Каждый день такой же как вчера

Мое тело – мой храм – говорю я и вдыхаю дым прислонив губы к горлышку бутылки. Вдыхаю полной грудью – вдыхаю так будто пробежал марафон. Всасываю воздух как человек тонувший, но успевший вытащить свое тело из под толщи воды до того, как весь воздух маленькими пузырьками выскользнул из его легких и устремился вверх. Выживший - каждый вдох приносит ему радость, каждый глоток бесцветного и безвкусного вещества производимого листьями в результате фотосинтеза говорит о том, что он еще не на дне.

Я же вдыхаю дым  листьев группы каннабиоидных, по моему телу медленно расходится гидроканнабинол – я иду ко дну. Горло дерет, легкие горят, к голове будто прикоснулись оголенным проводом. Лицо краснеет – но не от стыда, вена на лбу кажется набухла, голова вот вот взорвется.

Мое тело – мой храм – сказал кто то из мудрых, или не очень мудрых. Мы люди склонны считать все что не пониманием венцом мысли. Тех кто своими речами способен одурманить или обмануть нас мы называем философами. Мы смотрим на тех кто несет полный бред как на высшие создания – почитаем их. На этом работают культы, этим живет политика. Начните говорить о космосе со в стельку пьяным, пускающим слюни изо рта и зеленную жижу из носу – он будет смотреть на вас как на нового мессию, в его глазах вокруг вашей головы будет загадочный ореол, аура святости как на древних иконах. Но это не меняет того факта, что вы просто повторяете услышанное в одной из научных передач -  шелкая между каналами, крайним ухом уловили что-то о черных дырах и вернулись назад к просмотру очередного отупляющего ток шоу.

Сделайте людей идиотами погрузив их в рутину и однообразие и пляшите в их головах. Большой Брат не следит за вами, вы ему не нужны,  он делает вас такими же как другие. Говорит что воображение это плохо, заглушая любые ваши позывы к нему новостями и передачами. Думать это бесполезный придаток к вашей оболочке из кожи и костей.

Мое тело – мой храм. В моем храме ажиотаж. Сейчас там играет Нирвана, после Курта на сцену выйдет Том Уэйтс. В моем храме прихожане не носят платочков на голове, не припадают на колено перед одним из Богов. В моем храме Садом и Гоморра, в нем вакханалия  - празднество в честь бога вина и веселья. Мы приносим в жертву клетки головного мозга, взамен мы получаем кое-что интереснее. Мы отравляем свои тела и получаю маленькую крупицу счастья. Оставьте себе занудные проповеди с грустным хоровым пением на фоне. Оставьте себе свои обещания о рае – месте где все мы будем жить в блаженстве и счастье. Мне хорошо тут и сейчас, что будет потом не имеет никакого значения. Я бульдозер который медленно сносит стены священного сооружения, я сам та вода которая точит камни у основания, я та плесень покрывающая здание изнутри, я та кувалда которая стучит по одной из несущих стен. Я разбиваю свой храм на части, я хочу узнать из чего он построен – это любопытство. Когда то только из-за своего любопытства обезьяна стала человеком, когда то из любопытства были совершены сотни научных открытий. И кто знает на что я наткнусь разбивая свой храм на части, открою пенициллин или ядерную бомбу, встречу ангела или черта – это все не важно, это на фоне.

Мое тело – храм. Выдыхаю остатки дыма побывавшего в моих легких. Все необходимое уже впиталось в кровь и носится по моему телу медленно делая свое дело. Выдыхаю пустой дым, на замену ему приходит не самый свежий воздух моей комнаты. Гамма запахов смешана тут – алкоголь, кофе, трава, табак – все хорошенько взболтано в один коктейль. Кидаю верхнюю часть разрезанной на двое бутылки от коки (колы), предварительно сдернув с неё всю фольгу, кидаю в ведро наполненное водой, кидаю зажигалку на стол и хватаю бутылку с белым полу сладким вином. В горле першит в голове гудит – запиваю позывы к кашлю виноградным напитком. Проглатываю одиннадцатиградусный сок и снова прикладываю свои сухие, покусанные губы к горлышку бутылки из зеленого стекла. Делаю самый большой глоток на который я только способен, спирт жжет мои израненные губы, спирт греет мои внутренности отдавая теплом где то в моих кишках. Тук-тук – это внутри моего храма кто то работает разбивая  витражи из разноцветного стекла, швыряет золотые кубки об пол, кидает камни во фрески с изображениями святых. Моему храму двадцать три года, два десятилетия на строительство и внутреннее убранство, почти одна четверть века. Посмотрим на сколько хватит запаса прочности, узнаем насколько строители и архитекторы добросовестно выполнили заказ.

Я откидываю бутылку из зеленого стекла на пол к горе другого мусора. Гора мусора ничто иное как ассортимент спиртной бакалее магазина в моем доме. Бутылочки с именами разных людей – Джек Дэниэлс, Джейкоб Бим, Джон Уокер – эти ребята – мои друзья, каждый раз при встрече с ними мы уходим в новое приключение, мы развлекаемся - разрушая.

Помимо этой троицы можно поговорить и с другими ребятами именующими себя как Егермейстер, странное имя – думаю я. На этикетке олень с крестом на голове, внизу надпись говорящая о тридцати пяти  оборотах, уверяющая о каком то секретном рецепты из пары десятков специй, рядом валяется бутылка какого то джина, но на этом моя кампания не заканчивается – нет. Весь ковер усыпан остатками тех кто до сегодняшнего дня не дожил. Изредка впиваясь своими холодными осколками в стопу моей ноги они напоминают о своем существовании. Синяя стекляшка которую я выковыриваю из большого пальца ноги отдается потоком хлышашей крови на мой не очень то чистый ковер, отдается памятью о бутылке какого то вина с изображение монашки, о бутылке откупоренной где то на высоте в десять этажей и добитой уже тут в родных пинатах моей комнатки. Белая стекляшка которую удается вытянуть только пинцетом – водка, водка смешанная с соком на кухне квартры какого то из знакомых моего знакомого.

У каждого осколка в ноге своя история и свои воспоминания. Кто то поддается ностальгии слушая музыку или почуяв запах. Назад в прошлое от запаха мандарина - оказываешься мальцом нашедшим под елкой охапку с кассетами для старенького VHS видика. На кассетах мультики – «Бэмби», «Стальной Гигатнт»…  Малец запомнит как плакал когда мать олененка умрет от пули охотника, он запомнит как огромный робот пожертвует собой, что бы спасти город. Но вспомнит все это малец только когда почует запах оранжевого фрукта. Оранжевый фрукт завезенный откуда то из-за рубежа законсервирует все эти воспоминания, потому что именно он лежал в вазочке когда все то, что станет воспоминаниями переживалось на яву. Музыка группы Морфин сохранит воспоминания юноши о пьяной ночи на крыше десятиэтажного дома. Островки нашей памяти у каждого хранятся в разных местах, и просыпаются они под воздействием разных вещей.
Осколки в стопе – мои острова среди вод океанов памяти.

Прислонив к кровоточащей стопе самую дешевую туалетную бумагу сделанную из втор сырья, имеющую серый оттенок с вкраплениями каких то точек свидетельствующих о том, что некоторые части этого сырья полностью расщепить не удалось. Я пытаюсь остановить кровь. Быстренько плюю на это дело, плюю в обоих смыслах этого слова. Хватаю пачку табачного изделия с изображением верблюда, про себя замечаю, что на месте этого горбатого создания мог быть сам Филип Моррис, но с другой стороны говорить с кем либо я уже не в состоянии. Поэтому кампания этого пустынного животного для меня в самый раз. Филип Моррис бы точно осудил мой плевок пару секунд назад, а «Камэл» и сам любитель по плеваться.

Сижу на пыльном подоконнике моего окна, курю сигареты и кидаю окурки на клумбу с цветами, лететь не долго – всего три этажа. Окурки пролетают все это расстояние давая о себе знать горящим следом, который теряется при ударе об землю или о цветы.

Я свинья думаю я про себя. Мне нужны сигареты с изображением этого животного, с ним я уж точно смогу вести беседу на равных, до верблюда мне еще расти и расти. По версии Оурэлла свинья стала человеком - да я иногда читаю. То есть я довольно часто читаю. И может - не очень умен, возможно я и быдло, но читаю я много. Так вот по его версии описанной в книге «Скотный Двор» свиньи превратилась в людей, а я с тем же успехом превращаюсь в животное. Хрю-хрю – мое тело – мой храм.

Интересно есть ли в храмах туалеты? Однажды я хотел спросить об этом, но только представьте как глупо бы выглядел диалог Где у вас тут туалет? – начал бы я. Позволь мне наставить тебя на путь истинный сын мой – ответил бы бородатый. Я бы подхватил его благие побуждения – обещаю стать на этот путь как только избавлюсь от скверны внутри меня. И все в таком духе. Мое тело – храм. Если мое тело все же здание то это вонючий общественный нужник с зассаными полами, стойким запахом мочи в воздухе, тут и там по плитке размазаны следы дерьма, дырки между кабинками появившиеся в результате ковыряние ножом, грязная ржавая вода из крана, туалетной бумаги уже сто лет нет – единственный выход уходить с грязной задницей или вытираться собственным носком. Испражнись, оставь похабную надпись на треснувшем и грязном зеркале и вали ко всем чертям из моего храма.

Закрываю окно, плюхаюсь на свой диван. В голове слышу как постепенно молоточки вандалов разбивающих мою богодельню постепенно затихают. Месса окончена, Курт отправил свои мозги на потолок при помощи дробовика, Том поймал приход. Прихожане расходятся. Мы сегодня зажгли ребята, продолжим завтра – спокойной ночи. Натягиваю одеяло на себя, закрываю глаза и падаю прямиком к Морфею.