь. И поэтому пишешь.

Первые пару недель у нашей новорожденной супергруппы с репертуаром проблем не было. Мы репетировали чужие песни включая бессмертную шизгарю. Павлик пел по русски, я по английски. Точнее слова были похожи на английские. При этом я барабанил. Получалось очень громко. Меня все уговаривали стучать потише. Не получалось. Тогда у моих барабанов убрали подзвучку, чтобы было слышно
слова и два других инструмента. Это помогло мало. И коллеги сделали решительный шаг они обломали мне палочки, укоротили из сантиметров на пять, словно рога бодливому козлу после чего появилась разборчивость общего звучания. Кроме барабанов я в своем арсенале для шума использовал еще картонные коробки из под конфет и печенья. От них получался какой то особенный конфетно-шоколадный звук - глубокий и модный прям таки электронный, хотя электронных барабанов тогда и в помине не было..

Кухня у меня была не очень большая - кроме басового барабана и хай-хета передо мной располагался рабочий барабан, два альтовых том-тома и правее и выше крэш - тарелка с мощным, шипящим звуком. Поэтому картонки я выкладывал справа и слева от себя. За вечер я уничтожал их штук по пять - рвал в клочья как Тузик грелку. Теперь понимаю, насколько чудовищно все это выглядело. А  ещё через две недели я написал несколько песен и стал знаменит. В основном благодаря абсолютному хиту "Моя деревня", который был сочинен мною первым за пару часов во время репетиции. И тут же сыгран. Слушателей было трое - Павлик, я и Ваня. Они же исполнители. В песне были такие слова.

Моя деревня, дожди и грязь,
Густа как деготь, хоть стены крась.
....Моя деревня.....

Пьёшь чай с вареньем, глядишь в окно.
По телевизору идет кино.
....Моя деревня.....

Печные трубы среди небес,
Тоска от пьянства и нет чудес.
....Моя деревня.....

Кабак напротив, в нем водку пьет
С утра до ночи простой народ.
....Моя деревня.....

По вечер сумерки, черны дома,
Не видно дыма, сгустилась тьма,
....Моя деревня.....

Закрыты ставни, они горят,
Старушки молятся и дети спят
....Моя деревня.....

Каждый куплет-двустишие заканчивался протяжным рефреном, .. МАААЯЯЯЯАААА ДИИИРВНЯЯЯЯЯАААА!!!! который мы горлопанили хором, втроем наподобие фолклерных бабушек или, что скорее всего наподобие пьяных вгавно деревенских мужиков, возвращающихся после сенокоса или, врообще - после комсомольского собрания домой. А то и моих предков - диких казаков Астраханского войска - летящих желто-черной орущей лавой по великой степи рубить в капусту мятежную голытьбу, карсаков и прочую нелюдь приходящую на берега Бузана с востока из за горизонта. МАААЯЯЯЯАААА ДИИИРВНЯЯЯЯЯАААА!!!! !!! .

Припев сыграл свою роковую роль. Через неделю или две после первого исполнения шедевра на местных танцульках из разных, иногда совершено неожиданных мест нашего города стали доносится могучие смешанные хоры состоящие в основном из пьяных мужчин и женщин - МАААЯЯЯЯАААА ДИИИРВНЯЯЯЯЯАААА!!!!
Потом песню запели дети, потом бабушки. Потом ее переделали на матерные частушки. А потом все забыли кто аффтар, а кто нет, и песня стала народной. Нас стали приглашать на свадьбы и колхозные праздники.

За это время я сочинил еще одну, ставшую популярной, композицию, - длинную прифанкованную балладу, слова которые нынче совершенно забыл - она была про какой-то корабль, плывущий нам навстречу по неведомым нам морям, борясь с волнами и ветром. Заканчивалась баллада такими словами, которые сейчас, пока пишу эти строки, я неожиданно вспомнил

...Другой корабль отыщет нас другой,
Под белым флагом чаек за кормой.
Ты видишь он в безмолвии плывет
Из черных вод......

Кроме нескольких странных душевных песен мы сочинили еще бесчисленное количество частушек, которые нас просили петь и плясать на свадьбах, праздниках, и просто так, чтобы поржать:

По деревьям скачет белка
А за нею белочка
Я себе зашила целку
Стала снова девочка

А еще были и неприличные частушки. За них мне сейчас стыдно. Репетиционная база появилась у нас как то сама собой. Мы приписались к некому ПэТэУ. Во дворе этого заведения стоял отдельный домик. В домике была печка, которую мы теплой южной зимой топили и небольшая комната в которой располагалась аппаратура. Там же репетировали, там же и сочиняли. Собирались мы под вечер после работы часов в семь и шумели пока не уставали. Иногда до утра. Мешать было не кому. Домик стоял одиноко, практически посередине пустыря. А вот перед публикой мы выступали на танцах по субботам, средам и воскресениям. Так мы отрабатывали аренду своей студии и дармовой аппарат.

После того как мы стали сочинять и петь свои песни слава о нас перелетела с Восточного Берега Бузана на его Западный Берег, подправленная великолепными отзывами местных алкашей, девушек и бабушек. Казалось, музыкальная фольклорно-сарафанная критика только и ждала явления подобного коллектива. Впрочем, за этой короткой осенью народной любви вопреки всем законам последовала долгая зима народной любви а затем и ее весна. А потом я поступил в университет и группа распалась. Что касается музыкальных достоинств наших опусов то они вызывают у меня сейчас искренние сомнения. Зато тогда же я раздобыл в костюмерке местного театра настоящие костюмы, которые играли в эпопее Бондарчука-отца "Война и мир". Эти костюмы гнилым заходом как то удалось выписать из фондов Мосфильма и они - мосфильмовцы - их охотно прислали в качестве шефской помощи, в ответ на мое слезливое исполненное искреннего жалостного ожидания письмо.

Спустя несколько лет я понял откуда произошла подобная резвость в исполнении всех желаний. Костюмов для эпопеи Бондарчука понашили столько, что в них можно было одеть сейчас армию современной нам незалежной Украины. И к стати - было бы  красиво. Хранить такое количество униформы на Мосфильме было просто негде. А хохлы тогда о своей личной хохляцкой незалежности, будь она трижды неладна, еще и не помышляли. Вот и раздавали мосфильмовцы реквизит, кому не попадя. Поди ж много и пропало, почем зря... Зато я стал красавчегом, гусаром и поэтом.

И у нас появились поклонницы, которые ездили на все наши выступления, обманным способом проникая на свадьбы, колхозные праздник и обыкновенные пьянки, которые мы регулярно устраивали. Для пьянок я придумал имя "Кровавая Мэри"

Все суть в том, что завод на котором я трудился теслой производил томатный сок.
Надо же было его куда-то девать. Так мы стали виртуозами этого нехитрого коктейля. Люди, которые меня знают, не дадут соврать - до сих пор навыки не пропали. И в деле Кровавой Мэри я опрокину любого бармена-чемпиона на раз-два.
Потом, спустя время я узнал, что таких приставучих девушек зовут группиз Моей личной группиз было 17 лет от роду. У нее была белая кожа и малахитовые глаза. Родители называли её Акбиби, я звал её Ботя. Остальным повезло меньше - на них налегали группиз повзрослее и поопытней - многие со следами былой красоты на лицах и шеях, а некоторые и совершенно без следов. Поэтому Павлик больше выпивал, чем жуировал, а Ваня посмотрел посмотрел на весь этот адьюльтер под именем секс-наркотики-рокн-ролл да и женился на своей девственной соседке русоволосой Тане Ивановой.

Павлик выпивал не как все нормальные люди. Нет, вы меня не поняли. Пил то он словно обычный человек - через рот. Однако пил не беленькую или красненькую как остальные. Он, наоборот, как инопланетянин или житель сказочной горы Меру
пил спиртовую жидкость из темных загадочных аптечных пузырьков. Пузырьки закрывались резиновыми пробочками. Их он сковыривал указательным пальцем, а этикетки всегда внимательно читал. Больше всего ему нравилась спиртовая настойка на кукурузных рыльцах. Употряблял он пузырьки с рыльцами ритуально, чем заслужил мое искренне расположение и уважение, поскольку человек, который следует ритуалу - слышит Дао. Ритуал состоял в следующем: Павлик настойку сначала солил, а уже после пил, присосавшись к пузыречку из темного стекла как младенец к морковке.

Джентельмены, а вот ваши отцы, деды или престарелые любовники солят пиво?
Почему наше старшее поколение солит пиво? Я спрашивал тогда у ребят, что повзрослее были - у мужей многомудрых и многоопытных. Отвечали мне они, что так пена поднимается. А еще, что так сильней таращщит.

Я сам, признаюсь, солил пиво пару раз. В такой классической кружке, ну помните,
пузатой пивной кружке сотворенной в 20 е годы прошлого века гением художника Фаворского, друга и иллюстратора другого гения - русского философа о. Павла Флоренского. Помню - красиво было. Кристаллики и крупные чешуйки розовой баскунчакской соли мельтеша и порхая оседали сквозь жидкий янтарь на толстое дно посудины и оттуда начинали кипеть и пузыриться нитками мелких жемчужинок на поверхность. Шум ветра в соснах. Я неспеша закуривал папироску и прихлебывал жемчужинки вместе с дымом.

Не скажу чтобы сильнее таращщило или чтобы пена... Просто.. красиво!

Как то выпил пять кружек - с солью, дымом и пузырьками в народной забегаловке
именуемой гражданами "Бабьи Слёзы" или просто - "Чипок" . А наутро проснулся с ибанистистическим похмельем в голове и счастьем в груди. С тех пор никогда пиво не солю. Дым в него не пускю. И вообще пью его крайне редко, только по великим праздникам. НЕ говоря о том, чтобы ещё и курить... Видать не ошибались мужи многомудрые...

Со временем гитарист Павлик преобразился внутренне, или имманентно, говоря языком высокого стиля. По мере роста наших гонораров, росло количество аптекарских бутылочек, мелодично вякающих в карманах его стеганой болоньевой куртки. А настойка на кукурузных рыльцах к зиме стараниями Павлика оказалась дефицитным товаром в большинстве наших аптек. Павлик стал ментально конгруэнтен и отчасти рыльцеподобен, косвенно подтвердив тем самым мнение софиста Протагора о том, что подобное познается подобным. А еще я стал замечать, что по утрам его лицо одновременно на экскаватор и Машу Гайдар похоже. Хотя Маши Гайдар тогда и в помине не было.

Пришла зима, наши музыкальные эскапады уже пересекли грань невинных скаутских забав и стали содержания весьма пикантного, хотя армии малолетних фанаток по прежнему нигде не наблюдалось, а наши грезы о странных эроических развлечениях в духе Кусто, сублимировались поеданием в больших количествах жирной зимней воблы с водкой. Ботя становилась все настойчивей и однажды, нацеловавшись до беспамятства мы решили с ней сделать ЭТО. Я предложил чтобы ЭТО произошло в стиле Арчимбольдо.

Ботины малахиты дали трещинки любопытства и она склонила голову в согласии. Хотя имя Джузеппе Арчимбольдо слышала впервые в жизни. Так я понял, что такое доверие. И что такое быть в ответе за тех, кого приручили. И еще мною овладело чувство какого-то стыдного пробуждения как будто пробуждаешься от долгого, тяжелого и муторного сна, где камни ворочал или бежал по мокрой вате. Ведь всем нам часто снятся такие сны. Нам угрожает какая-то ужасная опасность и мы от нее должны бежать, мы двигаем ногами, а они вязнут - как выразился немецкий поэт Готфрид Келлер, как будто скачешь без коня. Так вот, если что-то поймешь, то как бы просыпаешься с ощущением стыдного пробуждения от дурного навеянного сна, оглядываешься вокруг, вновь завязывая порвавшиеся духовные нити, нити эпох, дней, столетий, стран и людей. Думаешь невольно: Господи, как вообще все это могло быть и кем навеяно? Как мы могли забыть - что, когда и почему?

Среди всех химер памяти я больше всего ненавижу химеру излишества. Память иногда дает больше, чем обещает, а иногда забирает все без остатка, не оставляя надежды. За день до Того нашего с Ботей Этого я получил гонорар за колхозный сабантуй, на котором мы пели в основном "Мою деревню" - раз 10, Шизгарю и "Кто не любит в девятнадцать лет.." и ещё матерные частушки без числа. Деньги дали просто астрономические - 75 рублей на троих. Я разделил их поровну - по 25 рублей каждому.

Павлик с котлетой рублевых купюр в кармане потерялся на несколько дней в кустах,
растущих вокруг аптеки. Ваня приобрел домой стиральную машину "Вятка" с тремя программами Я купил два килограмма апельсинов, четыре киллограмма мандаринов и пару охапок цветов какие тогда были - в основном хризантем и желтых роз. Остатка гонорара хватило на 2 бутылки полусладкого Абрау Дюрсо и черную кожаную шляпу, которая служила мне верой и правдой всю позднюю зиму и раннюю весну.

Впрочем нас, музыкантов нужно было понять, мы отчаянно нуждались в эмоциональной разрядке. Тесные залы клубов, все возраставшие гонорары - и… чувство опасности, что нас скоро начнуть бить...

Вообщем, по моему разумению в нашей эротической фантазии я должен был изображать Вертумна, в образе которого Арчимбольдо изобразил своего друга императора Рудольфа II, а Ботя в меру своих сил и возможностей Весну. Для храбрости мы выпили бутылку Абрау Дюрсо, а потом разделись и стали совсем голые. Печку я протопил и в репетиционном домике было тепло. А вот окна не завесил. Зато зажег свечи. Я как мог украсил Ботю хризантемами - цветы торчали у неё буквально отовсюду, и, для верности обсыпал с головы до ног желтыми лепестками роз, а Ботя уложила меня на длинный стол, который до этого несколько месяцев стоял у стены безо всякой надобности и стала сервировать меня как некрупного, но резвого осетра
апельсинами, мандаринами и оставшимися цветами, которых оказалась еще целый ворох.

Кроме этого она принесла из дома трехлитровую банку соленых огурцов и чалку воблы. Огурцы я ей категорически запретил использовать в наших играх, а вот вобла, как ни странно, очень хорошо пошла под вторую бутылку шампанского,
которую мы пили из горлышка обливаясь и слизывая. Вообщем если бы старик Джузеппе Арчимбольдо увидел такое - он бы просто лопнул от смеха... ну или от зависти.. Это ещё как посмотреть. Так же вот и сторож нашего ПеТеУ, который решил полюбопытствовать что там за свет светится в репетиционном домике когда уже давно за полночь.

Сторожу было лет сорок. И поэтому ему все было очень интересно. Зажженые свечи Ботя расположила так - две поставила у меня в головах и еще две в ногах. Немного попахивало сатанизмом и фармазонством. И нагоняло легкую жать. Во всяком случае нас обоих потрясывало. Затрудняюсь сказать от чего больше. Хорошо, что сторож был кривоногий казах, слабый на всю голову. Был бы чуть умнее - не знаю чем бы дело кончилось. Вообщем он постучал в окошко. Я подскочил от неожиданности, на столе, роняя на пол цветы, мандарины и свечи. Ботя тихо ойкнула. Стало темно.

Я вышел на крыльцо прикрываясь спереди медной тарелкой крэша, сзади апельcином.
- Чего надо? - Спросил я сурово, глядя на сторожа сверху вниз.
Крэш издал мощный, шипящий звук.
- Чего делаете? - Ответил сторожевой казах вопросом на вопрос, но как то заискивающе,
виновато переминаясь на кривых коротких ногах в дождевой луже под окном в наш рай
имени Джузеппе Арчимбольдо.
- Репетируем. - Строго сказал я. - А ты?
- Смотрю, - честно ответил сторож.
Я протянул ему апельсин, отчего крэш снова угрожающе зашипел и сказал:
- Репетиция закончена. Иди работай. Понял?.- Я окончательно взял инициативу в свои руки
Казах задумчиво похлюпал в луже сапогами и потом спустя секунду другую задумчиво спросил:
- А завтра можно смотреть?
- Можно. - Милостиво разрешил я. - Завтра можно, хоть до утра смотреть.
Только никому не говори. Тссс!!
- Я опять грозно пошевелил крэшем, надежно прикрывающим мои чресла.
Сторож опасливо взял апельсин смуглой рукой,
бросил в темное окно исполненный тайных желаний взгляд
и пошлепал в сторону высокого, темнеющего в отдалении основного здания.

Я стол голый на крыльце. В воздухе пахло теплом разложения. С шифера
вниз шлепались капли, образовывали ручейки, журчали и скапливались.
Сторож переваливаясь словно хтонический виннипух медленно растворился в ночном воздухе.

И тут я понял, что закончилась наша вялая и короткая южная зима и пришла весна. Как всегда ранняя и теплая в этих местах. И мне совсем не было холодно. Я вернулся в домик. Мы с Ботей доели мандарины, дослизывали с плеч и животов Абрау Дюрсо и разошлись под утро. Убираться в домике не стали. Когда я оглянулся то увидел комнату засыпанную по щиколотку желтыми лепестками. На бесполезном столе у стены лежал изрядно примятый ворох хризантем. За окном звенела капель.

Вернувшись домой я лег спать. Мне не спалось. Я нашарил на полке книгу. Просто, наугад. Ли Бу-Вей «Весны и осени» . Я стал читаь ее и читал пока не заснул. На дворе стояла восхитительная весна брежневского застоя которую потом сменило наступившее сразу вослед за ней повсеместное отупение, разделившее нас на грубых скотов и аристократичных недочеловеков из недавнего прошлого. А может просто именно тогда, той нелепой и веселой ночью я научился иронизировать и шутить - повинуясь моим инстинктам безмятежного конкистадора и аналитика. Потому что только они позволили мне во время нелегально иммигрировать в апокалипсис нашего с вами общего гряущего.

Лет через пять после описанных выше событий Павлик перестал пить настойку на кукурузных рыльцах и возвысился до водки и портвейна. А спустя еще семь лет, поймав хмурым утром белочку, он убил руками свою маму за грошовую пенсию, которую старушка прятала от него в посудной горке. Павлик надолго сгинул в кривых лабиринтах нашего правосудия. Ваня лет 20 назад переселился в Лос Анджелес. Он живет в ЛА где работает сессионным музыкантом с разными группами. Иногда мы с ним болтаем по скайпу.

А еще когда-нибудь я тоже состарюсь и превращюсь в импозантного седовласого гандона. Когда-нибудь те, кого я наплодил и ещё напложу наплодят ещё.
В том далёком-предалёком будущем... Химики-лирики наверняка придумают
полезные наркотики для вредных, веселых и умных стариков. Накуриваешься ими, а в организм параллельно с жизнеутверждающей волной прихода накатывает кальций, фтор, магний, йод и прочий прочный и порочный комплекс витаминов для творческой потенции и моторики рук. И краски становятся ярче, и не такой уж прапрадедушка получается и гандон.

При этом раскладе буду плотно торчать на пляже и мастерить низкие скамеечки
с V образным вырезом на ножках, наподобие тех, что ставили под ноги папе римскому Пию IX. Не на продажу, а для души. Сидя жопой на песке, втыкая в океанический закат. Восходом пусть влюбленная молодежь любуется. Ну или туристы. Молодежь рано или поздно рассорится и разбежится. Туристы как приехали, так и уедут. А я всю жизнь не для того работал, чтобы невысыпамшись ни свет ни заря на пляж переться и вместе с ними как солнце над горизонтом залупается созерцать. Сова она и есть сова. Организм не проведешь. Кажется я повторяюсь. Праправнуки мне будут саморезы и минералку подносить. Благо от нашей виллы не далеко. И батарейки для бластера. Туристов и влюблённых отпугивать. Чтобы картину не портили.

День ото дня буду плюхаться на насиженное место, раскладывать
пред собой заготовки с инструментами, класть под левую руку бластер и,
умиротворённо втыкая на воду, собирать очередную скамеечку.
И блики тонущего за горизонтом солнца будут такими, каких никто кроме меня не видит.
И не увидит никогда.
И я в том числе.
Это не действие наркотиков для вредных, веселых и умных стариков.
Это океан всегда разный.
Куда бы ты ни сел.