У окна

Мы стоим у большого окна.
Волнистые тяжелые облака, из которых время от времени проливается холодный апрельский дождик, то наплывают, то расступаются, придавая всему окружающему некую театральную драматичность.
К покатому гранитному подоконнику прикреплена табличка с просьбой не садится на батарею отопления, поскольку она, как и сама церковь, еще с позапрошлого века.
Текст этот обращен скорее к школьникам, которых приводят сюда на экскурсию: посмотреть, какие диковинные механизмы, растения, и образцы посуды привез из дальних путешествий местный священник Густав Юртберг, - талантливый просветитель, собравший богатейшие научные коллекции, писатель, написавший множество книг, и врач, помогавший прихожанам избавляться от страданий душевных и физических. Прожив всего пятьдесят один год, он успел, к тому же, стать отцом пятнадцати детей.
Детально выписанный портрет семьи жизнелюбивого священника занимает всю торцовую стену. Картину создал его современник, немецкий художник, с целью увековечения памяти, вроде фотографий, пришедших позднее на смену таким портретам.
С левого края, на фоне богатой библиотеки, с грамотой в руках царственно восседает сам Густав Юртберг.
Рядом с ним сыновья, а с правого края – его жена и дочери. В те далекие времена воспитание детей предполагало их раздельное содержание.
На переднем плане, почти у ног ученого хозяина - глобус, и диковинный полосато-серый лемур трется о ножку стола. Лемура привезли на корабле, во время полуторагодового плаванья: через Испанию, к берегам Китая, и обратно.
У ног матери люлька с мертвым младенцем. Почти половина детей в семье умерли в раннем возрасте. На картине они изображены не полностью, словно выглядывают из-за спин переживших их братьев и сестёр. И живые, и умершие дети одинаково дороги домочадцам.

У христиан принято поминать по имени, без отчества и фамилии, без должности. Самого близкого мы не величаем титулами, но обращаемся в простоте.
Называя имя, приближаем образ, оживляем в своем сознании, а значит воскрешаем к жизни, и, тем самым, продолжаем его существование.
Но порой, достаточно даже небольшого намека, или мельчайшей детали, чтобы вызвать целую бурю чувств, относящихся к данному человеку.
Я пыталась вспомнить имя умершего друга, но вместо имени видела лишь его улыбку, его лицо, и это, самым непредсказуемым образом породило в моей душе безбрежную, и светлую тоску о нем.
Наверно затем и существуют портреты, фотографии, иконы…

Многочисленная семья священника, в виде последовательно выписанного изображения, время от времени покидает свое постоянное место пребывания, и путешествует по Европе, экспонируется в различных музеях и церквях, удивляя все большее число зрителей уникальной историей восторженной и насыщенной жизни яркого человека.
И трудно себе представить, что оставшиеся после его смерти жена и дети вынуждены были доживать свой век в полной нищете.

Сари одета в нарядное, синего атласа платье на кринолине. Тонкая черная кружевная ленточка украшает высокую шею. Так, или примерно так одевалась жена священника.
- Ты работаешь в церкви? – спрашиваю я её.
- Нет, я учительница в школе, но принадлежу церковному сообществу, и сегодня буду играть в пьесе.
- А что значит твое имя?
- Не знаю. Так назвали. Это финское имя, мои родители финны, они приехали сюда давно.
- Наверняка из тех, кто приехал в шестидесятые годы прошлого столетия, чтобы искать работу?
А чуть раньше, в сороковые годы, во время Советско-Финской войны, более семидесяти тысяч детей были вывезены в Швецию, и размещены по семьям, так и осели здесь впоследствии.
Теперь финский язык второй по распространенности, и соседствует в этой связи с арабским, современным пополнением многонациональной культуры.
- Не странно ли, финны и русские воевали когда-то, а теперь вот ты - финка, и я – русская, мы стоим здесь, в шведской церкви, и говорим о вечном.
- Но ведь так и должно быть, мы ведь за это и боремся.

За спиной Сари заполненный светом алтарь. Проникая сквозь цветные витражи, сиреневые острые лучи скрещиваются в воздухе.
Там, где обычно располагается главный образ - Распятие, Снятие с креста, или лик Богоматери с младенцем, - во всю высоту апсиды необычный сюжет: с помоста, характерным жестом повернутой руки, обращается к собравшимся, (а это и есть все мы, пришедшие в церковь), - Понтий Пилат; чуть позади него молчаливый Христос, - в тот самый момент, когда людям предстоит решить, кого выбрать: Варавву, или Христа?
Перед лицом навеки обреченных быть вместе символов добра и зла, - каждому надлежит сделать выбор: остаться ли в числе тех, кто, считая себя судьями, кричал: «Варавву!», или, сохранив верность человеческому естеству, остаться человеком…
И крайне важно понимание сути выбора, значение этой конкретной минуты в последующем ходе событий.

Здесь, в тишине храма, смятение и сопереживание случившемуся соседствуют с уверенностью в назначенности, в том, что страдание и боль обязательно воплотятся в свет, и добро победит.
С каждым днем все яснее бессмертие данной истины.

- Вокруг этого образа много споров, - говорит Сари, считают, что Пилат затмевает Христа.
- Но ведь так только кажется на первый взгляд. На самом деле композиция и размещение не влияют на знаковость фигур. Они в этот миг равны. Ибо, мудрость жеста «Выбирайте!» несет величайший смысл.
Это та самая формулировка, с которой предстоит существовать отныне и вовеки, помня, что выбранный путь и есть жизнь.
Понтий Пилат и Христос неразделимы. И сила зла в данном случае равнозначна силе добра.
Чтобы воскреснуть, выполнить свое предназначение, Христос должен был умереть, а в этом ему соучаствовали и Иуда, которого принято считать предателем, и Понтий Пилат, которого принято считать палачом.
Без них возвещённая история не могла бы стать реальной. Кто-то должен был принять на себя роль зла.
Ученик Христа, наверняка понимающий, что ждет его впоследствии, и Понтий Пилат, умывающий руки, - они представляли, какова убийственная тяжесть этой ноши, и сделали свой выбор. Разве нам судить о правильности и значении его.
Совсем иная ступень признания, основанная на жертвенности и боли, известная самому Христу. Потому так спокойно стоит он чуть позади Понтия Пилата, и ждет, какой выбор сделает каждый. Ведь всё уже известно: все должно случиться так, как написано.

Застывший жест вовлекает в осмысление, и призывает к действию.
Но и то, что происходит здесь и сейчас - не менее важно.
Мы существуем в бесконечном взаимодействии: образ этот, вместе с историей, и посылом, который он несет, оживает лишь тогда, когда мы на него смотрим, и воплощаем в сознании, наделяем его индивидуальным опытом. Рассматривая одну и ту же картину, я, например, увижу красные, натруженные руки, и почувствую степень тяжести пройденного этим человеком пути, а кто-то увидит небесно-голубые глаза, и почувствует сходство с нежно-любимым другом…
Однако, если люди перестанут приходить сюда, смотреть на эту картину, вспоминать, то сама по себе она жить не сможет.
Образ существует и несет свое послание миру только во взаимодействии с конкретным человеком, смотрящим на него.

И у каждого свое уникальное прочтение этой минуты. Возможно, кому-то выбор и не нужен вовсе, поскольку есть многое другое, что позволяет заполнять жизнь разнообразием картинок: легким касанием перекатывая страницы вебсайтов в мобильных устройствах.
Возможно, для кого-то выбор пока не существует как понятие в повседневности. Возможно, кто-то пока не сделал выбор, а у кого-то все уже позади. Может быть, кто-то в этот миг остановился в пути, или поднимается, чтобы идти дальше, выше.

Это лишь доказывает невозможность всеобщего равенства, как и невозможность уравнения.
Ведь все мы, каждый в отдельности, несем свою индивидуальную, (непосильную) ношу. 

И быть вот так застигнутой в этой точке времени, у окна - не просто находиться тут, приехав на экскурсию, или вбежать в церковь, вымокнув под дождем, - о, нет, - за этим целая жизнь с потерями и обретениями, с взрослением и пониманием, с разочарованиями и возрождением; за этим целое путешествие от того, что было, к тому, что твориться сейчас в таинственной глубине бессмертной души.
Это сродни полету птицы, которая не просто перелетает, а парит, наслаждаясь бесконечностью и чистотой простора, и непостижимостью времени.

Скоро начнется представление.
Сари будет играть жену священника, оставившего миру свои изобретения, и воскресит этот образ со всеми выжившими, и мертвыми детьми.
И оживёт загадочное пересечение в алтаре волшебных лучей любви и света, на фоне символов добра и зла.
И воздух наполнится покалывающим в животе ощущением понимания выбора.
А кроме того, существуют спасительные традиции, требующие соблюдения принятых в обществе норм поведения и правил.
И, для начала, просто не надо садиться на батареи, они ведь из прошлого.


Рецензии
Интересный рассказ. Многогранно, многоэтажно. Впечатляет Ваш текст!

Артур Грей Эсквайр   16.05.2017 01:06     Заявить о нарушении
Благодарю Вас!

Вера Стремковская   16.05.2017 11:06   Заявить о нарушении