Человек в дверном проёме

                В бореньях сумрачного века,
                к заветной подходя двери,
                ищу я голос человека
                и свет, горящий изнутри.

     Петровна скиталась тогда с ними по знакомым уже больше месяца. С ними, это с ним, Саней, которому недавно исполнилось девять лет, и с его младшим братом шестилетним Егоркой. Тётка им была не самая родная – двоюродная. Она приходилась их спивающейся матери двоюродной сестрой. Жили они в одном городке под Костромой, через улицу. Тётка, понимает теперь Александр, была ещё не старой, под сорок, женщиной. Только одинокой, не красившейся и какой-то пришибленной из-за жизненных трудностей.
     Она и раньше часто брала их с братом к себе в общежитие, не бросила и тогда, когда мать окончательно пропала. Их с братом покосившуюся хибарку без удобств с отключённым электричеством не удалось отстоять, скоро попросили и тётку из её общажной комнаты. Ведомственную общагу к тому времени кто-то давно приватизировал, а официально оформить опекунство тётке, по-видимому, не дали. После ночёвок на узлах в тёмных пропахших кошками коммунальных коридорах в Костроме оказались неожиданно в пыльной грохочущей придавливающей небоскрёбами необъятной Москве, наверное, Петровна подалась туда за правдой. Но не помогла и столица. Похожие коридоры, приглушённые всхлипыванья посеревшей женщины в немодном платочке за приоткрытыми дверями полутёмных кухонь.
     Одна или две ночи и вовсе на вокзале. Сане, впрочем, там сначала даже понравилось после пугающих скрипучих коридоров и явной даже для него напряжённой недоброжелательности взрослых в этих чужих квартирах. Огороженный тюками угол неудобной, но интересной, с изогнутыми спинкой и сиденьем, фанерчатой скамьи, звучный голос дикторши о прибытии и отправлении в таинственные края поездов, потолок с хрустальной люстрой на огромной высоте, дикие свободолюбивые гудки тепловозов с невидимых железнодорожных рельс, полная молчаливая луна в больших пустых окнах зала ночью. Саня даже ходил с братом поиграть на огороженную невысокими столбиками площадку на втором этаже. Там на полу лежали кожаные матрасы, по которым можно было ходить и прыгать, сняв ботинки, а по углам лежали кубики, машинки и мягкие игрушки. В игровом отсеке вокзала всё время теснилась шумная малышня в разноцветных одеждах.
     А однажды, когда они с Егоркой сидели на скамейке среди своих сумок и пакетов, Петровна куда-то отошла, пассажирка в джинсовом костюме подарила им с братиком по маленькой шоколадке…
     Тётка всё начинала дрожащими руками торопливо перебирать какие-то свои листки и засаленные тетрадки. Наконец, она что-то в них нашла, отчеркнула обломком карандаша, и  сидела с невидящим взором, поджав губы.
     Потом он вспомнил себя снова в электричке, к которым тоже привык за тот месяц скитаний, мерно постукивающей колёсами и позванивающей расшатанной тамбурной дверью. Долго ехали, Саня успел заснуть и проснуться, пока не вышли на станции Яворово с потрескавшейся пустынной платформой.
     Казалось, целую вечность ходили по тенистым горбатым улицам посёлка среди частных и панельных домов. Саня устал, а Егорка и вовсе начал всхлипывать и упрямиться. Вечерело, начался дождь, но, к счастью, уже входили в подъезд старого кирпичного трёхэтажного дома. Тётка перевела дух перед оббитой чёрным поцарапанным дерматином дверью. Позвонила. Долго никто не открывал, думали уже, что никого нет или звонок не работает. Неожиданно дверь всё-таки распахнулась. В дверном проёме встал высокий сутулый человек в заплатанных тренировочных штанах, скупо освещённый светом из комнаты. Петровна начала его о чём-то сбивчиво просить, а Егорка, да и Саня тоже, вдруг в голос заплакали. Им вторил усилившийся дождь, с силой забарабанивший по подъездному козырьку. Худой хозяин повернулся боком и посторонился, пропуская непрошеных гостей в квартиру.
     Тётка просила, кажется, просто переночевать, или пожить два-три дня, на большее она не надеялась, но Саня, как только проходил в комнату по мановению указующей руки хозяина, сразу успокоился и почему-то сразу почувствовал, что они здесь надолго.
     Григорий Алексеевич оказался каким-то совсем дальним родственником Петровны, то ли троюродным, то ли даже четвероюродным, что-то в этом роде, её братом. Они не виделись много лет, да и прежде, наверное, мало знали друг друга. Ему, кажется, не было тогда ещё шестидесяти, но он уже находился на пенсии, то ли как отставной военный, то ли по инвалидности. Он часто задыхался и его бил сухой тягостный кашель. Имелась ли у Григория Алексеевича когда-нибудь семья, дети, - Бог весть, Саня по малолетству не интересовался такими вопросами. Изредка хозяин получал письма и открытки от какой-то женщины с Урала и потом долго сидел в своей комнате за клеёнчатым столом, ещё больше обычного нахмурясь.
     Материально жили, конечно, небогато, но вскоре тётка устроилась уборщицей в магазин, и стало полегче. Сане же вообще казалось, особенно по сравнению с Костромой, что наступил полный достаток. По крайней мере, в сентябре он пошёл в поселковую школу, в третий класс, а Егорка через год – в первый с огромным букетом гладиолусов с участка Григория Алексеевича недалеко от дома.
     Жизнь налаживалась. Саня в школе стал показывать успехи по рисованию, занимал хорошие места и в школьных, и даже в районных конкурсах – ему в награду купили альбом большого формата и увесистый набор особенных карандашей. А однажды неразговорчивый дядя Гриша принёс откуда-то и установил ребятам старенький компьютер. Когда монитор загорелся, и мальчишки уселись перед экраном, Саня случайно глянул на стоящего сбоку хозяина. Кажется, тот впервые скупо и как-то смущённо-добро улыбался. Григорий Алексеевич брал с собой мальчиков и на огород, и на рыбалку на ближайший пруд за пустырём. Егорка тогда забавно вышагивал с собственным длинным удилищем. На антресолях нашлись и облупленные, однако прочные, лыжи, и деревянные санки, на которых зимой братья катались попеременке.
     Неожиданное счастье нормального детства длилось года два с небольшим. Григорию Алексеевичу становилось всё хуже и хуже, как он ни крепился, как ни старался совершать свои обычные долгие прогулки по посёлку. И вот однажды, придя из школы ранней зимой в отливающим стальным неуютным светом день, Саня увидел дядю Гришу лежащим на своём клеёнчатом столе. В квартире остро пахло лекарствами, и толпились чужие люди. 
     Каким-то уважением хозяин в посёлке, судя по всему, пользовался, однако даже его авторитета, по-видимому, не хватило, чтобы успеть прописать тётку с ребятами у себя. Так Саня с братом оказался в детдоме в городке ближе к Москве. Там в первый же день пропали его рисовальные принадлежности. Саня видел свои карандаши потом в руках у старших детдомовцев, но не плакал, не жаловался, - понял, что делать это здесь нельзя. Кажется, как раз с детского дома он больше никогда не плакал.
     Ещё больше поблекшая и постаревшая Петровна навещала их первое время довольно часто, передавая пакеты с карамелью и маленькими твёрдыми пряниками, но вскоре Саню стали даже как-то тяготить её визиты. Именно потому, что тётка плакала. И за оградой, и при расставании, да и во время общения всхлипывала. От встреч веяло безысходностью и ещё явственнее чувствовалось, что ничего уже нельзя изменить. Не хватает человеческих сил, жестокие обстоятельства сильнее.
     Спустя год воспитатель повёз Саню в больницу. Тётка лежала в общей палате у окна в полузабытьи и его, кажется, не узнала.
     После детдома Александр отслужил в армии, вернулся в этот так и не ставший родным подмосковный город, добился всё-таки положенной жилплощади – комнаты в малогабаритной квартире, устроился на теплящийся электромеханический заводик фрезеровщиком, подумывал и о, чем чёрт не шутит, художественном училище. Егор же уехал в Питер и поступил в мореходку, добился-таки исполнения своей мечты, непонятно, откуда она у него завелась в их общем чисто сухопутном существовании, даже на море ни разу не были. 
     А с Саней судьба поступила по-своему. Вскоре его «подставил» знакомый по работе. Принёс вечером большую сумку с вещами, переезжаю, мол, не успеваю всё сразу перевезти, а ты по дороге, подержи пару дней. Если и были у Сани какие-то сомнения, то отказать он всё равно не смог. Наутро пришла милиция – вещи оказались крадеными. С детдомовцем не стали церемониться – пошёл как соучастник и получил четыре года, несмотря на хорошие характеристики и первую судимость.  Брат писал первое время, присылал посылки, потом, когда Саню перевели в другую зону, куда-то пропал, может, тоже адрес сменился. 
     Сидеть Сане остался ещё год. Ничего, пережил детские скитанья, детдом, армию, переживёт и зону.
     Главное, он твёрдо знает, куда поедет после заключения. Конечно, сначала наведается в Питер, найдёт брата. Но у него не остановится, обузой ему не будет.
     Есть на Земле другой, единственный в мире уголок. В котором когда-то открылась тёмная дерматиновая дверь, из проёма навстречу заплаканным детям пролился тёплый свет и глуховатый голос сказал: «Проходите!»

2014