Утро, День, Вечер и Ночь

Утро - это ладья из слоновой кости с пурпурно-багряными парусами и хрустальные россыпи прозрачно-радужных рос, беспощадно привносящие в любой пейзаж капризную толику нереальности; это лукавый шёпот припозднившихся фэйри, что спешат пройти сквозь двери из белого золота и сиреневого стекла и холодная усмешка златокудрого мальчика с лицом ангела и яростным взглядом серафима; ревнивого обожателя зари, не одну сотню раз обрывавшего чужеземные напевы жизней пещерных ведьм и скрежет полу-осмысленного бытия каменных троллей. Это охапки пастельно-кварцевой сирени в фарфоровых вазах, искусно расписанных застенчивой эмальной роскошью и украденные у часового механизма минуты расслабленной неги; облачные города с перистыми аллеями и кучевыми замками и перламутр копыт белоснежного оленя, что спешит укрыться в лесной чаще от насмешливых пальцев солнца; это прячущаяся в миражной дымке полусна улица радужных мостов с магазином музыкальных шкатулок, растворенным в воздухе густым запахом свежей выпечки и седовласым синеглазым художником в заплатанном берете, что красит небо, как может, и часто не в силах оторвать взгляд от пролетающего журавлиного клина; с соловьиными трелями и мозаичными домами, в которых квартира из ревущих двадцатых поместилась напротив мастерской голландского ремесленника пятнадцатого века.

День - это звонкие крики жар-птиц, восхваляющих рождение кочевого города артистов и чудаков, в котором найдётся место каждому, кто любит рассказывать истории, и аромат апельсинового мёда, щекочущий ноздри обещанием невинно-дерзких проказ и бесконечного лета; это резные корабли в чуть запылившихся солнечным песком бутылках, со снастями тонкими, точно шёлковая нить и натянутыми, будто свод израненной ноги юной балерины и дорога из жёлтого кирпича, ведущая к взмывающим вверх изумрудным башням и волшебнику, что непременно исполнит самое заветное желание. Это бередящие едва живое пламя под рёбрами рассказы о дальних странах, где бриллианты на вкус что заморожённые лимоны в сахаре, а бескрайнюю лазурную высь бороздят пузатые дирижабли; где обретают душу механические соловьи, а картинки из волшебного фонаря движутся наяву; где в одетые в бронзовый доспех пузырьки разливают вкус земляники со сливками и запах самой родной из комнат, чтобы вложить их огрубевшие пальцы мечников с заразительно-нахальными улыбками и благодарной тревогой перед неизвестным на дне зрачков. Это искристые гирлянды янтарных бус и знойно-смешливый ветер, в святой спешке наспех целующий щёки странников и горожан, опутанных витражной сетью обыкновенных чудес и закруженных в калейдоскопе остроумных авантюрных сказок со счастливым концом.

Вечер - это бескрайний лабиринт разветвляющихся улиц, освещенных дрожащим пламенем газовых фонарей и древняя, как порок и добродетель, колода карт, выкрашенная кармином и чернилами; ни одна из её рубашек не повторяет другую, а посеребренные бубенцы на шапке джокера звенят при каждой игре; и одному чёрту известно взаправду ли, или только в голове игроков. Это мрачная пестрота чёрного рынка, где в воздухе витает пряный туман из шафрана, гвоздики и кардамона, а в шатре из линялого шёлка слепая гадалка читает судьбу по руке; где в батраках толпятся иноземные рабы с тигриными глазами, а кинжал из узорчатой стали стоит дешевле, чем фляга воды без привкуса рома. Вечер - это рубиново-золотые переливы оркестровых симфоний и тягучая, прокуренная песня, грубовато ласкающая трущобы Двора Чудес; это медвяно-терпкий запах креплёного вина и армады боевых кораблей, обманчиво-безобидные в своём тихом сне в объятиях малахитовых вод, топящих в себе незадачливых пьяниц и отблески керосиновых ламп; это расцветшие декоративным лесом и потрёпанным бархатом подмостки театров, над которыми пируют, обняв друг друга, Комедия и Трагедия, и народец бродячих мыслей, заставляющий без причины спрашивать себя, о чём плачут бронзовые орлы и какие книги любит читать Удача.

Ночь - это хрустальный город, незримый для всех, кто, умея смотреть, не умеет видеть; это поющие о других мирах фонтаны, полные света умирающих звёзд, и обратившиеся в мерцающий жемчуг слёзы светлой тоски расстающихся на несправедливо длинное время Друзей; это вставленные в ловцы снов осколки вечно пьяной южной тьмы и бирюзово-аметистовые переливы тьмы северной; это резные снежинки, вихрями сыплющиеся с разгневанных небес и едва слышно смеющиеся, захваченные нездешней радостью своего короткого полёта и статная царевна-лебедь, плавно скользящая по обсидиановому зеркалу озера, затерянного в кустах чайных роз, благоухающих маленькими тайнами сбывшихся безрассудств. Это небывшие сады, сотканные скучающим туманом из нитей потаённых грёз, в которых слишком легко пожелать остаться насовсем - и уйти из подлунного мира, внимая щемяще-прекрасным звукам старинной флейты, покорной проворным пальцам мальчишки с вечно закрытыми глазами и рассеянной улыбкой усталого мудреца и цикличный карнавал запахов; укрытые от назойливого света сапфировым покрывалом, они танцуют, не боясь обжечься, и приносят на своих крыльях двуликие сказания Шахерезады и рождённые в заснеженных горах мифы о раскалённом алмазе в груди короля великанов; это напевно-пронзительные колыбельные четырёх ветров, под которые, в своей перламутровой колыбели, безмятежно сопит новорождённый мир.

***

- Благодарю за помощь, господин поэт, - вежливо оскалилось чудовище, обнажив сомкнутые ряды зубов. Жилистые мышцы под его зловонной, колючей шкурой заходили ходуном, а ветвистые рога заколыхались, когда пожиратель глупых принцев тяжело поднялся со своего места, не заметив, что от скамьи теперь остались одни только щепки. - Слепота больше не помешает мне понимать, чему так радуются все эти странные, вкусные люди.