Сказка об эволюции

                ARMARIUM BOHEMICA


                Miscellanea


Литературные переводы Юрия Владимировича Мещаненко



                               ЯРМИЛА ГАШКОВА



                                  РАССКАЗЫ

                  о слабых женщинах и сильных мужчинах

                                  и наоборот




Издательство: "PRITEL KNIHY"
Прага
1927
Страниц: 224



                          СКАЗКА ОБ ЭВОЛЮЦИИ

                              (Стр. 129 — 138)


— «Этот наш папаша такой странный, — сказала пани Коржинкова, когда он бросил в нее солонку. — На него иногда находит такое настроение, что у человека не укладывается в уме».

   Тогда пан Коржинек просматривал практическую психологию и узнал, что резким сменам настроения подвержены  в основном гении.

   Ему тут же всё стало ясно. Он проследил свою гениальность аж до прабабушки, и выяснил, что его отец был алкоголиком, дедушке же было семьдесят лет, когда он породил отца, а прабабушка была двоюродной сестрой своего мужа.

   Он признал, что уже достаточно выродился, чтобы мог быть гением, и прекратил вообще разговаривать с женой, у которой констатировал паралич, потому что у неё было ускоренное чувство обоняния.

— «Опять ты высыпал табак из трубки в угол», — говорила она каждый раз, входя в комнату.

— «Молчи, Соломон», — отвечал с презрением пан Коржинек.

   Собственно, это означало «Молчи, паралитик», потому что "Песнь песней" изобилует ароматами, а пани Коржинкова не разбиралась в таких тонкостях.

— «Сошёл с ума», — жаловалась она, плача, соседке, пани Громадковой.

— «Сдал бы её в какую-нибудь лечебницу, но не на что», — жаловался друзьям пан Коржинек.

   После этого пан Коржинек начал одеваться элегантно и небрежно, как приличествует гениям, и начал проводить вечера в обществе профессора Кауцкого, у которого была дочь.

   Увлечением профессора Кауцкого была эволюция.

   При каждой встрече пан Коржинек узнавал об углероде, который дал первую жизнь клетке, о клетке, которая развилась в червя, о черве, который стал миногой, о миноге, которая за тысячелетия превратилась в приличную акулу, о рыбе, которая вылезла на берег и стала ящером и жабой.

— «Из лягушки, — продолжал через неделю уже абсолютно самостоятельно пан Коржинек, — вылупилась птица, из птицы обезьяна, а из гиббона, который поёт гаммы, роскошное творение — барышня Эрика».

   Он посмотрел  на барышню Эрику таким извиняющимся взглядом, что она покраснела, как роза.

   Пан профессор рассказывал о ледниковом периоде, когда ледники заблестели в Европе, северной Азии и северной Америке, а в это время для барышни Эрики и  пана Коржинки расцветал май.

— «Человек ледникового периода, — излагал профессор Кауцкий, — вступил в этот период, поросшим шерстью, как обезьяна. Но уже вскоре его идеалом стала нагота».

   Барышня Эрика склонила глаза.

   Пан Коржинек чувствовал, что его идеал гармонирует с идеалами ледового периода. Он рассматривал барышню Эрику, как бы раздевая её.
 
— «Я принесу немного чаю», — сказала барышня Эрика, чтобы скрыться от его взгляда.

   Пан Коржинек остался наедине с паном Кауцким.

   Профессор начал главу об эволюции супружества.

   При этом демонстративно глядел на пана Коржинка, но пан Коржинек беспокойно вертелся и только отмечал: «Интересно, по-настоящему интересно».

— «Как видим, — излагал профессор Кауцкий,  что уже в самом начале клетка искала клетку, бацилла — бациллу. Индивидуум желал слиться с другим индивидуумом и заложить, таким образом, фундамент вечности своей эволюции, единственному бессмертию, которое существует в космосе».

— «Я думаю, — ответил осторожно пан Коржинек, — что такое бессмертие ничего не стоит. Человек, например, мальчик — кто ему гарантирует то, что из мальчика по законам эволюции  не станет за несколько тысяч лет что-нибудь абсолютно иное, например, страус?»

   Пан Коржинек разгневался. Страус означал для него возврат на несколько сотен тысяч лет назад.

— «Мужчина, — выкрикнул, — Вы знаете, что это такое, страус? — Страус это животное», — пролепетал пан Коржинек, но обрадовался, что избавился от главы про супружество.

— «Страус стоит выше первого позвоночного — над рыбами, но ему ещё далеко до высшего млекопитающего, человека. Наши дети должны стоять выше нас, должны совершенствоваться, облагораживаться, эволюционировать. Ваш сын, который унаследует ваш твёрдый скелет и чёрные волосы вашей жены».
 
   Пан Коржинек вспотел. Его жена была блондинкой.

   В этот момент вошла черноволосая барышня Эрика, с самоваром.

— «Простите, пожалуйста, — прошептал пан Коржинек, — но я не хочу иметь детей».

Барышня Эрика покраснела от прилившей крови.

   Сопротивление пана Коржинка немного надломилось при взгляде на её румянец.

   Он заколебался и добавил неуверенно:

— «Я не сумел бы их воспитывать».

— «Воспитанием детишек, — вступила в разговор барышня Эрика, преодолев свою девичью стыдливость, — занимается не муж, а жена. Муж детей обеспечивает, женщина их воспитывает. Интеллигентная женщина из наших кругов досконально изучила в школе психологию, педагогику и домашний труд и знает, когда нужно связать новый слюнявчик, а когда пора начинать  воспитание ребёнка. Я училась всегда только на одни единички*. Показать Вам аттестат зрелости?».

— «Воспитание, — сказал строго профессор Кауцкий, — нужно начинать уже в чреве матери».

— «Извините, — сказал пан Корджинек, у которого закружилась голова, — я уже должен домой. Забыл накормить канарейку. Может погибнуть».

   Выскочил из дверей в то время, когда барышня Эрика тихо прошептала:

— «Какой нежный и добрый. Забыл накормить канарейку».

   Пан Коржинек торопился домой. Он не думал о клетке с канарейкой, думал о пани Коржинковой, о том, что она  — единственное препятствие его счастью в любви, а также предупреждающим знаком, что и женщина подчиняется законам эволюции: из сладко щебечущей и молоденькой становится болтливой и старой.

   Несколько дней просидел пан Коржинек дома на диване.

   Пока она мыла посуду или ремонтировала его бельё, размышлял пан Коржинек об эволюции, параличе, гениальности и причинах разводов и вёл много длинных споров с самим собой.

— «Осёл, — повторял снова и снова, — недостаточно тебе одной беды? Ты уже обжёгся один раз? А ведь она была до замужества девушкой, как овечка, а потом пошли поцелуи...»

   Пани Коржинкова тайно плакала, вспоминая поведение мужа

— «Вы только подумайте, — говорила на лестничной клетке, — открыл вчера консервную банку сардин и заговорил сам с собой. Говорит: «Человек, собственно, поедает своих прародителей». Я встряхнула его, говорю: «Что с тобой, опомнись», а он мне на это отвечает, что я ещё рыба, и было бы лучше, если бы я была немой. А был такой хороший человек; известно, иногда распустит руки, иногда покричит немного, но у кого нет недостатков, ну, и мой бедняга...»

   Позже в воображение пана Коржинка вкрался ледниковый период и барышня Эрика, абсолютно голая, но с повязкой на бёдрах, которая означала, что она не голая, а в халатике. В пещере горел большой огонь, который позволял, чтобы и пан Коржинек был в халате — он имел подвешенный на груди зуб медведя.

   В пещере периодически появлялась, тут и там, пани Коржинкова.

   Фантазия не позволила халата для пани Коржинковой. Она укрыла её шкурами от головы до пят, и пан Коржинек говорил во сне то, что говаривал несколько лет назад:

— «Половину тебя вижу, а достаточно — уже четверть тебя».

   Он выкрикивал иногда это так громко, что пани Коржинкова будила его заботливым вопросом: «Что тебе привиделось, папаша?» В таком случае пан Коржинек объяснял, что ему снилось, как его мучают кошмары. Он говорил это тихим успокаивающим голосом, потому что в последние несколько дней утвердился в мысли о том, что его жена имеет паралич. Она нежно гладила его волосы и только бездумно кивала головой.

   Убеждённая им в его теории эволюции, садилась рядом на диван, и жалостливо улыбаясь говорила:

— «Из гусеницы развился таракан, из таракана поросёнок, из поросёнка — голубь, правильно, старый? Но ты не расстраивайся, всё опять будет хорошо, а когда на тебя начнёт наступать ледниковый период, мы растопим все печки и поедем на прогулку с паном доктором».

— «Отдам её в сумасшедший дом», — решил пан Коржинек.

   Тут же явилось ему видение прекрасной Эрики, но он затряс головой отказываясь:

— «Это ещё не означает, что я хотел бы снова жениться. Зачем мне это нужно. Особенно сейчас, когда мне можно будет, наконец, использовать мою гениальность».

   И начал со смаком просматривать ряд знаков своего вырождения.

   Взял кусок бумаги и написал:

Байрон и Мендельсон были горбаты …

Демосфен, Эзоп, Виргилий и Дарвин были заиками ...

Кант, Ньютон, Вольтер были бесплодны — у меня тоже нет детей.

Данте в 9 лет написал сонет — я — изложение «Мой пенал».

Тассо в 10-летнем возрасте писал стихи — и я написал стихотворение:

  «Наш учитель идиот
— Кругом голова идёт».

Гёте  в 10-летнем возрасте написал новеллу на семи языках — я переписывал „Orbis pictus“**.

Моцарт в 6-летнем возрасте давал концерты — я исполнял в 3-летнем возрасте «На том лугу зелёном».

Дарвин не верил в гипнотизм — я тоже не верю в предрассудки.

У Наполеона сводило левую руку —  и у меня в левой руке покалывает.

Сократ беспричинно танцевал и прыгал на улице — я это делал уже в раннем детстве.
 
Цезарь, Достоевский, Мольер, Флобер страдали эпилепсией — этого простые пациенты не поймут.

Ришелье в припадках думал, что он конь — меня тоже называют ослом.


                * * *


— «Что ты пишешь, папаша?— спросила пани Коржинкова, — ты, ни о чём не беспокойся, скоро снова всё будет хорошо. Мотыльки превратятся в летучих мышей, мыши — в тюленей».

— «Гусыня!» — выкрикнул пан Коржинек, но тут же его охватило острое чувство жалости и сострадания к бедняге. — Я имел в виду гусыню, которая разовьётся в тюленя, это не должно тебя рассердить. Так что удобнее присаживайся и успокойся. Я всё организую, кстати, не хотелось бы тебе отправиться на прогулку в карете? В Стромовку или на Летну?***»

   Пани Коржинкова утёрла слезинку и подумала:

— «Господь Бог с нами, уж совершенно запутался, — и быстро воспользовалась его настроением прогуляться: — Проедемся, старый, проедемся».

   Вышла из комнаты и расплакалась за дверями.

— «Но в дом сумасшедших, мой бедный папаша!...»

   Пан Коржинек также позаботился о перевозке в дом сумасшедших и на всякий случай попросил приготовить смирительную рубашку.

— «Так уже прибыли, милостивая пани», — сказала дворничиха заплаканной пани Коржинковой.

   Пани Коржинкова утерла глаза фартуком.

— «Папочка, — весело прокричала в комнату, — пойдём, карета прибыла, едем в Стромовку».

— «Всё идёт хорошо, — подумал Коржинек и быстро оделся.— Так ты возьми шляпку — ну, и хорошо бы взять с собой ночную рубашку, если вдруг останемся где-нибудь на ночь».

— «Но в этом нет необходимости, старичок».

   Дворничиха ущипнула пани Коржинкову:

— «Только не дразни его, пусть делает, что хочет».

— «Хорошо, папаша, я возьму всё, о чём ты думаешь».

   Пан Коржинек разложил чемодан и начал складывать в него бельё и платья своей супруги. Пани Коржинкова грустно покачивала головой.

   Пан Коржинек склонился к дежурному санитару и прошептал ему на ухо:

— «Совершенно обезумела».

   Этот момент дежурный санитар ловко использовал и натянул на него смирительную рубашку. Прежде чем пан Коржинек понял, что происходит, ему завязали длинные рукава смирительной рубашки вокруг тела. Для обороны у него остались только ноги, которыми он бешено начал бить вокруг себя, выкрикивая «убийцы» и «патруль».

   Его спустили вниз по лестнице — и через полчаса за ним закрылись ворота дома сумасшедших.


                * * *


   Профессор Кауцкий отважился посетить пана Коржинека, чтобы убедить его в практической пользе супружества для удержания и совершенствования вида.

   Дочь у него дома сидела с покрасневшими глазами, мясопуст уже приближался к окончанию.

— «Я правильно попал, — спросил у пани Коржинковой, — к пану Коржинеку?»

   Пани Коржинкова грустно вздохнула и пригласила его войти. Пан профессор бросил взгляд на её озабоченную голову.

— «Ага, —подумал, — это его мать».

— «Милостивая пани, — вежливо извинился, — извините, что я позволил себе... Но это всё мелочи, если мы представим себе что-нибудь безмерное, как космос, а напротив клетка, незаметная клетка, которая в этом космосе перемещается.
Если мы чувствуем необходимость упасть перед чем-нибудь на колени, так это тот элемент, который имел «способность развиваться, проживать жизнь за жизнью, миллионкрат возродиться заново в потомстве в форме всё совершеннейшей и высшей...»

   Пани Коржинкова испугалась и отступила к дверям.

— «Желание подгоняло клетки навстречу друг другу, невыясненное, неосознанное, творящее мироздание желание, то самое желание, которое гонит молодых людей в объятия, которое сделает женщину матерью, которое даст силы плоду, чтобы за девять месяцев после зачатия быстро прошёл всеми фазами эволюции, чтобы из клетки стать червем, рыбой, обезьяной и наконец родиться на ступеньку ближе к цели этого желания, которая требует всё выше и выше».

   Пани Коржинкова отступала, пан Кауцкий наступал. Наконец она оказалась у дверей, выскользнула через них и закрыла на замок. Её сердце стучало. Она была на лестнице. Пан профессор приложил губы к замочной скважине и продолжал:

— «И потому нашей повинностью есть — жениться. Дать выразиться стремлению, которое живёт в нас. Дети — это наше бессмертие, наша вечность, наше возрождение; для следующих за нами поколений наши идеи дозреют через миллионы лет после нашей смерти, улучшенные миллионами жизней наших потомков, аж к звёздам...».

   Профессор Кауцкий обнаружил, что ему никто не открывает, и застучал кулаками в дверь.

   Пани Коржинкова читала «Отче наш». По лестнице взбежала дворничиха:

— «Милостивая пани, из этого дома сумасшедших снова к нам и снова  на возе, дайте мне для них какую-то «свободу принятия решений», я её верну».

   Пани Коржинкова указала на дверь, в которую колотил пан Кауцкий.

   Когда пан Кауцкий встретился во втором классе дома сумасшедших на Карловой с паном Коржинеком, оба были одеты в красивые смирительные рубашки. Таким образом, для низ отдалился день освобождения, но означало это и конец их надежд на какую-либо реализацию представлений пана Коржинка об идиллии  времён ледникового периода.

   Через неделю понял пан Коржинек, что говорить об эволюции не рекомендуется и перестал признавать вырождение своих предков, так же, как и собственную гениальность. Он уже не утверждал, что его жена — паралитик и не высказывался об умственных способностях Соломона. Его отпустили домой на побывку.

— «Адама Бог слепил из глины,  а жену ему — из ребра», — говорил, когда возвращался домой на свой диван.

— «Амен», — приговаривала благочестиво пани Коржинкова.



                Примечание переводчика



*В чешской школе наивысшей оценкой по шкале знаний является единица, наихудшие знания оцениваются пятёркой.

**„Orbis pictus“ — «Мир в картинках» иллюстрированный учебник для детей Яна Амоса Коменского, Нюрнберг, 1658 год.

   
***Стромовка, Летна — районы и парки в Праге.



                * * *