Лоскутки продолжение

4.12.03

     Она (или "тётя Она", как нам было велено её называть) пришла к нам совсем юной: ей было лет семнадцать.
     У неё было две старшие сестры, Анна и Лючия, старший брат Пётр (Пятрас) и младшая сестрёнка Моника. Их родители, сосланные на Быков мыс, погибли там, а дети (старшая, Анна, двадцати, младшая, Моника, тринадцати лет)добирались по льду до материка, попали в пургу и замерзали. Их подобрал кто-то из тиксинских шофёров и доставил в посёлок.
     После лечения их следовало как-то пристроить. Анна и Пётр вернулись на Быков, где им нашли работу: Петру в рыбацкой артели, Анне... не помню уже, где. Там Анна вскоре вышла замуж; но детей у неё после того, как она замерзала, быть не могло, и они с мужем удочерили девочку из многодетной якутской семьи. Девочка, Люся, была совсем маленькая, и прехорошенькая. Она ещё не могла даже выговаривать своё имя и называла себя "Уськой". Когда Анна приезжала к нам в гости, мы все с удовольствием нянчили эту прелестную девочку. Мы обожали её все, особенно Юрка и папа. Её все так и звали Уськой. Какое это было доброжелательное, доверчивое и в то же время самостоятельное существо!.. Где она теперь, хотелось бы знать? Есть ли у неё дети и внуки?.. Но я отвлеклась.
     Лючию устроили на работу в швейном ателье, которое у нас в посёлке недавно открылось, а Монику мама взяла в школьный интернат (он тоже только создавался). Дело в том, что школа у нас была одна. В ней учились и тиксинские ребята, и ребята с Ледового, и с Третьего участка, и с Полярной станции, и даже с Рудника, потому что на Руднике была только начальная школа. Кроме того, привозили детишек из далёких якутских посёлков. Во время пурги, когда нельзя ходить ни машинам, ни даже вездеходам, детей разбирали по домам жители посёлка, пока при школе не создали интернат. Вот в этот интернат Монику и поместили; и она там скоро нашла друзей, потому что характер у неё был чудесный.
     А вот что делать с Оной? Школу она уже закончила, но работу (по возрасту) ей подобрать было трудно. Мама и решила взять её к нам "домохозяйкой".
     Она была красавицей: стройная, довольно высокая девочка, глаза серо-голубые, волосы пепельно-русые, улыбка... ну, нет слов рассказать, какая это улыбка! От этой улыбки всё лицо, чистенькое, светлое личико семнадцатилетнего ребёнка, вдруг озарялось, как будто солнышко взошло.
     Она всё знала, всё умела - шить, вязать, готовить, танцевать, а вышивать училась у нашей мамы. Она прекрасно знала русский язык, так что даже помогала нам с уроками; знала, естественно, свой родной литовский язык и немного - польский и итальянский.
     Она учила нас управляться за столом с ножом и вилкой, красиво заправлять постель и вообще прибираться в комнате так, "чтобы жить было приятно", как она говорила. Учила вообще порядку: не разбрасывать вещи, когда раздевались на ночь, а складывать их аккуратно на стул рядом с кроватью; собирать портфели заранее, а не перед самой школой; а то "на работу идти и собак кормить". Мы вместе с ней вырезали из бумаги салфеточки для стола и для тумбочек - очень красивые получались салфеточки. Нас с Таней она научила делать "реверанс" и "книксен", и "польку-тройку" учила танцевать, и "краковяк", а Таню ещё и "па-д'эспань". Сколько песен мы с ней перепели! А "Санта Лючию" ещё и на итальянском, и на литовском языке.
     Она любила всё, что любили в нашей семье: слушать пластинки, читать, играть в нашу игру с загадыванием всяких деятелей, и шахматы, и выпускать стенгазету, и раскрашивать картинки, и слушать папины рассказы про Одиссея и всяких олимпийских богов - ну, в общем, всё-всё! И Куку, нашу собачонку, она полюбила, как родную, хотя у Лючии (которая, как и Анна, скоро вышла замуж) муж был с собственной собакой по имени Валет. Кроме того, у одного из женихов Оны, геолога дяди Владика, была вообще необыкновенная собака - помесь лайки с волком, по кличке Волк. Казалось бы, что для неё наша маленькая Кука по сравнению с Волком или хотя бы с Валетом! - а вот Она Куку любила. Она её просто ни с кеи не сравнивала.
     Она была взрослая, и поэтому делала маникюр и завивала волосы раскалённой вилкой. Она делала маникюр и завивку не только себе, но и нашей маме, потому что ей нравилось, чтобы наша мама была всех красивей. А нам нравилось нюхать их руки, когда они накрасят ногти лаком: пахло, как конфетками!..
     Подходил Новый год, дядя Ваня Черевичный прилетел и привёз лиственницу; она стояла в ведре и вот-вот должна была распуститься. Мы дома мастерили ёлочные игрушки; мама с Оной шили для нас костюмы: мне - Снегурочку, Юрке - Кота в сапогах, Тане - настоящий украинский... И вдруг Она стала грустная, и у неё показались слёзы на глазах. Мама встревожилась, стала расспрашивать, в чём дело. Оказалось, Она плачет из-за бала-маскарада в клубе: "Все будут веселиться, а я - нет..." - "Почему?" - спросила мама. - "Потому что это не для нас. Мы же ссыльные..." - "Глупости! - говорит мама. - И пойдёшь, и будешь веселиться! И мы тебе такой костюм придумаем, что все ахнут! И пусть кто-нибудь попробует придраться - такой костюм смастерим!"
     Мама распустила своё алое крепдешиновое платье, и они с Оной пошили из него сарафан с длинной до пола юбкой. И у мамы был такой шёлковый отрез - белый с кремовым оттенком - из него сделали блузку. А на юбку нашили длинные такие полосы, шестнадцать полос, каждая из которых заканчивалась гербом одной из республик. Гербы рисовал Кирилл Андреев - был у нас в школе такой старшеклассник, замечательный художник и вообще мастер на все руки. (Хотя на левой руке у него верхние фаланги пальцев были оторваны разрывам мины в войну. Или после войны... Но это просто к слову сказать).
     На голову Оне сделали корону в виде Кремля с красной звездой, и в звезду Кирилл Андреев как-то хитро спрятал лампочку с батарейкой от маленького фонарика, так что она светилась. И пошили Оне шёлковую маску с бахромой, и глаза у неё стали такие загадочные-загадочные. А танцевала наша Она и без того лучше всех, так что у неё отбоя не было от приглашений.
      Потому что она была самая лучшая, самая красивая, самая-самая... во всём мире! Ах, как мы её любили!..

      Но бывали у нас, конечно, и конфликты. В том числе, идеологические.
      Например, ходили мы с Оной в клуб на фильм "Александр Невский". Этот фильм у нас часто крутили, и мы всякий раз старались его посмотреть; а потом по посёлку только и слышно было, что бряцание деревянных мечей да щитов. А сколько женщин плакали из-за этого фильма, потому что детки опять стащили все крышки от больших кастрюль и баков: из этих крышек щиты получались, как настоящие. Главное, железные! Главное, гремели!..
     Да, так вот, возвращаемся мы после "Александра Невского", мы с Юркой по пути на палках фехтуем, а Она с Таней решают, кто же всё-таки был лучшим женихом для Ольги - действительно Гаврило Олексич или всё-таки Васька Буслай?.. И вдруг Она заявляет, что в этом фильме не всё - правда.
     "Как это - не всё?" - А так, говорит Она, что будто бы их магистра, на самом деле, сразил не Александр Невский и не на Чудском озере, а ихний литовский князь... забыла, какое она назвала имя.
     Мы так и взвились от оскорблённого патриотизма. Вы только подумайте, что она говорит, эта тётя Она! Да про нашего Александра Невского все знают, и это он всех побеждал; а про вашего литовского князя никто и не слыхивал!
    "Это вы, - говорит Она, - про него не слыхивали, а другие люди очень даже хорошо знают. И тевтонского магистра победил он!"
    "Да ничего подобного! Да... ну, хоть у папы спросим!" - "И спрошу!" - "Спроси, спроси! Папа скажет!" - "Вот и спросим!" - "Спросим, спросим..."
     Пришли мы домой сердитые, и Она сердитая, и прямо с порога: " Михаил Давыдович, а правда, что..." - " Пап, а она говорит, как будто..." - "Михаил Давыдович, да вот скажите им..."
     Папа говорит: "Спокойно, спокойно... Дело в том, что Тевтонский Орден существовал не только во время битвы на Чудском озере. И поскольку этот орден был очень агрессивен, он успел напакостить не только у нас. Они там много на кого нападали; и случалось, конечно, что их били. И магистров тоже били. Но так как орден без главы существовать не может, то на смену одному магистру приходил другой. Поэтому ваш спор беспредметен. Обе стороны правы. Одного магистра побил литовский князь... " - "Ага! А я что говорила!.." - " а другого - наш Александр Невский..." - " Ну вот, а мы что говорим!.." - "...и может, каких-то магистров кто-то бил и в других местах. В конце концов, не это суть важно, а важно то, что "кто с мечом к нам придёт, тот от меча и погибнет". Рано или поздно агрессор всегда терпит поражение. И будем надеяться, что никакой агрессор не разрушит мир в нашем доме."
     Так решил этот спор папа.
     А вот вам другой случай. Тоже идеологический.
     Хотя наша Она была, конечно, лучше всех, но был у неё один большой, с нашей точки зрения, недостаток. Она была верующей. Самой настоящей католичкой, и взаправду верила в бога.
     Откровенно говоря, я любила слушать всякие истории из Евангелия, которые она рассказывала мне, когда мы оставались одни. Но я-то ведь знала, что бога нет! И в конце каждого рассказа я встряхивала косичками, чтобы освободиться от их очарования, и заявляла: "Это всё бабушкины сказки!". Она обижалась и замолкала, но через несколько дней всё повторялось.
     Ну ладно. Превратить в христианку меня, с моей твёрдой верой в Ленина-Сталина, она всё равно не могла, так что это ещё пустяки. Но было и нечто посерьёзнее. Дело в том, что она молилась! Она молилась буквально каждый день, да ещё по несколько раз! При этом она даже становилась на колени - ужасное зрелище для человека, свободного от предрассудков!
     И мы решили, что наш долг - освободить от предрассудков нашу Ону. Мы решили вести среди неё атеистическую пропаганду. В конце концов, это действительно самый настоящий наш долг: ведь мы с Юркой были октябрятами, а таня даже уже целой пионеркой!
      И всякий раз, когда Она становилась на молитву, мы врывались в комнату, кричали "бе-бе-бе!", показывали языки, строили рожи - и вообще всячески кривлялись. А когда Она начинала плакать, Таня говорила ей рассудительно: "Тут абсолютно не на что обижаться! мы только хотели доказать тебе, что бога нет. Потому что, если бы он был, то он бы нас наказал. А он не наказывает. Почему? Да потому что его нет!"
     Продолжалось это довольно долго, потому что Она презирала ябед и никогда никому про эти безобразия не рассказывала. Но однажды, застав Ону в слезах, папа тонко и деликатно, как он это умел, выведал у неё всю правду...
     Никогда не забуду папиного гнева в тот день. Как нам досталось!.. Как нам досталось!..Ух, как досталось!.. Папа буквально кричал на нас: "Так издеваться над беззащитным человеком! Да кто вам дал право судить!.. Она взрослая, а вы ещё - от горшка два вершка, и вы её будете учить?.." - " Но, папа, мы же хотели ей помочь!" - "В чём помочь? Да это просто... просто непорядочно: пользоваться положением человека... таким ужасным положением... Всё, чтобы я больше об этом не слышал!.. И - марш просить прощения!"
     Мы, конечно, прощения попросили. И, конечно, оставили Ону в покое - пусть себе молится, сколько влезет, раз она такая! Но мы считали, что это несправедливо. Нам казалось, что мы вели себя правильно, и папа как коммунист должен был нас понять. А он нас не понял. И потом - какое такое у Оны "ужасное положение"? Это, наоборот, у нас, по сравнению с ней, ужасное положение. Это ведь не мы её, а она нас имеет право нашлёпать или расставить по углам, или гулять не пустить, или в постель уложить среди бела дня... и есть заставляет... и вообще...
     Но долго злиться ни на Ону, ни на папу мы не могли, и дело скоро забылось. Прошло.