Нарисованные окна в другие миры

Вообразите себе небольшую, но просторную (в ней почти что нет мебели) мастерскую в пропахшем солнцем и смехом итальянском доме, затерянном посреди бескрайних пшеничных полей и кудрявых лоз с лиловыми гроздями лопающихся от сока хмельных ягод. Там стены выкрашены в цвет яичного желтка, а ставни всегда открыты нараспашку; там всё должно было много лет назад пропахнуть красками, но прогретый кисель южного воздуха пронизывают ароматы сушеной лаванды, сандалового дерева, крепкого кофе и заморского табака, типичные для Господина Живых Полотен. Никто и никогда не видел его за работой, но окрестные мальчишки-посыльные, заглядывающие в мастерскую каждый раз, когда случай или очередное поручение старших сводит их с ней, клянутся, что художник заложил свою душу самому Дьяволу, чтобы получить в свои узловатые руки власть распахивать окна не только в свою рабочую обитель, но и в миры из дорогих книжек с цветными картинками и шитьём на переплёте. Говорят, что призрачный мастер с улыбкой, режущей, точно нож свежее масло и морщинками в уголках глаз самодовольного юнца не отражается в зеркалах, что грозы танцуют перед ним, как невесты на выданье, а чёрные кошки уступают дорогу, почтительно склоняя лоснящиеся на беспощадном солнце головы. Говорят, что двенадцать племянников-воспитанников, что сражаются во дворе дома не деревянных мечах и забираются на самые высокие сосны, обожают и боятся своего патрона, лишь его одного признавая за указ себе; что они почитают за радость готовить для художника завтрак и трепещут, собираясь по вечерам вокруг него и слушая предания о дальних странах и канувших в Лету созданиях... Говорят, что ни одному из них мастер не позволяет переступить порог своей святыни.

Одно окно ведет на широкую столичную улицу, мощенную начищенным камнем; таким гладким, что в нём отражается улыбчивая голубизна неба. По этой дороге из зеркального кирпича движется красно-золотая масса с вкраплениями рыжего, багрового и фиолетового; смеясь и улюлюкая, обмениваясь звучными выкриками на иностранных языках и забытых наречиях идут, прыгают, передвигаются и парят циркачи: гимнасты и ходулисты, великаны и карлики, заклинатели змей и одержимые музыканты, заменившие смычками собственные пальцы. Акробаты крутят тройные сальто вперед и назад, делая из трюков собственную походку и собираются в пирамиды, ставя на вершины импровизированных гор самых лёгких и маленьких; кукольники бережно сжимают потёртые от времени и постоянных дорог саквояжи, в которых дожидаются своего звёздного часа их арлекины, монстры, сбежавшие невесты и чумные доктора; иллюзионист прячет нижнюю половину длинного, мертвенно-бледного лица за высоким воротом бархатного камзола и, незаметно для всех зрителей, будущих, прошлых и небывших, заставляет окрестные тени пускаться в разнузданные, вольные пляски. Полуденную тишину разрезает бесцеремонное пение труб и бой барабанов, скрежет колёс передвижных вольеров и рёв запертых за решеткой лигров, грифонов и медведей, не привычных к незнакомым местам, а пустырь с другой стороны городских стен готовится принять лоскутной шатёр шапито на свои натруженные, поросшие травой плечи. И когда сумерки укроют арабским ковром крыши домов и вымпелы башен, осколок небес над вновь прибывшим бродягами расцветёт мятежными звёздами фейерверков, и птица-феникс подарит одному из гостей дырявую монету, посмотрев сквозь которую везунчик сможет когда угодно очутиться среди гирлянд из пёстрых флажков и лукавых басен с двойной моралью; перебинтованных ступней в расшитых блестками башмаках и костров цвета крови и бирюзы.

Другое переносит засмотревшегося разиню в холодные объятия зубастых гор, сжимающих изорванные в лохмотья лесные покрывала обмороженными скалистыми пальцами. Там над заснеженными фьордами возвышается готический замок из самого синего льда; его резные шпили веками царапают чернильное небо, и бриллиантовая кровь заблудившихся звёзд стекает по тонким желобкам в хрустальные вазы, тонкие, словно девичий волос - и мороз вонзил свои зубы в прерывистое дыхание тех смертоносных краёв так глубоко, что они сделались прочнее закалённых мечей. В Ледяном Дворце не слышно человеческого смеха уже сотни сотен дней, и никто не ответит, кому принадлежали эти гобелены с вышитыми на них девами-воительницами в полном боевом облачении и многорукими демонами расщелин; эта серебряная посуда, не потускневшая ни на йоту и оставленная на длинных столах под увитыми стеклянными розами сводами обеденного зала; эти широкие, скользкие спуски в погреба и кладовые, служившие прежним хозяевам, я верю в это, не только лестницами, но и горками для развлечений долгими вечерами. Никто не расскажет, чью спину укрывал от свирепых ветров меховой плащ, отороченный синим бархатом и которою из бесконечных историй рассказывает стелющемуся по алмазным плитам пергаменту самопишущее перо, с тихим скрипом выводящее всё новые и новые руны. Только два стража остались охранять заброшенную симфонию острых углов и искрящихся переливов: обленившийся буран, мерно целующий пустынные коридоры да белый медведь в зачарованной бронзовой броне, могучий гигант, чью шкуру и без доспеха не пробила бы человеческая стрела. Огромные, янтарные глаза всматриваются в непроглядную даль, выделяясь огненными пятнами на фоне зимнего безмолвия. Безмолвный воин помнит каждый голос, звучавший здесь когда-то; он будет ждать вечно - и однажды непременно дождётся.

Третье завлекает жадные до сказок глаза в паутину восточного базара, который случайный прохожий покинет святым - и без гроша. По правую руку роскошные ткани, аккуратно намотанные на специальные валики, завораживают ювелирными узорами и всеми оттенками сокровищницы падишаха; по левую руку рослый усатый мужчина взвешивает на ладони изогнутый клинок, ослепляющий своим блеском и пугающий своей легкостью. Горы гранатов, апельсинов и фиников и телохранители, рекламирующие себя тут же, на кулачных боях; клетки с павлинами и ловчими ястребами и механические головоломки, каждая - суть уникальный лабиринт, помещающийся в ладонях; всё здесь становится стёклышками в калейдоскопе, переулками в самом роскошном муравейнике, какой только можно себе представить. Здесь дешевле других стоят волшебные лампы, а самые дорогие надёжно защищены от младших джиннов и их проказ; здесь под открытым небом процветает дипломатия кинжала; здесь за два серебряника тебя научат отравлять кольца, а за три - признаваться в любви на языке снадобий и заморских трав. Но душистое сердце беспощадно-прекрасной феерии бьётся ровно и мерно, и в любое время суток, даже когда остальные торговцы ушли по домам (или когда вокруг базара разом бушуют холера и дворцовый переворот), рынок специй продолжает свою работу. Ходят слухи, что один из любопытных едва не остался в этой картине насовсем и смог оторваться от пряных порошков, только когда башмаки сами понесли пришельца обратно на его родину. Я не удивлюсь, если это правда, и до сих пор хочу спросить: где нужно поставить подпись, чтобы научиться рисовать запахи корицы и кардамона, аниса и базилика, гвоздики и красного перца, мускатного ореха и шафрана, который кое-где до сих пор принимают как валюту?..

Окна в другие миры открываются не каждый день, но смотреть в них можно целыми сутками. Сегодня на улице видели, как живописец без возраста в накидке из лисьих шкур и мальчишеском берете покупал книги у заезжего лавочника, и моё сердце замирает при звуках сплетен о том, что среди его приобретений были легендариум Туманного Альбиона, мифы Древней Греции с пометками на полях, написанными рукой какого-то сумасшедшего переводчика и скандинавские сказания, перевести которые никто не в силах. Болтают также, что он выложил целый золотой за кармин и лазуритовую пыль, привезенные на остроносых ладьях в ближайший порт - но я скорее поверю в то, что мастер готовит гуашь, тушь и пастель из языков ярмарочных костров и разломленного пополам свежего хлеба, из опалов утренней росы и воспоминаний о шалях чернооких красавиц, из растрескавшихся витражей заброшенной часовни и беззаботных песен свирели, украденной у степного короля - ведь, когда дело доходит до такого умельца, это куда сильнее походит на правду. Верьте мне; наивному юнцу, однажды осмелившемуся усомниться в том, что повелитель подаренной феями ранней осени акварели и масла, выжатого из драгоценных камней, помнит то время, когда заблудившиеся кометы серебряным огнём проливались на незнакомую им новорождённую реальность. И когда я, не помня себя от детского восторга, запальчиво попросил о возможности стать его учеником, я, конечно же, знал, каким будет ответ.

***
- Для лорда танцующих красок ты слишком бесталанен, - безапелляционно отрезал живописец, нахмурившись и презрительно оттопырив нижнюю губу. – Ещё один охотник до богатства и славы объявился!..
- Я уже ухожу, сеньор. Скажите только… - седьмой сын седьмого сына с загрубевшими от работы на мельнице мозолистыми руками почти стыдливо опустил глаза. – Как получить оттенок радуги в небе сразу после грозы, когда могучие спины туч ещё не разомкнулись до конца? Чем молодая царица медовых барханов и чернильных ночей с золотыми кольцами в ушах красила своё подвенечное платье, если оно казалось сшитым из огня? Сквозь какое стекло вы смотрите на мир, чтобы видеть его таким ярким? Как долго вы…
- Довольно глупых вопросов, - резко прервал его зодчий кистей и набросков. – Ты отвлекаешь меня от работы. А теперь выметайся, и приходи в понедельник, к пяти утра. И чтобы никаких опозданий, подмастерье.