Механические птицы императора

В вольере из горного хрусталя, такого тонкого, что кажется, будто клетку составляет одно лишь сияние под испепеляющими стрелами двенадцати царственных солнц и такого прозрачного, что в редкие пасмурные дни преграду и вовсе невозможно различить умеренной остротой человеческого глаза, хранились сокровища маленького мальчика. Дети вельмож; холёные, сладко пахнущие оливковым мылом и апельсиновым маслом, часто держали свои игрушки в резных ларцах, украшенных диковинным иноземным орнаментом и миниатюрами забытых городов, и каждая из таких игрушек могла бы полгода кормить семью из десяти человек. Но двенадцатилетний император, единоличный правитель земли и ветра от богатых железом и изумрудами скалистых горных стен до кислотных вод Красного Моря; молчаливый мальчик с гербовым перстнем на пальце отличался от своих сверстников не больше, чем отличались от одетых в шелка кукол и инкрустированных жемчугом маленьких сабель его единственные друзья - зачарованные механические птицы.

Сокол из латуни и чернёного серебра не ведает пощады и промаха; его сердечная пружина закручена так туго, что биение искусственного сердца может соперничать с воплощенным в мышцах и сосудах замыслом природы. Его маховые перья острее опасных битв, и когда этот хищник парит над охотничьими угодьями своего юного хозяина, от свиста закладывает уши; его глаза вырезаны из цельных топазов цвета самых спелых июльских персиков, но видят на многие сотни лиг вокруг, а алмазные когти и клюв вытачивали в потайных сокровищницах бесстрастные мастера-механики с инструментами из отражённого в горном озере лунного света и заговоров, о которых никто никогда не узнает.
...в могучей груди Сокола нашла свой лотерейный билет мятежная душа опального северного князя, что смеялся в лицо опасности до сорванного голоса и кровоточащего горла и улыбался почти презрительно, не умея отводить глаза даже тогда, когда следовало бы. Он зажигал глубокой ночью ароматные свечи, наблюдая за ласковыми огоньками ненавидящим взором, а после распахивал окна и молча ликовал, когда обезумевший от одинокой тоски холод гасил их одним лишь вздохом; он собственной кровью строчил послания верному врагу, исписывая десятки свитков за долгий вечер и пил ежевичное вино, такое чёрное, что казалось, будто ему всё же удалось однажды пронзить стрелой тень за своим плечом и выпить до дна минувшие годы, полные хладнокровной страсти и стрельбы без промаха.

Лебедь, одетая в мягкое мерцание белого злата и припорошенная жемчужной пылью, редко коротает часы в вольере; для неё в висячих садах безглазые мастера с расписанными менди руками разбили пруд, полный воды, плотной, как молочный кисель и гладкой, как венецианское зеркало. Крылья птицы, её лапы и изогнутая шея движутся, точь в точь повторяя такт торопливо-гармоничного танца разноразмерных шестерней, а стоит повернуть филигранную ручку из слоновой кости, как плач флейты и шум драгоценных дождей сольются вместе и отзовутся гулким эхом у предела неугасшей надежды, в далёких чертогах из фарфора и перламутра, над которыми никогда не тускнеет акварельное пламя поздней весны.
...под капризной белизной сбрызнутых снежной эмалью пластин поёт беспокойно-спокойный дух упавшей звезды, чей полёт по бескрайним высям бесконечности и босоногие танцы на облачных мостовых оборвали мальчишка, разозлившийся слишком сильно и серый камень в его вспотевшей холодной руке. Росчерк чистого света в тот раз держался дольше, чем когда-либо на памяти седых звездочётов, одетых в сливовые, расшитые серебряной парчой мантии, и девять пар морщинистых рук высекли на пахнущих ладаном скрижалях повесть об опаловой серьге, оброненной Королевой Ночи. С тех самых пор и до воплощения в инженерно-колдовском искусстве, онемевшая звезда бродила по чуждому ей миру, растерянно улыбась зыбкому сиянию водной пыли и бесцельно гуляя по забытым духами путешествий дорогам и могилам погасших костров.

Павлин с беспечным лукавством ребёнка затмевает вынужденную роскошь дворцовых сводов и блёклые лепестки душных выжженных роз, догорающих на раскалённых углях кроваво-красной жары, которую в тех краях подмешивают в анисовую воду и багряными нитями вшивают в женские покрывала. В его лапах мальтийские кресты и пружины не толще детского волоса передают друг другу короткие искры танца. Раскрашенный густым маслом южных сумерек и тропической зеленью хризолита, с широким бронзовым веером хвоста и витражами в точёных перьях, он ярок настолько, что водянистые глаза чужеземных послов способны любоваться горделивым баловнем красок лишь сквозь аквамариновую рябь фонтанов и всепрощающее серебро чеканных подносов в руках черноглазых красавиц в цветастых шелках.
...младший из семи сыновей купеческой четы, в чьём просторном доме никогда не переводились пьяные от сока золотые яблоки, прожигал свою жизнь не по дням, а по часам. Он читал иностранных классиков и наперед просчитывал свои слова, будто ходы в шахматной партии; он вырезал из эффектных сплетен свои улыбки, как мальчишки из семей победнее вытачивали фигурки из костей убитых зверей и, никогда не снимая отравленное кольцо, заставлял побежденных врагов дарить лучезарному камню свой последний поцелуй. Говорили, что его насквозь искусственное лукавство родом из Преисподней, но он не желал никого губить; говорили, что бесполую красоту лица юному франту принесли в ладонях ангелы, но целую жизнь его душа оставалась немой и равнодушной.

Феникс не носил на своём оперении ни покрытий, ни самоцветов; отлитый из меди, красного и жёлтого золота, он умел создавать у себя внутри, в миниатюрной автоматизированной мастерской, свою точную копию, идентичную оригиналу вплоть до мельчайших деталей. Символ вечного возрождения и победы над Проклятой Зимой, некогда на тринадцать лет похоронившей Империю во мраке и голоде, он ныряет в мартовское небо из дрожащих рук своего хозяина, а жители, от вельмож до попрошаек, стоят, задрав головы и не обращая внимания на затёкшие шеи. Они не могут оторвать взгляда от выверенных до последнего пике кульбитов вестника зарева. Кульминация праздника год за годом вырывает из гортаней наблюдателей любые слова, даже самые хвалебные: высоко над столицей распускается трепещущими лепестками огненный цветок; в его бутоне старое воплощение Феникса сгорает без остатка, и запаиваются последние швы нового.
...прославленного полководца все узнавали в острое слово и твёрдый взгляд; принявший алый плащ с плеча своего властителя, он верно служил ему, принося одну победу за другой с обманчивой лёгкостью. Тогдашний император, не знавший до конца даже устройство своих казарм и темниц, возомнил, что триумф доставался герою не труднее, чем доставались инжир и абрикосы его летним садовникам. Одного поражения верного генерала было достаточно, чтобы поверить завистливым наговорам на него и отдать невозможный приказ; приказ, который воин всё-таки выполнил - и умер с усмешкой непокорённого.

И после того, как еще один долгий день, тянувшийся, точно смоляная слеза по рябой сосновой коже, подходит к своему концу, маленький правитель снимает непомерно тяжёлую корону и мантию; он бежит на встречу со своими птицами так быстро, что на несколько минут предводителя империи можно посчитать почти обычным мальчишкой. Путаясь в длинных безликих фразах, он отсылает охрану и остаётся в компании верных друзей.
..не одну сотню раз император выуживал из своих наставников одну и ту же историю: как по случаю его рождения устроили небывалого размаха пиршество и пригласили волшебников принести дары Тому, Кого Избрало Солнце, и как визири, чародеи и знахари отправляли ко дворцу повозки, гружёные бесценными артефактами. Среди них были украденные у двуликого бога времени парные мечи, чьи лезвия были исписаны непереводимыми пророчествами и правдой о прошлом, которую лучше не знать; живые грифоны, чьё тело велением капризной природы покрывали рубины, сидевшие в почти невредимых гнездах из золотой соломы; рубаха из лоснившихся китовых шкур, дававшая носящему яростную силу северного моря, настолько далёкого, что не все верили в его существование. Говорили, что венценосный младенец плакал, не умолкая, до тех пор, пока на исходе вечера пред его родителями не предстал опальный странствующий инженер в грязном, потрёпанном рубище. Нежеланный гость отказался кланяться даже под прицелом ста арбалетных ястребов, но новорождённый принц успокоился в ту же секунду, в которую увидел дары наглеца, и того отпустили с миром. «Механические игрушки», как назвали подарок придворные герольды, в глазах мальчика стоили дороже постоянно пополнявшейся казны, но он никогда-никогда не считал их игрушками.

***
В мастерской создателя всех чудес города карамельных скульптур и мостовых, мощёных полированным фиговым деревом, под защитой семи объединённых в систему замков разных форм и материалов, в окружении пыльных старых книг и кусков металла разной степени готовности открыл глаза новорождённый заводной петух из никеля, окрашенного перманентной тушью цвета киновари, малахита и дикого мёда. Рассеянно осматриваясь, он переводил взгляд с метрономов на музыкальные шкатулки, с протезов рук и ног на левитирующие под низким потолком модели летающих кораблей.
- Второй шанс, - охнул петух, и при воспоминаниях о революции его часовое сердце благоговейно затрепетало. – Впервые в жизни.