Ярмарочные утехи. 17

               
Вчерашний жених  и его друзья двинули на ярмарку. Да и куда ещё следовало бы пойти повеселиться таким молодцам в разгар Масленицы?
 Примкнувший, было, к молодёжи, подвыпивший дядя Фёдор Турченок, прошёл  с ними  недолго, но потом вернулся обратно, решив запрячь своего ездового рысака, поскольку по рыхлому, подтаивающему снегу, идти ему было тяжеловато.   Было часов, наверное, около одиннадцати, во всяком случае, к обедне ещё не звонили, когда ватага наших героев оказалась в торговых рядах.
Крутилась под граммофон карусель, торговали ряды всякой снедью и живностью, начиная от картошки и свёклы и кончая связками, кудахтающих живых кур и гогочущих гусей, в сеточных клетках, которые высовывали головы наружу и все норовили прохожих ущипнуть. Кровенел издали,  на белом фоне свежевыпавшего снега, ободранными тушами на крюках, мясной ряд, рядом с которым блеяли бараны.  Молочные ряды зимой были даже побогаче, чем летом, да и понятно, товар не так портится. Так что, если кто хотел на масленицу семью побаловать, тут было что повыбирать.  Ряды ломились от крынок с молоком, глечиков с ряженкой, поверх которой обязательно была коричневая пенка. Сметана была разных сортов: от  такой, что наливали в банку, это для любителей щи забелить или с картошечкой намять, до желто-кремовой, которая из банки хоть час лежит, даже и  выползать не думает, это уже для любителей ситничек как маслом намазать, а то можно детишкам и так ложкой есть.   Напоследок можно было и в рыбный ряд, заглянуть, который в зимнюю пору тоже расцветал во всю мощь. Да и опять же на реке жить, да без рыбы быть? А тут и Волга рядом, а уж там-то с рыбой в 1917 всё в порядке было. Связки вяленой воблы и тарани сплошь свешивались из-под навеса, а вот тут тебе мороженые щуки, караси, да лещи, а можно попробовать жереха горячего копчения или, к примеру,  налима. На ушицу всегда есть полосатые окуньки, да плотва с уклейкой.
Если из них уху сварить, да налимьей печенью подзаправить - за уши не оторвёшь. Бочки с селёдкой стояли открытые с плавающими в тузлуке сельдями царицынского и астраханского залома. Завершали всё потрошёные осётры и стерляди, и опять-таки миски  с чёрной икрой. Хочешь паюсную бери, хочешь зернистую, тут тебе белужья, а вот тебе стерляжья. На любой вкус и цвет. Брали икру бойко. Да и  как себя в масленицу блинами с икоркой не ублажить?      Торговали ещё пирогами, блинами, пивом, горячим сбитнем, а в других рядах бойко шла торговля глиняной посудой, лошадиной сбруей, тележным и санным припасом.  Обособленно стояли коробейники. В народе в ту пору их иногда почему-то офенями называли. В этот раз стояли они в торговом ряду, числом,  наверное, с дюжину.  Сами они были в основном парни и мужики, что называется, «в самом расцвете» – от восемнадцати до сорока лет.   И товары у них были самые привлекательные.  Торговали в Нижней Добринке, конечно же, и лавки купцов. Вон Ивана Скоробогатова, купца второй гильдии лабаз, так чего там только не было. Тут тебе и мука ржаная и пшеничная, и масло постное, и ситчик цветастый, и ландрин разноцветный, да и шоколадные конфеты водились, а ещё всякий скобяной товар.
Это всё, конечно, так, но коробейники привозили товары такие, которые только на праздник, и только у них и купишь. Вот, скажем бархату на кацавейку, да ещё такого, чтоб у подруг не было, где кроме них, голубчиков возьмёшь?  Ведь у купца ситцу- то много, да всего двух цветов. Эдак, пол деревни в похожих сарафанах ходить будет, а у этих молодцов и сатин, и поплин, и даже шёлк китайский самых разных цветов. Да и не только офени материей торговали. Были у них и поделки всякие. Были и предметы для рукоделья:  иголки, спицы, ленты, пяльцы, ножницы, бусы, бисер, колечки. Были и украшенья немудрящие из меди, да из бронзы, а то и из серебра: серёжки, брошки, цепочки. Да и мало ли ещё что?  Всё за цену недорогую. Ещё и поторговаться можно. Как в песне поётся про коробейников, так оно и было, …« цену сам платил немалую, не торгуйся, не скупись. Подставляй- ка губки алые ближе к молодцу садись». Ночевать им ведь где-то нужно было. Это в песне в чистом поле коробейник ночь проводит. А зимой, что, тоже в поле идти? Слава богу, на Руси всегда находились вдовушки волею судьбы в одиночестве проживающие с добрым сердцем, вот, худо-бедно, и решалась проблема.   
Коробейники были парни весёлые. Те, что были на ярмарке, видно, не один раз уже ходили ватагой. Они друг друга по имени знали, и денег без разговора в долг товарищу  давали, если на сдачу у кого-то  мало ли разменных не находилось. А ещё они для завлеченья народа инструменты с собой музыкальные таскали. Для коробейников обычное дело: кто за прилавком стоит, а кто на свирели, балалайке, а то и  на тальянке наяривает. Народ возле них всегда, поэтому,  гуртом толпился.  Глядишь к ним, потом, и сбитенщик подтянулся, и баба, что пирогами в разнос с нагрудного лотка торговала, а там и мужичонка с самогонкой и бражкой в розлив.      Вот Митяй  со товарищи и направился к ним в самую гущу толпы. 
Друзья  у Дмитрия были навеселе и, пробиваясь к коробейникам, не удержались, чтобы не потискать молодиц, которые, закутавшись в разноцветные шали, стояли, слушая бесплатный концерт и выбирая себе товары. Под визг и хохот протолкались они, наконец, к офеням. Честно сказать, Митяя и его дружку товары интересовали мало. Да был с ними Егорка, а тот до музыки был сам не свой: «Пойдём,  послушаем, да,  пошли послушаем», – вот и пошли.
Коробейники хорошо были сыграны и исполняли вещи популярные тогда в народе: «На сопках Манчжурии», «Дунайские волны», «Маруся отравилась», «Барыню»  и ходов ые местные  песни: «Мисяць на неби», «Мыла Марусенька белые ноги», «Ничь яка мисячна».
 В этот раз музыкантов было поболее,  чем обычно. Один, бородатый, играл на гармошке – ливенке, с колокольчиками, потряхивая ими в такт игры, так что они создавали дополнительное звучание. Другой, белобрысый с длинным носом, на губной гармошке и свирели,  третий с тощим, длинным лицом на мандолине, четвёртый - чернявый, в пенсне,  на скрипке. Молодой парень в белом кожухе держал в руках бубен и колотил в него самозабвенно не только пальцами, а и ладонью, и локтём, и об колено, и об голову, для пущего развлечения собравшихся.    Егорку от музыкантов невозможно было оторвать. Он стоял и слушал, подавшись к ним, казалось,  всем существом своим, а не только телом.
Когда они кончили играть очередную мелодию и решили передохнуть, то   Егорка не удержался и выдохнул из себя:
– А можно мне гармошку подержать? – и протянул руку к гармони, которая висела на груди у бородатого.
– Не трогай, это инструмент, а не торба с овсом.
–  Я не испорчу, я умею,–  взмолился Егорка, просто такую, богатую в руках ещё не держал.
– Он  у нас на всех свадьбах играет. Хочешь об заклад побьёмся? -навалились на бородатого Митяй с друзьями.
– Не нать мне ваших споров и закладов, а вот пусть покажет, пока я сбитню выпью.
– Держи, паря, –  снял он с себя гармонь и протянул Егорке.
Тот надел её на плечо,  пробежал пальцами по перламутровым кнопкам и заиграл мелодию полечки, заодно пробуя, как это в такт можно отзванивать себе колокольчиками. Музыканты, кто, жуя пирог, кто, прихлёбывая горячий сбитень из кружки, одобрительно посматривали на него и тихо переговаривались друг с другом.
Вдруг, народ, раздвинув, в круг к ним пробился крепко выпивший, недавно разбогатевший на поставку кожи для армейских нужд, купчик  Гриша Верстовой, по кличке Шалопут.  Кличку он эту заслужил как человек,  который куролесил во хмелю, а на утро частенько не помнил, где был и что с ним было. Что могло быть путнего у мужика, который до тридцати пяти лет не женился?  Мать его отчаялась уже, что сможет внуков на руках понянчить.  В стриженой овечьей чёрной шубе нараспашку,  в синей, в белый горох русской косоворотке, подпоясанный кавказским ремешком с серебряным набором, в атласной, синей жилетке, из часового кармана которой свешивалась массивная золотая цепь от часов, выглядел он колоритно. Изрядно покачиваясь от выпитого, он достал из бокового жилетного кармана  пятирублевую ассигнацию и кинул её в шапку, которая стояла перед музыкантами. В шапке на дне блестела кое-какая мелочь, что у офеней было дополнительным заработком. Во всяком случае, на пироги и сбитень хватало. Однако пять целковых это уже были деньги серьёзные.
 Бородач, которого остальные звали Трофимыч и был, очевидно, у коробейной ватаги за главного, ладонью сгрёб синий казначейский билет и спросил  у купчика,-
– Вашей милости угодно, чтоб мы по своему разумению, что-либо сыграли, или какой-то свой интерес имеете?
– Имею, конечно, имею, – приосанился  Шалопут и, взяв в горсть свою бобровую шапку, хлопнул её об снег и заявил:
– Мне угодно, чтоб вы сыграли, а я бы спел.
– Что петь будем? – поинтересовался Трофимыч.
Однако купец вместо ответа загорланил:
– Ехал на ярмарку ухарь купец, ухарь купец, удалой молодец. Эх, – неожиданно прервал он песню, – это ведь про меня писано, это я сейчас гуляю. Пригнись народ, Григорий Верстовой гулять идёт! А вы песню знаете? – обратился он к музыкантам. Те согласно закивали головами:
– Как не знать, её часто заказывают:
– Так вы мне подпевайте. Так веселее будет. Пусть все слышат, как Григорий Верстовой гуляет.
Невысокий чернявый музыкант со скрипкой, у которого, похоже, было какое-то музыкальное образование, взял в руки свой инструмент, постучал по нему смычком, музыканты приготовились и заиграли с самого начала «Ухаря-купца». Егорыч густым баритоном подпевал купцу, а тот, что с мандолиной и парень с бубном подхватывали припев.
Егорка, к началу песни оставшись с инструментом в руках, улучил момент и осторожно вступил в общую мелодию со своей гармонью. Потом, осмелев, заиграл все громче и громче, в проигрышах позванивая колокольчиками и глядя во все глаза на скрипача, который гримасами давал знак остальным музыкантам, где громче играть, а где тише. Завершая песню, он сделал знак смычком поперёк, как бы зачёркивая музыку, и все тут же смолкли, а он наоборот вступил со своей скрипкой и все тише, и тише, завершил песню с надрывом, высоким тремоло. Сыграли они, что называется, с душой, так что многие молодицы захлюпали носами и подоставали из рукавов носовые платочки.            
– А ну, весёлую давай, – скомандовал купец и бросил в шапку серебряный рубль, –«Камаринскую»  давай.
И музыканты грянули во весь дух плясовую с припевочками « Ах, ты сукин сын камаринский мужик, ты ходить за подаяньем не привык…». Народ развеселился, все заулыбались, парни начали подсвистывать музыке, а купец, скинув шубу, пустился в пляс вприсядку, меся лаковыми сапогами мокрый снег. Егорка старался во всю, украшая музыку затейливыми переборами.  Когда песня закончилась, Верстовой вытер пот, поднял шапку и с удовлетвореньем произнёс:  «Молодцы потешили, давно я так не плясал». Музыканты похлопывали Егорку по плечу, хвалили за игру.
 Скрипач ему доверительно сказал, протирая своё пенсне:
– Молодой человек, послушайте старого Менделя, ви самородок. Нигде не учась, чтобы так соблюдать такт и гармонию, нужен если не талант, то, во всяком случае, большие способности. Я бы порекомендовал вам учиться музыке.
–  Где у нас учиться? У нас и учителей-то таких нет.
– Я не знаю где, может быть стоит куда-нибудь поехать, а там хотя бы брать уроки.
– А что? Егорка, давай с нами? Считать умеешь?
– Церковно-приходскую с отличием окончил.
– Вот и ладно. Деньги счёт любят. Для начала в долг дадим на закуп товара, а потом рассчитаешься помаленьку. Россию увидишь, денег накопишь, своё торговое дело заведёшь.
– А что?–  повернулся к друзьям Егорка,- Может и правда махнуть с ними?
– Да брось ты, вот ещё чего удумал. У тебя мать здесь хворая. Да и пора уже своё хозяйство подымать.
– Не лежит у меня душа хлеб пахать – ни здоровья,  ни желанья нету.
 В это время невдалеке создалась какая-то суматоха. Какой-то молодой парень в темно-синей тужурке, в фуражке, чёрном пиджаке и чёрной рубашке, влез на подводу, гружёную дровами, рядом с фонарным столбом и сдёрнув с головы фуражку закричал на всю площадь.
– Граждане! Товарищи, крестьяне. Началась новая эра в судьбе нашей матушки - России. Наступила Революция. Царя Николая второго свергли, он второго марта отказался от престола. В Москве власть перешла к Советам рабочих и солдат, в Петрограде создано Временное правительство. Это значит конец войне. Это значит всеобщее равенство. Ура товарищи!
– Тамбовский волк тебе товарищ,-  отозвался Шалопут,- Это что же? Ты мне ровня?  А ты, кажись, немецкий прихвостень. Это как можно Царя- Государя всея Руси и свергнуть? Да ты вражина! Бей его, хлопцы,- и полез к телеге.
 Послышался переливистый свист полицейского свистка и, откуда-то взявшись, к подводе стали проталкиваться пристав и два полицейских, придерживая на боку шашки. Парня уже успели стянуть с телеги и месили кулаками и сапогами, а он только прикрывал голову руками.
– Прекратить самосуд, – закричал пристав, достав из кобуры револьвер «Смит-Вессон» и, выстрелив в воздух. Толпа отпрянула. Парень с разбитым лицом начал медленно вставать с колен.
– У-у, сиволапые, погрозил он кулаком толпе. Проснётесь, да поздно будет.
– Взять его,– скомандовал пристав и парня под руки полицейские поволокли в участок.
– Иди, иди,– прокричал вслед ему Шалопут, – не порть праздник людям, а снова придёшь – мы тебе ещё навешаем.