Свадьба 15

               

Митяй, потом плохо помнил в деталях, что происходило во время  венчания, да и на самой свадьбе. Он помнил, только, как вышли они с Манечкой  из саней и вошли в церковь по разостланной цветной тканой дорожке. По обе стороны стояли какие-то люди. Он даже не мог потом сказать знакомые или не знакомые. Впереди них шёл тысяцкий, важно покрикивая,
 – Расступись…. Не дави…Молодым дорогу дай.… Назад осади…
    В церкви сильно пахло, горелым воском и  ладаном. Горящие тонкие свечи,  пучками воткнутые возле икон нижнего ряда давали довольно яркое пламя и ощутимо грели лицо. Потрескивали толстые свечи иконостаса под потолком.
Они встали с Манечкой по обе стороны от алтаря, и священник затянул на распев слова венчального обряда сильным, слегка простуженным голосом.
– Венчается раб божий Дмитрий – рабе божьей Марии…
Обряд был заказан по полному канону, а это почти час.  Митяй уже устал ждать, когда же всё будет завершено. В память только врезались почему-то слова: « Любите избранницу свою…»,  а ещё… Жена, да убоится мужа своего…». Он даже не мог видеть, как над ними держали венцы, и кто это делал. Не будешь же в церкви вертеть головой. Потом священник одел на палец Манечке золотой перстень с александритом, который в полумраке церкви и отблеске свечей приобрёл кроваво-красный оттенок и Митяю серебряное кольцо, подарок  дяди Фёдора Турченка, накрыл их руки епитрахилью и трижды перекрестил. Смутно как-то он начал воспринимать происходящее, уже,  когда Манечка поцеловала его дрожащими тёплыми губками, а он её в ответ.  Потом сознание стало яснее, когда они, чуть позже, выходили с ней под руку из церкви под звон колоколов. Белел снег.  Люди по обеим сторонам дорожки что-то приветственно кричали и махали руками.  Для него это все ещё было видением как бы со стороны и выглядело не очень чётко, как будто  через лампадное стекло, смазанное маслом.
Все вышли из церковных ворот, и пошли к саням. С двух сторон молодых осыпали пшеницей и медными грошами, которые потом бросились собирать трое нищих, что был у паперти и местные мальчишки.  Когда садились в сани,  «стрельцы» бабахнули опять из четырёх ружей залпом, а потом ещё каждый по разу беспорядочно. Митяй от залпа невольно вздрогнул и, вроде бы, совсем очнулся, почувствовав,  как Манечка прижалась испуганно к его плечу.
– Господи, – подумал он, – ведь она жена мне теперь. Он обнял её за плечо, прижав плотнее к себе и, ободряюще,  сказал:  «Не бойся Манечка».
– А я и не боюсь, – ответила она, преданно заглянув ему в глаза.   
Свадебный поезд двинулся неспешной рысью теперь уже во двор Кирсановых.
Когда ехали они по центральной улице,  неожиданно на середину улицы выскочила чёрная кошка и уселась посередине. Тысяцкий натянул вожжи и резко остановил сани. Другие участники  свадебного поезда едва успевали останавливать своих лошадей, только поворачивая их вправо или влево, чтобы не столкнуться с впереди едущими. Возчики натягивали поводья, щелкали кнутами и высказывались нецерковно в адрес других, создающих им помеху. Лошади ржали и косились друг на друга выпученными глазами. Многие седоки повылезали из саней, пытаясь выяснить,  в чем причина остановки.  Получилась, как сказали бы сейчас, «дорожная пробка».
 В тоже время виновница этого происшествия  сидела как чёрная головёшка, посреди дороги,  слегка припав к земле и, очевидно, раздумывая продолжить ей свой путь или вернуться обратно. Суматоха эта продолжалась не долго, не намного дольше, чем вы потратили время на то, чтобы об этом прочитать.  Дружка Савва, недолго думая, вынул из кармана антоновское зелёное яблоко и запустил им в чёрную предвестницу беды. Та порскнула, спасаясь от удара, и в три прыжка уже была на противоположной стороне. Тысяцкий с досады снял шапку и бросил её в сани, пар валил от него,
– Вот будь ты не ладна. Поворачивай! – зычным голосом скомандовал он всем, привстав на облучке. После этого сам поворотил за узду своих лошадей, для чего ему пришлось заехать на мостовую, и свернул в ближайшую боковую улицу. За ним потянулись и остальные.
Когда же санный поезд повернул ещё раз, стремясь выехать с боковых улиц  опять на центральную дорогу, тысяцкий   опять натянул вожжи и остановил поезд. На дороге лежал непонятный тёмный предмет, а это могло быть что угодно. Могли и специально подбросить для порчи или сглаза молодых. Но и дружка с тысяцким были не лыком шиты. Теперь уже их сопровождали санки со стрельцами.  Как только тысяцкий остановил своих гнедых, двое с ружьями выскочили из саней и подбежали к головным саням.
– Это ведьмин подарок, – указал на предмет тысяцкий. Потом он  задумчиво добавил,  – а ведь в руки взять, так и на себя порчу можно навести.
– Понял, –  радостно отозвался молодой паренёк Андрейка Трихвостин. Он зарядил ружьё и бабахнул в сторону этого непонятного существа. Оно от выстрела шевельнулось, но осталось лежать по–прежнему. Тогда его товарищ вскинул ружьё и тоже выстрелил в этот явно подозрительный предмет. К ним подбежали ещё двое, и началась пальба, пока тысяцкий не скомандовал:«Всё! Хорош! Пойдём, поглядим».
 Он слез с облучка и двинулся в сторону неясной темной массы, вокруг которой лежали какие-то лохмотья, явно напоминающие кусочки шерсти или чьей-то шкуры.  С двух сторон от него, держа ружья наготове, двигались прежние стрельцы. Подойдя сажени на две, тысяцкий осторожно вглядывался в непонятный предмет, не решаясь его взять рукой. Потом он пошевелил его своим длинным кнутовищем. Ничего страшного  не произошло. Тогда он подтащил его  к себе и, вдруг, ему стало ясно, что это никакое ни чудище, ни оборотень, и не ведьмак, а всего-навсего зимняя шапка-треух из бараньей шкуры, оброненная видимо каким-то крепко подпившим мужиком и вся издырявленная дробью стрельцов.  Тысяцкий радостно захохотал и размашисто перекрестился,
– Слава тебе, Иисусе Христе, Господь Вседержитель, отвёл беду. Ну, поехали дальше.
С хохотом и песнями, санный поезд двинулся дальше, А гости рьяно обсуждали случай с расстрелянным треухом. Поди, знай, случайность это или порчу, кто хотел навести? Может, и не даром подбросили, да тысяцкий, мужик не промах, предотвратил возможное несчастье.
Вскоре свадебный поезд въехал в распахнутые ворота Кирсановского двора. Пока все вылезали из саней, да прихорашивались, Евдокся уже поспела в дом и вышла оттуда с иконой Богородицы. Рядом с ней старшая невестка на вышитом полотенце держала пшеничный каравай. Сверху каравай украшала затейливо вылепленная солонка, на краях которой сидело по голубку.
Свекровь перекрестила молодых иконой и благословила на долгое счастливое житьё в супружестве, а потом, когда молодые икону поцеловали, передала её тысяцкому, а сама на полотенце подала им ещё тёплый каравай. Они отломили по куску, посыпали солью из солонки с голубками и принялись усиленно жевать,  глядя друг на друга.
 Митяй отломил больший кусок. Зато Манечка быстрее со своим справилась. Это дало повод для пересудов гостей:  кто же из них будет в семье главный. 
  –Пожалуйте к столу, гости дорогие! – пригласила всех Евдокия.
Народ с шутками и прибаутками,  в предвкушении застолья, повалил в избу, подталкивая друг друга. Впереди шли молодые, которых опять осыпали пшеницей.   Те возчики, кто жил недалеко, спешно отгоняли сани по дворам и возвращались к Кирсановым. Те, что прибыли из дальних мест привязывали лошадей  к плетню, кинув по охапке сена каждый своей. 
И пошло потом свадебное веселье. Стол бы заставлен яствами, по деревенским понятиям, что называется, по-первому разряду. В чугунах дымилась картошка, а жареные куры на блюдах поблёскивали коричневыми боками. В большой макитре лежала и пахла пряностями жареная баранина с рисом и черносливом,  на деревянных блюдах пестрел нарезанный сольтисон. Варёные яйца,  солёные огурцы, помидоры и мочёные яблоки цветными горками дыбились по всему столу, между высоких бутылок, наполненных  самогонкой  и наливками из разных ягод.  Всё веселье тоже осталось в памяти Митяя, каким-то разноцветным калейдоскопом лиц, ярких нарядов в  блеске керосиновых десятилинейных ламп, криков «Горько» и поцелуев с Манечкой под одобрительные возгласы гостей. Какие-то обрывки  обрядовых величальных свадебных песен, которые пели подруги Манечки под руководством свахи, переплетались с теми, что пели тогда на гуляньях. Звучала и «Лучинушка», «Когда б имел златые горы», «Шумел камыш», «Хаз-Булат удалой» и ещё какие-то под гармонику с балалайкой и свирелью.. Пляски пьяных мужиков, кто кого перепляшет, перемешивались с чинными танцами в парах. Это была и популярная кадриль, и полечка, а то и «Барыня». 
Запомнилось, как пьяный Егорка,  обнимая его и проливая из стопки водку на стол, клялся им с Манечкой в вечной дружбе и говорил, что он для них сделает всё, что ни попросят. Потом разодрались парни во дворе и его дружка – Савка, поспешил туда с тысяцким, что бы их разнять.
Он даже в этой суматохе толком заметить не успел, когда его Манечку успели отвести в другую комнату, а вернулась она заплетённая не как невеста, а как замужняя женщина.  Понемногу уже как-то, когда гости стали расходиться по домам, и, когда за столом остались самые близкие, тысяцкий пошушукавшись с Евдокией и сватьей, отдал команду: « Молодые, пора и почивать».
Дмитрий встал из-за стола, рядом встала зардевшаяся Манечка и они пошли в приготовленную для них дальнюю комнату, рядом с чуланом.
У входа на стуле устроился Савка. Тысяцкий Турченок уселся за стол  в центр поближе к Евдокии и свахе. Они ему с двух сторон накладывали яства, а тот с удовольствием их поглощал.
В комнате, где остались молодые, было сумрачно и прохладно. Большая кровать, застеленная белоснежным бельём,  посверкивала никелированными шарами в свете лампадки, теплившейся у маленькой иконы «Божьей матери Иберской».      На комоде горела свеча в подсвечнике.            
Когда они с Манечкой целовались на вечерках, все существо Митяя стремилось к любимой, к обладанию ею, а сейчас, когда, казалось бы,  уже препятствий нет и можно всё, он слегка оробел.
  Митяй подумал, что надо бы раздеться и начал расстёгивать на себе рубаху. Обернулся невольно на Манечку, которая возилась у него за спиной и услышал её шёпот:
– Не смотри, не надо.
– Так ведь, ты же жена мне, – тоже шёпотом сказал он.
– Насмотришься ещё.
Рядом с кроватью, которая была Митяю выше пояса, стояла скамеечка. Лежал на ней извозчицкий, плетёный, кожаный кнут, с вишнёвым кнутовищем. Митяй, вспомнив наставления крестного и, наступив на скамейку, уселся на кровать,  замерев в ожидании. Манечка уже была в одной длинной белой рубашке почти до пола и стояла босыми ногами на половичке. Видно было, что ей тоже объяснили суть старинного обряда. Она опустилась на колени  и стала осторожно стягивать с Митькиной ноги правый сапог. Сапоги были новые, хромовые, в гармошку. Неразношенный сапог не хотел поддаваться. Она тащила его все сильнее, и Митяю пришлось упереться в кровать руками, чтобы не свалиться с неё. Он слегка пошевелил пальцами ноги и подсказал молодой жене:
– А ты за пятку, за каблук возьми.
Дело сдвинулось. Второй сапог она сняла почти сразу.
– Спокойной ночи, Дмитрий Петрович, – пожелала она ему тихим голосом, встав с колен  и выпрямившись.
–  Ну, жена моя, венчанная  перед людьми и Богом, в постель пожалуйте.
Она взошла и тихо улеглась рядом. Оба молчали,  не зная, что сказать и не решаясь,  на какие-либо действия, боясь и нарушить тишину, и обидеть супруга неловким движением. Слышно было только,  как доносится приглушенный разговор оставшихся за столом последних гостей, да потрескивание фитиля лампадки.
Потом Митяй, понимая,    что супружеский долг должен быть выполнен, медленно повернулся к своей молодой жене и начал целовать её в губы. Она слабо отвечала ему. Ему показалось  как-то очень робко.
– Да не бойся ты, ведь я же люб тебе. Не силком ты за меня пошла.
– Я не боюсь,–  отвечала она ему, сжавшись вся. Митяй начал злиться на себя и на неё. Они оба так желали соединиться, а настало время и как будто какое-то препятствие начало возникать между ними.
– Митя, свечу задуй, – услышал он тихую просьбу Манечки. Он перегнулся через спинку кровати и с силой дунул. Наступил густой полумрак. Дмитрий впился губами в девичий рот, задрал рубашку и  начал шарить по её девичьему телу, то, тиская грудь, то, гладя по нежной коже живота и сжавшимся ногам. Желание начало овладевать им все сильнее и, наконец, захватило всё его существо.
Он навалился на дрожащую Манечку всем телом, пытаясь овладеть ею. Она же лежала, сжавшись в таком напряжении, что он чувствовал, как тело её деревенеет, а сжатые ноги не дают достичь, того к чему он стремился.
Тогда он привстал, резко раздвинул её колени в стороны и, войдя в неё грубо и безжалостно, услышал как, сжав зубы, она  тихо, едва слышно  застонала. Это не остановило Митяя. Он довершил то, что было необходимо, чтобы его невеста Манечка стала женой. После этого, утомлённый всем происшедшим  за день, Митяй заснул крепким сном праведника.  Манечка ещё долго лежала, глядя в потолок,  на котором колебались неясные тени от лампадки и, вытирала тихо слёзы, бежавшие по её щекам, а потом тоже забылась в накатившем на нее сне.