Бетонная пыль

С серой от бетонной пыли головой, росчерком влажной ссадины на щеке, он подогнул ноги и водрузился. Острые коленки вылезли сквозь прорехи в драных джинсах, чья-то рука в обломках кирпичей шевельнулась, пальцы в предвкушении заворошили.
– Эй, протяни руку помощи.
Он достал контейнер и даже сломанную пополам вилку. В ярко-розовый рот отправилась наструганная капуста, и хруст её был почти как жалкий треск сложившегося несколько минут назад факультетского здания. Закричала женщина.
– Хэээй, – рука завозились отчаяннее, – ты бросишь нас здесь?
– Двинешься, и завалит остальных.
– Хоть воды дай.
С щеки начало капать на грудь. Внутри, под стопами, одни и те же голоса, сливаясь в хор, звали по именам. Им в аккомпанемент плач, вместо ударных – вой искалеченных. С усилием удерживаемая внутри капуста хрустнула особенно сильно, он сплюнул зуб по растянутой параболе. Тяжёлая капля упала с губы. Вдалеке завыли сирены.
– Какого хера ты там уселся?
– Я не сижу.
– Ты хромал, пока сюда полз. – пальцы подобрали кусок кирпича и бросили в направлении голоса. – Наебать меня собрался, сидун? Сидец.
– Ты вообще не в состоянии заткнуться?
– Да у меня размозжённая первокурсница под боком, – ладонь похлопала по крошеву, поднимая облачко пыли – слабо сравнимое с тем, что накрыло место обрушения плотным туманом, – Иди сюда, пацан.
Крышка завинтилась, начавшая отекать лодыжка отозвалась тупой болью. Или острой. Он поднял взгляд – два торчащих сука арматурин и один перелом бетонной плиты до точки назначения – и перевалился на колени, посильно оберегая ногу. Истерический голос сирен, как сквозь вату, не приближался ни на миллиметр. Осколки стёкла чесали по коленям, рука нетерпеливо щёлкала бетонную крошку.
– Ты там плевать на меня хотел, да? – голос терял в нервозной приободрённости с каждой прошедшей минутой.
– Ты чего вообще хочешь от меня, – на вопросительную интонацию сил не было, расширившиеся однажды зрачки, поглотившие радужки в своём болевом рефлексе, даже не думали опадать, поэтому он по-кротовьи щурился, примеряясь к излому как альпинист перед перевалом.
– Первокурсница укорительно на меня смотрит, чувствую себя как на экзамене. – пальцы застыли недособранным кулаком, затем снова бесцельно зашевелились.
– А ты прогуливал занятия весь семестр? – он сжал губы и выдохнул носом, пуская тугие пузыри, пока вес приходился на одну коленку, и с кошачьей нежностью под кожу влезал весь колючий мусор, какой был в наличии. Не сразу осозналось приятное тепло на губах, так что пришлось растереть по лицу ещё немного пыльной грязи. Влажное тепло возобновилось, захотелось плеваться.
Голос издал скрипучий звук из сдавленных лёгких и стих. Ладонь замедленно похлопала по расчищенной полянке.
– Шутник мне нашёлся на голову.
– Ты первый это начал, – он наконец перевалился и начал сползать ниже. Щеку жгло, коленки жгло, щиколотка гудела и отказывалась поддаваться на последний рывок. Пыль на своей границе окрасилась голубыми вспышками, крики слабости вмешали в себя сильный отрывистый лай – такой же вопль паники, только пропущенный сквозь фильтр приказа.
– И вообще, тебе на голову нашлась кирпичная стена, – сказал он, наконец достигнув расстояния вытянутой руки.
– Тупой засранец, – прокашлял голос в крошечную щель, – почему ты там сидишь, а я должен тут сдохнуть? – кисть раздражённо указала пальцем на приползшего. – Наверняка сопляк зелёный.
– Тавтологиями говоришь, дед.
Голос в ответ забулькал, ладонь дёрнулась и сгребла в себя мусора, без жалости пропарывая ногти и пальцы давлением о кирпичи. Один ноготь уже отсутствовал.
– Эй, ****юк, – голос смазал границу между мольбой и наездом, и вздохнул глубоко, будто специально, чтобы стало заметно, с каким трудом ему это даётся, – возьмёшь меня за руку?
Он придвинулся ближе, насколько позволяли силы, утекающие будто закручивающаяся в слив вода, стремительно и безапеляционно.
– Настолько страшно?
– Кажется, угроза гейских слухов неактуальна, – голос выдохнул сипло, ладонь не без усилия выпустила из мёртвой хватки куски стёкла и бетона и кирпичей и всего, из чего могло состоять здание, полное людей. Только в разных пропорциях.
Выпустила и раскрылась грязным пятном, уродливым цветком посреди кошмара. Он протянул руки, выдернув пару стеклянных лепестков, и накрыл ладонь своей, пропустив пальцы между чужих. Они задрожали.
– Глаза слипаются, – голос стал ощутимо тише, и обладатель его ещё раз вздохнул с усилием. – Вот непруха.
Он сгорбился и подложил вторую ладонь под ту, к которой проделал такой длинный путь в четыре человеческих шага. Усталость навалилась отсыревшей подушкой.
– Страшно умирать?
– А? – скрипучий усталый бред едва проснувшегося. – Нее, не то слово. Ты тёплый, а эта блондиночка явно сейчас расколется, куда так спешила из аудитории.
– Расколется, да.
– Боже, – тихий вдох носом и обрывки захлёбывающегося шёпота, – ну почему ты такой...
Захрустело крошево под ботинками крепких фигур, окрики стали громче, струи света сновали вправо и влево. Когтями собаки взрывали всё, что сыпуче поддавалось, одна загавкала – и все фонари указали на ободранную фигуру. Одни чистые глаза на лице, на щеке подсыхает, из носа всё ещё течёт, собираясь на подбородке в сталактитовый сгусток, с губ капает, когда он шевелит губами.
– За мной пришли. – говорит он, и снежно–яркие белки глаз смещаются, опуская взгляд к коленям и рукам. – Не дай ей обмануть себя.