Спасение. Два печально-мудрых океана -глава третья

Со времени моей беседы с Делэй прошел целый миллион световых лет где-то в космосе и всего неделя в календаре. Всё это время на меня снова и снова накатывали приятные волны воспоминаний, слова отдавались призрачным эхом, а рождённые в тот день мысли всё повторяли выученный вальс, как на видеозаписи. И я с удовольствием, совершенно неожиданным для себя самого, отдавался фантомам прошедшего дня…
Как-то – то ли ляпнув межу делом, то ли хорошо обдумав – она сказала о «прослойке мира, где прячется самый настоящий монстр». Мол, люди постоянно бегают и копошатся, а как только остановятся – тут же попадут во владения этого чудовища, он обхватит их своими лапами, запустит склизкие щупальца в воспоминания и душу… поэтому люди, только почувствовав чудище за своей спиной, тут же придумывают себе «101 важное дело» и продолжают бежать… от монстра, от мыслей, от себя и самой жизни…
«Слушай, а встреться с ним как-нибудь вечером, - предложила Делэй, словно говорила об обычной прогулке с друзьями. – У него совершенно очаровательная мордочка и два печально-мудрых океана под дедушкиными очками…»
Что за глупости? Чистой воды бред. «Прослойка мира»? «Монстр с очаровательной мордочкой»? «Два печально-мудрых океана под дедушкиными очками»? сказки, небылицы и глупости! В это поверят только пятилетние дети.
Но, вопреки своим собственным убеждениям, я… Нет. Не я… мой разум сам, втайне от меня, принял решение, а тело, без моей воли или приказа, выполнило коварный план «серого кардинала». И вот в один из вечеров я обнаружил себя в кресле гостиной.
Комнату затопила голубая полутьма вечера, и мне казалось, что лежу я на дне океана. Такая громоздкая тишина, совершенно непривычная, давит со всех сторон, ломая кости, а мысли – чужие и неожиданные – звучат оглушительно громко. В помещении крепко устоялся колкий и холодный вкус трагической печали. Даже пахло всё чужим и откинутым на многие года… кожу неприятно кололи холод, тишина и одиночество. Мне было некомфортно находиться на этом «морском дне». Я действительно хотел занять себя каким-нибудь делом, и совершенно не важно – по-настоящему нужным, например, подготовиться к сессии, или совсем бесполезными – уставиться в старый-добрый зомбоящик или нырнуть в омут социальных сетей -  мне просто хотелось убежать от сюда, поскорее убраться в свой, вечно мечущийся мир. 
 Однако, к своему изумлению, я продолжал сидеть в том кресле и всматриваться в полутьму. Всё казалось совершенно чужим, как будто здесь никто никогда не жил и жить не будет… Ни об одной вещи я не мог сказать «моя» или «родная». Всё было отрешённым и бесконечно далёким.  Всё просто «было», не более. Всего лишь предметы в моей квартире, с которыми меня едва ли что-то связывало. Даже фотографии любимых друзей и лучших дней жизни, которые так хочется вспоминать снова и снова, парочка «настоящих» книг, одни из тех, что написаны точно о тебе, и медали за призовые места в соревнованиях, азарт от которые до сих пор не полностью растворился в крови – всё казалось просто сторонними объектами. Громоздкие вещи, напоминающие камни на морском дне, не могли заполнить всепожирающую пустоту, которая как вакуум сжимала нутро в тугой комок. Моя комната, мой маленький мир был полностью опустошён, и пустое пространство казалось гигантской «вечерней» дырой. Уныние и грусть звёздной пылью устелили мебель, пол и серый призрак, развалившийся в кресле, который словно боялся случайно смахнуть этот неземной шельф и потому не двигался.
Точно отрезанный от всего мира, покинутый и забытый, я решил помучить себя одним из самых страшных зол, и, как нестранно, благ, вверенных человеку Богом – я отдался на съедение мыслям. (Где-то блеснули два печально-мудрых океана, под дедушкиными очками…). В голове ползали, шуршали и копошились грустные, потерянные мысли. Они шептали мне миллионом шелестящих голосов, их послания как звуковые волны сталкивались, накрывали друг друга, перемешивались и, наконец, рождали единое озарение – а ведь в итоге конец будет именно таким… Небытие. Забвение. Смерть. Все надежды и стремления утонули во мраке вечера, как солнце утонуло за горизонтом, а одинокие звуки увязли в тишине. Зачем что-то делать, возводить до небес башни из подвигов, стараться принести в этот мир нечто новое и небывалое, если в конце всё смоет, затопит и поглотит чёрная река дремоты? Для чего мне нужно бежать сломя голову к призрачной дымке, «мечте», едва заметной где-то далеко впереди, если в конце всё уместиться в тире между двумя датами? И зачем вообще жить, если единственная гарантия в этом мире – смерть?..
Мысль эта была настолько печальна, что заплакало само небо. Все слёзы, что люди проливали подавленные удручающей предопределённостью или прятали в глубине сердца, в борьбе за жизнь, сейчас сконденсировались в одной огромной туче, заполонившей небо, и устремлялись на землю. Как будто сотни тысяч, или даже миллионы уже отчаявшихся бедолаг залезли в огромный кусок тёмной ваты и плачут… просто плачут, смиряясь с безысходностью. Капли стучали в моё окно, просясь зайти, а может, приглашая выйти… И с каждым стуком я всё отчётливей слышал в своей голове ужасающе-трагические мысли. А вдруг дождь всё же приглашает меня поплакать вместе с ним и разбиться об асфальт, как и тысяча капель? Что, если умереть – это единственное что по-настоящему должен сделать человек? И что, если единственный миг, ради которого люди рождаются – то самое мгновение на смертном одре, где показывают чертовски маленький «фильм»?
Я почувствовал, как призрачные щупальца охватывают меня и пытаются затащить в бездну…
Мне показалось, что я увязал в кресле, погружался в этой тёмно-голубой безнадёге вечера. Лёгкие налились тяжестью, и мне померещились пузырьки воздуха, когда я выдохнул. Глаза начали слипаться, и я был уверен – сон, наваливающийся на меня тяжёлой тучей, будет вечным. Я тонул. Шёл на дно. Погибал… Воздух в лёгких закончился, а глаза закрылись сами собой. По телу проносились волны простого блаженства, какие чувствуешь, когда после напряжённой недели или месяца просто падаешь на кровать и можешь наконец-то выспаться. И я засыпал, погружал в вечную дремоту и отдавался в объятия смерти… наконец-то я высплюсь…
И вдруг раздался радостный визг. Словно сияющий, сотканный из света меч одним взмахом прорезал безысходность, отрубил щупальца монстра и вспорол тишину.
Меня как будто ударило током, точно вернули к жизни дефибриллятором. Я подскочил, в два прыжка преодолел комнату, рывком чуть не сорвал штору и уставился в окно, ища взглядом рыцаря с Экскалибром. Стоило ли мне удивляться тому, что «рыцарем» оказалась Делэй резвящаяся под дождём?
Босоногая Делэй кружила, специально стараясь попасть в каждое водяное зеркало на асфальте, и тогда оно взрывалось водяными, режуще-холодными осколками. К её телу прилипло мокрое летнее платье, но ни одно движение не стесняло смущение, словно во всём мире осталась только она одна, совершенно свободная от чужих мнений. Руки были распростёрты, как будто она пыталась обнять само небо, впитать в себя весь дождь. Делэй запрокинула голову, точно подставила мордашку тёплому душу, и холодный дождь ласкал её лицо. Даже с седьмого этажа я видел солнечную улыбку этой чудачки. Её движения – лёгкие и свободные, счастье, облачённое в прыжки и взмахи рук – словно разбивали  окаменевшую печаль и прославляли жизнь. Делэй плясала так заразительно, что сама смерть, укутанная в чёрное уныние, не могла усидеть на месте и закружилась в древнем танце, с каждым поворотом всё отдаляясь и отдаляясь в своё небытие. И в этом простом, и в тоже самое время невероятном чуде было точно зашифровано великое послание миру. «Да… - крылось в послании. – в конце нас всех поджидает смерть. Это неизбежно и даже правильно.  А значит глупо оставлять счастье «на потом». Всё равно что откладывать своё любимое лакомство, пока оно не испортиться. Надо быть счастливым в единственный существующий миг – здесь и сейчас. Поэтому рискуйте, срывайтесь с места, будьте странными, путешествуете, решайтесь, и проживите жизнь уникально – по-настоящему счастливо»
Чудачка танцевала в упоительном самозабвенно, отдавшись ласкам дождя.
  И Делэй была счастлива. Была жива и неподвластна смерти. Из-за неё вся эта печаль и уныние казались неправильными, ошибочными, не естественными. Нет, не грустить надо, а радоваться! Вдруг я понял, что улыбаюсь…
И тут меня призрачной тенью коснулось осознание. Мозг вновь быстро принял решение, а тело поспешно пронялось выполнять. Я на лету схватил зонтик и обулся, каким-то чудом успел закрыть дверь, не иначе как телепортировался на первый этаж и раскрыл тяжёлую дверь подъезда, окунаясь в зябкую прохладу. Очень быстро моя кожа стала гусиной, и я поёжился от холода. А чудачка Делэй всё кружила и скакала, всё танцевала под холодным дождём. Босиком, в лёгком летнем платье. А ведь в тот день, когда я впервые её встретил, она была одета точно так же. Делэй совершенно хрупкая и такая ранимая, что кажется – подует ветерок, и чудачка рассыпается в звёздную пыль, уносясь в вечность. Что уж говорить, о том, чтобы простыть после дождя!
Я набрал в лёгкие побольше воздуха и крикнул её имя.
Делэй вздрогнула и остановилась. На какое-то мгновение мне показалось, что она, как кошка, просто убежит в свой тайный домик. Но человеческое любопытство победило в незримой борьбе, и чудачка пошла ко мне. Я, раскрыв зонтик, точно щит от противных капель, пошёл к ней на встречу. Мы столкнулись на середине дороги и долгое мгновение смотрели друг другу в глаза, решая, что же делать дальше. Зонт ограждал нас от всего мира и как будто остались только мы. Через миллиард световых лет моё оцепенение спало, и я взял Делэй и потащил к подъезду. Разбивая лужи, мы забежали во внутрь и нырнули в лифт. Пока я возился с зонтиком, Делэй с интересом рассматривала маленькую, поднимающуюся вверх, комнатку, словно впервые была в такой. Она изучала дурацкие надписи, как будто написанные они были на древнем языке, разглядывала забытый коробок спичек, точно он был из другого мира, пыталась расшифровать инопланетный код из выжженных цифр этажей. Я слишком быстро справился с зонтиком и позволил взгляду скользнуть в сторону чудачки. Её светлые волосы взвились от дождя, и теперь напоминал золотое руно. По её телу, от самой макушки до ног, сбегали холодные слёзы неба. Белое, полу –просвечивающие платье облепило на удивление идеальную фигуру… кхем. Двери лифта распахнулись, и мы вышли на пустой унылой лестничной клетке. Я недолго сражался с ключами и открыл дверь в квартиру, где только что едва не погиб. Чудачка зашла, внимательно рассматривая каждую мелочь и не интересуясь большими, бросающимися в глаза вещами. Я вошёл в след за ней, закрыл дверь и принялся стаскивать тяжёлые, промокшие кроссовки.
Я уже хотел сказать чудачке: «разувайся», но она была босой… не было у неё ни куртки, ни сумочки, даже самой маленькой, ни просто мобильного телефона или ключей. Конечно, в данной ситуации в этом нет ничего странного или нелогичного. Но сама ситуация была невообразима для города: семнадцатилетний подросток самозабвенно танцевал под дождём без обуви и сенсорного клеща-паразита. Самое настоящее чудо, небывалая странность. Нда, а ведь чудачка, танцующая под дождём в городе, соизмерима с драконом или единорогом в средневековом мире…
С хлопком резко включился свет, вырывая меня из размышлений. Я непонимающе хлопал ресницами, уставившись на полу-развязанный кроссовок, затем перевёл взгляд к двери. Там Делэй ещё держала руку на выключателе и, поймав мой взгляд, коротко ответила:
- Со светом всегда лучше.
Мой взгляд переплывал и перескакивал с одной вещи, выплывшей из темноты, на другую. Словно впервые в жизни я увидел свой большой, полный вещей шкаф, наткнулся взглядом на вешалку с летними и весенними куртками, открыл комод, на котором горками лежали кепки, шарфы и перчатки. Совершенной неожиданностью для меня был островок обуви в дальнем уголке коридорчика. К своему изумлению я рассмотрел узор на обоях, такой привычный и совершенно незнакомый… как все вещи оказались тут? Как долго они заполняют мой коридор? Неужели они всегда были такими? И как я мог не замечать этого столько времени? Почти рывком стащив кроссовки, я кинул их в «островок» к другой обуви.
А тем временем Делэй уже зашла в гостиную и вновь что-то высматривала. Я вспомнил недавние, холодящие кровь мысли, что посещали меня в том помещении, фантомно ощутил удушье морского дна и склизкие щупальца. И сейчас чудачка наедине с этим! Я вскочил и почти бегом ворвался в комнату, залитую печальной полу-тьмой и холодом. Делэй стояла там и без страха всматривалась в вечернюю тоску, заполняющей помещение.
- Ты видишь его? – прошептала она, словно боялась спугнуть снегиря в зимнем лесу.
«Кого?» - одними губами спросил я. К моему изумлению, Делэй услышала, что я не сказал и ответила:
- Монстра.
«Нет… комната совершенно пуста»
- Дурачок. – Делэй покачала головой. – Глазами ты никогда ничего не увидишь. Закрой их. Смотри сердцем.
Мои глаза сами закрылись.
- Чувствуешь этот холодок, чуть скользкий на ощупь?
Я кивнул.
- Это его кожа... Слышишь хриплый ветерок, пухнувший печалью?
Я обратился в слух и, почувствовав, прошептал согласие.
- Это его дыхание… забивается ли тебе в нос звёздная пыль, смешанная из меланхолии и мыслей? 
Я потянул носом и шумно выдохнул, прочищая ноздри.
- Это пыль, что оседает на его шерсти…  ощущаешь что-то тяжёлое, водянистое?
я прислушался к ощущением и вновь кивнул, получив ответ от нервных окончаний.
- Это монстр раскинул свои лапы, щупальца… приоткрой чуть глаза и взгляни в комнату.
Мои веки чуть приподнялись, едва открывая залитую холодным вечером комнату.
- Видишь, в глубине тени скрещиваются, соединяются, слепляются в единый, громадный силуэт?
Я присмотрелся. С лишь приоткрытыми глазами я едва полагался на зрение. Смотрело моё сердце, смотрело и видело… Я кивнул.
- Это туловище монстра… а можешь ли ты разглядеть печально-мудрое, изувеченное жизненным опытом лицо твоего дедушки, старичка, что живёт за углом, в окружении книг, профессора Дамболтора, нашедшего бессмертие в знаниях? Видишь, как все черты уместились на одной вытянутой мордочке?
Воображение моё чуть попыхтело, заскрипели заржавелые шестерёнки фантазии, и вот на железном канате, как поднимается клад с морского дна, из тьмы выплыла мордочка чудовища. Я судорожно сглотнул. 
- А видишь вон там, в самой глубине вечера, дальше печали и чуть левее тишины, видишь ли ты два печально мудрых океана…
- …под дедушкиными очками… вижу. – услышал я свой собственный голос. – Это и есть тот монстр, о котором ты говорила? – шептал я, боясь спугнуть гостя.
- Да. Ну вот скажи… разве он не чудесен? Он лучший собеседник в безмолвных разговорах, тех самых, в которых не разомкнув рта и не издав ни звука, ты настежь распахиваешь душу. Это очаровательное чудище – лучший в мире поводырь в поиске себя. Никто не сравниться с ним в умении слушать… а каким чудесным он делает чай!
- Он едва не убил меня… - сказал я с упрёком. – едва не затянул на дно.
- Ох, прости его… он просто не понял или обознался…наверное, ты неподвижно сидел в кресле, ни о чём не думая, не размышляя? Вот монстрик и принял тебя за статую, а потому попытался затащить к себе в пещеру.
- Не очень то и вежливо, всё тащить к себе. Клептомания какая-то.
Делэй тихо хихикнула.
- Да… просто он очень любит всякие вещички. Обожает запах прошлого, шероховатость прошедшего и шепот минувших историй… вот и тащит всё к себе, чтобы вспоминать и думать…
- Ну, пусть в следующий раз он…
В следующий раз он… и тут я осознал происходящее. Я обсуждаю с чудачкой воображаемого монстра! Более того, я уверен, что он есть, вот развалился в моей гостиной! Как меня только могла затянуть такая глупость? Это ведь всё бред! Вот если я сейчас вытяну руки и проведу по воздуху, то я, конечно же, ничего не задену, не дотронусь и даже не коснусь!
Руку я так и не вытянул.
Делэй щёлкнула выключателем, и со щелчком гостиную залил свет. В один миг вся комната преобразилась до неузнаваемости. Полутьма в бегстве отступила, унеся с собой печаль и холод. Мебель поднялась с морских глубин, стряхнула с себя каменную насыпь и вновь стала привычными предметами интерьера. Теперь, в искусственном свете люстры, я мог разглядеть родные сердцу вещички, которые словно подсвечиваются изнутри, как знакомые лица в толпе прохожих. Я с удивлением рассматривал старенький, родной диван и зомбоящик напротив, вспоминал, что же хранится в двух высоких шкафах, обводил взглядом тумбочки, вновь размышлял о нескольких дешёвых картинах. Открытием для меня оказались обои – они были совершенно не такие как в коридоре. Точно! Ведь когда я только въезжал сюда, я переклеил в гостиной обои… Боже, как же давно это было! Вечность назад, тридцать миллионов световых лет позади и за два года до сегодняшнего дня я мучился с обновлением бетонной коробки. В комнате стало теплей, и словно сама жизнь заинтересовалась наверняка единственным в такое позднее время светлым окном и пришла в гости. Одну за другой я узнавал свои вещи, и постепенно все предметы выплыли из забвения. Последовательно оживал каждый сантиметр помещения, и комната наполнялась жизнью. И вот, ошеломлённый, я стоял в своей гостиной и впивался изучающим взглядом в вещи, словно встретил давнего друга, пропавшего год назад.
А Делэй просто… до тупого просто включила свет…
Вдруг девушка чихнула, звонко и нежно, как зайчик или птичка, и я вспомнил, что Делэй промокла до нитки. Я помчался в ванную и принёс чудачке полотенца и одну из моих футболок, затем, благоразумно оставив девушку одну, пошёл заваривать чай. Через некоторое время, когда чай заварился и достаточно остыл, Делэй пришла в кухню. На ней была моя серая футболка, которая была ей слишком велика. С русых, вьющихся волос, медленно срывались вниз редкие капли. В глазах неизменно сияло лето, а на губах – играла лёгкая улыбка. Только теперь я заметил, что Делэй довольно миниатюрна и как она похожа на того самого плюшевого мишку, с каким в обнимку спят все дети. Она прошла к столу,  села и, обхватив ладонями кружку чая, принялась смотреть на пляски пара. Я сел напротив и тоже взял свою кружку. Я благоговейно ждал, пока чудачка что-нибудь скажет, чтобы начать новый странный и откровенный разговор. И, словно дождавшись чего-то, она заговорила:
- Сейн, а ты танцуешь под дождём?
И я ответил. Затем вновь заговорила Делэй. Потом опять я. И наша беседа закружилась вальсом. Подняв лёгкий и вольный весенний ветер, она забрала наши души и унесла их далеко-далеко отсюда – за пределы времени и пространства. Мы говори совсем как тогда – в кафе. И это было чудесно познавать мир другого человека и открывать свой, в том числе и самому себе. Оживать в словах и будоражить воспоминания. Обсуждать. Вспоминать. Откровенничать. Просто говорить… сейчас это такая редкость, такое же сокровище, как и жизнь.
Но время беспощадно ко всему, что любит человек. И как бы я не хотел продлить или задержать беседу, прошло время прощаться…
За окном стало совсем темно, словно город накрыли картонной коробкой. Фонари, склонив свои головы в вечном поклоне ночи, плакали устало-оранжевым светом. Улици опустели, и в это позднее время человек, бегущий по улице, казался настоящим безумцем. Но Делэй смотрела на угольно-чёрное небо, единственным украшением которого был молочно-серебряный рог луны. Вдруг она подпрыгнула, точно укололась, и, бросив: «Мне уже пора. Пока!», выскочила из-за стола и убежала. Я остался сидеть в немом изумлении – настолько неожиданно и быстро чудачка исчезла. Взглянув в окно, я увидел, как Делэй бежит через опустевшую улицу, забытую площадку, заброшенную до утра дорогу, казалось, в свой волшебный мир, где всегда лето и круглые сутки светит солнце…
Ещё долго я сидел и пытался принять произошедшее – чудачка пришла из неоткуда, спасла меня от чудовища, поболтала и резко убежала в неизвестность. В состоянии потрясения я допил свой остывший чай и поплёлся в спальню.
Уже укутавшись одеялом и ночной темнотой, я вспомнил о монстре. Да ну нет, это просто бред! Я перевернулся на бок и с силой зажмурил веки. И всё же…
- Спокойной ночи… монстрик. – мой шепот лунной рябью пробежал по комнате.
Где-то в дальнем углу блеснули дедушкины очки…