Ремень

РЕМЕНЬ

 Тащить пропитанную земляной жижей шинель с раненым становилось всё тяжелее. Да ещё темень, хоть глаз коли. «Куда ползём? Где свои, где немцы?» – думал Иван.
– Слышь, лейтенант, ты как там? – обратился он к раненому.
– Живой, покамест, – глухо отозвался тот.
–Это хорошо, что живой. Держись. Скоро до своих доберёмся.
– Где они, свои? Ты же сам не знаешь, куда тащишь.
– Небось, Господь поможет, – приободрил Иван.
Раненый ничего не ответил.
***
Всего несколько часов назад рядовой Иван Седельников стоял навытяжку в блиндаже перед этим самым лейтенантом, Михаилом Скворцовым. Его недавно прислали к ним в роту замполитом.
– Ты что же, боец Седельников, в Бога веруешь? – спрашивал он, недобро сощурив глаза до узких щёлочек.
Солдат молчал.
–А ну, сымай ремень! – потребовал лейтенант.
Иван не двигался. Бросил быстрый, недоумевающий взгляд на командира. Тот отвёл глаза в сторону.
Замполит подошёл вплотную к солдату и внимательно осмотрел его с ног до головы.
– Сымай, кому говорю!
 Иван неспешно расстегнул ремень. Тот выхватил его из рук, подскочил одним прыжком к коптящей керосиновой лампе, развернул и начал читать:
– «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси, и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него».
 Остановился, пристально посмотрел на Ивана и тихо, врастяжку произнёс:
–Так вот кто у тебя заступник и защитник. Для всех товарищ Сталин заступник и защитник, а ты себе кого выбрал? Пропагандой в роте занимаешься! Ополоумел совсем! – закричал замполит. – Ты, боец Красной армии, веришь в поповские сказки! – всё больше распалялся он. – Я тебя под трибунал, в штрафбат! Ты у меня узнаешь почём фунт лиха!
– Погоди, замполит, не горячись, – остановил его командир. – Чего сразу штрафбат? Тут разобраться надо. Рядовой Седельников, вернитесь на позицию.
Лейтенант с остервенением швырнул ремень на землю. Солдат поднял его и вышел наружу.
– Да ты что, командир, предателей у нас в роте защищаешь?! Сегодня он в Бога верует, а завтра товарищей своих предаст или, ещё хуже, перейдёт на сторону врага! – продолжал нападать лейтенант.
***
– Пить… – попросил раненый.
– Нельзя тебе пить, рана у тебя открытая. Погоди, сейчас лицо умою. Во фляжке воды чуток осталось, – ответил Иван.
 Он повернулся на бок, перекинул фляжку на живот, отпил глоток. Остаток воды вылил в грязную, загрубелую ладонь и обтёр лицо раненого.
– Иван, ремень твой где? – осипшим голосом спросил лейтенант.
– Нас с тобой спасает, – ответил солдат.
***
Командир потушил папиросу жёлтыми от табака пальцами и сказал:
– Никого я не защищаю. Ты не обобщай, Николай. Ну, написано у него что-то на ремне, невидаль какая. Я с ним второй год на фронте. Не был он замечен ни в трусости, ни в предательстве.
– Товарищ командир, я вынужден буду доложить начальству, – переходя на официальный тон, заявил замполит.
– Докладывай, коли делать нечего, – устало ответил тот.
Дверь в блиндаж резко распахнулась. Вбежал старшина:
– Немцы прорвали оборону! Танки!
***
Иван остановился передохнуть. Ослабил немного ремень на руке.
 – Ты откуда родом? – спросил замполит.
– Из-под Смоленска. Деревня Ясенная.
– А я в Туле всю жизнь прожил.
– Прожил… чего ты там ещё прожил? Тебе годков-то всего ничего. Твоя жизнь, Миша, длинная. Ты женат?
– Нет. Не успел ещё.
– Вот война кончится – женишься, жинка тебе деток нарожает, – продолжал говорить солдат.
– А у тебя семья есть?
– Как не быть, жена, трое ребятишек. Все мальцы. А после войны, может, и дочку родим, – улыбнулся Иван.
***
 Танковый снаряд попал в блиндаж. Иван еще не успел отойти далеко, и его накрыла тяжёлая, густая темнота. Когда очнулся, в ушах стояла звенящая тишина. Он сбросил с себя комья липкой раскисшей земли, попытался встать, но от резкой боли в затылке присел в окопе. Прошло немного времени. Не вставая, осторожно потряс головой. Тишина в ушах отступала. Неожиданно где-то совсем рядом раздался сдавленный стон. Иван лёг на живот и пополз на голос.
– Кто здесь? – позвал он в темноту.
– Я, замполит. Меня бревном придавило, а командира убило.
– Где ты, лейтенант?.. Темно, ничего не вижу. Ты давай, говори что-нибудь, а я попробую бревно с тебя скинуть, – сказал солдат.
Иван уже нащупал край бревна, подлез под него одним плечом и стал потихоньку приподнимать. Отодвинул чуть и опустил на край воронки. Из-под него так же осторожно подтянул к себе лейтенанта.
– Встать можешь? – спросил Иван.
– Не знаю, попробую, – Замполит попытался опереться на локти, но вскрикнул и рухнул на спину.
Солдат наклонился над ним, чиркнул спичкой. Гимнастёрка на груди вся пропитана кровью.
– Нет, тебя не только бревном придавило, ранен ты, и серьёзно.
Он расстелил шинель, положил на неё лейтенанта. Снял с себя нижнюю рубашку и, как смог, обвязал ему грудь. Потом прикрепил один конец ремня за петлицу шинели, а другой затянул на своей руке и потащил.
– Помру я, да? – дрогнувшим голосом спросил замполит.
– Все когда-нибудь помрём, – ответил Иван.
***
 Он тащил его несколько часов с короткими передышками. Светало. Уже были видны очертания зубчатого, унылого леса и, если Иван рассчитал правильно, за ним должна быть деревня.
– Погоди, Иван. Передохнём немного. Что-то совсем мне плохо…
Он замолчал. Дыхание его стало хриплым и прерывистым.
Иван набрал горсть земли и поднёс к лицу.
– Тёплая. Скоро сеять надо... Деревню я свою вспомнил. Дома стоят в одну улицу, и на пригорке церковь. Такая красивая, словно пряник печатный. Я, когда мальцом был, с мамкой часто на службы ходил. Она на клиросе пела. Нежно, молитвенно, а я рядом в уголке устроюсь и слушаю. Свечи горят, на иконах отблески, словно солнечные зайчики играют. Батюшка у нас был добрый. Детей любил. В большие праздники конфетами угощал… Расстреляли его потом. Со всей семьёй расстреляли. – Иван горестно вздохнул. – Но больше всего я любил, когда после службы просфору давали. Одну съедал сразу, а другую бабушка дома резала на маленькие кусочки и каждое утро нам, ребятишкам, давала… Только недолго это всё продолжалось. В тридцатых годах храм закрыли, колокольню разрушили, ограду по дворам растащили.
Николай внимательно слушал, устремив взгляд в небо.
– А мы без Бога жили, – слабым голосом начал он. – Я когда в школу пошёл, на каждом уроке слышал: Бога нет, Бога нет, поповские сказки, чтобы бедных людей одурачивать... Разбирали на общем собрании, если узнавали, кто крестик на шее носит. Ну, и я не отставал. Тоже стал на собраниях выступать. Отец у меня партийный, а мама тихая была, никогда никому не перечила,– он снова затих.
– Ты, лейтенант, молчи, побереги силы, – попросил Иван.
– Погоди. Не останавливай, мне надо успеть, – торопливо продолжил Михаил. – Донесли на тебя, что перед боем и после молишься, и про ремень с молитвой тоже. Вот я и решил выслужиться. Думал, разоблачу – может, в штаб возьмут, видя моё усердие.
– Я понял, – перебил его Иван. – Не надо об этом. Было и прошло. Чего говорить.
– Нет. Ты меня прости. От сердца прости! Страшно мне умирать,  Иван, очень страшно, – с отчаяньем прохрипел замполит. – Прочти скорее молитву, что на ремне у тебя написана!
– «Живый в помощи Вышняго, – начал Иван, – в крове Бога Небесного водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси, и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него».
– И уповаю на Него, – посмотрев на небо, тихо повторил Михаил. – Прости меня, Господи! Прости меня!
– И спаси, – добавил Иван…
***
…В зале ожидания вокзала было шумно и суетно. Вокруг сновали люди, толкаясь пухлыми чемоданами и тюками. Время от времени объявляли о прибытии и отправлении поездов.
Иван сидел на скамейке у окна. Рядом с ним девочка лет пяти ела мороженое, беззаботно болтая ногами.
– Папка, я, когда вырасту, буду каждый день мороженое покупать!
Он улыбнулся. Бережно вытер лицо и руки дочери.  Достал из кармана пиджака  телеграмму и ещё раз прочитал:
« Проездом. 20 мая. Встречай. Отец Михаил».