BOZY часть 1 глава 11. 1

<2>
Хвалят старое вино;
Правда, весилит оно.
Восхваляют стара друга;
Правда, сердце он делит;
Но млада, мила подруга
Обоих мне заменит
   В. Капнист
Спускаются сумерки над городом, загораются окна. Лауда залита морем разноцветных огней. На площади Семи Всадников оживление. Шумят автомобили. Четверка носильщиков быстро бежит, держа на плечах бамбуковые ручки портшеза, за спущенными занавесками которого наверняка скрывается хорошенькое личико. Их обгоняет велорикша, понукаемый господином в смокинге.
Шумно. Еще рано и на площади собралась толпа зевак, оценивающих взглядами мундиры, наряды и фигуры выходящих из экипажей господ и дам.
Ворота замка распахнуты, садовая дорожка освещена разноцветными фонарями. Где-то в глубине парка играет духовой оркестр. Шум, гам, музыка, женский смех на чью-то шутку, прекрасные комплименты прекрасной даме.
Звон шпор, блеск позолоченных эфесов, мундиры разных цветов и оттенков. До чего любят у нас в Лауде мундиры. Будто мы не лауданцы, а пруссаки. Мундир здесь – лицо чести, вернее маска, за которой скрывается то пылкое мечтательное сердце, то глупое невежество, порой подлость и обман.
Стар Пруэнти и Сильвио дин Оникс подъезжали уже к площади на такси, прихваченном по дороге, когда их обогнал огромный черный «роллс-ройс» и, обдав смрадным дымом, скрылся за поворотом.
Когда они подъехали к замку, черный автомобиль уже стоял у ворот, и какой-то седой генерал, подав руку в перчатке юной девушке в голубом вечернем платье, помогал ей выйти из машины.
Девушка растерянно улыбалась. Ей казалось, что все взгляды нацелены в нее, и бледное лицо ее покрылось румянцем. Вслед за ней вышла юная панна в черном платье, облегающем ее стройную фигуру. Гордо подняв изящную головку с густым пучком иссиня-черных волос, закрепленным
Золотым обручем с кровавыми каплями рубинов.


- Смотри, - толкнул друга локтем Сильвио, - это тот самый филин, которого я привез.
- Ты говорил, что он полковник.
- Ну, значит, ему вернули звание. А это его дочка.
- Ты говорил, дочерей у него две.
- Правильно. Та, что светлая в голубом – родная, другая - смуглая в красном - приемная.
- Ах, вот оно что. А черноволосая гордо держится, как княгиня. Светловолосая глядится попроще.
- То не диво. Индейская кровь. Прямо-таки принцесса Покахонтас! Дикарка, а ведет себя как шляхтянка.
- А светлая смущена чем-то. Готов биться об заклад, что она в высшем свете впервые.
- В яблочко! Именно так. Девочка с Ахуанских болот – «все мои подружки, пиявки и лягушки», -пропел он. Между тем, твой друг сражен ее красотой.
Стар пожал в ответ плечами:
- Словно Наташа Ростова на первом балу.
Разговаривая так, друзья поспешили нагнать идущего по дорожке генерала с дочерми. Услышав хруст шагов по гравию, девушки обернулись.
- Wecz?r dobry, pa?stwo! – улыбнулся Сильвио, получив в ответ не менее приветливую улыбку Мины.
- Пане пулковнику, файны панночки, дозвольте представить вам моего лучшего друга, с которым вместе служили – мэтра Стара Пруэнти, доктора медицины и самого славного человека на земле!
Смущенный столь витиеватой похвалой, Стар раскланялся не более любезно, чем того требовал этикет.
- Мой друг немного преувеличил. Однако я рад, что он представил меня вам.
- Его милость Карнович-Валуа, панна Эмина, панна Вадмара.
Стар пожал крепкую руку генерала, приложился к тонкой нежной ручке Мины с голубоватыми прожилками вен и к смуглой точеной ручке Вадмары. Лишь лихорадочный блеск глаз, да левая рука ее, сжимавшая перчатки, выдавала волнение Вадмары под маской ирокеза у столба пытое.
- Позвольте проводить вас, - взял Сильвио под руку Мину.
- Позвольте проводить вас, - согнул руку перед Вадмарой Стар.
Карнович-Валуа усмехнулся; не ясно было, гордится ли он дочерьми, привлекшими внимание таких деликатных кавалеров, вспоминант ли дни своей молодости, когда, звеня шпорами, с замирающим от трепетного волнения сердцем давал свою руку прелестной даме на своем первом балу.
 … … … … … …
Бал. Гремит музыка. Нет бала в Лауде, который не открывался бы полонезом. Нет полонеза милей сердцу Лауданскому, чем полонез Огиньского.
Залитый светом люстр зал. Рядами выстроились по периметру мраморные колонны, отражаясь в блестящих плитах пола. Гордо выступают в четком ритме пары. Сердце замирает. Словно земля уже не земля, а небеса не небеса. Словно душа взвилась ввысь, сбросив недуг обыденности. Что может быть торжественней полонеза Огиньского!
Вслед за полонезом мазурка. Потом танго – знойное и задумчивое, грустное и прекрасное, заставляющее учащенно биться сердце; пульсирующее жизнью, настоящей горячей жизнью.
А вальс? – чарующий и нежный, лирический и добрый, то неторопливый, то вихрем кружащий слитые в едином движении тела.
Боже мой! Как счастлива Мина сегодня. Она кружится – глаза в глаза, уста к устам с тем, кто кажется ей в этот миг дороже всего на свете, чья рука так крепко и осторожно лежит на ее талии, чьи глаза озарены доброй спокойной улыбкой и отражением света ее глаз.
Пусть смотрят на нее все! Пусть завидуют!
Ничего, что смолк оркестр, какая музыка поет в душе ее! Мина кружится в объятьях Сильвио, забыв обо всем на свете.



Потом, смущенная общим вниманием, вдруг опомнилась и выбежала на балкон. Сильвио вслед за ней.
Душная летняя ночь наполнена пеньем сверчков, шумом и шорохами, внезапным всплеском волн в пруду.
Звезды! Огромные яркие звезды усыпали черную бездну небосвода загадочным узором, и тонкий серп месяца раскинул, как шаловливый чертенок золотые рожки, игриво улыбаясь с вышины.
- Месяц молодой, как серп золотой! Был на том свете? Был! Видел мертвых людей? Видел! Болят у них зубы? Не болят! И у меня не будут болеть – шепчет Мина старую молитву-заклинание, которой научил ее в детстве отец, а того еще дед; потом смотрит на ногти, чтобы были они гладкими и красивыми – тоже по старой примете.
- Что шепчешь ты? – спрашивает Сильвио.
- Так просто, - улыбается Мина, вырывая свои пальцы из его рук, но Сильвио сильнее, он целует ее пальцы нежно и горячо.
- Пусти, - тихо сопротивляется Мина, но губы ее уже тянутся к губам Сильвио. Ах, какая душная и жаркая ночь!