Ромашка

Занятия в школе подходили к концу, и ученики нетерпеливо посматривали в окно. Вот и звонок. Трое одноклассников зашли в школьный сад покурить.
– Какого черта мы сидели в классе до конца уроков? – сказал Сердюков Толя. – Надо было смыться!
– И, правда, – отозвался Павел Лобко.
– Скоро вот пионерский парад, после уроков ещё часа два будем маршировать.
– Кто-то идет, – прошептал Ромашкин Юра.
  Из-за кустов вышел Сазонов Гоша.
– Павел, дай покурить! – сказал Гоша.
Начался обычный разговор о проказах подростков. К ним подбежал Боборыкин Сережа.
– Директор идет!
Ребята торопливо направились по дорожке, ведущей через пришкольный участок, домой.
Ученики разошлись по домам. Школа опустела. Ромашкину дома не сиделось. Домашние задания он не считал нужным выполнять и не знал, куда девать сегодняшний вечер. Мысли о том, чтоб заняться чем-то дома, ему были противны. Скучно!
– Пойду на вокзал, – подумал он.
Он часто ходил к приходу пассажирских поездов, что служило разнообразием в его жизни. Он следил, как в вагоны усаживаются пассажиры. Звенел звонок, свистел паровоз, и поезд, сияя огненными глазами, отходил от станции. Ромашкин долго следил за красным фонариком сзади последнего вагона.
Начало апреля. Постепенно тополя, домики с шиферными крышами,  фигуры  редких  прохожих утратили цвет. Все предметы превратились в чёрные силуэты.
Медленно идя по улице, Ромашкин вспомнил о прошедшем дне. На уроках его ругали учителя за незнание предметов, за плохое поведение.
– Вот назло всем завтра же с утра засяду за книги, окончу школу хорошистом и поступлю в институт, – думал Ромашкин. – Надо только потрудиться! Трудом можно сделать всё, что захочешь. Надо только взять себя в руки. Буду зубрить. Отлично сдам экзамены.
– Что же тут удивительного? – скажут учителя. – Ведь он же такой способный.
Ромашкин увидел себя инженером, таким, как его отец. Нет, на железную дорогу он не пойдёт. Он станет разведчиком, как Рихард Зорге. Его имя носит пионерский отряд, в котором и Ромашкин состоит. Он слышал рассказ о Рихарде. Какая отвага! Вот и Ромашкин станет таким разведчиком. Но для  этого надо выучить в совершенстве немецкий язык.
- К черту этот фашистский язык! Лучше я стану офицером, и буду сражаться с фашистами.
Он живо вообразил бой за какую-нибудь безымянную высоту. Солдаты храбро сражаются, но силы врага превосходят их силы, ряды советских воинов тают под градом пуль и снарядов, но стоят на этой высотке насмерть.
– Вперед! За Родину! Ура! – кричит Ромашкин и бросается на врага.
Вслед за ним бегут с криками солдаты. Неприятель бежит. А тут подошло подкрепление. Победа! Он получает звание Героя Советского Союза.
На следующий день Ромашкин лежит на диване. Думать ни о чем не хотелось. Медленно и противно проходил день, наступал вечер, и ему становилось скучно. Друзья садились выполнять домашние задания, а он так и не набрался силы воли, чтоб заставить себя сесть за учебники. Становилось темно, но обстановка в комнате ещё видна. В одном углу шифоньер, в другом – кровать. Возле окна – письменный стол, настольная лампа на нем, будильник и чернильница. Четвертый угол занимала этажерка с учебниками.
Год тому назад отец получил новую, более просторную квартиру. Теперь у Юры есть отдельная комната. Своя комната, собственные вещи наполняли восторгом душу четырнадцатилетнего мальчика, ежедневно сидевшего за школьной партой вместе с товарищами. Надо бы читать художественную литературу, следить за событиями, происходящими в мире, читать газеты и журналы, но в семье Ромашкиных это не было заведено. Отец работает, к тому же у него туберкулез, и он часто плохо себя чувствует. Мать домохозяйка, но воспитанием детей не занимается. Старшие братья уже окончили школу, а Юра учиться не хочет, бездельничает всё время. Его не интересуют ни книги, ни газеты. Журналов они не выписывают.
Юра понял, что ему дома не усидеть и решил пойти к Сердюковым. На дворе стояла черная ночь, так что ничего не было видно. Потом глаза привыкли к темноте. Из окон дома струился свет и полосами освещал двор. От сырой коры тополей, от грязи пахло чем-то весенним. Даже сильный ветер, носившийся по улицам, дул по-весеннему.
Сердюковы жили в одном доме с Ромашкиными, только в другом подъезде. Квартира их была на первом этаже. Окна были закрыты занавесками, но за ними чувствовался яркий свет. В одном месте портьера образовала щель. Ромашкин посмотрел в неё. Он увидел Александру Владимировну, сидевшую на диване. Губы её шевелились.
– Что она говорит? – подумал Ромашкин и, постояв немного, он прошёл к ним в квартиру.
– А, Ромашкин! Входи, входи. Толя, это к тебе Ромашкин пришёл.
Толя сидел у стола, заваленного учебниками.
– Здравствуй, Юра. Я вот уроки делаю, – сказал он Ромашкину.
– Вот дурак! – подумал Ромашкин. – Зачем я пришёл? Того и гляди, заставят уроки делать.
Он сел в кресло. Александра Владимировна вязала крючком кружево. Она никогда не сидит без дела. К урокам готовится, вышивает,  вяжет,   шьёт. Она и  еду готовит,  убирает.
Александра Владимировна была директором школы, в которой учился Юра вместе с её сыном Толей. Оба мальчика были способными, но Юра никогда не выполнял домашних заданий и не слушал объяснений учителей, мешал занятиям. Его часто удаляли с уроков, чтоб не мешал другим ученикам, и он болтался без дела вокруг школы. Толя усидчиво и старательно учился. Мать следила за его учёбой, и он ежедневно выполнял домашние задания. Все молчали. Александра Владимировна быстро мелькала крючком. Толя, переводивший с русского на немецкий язык, тихо бормотал себе под нос.
– Ты уже выполнил домашние задания? – спросила Александра Владимировна Юру.
– Нет. А что?
– Конечно, по обыкновению ты ничего не делаешь. Нельзя так, Юра. Садись с Толей учить.
Юра с неохотой подсел к Толе, и они стали заучивать немецкие слова.
– Unser – наш, – говорит Толя.
– Unser, – повторяет шёпотом Юра.
– Ну, хватит на сегодня, пора ужинать, – сказала Александра Владимировна.
От долгого сидения у Толи затекли ноги. Он потянулся вверх, и в суставах захрустело от этого движения. На кухне был приготовлен ужин. Юру тоже пригласили с ними покушать. Василий Иванович поставил на стол бутылку водки.
– Ты, конечно, не можешь без этой гадости обойтись? – спросила Александра Владимировна.
 Василий Иванович поперхнулся водкой и закашлялся.
– Без водки и за стол не сядешь, – ворчала Александра Владимировна на мужа.
Василий Иванович ел много и усердно, а после ужина стал зевать.
- Пора и спать, – заявил он.
- Да, пора, – согласился Ромашкин и стал прощаться.
– Приходи к нам, Юра. Мы тебе всегда рады. Чем бегать по улицам, сиди лучше у нас, – сказала ему Александра Владимировна.
Ромашкин вышел на крыльцо. Ночь стала чернее. Юра подождал, пока его глаза привыкнут к мраку. У Сердюковых погас огонь. Прошло ещё минут пять. Домой Ромашкину не хотелось.
– Пойду к Сазонову, – решил он.
Сазоновы жили на другой улице. Родители Гоши чуть ли не каждый день пьянствовали, потом выясняли отношения. Воспитанием сына им некогда было заниматься. Теперь у них в комнате светится огонь. Квартира их на первом этаже. И, подойдя к окну, Ромашкин увидел Гошиного отца. Ромашкин побарабанил в стекло. Сазонов, сидевший за столом, склонив голову, вздрогнул.
– Кто там?
– Это я. Гоша дома?
– Дома, дома.
– Можно к нему?
– Можно, заходи.
Окно в комнату Гоши было раскрыто настежь. Ромашкин окликнул его.
– Кто это? – спросил Гоша, высунувшись наружу через подоконник. – А, это ты, Юра? Лезь в окно. Давай руку.
У Гоши, как и у Юры, была отдельная комната. У стены стояла узкая железная кровать, на ней матрац, покрытый пикейным одеялом. Напротив – простой неокрашенный стол и табуретка.
– Здравствуй, – сказал Гоша, хотя днём они уже виделись в школе. – Садись на кровать. Ты из дома?
– Нет, от Сердюковых.
– Ты был у Сердюковых! – сказал Сазонов.
Ромашкин сел с ногами на открытое окно. Спина его и подошвы упирались в косяки рамы. Из освещенной комнаты ночь казалась ещё темнее и таинственнее. Порывистый ветер шевелил внизу листья кустов сирени. В воздухе, в темноте, в ярких звёздах чувствовалось таинственное брожение.
– Ночь! Время любви, воровства и убийств, – говорил Гоша.
– Правда, – согласился Ромашкин.
Они поговорили о девочках своего класса, но ни один из них ещё не знал, что такое любовь.
– Чем отличается любовь от дружбы?
– Ну, дружить могут только мальчик с мальчиком, а девочка с девочкой.
– А мальчик с девочкой не могут дружить?
– Нет. У мальчика с девочкой может быть только любовь.
– Пора домой. Уже поздно, – сказал Ромашкин.
Сазонов не стал его удерживать. Идя домой, Ромашкин думал об этом разговоре и не мог понять, какие чувства он возбуждал в нём.
Ветер утих. Ночь была полна тишиной. Ромашкин шёл, не видя дороги. Придя к себе, он лёг в постель и скоро заснул тяжёлым сном. Он увидел во сне знакомые улицы города в сияющем свете. Все сияло радостно. Ромашкин, совсем маленький мальчик, горько плакал о чём-то.

Перед Днём пионерии, не зная отдыха после уроков, ученики маршировали, готовясь к пионерскому параду. Дни стали настоящей страдой. Вот уже две недели шла подготовка. Но Ромашкин не считал нужным ходить на эти маршировки. Проснулся он рано и уже не мог заснуть. Оделся, попил чаю.
Из окна была видна улица и привокзальная площадь. По улице медленно проходили люди. Его потянуло не в школу, а просто на улицу, на воздух. Он радовался возможности идти, куда хочешь, повернуть на любую улицу, на площадь. Эта возможность представилась ему большим праздником.
Вечером к Ромашкиным зашла Александра Владимировна.
– Ромашка! Ты заболел?
– Александра Владимировна!
– Что с тобой, Ромашка? Ты не болен? Почему в школу не ходишь?  – спросила она.
– Мне не хочется.
– Чудной ты, Юра. Учиться надо обязательно, хотя бы восьмилетку закончить. Так что завтра же ты должен быть в школе. До свидания, Ромашка, - сказала Александра Владимировна и ушла.
 Школа была недавно построена на пустыре между старым и новым городом, недалеко от железной дороги. Это было двухэтажное здание. На втором этаже был спортивный зал, служивший одновременно и художественным. Поэтому, наряду с гимнастическими снарядами, тут была оборудована и сцена. На первом этаже была учительская, кабинет директора, буфет и раздевалка. Вдоль длинного коридора располагались классные комнаты. Так как школа была переполнена, то в ней стоял тяжёлый воздух, несмотря на проветривание. Ромашкин пришёл на танцевальный вечер вовремя.
Несколько мальчиков уже пришли на вечер, но остальных учеников ещё не было. В зале горели электрические лампочки. Благодаря яркому освещению этот большой зал с голыми стенами, со скамейками вдоль стен, с занавесками на окнах, казался пустым.
Поздоровавшись с ребятами, Ромашкин сел на скамейку.
– А Марии Максимовны ещё нет? – спросил Ромашкин.
  Он сегодня дежурил и беспокоился, что классный руководитель отсутствует.
– Нет, – ответили ему.
– Может, Мария Максимовна не придёт сегодня?
– Почему не придёт? Придёт. Они с Раисой Васильевной на улице разговаривают.
– Ты сегодня дежуришь, Юра?
– Да. Назначили, чёрт бы их побрал. Я хотел прикинуться больным, но ничего не вышло.
– Давай справку от врача, – говорит классная руководительница.
– Мария Максимовна?
– Ну да.
 Ромашкин пошёл в раздевалку. Он назначен там дежурным. Пришли Раиса Васильевна, Мария Максимовна и Анна Александровна. Сквозь открытое окно грянула музыка. Ученики понемногу сходились. Ромашкин любил эти вечера. Девочки, возбужденные светом, музыкой и танцами, смеялись и болтали. Какими красивыми они казались ему! Но сегодня он занят в раздевалке. Пришла учительница начальных классов Софья Ивановна.
Ромашкин отыскал Боборыкина. Он стоял, раскачиваясь на каблуках. Ромашкин тронул его за рукав.
– Что? Это ты? – обернулся он.
– Подежурь сегодня за меня, – попросил Ромашкин.
– Ради чего?
– Голова болит. И горло. Я не могу дежурить, совсем разболелся.
– Ну, хорошо. Я подежурю.
Ромашкин пришёл в зал.
– Ребята, что ж это такое? Музыка играет, а никто не танцует! – сказала Раиса Васильевна.
Двое мальчиков пригласили девочек на танец.
– Юра, ты, кажется, сегодня должен дежурить? – сказала Мария Максимовна. – Хорош дежурный! Раздевалка осталась без присмотра?
– Я закрыл её на замок, – сказал Боборыкин, подходя к ним. – Вот ключ.
– Пойдём тогда потанцуем, – сказала Раиса Васильевна.
– Мальчики, приглашайте девочек на вальс! – скомандовала Мария Максимовна.
Зал дрожал от оглушительных звуков вальса. Танцевали всего четыре пары. Боборыкин быстро семенил вокруг Раисы Васильевны, величавой, полной дамы, работавшей завучем школы. Патлатый Ромашкин кружился со своей классной  руководительницей   Марией  Максимовной. Двое мальчиков лениво и небрежно переступали ногами возле своих соучениц. Остальные сидели вдоль стен и старались делать вид, что им всё равно. Танцующих мальчиков оказалось меньше, чем умеющих танцевать девочек.
Окончился танец, они сели на скамью. Ромашкин искоса поглядывал на Раису Васильевну. Заиграла музыка.
– Пойдём, потанцуем, – сказала Раиса Васильевна Ромашкину.
Танцоров заметно прибавилось и стало тесно.
– Хороший ты парень, – говорила Раиса Васильевна, – но только вот ленишься учиться.
– Не сердитесь, Раиса Васильевна, – попросил Ромашкин.
– Почему ты не хочешь учиться?
– Вы же сами сказали, что я ленив.
– Не морочь мне голову! Дело не в лени, а в том, что ты не привык трудиться, – продолжала Раиса Васильевна. – Твои родители не приучили тебя к труду.
– Почему бы нам не потанцевать без нотаций? – спросил Ромашкин. – Любят учителя поучать везде и всегда своих учеников. Даже во время танцев.
– Хорошо, не будем больше.
Через весь зал шёл к ним муж Раисы Васильевны. Это был среднего роста, умеренной полноты мужчина с темно-русыми волосами и чёрными глазами. Он работал машинистом тепловоза. Про него говорили, что у него на одном из разъездов есть любовница и она ждёт ребёнка от него. Чем кончится эта история, никому не было известно. Он ещё издали улыбался.
– Танцуешь, Раиса Васильевна?
– Да. Юра говорит, что вальс уже отжил своё. На смену ему пришли новые танцы.
– А вальс всё же танцует, – заметил Григорий Васильевич. – Ну, танцуйте, а я погляжу.
 От разгоряченных тел и от пыли, поднимавшейся с пола, стало душно. Теперь танцевало много пар, было тесно, и пары топтались на месте, толкая друг друга. Из окна неслись оглушительные звуки музыки.
По мере того, как танцевальный вечер приходил к концу, ученики разбрелись по всей школе. В одном углу пели, у окна собрались мужья присутствующих на вечере учительниц и рассказывали анекдоты. Анекдоты были похабные, и рассказывали их самые циничные мужчины. Тут был и муж Анны Александровны. Однажды она возвращалась с педсовета, и её напугал бомж. Неожиданно он схватил её пятернёй ниже спины.
– Дай хоть подержаться!  – крикнул он ей.
Она с испугу приросла к месту, но хватило сил дать ему отпор.
– Смотри, чтобы цел остался, – проговорила она ему. – За жену держись!
Видимо, она выглядела страшно, и бомж ретировался, а она не могла двинуться с места на ватных ногах. Теперь её постоянно по вечерам со школы встречает муж.
Ромашкин нашел своих друзей. Ему хотелось кому-то пожаловаться на отвратительное настроение.
– Павел, почему мне так нехорошо?
– Не знаю, – ответил ему Павел. – Надо выпить, станет веселей.
– Неужели всё дело в этом? – волновался Ромашкин. – Тогда напьемся.
Вскоре была принесена бутылка вина, и её тут же в темной классной комнате распили. Сразу опьянели. Павел глядел на Ромашкина мутными глазами, точно сквозь плёнку, икал и пел:
В низенькой светёлке
Огонёк горит,
Молодая пряха
У окна сидит.
– Плюнь на всё и береги здоровье. Пойдём домой, Ромашка.
Но они до рассвета бродили по улицам, кричали, пели песни и будили мирных граждан своим криком.

 Было холодное весеннее утро. Цвела черемуха. Ромашкин по обыкновению опоздал на занятия и с чувством стыда подходил к школе. Первым был урок физкультуры. Физрук Иванов требовал дисциплину. Он жучил своих учеников.
– Весь класс идёт не в ногу. Один Ромашкин идёт в ногу, – говорил он, когда Ромашкин сбивался с ноги во время маршировки.
Но особенно он был строг к опоздавшим на занятия. Чаще всего это испытывал на себе Ромашкин. Он вошёл в зал, и все ученики повернули к нему головы.
– Неужели им не всё равно, опоздал я или нет? – думал Ромашкин. – Если бы опоздал не я? Ну, и что тут особенного? Опоздал и опоздал. Какой пустяк!
– Пора запомнить, Ромашкин, что ученики должны собраться в зале до прихода учителя, – сказал Иванов.
– Простите, – ответил Ромашкин.
– Вот, – простите! Всё спишь. Во сне шубы не сошьёшь. Становись в строй.
Делали утреннюю гимнастику. Ученики стояли шеренгой на расстоянии шага друг от друга.
– Поднимание на носки и плавное приседание, – командовал Иванов. – Руки на бёдра! Начинай! Раз, два!
 Ученики медленно приседали на корточки, поднимались на носки. Потом были занятия на брусьях. Лобко, ловкий мальчик, рыжий, весь усыпанный веснушками, первый подбежал к параллельным брусьям. Став руками на их концы, он раскачался и, описав телом полный круг, с силой оттолкнулся от брусьев, перевернулся в воздухе и ловко присел на землю.
– Лобко! Без фокусов! – прикрикнул на него Иванов. – Без подстраховки не следует выполнять такие упражнения.
– Слушаю! – ответил Лобко. – Слушаю, но не исполняю, – добавил он вполголоса Ромашкину.
После физкультуры была перемена.
– Слушай, Павел, как это ты умудряешься на брусьях такой номер откалывать? – спросил Ромашкин. – И зачем тебе нужно это? Нет, ничего не говори, Павел, мне и так понятно.
 Вторым уроком был русский язык. В классе за партами сидели лицами к доске ученики восьмого класса. Перед доской – расхаживала учительница Афанасьева.
– Бондаренко! – выкликнула она. – Иди к доске.
Бондаренко вышла к доске и под диктовку учительницы написала предложение, разобрала по частям речи, ответила на вопросы.
– Садись! – говорит учительница. – А что называется именем существительным? На этот вопрос мне ответит … – она обводит глазами учеников. – Сердюков.
Толя встаёт и медленно отвечает.
– Так. Ты хорошо знаешь. Садись. Скажи, Овечкина, а что называется глаголом?
Овечкина быстро и с удовольствием отвечает.
– Достаточно. Садись. А теперь скажи мне, Ромашкин, что называется предлогом?
Конопатый Ромашкин упорно молчит, глядя в окно школы. Умный парень, ловкий вне школы, на занятиях выглядит идиотом. Он не учит дома задания, а в школе не слушает объяснения учителей, поэтому не может ответить ни на один вопрос.
– Ну! Долго я тебя буду ждать? – сердится учительница.
– Предлогом называется …
– Не знаешь? – сурово воскликнула Афанасьева. – Скажи Овечкина ему.
Овечкина бойко отвечает.
После урока русского  языка ученики на переменке выскочили гурьбой во двор. Пробивалась молодая травка. Было тепло и ясно. Пахло молодыми листочками тополей, которые росли возле школы. Павел подошёл к Ромашкину.
– Плюнь, Юра, на всё, – сказал он Ромашкину. – Стоит ли расстраиваться?
– Скучно мне, Павел, – сказал Ромашкин.
– Да, невесело, – сказал Павел, – но учиться-то надо. Где неучи теперь  нужны?
– Я ничего не знаю, Павел, – сказал Ромашкин. – Работают же совсем неграмотные. Обходятся без этих предлогов.
– То раньше было. А теперь без среднего образования на работу не хотят брать. Обязательное среднее образование. А куда ты денешься без образования? Канавы копать пойдешь?
 Разговаривая, они ходили по двору. Зазвенел звонок. Ученики усаживались на свои места за партами. Ромашкину все эти науки казались скучными и ненужными. Когда занятия в школе закончились, они пошли с Сазоновым к нему домой. Вдвоём они выпили бутылку водки. Ромашкин, почти потеряв сознание, целовался с Гошей, плакал и жаловался на то, что его никто не понимает и не любит. Он не помнил, как добрался домой и кто его уложил в постель. Ему казалось, что он плывёт куда-то, а перед глазами сверкают искры. Сердце замирало, тошнило. Голова казалась распухшей и страшно болела.
 В день рождения к нему пришла классная руководитель с пионерским звеном, в котором числился и Ромашкин. Они преподнесли ему торт. Он и забыл, что сегодня его именины, а ему напомнили об этом и тепло поздравили. Мать вскипятила чай, поставила на стол вазу с  конфетами.  Начался  у  Ромашки  праздник,
первый в его жизни. Беспутные его друзья во главе с Лобко были тоже тут.
Был и Иван Чудиновский. Ваня был горбатый, маленького роста, тихий и незаметный. Отец его был пьяницей, от водки и сгорел. Мать его, старая женщина, была уже на пенсии, а старшая сестра работала в школе техничкой и всячески опекала младшего брата.
 Ромашкин часто бывал у них. У Вани был аквариум с рыбками и клетка с птичками. Он любил животных. С раннего детства он мечтал завести собаку, но вместо собаки ему ко дню рождения подарили птичек, а потом и аквариум.
После чая ребята разошлись по домам, а Ромашкин с Чудиновским пошёл к нему смотреть животных. Тёплый весенний воздух ласкал их лица. Из-за заборов густо свешивались на улицу лиловые шапки  сирени.  В  груди Ромашкина что-то ширилось, и ему хотелось летать.
Они вошли к Чудиновскому в дом.
– Люблю я рыбок. Говорят, в Севастополе есть аквариум, величиной с комнату с морской водой. Там акулы плавают, морские петухи, камбала. Представляешь, такой блин! Вот бы посмотреть, – говорил Чудиновский.
– Откуда ты знаешь об этом? – спросил Ромашкин.
– У меня есть книги о рыбах. Вот посмотри, книжка об аквариумных рыбках. Какие есть аквариумные рыбки, какие нужны приборы для ухода за ними, и как ухаживать – всё тут написано. А как интересно наблюдать за ними! Мне хотелось бы иметь собаку, наблюдать за ней: как она живёт, как страдает, как радуется. Говорят, клоуны с дрессированными собаками и кошками показывают настоящие чудеса!
– Так отчего же ты не завёл до сих пор собаку, Ваня? – спросил Ромашкин.
– А где её держать? В комнате? Но у нас всего одна комната. Ещё и собаку поселить в ней.
Он замолчал и принялся кормить рыбок. В комнате почти ничего не было, кроме кроватей с провалившимися сетками, да столика с парой табуреток.
Выйдя на улицу, Ромашкин столкнулся с Павлом.
– Животных смотрел у Вани? – спросил Павел.
– Да.
– Поедем завтра за Иртыш? Проведем выходной на лоне природы. Софья Ивановна едет с нами.
Ромашкин согласился. Утром он вышел во двор.
– Ромашка! Ты куда это собрался? – услышал он голос Александры Владимировны.
– Александра Владимировна! Мы с классом собрались за Иртыш. Толя с нами сможет поехать?
- Спроси его сам. Если он хочет поехать с вами, я возражать не буду. Отдохните.
– С нами и брат мой едет. Вова! Ты скоро там? С нами будет Софья Ивановна.
Пришли все ученики класса. С первого класса их учила Софья Ивановна и теперь интересуется их успехами, бывает у них на вечерах и теперь едет с ними за Иртыш. Поехала и Александра Владимировна. Шумно уселись в автобусе на сиденья. Автобус тронулся.
 Пикник вышел суматошным. Возле моста через реку была роща, подошву которой огибала протока. Роща состояла из могучих тополей. У их подножий разросся кустарник, но кое-где оставались поляны, покрытые яркой зеленью. На такой поляне они и остановились. Разостлали прямо на земле скатерти и стали рассаживаться.   Девочки  раскладывали  свои   припасы,
мальчики им помогали. Долго пересаживались с места на место. Приходилось полулежать в неудобных позах.
– Мы возлежим, словно древние греки, – сказал кто-то из ребят.
– Храбрость! Ерунда! Откуда ей взяться? Вот в войну было где проявить свою храбрость! А где её сейчас проявишь? – кричал Ромашкин.
– Тебе война нужна? – спросила Софья Ивановна.
– Это было смелое время! Битвы! Бешено дрались. Какие это были храбрецы!
Все молчали и глядели на него с любопытством. Темнело. Тени от деревьев легли на поляну.
– А где же подснежники? – спохватились девочки. – Пойдемте собирать подснежники.
– Поздно, – заметил кто-то. – Их уже в траве не увидишь.
– Тогда разложим костёр.
 Натаскали хворосту и прошлогодних сухих листьев. Зажгли костёр. Столб огня поднялся к небу. Исчезли остатки дня. Мрак надвинулся на костёр. Все встали и стали шалить. Мальчики боролись, прыгали через огонь. Разбрелись по поляне неподалёку от костра. Играли в горелки. Вскоре пикник кончился. Похолодало, от реки потянуло сыростью. Притихшие, они шли на автобусную остановку.
Май в этом году был жарким. Наступило, наконец, девятнадцатое мая, когда должен был состояться пионерский парад. В этот день резко похолодало. Небо затянуло тучами, и пошёл нудный холодный дождь. Девочки, одетые в белые блузки и коротенькие синие юбочки, в белых гольфах и туфельках, посинели от холода и выглядели жалкими. Парад был назначен на десять часов, но школьников собрали с восьми утра. В это утро особенно ревностно вбивали им в головы наставления.
В десять часов пионерские отряды стянулись к площади имени Ленина. Там уже стояли отряды  и из других школ. На ветру, под дождем, все промокли до костей. Но вот наступило время, и пионеры с утра взвинченные, промокшие и замёрзшие, под музыку маршем двинулись к площади.
– Ребята, вы уж постарайтесь пройти перед трибунами, как следует. Не осрамите, – обращались классные руководители  к своим питомцам.
Один за другим двигались отряды мимо трибун. Лёгким шагом шёл Ромашкин в строю. В его душе росла гордость. Со счастливым лицом, гордо подняв голову, словно пьяный, шагает он под звуки марша. Он видит трибуны. Во всём теле он ощущает легкость, словно получил способность летать.
Слышен голос с трибуны, поздравляющий школу с праздником, но вдруг Ромашкин наткнулся на впереди идущего ученика, и оба они падают как раз перед трибунами.  Ученики, идущие за ними, налетели на них, получилась куча мала. Ромашкин почувствовал себя маленьким, некрасивым и неловким. К нему подошёл Павел.
– Пойдём, Юра, покурим, – сказал он.
– Не хочу, – ответил Ромашкин.
 Ему вспомнилось начало парада, его возвышенное настроение, как ему хотелось сегодня хорошо выглядеть в глазах учителей, и так всё кончилось. Ромашкин отделился от всех и пошёл совсем другой улицей. Он чувствовал себя отщепенцем, совсем маленьким ребёнком. Вечером он вышел к железной дороге, долго бродил по улице, которая в этом месте проходила в глубокой выемке. Ромашкин по утоптанной, почти  отвесной  тропинке сбежал вниз, взобрался по другому откосу на земляной вал и остановился над железной дорогой.
 Выемка уходила вниз, как пропасть. За выемкой виднелись дома. Немного ниже гребня выемки, вдоль полотна шёл неширокий уступ. Ромашкин спустился к нему и сел. От голода он чувствовал тошноту и слабость. Выемка внизу, свежий воздух, мокрая трава были погружены в тишину. Изредка на станции вскрикивали маневрирующие поезда.
 Ромашкин посмотрел на небо. Тучи ушли, и в разрыве облаков катился круглый месяц. Казалось, что всё от земли до неба наполнено тоской. Послышался шум приближающегося состава.
 Ромашкин посмотрел под ноги и увидел под ногами гравий. Схватив камушек, он запустил им в вагон. Послышался звон разбитого стекла. Поезд ушел. Ромашкин поднял глаза к небу. Там по-прежнему был холодный простор. Он стремглав бросился вниз с крутого  откоса,  перепрыгнул   рельсы  и одним  духом взобрался наверх. Грудь порывисто дышала. В душе у него вспыхнула злая отвага.
В конце мая Ромашкин вечером сидел с ногами на подоконнике и насвистывал мелодию понравившейся песни. Во дворе кричали воробьи, и стрекотала сорока. Распахнулась дверь, и в комнату ввалился Павел.
– Ну, чего ты киснешь? – завопил он. – Пойдём гулять!
– Ты что так кричишь, Павел? – спросил Ромашкин.
– Пойдём. Там ждёт нас Боборыкин.
– Куда вы собрались, Павел? – спросил Ромашкин.
– Одевайся, и пойдём! – закричал Павел.
– Павел, мне что-то не хочется, – сказал Ромашкин,
но он не сумел отказаться, и вяло поплелся за Павлом.
Это был беспорядочный и шумный вечер. Сначала они пили вино в привокзальном сквере. Час за часом бежали, и Ромашкин по тому, что в окнах появился свет, понял, что наступила ночь.
– Поедем в центр, – предложил кто-то.
В сознании Ромашкина появились провалы, чередовавшиеся с моментами прояснения. Он вдруг увидел себя, сидящим в автобусе рядом с Павлом. Сознание на минуту вернулось к Ромашкину. Автобус повернул влево. Невидимые дома светились окнами.
– Куда мы едем? – спросил Ромашкин.
– В Затон!
Опять сознание Ромашкина заволоклось мраком. Потом он увидел себя на узкой улочке. Ребят было человек пять. Все пели, кричали и смеялись.
Ромашкин, улыбаясь, с удивлением глядел на них. По улице навстречу им шла девочка лет четырнадцати. Они преградили ей дорогу, окружили со всех сторон.
– Как тебя зовут?
 Ромашкину казалось, что все сегодняшние происшествия следуют одно за другим без перерыва и без всякой связи. Худенькая девочка с распущенными волосами и торчащими ключицами на открытой шее отбивалась голыми руками, а её прижимали к земле. Потом послышался пронзительный вопль. Потом для Ромашкина настало несколько минут тёмного забвения, и опять он увидел, точно во сне, что все кричат, машут руками. Сазонов неожиданно выхватил нож. Девочка истерически визжала. Мальчики бросились врассыпную. Смесь ужаса и веселья подняла Ромашкина. Бросившись вперед, он схватил Сазонова за кисть руки. Они несколько секунд глядели друг на друга. Ромашкину было жутко стоять между жизнью и смертью. Вокруг было так тихо, словно всё вымерло.
– Пусти! – выдавил из себя Сазонов.
– Ты не ударишь её, Гоша, – сказал Ромашкин.
– Пусти! – ещё раз крикнул Сазонов.
– Потом ты скажешь мне ;спасибо;.
– Ладно, – крикнул он сердито. – Я потом с тобой разделаюсь.
 Мальчики поняли, что самое страшное пронеслось. Они принялись хохотать и уговаривать Сазонова. Потом они пошли дальше. Майская ночь приятно наполняла Ромашкина радостным трепетом. Волнение, которое было только что пережито, сказалось в общей нервной взвинченности.
 По дороге они много безобразничали. Останавливали прохожих, срывали шапки с них и потом бросали на деревья. Боборыкин избил какого-то мальчика. Они громко пели и кричали. Только Ромашкин молчал всю дорогу.
 Всё, что происходило с этими развинченными, возбуждёнными, пьяными подростками, совершалось быстро и непоправимо. Точно какой-то злой демон овладел ими и заставлял их сквернословить и делать непристойные движения.
 Среди этого чада Ромашкин увидел около себя кричащего Сазонова. Он резко замахнулся кулаком на Ромашкина и ударил. Вместе с тупой болью яркие молнии брызнули из его глаз. Со звериным воем кинулся он на Сазонова, и они оба грохнулись на землю, сплелись руками и ногами и покатились, глотая пыль. Они тискали друг друга, рыча и задыхаясь. Ромашкин уже не чувствовал боли.
Он не помнил, чем всё это кончилось. Он увидел себя в милиции. На нём был разорванный пиджак. Был рассвет. Ромашкин чувствовал себя гадким и уродливым мальчишкой.
 Через некоторое время состоялся суд. За стеклом помещались судьи. Посреди в кресле сидел председатель. По бокам от него – судьи. В большом зале на стульях сидели зрители. В помещении было прохладно, несмотря на то, что на дворе стоял жаркий летний день.
- Подсудимый Ромашкин, суд должен выяснить  обстоятельства   происшествия.   Прошу   рассказать об этом подробнее.
Ромашкин стоял, опустив руки. Он чувствовал себя затравленным и растерянным мальчишкой. Обрывающимся голосом, постоянно мыча, он стал давать показания.
– Скажите подсудимый, – спросил его судья, – Вы участвовали в изнасиловании несовершеннолетней девочки?
– Нет.
– Но Вы там присутствовали. Вероятно, вы были пьяны?
– Да, – ответил Ромашкин.
– Почему Вы подрались с Сазоновым?
– Это произошло неожиданно, потому что мы оба были пьяны.
– Это не умаляет Вашей вины. Я спрашиваю, не было ли у Вас ссоры с ним.
– Нет, не было.
 Его спросили ещё о подробностях происшествия. Затем допрашивали других. Наконец, ушли на совещание, после чего вынесли приговор.
Каждый из подсудимых получил по заслугам, в зависимости от той роли, которую сыграл во всей этой истории. Их отправили отбывать наказание в детскую исправительную колонию. Родители Ромашкина и Сазонова перестали здороваться с Александрой Владимировной. Кто-то им сказал, что если бы школа дала им другую характеристику, то их бы не осудили. В том, что их осудили, оказалась виноватой Александра Владимировна, а не родители.