Эссе. Идея овладела массами

               
                - или: предвидел ли Наполеон Лермонтова? -

                I.

        Кстати, любимое Владимиром Ильичом состояние масс:  охваченные идеей.
        Так сказать, «От мысли до курка»!
        И я с ужасом думаю: это какой же должна быть Идея, чтобы, когда она «овладеет массами»,  не хлынула кровь?  Если кровь, как вода, лилась и от веры в самого светлого Бога, с одной стороны, и всего лишь оттого, что в пирожках не было мяса, со стороны другой.
        Нет:  массы —  для меня слишком сложно! Мне бы понять, что творится с личностью, когда идея, - кстати, абсолютно не зависимо от её содержания, - овладевает ею, а она страстно хочет, чтобы овладела ещё и массами. 
        Крайности брать не буду.
        Ну, например, индус, измеряющий своим телом, не прибегая при этом ни к каким техническим средствам, Ганг:  лёг-встал-палочку поставил, лёг-встал- палочку поставил.
        Попробую проанализировать опыт беззаветного служения любимой идее всего двух вполне нормальных, очень разных и очень талантливых людей. Только не  мечите, пожалуйста, брови на купол лба своего, прочитав их фамилии: это Артур Шопенгауэр и Виктор Астафьев.  А я,  дабы убедить, что перед вами не записки сумасшедшего, задам упреждающий вопрос:  что «общего» между Лаперузо, Наполеоном и Лермонтовым? 
       Меж тем, если бы великий путешественник взял в свою экспедицию мрачного корсиканского парня, который в неё очень просился, то великого полководца не было бы, поскольку экспедиция погибла в полном составе,- и великому поэту не нужно было бы писать «Скажи-ка, дядя, ведь ненароком, Москва, спалённая пожаром»  и далее по тексту…
       Пока для меня между Шопенгауэром и Астафьевым  общее лишь то, что это яркие люди, которыми овладевала идея, и они несут её в массы на крыльях своего таланта.
       Разбираемся. 
       Надеюсь,  будет,- согласно жанру, - занимательно.

                II.
       
       Начну с Виктора Петровича. Сразу расставив точки над «i”:  это один из моих любимых писателей, а его роскошная по стилю  «Царь-рыба» - в пятёрке самых обожаемых книг.
       Начинаю же с писателя  потому, что никаких революционных мыслей и отточенных мантр (вроде «Жизнь есть форма существования белковых тел»:  это — хлеб философа)  и ничего даже в перспективе материального (вроде mc2 = атомная бомба: это  законная пайка учёного),- от представителей древней  писательской  профессии не жду и вам не советую.
      Писатели, а также  примкнувшие к ним кинорежиссёры - это картины и эмоции. Плюс, конечно, язык, что лично для меня стократно дороже всего прочего...
      У Астафьева совершенно медовый стиль:  это русский язык на празднике. Именно! А не на приёме у Дитмара Ильяшевича Розенталя по поводу его, языка нашего, правил поведения.
      На празднике крылатом, горластом и гопаковом, на пёстром пире русского фольклора !
      Я знаю, что при определении уникальности материала электроника за цитирование снизит мне балл. Но хоть пару предложений можно? Которые, кстати, прошу запомнить: понадобятся, когда будем делать выводы о КПД «овладения идеей». Вот эти предложения.
     «Когда оно заводило глаза под щитки, взор делался запредельно-жутким, вся морда с пастью от глаза до глаза была отмечена печатью надменной враждебности. Наконец оно выкатило мутные, в то же время вострозрячие глаза и словно бы усмехнулось: «Ну, что? Поймали! Жрать будете!? Жрите-жрите! Сегодня вы нас, завтра мы вас...»
       Даже оторопь берёт:  что это за мутноглазое, запредельно враждебное «оно», которое уже завтра жрать нас собирается?! Боюсь даже вымолвить. Сперва кое-что объясню.
    Виктор Петрович — один из самых ярких писателей-деревенщиков. Которые буквально из- и обнылись, вспоминая свою деревушку,  ушедшую в бездонный котлован «под прогресс» по прихоти наглого, лживого, циничного и вороватого Города.
    Кстати, - или не кстати?-, несколько лет прожив в Сибири, я  всё время имел дело с совершенно  другими сибиряками, нежели те, что рыдают в прекрасных романах деревенщиков о своих чернозаборных утратах. Знакомые мне сибиряки,- первопроходцы по духу, в генах которых неистребима жажда покорения гигантских пространств,-  без труда меняли и три, и даже пять мест жительства своего, всякий раз обустраивая в очередной Кедрихе-Тимонихе-Шелаболихе более удобное жилище для своей семьи. От простой избы  до добротного пятистенного и от него -  до могучего дома  крестового.
   Но — ладно:  соглашусь, что  сибиряки бывают всякие...
   Так вот у Астафьева такого высокохудожественного ноя,- столь  ярко свойственного деревенщикам,- кстати, как правило, постоянно жившим в Москве («Смех: коровою в перчатках лаечных!») по поводу утраты места первоначального обитания значительно меньше. Однако нелюбовь к городу, к шустрым, всячески нахватанным, чтобы не сказать жуликоватым, жителям  столиц,- особенно, когда они пытаются грозно  «преобразовать» главную любовь Виктора Петровича, придумавшего даже специальный термин «водогноилище», родную Природу,-  присутствует в виде ярчайшем.
   Такая идея пронизывала всё  прекрасное творчество Астафьева. И буквально овладела автором. Идея же, как известно, - штука живая: она развивается, усложняется, нередко становится практикой. И, наконец, подходит к черте, когда надо делать общие выводы  и даже называть конкретный  образ ненавистного врага…
   Кого же прекрасный писатель,- и виртуозный к тому же рыбак!-,  «назначил»  воплощением антиприродного зла под знаком сметающего всё на своём пути «прогресса»?
   Кто -  жуткое это Оно,  прямое   следствие городского произвола по переделыванию родной  природы? Что это за мрачный гибрид, смесь бульдога с носорогом, который грозится завтра нас всех сожрать?
   Не поверите (и правильно сделаете!):  это - берш.
   Даже не погружаясь в роскошные кущи рыбацкой «библии» Леонида Павловича Сабанеева «Жизнь и ловля пресноводных рыб», скажу навскидку. На самом деле вполне безобидный берш никакого отношения к мутациям и «прогрессу» не имеет. Это исконно наша рыба: нечто среднее между судаком и окунем. Удлинённый, как первый, и полосатый, как второй.
   Но что совсем грустно-смешно,  ещё академик Паллас называл берша исключительно русской  рыбой. Которая,- надо понимать, по причине своей очень умеренной хищности, - нигде не встречается в чрезвычайно большом количестве...
   Так что же перед нами в прекрасном рассказе Виктора Петровича Астафьева «Светопреставление»:  сон разума — родивший чудовище?
    Нет, конечно: это идея, овладевшая талантливым автором. И он, наконец, нашёл «образ врага». Назначив им берша…
   По моим многолетним наблюдениям, идеи буквально рыщут «аки звери алчные» за талантливыми и энергичными людьми, чтобы сделать их переносчиками себя любимых.
   Писатели (а в последнее время ещё и кинорежиссёры: в какую дискуссию палку ни кинь, обязательно попадёшь в кинорежиссёра!), учёные и политики — их главный «хлеб». Их, если угодно, чашка Петри, в которой они наиболее успешно размножаются и процветают.
   Каждым нашим крупным «инженером человеческих душ» всевластно владела какая-то идея. Повторять общеизвестное не буду. Сошлюсь разве что ещё на Льва Толстого. Который в этом смысле рассмешил Владимира Солоухина. Думал, мол, думал мудрый старик — и решил: не надо противляться злу насилием. Однако когда японцы разгромили наш флот, сразу вспомнил, что он бывший артиллерийский офицер, и сказал с «надменной враждебностью» (прямо как берш!): «Вы что — уже и этим морду набить не можете?»   



                III.

    Что касается Артура Шопенгауэра,  ярко выраженного  германского философа, то чтение его афоризмов и максим до сих пор доставляет удовольствие игрой разума и блеском стиля.
    Навскидку: «… человек в силах видеть в другом лишь столько, сколько есть в нём самом...», «...дух незрим для того, кто сам его не имеет...»  Серьёзный немец.
    Но это всё же, скорее, эмоции. А вот нечто, пожалуй, уже из основной программы:
«Самый дешёвый сорт гордости — национальная гордость.»  Вот так? Неожиданно !
    «Артур,- услышав такое, хочется воскликнуть,- вы что собираетесь делать: испепелять — своих соплеменников?  Вы «из чьих будете»: вы действительно — немец или у вас папа всё-таки  инженер?» Короче:  неужели истинно немецким, возвышенно  спокойным философом «овладела идея», которой он готов пробивать хоть лбы, хоть каменные стены непонимания?
    Как же он всё это аргументирует, мудрый Шопенгауэр?  Вот так, если  в пересказе…
    Национальная гордость, или патриотизм, как известно, есть (правда, по мнению доктора Самуэля Джонсона) «последнее убежище негодяя». Хотя зачем самодостаточному немцу мнение какого-то убогого англичанина, который даже не понимает, что  ему должно быть стыдно за глупо-унизительное лицемерие своей нации? Но ладно: идём дальше.
    Так вот, «последнее убежище негодяя» есть ущербная  гордость индивида, лишённого личных достоинств и хватающегося, как за соломинку,  за принадлежность к огромному скопищу таких же дюжинных, как он сам, субъектов.  Человек толпы готов прощать толпе любые недостатки, - и даже восхвалять их! -, потому сам  равен нулю.
   Это, по Шопенгауэру, мол и де, особенно свойственно англичанам. Ибо вряд ли найдётся более одного подданного Её-Его Величеств из целых пятидесяти,  который согласится, что вопиющее лицемерие его нации постыдно. Такие они, англичане, по Шопенгауэру:  только один из пятидесяти умный, остальные - лицемерное стадо.    
   И совсем другое дело — немец!
   Внимание: «Немцы свободны от национальной гордости,- с гордостью пишет Артур Шопенгауэр -, и дают этим доказательство своей прославленной честности.»
   Какая мысль!
   Какая дивная мантра!
   Не выдержал даже переводчик афоризмов и максим Артура, написав внизу страницы крохотным шрифтом: «Увы! Были в то время, но не теперь!»
   А мне нравится. Я аплодирую Артуру: он подтверждает мою мысль, что идея, овладевшая умом, подобна сну разума, рождающему чудовищ.
   Только уточню: почему — «не теперь», господин переводчик?
   Теперь немец как раз вновь  «свободен от национальной гордости». А) Безропотно принял идеологическое руководство из-за кордона.  Б) Чушь какую-то сотворил,  в результате чего «приезжие» без последствий массово насиловали немецких женщин во время праздника.
    Да, Артур: ваши опять, как вы  говорили-с, «свободны от национальной гордости».
    Но как по-другому с вами было исторически недавно:  вы же утопили ничтожную Европу в крови именно от вдруг грянувшей,- как удар подземной стихии!-, то ли навязанной вам, то ли закипевшей в вас самостоятельно (до полного озверения!) национальной гордости…
   Философию называют «любомудрием».
   Артур, неужели ей хоть в крохотной степени не свойственно предвидение?
   Какая грусть!   
   Но,- если раскрыть карты, - как нам-то относиться к идеям, которые владеют чьими-то головами, а идеевладельцы, такова общемировая «ценность», стараются, чтобы они владели и нашими? Ведь среди них нет ни Шопенгауэра, ни Толстого, ни даже не претендовавшего на гениальность Виктора Петровича Астафьева, которые запутались в своих идеях.
   Средние, вполне дюжинные люди, они раскладывают свои советы для России на некоей простенькой игральной доске в виде разных фигур,- я не сказал «на шахматной»: шахматы — игра сложная,- и бросают на доску всякие политкости. А придя к власти, обещают, - да-да, в рамках всяческих свобод!-,  люстрировать (то есть думать по новому приказу)  целые пласты исполнителей, не боровшихся с государством. Кстати, не забудьте люстрировать и меня:  я,  не согласный ни с какими идеями, с вашими не согласен как бы «тоже»... 
   Да, вы, ребята и девушки, авторы книг вроде «Распродажа советской империи», «Проклятие Сибири» и других бестселлеров,  можете быть счастливыми, только живя по своим идеям. Это нормально! Но неужели не понятно, что миллионам людей,- для которых, как для «дюжинных» Толстого и Лермонтова, патриотизм не был «последним убежище негодяя», - ваши идеи в лучшем случае  - что псице лифчик или ежу стринги?
   Бойся идею, тобой овладевшую !
   А если уж люди по судьбе есть животные, склонные к извращениям (все претензии — к Анатолю Францу) и  к следованию всяческим идеям, то хотя бы овладевайте ими вы, дабы они не  овладели вами. Особенно осторожно с массами:  ведь не нами придумано  «Что русскому хорошо, то немцу смерть». Поэтому не нужно даже задавать друг другу дурацких вопросов: «Когда мы будем жить, как японцы?».
   Ясно, что никогда!
   И слава Богу.
   Нам плевать в фэйсы кукол начальников не интересно.