Кудель времени

Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
А.С. Пушкин "Руслан и Людмила"

Предисловие

    Помню в детстве моя старая бабушка, как оно и водится, зимними долгими вечерами чесала козью шерсть, потом доставала почерневшую от времени прялку для ручного прядения, садилась на донце, привязывала на лопаску шерстяной клочок кудели и сучила нитку, проворно накручивая её на веретено, чтобы затем связать мне варежки или носочки. При этом бабушка много рассказывала интересного. Я с превеликим удовольствием присусенивался рядышком и разинув рот, слушал её неторопливое повествование о старинном житие-бытие.
     Бабушка рассказывала про свою родную деревню Ключи, теперь этой деревни нет, о крестьянском детстве, о том, как они, девчонки - мальчишки тайно, без чьего-либо на то позволения, ловили рыбу в барском пруду. Конечно, такие шалости не проходило бесследно. Управляющий барского имения ходил жаловаться к тяте Евдокиму, а тятя бранился,  бывало, порол за непослушание.
      Рассказывала бабушка, как купали коней в прудах, бегали в лес по ягоды и грибы. Но особенно любил я слушать сказки, народные волшебные, про злую бабу Ягу, про царя и Иванушку-дурачка, про Василису Прекрасную и страшного Кощея Бессмертного, про Чудо-Юдо Змея Горыныча. Рассказывала бабушка – полуграмотная старушка, а сама тем временем не переставала, работала. Её крючковатые пальцы щипали кудель, ловко сворачивая шерсть в сучёную ниточку, быстро наматывая её на веретено. Пряла бабушка, а слова складно соединялись в занятную побасенку. И было так интересно, что хотелось слушать эти рассказы бесконечно.
    Бабушка учило меня по-особому видеть этот мир, не просто видеть, но и чувствовать. Человеком она была глубоко верующим, часто стояла в углу на коленях перед иконами, молилась, читала по листочку написанные старославянскими буквами молитвы. С годами это осело в моём подсознании, искренне заинтересовало меня.
    Помню, летом, после окончания третьего класса, когда бабушки уже не стало, родители отправили меня в пионерский лагерь. Рядом с лагерем находилась полуразрушенная церковь. Часть стены местный колхоз разобрал, но остальная ярко выделялась замечательными религиозными фресками. Уцелевшие купола сверкали золотыми звёздами. Мы мальчишки, по своей детской наивности пытались эти звёзды сбивать. Я часто прибегал в этот разрушенный храм один и смотрел на уцелевшие стенные росписи, на лики святых. В голове у меня даже звучали церковные песнопения. Я стоял и смотрел на это уцелевшее великолепие и не как не мог понять, почему люди сломали такую красоту. Поэтому, когда, уже повзрослев, учился в университете, старался писать курсовые по религии. За такую идеологическую неблагонадёжность меня и моего научного руководителя неоднократно вызывали в партком на проработку. 
    Я вспоминаю свою бабушку и думаю, что у каждого была в жизни своя Арина Родионовна. Так и моя бабушка Александра Евдокимовна, урождённая Вавилова через свои рассказы прививала мне с детства любовь к родному краю, его особой красоте и особенной неповторимой культуре. А когда видишь что-то особенное, обязательно хочется с этим поделиться. Рассказать о своём восприятии этого мира, на какие интересные мысли тебя натолкнуло его видение. Задумываешься, почему это произошло именно так, а не иначе. Может быть, кому-то это будет интересно, и ты найдёшь единомышленников. Может быть, твои умозаключения натолкнут другого человека на размышления, и он придумает своё новое, необычное и также поделится с другими своим видением простых вещей.
    Особенно меня интересуют вопросы истории моего родного края, той земли, где я родился. Я стараюсь представить, как это могло бы быть, хотя всем известно, что история не терпит сослагательного наклонения – что было, то было. Но всё же, давайте попробуем, пофантазируем, а может это именно так и произошло…
    Во времена нашествия батыевых орд на Русь безымянным автором было написано одно из удивительнейших произведений древнерусской литературы «Слово о погибели Русской земли». Изумительные слова находит автор для восхваления родной земли: «О светло светлая и красно украшенная земля Русская! Многими красотами прославлена ты: озерами многими, славишься, реками и источниками местночтимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами, частыми полями, дивными зверьми, разнообразными птицами, бесчисленными городами великими, селениями славными, садами монастырскими, храмами божьими и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими. Всем ты преисполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская!»
   Наша огромная страна с самого начала складывалась как многонациональное государство в отличие мононациональных государств Западной Европы. На нашу русскую культуру повлияли традиции племён Восточноевропейской равнины славян, балтов, угров, иранцев. Это наследие славян и сильнейшее влияние варягов-норманов и конечно христианской Византии.
  Народам, проживающим на этой великой равнине, сложно было обособиться. Равнина, как плавильный котёл, сближала и  перемешивала их, помогала обмениваться опытом, неповторимой культурой, обычаями и традициями. Не случайно так много общего в укладе жизни россиян, обитавших по берегам великих рек Восточноевропейской равнины. Сама природа звала людей к единению, защите своих общих жизненных интересов. Это единение было естественным и закономерным, а обособление и вражда казалось явлением временным и переходящим. У нас никогда не было этого западного националистического чванства, да и принесли-то нам эти чуждые теории национализма именно оттуда. Это европейские философы и политики навязали мульти народной и мульти культурной Руси идею национального самоопределения, активно проталкивают её и сейчас, хотя у себя эти лжеучения пресекают на корню. Не может маленький народ выжить и самостоятельно развиваться рядом с большим соседом. Рано или поздно он будет поглощён, взят под протекторат.
   Огромная Русь – Россия, раскинувшись на обширной территории – одной шестой земного шара между Востоком и Западом, являясь одновременно и европейской и азиатской державой. С Европой нас связывал, имеющие одинаковые корни языка, религии, культурных и экономических связей. Из Азии мы брали образцы централизованного деспотического управления. Особенно тесно это проявилось во времена монголо-татарского нашествия. Тогда русские земли оказались в более тесной связи с азиатским континентом в торговле и культуре.
   Такое пребывание между Западом и Востоком, постоянное противоборство западного и восточного привело к тому, что страна начала вырабатывать своё, непохожее не на то, не на другое. Россия считается евроазиатской страной, своеобразным мировым мостом, где встречаются две мировые цивилизации Европа и Азия.
   Английский писатель Редьярд Киплинг писал:
   «Запад есть Запад, Восток есть Восток,
     не встретиться им никогда.
     Лишь у подножья Престола Божья
     В день страшного суда.»
    Мне кажется, Киплинг заблуждался. Им, англосаксам, трудно понять метущуюся душу россиянина. Они, британцы, даже разработали интересное толкование происхождения загадочной русской души. Оказавшись под деспотическим управлением Золотой Орды, русский человек был лишён внешней свободы,  поэтому вся сила, неуёмная энергия, была направлена на внутреннее духовное совершенство, отсюда повышенная религиозность и духовность русских. Вот почему, пришедшая из Византии теория исихазма так пришлась по сердцу православным россиянам. Именно здесь, в России Запад и Восток встретились, и итогом этой встречи явилась неповторимая русская цивилизация – Срединный мир.
    А какова природа нашей российской земли. Пусть она на этой огромной Восточноевропейской равнине весьма однообразна. Для некоторых зарубежных гостей и путешественников может показаться скучной. Мы же видим в этом свою прелесть. Проезжая тысячи километров, перед взором открываются одни и те же земли, покрытые густым лесом с холмами, оврагами, увалами – вытянутыми возвышенностями с плоской, слегка выпуклой или волнистой вершиной и пологими склонами. Иногда, вдруг на десятки километров расстилаются густо травные луга, ровные с синеющей кромкой леса на горизонте.
   Природа нашего края нарисована удивительными спокойными мягкими красками. Летом - скромными, зеленовато-серыми, зимой - сплошной белой пеленой. Всё это успокаивает мысль и навевает глубокие раздумья, легло в основу загадочной русской души, её чувственно протяжными, длинными, с неоднократными повторами, песнями.
  Однако наша природа сурова, не всегда ласковая. Короткое лето, долгая холодная зима, поздние вёсны с частым возвратом холодов. Всё это тоже отложилось в непростом русском характере. Ковался характер упорный несгибаемый, суровый и в тоже время доверчивый. Людям приходилось споро работать в период короткого лета и вынужденно долго отдыхать долгими зимами. Не отсюда ли это свойство работать порывами, отсутствие тяги к систематическому труду?
  Половина территории России занимали леса – тайга и смешанный лес. Он со всех сторон как бы обнимал русского человека. Здесь были и страшные лесные чащи, и губительные болота, и весёлые, прогреваемые солнцем рощи и дубравы. Лес защищал от врагов, давал питание, обеспечивал строительным материалом. Он согревал, одевал, обувал.
   Благодаря лесу Русь испокон веков была страной деревянной, часто и легко горела, но быстро и скоро отстраивалась. Недаром русские города строились по рекам. Здесь тебе и водная дорога летом, санный путь зимой. Река с высоким берегом – это защита от врагов. Река с её массой воды – это защита от пожаров. 
  Особенно интересно, как складывалась жизнь на Северо-Востоке страны, в краю лесном, таёжном, так называемой Руси Залеской. Именно в этих краях после опустошительного монгольского завоевания возродилась та могучая страна, которя вот уже более тысячи лет существует в мире и влияет на его историю.
  А как же это всё начиналось? Как жили люди в те далёкие времена? Это тоже интересно. Зачастую археологи находят радом несколько городищ. В одном жили финно-угры, в другом славяне, в третьем варяги. Но самое интересное, следы разрушений или пожарищ редки. Это значит разные племена, роды жили мирно. Они сотрудничали, торговали, заводили семьи, вместе отмечали праздники. Таким образом, происходило перемешивание народов, получался своеобразный синкретизм – взаимопроникновение культур и религий.
  То место, откуда я родом, а это Верхнее Поволжье, с самого начала было заселено финно-угорскими племенами. Жили в непроходимых лесах меря костромская, меря ростовская, мари черемиса и мурома. О чём говорят обилие сохранившихся топонимов в здешних краях, особенно в названии озёр и рек.
   Голубоглазые, светловолосые мерянки отличались весёлым покладистым нравом. Они всегда привлекали пришедших сюда славян-мужчин, сначала кривичей, живших по краю славянского мира и вятичей, потомков легендарного Вятко, а затем и ильменьских, новгородских славен. Славяне, же темноволосые, кареглазые охотно брали мерянских девушек себе в жёны. 
  Не надо забывать того, что отечественные летописи в основном сохранились названия крупных союзов племён. Одних только славянских союзов Нестор-летописец называет около полутора десятков. Все зти союзы объединяли родственные племена, которые делились на роды. Как назывались отдельные роды, история не сохранила. Но у каждого рода была своя удивительная судьба, своя история. Это ли не исследованное поле? Вот он непочатый край для предположений и фантазий. Здесь можно пойти наперекор госпоже истории и использовать ею запрещённый приём: «А если бы было так, что бы тогда из того вышло?»   
   Племена жили, обменивались тем, что они умели лучше всего делать и добывать, роднились, объединялись, сливались в одинединый народ большой страны. В итоге такое скрещивание подарило славянам голубоглазость и светловолосость, так называемую сивость.
  Но путь объединения не всегда был таким лёгким. Часто случались жестокие, кровопролитные столкновения. Не все народы хотели подчиняться невесть откуда появившимся пришельцам. Они долго и яростно отстаивали право на существование. По равнине прокатывались войны большие и малые. В кровавой мясорубке войн гибли и исчезали целые рода. Лишь старинные предания вскользь упоминали о когда-то могучих племенах, державших в повиновении всю округу.
  Однако, их культура, религия, магические обряды не исчезли бесследно, а сохранились в легендах, сказках, народных песнях, которые мы до сих пор поём, слушаем и рассказываем. Память людей рисует вышивкой затейливые орнаменты на народных костюмах. Даже если пройти по ещё сохранившимся деревням, можно обнаружить на окнах наличники и ставенки с характерным национальным орнаментом. На них мы увидим в виде своеобразных оберегов лошадок и уточек, ромбики с прямоугольничками, символизирующие зерно и засеянные им поля, также крестики –  знаки солнца. Порой мы уже не помним, что чего обозначает, но глубокое народное подсознание выносит прошлое из глубины исторической памяти, и человек мастерит замечательную сказку в виде резьбы или вышивки.
  Всё было на Восточноевропейской равнине и ещё многое будет. Пусть судьбоносная хозяйка человеческого мира История прядёт кудель времени, сучит ниточку, наматывает её на веретено, а потом из этих ниточек смастерит единое пёстрое полотно, которое мы с большим интересом станем рассматривать.

Часть первая

I

    Круглая луна, в окружении маленьких беленьких звёздочек, в затуманенной белёсой дымчатой оболочке, хищным глазом висела над густым еловым лесом и смотрела с чёрно-синего ночного неба на засыпанный снегом глухой таёжный мир. Дремучий хвойный океан без конца и края раскинулся на все четыре стороны света, тянулся вдаль, редко перемежёвываясь с маленькими полянками и прорезаемый ручьями, реками большими и малыми, да озёрами и болотами. Казалось, никогда не будет конца этому хвойному царству. Лес, лес, без начала и без конца. И нет в мире ничего кроме леса. И нет жизни помимо леса. Дремучая таёжина поглощала всё вокруг. Непролазная, всепожирающая, страшная. И непонятно было, как в этой непроходимой глуши могло существовать что-то живое. Но даже здесь жизнь била ключом и не сдавалась суровым реалиям. Просто она умела прятаться, скрываться от любопытных глаз. Ибо чем неприметнее живёшь, тем дольше и безопаснее пройдут твои дни. Никто тебя не поймает и не сожрёт.
     Мохнатые разлапистые тёмно-зелёные ёлки выглядели древними великанами, сверху донизу разодетые Зимушкой-зимой в белые наряды.  Старые деревья кутались то ли в саван, то ли в фату, мерно поскрипывали от ледяного дыхания лютого духа Мороза. Разлапистые, мохнатые ветви сгибались под тяжестью снежного покрова, постоянно надуваемого Вьюгой-метуньей.
      Стояла мёртвая тишина, только слышалось, как потрескивали от холода заиденевшие стволы, да иногда доносился звук падающего снежного кома, который не удержавшись на еловой лапе сползал вниз и громко бухал в сугроб, пугая при этом какую-нибудь маленькую пичужку или зверушку, вздрагивавшую от страха. Маленькое существо просыпалось, ёжилось от холода, но поняв, что ничего не угрожает, недовольно пискнув, немного повозившись, взъерошившись и нахохлившись, опять погружалась в сонное оцепенение.
   Сонное царство властвовало над бескрайней лесной равниной. Казалось, все подчинялись единому правилу. Всё живое тихо спало и не смело нарушать установленный высшими силами закон. Тёмный оцепеневший мир являлся почти безжизненным и умиротворённым. Зима распростёрла над этим миром серебряно-ледяные крылья и властно накрывала землю. Иногда встряхивала крылами, и с них слетал пух в виде снежинок. Чем сильнее трясла Зима крыльями, тем гуще валил снег. А сейчас – тишина и покой. Ничто ни шелохнется, никто не пробудится. Казалось, так есть и будет на веки вечные. Никогда не наступит тепло, никогда не растают льды и снега, только холод один сковал мир навсегда.
   Однако одно существо, поклоняющееся злым духам бодрствовало. Заскрипел снег под тяжёлым шагами, и на поляну вышла в волчьей шкуре, опираясь на крючковатый посох старая Вольпа-Вольпина – ворожея и ведунья, знахарка и чародейка, волховица - колдунья.
   Боялись её местные жители. Но и обойтись без неё не могли. Если кто занемог, полечить кого надо было, или жёнка разродится не могла, бежали в лес за старой знахаркой. Ворожила Вольпа, зелье варила, хворого поила, и болезный шёл на поправку. Ловкие скрюченные пальцы мастерски поворачивали неправильно лежащий плод роженицы, и та благополучно освобождалась от бремени. Или понадобится приворожить кого в сердечных заботах. В этом тоже ведьма ведала толк. А иногда и за недобрым делом шли к Вольпине, чтобы наслать порчу на обидчика. Старая кудесница не отказывала. Ей было безразлично, какую выполнять просьбу.
  - Всё в этом мире по воле богов и духов, - ворчала чародейка, - Если пришёл, значит высший мир направил, значит так надо. А перечить потусторонним силам я не хочу, да и не в праве. Только Триединый мир знают, что будет, только Боги кудель времени прядут.
  Верила, ведьма, что высшие силы пригодятся ещё ей самой, поэтому водила дружбу с волхвом Каремегой, ходившего в огромной медвежьей шкуре с оскалившейся звериной пастью на голове вместо шапки. Волхв и волховица вели общие дела. Встречались, шушукались, сговаривались, а для чего, то простым людям не ведомо. А что не ведомо, то не понятно, страшно и опасно. Народ пугался и старался их умилостивить, нёс добычу, различное добро. Тем и жила ворожея и волхв. Говорили, что подношения берут для богов и духов, а так ли оно было на самом деле, то опять простые, добрые люди не ведали, потому что боялись. Страх хороший помощник в  тёмных делах. Страх держит власть.
    Сердце у Вольпы было черное, думы злобные, потаённые. Взгляд тяжёлый, проникающий в самые удаленные закоулки человеческой души. Поэтому люди не смели старухе в глаза смотреть.  Сглазить могла, наслать порчу. Ведь проще простого тёмным силам через глаза поразить человека. Тогда нет спасения, погибай, и как звали того несчастного помнили не долго, быстро забывали. Был человек и не нет его, не стало, а то может и вовсе не было. Жизнь-то людская ценилась не больше звериной. Жили по праву сильного. Кто сильнее, тот мог и постоять за себя, умел лучший кусок урвать, а значит ходил в почёте и уважении. Но стоило только оступиться, дать слабинку - всё не жилец ты на этом белом свете. Более сильный и удачливый займёт твоё место, а ты отправляйся в подземное царство теней. Знала это старая ведунья и охотно пользовалась. Ибо понимала, только страх даёт власть. Люди боялись и подчинялись воле Вольпы. Несдобровать было тому, кто решил  супротив пойти. Проклянёт, заговорит, заколдует. Жизненные соки выпьет, и не просто сам сгинешь, а весь род твой переведётся, а то и того хуже превратится в нарей, да упырей, нечесть всякую.
   Старая волховица вышла на середину полянки, встала так, чтобы её с ног до головы, как из ушата, обдало лунным светом. Она подняла руки к чёрному ночному небу, посмотрела на луну, напоминавшую уже волчий глаз, затрясла посохом и завыла волчицей, словно призывающая волка для случки.
   - О-у-у-у! – разнеслось над лесом.
   Эхом пронёсся жуткий вопль по деревьям, по ухабам, улетел в даль таёжную.
   - О-у-у-у! – не унималась Волпа, словно волколав.
   Не уставая выла и выла колдунья, и наконец раздалось в ответ долгожданное:
   - У-у-у! У-у-у!
   - А-а! Услышал меня тать ночной, - глаза чародеи аж засверкали в ночной мгле, - Но знаю, не придёшь, потому что узнал призыв волкования. Не волчица тебя зовёт, а я, колдунья. Ты поди хвост-то и поджал. Зубаст, клыкаст, да трусишь с волколаками путаться.
   Вольпа запричитала заклинание:
    - Волчище – серый бочище,
      Злой, мордастый,
      Клыкастый – зубастый.
      Это не твоя волчица воет,
      Зовёт того, кто её покроет. 
      Это я, старая чародея кричу,
      Дух твой серый зову!
      Только ты ко мне не иди,
      Мне своей силой служи,
      Силой тёмною,
      Злобно – чёрною.
      Несколько раз повторила ворожея это заклинание, затем три раза плюнула в ту сторону от куда прилетел волчий ответный вой.
      Колдунья стояла, не ощущая холода, воздев руки к небу, и продолжала волкование.
     - А ты Бог Юмо, Бог Неба, - слышишь меня? К тебе вопиёт старая Вольпа. Ты знаешь, вот уж тридцать зим и три лета, как я зову тебя, только тёмного, ночного зову, ибо не нужен ты мне яркий, солнечный, а нужен тёмный, лунный, звёздный, мрачно-потаённый, от всего мира сокрытый. Лишь мне одной раскрой все свои тайны! 
     Закружилась, завертелась Вольпа в непонятном диком танце, только снег захрустел под ногами, только пар повалил у женщины изо рта и ноздрей. Закричала снова:
     - Бог Юмо – ночное небо!
       Носишь ты много имён!
       Вершишь суд над людьми.
       Свои стрелы на них напусти,
       Стрелы те твоей волей окованы.
       Напусти стрелы на племя мыси,
       Что за лесом живут на Кукуе-холме,
       На Кукуе-холме в Мысь-городище.
       Стрели их из лука своего тугого,
       Калёными стрелами, да в ясныя очи, в сыру кость.
       И загони в них двенадцать ногтей,
       Двенадцать ногтей, двенадцать когтей.
       Двенадцать недугов, а тринадцатый самый наибольший.
       Накажи нерадивых мысей за то, что тебя Нумо не почитают,
       Чужих привечают! Порази мысей, порази!
     Долго кружилась старая Вольпина в лунном свете, пока от изнеможения без сил рухнула в середину вытоптанного ею круга в белом сугробе. Лежала долго без движения, широко раскинула руки и во все глаза не мигая смотрела на луну. Наконец от такого напряжения из глаз ворожеи потекли слёзы. Волховица зачерпнула левой рукой пригоршню снега, сунула себе в рот, начала жадно жевать. Зачерпнула ещё, обтёрла лицо. Правой рукой цепко держала крючковатый посох.
      Только теперь Вольпа почувствовала озноб. Перевернулась, опираясь на посох, тяжело встала и медленно поплелась в своё логово.
      Снег скрипел под удаляющимися тяжёлыми недобрыми шагами. Немигающим глазом смотрела с чёрного неба уже злая Луна, как будь-то её только что опорочили и надругались. От чёрного заклинания зашевелились ёлки. Тревожно во сне заёрзали зверушки и пичужки. Пробудилась злорадная Шишимора и не щадя никого начала насылать тяжёлые сновидения. Запрыгала, заскакала словно безумная Анчутка.
      Добилась старая Вольпина своего. Разбудила злую нечесть чёрным волкованием.
II   

   За лесом, где непролазная чаща переходила в перелесок, на песчаной возвышенности, называемом Кокуем, жили люди из маленького племени мыси.
   Небольшое городище Мысь, обнесённое частоколом, с двумя воротами по обе стороны, утопало в снегу. К воротам вели тропинки, протоптанные в глубоких  сугробах. Внутри городка, по периметру остроконечной ограды хаотично торчали бревенчатые курные избушки, до трети уходившие в землю и похожие больше на полуземлянки. Зима почти полностью занесло неказистые избёнки снегом, а на крыши нахлобучила огромные белые шапки, так что только торчал снежный холм, к которому вела стёжка-дорожка, да дым выдавал, что там под снегом кто-то живёт. Топились домишки по-чёрному. Дым от очага выходил через небольшое отверстие под крышей. Некоторые снежные холмики дымились. В центре городища стояло самое большое строение. В ней жил сам князь Мысь. За ним его боляре и дрУзи.
    В крайней избушке не спали. Расположившись потеснее у горящего очага, детишки донимали деда Тихомира:
    - Деда расскажи побасенку?
    - Отстаньте, постреляты! Спать пора, а то Шишимора придёт, порчу, сон тяжёлый наведёт, - ворчал дед.
   - Ну деда. Не придёт. У нас вон, обереги - утица, да олешек висят, - конючил конопатый светловолосый мальчонка, хлюпая сопливым носом.
   - Ну ладно, слушай, - закряхтел дед и немного подумав, начал, - Беле-веле, жили-были, дед да баба и была у них курица-рябица…
   - Ну, деда… Это мы знаем. Ты её уже целую кучу раз рассказывал. Другое давай говори…
   - Вот ведь ты какой Елманка супротивный! Всё тебе не так, да не эдак, -  обиделся старик.
   - Да и правда, дедушка, расскажи, что-нибудь интересное. Ведь ты так много знаешь, а мы тебя все послушаем, - встрянула в разговор девушка, крутившая льняную кудель на веретено в уголке избушки тускло освещаемого лучиной, - А я лучину затушу, к вам придвинусь поближе и тоже послушаю.
   - Чаво ж рассказать-то? – набивал себе цену дед.
   - Расскажи, как мир наш народился, - вылупив голубые глаза выпалил Елманка.
   - Вона, что? Мир говоришь? – почесал затылок дед, почмокал беззубым ртом и зашамкал, - Тогда слушайте. Была сначала везде всё вода. Вот Бог и повелел тогда утицу достать землицы со дна.
   - А как это везде вода? – не унимался любопытный мальчонка.
   - Ты вот видел наше озеро Водогать?
   - Да, видел, - мотнул взъерошенной головой Елманка.
   - Так вот, представь, что было только это озеро, бес конца и без края.
   - Ни лесов, ни холмов, ничего не было? – не верил мальчишка.
   - Ничего, ничего. Только вода, - объяснял дед, - И повелел Бог…
   - А Бог какой повелел? – опять спросил мальчик.
   - Наверное Юмо, он же главный.
   - А-а-а, - недоверчиво растянул паренёк.
   - Да, Елманка, перестань ты всё спрашивать! Дай деду рассказать, - сердито пихнула братца в бок сестрёнка.
    Девушка с куделью прыснула от смеха и продолжала сучить пряжу. Елманка обидчиво замолчал, а дедушка продолжал:
    - Так вот, послал Бог Юмо утицу достать земли. Раз нырнула утица за землёй, не достала. Второй раз нырнула утица за землёй, уж лапами схватила, стала на верх подниматься, да не удержала. Покуда плыла наверх, водой-то землю у ней, вишь всю и вымыло. В третий раз нырнула утица, земельку-то уже в клюве захватила и наверх выплыла. Вот Бог Юмо говорит ей: «Выхаракай мне землю, да смотри ничего не утаивай». Выхаркнула утица землю Юме в руку, да не всю, немножко да утаила. Юма из землицы сотворил ровный круг, большой, гладкий. Свистнул Юмо, выплыли три огромные рыбины, на их спины и положил Бог этот круг.   
   - Деда, а деда! А рыбы-то откуда взялись, - опять полез с расспросами любопытный мальчишка.
   - Ну тык, - дед почесал седую голову, задумался, а потом как будь-то его осенило, - Дык, оне, это…, в воде плавали.
   - А ты, деда говорил, что никого не было? – не верил мальчик.
   - А вот рыбины были, - раздражённо ответил дед.
   - Как уточка? – не унимался Елманка.
   - Да замолчи ты! – опять ткнула брата в бок сестра.
   Елманка хотел дать сдачи:
   - Щас, Еласька, как дам!
   - Тише, тише! Слушайте лучше дедушку, - успокоила детвору девушка.
   Она протянула руку и как заботливая мать нежно погладила детишек по сивым головам.
   - Ну дык вот, - дедушка закашлял и продолжил рассказ, - Земля-то, которую утица утаила, как почала у неё в клюве-то расти. Утица испугалась и давай Бога просить: «Великий Юмо, ведь я землю-то не всю тебе выхаркнула, малость утаила». Заплакала утица. Пожалел её Юмо: «Ну, не ладно это ты сделала, да делать нечего, выхаркивай остальную». Она и выхаркнула остаточки. И смастерил Бог горы по всей земле. А если б она не утаила, дык не было гор-то.
    Дед закончил рассказ и закашлялся. Любопытный Елманка не унимался:
    - Дедушка, так земля-то на трёх больших рыбинах стоит что ли?
    - Да, чадушко, прямо на хребтах ихних.
    - А рыбины по воде плаваю?
    - Да.
    - Тык, вода-то ж иде?
    - Ну дык на земле?
    - А земля?
    - Какой-ты деточка бестолковый! Дык на рыбинах.
    - А рыбины-то те иде?
    - Отстанешь ли ты, непонятливой. Сказано тебе в воде плывут, как хвостом шевельнут, так земля и задрожит, - в дедушкином голосе послышалось раздражение.
    - Отстань Елманка! Дедушка Тихомир всё понятно рассказал. Это ты такой бестолковый, ничего не понимаешь, - заругалась сестрёнка Еласька.
    Девушка отложила веретено, успокоила детей, с одной стороны прижав к себе брата, а к другой сестру. Опять приласкала ребят. Потом покачала головой и  обратилась к старику
    - Ой дедушка, Тихомир, как ты зело интересно говоришь.
    - Это ещо чаво, я много чаво знаю. В моём племени всякое рассказывали.
     Тихомир задумался, а потом как бы сам себе начал говорить.
     - Народ-то мой из племени самого Вятки ведётся. А попал я в ваше беличий род ещё при деде вашего князя Мыси. Служил ему. В жёны он мне вашу бабку отдал Варку. Деточек мы с ней нарожали, и тятьку вашего Калугу. Потом Боги послали девочку Лапушку. Плот по речке плыл, а на нём женщина была, не нашего и не вашего племени, неизвестного. А рядом в тряпице девочка малая, совсем уж бессильная лежала, даже не пищала. Калуга уж женатый был на Шомке. Вот они и вырастили Лапушку как свою. Потом Елманка родился, потом Еласька. А потом чёрный мор на окружные земли напал. Вадра померла, потом Шомка с Калугой. Только нас пока Боги милуют. А Лапушка вам как мать родная теперь стала.
       Девушка с нежностью посмотрела на ребятишек и ещё сильнее прижала их к себе.
      - Деда, а деда, - опять начал спрашивать Елманка, так значит наш род мыси – белки? А, от куда они пришли?
        - Стар я уж стал, всего-то и не упомню. Помню, жили раньше с богами великаны. Великаны надумали погубить богов, а белки богам помогли…
        - А как, как помогли, - не унимался Елманка.
        - Да не помну я, липучка смоляная ты этакая? – зло прикрикнул на внука дед, - Спать ложись, а то Анчутка придёт и тебя заберёт.
       Лапушка начала укладывать детей прямо у очага на звериные шкуры. Вся семья угомонилась и засыпала. В лесу зашумел ветер и издалека послышался странный волчий вой.
 
III

    Яркое солнце светило на безоблачном серо-голубоватом небе. Морозный день только начинался. Снегом засыпанные огромные ели, сверкали серебристо-золотым светом в лучах священного светила. Сквозь белые снежные шубы выставлялись тёмно-зелёные игольчатые ветви-лапы. Ёлки росли так близко друг к другу, их разлапистые ветви так тесно переплетались, что лес становился совершенно непролазным. Вечный сумрак царил в его девственно-чистой чащобе. Казалось, что в ней никто не живёт. Но жизнь теплилась всюду, даже в такое время злого Кощея, когда природа цепенела и костенела от лютого холода. Боги жизни, мудрый Наров и его жена Нарова умудрялась всегда помогать своим созданиям.
    Пичужки и зверушки проснулись, но от трескучего мороза не хотели вылезать из своих тёплых насиженных убежищ – норок, дуплянок и гнёздышек. Однако голод, не тётка, давал о себе знать. Пташки вылетали и шныряли в поисках зёрнышек и семечек, а то и плохо спрятавшихся жучков, паучков и их личинок. Зверушки выбегали, чтобы погрызть коры или веточек. Кабаны остервенело рыли снег под деревьями стараясь побыстрей добраться до вкусных корешков. Неприхотливые лоси жевали хвою. Просыпались и хищники. Они тоже хотели есть. Голод толкал их на охоту. Незаметно лес оживал.
   Заяц-беляк осторожно вылез из-под сугроба у толстой сосны, в котором он пробил себе норку и пережидал страшную, чёрную ночь, осмотрелся по сторонам косыми глазами и попрыгал к знакомой осинке, затерявшейся между хвойными великанами, чтобы погрызть коры. Неожиданно у соседней ёлки косой остановился, поводил носом. До ноздрей добрался еле ощущаемый запах зелёного заиденелого мха. Подтягивая длинные задние лапы к коротким передним, беляк подполз к грубому стволу, ещё раз поводил розовым носиком, поднялся на задние лапки и забарабанил по дереву, очищая иней со мха и размягчая морозом прихваченную еду.   
   Серая белка с рыжим хвостиком высунула острую мордочку из свитого гнезда на вершине ёлки и посмотрела, кто там шумит. Юркий зверёк резво выпрыгнул на широкую ветку, с неё перемахнул на ствол и сделал немножко пониже несколько спусков вниз головой, увидел, что это заяц пытается грызть заледенелый мох, успокоился, развернулась обратно и в несколько скачков оказалась на краю еловой ветки, где висели шишки с вкусными семечками. Белка сорвала шишку, уселась накрывшись с головой хвостиком и принялась за трапезу. Шишка, зажатая маленькими цепкими когтистыми лапками, ловко вертелась, только шелуха летела к заснеженной земле и падала прямо на зайца. Заяц недовольно прижал длинные уши, завертел головой стряхивая еловую шелуху. Потом это ему надоело, и грызун отпрыгнул к другой ёлке. На ней тоже рос мох. Заяц неистово забарабанил по стволу.
   В середине толстого дерева, среди густых веток в большом дупле, проснулась рыжая пятнистая рысь. Кошка лениво потянулась, но чу… Ушки с кисточками насторожились коричневый нос в чёрной окантовке зашевелился и учуяла запах зайчатины. Голод быстро заставил выбраться наружу и умастится на еловой лапе. Жёлтые голодные глаза пристально уставились на зайчишку. Короткий хвостик затрясся в нетерпении. Длинноухий не замечал опасности, но коварную кошку заметила белка. Юркий зверёк распустил свой пушистый хвост, тревожно пискнул, выронил шишку и юркнул обратно к себе в гнездо. 
    Пролетала мимо сорока. Она тоже заметила рысь. Как будто специально уселась на соседнее дерево, посмотрела на короткохвостую кошку, склонив голову направо сначала одним глазом, потом склонила голову налево, посмотрела другим глазом, и убедившись, что это она – рысь, и ну давай полошиться, стрекотать во всё своё сорочье горло.
    Заяц услышав, предупреждение белки, а потом беспокойный крик сороки, напрягся, нервно сжался в комок, моментально распрямился как заведённая пружина и со всех своих заячьих ног, сиганул в чащу. Сорока продолжая трещать на всю округу об увиденном, торопливо полетела дальше.  Недовольная рысь, прыгая по веткам деревьев поскакала искать другую добычу, и хищнице повезло. Среди тесно растущих стволов раздался жалобный крик зазевавшейся косули. Несчастное животное видно так увлеклось обгладыванием веточек, что не услышало сорочье предупреждение об опасности, за что и поплатилось жизнью. Короткохвостая кошка поймала себе обед. Закон жизни суров: либо ты ешь, либо тебя едят.
   На поляну выбежала помышковать лиса. Лёгкая плутовка почти не проваливалась в сугробах. Водила носом, чутко держала уши, чуяла запах и слышала возню под снегом маленьких мышей. Вот рыжая бестия привстала на свои чёрные задние лапки, подпрыгнула и сильно ударила передними о снег, да так, что провалилась в сугроб по самый хвост, торчавший наружу белой кисточкой. Выбравшись назад, плутовка держала в пасти нерасторопную мышку, и тут же с жадностью сжевала и проглотила её. Немедля, приступила к поимке новой обеденной порции. Вдруг лиса напряглась, замерла. Чутко торчащие уши рыжей охотницы услышала хруст снега под ногами какого-то непонятного лесного обитателя.  Почуяв неладное, охотница на мышей быстро юркнула  обратно в лесной сумрак.
   На поляну из чащи вышел, опираясь на посох высокий человек в медвежьей бурой лохматой шкуре, которая как шуба укутывала его с ног до головы и делала огромным, похожим на зверя. Оскаленная голова убитого животного служила и шапкой, и шлемом. Массивные клыки мёртвого медведя свисали вдоль морщинистых щёк, сама морда медведя нависала сверху, так что лица таинственного человека не было видно. Вышедший из чащи человек напоминал собою лесного духа – Лешего. Проторяя путь по глубоким сугробам, человек выбрался на середину поляны, воздел руки к верху и запричитал:
   - О Великий Юмо, Юмо!
      Юмо, Юмо – светлое небо.
      Там высоко живёшь ты в своём небесном доме,
      Гордо восседаешь ты на золотом престоле.
      Всё ты видишь с высоты,
      Всё ты слышишь с пустоты.
      Ни чего от тебя не спрячется,
      Ничего от тебя не скроется.
      Ни один шорох, ни один писк.
      Не улизнёт, не ускользнёт
      О Великий Юмо, Юмо!
      Помоги нам волхвам-колдунам!
      Дорогу правды подскажи, от кривды отвяжи.
      Племя мыси погуби,
      Племя мыси изведи.
      О Юмо, Юмо!
      Это я волхв Каремега тебя кличу,
      Это я волхв Каремега тебя прошу.
      Помоги мне Великий Бог Юмо!
   Помолившись иссиня-сероватому зимнему небу и яркому солнцу Каремега побрёл дальше, ощупывая путь впереди себя массивным дубовым посохом. Путь его лежал к логову Вольпины.
   Дойдя до запорошенной по самую крышу хижине, Каремега застучал, что есть силы посохом и закричал:
   - Выходи Волчица, Медведь к тебе в гости пришёл! Аль не рада!?
   - Медведи по зимам в берлогах спят, лапу сосут, одни шатуны, да оборотни шляются! – послышался ответный крик изнутри холупы.
   Волхв ошарашился от такого приёма.
   - Чего замер старый хрыч!? Заходи, коль пришёл! – снова закричала Вольпа из логова.
    Высокий, но крепкий старик согнулся и протиснулся в низкий лаз. В хижине было темно. Глаза не сразу стали различать предметы, пока не привыкли.
    - А я тебя поджидала. Знала, что придёшь, ещё издали почуяла, снег скрипит, то Каремега идёт. Ха-ха-ха! - засмеялась ведунья спрашивая сотоварища по волкованию, - Дело пытаешь или от дела мыкаешь?
    - Дело, дело у меня есть, - совсем привыкнув к темноте приглядевшись, отвечал колдун, - Думку давай обоюдную думать.
    - А чего думать-то? Пусть, вона, лоси думают, у низ башки большия, да ещё с рогами. Ха-ха-ха! Туды думок много уберётся. Ха-ха-ха! – зловеще захохотала Вольпина.
    - Я смотрю, старая хрычёвка, больно ты ныне весела! Угомонися! Не до веселья! Чует моё сердце, что-то не ладное может свершиться, - оборвал знахарку кудесник.
    - Ишь, какой ведун, всё-то он чувствует, - проворчала Вольпина, передразнивая старика, продолжая копошиться у очага.
    Ярко вспыхнуло пламя и осветило логово вещуньи.
    - Садись дорогой гостьюшко, - хозяйка указала на сидение, выдолбленное из пенька с высокой резной спинкой, - Не серчай, не поминай лихом, весело мне сегодня. Сейчас зелье сварю, кудель расплету, в сущее загляну, всё и разъясню. Боги да духи всё поведают. А ты ват, пока посиди, отдохни, с дороги медку хлебни. Чай умаялся с дороги-то?
     Колдунья подала ведуну большую деревянную кружку, наполненную до верху мёдом.
    Каремега гордо и самодовольно уселся на пень и стал наблюдать, как Вольпа хлопотала у очага, попивая предложенную ему крепкую медовуху, настоянную на можжевельнике. 
   Вольпа заварила травы, грибы, кору, всё это помешивала длинной сосновой мутовкой. Пряный запах варева растёкся по хижине, улетая через отверстие под крышей к самим богам. Поленья в примитивной печурке умиротворяюще потрескивали. Становилось тепло и даже в какой-то мере жарковато, так что гостя в медвежьей шкуре разморило, и он задремал. Хитрая Вольпа воспользовалась подходящим моментом. Подпалила ароматный пучок травы, потом притушила до чадящего дыма, подошла к Каремеге, сунула ему пучок под нос и зашептала заклинание.
    - Сон трава, на помощь приди,
      Каремегу усыпи,
      Пусть он души узрит.
      Души непогребённые,
      От того неуспокоённые,
      Нарями наречённые…
    Далее заклинание Вольпы перешло в непонятное бормотание, шипение, клокотаний. Ведунья бегала вокруг спящего, размахивая дымящим пучком. Разомлевший волхв развалился на широком пеньке, откинулся на выдолбленную, высокую спинку, открыл рот и захрапел с присвистом, так громко, что было слышно снаружи избушки. Цепкие, крючковатые пальцы Каремеги ослабли, колдовской посох выскользнул и начал падать. В падении Вольпина быстро подхватила колдовской посох, и держа правой рукой за основание, возложила крючком на плечо волхва продолжила волкование.
      - Отвечай мне брат по волкованию,
        Каково мне будет предсказание.
        Дай мне своё толкование.
      Каремыга замычал во сне и в полусомнамбулическом состоянии стал выкрикивать слова.
       - Боги…, жертва…, кровь..., дева..., непорочная..., праздник..., мыси..., срам..., гибель..., род..., волк…, быть…, есть..., медведь..., рыба..., рыба..., рыба…
       - Ага! Вон оно что. Деву непорочную надо на празднике жертвой богам принести. Боги жертву не примут. Будет срам. Гибель мысям наступит. Волки, медведи народятся. Род восстановится. Только вот рыба-то тут при чём. Ну да ладно. Главное узнала, а с рыбой потом разберутся.
       Вольпина про себя проговаривала соединяя слова в пророчество. Потом начала тыкать Каремегу его же посохом, пытаясь разбудить.
        - А ну вставай, хватить храпеть, медведь! Дело надо пытать, а он спит как увалень!       
        - А! Что? Кто? Чего? – загоношился колдун, спросонья ничего не понимая.
       - Чего? Чего? Вставай, просыпайся, старый хрыч, так всё на свете проспишь. Ха-ха-ха! - смеялась Вольпина.
       - Да, крепок твой мёд, хозяйка, аж меня сморило, - растерянно захлопал глазами волхв, - Я вот зачем пришёл-то. Надо чего-то с этими мысями делать? Когда напал на наши леса чёрный мор, моё племя медведей померло всё, всё. Твоё племя серых волков тоже померло всё, всё. Одни мы остались. А у мысей только немногие, да волховиня их старая белка померла. Хоть мы и поклялись и договор наш жертвенной клятвой скрепили, что будем во всём мысям помогать, но ведь не дело… Кто мы, медведи, да волки, а кто они? Какие-то белки… - Каремега презрительно сморщился.
       - А! Ты забыл старый истукан, что белок сами боги защищают. Они помогли богам в битве с великанами. Должны мы им помогать, не то кара богов нас постигнет. Уж я ли не молила, уж я ли не просила! «Нет!», говорят Боги. Да ты сам посуди, глупый. Мыси нас кормят, поят, боятся, а это нам и надобно. А погубить мы их всегда успеем.
        - Енто, конечно, да. Тут ты права, старая хрычёвка. Но всё равно. Белки они и есть белки. Так мелочь. Одни хвост, комок шерсти. А медведи? А волки? Они же лесная сила! - продолжал возмущаться ведун.
        - Пока ты храпел, узнала я что жертву надо принести кровавую, девицу невинную, - отвечала ведунья.
        - Кака така жертва? Ты же знаешь, не признают белки жертв, тем более человеческих, ибо сами Боги им это запретили, - отмахнулся волхв.
        - А надо их в этом убедить. Как только они деву непорочную зарежут. Кровь её на священные синие камни прольют, тут и конец им. Отвернутся от них боги, перестанут защищать, род их погибнет, а наш возродится, и будет снова племя серых волков, - убеждала гостя вещунья.
         - И племя бурых медведей, - обнадёживающе вставил слово сотоварищ по ворожбе, а потом с сомнением добавил, - Но вед боги-то им запретили человеческую кровь проливать!
         А, что человеческая кровь, не лучше звериной, - скептически махнула рукой колдунья, - Чего там отмолим, умилостивим. Глядишь всё уладится успокоится, простится. Вот одного я не пойму, - задумалась Вольпа, - Причём тут рыба?
         - Дык оне, мыси-то енти рыбу ловят и вялют, и едят. О! – Каремега легонечко постучал старухе посохом по голове, - Тю, то-то ты глупа, я погляжу.
        Старая Вольпа резко отпрянула назад, недовольно оттолкнув дубовый посох, хотела разозлиться на такой поступок волхва, но потом передумала. Ведунья и так обманула этого недотёпу-простака, использовала в своих целях, много взяла. Через него вызвала из тёмного мира злых духов нарей. Многое у этих нетопырей выведала. Узнает Каремега, обидится, не простит. Он же больше к светлому тянется, а она к тёмному. Старик вельми злопамятный. А терять такого подельника пока не стоит, пригодится.

IV

   Каремега сидел у Вольпы в гостях на почётном пеньке с высокой спинкой, словно князь на престоле, потягивал причмокивая хмельную медовуху и рассуждал:
  - Зиме конец. Состарилась Зима. Сестра Весна идёт ей навстречу. Праздник будут, большой, весёлый. Мыси веселится будут, медовуху пить, хороводы водить. Костры палить. Вот жертву и принести бы.
  - Ух, ты скорый какой. Блох в своей башке так быстро ловить будешь. А в ентом деле выдержка нужна. Пусть нам мыси сами жертву укажут и сами же в руки отдадут, - Волчица с ехидцей, да с поучением отвечала своему собеседнику.
   - Ты как всегда хорошо придумала. И впрямь ведьма. То-то с тёмным Юмо путаешься. Кудель с ним прядёшь, всё узнаёшь, - вальяжно развалившись на большом пне, лениво потягивая пьянящий напиток говорил Медведь, не обращая на сварливое настроение своей подруги.
   - Слушай меня, старый хрыч. Это тебе твоя старая хрычёвка говорит. Праздник Комоедицы-то когда настанет, мы на празднике-то том с мысями шаманские танцы плясать станем, свой кудель расплетём, им хорошего нагадаем, пусть они веселятся, а мы закудесим закуралесим, да так что бы ничего не понять было.  Князю-то Мысю в уши-то нашепчем, что последнее это их веселье, не справится им с волокном кудельным. Жертва нужна, дева непорочная и на его дочку Выксуху укажем. Мол хочешь счастья своего племени, давай дочку или замену укажи. Так мол боги повелели. Сам знаешь, только пролитие человеческой крови род стережёт, род бережёт. Князь Мысь трусоват. Всё сделает, - продолжала назидания Вольпа, - Понял, непонятливый?
    - А если князь засупротивится, заупрямится. Баб своих в священный лес пошлёт, у ёлок заставит спрашивать? – недоверчиво спросил Каремега.
    - Не пугайся. Всё будет хорошо, - успокоила волховица, - Нам только надо всё продумать как следовает. Баб-то и напугать можно, да так, что они побегут, что только пятки засверкают.
    - Дык, давай думай, как. Ты у нас всё придумывашь, - лениво отмахнулся волхв от уже начинавшей ему надоедать волховици.
    Каремегу опять разморило. Ему стало жарко от ярко горевшего очага и от выпитого мёда. Ведун распахнул душную шкуру, отбросил назад медвежью клыкастую голову, откинулся на спинку пенька-сидения и выводя различные замысловатые рулады быстрёхонько захрапел.
    Старая ведунья подошла к спящему старику, взяла его посох, достала пучок дурман-травы, запалила и начала окуривать и волхва, и помещение. Так началось очередное волкование Страшными заклинаниями вызывала Вольпа ужастных и кровожадных нарей – души непогребённые, от того неприкаенные на этом свете. В своей неуспокоенной чёрной душе хранили они только зло и поэтому несли одно горе. Но ведомо было нарям будущее. А как  узнать, как их вызвать, чтобы они у самого вызывающего кровь не выпили, или того хуже совсем не сожрали? Мог это сделать только сильный кудесник, водивший дружбу с самими богами. Ещё лучше заглядывать через такого же кудесника в чёрный мир.
      Всё это ведала старая ворожея и охотно обманывала своего дружка, чтобы через него вызывать нарей и узнавать сущее и будущее. Самого же Каремегу держала в неведении. Не надо ему знать больше дозволенного богами. А не то узнает, дар проводника среди миров потеряет. Как говорится: «Меньше знаешь, крепче  спишь».
       Не зря вся Вселенная триедина. Делится на Верхний мир, мир небесный, горний. В нем живёт Создатель Вселенной и высшие Боги.  Средний мир дольний. Здесь живут люди и звери, и их  покровители - природные духи. Но самый ужастный - мир нижний.  Это пристанище Бога Шайтана и его служек злых духов. Особенно страшен Ний. К нему-то нари и попадаю, Нию повинуются.  От туда часто нари выбираются упырями да вудкалаками и вредят всем, кто попадётся у них на пути.
    Большое священное дерево служит осью для всех дольных миров. Не каждому суждено по этой оси ползти. Белки могут ловко прыгать. Но с белками связываться опасно. Они глупые и легкомысленные. Всё Высшим Богам выбалтывают. Нет, лучше сотоварища в таких тёмных делах, как Медведь – Каремега. Медведи тоже ведь по деревьям лазают, не так скоро и шустро, как белки, но лазают же. Пусть Капемега по волшебной оси в третий дольний мир спустится, тёмные силы вызовет, а там уж всё и узнаем можно. Пусть Каремега неуклюжий, простоватый, его легко обмануть, то от него и требуется. А то что при этом жизненные силы тают, так не жалко. Сам виноват. Не будь ты, простофиля, таким доверчивым.
    - Кого поймали, того и ам! – ухмыльнулась ведунья.
    Вольпа бормотала заклинания, размахивала дымящим пучком травы, обходила вокруг спящего Каремеги и посолонь и противосолонь, долговязый колдун только продолжал выводить храповые  рулады и причмокивать во сне.
    - Тьфу, ты! Напасть какая! Чёж ты молчишь-то? Чёж ты только храпишь-то, увалень проклятый! – злилась ворожея, - Да, чтоб тебя, треклятого, приподняло и стукнуло!
    Каремега резко перестал храпеть, открыл глаза, громко зевнул, потянулся и недовольно заворчал:
     - Фу, старая карга! Надымила-то, мочи нету!
     Старик замахал руками отгоняя от себя дым.
     - Чего старая хрычёвка делала? – рявкнул колдун на подельницу.
     - Ничего я не делала! – огрызнулась старуха, - Головешка из очага стрельнула, чуть избу не спалила.
     - А головешка ли? Тута сон-травой пахнет. Чего волковала? – начал допрашивать Медведь.
     - Чего старый? Налил зенки-то медовухой и нюх потерял! – заорала баба, - На свой посох и проваливай отседова. Пришёл, мёду напился, да ещё ругается, старый пень.
     - Не толкай меня, Волчица, сам уйду, и ноги моей больше в твоей холупе не будет, - обиделся волхв и зашагал прочь.
     - Иди, иди! Всё равно придёшь! Тебе старому и идти-то больше некуда! – кричала Вольпа, потрясая ему вслед своим крючковатым посохом.
 
V

Ещё хозяйничал Мороз, а в лесу запахло Весной, которая на крыльях гусей-лебедей собиралась в долгую дорогу в свои северные края. Наступал месяц-соковик, побуждающий движение сока в деревьях, а вследствие этого набухание почек. Природа потихоньку пробуждалась от зимней спячки. Радостней зачирикали пташки. Забегали, запрыгали зверушки, состязаясь в брачных играх. 
    С лютня-месяца завыли волки. Молодые самцы и те, у кого не было своей жены - волчицы, собирались на полянах, и начинались сражения, грызня за спутницу жизни. Такие битвы проходили ожесточённо, кровопролитно, порой со смертельным исходом. Победителю доставалась она – вожделенная подруга на всю волчью жизнь.  Образовавшаяся пара играла свадьбу. Серые хищники заигрывали друг с другом, держались бок о бок, искали место для логова, где родят и воспитают волчат. Возникала новая стая. Волчья верность друг к другу была до конца дней, или пока один из партнёров не погибнет. Те же серые у кого была вторая половинка,  агрессивно охраняли своего супруга или супружницу от посягательства других членов стаи. 
     Старая Вольпина с завистью смотрела на волчьи игрища и от безысходной зависти дико выла, мечтая о мщении, пугая неистовым криком всю округу.
    Просыпались старые медведи. Они раньше всех своих собратьев вылезают из берлоги. Медведицы же с народившимися в зимней спячке медвежатами покидали укромное лежбище позже всех. Знал об этом волхв Каремега и заклинанием приветствовал покровителя племени. Открыто клялся отомстить и возродить угасший род, пролить кровь ненавистных мысей, ибо только пролитая кровь заклятого  обидчика помоет возродиться снова, существовать в этом жестоком мире. Для обоих колдунов такая месть к мысям стала навязчивой идеей, целью в жизни. Но они свою злобу тщательно маскировали, с врагами показушно заигрывали, вели себя ласково, приветливо. В удобный же момент ведуны готовы были нанести удар исподтишка, излить яд как змеи, с холодным расчётом и трезвостью ума. 
   Вначале соковика забегали белки. У плодовитых зверьков начался гон. Около каждой самочки бегали по три, а то и по шесть ухажёров, которые громко урчали на соперника, били лапками по веткам, агрессивно гонялись друг за другом. А белочка смотрела на ухажёров и выбирала себе самого смелого, сильного, задиристого, чтобы бельчатки родились выносливые, живучие. Больных сама мать бросит или сожрёт, ибо не может она на слабых силы свои тратить, растить надо жизнеспособных, чтобы они вросли и то же потомство дали. Мир жесток, выживает сильнейший. Отдавалась  самочка избраннику, а потом строила выводковое гнёздышко, иногда не одно, а целых два, иногда три, которые отличались от обычных большими размерами и аккуратность. Настилала будущая мама туда травки, лишайника, сухих листьев, шёрсткой, чтобы каждые два – три дня менять убежище. Деток перетаскивала в зубах, спасая тем самым и от паразитов, и от врагов: куниц, соболей, рысей, да мало ли их у маленькой белочки. А пока, ещё в холода в одном гнёздышке зимовали до шести белок, хотя белки – зверьки одиночные.
    Возбуждающий шум стоял в Мысь-городище. Все жители от мала до велика, с позаранок вышли на священную поляну вместе с волхвами Каремегой и Вольпиной  встречать пробуждение солнца. Ведь без солнца лес загадочен и страшен. А с лучами солнышка наполняется бриллиантами снежинок и радостью. Люди дружно воздавали руки к небу Юмо и его златому чертогу. Просили Юмо показать золотой престол. Вот Солнце засияло, медленно начало подниматься из-за восточной кромки безбрежной хвойной тайги. Обрадовались мыси, радостно закричали, подставляли свои рыжие головы, веснусчатые лица солнечным лучам, приветствовали начало праздника Комоедицы, растянувшегося на целых четырнадцать дней. 
    Взявшись за руки, народ, ведомый волхвами, становился большим хороводом, в несколько рядов ходил и пел, а Каремега и Вольпина старательно стучали в бубны, шаманили, приговаривали:
     - Зима с Весной встречаются,
       День с Ночью равняется,
       Свет и Тьма сродняются.
       Яркое солнышко пробуждается,
       К людям добрым обращается.
       Уж ты Юмо - бог наш,
       Мысью посьбушку уваж.
       Свети нам чертогом светлым
       Будь нам мысям приветным…
     Ходили люди, пели. Вохвы стучали в бубны, волковали, причитали. Все хотели принять сами участие в обряде дня солнцеворота. Потом всё племя пошло пировать и бражничать, ведь чем сытней и хмельней встретишь Комоедицу, тем год будет  плодороднее и удачнее.    
    Но площадке у княжеской большой избы, единственной с высоким крыльцом, накрывали общие столы, поставили лавки. Каждый нёс меды, ржаные лепёшки, сушёные ягоды и грибы, вяленую рыбу и мясо. Ради такого праздника никто ничего не жалел, да и мысли такой в голове вовсе не было, чтобы чего-то утаить от рода-племени. Ведь всё вокруг считалось «обчим». Только сообча, миром, верьвью, обчиною можно было выжить в глухом лесу, среди диких зверей, суровой природы и враждебных соседей. Вот и жили в племени в основном все родные, а для сродственников ничего не жалко. Сегодня ты ему помог, а завтра он тебе помощь окажет. Обычай круговой поруки – велика сила. Подходили мысяне, ставили свою долю на общий стол, прежде чем сесть, кланялись князю и миру, приговаривая:
    - Примите люди добрые, чем богаты, тем и рады,
    На почётном месте восседал князь Мысь с дородной женою Выксою, Голову женщины украшала двурогая расшитая красная кика, которую мыси выменяли у соседнего племени моховлян и в дар преподнесли супруге вождя рода. Лунообразное, рябое лицо набелённое, щёки нарумяненные, подведённые угольком брови, делали князеву жёнку неотразимой. Её голубые глаза светились от счастья. Ведь только она из всех мысьих баба имела такой головной убор. Рядом сидели княжеские дети, а также волхвы - Каремега и Вольпина, далее - князевы сотоварищи-друзи, да уважаемые боляре – большие люди, а за ними рассаживался простой народ. Все уселись, всем места хватило и пошёл пир горой. Пили, ели веселились. Богов славили, князя, волхвов, героев сродичей живых и почивших, живот свой за процветания племени положивший. Всё шло как обычно, ведь обычаи и традиции почитались неотступно, священно.
  В это время ворота потихоньку заскрипели, немного отворились и в них  протиснулся человек, тащивший за собой деревянные салазки с поклажей. Вошедший прямиком направился к пирующим, остановился, снял лисью шапку, обнажив соломенную с рыжинкой лохматую голову, поклонился до земли князю, волхвам, а затем на все стороны «обчеству». Им оказался голубоглазый паренёк, с веснушками на курносом носу.
   - А, Шиган – ёрш? Давненько тебя не было видно. Чёй-то ты вашкаш – не торопишься, праздник-то дано начался? -  язвительно уколол парня, раскрасневший от выпитых медов, опьяневший князь.
  - Прости, князе. Виноват. Но сам знаш, моя заимка даленько, а по тёмному лесу идти страшненько, - ответил с юморцой, без обиняков Шиган.
  - То-то ты у нас храбрец! Ха-ха-ха! – ядовито засмеялся князь.
  Зазубоскалили боляре. Стали в пришедшего тыкать пальцами, потешаться. Сын князя, рыжий Мазайка с дружками тоже громко расхохотался на шутку отца.
  - Храбрец-молодец, темноты испугался! Ха-ха-ха! – заржал как жеребец княжий отпрыск, а за ним подхалимно вторили его дружки.
   Парень стоял молчал, не обращал на внимания на неприветливость князя и его окружения, только в руках мял снятую мохнатую шапку. Он знал, что племя его в обиду не даст. И действительно, старики недовольно зашушукались, а потом громко начали порицать поступок своего вожака и его отпрыска:
  - Не гоже, княже так гостей встречать.
  - Шиганка нам не чужой.
  - Он то же нашего мысьего роду-племени.
  - Посмотри на него. Он рыжий, как все мыси, как все белки, как ты, как твой Мазай.
  - Пусть он от городища живёт далече, на заимке, а по крови он всё равно наш.
  - Не гоже княже сироту забижать, парень совсем один, без отца, без матери. Как не мы, родное племя ему должны пособлять. 
  - Не виноват он, что черный мор забрал его родителев.
  - А я говорил ему, пусть приходит в городище. Так нет не захотел, Упрям, весь в своего отца Катая. Тот тоже упрямый был, что себе в голову втемяшит, уж не свернёшь, - начал сердито огрызаться князь.
   Старики не унимались.
   - Рази Шиганка не вольный как все мыси человек?
   - Рази Шиганка не храбрый охотник, один среди кусей – елей, да дикого зверья живёт?
   - И отец его покойный Катай, не зря на нашем мысьем языке выносливым прозвался. 
   - Видать Шиганка весь в отца, жилистый.
   -  Угомони ораву свою.
   -  Напраслину возводит на Шигана твой сынок Мазайка. Не гоже так себя вести к соплеменнику.   
   - Не гоже князь, так гостя встречать и сына свого угомони.
   - Ты, князь нас мысей защищать всех должен, до единого, а не поносить перед всем обчеством.
   Не по нраву пришлись такие слова князю, но супротив мира не посмел идти. Он грозно зыркнул на сына и гогочущую молодёжь, те быстро замолчала.
   - Ладно, уж, садись за стол, коли места найдёшь? – недовольно буркнул Мысь.
   - Благодарствую княже, - низко поклонился паренёк и достал из мешка на санках красивую бурую шкурку, по бокам с серебристо-седым волосом, - Вот тебе княже подарок, шкура росомашья.
   Жадно схватил князь подарок, тряс шкуру и поглаживал красивый мех, смотрел как он переливается, играет на солнце.
   - Хорош подарок. Угодил Шиганка, - подобрел у Мыся захмелевший взгляд.
   Шиган опять нагнулся к мешку, достал красивую соболью шкурку и с поклоном преподнёс её Выксе. Голубые глаза бабы засверкали, плоское лицо засияло от радости ещё больше.
   - Ай, ай, Шиганка, какой подарок. Ай, ай, какая лепота, - запричитала Выкса.
   Потом она наклонилась к дочке Выксуке и пошептала на ухо.
  - Это ему моя кика понравилась. Вишь, как он на неё смотрит.
  - Вовсе и не на неё, - возразила дочь, - На меня он смотрит. Сейчас и мне подарок достанет.
   Шиган продолжал копошиться в мешке, достал пару куньих шкурок. Одну с поклоном подал Каремыге, а вторую Вольпине. С охотой и молча приняли волхвы подарки. В душе они радовались, такой возникшей распре в племени, между князем и старейшинами, но пока не вмешивались, думали, как этот инцидент использовать в своих интересах. Кудесники переглядывались и с одного взора понимали друг друга.
    - Не подарил, - обиженно прошептала Выксуха.
    - Вот видишь, - съязвила мать, - Моя кика ему понравилась. Соплива ешо, чтоб подарки-то тебе дарить.
    Простые поселяне, искренне, по доброте душевной замахали руками, приглашая парня к себе:
    - Иди, Шиганка, к нам, гостем будешь!
    - Садися сюды! Мы подвинемся!
    - В тесноте, да не в обиде.
   Шиган благодарно поклонился обществу
    - Спасибо, люди добрые за заботу. Пойду я к дедушке Тихомиру.
    Парень надел шапку и направился к краю пиршества, туда где сидел Тихомир с внуками Елманкой, Еласькой и Лапушкой. Дед встал, по-родственному обнял парня, как родного сына. Елманка и Еласька завизжали и от радости повисли на парне. Деду даже пришлось цыкнуть на внучат:
   - Отстаньте, шалапутныя. Видите, человек с дороги.
   Малышня неохотно отступила. Гость отдельно поклонился Лапушке. Девушка улыбнулась и засмущалась. Кивнула в ответ. Тихомир усадил Шигана рядом и начал угощать.
   - Ешь, Шиганя, проголодался с дороги-то. У нас в избе остановишься. Гость ты для нас всегда желанный, - радовался дед Тихомир, а потом повелел внукам - Елманка, Еласька! Отвезите салазочки с поклажей в избу, да возвращайтесь. Мигом, одна нога здесь, другая там.
    - Мы скоро, дедушка! - крикнули брат с сестрой.
    Шиганка оказался рядом с Лапушкой, весело посмотрел на девушку, а та зарделась словно алая зорька, стыдливо опуская карие глаза долу. Это не ускользнуло от мудрого взора деда, и он подумал про себя.
   - «Ох, детки, детки. Поженить вас надо. А что, вот на купалу и поженю, будет новая семья. О, о! Как на друг дружку смотрят. Этот пострел, наверное, только из-за Лапушки и пришёл. Видно, что друг другу нравятся».
   Так прошёл первый день праздника Комоедицы, которую назовут потом широкой Масленницей. Мыси ели, пили, пели песни, плясали, водили хороводы. Князь Мысь, охотчий до медовухи, так напился, что на ногах не держался, повалился под стол. Его друзи вытащили опьяневшего вождя и потащили в избу. Пьяный князь мычал, что-то не членораздельное. За ним с гордо поднятой головой важно, словно пава проследовала толстая жена Выкса, гордясь нарядной кикой и прикреплённой к плечу подаренной собольей шкуркой. Рыжеватая и конопатая дочка Выксуха последовала за матерью, но на мгновение остановилась на крыльце и бросила взгляд на Шигана.
  - Ну, Шиганка. Ёрш супротивный, покажу я тебе ешо! – пробурчала под нос.
  Она не понимала почему, ей захотелось ещё раз взглянуть на этого парня, почему этот пришелец так заставил волноваться девичье сердце, которое было так спокойно и вдруг, так тревожно и сладко защемило.
   Брат Мазай остался с дружками ещё погулять, простых девок позадирать. С дружками побузить. Волхвы ехидно переглянулись, хитро перемигнулись, поклонились обчине:
   - Мир вам добрые люди. Завтра, как солнышко пробудится, снова воздадим хвалу Великим богам и продолжим праздник Комоедицы.
   Ушли вместе волк и волчица от ненавистных белок. Пока шли по городищу мило улыбались, как только зашли за ворота, дали волю чувствам, начали во всю поносить поселян.
   Начало смеркаться, бабы стали всё со столов убирать, мужики столы да лавки по избам растаскивать, а потом и все по домам разошлись, чтобы на следующий день продолжить гуляния.
   Ушли спать-почивать Тихомир с внуками и гостем Шиганом. Там в избушке, у горящего очага долго ещё разговаривали они о житье бытье.
    - Пришёл я на наш родовой праздник, да заодно вас проведать, подарки принёс, да обмен сделать. Хочу поменять сушёную рыбу, да шкурки на аржаную муку да ещё кой-какия съестные припасы, - говорил Шиган, а сам всё посматривал на Лапушку.
    - Это хорошо, - отвечал дед, - Намедни наши по реке ходили к соседям моховлянам. Они ржицу ростят. Мысяне с ними мену делали. Так что есть ржица-то, поможем. Чем-то мы, а то по соседним избам походим, у них поменяем. С миру по нитке – голому рубаха. Вона смотрю ты и поизносился. Елашты – портки-то все заплатаны, латаны да перелатаны.  Надоть одёжонку-то  тебе другую смастерить. Лапушка пособит в ентом деле.
    Лапушка услышала своё имя, и снова щёчки её зарделись. Хорошо, что в полумраке не так заметно было, а то ведь стыд какой.   
    Дедушка всё спрашивал, а гость всё рассказывал, рассказывал как силки на зверя ставил, как рыбу ловил. Про зимний лес рассказывал. Про то, как волки рядом бегали и выли. Один раз даже приходилось горящей головнёй их отгонять. В этот момент девушка даже от испуга вскрикнула.  Елманка с Еласькой слушали разинув рты, даже лишних вопросов не задавали. Так и просидели до полуночи.
    - Жанится тебе Шиганка надо. Хватит одному-то куковать, зимы коротать. С жаной-то оно всё вселее, да сподручнее. Детишков заводить пора, род продолжать. Не гоже одному быть, не гоже.
    - Да где ж такую найти, чтобы за меня пошла? -  спросил Шиган.
    - Ты не горюй, авось найдется. Да вот хотя бы Лапушка. Чем не девка-краса. Одна коса тёмно-русая чего стоит.
    - Ой! Засиделися мы, однако, заболталися, - спохватился дед и стал ругаться на внучат, - Спать пора. Елманка, Еласька, чаво рты пооткрывали, да слюни, сопли распустили. Им лишь бы слушать! Вот я вас! Спите быстро! А то Анчутка придёт, быстро заберёт. Она всегда непослушных ребят забирает.
    Внучата быстро спрятались по шкуры. В избе улеглись отдыхать.
 
VI

Затемно, освещая себе дорогу факелами, ведомые князем, мысяне растянувшейся длинной цепочкой, вышли из Мысь-града. Часть людей несла на высоких палках, своего рода племенные флаги. К длинным палкам привязали ветки, большие куски бересты с намалёванными на них солнцем, либо утицей, либо лошадкой, или оленем и, конечно, незабвенным предком - белочкой с пушистым хвостом. Пушистых беличьих хвост натурально изобразить на куске бересты не удавалось, и поэтому его условно символизировали несколько процарапанных чёрточек. Белка получалась тощая, облезло-страшная, но для верующего народа и так было всё понятно. Главное, традиция соблюдена. 
   Все двигались молча, в тишине. Только свет факелов, да скрип снега под ногами выдавал, спускающихся жителей с Кукуя, живописно возвышающегося холма над Лахтогой-рекой.
   Река здесь изгибалась крюком, делалась широкой и разливалась небольшим озерцом-заливом, называемого Вид-озером или Озером Водогать, по середь которого торчал круглый островок, сплошь поросший деревьями и кустарником. Под руководством волхвов, специально отобранные для этого обряда крепкие парни протоптали тропинку, чтобы легче было идти по глубокому рыхловатому снегу. Они же очистили Священное место.   
   В центре острова, на полянке, лежал большой необычный валун грязно-синего цвета, с выцарапанными незамысловатыми, примитивными изображениями человечков и зверушек, да ещё непонятными знаками-письменами. Жители называли эту глыбу Синь-камень, считали священным и испокон веков приходили со всей округи поклониться, принести жертву.
    Со временем, вокруг Священного камня соорудили капище. Из стволов вырезали богов-истуканов. На кольях торчали черепа туров, козлов и оленей. Сюда-то, ещё до восхода солнца, на Заветную поляну и собрались «белки» вместе с князем Мысем. Они окружили Священный валун, стояли терпеливо ждали восхода солнца, когда Бог Юмо покажет златой престол. На капище племя встретили волхвы Каремега с Вольпой.
    Князюшко ещё после первого праздничного дня страдал от тяжкого похмелья. У него болела голова. Нарождение нового утра было вождю не в радость. Князь стоял хмурый, не весёлый, сердито чего-то бурчал себе под нос. Боляре да друзи поддерживали вожака.
   Новый день высвечивался красноватой зарёй. Священное светило поднималось и его яркие лучи пробивались сквозь густые заросли деревьев. Каремега и Вольпа воздели руки к солнцу и запели. Вслед за ними запели все мыси.
   -  Здравствуй, здравствуй, Бог наш Немо!
      Смотрим, смотрим мы к тебе на небо.
      Озари, озари Немо, нас светом своего золотого престола,
      Не лишай нас Немо приворотного волшебного слова.
      Пошли нам удачу, пошли нам тепло,
      Чтоб солнце светило нам весело.
      И Зимушку проводи домой,
      Дорогу Весне поскорее открой.
      Славься, славься Бог наш Немо…
    Мысяне ходили хороводом, пели песни, волхвы стучали в бубны, удары которых болью отзывались в висках князя. Голова трещала, внутри мутило, но он крепился и через силу улыбался. В голове крутилось одно:
   «Не поддамся слабости, ведь я – вождь. Нельзя показать свою немощь. Это значит вызвать недовольство у соплеменников. Князь – человек особый, наделён священной магической силой. Если князь плохой, племя ждёт гибель. Поэтому, стоит дать слабинку, как тебя быстро привяжут к двум гибким берёза и пополам, на две части…»
    Мысь представил себя привязанного к деревьям, и у него мурашки пробежали по упитанной спине. Дальше в голову полезли противные мысли:   
    «Предводителя нового выберут, сильного, мудрого, здорового. Это же бесчестие на века. И дети, и внуки, и правнука, все, все до седьмого колена будут прокляты. Нет, надо терпеть, надо крепиться. Скоро всё кончится. Приду домой, выпью мёду и лягу. Скажу жене, чтобы никого не пускала».
     Наконец-то обряд завершился, и племя отправилось назад в городище, чтобы веселится дальше, лихо покатится на санках с высокой горки. Парни, девки залезали кучей на длинные повозки на полозьях, с крутого вала визжа и хохоча, съезжали вниз. От городищенского частокола, до Лахтоги-реки неслись санки далеко, даже на лёд выскакивали. Часто озорная ватага молодёжи заваливалась набок, катилась кубарем в сугроб, получалась куча-мала. Парни специально сани заваливали, чтобы потискали девок, те верещали, громко смеялись, и всем было очень весело.
     Молодёжью верховодили княжеские отпрыски. Парни крутились вокруг Мазая, девки вокруг Выксухи. Местным девкам нравился Мазай, ведь не зря его имя так и означало мазанный, красивый. Княжич с дружками задирал девок, командовал парнями. Его голубые глаза надменно и нагло смотрели на всех, как бы заявляли:
      «Я княжич, и мне многое позволено».
      Среди девок ему больше всех нравилась Лапочка. Она ведь не такая как все мыси. Мыси рыжеватые, голубоглазые, круглолицые и конопатые. А эта девушка, высокая, тёмно-русая коса в руку толщиной до пояса. Глаза карие. Не мысьего она рода-племени, не даром найдёныш. Мысьи девки все податливые. Уже со сколькими девками крутил любовь Мазай, и не одна не смела ему отказать. А эта – гордая. Близко к себе пока ещё ни одного парня не подпустила. Этим Мазай ещё больше распалялся и желал девушку. Обидно княжичу. Вон она с каким-то Ершом-Шаганом веселится, даже обнимать себя позволяет, а на него красавца Мазая, и при том княжича и вовсе не глядит. Ревность разгоралась в сердце, ревность и месть. Прождали эти чувства ненависть, особенно к сопернику.   
     С подружками каталась Выксуха. Она то и дело поглядывала на Шигана. Он с Елманкй и Еласькой тоже пришёл повеселится. Ребятишки не отходили от парня. Они играли, катались, валялись в снегу.  Выксуха озиралась в сторону рыбака и не как не могла понять, чем её привлекает этот, вроде бы обычный с виду паренёк, почему уже второй день хочется на него смотреть и смотреть. Даже ночью приснился. А он, как нарочно, на неё и не глядит. Возится с этими Елманкой да Еласькой и ещё с Лапушкой заигрывает. От этого становилось Выксухе, ну совсем не хорошо.  Обида начала копиться в душе на Лапочку. Это она, подлая, забирает того, взгляд которого так сладок.
     «Ну чем она лучше меня. – крутилось в голове Выксухе, - Вовсе она не мысьей породы. Какая-то тёмная, глаза карие. А Шиганка-то ведь мысь – светло-рыжий, конопатый, а глаза, что за глаза, как Вид-озеро, голубое, голубое, от куда течёт Лахтога-река. Как бы мне хотелось быть той рекой. Так бы и утонула в его синих глазах-озёрах. А он, даже и не глядит в мою сторону».
    Надула капризно губы Выксыха, насупилась и пробурчала:
    - Плохой Шиганка, плохой!
    От сердито топнула ногой, побежала и на зло всем полезла на санки, где парни сидели, да притом самую гущу, пусть видит, что он ей безразличен, пусть. А он как бы и не замечал, продолжал возиться с этой мелюзгой Елманкой да Еласькой, да ещё с этой противной Лапушкой.
    На юру, у всех на виду стояли старики, наблюдали за молодёжными забавами, качали головой и судачили.
   - Нет, раньше-то оно совсем не так было.   
   - Молодые стариков-то почитали.
   - А нынче, что? Совсем не так.
   - Ты посмотри, что княжич делает?
   - Не гоже так себя вести, не гоже.
   - Во, во, ну ты глянь, чего творит!
   - Чего он всё Шигана задирает? Чем ему парень не угодил?
   - Вот опять! Ну ты посмотри! Ах, шельмец.
   - А Шиган-то тажа не лыком шит. Не уступает.
   - Смотри, смотри, борются.
   - Молодец, Шиган, не поддавайся!
   Всё происходило очень просто. Шиган с Елманкой и Еласькой, да с Лапушкой лихо катились с горы, да так ловко, аж выкатывались на самый лёд, чуть ли не до середины реки. У ребятишек захватывало дух от быстрой езды, и они верещали толи от страха, толи от удовольствия. Лапушка молчала, закрыв глаза, обхватив руками Шигана, крепче прижимаясь всем телом к широкой спине парня. 
    - Молодец, Шиган!
    - Дальше всех уехал!
    Подбадривающие крики раздавались со всех сторон. Такое, словно ножом резануло по самолюбию Мазая. Зло засверкали его голубые глаза, подошёл он к Шагану, толкнул плечём:
    - Давай Ёрш, кто быстрее, да дальше проедет.
    - Давай, - просто и без всякого зазнайства ответил Шиган. 
    Забрались соперники на самый верх, вплоть до городищенского частокола, разбежались, плюхнулись животами на сани и сиганули вниз, полетели что есть мочи. С неподдельным любопытством наблюдали мысяне за состязанием. Одни, кто относил себя к нарождающейся знати, и их сторонникам подбадривали княжича, другие, поддерживали рыбака.
   Шиганка оказался легче Мазая, ловко управлял, то рукой, то ногой. Далеко улетели его санки и оставили позади княжеские. Княжить вскочил с санок, как ошпаренный и в неистовом раздражении пнул их. Самолюбие его было уязвлено, но сдаваться не хотел.
   - Шиганка! Шиганка! – подбежал Мазай к сопернику и красный от гнева, задыхаясь выпалил, - Давай бороться! Кто кого.
   Мысяне, в предвкушении зрелища окружили парней и стали наблюдать, чем дело кончится. Шиган не растерялся, подошёл в плотную к разъярённому Мазаю и спокойно ответил:
   - Давай.
   Толпа уже окончательно поделилась на две группы - сторонников княжича и простого рыбака.
    Шиган скинул шапку, тулуп, остался в одной рубахе. Мазай попёр как медведь, растопырив руки в разные стороны, пытаясь захватить противника, надавить массой и завалить. Юркий Шиган ловко увернулся и выскочил прямо испод мышек соперника. Княжить пробежал мимо, споткнулся, не удержался и головой вниз улетел в сугроб. Народ громко загоготал.
    - Ай да Шиганка, ай да ловко вывернулся! – восхищались парни.
    - Какой он юркий! – зашушукались девчата.
    Лапочка стояла раскрасневшись, прижимая руки к груди, не спуская глаз с милого.
    Мазай от такого конфуза разъярился ещё больше, вскочил, обиженно заревел как зверь и побежал опять на соперника. Шиган опять отскочил в сторону перед самым носом княжича, и тот снова промахнулся, проскочил мимо.
    Толпа радостно взвыла, то ли от удачи Шигана, то ли от поражения Шигана. Её забавляло такое действо.
     - Давай Шиганка не поддавайся! – орали одни.
     - Давай Мазай, покажи ему! – кричали другие.
     Уже который раз княжич, как таран пробегал мимо, а рыбак, словно скользкая уклейка постоянно выворачивался из-под его растопыренных рук. Княжить весь взопрел, раскраснелся, как рак, но упрямо лез напролом. Мазай устал, ноги еле двигались, но ухватить Шигана никак не удавалось. Упрямая злоба душила и не позволяла сдаваться. Наконец княжич окончательно уморился и рухнул без сил на снег.
     - Ай, до Шиган!
     - Ай, да молодец! 
     - Как он ловко победил.
    Неслось со всех сторон. Елманка и Еласька подобрали тулуп парня и лисью шапку. Лапушка помогла одеться. Шиган обнял ребятишек, и они все вместе стали подниматься по крутому яру к воротам. Веселье закончилось, мысяне разбрелись. Один Мазай сидел злой на снегу и тяжело дышал. Даже дружки разбежались. Страшная обида затаилась в душе княжича на рыбака, и он решил во чтобы то ни стало отомстить. Выксуха тоже злилась на Шигана. Она подошла к брату, дёрнула его за плечо.
    -  Вставай! Чего сидишь? Пошли.
    Каремега и Вольпа сидели у князя и осторожно вразумляли наставлениями.
    - Вот ведь, князь. Ты посмотри чего творится-то, - вкрадчивым голосом говорила ведунья, - Смута и непорядок идёт.
     Князь сидел, ничего не понимал, но в знак согласия кивал головой.
      - А это всё из-за чужаков. Они обычаи нарушают. Ой чует моё сердце, порвётся кудель времён, ой порвётся, - демонстративно охала волчица.
       - Да, да, - соглашался с ней медведь, потягивая медок из большой кружки.
       Князю стало полегче, после выпитого им ковша мёда, но в голове продолжало шуметь, и он соображал туговато. Сидел, смотрел туманным взглядом на волхвов и чего-то нечленораздельно мычал.
       - Чего молчишь-то, князь? – напирала Вольпа.
       - А чаво делать-то? – наконец выдавил из себя Мысь.
       - Чего, чего!? Жертва нужна, - заговорщицким тоном шептала вещунья.
       -  Это какую, такую жертву? – вылупил глаза князь.
       -  А вот человечью, да прямо Синь-камню, - выпалила ведьм.
       - Да, да, - кивал Каремега, - посасывая медовуху.
       - Да ты, что баба? Белены объелась. Мыси никогда человечьих жертв не делали! – замахал на Вольпу в отчаянии князь.
       - А вот тапереча и надоть жертву принесть. Девицу, молодушку, невинную. Тады все напасти и сгинут. И быть тебе князем светлым, долго, долго, - шептала прямо в ухо Вольпа.
       - Да как же я могу? То надо мир спрашивать, вече собирать, - испуганно засуетился князь.
       - Вот и собирай, а мы пошли, ном богам молиться надо.
       - Постой, постой! – протянул руку князь, как бы пытаясь остановить волхвов, - Заварили кашу и на тебе, пошли. Я ведь всё-таки князь. Вы не можете так со мной поступать.
        - Вот ты и докажи, что князь, - швырнула словами с полуоборота  Вольпа.
        - Нам духи вообще сказали, что твою дочку надо в жертву принести, - не подумав брякнул Каремега.
        Хитрая Вольпа, аж подскочила от такого откровения своего простофили-подельника и так зло сверкнула глазами на него, что тот осёкся, сгорбился и сжался весь в своей медвежьей шкуре.
        - Это, как это так! – раздался истерический бабий вопль княжеской жены Выксы, - Как это можно дитя малое, неразумное, да зарезати.
        Она сидела в соседней комнатке, подслушивала под дверью и когда поняла, что замышляют волхвы, сердце её материнское не выдержало и пошла душа в разнос. Баба как ошпаренная залетела в горницу и заверещала:
        - А ну садитеся на место! Это как это мою Выксуху? Не отдам! А ты что сидишь? Чего глаза вытаращил? Дите отбирают, а он ни ухом, ни рылом!
       Выкса разбушевалась не на шутку. Однако, хитрая Вольпа посмотрела на бабу своими зелёными колдовскими глазами, та моментально замолкла.
       - Не хочешь дочку, давай замену, - колдунья как змея завораживала всех немигающим пронзительным взглядом.
       - Правильно, замену. А кого? Знаю! Найдёныша, девку этого Тихомира. Он ведь тоже не наш, не мысь. Вот всех их и на Синь-камень и положить! – снова заорала Выкса.
       - Можно и их, - ответила спокойно Вольпа, - Ну, мы пошли.
       Вещунья дёрнула Каремегу за руку и потащила быстрей к выходу. Лишь только хлопнули дверью, Выкса набросилась на мужа.
       - Ты что, совсем последний свой ум хмельным мёдом залил? Как же так можно?   
       - Молчи баба, а то побью, - огрызнулся муж.
       Голова у Мыся снова начала болеть и захотелось хлебнуть мёду да покрепче.
       - Ага, так я тебя испугалась! – подбоченилась жена и агрессивно вызывающе задрала нос.
       Мысю не хотелось ни драться, ни ругаться с женой, он метал только о ковше мёда.
       - А делать-то чаво? – обхватил он голову руками, локтями опираясь о стол.
       - Чаво, чаво? Не знаю! – Выкса задумалась и схватилась за подбородок, а потом всплеснув руками, радостно закудахтала, – А вот чаво? Помнишь мы к моховлянам на лодках плавали? Ну? – Выкса толкнула мужа. Я ещё кину мою рогатую выменяла. 
       - Да помню я, - отпихивался недовольный муж.
       - Помнишь, ихов князь Гордей намекал, что не плохо бы нашу Выксуху отдать в жёны евонному сыну Первухе.
       - Помню, - оживился Мысь, - Токма мала ешо дочка-то. Да и Первуха-то невелик.
       - Чего мала. Чаво невелик? Тринадцатое лето идёт и её и ему. У Выксухи кровь женская уже началася. Девка в соку, на выданье. Самый раз, - не унималась мать, - Ты сам-то вспомни-ка! Запамятовал чё ли? Я то за тебя в эти лета замуж пошла. Да и ты женишком не старше был.
       Выкса взглянула на мужа. На короткое мгновение в памяти мелькнула их первая встреча на свадьбе. Привели её девку глупую к незнакомым людям. Она от смущения не знавшая куда глаза девать. Поставили рядом с ней мальчишку, рыжего, конопатого, с хлюпающим носом. Он разглядывающий её с каким-то неподдельным любопытством.
    «Ох, как давно это было», - вздохнула про себя баба.
    Но мысль о жертве уже засела в сознание глубоко. Материнское чувство повелевало биться не на жизнь, а смерть за родное дитя. Однако, мысль сомнения краем промелькнула.
     «Дочка растёт спесивая, вечно с родителями спорит. А если зафордыбачится?   Вот у неё и мысли никакой не было супротив родителёв идти. Что батюшка с матушкой повелела, то и делала. Ника не можно было роду-племени перечить. Грех-то какой. А это что. Много воли современная молодёжь взяла. Действительно, куда-то мир катится. Может и вправду жертву богам надо принести. Только пусть это будет чужое дитя, а не её».
      Пришло время устраивать счастье своей дочери, а кто, если не мать позаботится о своем единокровном чадушке, и Выкса с остервенением продолжала командовать.
       - Ты вот что, пошли-ка своих боляр, да друзей к моховлянам, да не просто так, а с подарками. Подарки-то все любят. Пусть они о свадьбе потолкуют, и если к концу праздника свадьбу сыграем, то совсем хорошо будет. Так мы дочку убережём и с моховлянами породнимся. 
        - Ты, жена хорошо энто придумала. Сегодня же повелю болярам Вакше, Жгону и Бандале отправляться к мокшанам
        - ДрУзей не забудь.
        - Пусть с ними пойдут Кука, Иля, Гуза и этот, здоровяк Курмиша.
        - Вот и хорошо. Я повелю, чтобы они к нам в избу поскорее пришли, да буду собирать гостинцы. Ты их наставь, чтобы они ужо-тко завтра раненько отправлялися в путь-дороженьку. Тута всего-то ни чего, не далече, вниз по реке.  К вечеру доберутся, - Выкса распоряжалась, как будь то это она была вождём, а не её муж.   
         В доме князя началась беготня, кутерьма, сборы. Пришли боляре и друзи. Послышались переговоры, шептания. Мазай и Выксуха ничего не понимали пытались было что-то спросить у матери. Она на них так рыкнула, недовольно огрызнулась, что брат с сестрой забились в угол и ничего больше не спрашивали.

VII 

  Стемнело. Мысь-городок успокоился после очередного разгуляя на Комоедице и уставший готовился ко сну. Только горожане, которым выпала очередь стоять на стороже ходили дозорными вдоль частокола, иногда по скрипучей лестнице поднимались на деревянную стену, всматривались в чёрную ночную даль, а потом забирались в сторожку погреться. Ночи с неба опускались ещё холодные. Мороз-трескун щипал нос и уши, так что долго не простоишь, особенно на пронизывающем ледяном ветру, надуваемом с Лахтоги-реки, а в сторожке трещит огонь, было тепло.
  Не спали в княжеской избе. Челядь, словно заведённая, бегала, суетилась. В спешке и в тайне собирали посланцев к соседям – моховлянам. Хотели с утра пораньше по замёрзшей реке отправиться в путь. Князь Мысь уже успел глотнуть лишнего. Напившись медовухи, он опьянел, повалился прямо на лавку и уже храпел, выводя замысловатые рулады, поэтому верховодила сборами жена Выкса. Деловитая баба командовала, как заправский воевода, для острастки прикрикивала, подгоняла нерадивых. Болярина Бандалу назначила за главного посла и непрестанно его наставляла, даже в самых мелочах что, да как делать. Подарки несколько раз пересмотрела, пересчитала, по котомкам разложила, кому чего подарить строго наказала.
  - Да смотрите не перепутайте, а то тоды сраму не оберёшься, - ворчала княжеская жёнка.
  Бедные бояре и друзи не знали, как избавиться от надоевшей бабы.
  Не спали в избушке у деда Тихомира. Уютно расположившись около очага, слушали мирное потрескивание огня и успокаивающий голос старика, рассказывающий разные побасенки. Любознательный Елманка не унимался, приставал к деду с различными вопросами, а мудрый стрик старался терпеливо отвечать и пояснять.
  - Расскажи дедушка про бога нашего Юмо, - неожиданно спросил мальчишка.
  -Ух ты чего захотел. Не рано ли тебе знать про это? Поймёшь ли? – засомневался дед.
  - Пойму дедушка, - закивал головой Елманка.
  - И в правду дед, расскажи, - попросил Шиган.
  - Да, да, дедушка, расскажи – к просьбе присоединилась Лапушка.
  Девушка присела рядом, прижимаясь к Шигану, обняла Елаську, потрепав его по вечно взлохмаченным рыжеватым волосам.
   - Ну садитеся поближе, так и быть расскажу, - прокашлявшись старик, начинал повествование, - Всё на свете починяется великим и могучим богам – юмо, а самый главный из них – добрый Кугу Юмо.
   - Это наш Юмо? – спросила Еласька.
   - Он самый и есть, - кивнул старик.
   - Это на вроде нашего князя, - не удержался любопытный паренёк.
   - Ну, вроде того, - согласился дед, - Все мысяне знают, что повелевает Кугу Юмо дневным светом. Защищает Кугу Юмо нас мысян от всякого зла и тьмы. Защищает людей вражды и неправды. Но поссорился Юмо с людьми.
   - А из-за чего деда поссорился-то? – не удержался Елманка.
   - Дык перестали люди богов слушаться, почитать их, жертву давать, вот Юмо и поругался с людьми. Ты же вон тоже не всегда слушаешься, супротивничаешь.
   Мальчишка покраснел, стыдливо опустил глаз. Лапушка улыбнулась, приглаживая его густые, непослушные соломенным вихры, нежно прижала к себе. 
    - Ну так вот, - продолжал Тихомир, - Явился тогда в наш человечий мир злой бог Керемет, да не один он пришёл, привёл он с собой всякие несчастья и болезни.
     - Ой, страсти-то какия, - заохала Еласька, - Откуда только этот Керемет взялся-то на нашу голову?
     - А, был Керемет младшим бротом Кугу Юмо. Был он злющий презлющий. Столько лиха натворил, что не вытерпел старший брат и сослал его в подземный мир.
     - Так ему и надо, - победно мазнул рукой, словно мечом Елманка.
     - Всё равно не успокоился злой Керемет. Решил он отомстить старшему брату.  Родился у Юмо сын, вырос в красивого отрока, доброго, покладистого, как отец. Ещё больше разозлило это злого Керемета. Заманил он своего племянника лживыми словами, да притворной лаской к себе и убил.
     - Ой! – вскрикнула девчонка и от страха закрыла лицо небольшими ладошками.
     - Ну, ну. Не бойся, - упокоила её Лапочка.
     - Убил злой дядька своего племянника, разрубил на части и разбросал по всему миру. Но добр был отрок и там, где упали частички его, выросли берёзы да дубы. Вот такие вот дела.
     - Это в этих берёзовых да дубовых рощах мысяне ставят больших идолов, - поинтересовалась Лапушка.
     - Да и не только мысяне, а и наши соседи моховляне, - уточнил Тихомир, - Там добрые люди почитают добрых богов, приносят им жертву, просят о мире и плодородии, во всём стараются угодить. Только и злых богов тоже надо почитать. Им тоже надо угодить, умилостивить. Так уж мир наш устроен. Делится он на свет и тьму, ночь и день, добро и зло. Правду почитай с кривдой борись, иначе в этом мире не проживёшь. Так то, - и запустил стариковские крючковатые пальцы в спутанные вихры Елманки.
     Мальчик с восхищением уставился любопытными голубыми глазёнками на деда. По виду парнишки было видно, что он готов слушать такие рассказы бесконечно. 
     - Как всё интересно. Как много ты, дедушка знаешь? – удивляясь качала головой Лапушка.
     - Деда, деда, а ещё расскажи. Как люди первые появились? Расскажи, - не унимался любознательный Елманка.
  - Потом расскажу, а сейчас спать ложитесь, - Тихомир начал отправлять ребятишек спать.
  - Ну деда-а-а, - законючил мальчишка.
  - Спать идите, а то Анчутка придёт и уволочёт с собой, - припугнул дел.
  Лапушка встала, отвела ребят, уложила спать. Затем Тихомир, Шиган и Лапушка уселись у горящего очага и потихоньку продолжили уже свой, взрослый разговор.
  - Вот завтра пойду шкурки, да рыбу на ржицу поменяю, - начал разговор Шиган, - да домой пора.
   - Как пора? – не удержалась Лапушка аж вскрикнула.
   Дед Тихомир заметил, как заволновалась Левушка, как она взглянула на парня.
   «Никак без чародейства богини любви Лады тут не обошлось. Поворожила она малость. Вона, как девка-то вспыхнула, словно огнь горячий. А газа-то так и сверкают. Нет, женить их надо-ть», - думал старик, а сам спросил, как бы невдомёк:
    - Чего ж так? Погостил бы ещё чуток.
    - Нет, дедушка. Дела ждут. Силки проверить пора. Поди чай все лунки Морозко-то заморозил. Вона ещё как буянит. Аж дерева трещат.
     - Ну, это да. Ты вот что, оставь мне своё добро, а нашу ржицу-то забирай, тебе хватить.  Я нам и тебе наменяю у сами моховлян. Оно даже в выгодой будет-то.
     - Дедушка, а кто они такие моховляне-то, - спросил Шиган.
     - Люди. Соседи наши, вниз по Лахтоге-реке живут. Себя словенями называют, потому что словом владеют.
     - А мы чего ж, словом-то не владеем что ли? – раздался голос Елманки.
     - Да спи ты, блоха шилудивая! – прикрикнул на внука дед и мальчонка спрятался по овчину, - Говорят род их идёт от заветного воина Велибора. Теперь князем у них Гордей – воин славный, храбрый, не чета нашему Мысю. Вот задумал Гордей своего сына Первуху на дочке нашего князя, Выксухе оженить, - продолжал говорить Тихомир, - Да всё как-то это в тайне держат. А чего держать-то. Рази от мира чего утаишь. Тут и так все про всех знают. Весь Мысь-град знает, что князь наш Мысь до хмельных медов охоч. Как напьётся, так и на ногах не стоит, валится, а всеми мысянами воеводит жена его Выкса. Ну, куда с таким князем, но все молчат да ладно боги им судьи. Пока живём мирно, ни с кем не соримся. Боги нас хранят.
  - А откуда у этих моховлян ржици-то так много? – спросил рыбак.
  - Так они её растят.
  - Это как растят?
  - А вот так. Мы, мыси, живём только тем, что нам лес, да река дают. Мужики наши охотятся, рыбу ловят, женщины грибы, ягоды, коренья, травы собирают. Чего поймали, что нашли, тем и живы, а они нет. Они лес рубят, поляны расчищают, потом деревья жгут. Землю с пеплом деревянной сохой перемешивают пашут, ржаные зёрна в эту землю бросают, так рожь растёт, а потом они эту рожь жнут серпами, цепами молотят. Вот она ржица-то и получается.
    Дедушка Тихомир даже рассказал, только это он смутно помнит ещё из своего детства, как в его родном племени тоже так же зерно растили. А потом на их городище напали лихие люди. Как он мальчонкой спасся, его мыси приютили.
    - Чудно, - удивился Шиган, - А ещё чего моховляне делают?
    - Они горох сажают, репу, капусту. Коз, да овец разводят, говядо. Гордей-град у них большой. А ещё они летом на лодьях по Лахтоге-реке далеко плавают. Мы с моховлянами дружим. Воины они славные. С такими лучше дружбу вести, а не распри плести.
    -  А, далеко ли, дедушка до этих моховлян? Да не далече, более половины дня пути.
    - Надо бы побывать у них.
    - Каки твои годы, побываешь.
    - И я побываю, - высунулся опять Еланка.
    - А ты, пострелёнок такой, всё не спишь! Спи давай! – прикрикнул дед на любопытного мальчишку.
    Лишь только в доме старика Тихомира угомонились, с княжеского двора отъехала подвода, гружёная мешками, да коробами. Мохноногую лошадёнку подгонял вой Курмиша, здоровенный, как тур. Болярин Бандала словно сам князь сидел гордо на коне. Рядом с ним Вакша да Жгон. ДрУзи Кука, Иля и Гузя шли пешими. Сосновые ворота заскрипели, распахнулись. Посольство спустилось к реке, выйдя на лёд свернули направо и двинулись вдоль по серёдке. Ночной глаз луны одиноко светил с чёрного неба. Лунный свет отражался от заснеженной реки и было видно, как чёрные точки двигались куда-то в темноту. Но уже наступал новый день.

VIII

   На следующий день Шиган ушёл. Загрустила Лапушка, даже на праздничные гулянья не пошла. Вытащила мешок с шерстью, который перед праздниками дед Тихомир выменял у соседей и отвлекаясь от дум печальных, начала шерсть чесать, в кудель собирать, чтобы потом в пряжу ссучить.
   Елманнка с Еласькой побежали хороводы водить, да на санках кататься. К Елаське подошла с подружками Выксуха, посмотрела сверху вниз, надменно, с превосходством.
   - Ну, где твой гостюшко Шиганка, чего гулять не пришёл?
   - Ушёл он. Ещё затемно ушёл. Дела у него, - ответила Еласька.
   - Вот оно как! Ушёл, - не скрывала разочарования в голосе Выксуха, и глаза от обиды сделались недобрыми, - А мне всё равно! Пусть уходит!
   Княжна чуть не расплакалась. Так хотелось его увидеть. Всю ночь опять из-за него не спала, ворочалась, вздыхала, а он ушёл, вот так просто, взял и ушёл.
   - Плохой Шиганка, плохай, - шептала она, и вдруг громко крикнула, - Плохой!
    - А тебе-то что!? Ты же замуж выходишь за моховлянского Первушу. Чего тебе надо от Шигана!? Он на Лапушке женится, - в отместку закричала Еласька и убежала домой в избу.
    - Мы ещё посмотрим, кто с кем поженится, - зло пробубнила себе под нос Выксуха и побежала кататься с городищенского вала.
   Забежав в избу, Еласька, вся раскрасневшаяся. Разозлил девчонку разговором с княжной. Тяжело дышала она от наполнявшего грудь гневом, едва успокоилась, молча подсела к Лапочке и стала помогать.
   - Чего, так? Почему не веселишься с подружками? – спросила Лапушка.
    - Да ну их, - обиженно отмахнулась Еласька, - Все они только у Выксухи крутятся. А та всё пристаёт: «Где же твой гостюшко, Шиганка?» А я ей: «Ушёл, ещё утром ушёл».  А она: «Вот как, ушёл?» А какое ей дело. Ушёл и ушёл. Всегда свой любопытный нос суёт.
    - Ну, ну. Не горюй. Шиганка силки проведает, сети посмотрит и вернётся, - успокоила девочку Лапушка.
    - Вернётся! Это хорошо, - радостно вскликнула девчонка и с усердием начала чесать и собирать кудельки.
    Шиган, тем времени, лихо бежал по снежным сугробам на снегоступам, залихватски спустился с крутого берега на речной лёд. Добежав до небольшого поворота реки, он свернул в лес. Решил навестить кузнеца Ойку-медведя. Жил кузнец за городищем, отшельником, ибо все мысяне считали, что водит кузнец дружбу с самой Ямбакой, хозяйкой преисподней – Ябмеаймо. А некоторые жители совсем считали кузнеца ошлапеем – колдуном, и что сами паркели с рахкойями – злые духи с чертями к нему в гости запросто захаживают, а Ойку с ними бражничает, да дружбу водит. Поэтому кузнеца добрые соплеменники искренне побаивались, без надобности к нему не ходили, его самого в городище не звали. Мало ли что, натворит, возьмёт, да накличет ещё какую-нибудь беду.
    Ещё из дали Шиган увидел поднимающийся дымок над кузней.
     - Дома дядька Ойко, вот и хорошо.
     Рыбак прибавил ходу, заскользил снегоступами, подтягивая санки с поклажей, а ещё котомка за плечами, на спине висела, ну да не привыкать, с малолеток привык тяжёлую поклажу таскать, тем более своя ноша не тянет.
   Действительно, из кузницы шёл дым, и был слышен звон кующегося железа.  Здоровенный мужик, не смотря на морозец, по пояс голый в кожаном переднике, махал молотом, весь перемазанный сажей. Мускулы перекатывались, играя блестели от пота. Длинные, грязные, рыжеватые волосы на лбу были перехвачены кожаной тесёмкой. В отличие от других мысей, у которых борода росла жиденькой и клочьями в разные стороны, у кузнеца, она была покладистая, густая и начиналась прямо из-под серо-зеленоватых глаз.
    - Здоров будь, дядька Ойко! – крикнул парень.
    - А, это ты, Шиганка! Ну, здорово, коли не шутишь!
    Кузнец улыбнулся широкой белозубой улыбкой. Добрые глаза на широком волосатом лице радостно засветились. Несколькими решающими ударами он завершил ковку и сунул готовую вещь в небольшую кадушку с водой. Горячее железо зашипело, поднялись клубочки пара. Из этой же кадушки, огромными ладонями, словно ковшами мужик зачерпнул воды поплескал себе на лицо, обтёр тряпицей, подошёл к парню, обхватил его как родного сына сильными, словно клещами, ручищами - лапищами, приподнял как невесомую пушинку и затряс.
     - Ой, ой, дядька Ойко, раздавишь совсем, - закряхтел рыбак.
     - Не раздавлю, не бойся. Соскучился. Давно тебя не видел. Хорошему-то человеку аж Лол-душа радуется. А по старинному обычаю, я тебя как гостя дорогого в бане попарю. Как в воду глядел, чувствовал, что гость желанный придёт ко мне. Я баньку-то и истопил. Думаю, управлюсь со своими железяками и попарюсь, а тут ты как раз пришёл. Наверное, банный дух Мунча, мне тебя послал как раз вовремя.
     После бани Шиган сидел распаренный, красный как рак попивая мёд.
      - Ух дядька Ойко, совсем упарил ты меня. Вона, как веником отходил, аж все косточки хрустят.
      - То-то! Ничего, как с гуся вода, так прочь хвороба, да вся худоба! – приговаривал кузнец, - Хороший ты парень, Шиган, добрый, да покладистый. Как сына тебя люблю. Вот и мой Махоня, наверное, такой был бы уже, если бы не чёрный мор. Он твоих родителев унёс Катая, да Шомку и у меня жену с детишками. Никого Киямат – бог смерти не пожалел, многих забрал. А ведь с твоим тятькой мы друзья не разлей вода были.
     - Так и у меня кроме деда Тихомира с Еласькой, да Елманкой, да Лапушки, да тебя роднее-то на белом свете и нет никого. К вам только в гости и хожу, да все новости, что творится вокруг узнаю. А как много, ты знаешь дядька, про духов, про богов, прямо, как дедушка Тихомир, - удивлялся Шиган.
    - Так ведь недаром меня Паиой - колдуном кличут, - засмеялся кузнец, - Я ведь с нашим мысьим волхвом Туно-шаманом дружбу водил. Эх, хорошее было времечко. Все жили дружно, ладно, не то что сейчас.
     - А чего, сейчас-то? – удивился Шишан.
     - А, то ты сам не видишь? Все мыси грызутся аки волки лютые. А ведь нам самими богами завещано в мире, да согласии жить. Наш-то шаман Туно сей завет соблюдал исправно. Всегда Ниркеса – хозяина белок просил, да молил, чтобы он роду - племени нашему с ниспослать благодать. Да видно плохо просил, лишь чёрный мор Ракхой – злой дух послал, и боги не помогли. Повеселился тогда Киямат – дух смерти, большую часть племени и уморил, самого Туно не пощадил. Твои тятька с маткой померли, моя жёнка с детишками.
     - Да дядька, не добрые мыси стали. Какие-то завистливые. Нет того согласия между ними. Вот возьми, княжеского сынка Мазая, как нос-то задирает, норовит первым всюду быть. Пыхтит, пыхтит, а толку никакого.
     - Вот и я говорю. Кажется мне, виной здесь эти волхвы-колдуны Вольпа с Каремегой. Это они мысей на вражду между собой подбивают. Пригласил их князь к нам волховать на свою беду.
      - Так сами на вече так решили, - оправдывался Шиган.
      - Вот то-то и оно, - рассуждал кузнец, - Я так думаю, не обошлось здесь без Албастов – злых духов. Это они волчица, да медведь наслали дурману на мысян. Вот почему те и орала как очумелые. Злое эти волхвы задумали, не доброе. Чует моё сердце, душа у них чёрная. Не душа, а Урт - душа-двойник, как у злыдня-оборотня. Ты стерегись их, Шиганка. От них чего угодно ждать можно. Вот оно как-то так получается. Ой, совсем я заболтал я гостя дорогого. Пойдём в избу, почивать-угощать тебя буду. Чай проголодался с дороги.
      - Да не очень, дядька Ойко. Уж больно ты интересно рассказываешь, совсем я заслушался, - ответил рыбак.
     - Пойдём. Пойдём, за едой и поговорим. А то я, старый, совсем из ума выжил. Всё один, да одни поговорить-то мне не с кем, разве что с ёлками, да зверьём и птицами лесными. А тут душа человечья в коль веки в гости пришла, вот я и обрадовался, заболтал тебя совсем, забыл, что человек-то с дороги, есть хочет.
     - И то правда! Пойдём дядька,- не стал больше возражать Шиган.
     - Только надо гостинец банному духу Мунче оставить, чтобы он не осерчал, в следующий раз привечал, добрых гостей присылал, да угарный дух отгонял, - запричитал заклинание кузнец, - Вот сейчас я тебе Мунча гостинец оставлю, кусочек лыковой мочалки, да плошку с медком. Мочалкой мойся, медком угощайся, на нас не серчай, от лиха недоброго защищай.   
    Кузнец, совершая незатейливый обряд причитал, волковал, удивляя этим своего гостя.
     - А, ты и в правду колдун, дядька Ойко, - удивлялся увиденному Шиган.
     - Да есть маненько, чего скрывать, - сознался кузнец, - В нашей таёжине без волкования не проживёшь. Добрый человек всегда добрый у него помыслы чистые, так вокруг и светятся, а если злыдень, так у него вокруг чернота-пустота. От таких-то оборотней и приходится спасаться. А помогают тут обереги. Они от нечистой силы берегут. У тебя-то оберег есть?
   - Не знаю, - пожал плечами Шиган и как-то неуверенно и виновато ответил, - Был когда-то, да я его, наверное, его потерял.
    - Не порядок, сынок, не хорошо, - покачал головой осуждающе кузнец, - Ну да ничего. Я тут утицу выковал. Для силы заклятьем её укрепил. В избе я тебе её надену. Ты только носим, не снимай. Она тебя от лукавого глаза убережёт.
    Кузнец по-отцовски потрепал непослушные рыжевато-соломенную копну Шиганкиных волос. Они вышли из бани и направились в избу. Там Ойко сразу же повесил Шигану на шею изящно выкованную утицу на цепочке из сплетённых тонких колечках. Не смотря на то, что оберег был металлическим, кузнец на столько умело и тонко его смастерил, что изделие казалось совершенно невесомым.
     - Вот бы такую утицу Лапушке подарить, - восхищённо воскликнул парень.
      - Сам носи. Лапушке я другую скую, - ответил кузнец.
IX

     В большой княжеской избе всё семейство наставляли уму разуму непокорную дочь Выксуху, а она ревела белугой, размазывая слёзы по чумазым щекам.
     - Не хочу я замуж за моховлянина Первушу-у-у… Ой, не пойду-у-у…
     - Ишь чего удумала! – кричала мать Выкса, - И почему это ты не пойдешь!?
     - Ой, не люб он мне-е-е… - горевала девка.
     - Чего выдумала! Люб, не люб! Да кто тебя спрашивает!? Выдумала какую-то любовь. Понимала бы что!
     Мать орала всё громче и громче, не находя слов для устрашения несогласной дочери. Её массивная фигура металась по горнице. Негодование разрывало грудь.
       «Да как она смела упрямиться и возражать мне, матери. Боги! Что же такое делается? Дочь матери перечит. Меня, когда выдавали за Мыся никто не спрашивал. Люб не люб, отдали и всё тут. А эта про любовь выдумала, да ещё воет. А она есть любовь-то?»
      Впервые женщина задумалась об этом, но тут же испугалась и начала гнать страшные мысли прочь, но они не хотели уходить и назойливой мухой продолжали жужжать в голове.
       Вдруг мать не выдержала, остановилась и раздражённо спросила:
       - А, кто тебе люб?   Кого же тебе надо?
     - Ой, мне Шиганка люб. Ой, его в мужья хочу-у-у…, - безутешно выла Выксуха.
      Ответ рыдающей невесты ошеломил всех. Они даже опешили от услышанного. На короткое мгновение в доме воцарилась тишина и только девичьи всхлипы нарушали её. Потом все вместе закричали разом и мать, и отец, и брат:
      - Что!?
      - И думать о нём не смей! – истерично верещала мать.
      -Ты, чего, сестра рехнулась, за этого оборванца? – басил на повышенных тонах брат.
      - Да, за него. Чем он не мысь? – огрызнулась на него сестра.
      - Какой он мысь? – не выдержал брат, заорав на сестру, - Он не чистых мысьих кровей! Дед-то его, Тихомир, не весть знает кто! Нашла мыся?!
      - Вы-то меня за кого отдаёте!? За мыся что ли!? – раздражённо закричала в ответ Выксуха.
      - Так то княжич, дура! – ещё громче закричал Мазай.
      - Ну и что. Я его всё равно люблю-ю-у…, - хлюпала носом девица.
      - Совсем девка сдурела, - вмешался в семейные разбирательства князь-отец, - Вот я сейчас возьму плётку, да отхожу вдоль спины, чтобы и думать об этом отшельнике забыла. Не пара он тебе.
      - Это почему же-е-е…? – сквозь слёзы спрашивала дочь.
     - Ты княжна, а он простой оборванец, Всё! Забудь его! – приказал отец.
     - Дура набитая! Ты его елашты-порты видела? Заплата на заплате. Ты этого хочешь? Всю жизнь заплатанной проходить? – возмущалась мать.
     - Ага! В заплата-а-ах. Вона он тебе какую шкурку подарил. И мне пода-а-ри-ит! – всхлипывая, дочка упрекнула мать.
     - Как же, подарит. Очнись, глупая! Не пара он тебе, говорю, уймися…,  – теряла терпение Выкса.
     - Ну и что-о-о… Люб он мне-е-е… Каждую-ю-у ночь снится-я-а…, - выла девка, - А он меня совсем не любит. Он эту Лапушку люби-и-ит.
     - Ах он, Паркель-чёрт такой, девке голову закружил, а сам другую любит, - не на шутку разошлась Выкса и начала поносить Шигана последними словами.
     - Ну я этого Щиганку… убью! – зло выкрикнул Мазай и выбежал прочь.
     - Так, дочь! Никаких Шиганов, чтобы у тебя в голове больше не было. Замуж пойдёшь только за равного себе, а не какого-то там оборванца. А пока в чулан тебя запру. Посидишь образумишься.
      Выкса схватила дочь и уволокла в подклеть. Вернувшись набросилась на мужа.
      - Вот, чего я тебе говорила? Выдавать дочку скорее надо-ть. Вовремя мы послали к моховлянам. Как сосватаем, так тут же и свадебку сыграем.
       - Это да, - кивал соглашаясь князь
       - А, ещё… В друг это присуха? Околдовали девку. Надо чего-то делать. Помнишь волхвы о жертве говорили?
       - Ну помню?
       - Вот и я о том же. Жертву надо делать. Не простую, человеческую.
       - Да ты что, баба? Белены объелась? Сроду мы мыси человечиной не жертвовали, - Мысь замахал руками на жену, как на чумную.
       Выкса уже не слушала мужа, продолжала рассуждать в слух.
       - В жертву Синь-камню надо-ть эту Лапушку отдать. Всё равно девка не мысьего рода-племени. Найдёныш приблудный она. Значит нечего её жалеть. Да и Шиганка-то только мысь на половину, и его не жалко. Вече соберём, мысян убедим. В этом деле Вольпа и Каремега помогут. 
       Княжна ходила по горнице и размышляла, больше не обращая внимания на ворчания своего мужа-князя. Вдруг остановилась, задумалась и неожиданно громко крикнула, да так, что князь Мысь испугался и вздрогнул.
       - Чернявка! – орала Выкса, - Чернявка! Где тебя леший Ворса носит.
       - У ты, чтоб тебя напугала! Чего орёшь-полошишься? – цыкнул на жену князь.
        - А, ну тебя, - махнула на мужа баба и продолжала орать, - Чернявка!
        Вбежал чернявый мальчишка, щупленький, конопатенький, видно, что не мысьего роду, испуганно поклонился и уставился на дородную хозяйку раскосыми глазами. Это был княжий холоп, выменянный по осени у проплывавших по реке купцов.
        - Долго я тебя кликать-то буду, аль плётки захотел!? – надвинулась на ужавшегося в себя мальчонку Выкса.
        - Ой-ой-ой! Не нада Чернявка бить. Ой-ой-ой! Чернявка всё делать манум карашо, - запричитал мальчишка, прикрывая на всякий случай голову руками.
        - У чумазый, чтоб тебя Киямат прибрал, - ругалась выкса.
        - Ой-ой-ой! Не нада Киямата, Чернявка всё делать манум карашо, - причитал мальчишка.
        - Замолчи! – рыкнула Выкса.
        Перепуганный холоп замолчал.
        - Беги к волхвам и веди их ко мне. Дело есть, - повелительно скомандовала княжна.
        Чернявка съёжился. Узенькие глаза его округлились и сделались большими и в них обозначился неподдельный страх.
         - Ну! – зыкнула суровая баба, - Чего стоишь?
         - Ой-ой-ой! Стласна Чернявке, Ой, стласна! – причитал мальчик и из глаз выкатились большие слёзы.
        «Да что же такое? Все сегодня вздумали мне все перечить, даже этот холоп. Видано ли это…, холоп…, княжниной жене…», - гнев застилал разум, в глазах замелькали мурашки.
         - Ах ты…, да я тебе…, мне перечить... Убью! – заревела разъярённой медведицей Выкса и огромной массой надвинулась словно грозовая туча на маленького раба.
         Спасаясь от разозлившейся хозяйки мальчишка вывернулся из-под её рук, пискнул как мышонок и прошмыгнул в дверь. Баба разошлась не на шутку. Схватила со стола глиняную крынку и запустила вслед обидчику. Крынка ударилась в дверь и разлетелась на куски, такую не дюжую силу вложила баба в этот бросок, как будь то вся накопившаяся злость вырвалась наружу и на душе сразу полегчало, даже сделалось весело, от того как мальчонка испугался.  Довольная Выкса потирала руки. Ей было очень приятно, от того, что она повелевает и командует. Пусть только посмеют её ослушаться.

X

    Маленький мальчик пробирался густым лесом, по глубоким девственно белым сугробам. От дыхания Весны снег начинал пока лишь чуть заметно терять невинную чистоту, понемногу серел и оседал, слегка покрываясь настом, поэтому лёгкий мальчонка почти что не проваливался, а бойко семенил кривыми короткими ножками, бежал вперёд. Большие запорошенные деревья пугали Чернявку. Он старался храбриться, считая себя богатУром, но как назло, смелость не торопилась проявлять себя, а трусость, как и положено привередливому созданию, исподтишка нагло высовывалась и появлялась тут как тут во всей своей бесстыжей красе. Предательские слёзы от страха текли по раскрасневшимся щекам.
    - БогатУр не должен плакать. БогатУры не плачут.
    Подбадривал себя мальчик, но от этого плакать хотелось ещё больше. Неожиданно в сознании ребёнка пробудились воспоминания. В детской памяти смутно всплывали образы бескрайней степи, колышущегося как морские волны ковыля и яркий круг солнца, жарко паливший с высока. Вон среди просторов крУгом выстроились юрты. В нос ударял сладковатый запах горевшего кизяка. На языке почувствовался вкус кобыльего молока. Послышался мамин голос. Она пела протяжные гортанные песни про богатырей-богатУров, пела сыну, о том, как он вырастет и прославит родное племя доблестными подвигами, и про них тоже обязательно споют акыны – певцы-сказители играя на комузе. С молоком матери вошла в сознание ребёнка эти народные песни. Как тоскливы и тяжелы было все эти вспоминать. Но милые сердцу образы уже постепенно испарялись из недолговечной детской памяти, уходили глубоко в подсознание и продолжали там храниться до определённой поры, до времени, чтобы когда-нибудь вырваться наружи и сокрушить всё вокруг. Лицо матери виделось не ясным и размытым пятном, и только столь милый голос продолжал нежно звать:
   - Бача, Бачагурд,
   Чернявка больше не мог сдерживаться и заплакал навзрыд, всё равно никто не видит и не слышит. Он бежал вперёд, старался не смотреть на эти деревья, за которыми, как ему казалось, прятались злые дивы – страшные духи с маленькими рожками и большими острыми зубами. Страх с каждым разом становился сильней и сильней. Мальчик громко всхлипывал и бежал вперёд. Ему было очень страшно, но грозная Выкса внушала страх ещё больше. Однако воспоминания родного стойбища постепенно стали успокаивать. Мальчишка почти что проревелся и затих, даже заулыбался и замурлыкал себе под нос одну из маминых песенок.  Но не тут-то было. Вредная память выдала ещё не менее мучительное воспоминание.
   Вдруг в детском неустойчивом сознании вспыхнула страшная картина. На родное и такое мирное стойбище с диким гиканьем налетели, словно стая воронья, неизвестные чёрные воины. Они как ненасытные стервятники, начали хватать и крушащие всё на своём пути. Отовсюду понеслись крики ужаса, ржание коней, свист стрел, верезг женщин и вопли умирающих. Везде огонь. Это горят юрты. Воины на конях хватают детей и женщин, как добычу. Мужчин расстреливают из луков и секут длинными кинжалами. Упал со стрелой в груди отец. Страшный воин в чёрной лохматой шапке с острой металлической шишкой, на полном скаку грубо схватил Бачу, забросил на седло и понёсся прочь в степь. Мальчик никогда не забудет его оскаленный перекошенный в дикой ярости рот, из которого постоянно вылетал звериный клич и свирепые бешеные глаза, полные ненависти и злобы.
    - Аннэ, аннэ! – кричал перепуганный до смерти малыш, - Мама, мама!
    - Бача! Бача! – неслось в ответ.
    Безысходный отчаянный мамин зов долго стоял в ушах. Потом из всего ужасного гама сознание почему-то выделяло лишь звук рассекающего воздух изогнутого кривого меча - акинака, удар, короткое клокотание рассечённого окровавленного горла и больше ничего…
  Мальчик помнил, как его вместе с другими детьми привезли в какое-то стойбище, где чужие люди говорили на похожем, но всё же не совсем понятном языке. Там его вместе с другими маленькими пленниками запихнули в клетку и куда-то повезли.
  Так начались долгие скитания маленького Бачи. Ему было холодно и хотелось есть. За скудные куски, которые кидали в клетку, как волчонку приходилось драться. Они долго куда-то ехали, потом появился большой и шумный город. Всюду было много пёстро одетого крикливого люду. О чём все они говорили, маленький Бача не понимал, но детский цепкий ум быстро схватывал, учился.
    Пленников поместили в каком-то доме, заперли, стали лучше кормить, но всё равно несколько маленьких детей умерли. Через несколько дней пришли люди, забрали остальных несчастных и повели мыть и переодевать. После этого была площадь и всё те же яростно спорящие между собой горожане, любопытно глазевшие на живой товар. Некоторых покупали, забирали и уводили. Пришёл толстый человек, долго спорил, ругался, махал руками, щупал пленников, заставлял приседать и попрыгать, заглядывал в рот, даже приказывал раздеваться, затем Бачу и ещё несколько детей куда-то повёл.   
    Пришли в большой дом с садом. Бачу долго отмывали, тёрли, мазали приятно пахнущей жидкостью, нарядили в красивую одежду дали в руки длинную палку с перьями и заставили махать над развалившейся на мягких подушках полной женщиной в парче и золоте, как видно хозяйкой дома. Долго ли коротко ли так махал этой палкой, мальчик не помнит. Он уже стал привыкать к своему новому положению, ему иногда давали сладости, и их мальчик очень полюбил. Сама манум потешалась над своим маленьким новым слугой. Её веселил его маленький рост, кривые ножки, плоское лицо и карие выразительные узкие глаза. Но однажды тяжёлая палка не удержалась в хлипких детских ручонках, упала прямо на госпожу-манум и больно её ударила. Толстуха сначала заохала, а потом заверещала как резанная. Бачу схватили, сильно избили, да так что мальчонка потерял сознание. Когда мальчишка очнулся, его, как тяжко провинившегося, отдали какому-то человеку.
    И снова в путь, снова в неизвестность. Было много различных людей, одетых чудно; и говорящих по-разному. Одна длинная дорога сменяла другу. Бача видел города, реки, моря. Его покупали, продавали, опять покупали. Долгое путешествие заставило мальчишку быстро овладевать языками и худо-бедно понимать, о чём говорили окружающие. 
    Бачагурд с трудом помнит, как его купили какие-то купцы и повезли на большой лодке по рекам вверх на север. Степь сменялась полустепью, затем начались диковинные леса. Такого количества деревьев Бача ещё никогда не видел. Сначала леса шли смешанные, а потом начались эти страшные тёмные, хвойные. Плыли по маленьким речкам, чтобы попасть в одну большую.  Эта большая река должна была привести торговцев в Кинешу, город, где собирался Великий Кинеш – Совет разных народов. 
     Часто перетаскивали ладью из реки в реку по заранее приготовленным волокам. Маленького Бачу тоже заставляли помогать. Останавливались в городищах, вели мену и торговлю, но мальчишку не продавали, не смотря на то, что покупатели на него находились. Уж больно необычен был мальчонка, смуглый, коренастый, кривоногий, лицо круглое, плоское, нос маленький, глаза-щелочки, выразительно карие. 
      Наступила осень, начались холода. Бача заболел, свалился в горячке. Купцы спорили выбросить мальчишку сейчас или подождать пока сам умрёт. Мальчик метался в бреду, жалобно звал маму.
     - Аннэ, аннэ…
     Ладья тем временем оказались в Лахтоге-реке у Мысь-городка. Все мысяне от мала до велика высыпали посмотреть на купцов, на ладью и диковинные товары, потому что посторонние редко появлялись в этих диких краях. Другой путь, оживлённый проходил до Кинешграда, а в эту Залескую глушь редко кто заглядывал. Мысяне торговались, выменивали соль, ткани, хмельные напитки. Затем торговцы уплыли вниз по реке, а на берегу оставили умирать маленького мальчика.
    Племя столпилось вокруг. В нелюдимом лесном краю ещё никто никогда не видели такого необычного человечка. Его с интересом рассматривали, удивлялись.
    - Надо же? Диво дивное.
    - Каких людёв только боги на свете не налепили.
    - Чудно;!    
 На мгновение закрытые веки больного ребёнка задрожали, открылись. Выразительные карие глаза измученно посмотрели.
   - Аннэ! – прошептал умирающий ребёнок.
  Затуманенные болезнью глаза закрылись снова.
   - Мама, глянь какой чумазенький, - сочувственно воскликнула Выксуха.
   - Да, уж, чумазый, как головешка, - презрительно заявил Мазай
   - Чернявка какой-то, - согласилась Выкса, - Чудно;!
   - Мама, давай его возьмём, - попросила дочь.
   - Ещё чего, - фыркнул брат.
   - Да ну тебя, - махнула на брата рукой сестра и схватив мать за руку начала трясти, - Ну давай возьмём, ма-ама-а…
   - Да, куда ж его? Он скоро помрёт. Вон уже и бог смерти Киямат над ним ворожит, - не соглашалась Выкса.
   Дочка оказалась настырной, продолжала конючить.
   - Мама, а вдруг выздорове-е-ет?
   Князь Мысь стоял и не во что не вмешивался. Голова трещала, медовухи хотелось. Рядом с ним важно пыжился сын, княжич Мазай, показывая свою значимость, не соглашался с сестрой.
   - Вот ещё. Брать такого. Мать сказала помрёт, значит помрёт.
 Простые мысяне заспорили.
    - А, чем чёрт Паркель не шутит, вдруг и вправду выживет.
    - Не-е, ентот не выживет, помрёт.
    - А можа и выживет.
    - Да куды ему, такому конопету выжить-то.
    Распихивая толпу, появилась Вольпина. Народ притих. Колдунья подошла к мальчику, низко наклонилась, к самому лицу тяжело дышавшего ребёнка, долго и пристально всматривалась, понюхала, потрогала.
     - Несите его в избу, - приказала властным тоном, - Прогоню хворь.
     Так Бачагурт оказался у мысян. Прозвали его Чернявкой. Он жил в доме князя. Мысь относился к нему безразлично, словно к приблудной собачонке. Мазай иногда пихал мальчонку, демонстрируя свою власть. Для Выксухи ребёнок был вместо игрушки. Хозяйка Выкса давала мальчишке различные поручения, но непосильной работой не загружала. Однако, Бача её боялся, хотя иногда и пытался показать свой упрямый тюркский характер. На что Выкса грозилась не одинажды его побить, но ни разу свою угрозу не воплощала. 
       Вот и сейчас Бача не смел ослушаться Выксу. Он боялся, но бежал и за нахлынувшими воспоминаниями не заметил, как оказался перед хибарой ведуньи. Встал как вкопанный, не решаясь войти. Снова необъяснимой зловещей тенью выполз страх и сковал волю мальчика.
     - Чего встал, словно кол проглотил?! – раздался грозный крик изнутри хижины, - Заходи, коль пришёл!
     Бача напрягся как струна, вытянулся и на цыпочках стал подкрадываться к двери. Дверь неожиданно распахнулась. Цепкая рука резко выпрямилась, схватила мальчонку, как добычу и утянула во внутрь.
      - А-а-а! – заверещал мальчик и от страха чуть не обмочился.
      - Боишься? У-у-у, шельмец. Вот как сейчас съем тебя! – грозно пугала Вольпа.
      Волховице доставляло удовольствие смотреть, как боится её этот мальчик, какой неподдельный ужас стоит в его глаза, но в тоже время какая-то невиданная сила пробуждала жалость к этому несчастному одинокому в этих нелюдимых краях существу.
       - Ой! Не нада Чернявка есть. Ой не нада! Манум, не нада!
       Бача заплакал и как бы защищаясь замахал руками.
       - Ладно, не бойся. Не ем я чернявых мальчиков. Не вкусные они, - успокоила колдунья, - Иди лучше, мёдом накормлю.
       Чернявка сидел на лавке за дощатым столом, с удовольствием уплетая мёд из выдолбленной деревянной плошки. Весь перемазался. Щёки и нос блестели от сладкого. Страх в глазах исчез, которые ещё больше сузились от удовольствия.
        - Ну, наелся? Рассказывай зачем пришёл?
        - Манум-хозяйка велела к табе сказать, чтобы ты к ней  приходить, -  с полным ртом ответил мальчик.
        - Ну, и покой я ей нужна, - недовольно вымолвила волховица.
        - Чернявка не знать, - чавкал Бача, - Чернявка слышал, доська ругать сильна.
        - За что Выксуху ругали? – заинтересовалась колдунья.
        - Чернявка слысал, что Выксуха плакать, Первуша не любить, Шиганка любить, - уплетал за обе щеки мёд мальчишка.
        - Ах вона оно что? Этим надо воспользоваться.
         Ведьма чего-то задумала. Она ходила, прикидывала и так, и эдак, спрашивала наивного мальчика, а потом подошла к нему, погладила по голове.
     - Умница Чернявка. Ты мёд любишь?
     - Угу, - сопел чавкая Бача.
     - Ты, это, следи, слушай, что в княжьем доме-то деется, а я тебе за это мёд буду давать. Согласен?
      - Угу, - кивал ребёнок.
      - Вот и хорошо.
      Вольпа от удовольствия потирала руки. Свои глаза и уши неплохо иметь в княжеском доме.
      - «Мальчишка смышлёный. Я его сладеньким приманю, да и обману. Он мне всё-то всё будет рассказывать. Но для острастки надо ещё его и припугнуть» - про себя думала ведьма, а вслух добавила, при этом сделав страшную физиономию:
     - Если не будешь делать, то что я тебе скажу, то я тебя съем.
     Чернявка опять испугался, от ужаса его глаза сделались большими и круглыми, и он чуть не подавился
      - Ой, ой, ой, манум! Не нада Чернявка кусать, Чернявка не вкусный. Чернявка будет делать всё чего манум велит.
      - Хэ! – удовлетворённо смотрела ведьма, - Боишься, это хорошо. Смотри у меня. Медок-то любишь? Губа не дура!
     Чернявка торопливо закивал головой в знак согласия.
     - Будешь мне всё рассказывать, а я тебе за это мёд буду давать, -ещё раз повторила вещунья.
     Чернявка кивал головой.
     - А, не будешь, я тебя съем?
     - Будет, будет Чернявка всё говорить, - лепетал перепуганный мальчик.
     - Ну иди, беги скажи своей хозяйке, что скоро приду. Да иди уж, не буду я тебя есть.
     Мальчишка убежал. Вольпа продолжала расхаживать по хижине, обдумывая страшную месть мысянам.

XI

   В большой княжеской избе, во светлице, за тяжёлым дубовым столом сидели хозяйка-княжна Выкса и жрица-волховица Вольпина. Княжна со слезами на глазах жаловалась кудеснице на свою тяжкую бабью долю, на неблагодарных соплеменников и особенно на дочь.  Волхова делала вид, что внимательно слушает и участливо кивала головой, во всём соглашалась, потому что не простая баба перед ней сидит, с ней говорит, а избранница богов, княжнина жена. Хоть ворожея заранее всё проведала, магические косточки с волшебными значками-рунами раскидала, выпавшую комбинацию прочитала и давно ведала, что этой красноносой бабе на роду написано, но честь блюла из хитрости, из ума своего коварного, субординацию соблюдала, и кто здесь главный понимала. 
   Женщины, как заядлые заговорщицы обсуждали потрясшее княжескую семью столь неприятное событие. Не смотря на то, что никого вокруг не было, говорил полушёпотом, постоянно озираясь по сторонам. К чему лишние глаза да уши. Людям только дай повод посплетничать, уж косточки-то все перемоют, переберут, и чего не было приплетут. А они, слухи-то, ой, как не к стати, да ещё накануне свадьбы. Вот Выкса продолжала изливать свои обиды на непослушание дочери.
   - Совсем девка с ума рехнулась. Про любовь каку-то лепечет и лепечет. Понимала бы чё. Кака така любовь? Нет её. Выдумки всё это. Люди врут. Меня в её лета никто не спрашивал. Как женска кровь пошла, так за князя Мыся и отдали. Вот и ты уж Вольпинушка поворожи. Сделай отворот. Пусть она этого Шигана забудет, а Первушу полюбит. Это ж надо такое придумать, какого-то рыбака полюбить. Есть сыновья у боляр. У Жгона сын, у Бандалы сын, у Вакши сын. У дрУзей сыновья. А это надо же. Ну прямо смешно. Ты уж Вольпа уважь, поворожи. Беду отведи.
    Для драматизации сложившейся ситуации, Выкса вновь пустила жалостливую слезу.
    - Поворожить-то оно конечно можно, и присуху сотворить, - многозначительно заговорила Вольпа, - Только маловато будет этого.
    - А, чего, маловато-то? – кивнула головой княжна в сторону собеседницы.
    - С любовью-то что делать? – спросила волховица, демонстративно отведя взгляд к маленькому оконцу, затянутым бычьим пузырём, постукивая пальцами по массивной столешнице.   
    - Опять любовь, любовь! Одна любовь! – не вытерпела и оттого зло закричала Выкса, - Да нет никакой любви! Навыдумывали люди! Вбили в голову всякую ерунду! А девка мучается, страдает. Да кабы знать, что такое, любовь эта проклятущая?
     «Любви она не знает, - ухмыльнулась про себя Вольпа, - Я тебе устрою любовь, да такую, что взвоешь, сам белый свет мил не будет», а вслух деланно спокойно отвечала:
     - Ну нет, так нет. На нет и суда нет.
     - Так делать-то чего? – не унималась Выкса.
     - А, надо богов умилостивить, жертву принести, не простую, человечью, - как бы невзначай произнесла ведунья.
     - Да, ты что, рази можно такое? – деланно испугалась княжна, хотя в душе уже давно к этому была готова, - А, что племя скажет?
     - Племя-то подготовить к этому надо, - зашептала волховица, - Оно тогда на всё согласное будет. А боги уже говорят, что к кенежу – лету деву невинную Синь Камню и надо принесть.
     - А и де же энут деву невинную взять-то? – удивлённо спросила Выкса, - Наши то девки, срамницы, с парнями давно шурудятся. Поди там найди непочатую-то. Один мой Мазай скольких попортил. Так они сами бестыжия лезут.
     - А, нет…, есть, есть в племени девы честные, непорочные, - загадочно вымолвила ворожея, - Вот ты княгинюшка и узнай, кто из таких дев мужеской силы ещё не попробовал. 
      - Ну узнаю я. А, потом чего? Кого из них-то на заклание? – спросила Выкса.
      - Энто только богам известно. На кого жребий божественный укажет, значит ту боги к себе хотят, - объяснила жрица, - Ну а я поворожу, присуху сотворю, разлюбит твоя Выксуха Шигана, полюбит Первушу.
      - Ой, хорошо бы, - обрадовалась княжна, - А, я тебе… вот…
      Выкса встала, вытащила из сундука красивую бобровую шкурку и подала колдунье. Вещунья отказываться не стала, приняла подарок как должное, засунула шкурку под волчью шубу, ни слова не говоря, встала и пошла прочь.
      Выкса была неподдельно удивлена таком поведением волховицы, хотела её что-то сказать, даже руку вдогонку протянула, мол куда, постой, но так и стояла с протянутой рукой пока дверь за колдуньей не закрылась.
      - Да уж. Что бы её Паркель побрал, - выругалась и плюхнулась на лавку, оперлась локтем о стол, уронив на ладонь голову.
      Вдруг она послышала какой-то шорох внизу, наклонилась, заглянула под массивный деревянный стол и увидела Чернявку. Это было любимое место мальчика, где он прятался. В полутёмной горнице его там не было видно.
     - Ах ты маленький крысёныш! Ты всё слышал? Сейчас я тебя…
     Мальчишка хотел убежать, но цепкая рука хозяйки успела ухватить за колченогую детскую ножку и вытащила верещавшего ребёнка из-под стола.
      - Я же тебя сейчас раздавлю как, лягушонка, и мокрого места не останется! А ну говори, чего слышал?! – взревела буйным зверем разъярённая баба.
      От страха выразительные глаза Бачи округлились, рот раскрылся обнажая маленькие, ровные белоснежные зубки.
    - Ой, ой! Манум! Чернявка никто не слышать! Чернявка никак не понять!
   Неподдельный страх и искренность Чернявки смягчили сердце свирепой бабы. Ярость её утихла.
    «Чего с него взят, всё равно толком ничего не понял, мал ещё и глуп, да и язык мысий разумеет плохо, а самое главное он меня страх как боится, да и как он меня называет – манум, уж больно мне нравится», - вертелось в голове у княжны.
   Она не понимала значение слова «манум», но инстинктивно чувствовала его важное значение и это приносило удовольствие.
    - Ну если не понял, то не будет тебя твоя манум бить, - милостиво сказала хозяйка.
    Железная хватка разжалась, мальчонка вскользнул и со всех ног бросился вон из избы.
    Выкса снова плюхнулась на лавку и продолжила обдумывать переговоры с Вольпой.
    Вольпина у себя в хижине тоже всё обдумывала. Ходила взад перёд и никого не страшась, сама с собой громко разговаривала.
    - Говоришь любви нет на свете, а вот и есть.
    На некоторое время воспоминания давно минувших лет захлестнули сознание волховици, словно это случилось совсем недавно. Было ей в ту пору всего-то ничего, тринадцать вёсен еле минуло. Встретила она его, поджарого, мускулистого, длинноногого, со светло карими глазами, отдающими в желтизну, как у волка, потому Волком его и кликали. Наивная девчонка потеряла всякий разум от молодого воина. Как собачонка за ним бегала, никого не подпускала, а он не гнал, ему нравилось её собачья преданность.
    Вольпе на мгновение показалось что он вновь стоит перед ней, её ненаглядный Волк, как живой, сильный, красивый, беспощадный в бою и ловкий на охоте. Воспоминания безжалостно нахлынули.
     Как была счастлива с ним Вольпа. Не ходила, летала. Совсем он ей голову вскружил. Всё на свете с ним напрочь забывала. Была это не просто любовь, а самая настоящая страсть, не человечья, скорее звериная, испепеляющая, дикая, необузданная. Время с любимым Волком неслось галопом. Никого кроме него не видела счастливая Вольпа, никого кроме его не замечала. Да и зачем ей другие-то нудны были, когда рядом он, о котором все помыслы. Думала, так всегда будет. Только не долго счастье длилось. Завистливы люди. Чужое счастье глаза застит. А счастье оно словно птица, вспугнёшь – улетит больше не поймаешь. Так оно и вышло. Принесли Волка из очередного набега на соседей мысей всего разодранного. Забрал Киямат – бог смерти его Лол - душу. Долго выла Вольпа, словно раненая волчица. С тех пор возненавидела слепой ненавистью всё это рыжее беличье племя. Но жить надо было, тем более ходила на  сносях. Родила Волчонка, не нарадовалась, дитё вылитый отец, такие же хищные жёлтые глаза.
   Воспрянула духом Вольпина. Бабка ведунья Шамша обучала её своим магическим премудростям. Впитывала колдовство молодуха, словно губка, быстро постигала учение волкования. Даже бывалые волхвы дивились невиданным способностям молодой бабёнки. Но и в этот раз злой дух Рахкой потешился над ней, упросил бога болезней Руту вместе с духом хвори Кутысом прилететь к сыночку. Захворал Волчонок, недожив второй весны, отправился к Киямату. Увёл малыша Киямат в обитель мёртвых Туон, на встречу с отцом Волком.
    Затаила тогда Вольпа злобу на весь мир, но ненависть свою никому не показывала, а только ещё больше с головой окунулась в магию и волкование. Когда пришёл на землю чёрный мор, одна из всего волчьего рода жива осталась. Радовалась от того, что всем на зло выжила. Ещё больше озлобилась и решила мстить, но действовать решила хитростью и коварством, прикинулась несчастной, приубожилась.
     Взяли её мысяне к себе, а она ещё и Каремегу – волхва из медвежьего рода с собой привела. Их медвежий род тоже чёрная смерть в мрачный Туон отправила. Убедила наивных и доверчивых белок, что так они ещё большего добьются в деле сохранения мысьего рода. А в своей тёмной душе таила страшную злобу и месть за разбитое счастье. Пусть теперь говорят, что нет любви. Живёт она, проклятущая. Вот уж скоро тридцать пять вёсен живёт в этом лесу Вольпа, а любовь к своему Волку не отступает.
    - Есть, есть любовь на белом свете! – закричала Вольпа, стукнула кулаком по столу, - Докажу я тебе глупая мысь! Ты у меня ещё от неё наплачешься!
    Схватила колдунья пучок заговор травы, из рукава достала прядку Выксиных волос и давай зелье приворотное готовить, а при этом всё слова волшебные, магические бубнила.
    - Рубят молодцы дрова: «Зачем вам дрова?» - «Землю жечь!» Идёт баба без хворосту, несёт беремя дров: «Зачем тебе баба дрова?» - «Иду мысе Выксе сердце зажигать на месяц, чтобы кровь у Выксы выгорела, а сердце у Выксы болело. Чтобы присушка Выксу высушила, и чтобы полюбила бы она первого встречного, пуще родимого отца, пуще роду племени. Чтобы присушка вошла во все её кости и пакости, в семьдесят семь жил и во все суставы и полусуставы, чтобы Выкса ела, не заела, спала – не заспала, а полюбила бы того молодца до смертного конца. Достаю я эту любовь не своим разумом, а людскою хитрость – приворотом колдовским. Да будет слово моё крепко отныне и довеку! 
    Сожгла Выксины волосы Вольпа, побросала пепел в приворотное зелье, вышла из хижины и расплескала на все четыре стороны.
    - Тьфу, тьфу, тьфу! Приди присушка, приди, непокорную Вольпу присуши. Как встанет она, из дома выйдет, так встретит первого встречного юнца – молодца, по тому и иссохнет её душа.
    Стояла Вольпина, под мохнатой ёлкой, разлапистые ветки которой скрывали хижину колдуньи, вся внутренне опустошённая, держала перевёрнутую пустую плошку в костлявых руках, задумалась, вспомнила про Выксуху, про её любовь к Шигану.
     - А, совсем забыла. Стара становлюсь уже более тридцати вёсен небо копчу. Вксуха и так скоро своего рыбака забудет, с Первушей, так молодо-зелено стерпится слюбится. Детей нарожает, доброю женою будет.
     Вольпа для верности поплевала вокруг, глубоко вдохну холодный воздух и опят задумалась. Острый слух ведьмы уловил как маленькая белка царапает коготками шершавый хвойный ствол, карабкаясь то вверх, то вниз. Чародейка знала, что на елке белка свила одно из своих гнёздышек.
     - А, это ты, рыжая соседушка. Чего тебе?
     Вольпина пошарила в закромах огромной шкуры-шубе, нашла не весть каким образом там очутившийся лесной орех лещины и протянула белке.
     - На, угощайся и пусть тебя хранит Великий Ниркес – хозяин рыжих белок.
     Юркий зверёк не боясь быстро спустился на ладонь, схватил орешек, распшив хвостик перепрыгнул на еловую лапу и принялся с наслаждением грызть фундук.
      - Ну, ну. Мы ещё посмотрим кто-кого, - погрозила ведунья белке, - О-хо-хо! Вот и Наварпаз – бог зимы скоро место своё уступит Весне-красне, Ворсы, да Вумурты, Лешие да Водяные проснуться, - зевнула во весь рот волховица и отправилась спать в хижину.
      День потихоньку угасал. На дремучий лес наползала ночная темнота. Зверушки и добрые люди готовились ко сну, но просыпались ночные хищники и разная нечисть, злые духи Кареметы, слуги Каремета. Наполнялась глушь Залеская звуками странными и жутко страшными.
 
XII

   Просыпался новый день, достопочтенная богиня Кече в очередной раз родила  Солнце, и оно тёплыми лучиками пробовало приласкать и погреть замёрзшую землю. День обещал статься светлым и ярким. Об этом свидетельствовало ясное голубое небо. Бог Немо его очистил, и небосвод разлился синевой, как бескрайняя водная гладь в период мирозданья, когда не было ничего. Только одинокая утица летала и искала место где бы снести яичко из которого появится этот пёстрый и удивительный мир. И вот она увидела торчащее из воды колено небесной девы, снесла яичко, но оно не удержалось, скатилось, разбилось. Из верхней половинки яйца создалось небо, из нижней – земля, из желтка – солнце, из белка –луна, из скорлупы – звёзды. В это верили все мысяне беспрекословно.
   Прилетела стайка снегирей и засуетилась возле княжеской избы, отыскивая и подбирая крошки которые буквально недавно выкинули после утренней трапезы.  Сами снегири выделяясь на белом снегу, щеголяли друг перед другом красными грудками, как яркие наливные сочные ягоды. Особенно старались понравиться самочкам. Подружки-снегирихи в розовеньких пёрышках прыгали рядом, подзадоривая своих «ухажёров», а те в честь них весело щебетали, топорщили крылышки и распускали хвостики.
   Мысяне продолжали праздновать Комоедицу, собирались в центре городища, чтобы с песнями и плясками выйти из ворот, спуститься к Лахтоге-реке и там хороводами да игрищами провожать Зиму и встречать Весну.
   На крыльцо избы вышла княжна Выкса. У княгинюшки с утра, на удивление, было замечательное настроение. Какая-то невиданная сила так приятно щемила грудь. На сердце было сладко, сладко. Всё казалось вокруг необычным, загадочным. Такого состояния с собой Выкса вряд ли могла припомнить. Всегда ходила недовольная, сварливо-неудовлетворённая. А тут, на тебе, всё воспринималось в каком-то новом, необычном свете, и это солнце, и это небо, и снег, и снегири, прыгающие по этому снегу. Правда, пташки испугались и упорхнули на растущее рядом дерево, сердито чирикая, о том, что прервали их завтрак и веселье. Но княжну это только подзадорило. Раньше бы она просто этого не заметила, тут даже немного залюбовалась красногрудыми. Так стояла княжна и млела в лучах восходящего солнца.
    Мимо пробегал долговязый, вечно взъерошенный сын друзя Гузы Аманко. Он слыл среди мысян нерасторопным, не смотря на то что вечно суетился, но всегда опаздывал. Всё-то у него получалось шиворот на выворот. Отец Гузя из-за этого постоянно ругал сына.
  - Ну в кого ты такой непутёвый уродился? Руки у тебя не из того места растут. Оторвать да выбросить.
  Вот и сейчас Аманко опаздывал. Все друзья-товарищи уже ушли, а он всё чего-то копошился, постоянно чего-то делал, и ничего не успевал. Парнишка торопился, нёсся без оглядки, никого вокруг не замечая.
  - Экой какой голенастый, - обратила внимание Выкса на нескладного молодца.
  И вдруг, что это? Какой-то не такой этот Аманко показался бабе, аж сердечко ёкнуло и учащённо забилось, как птичка, попавшая в силки.
  - Аманко, а Аманко, поди сюды, - сладко позвала.
  Тут только парнишка заметил стоящую на крыльце княжну, остановился и поклонился ей, по принятому обычаю.
  - Здрава будь княжна!
  - Поди сюда Аманко, не бойся, - необычно приветливо звала женщина.
  Парень бестолково захлопал рыжими ресницами, виновато вытянул шею, взглотнул, передних два резца верхней челюсти выступили вперёд, как у грызуна. Отрок побоявшись ослушаться подошёл к княжне. Она взяла его за руку, потихоньку завлекая во внутрь избы и как бы невзначай, спросила:
   - А, что, тятька твой Гузя ещё не вернулся?
   Выкса прекрасно знала, что Гузя отправлен с тайным посольством к моховлянам, но надо же было найти какой-нибудь предлог для разговора, вот она и спросила, то что первое пришло в голову.
   - А, у, ва, ма…
   Аманко произносил нечленораздельные звуки, мотая головой в разные стороны показывая, что отца нет, и одновременно кивая в знак согласия, а какого согласия и сам не понимал. Ошарашенный парень запутался окончательно.
    - А, куда ты так торопишьси? – елейно звучал голос бабы.
    Рука отрока описывала в воздухе непонятные зигзаги. Растерянный юноша пытался объяснить, куда он так спешит, но толком ничего не выходило.   
   - А, я…, это…, вона…, тама…, - опять чего-то попытался произнести парень, но опять словно ступор нашёл на него.
   Выкса, словно гадюка ухватила лягушонка и разевая пасть пыталась его проглотить со всеми потрохами.
    - Ну чего-ты такой несмелый? Я же тебя не съем, глупенький…
   Аманко, словно заворожённый повиновался. Его вели, как телка на заклание, а он только мычал и не сопротивлялся. Он не заметил, как очутился в подклети, как Выкса обнажив белые большие груди, всей своей массой навалилась на тощего парня, завалила на тюфяки и страстно зашептала, обжигая его своим горячим дыханием.
   - Ну, чего ты боишься, давай смелей. Скидывай же елошты-то…
    Аманко попробовал отбрыкиваться, но не тут-то было. Здоровая баба намертво прижимала его к себе. Парень поддался, перестал сопротивляться, расслабился и возбуждённо засопел…
    Ещё никогда Выкса не испытывала такого наслаждения. Лежала на тюфяках и млела. Перепуганный Аманко, почувствовав, что удерживающие его объятья ослабли, как ошпаренный выскочил прочь, на ходу натягивая штаны. 
    «Как же я теперь в глаза Мазаю-то смотреть буду? – крутилось у парня в голове, - Он же мне друг, а я его мамашу того… Ой…»
    Он аж присел от страха. Снова подтянул повыше порты и  вприпрыжку побежал за ворота, туда откуда неслись весёлые голоса поселян.
    - Ну ты чего опять вошкаешся!? – раздался злобный окрик Мазая.
   Алманко вздрогнул и как нашкодивший ребёнок сжался от страха перед предстоящим наказанием.
    - Я, я, я…, - заикаясь начал оправдываться паренёк и инстинктивно схватился за штаны.
    -  Чего за елошты-то держишься? Обделался что ли? – вновь заорал княжич.
     Товарищи на такую шутку дружно заржали как жеребцы, скаля кривые зубы.
     - Давай, и иди скорей!
     - Всегда тебя ждать приходится!
     - Ну ты и путо!
     - Суетится, суетится, да всё равно опоздает!
     Орали товарищи. Аманко виновато подтрусил, ежился, горбатился, старался сделаться маленьким, менее заметным. Друзья, увлечённые игрищами ничего такого не заметили, приняли  его, как ни в чём не бывало и побежали веселиться вместе с девками.
      Подскочила раскрасневшаяся подружка Вадря, стукнула милого дружка по лбу:
       - Ну, ты, чаво? Путо путанное!
       Она начала чего-то говорить, но несчастный парень стеснялся смотреть ей в глаза, слушал рассеянно, ничего не соображая. Вадря тормошила Аманку. Наконец горе ухажёр постепенно начал приходит в себя, вскоре позабылся и стал веселиться, как ни в чём не бывало.
       Выкса продолжала лежать и не о чём не думала и не сожалела: «Как же это хорошо. У меня с Мысем ничего такого не было. Буду теперь с Аманкой встречаться. Будем любить друг друга. Значит вот она какая любовь-то». Вдруг, неожиданно закралось гадкое предчувствие; «А, вдруг понесу? Ребёнок народится?» Однако Выкса было баба умная и хитрая: «А, если понесу, сразу муженьку дам, пусть думает, что его. На то мы и бабы, чтобы мужиками вертеть».
     А на городском валу вовсю веселилась молодёжь. Парни и девки с шумом катались с крутого косогора, пели песни, водили хороводы. Достопочтенные старики следили, чтобы всё было хорошо. Нельзя гневить духов, а тем более Богов. Ещё неизвестно, кто из них вреднее. Праздник Комоедицы должен пройти достойно с соблюдением всех обычаев и традиций. Высшие силы обидчивы, порой даже по незначительным пустякам. А потом поди разберись, откуда и почему пришёл мор, или охота оказалась неудачной, или рыба прошла мимо сети.
     Старый, седой, как лунь, полуглухой, полуслепой дедушка Кадым, трясся, но стоял опираясь на суковатый посох и громко пояснял окружающим, потому что казалось старику, что его не сышат.
     - Раньше-то оно бывало жили все вместе. Энто мне ещё мой дед рассказывал. Были избы длинные, в них ютились вповалку, и князь, и простой родич, зато дружно, мирно. Взрослых холостых парней отделяли, а жаниля так в общу избу приходил. Делить-то нечего было. А таперяча, кажный норовит свою избу выстроить. Стяжание да нажива овладели племенем. Вот оно и не порядок. Не к добру.
     Старики солидарно качали головой. Те же, кто по моложе, не спорили, но по лицу было видно, что с Кадымом не соглашались. Молодёжи совсем было не до деда и его брюзжаний. Она от души веселилась приходу Весны-красны.
     Лапушка вместе с Елманкой и Еласькой тоже вышла погулять. Подружки подбежали ухватили девушку и увлекли за собой кружить в хороводе. Малышня унеслась к своим сверстникам. Лапушка развеселилась, звонко смеялась. На её смех обернулась Выксуха. Её просто покоробило от весёлого и беззаботного настроения соперницы. Княжеской дочке захотелось во что бы то ни стало сказать Лапушке какую-нибудь гадость. Пусть только эта ненавистная Лапушка перестанет смеяться, пусть лучше она будет плакать. Однако никакая гадость на ум не приходила. Тогда назло всем и себе Выксуха подбежала к развеселившейся девушке, нагло задрала курносый конопатый нос и надменно спросила:
      - Ну, где твой Шиганка?
      Лапушка перестала смеяться, серьёзно и спокойно ответила вопросом на вопрос:
      - И почему это мой?  Он, что холоп?  Разве Шиган не свободный мысь?
      Такое спокойное поведение Лапушки ещё больше разозлило избалованную девчонку, но она опять захотела сказать что-то гадкое, а обидная гадость опять не придумывалась.
      - А, я замуж выхожу! Вот! – от отчаяния выкрикнула Выксуха, - Тятька с мамкой уже сватов послали. Третьего дня боляре да друзи с посольством к моховлянам ушли.
      - Счастья тебе, - всё также спокойно отвечало Лапушка.
     - А, я, за сына моховлянского Певушу замуж выхожу, - не унималась Выксуха, - Княжной буду, а ты со своим Шиганкой рыбачкой.
     - Ну и на здоровье. Совет вам да любовь.
     Праздничное настроение у Лапушки улетучилось, и она пошла домой. Подружки попытались было её остановить, но опечалившаяся девушка из не слушала и ушла. Зато Выксуха осталась довольная и продолжала от души веселиться. Она добилась своего. Соперница была повержена.
     Старики-мысяне  засудачили об услышанной новости.
     - Надожа, послов послал князь-то.
     - А как же народ?
     - Даже вече не собрал.
     - Ох, куды мир катится?
     - Совсем обычаи предков не соблюдаются.
     - Ешо бы лихо на племя не сваливалось бы?
     Громче всех возмущался старый Кадым. Старики ему деловито поддакивали. Это недовольство услышала вездесущая Вольпа, пихнула в бок клюкой долговязого Каремегу и зашипела гадом ползучим:
    - Слышь, медведь, вот она буча-то разгорается. Нет уже того единства. Наша сила, наша правда.
     - Тык какая же это правда? Это кривда, - попытался возразить волхв.
     Вольпина сверкнула на него бешено злыми глазищами, тот аж присел.
     - Была правда, станет кривдой. Была кривда, станет правдой. Всё едино если в дело. Если к победе над ворогом.
     - А…, у…, это…, - нечленораздельно замычал Каремега.
     Вольпа опять впилась в своего подельника хищным взглядом. Месть и человечья жертва стала для этой ведьмы навязчивой идеей. Каремега съёжился, махнул на ведьму рукой и отвернулся, пробурчав:
     - Ну тебя! Сглазишь ещё, кикимора болотная.
     Хоть не любил Каремега всё это беличье племя и ратовал за то чтобы его погубить, однако и кровавых жертвы без надобности не совершал. Когда было живо его племя медведей, старались они богов умилостивить дарами леса: грибами, да ягодами, медком, да рыбицей. А этим волкам только кровь подавай, видишь ли считают они, что только жертвенная кровь сможет высшие силы умилостивить и особенно тёмные, как самые опасные.
     Вольпина быстрёхонько затесалась среди споривших стариков и начала мутить воду.
     - Вот оно, вот! Обычаи предков не соблюдаются, боги не почитаются. Срочно надо жертву богам воздать. Чтобы боги простили.
     - Принесём, принесём.
     - Возложим Синь Камню и медов, и рыбицы, и грибков, и ягодок сушёных.
     - Орешков.
     - Оно, орешков-то обязательно, само собой.
     Старики затрясли белыми бородами, закивали седыми взъерошенными головами в знак согласия.
      - Принесём жертву, Вольпинушка, обязательно принесём.
      - Да не отделаетесь, вы, мысяне глупые, орешками, да медком, - зашипела на них ворожея.
       - А, чего же надо-то? - испуганно загалдели старики.
       - Жертву надо более серьёзную принести, - не унималась вещунья, - Вона и Каремега подтвердит. Правда? – гаркнула в сторону подельника.
        Волхв, кутаясь в медвежью шкуру. Какой-то нервный озноб начал его бить, и лишь бы Вольпа от него отвязалась, в знак согласия молча закивал.
       - Ну так мы, зайчика, да уточку принесём, - отвечали старейшины.
       - Зайчик, уточка…, - передразнила Вольпа, - Маловато будет.
       Кто-то выкрикнул:
       - Тогда лося.
       - Нужен богам ваш лось, - не унималась волховица.
       - Тогда чего?
       - Да не ужели? ... – вдруг кто-то про страшное подумал.
       - Вот именно! Наконец-то догадались, - зашипела Вольпина. 
       - Но мысяне же никогда… - раздался полный страха голос.
       - А, вот теперь пора пришла, - вразумляла ведунья, - Пошла я. Некогда мне. Богам молиться надо, - повернувшись к Каремеге, ласково добавила, - Пойдём Каремегушка, пора и честь знать.
       Волхвы уши, а старики ещё долго обсуждали полученную рекомендацию жрецов. Глухой Кадым всех переспрашивал, но спорившие не обращали на старика внимание, отмахивались и тупо чесали головы и бороды.
     В княжеском доме брат, что было сил орал на сестру во всю свою лужёную глотку.
     - Ты чего! Глупая как тетёрка?! Ведь тебе сказано было, никому не говорить про послов! А ты? Разболтала, как трепливая сорока.
     - Ну и что. – огрызалась Выксуха, - Всё равно все узнают. Эка тайна.
      - Ну ты…, ты…, - Мазай хотел грязно выругаться, но постеснялся отца с матерью, - Тебе хоть орехи на башке коли, ты всё на своём, коза упрямая. Вы, то чего молчите, - обратился княжич к родителям.
     Князь Мысь думал о чарке доброго хмельного мёда, да поскорей завалиться на лежанку с мягкими тёплыми шкурами и сладко захрапеть.
     Княжна Выкса сладострастно вспоминала Аманку. Как хорошо и приятно с ним было. Все мысли её крутились, как бы ещё Аманку изловить и в подклеть утянуть, чтобы налюбиться от души. А от того что это приходилось творить в тайне, скрываться от посторонних глаз, сердце стучала так упоительно-волнительно.
    Мазай быстро уловил текущую обстановку в доме, понял, что родители заняты какими-то своими думами, и на данный момент в семействе именно он получается самый главный, и княжич разошёлся не на шутку и с удвоенным рвением набросился на сестру, но не тут-то было. Не такой уж податливой простушкой оказалась Выксуха. Она как разъярённая кошка защищалась, грозно шипела, готовая вцепиться в глотку своему братцу-обидчику.
    - Ты чего кабан страшный на меня набросился? Ты мне брат, а не батюшка с матушкой. Вот я сейчас в рожу то твою красную вцеплюся! Уж я то её исцарапаю.
    - Всё будя орать! – послышался материн окрик, - Быстро спать идите! Утро вечера мудренее. Завтра дособачитесь. Разбрехались, как шавки шелудивые. Прочь пошли, вон!
    Выкса разогнала разбушевавшихся детей, а сама полезла на лежанку к мужу. Муж недовольно чего-то там замычал. Возбуждённая жена не унималась и продолжала приставать. Мысь недовольно ворчал и отбивался от приставучей, надоедливой жены словно от мухи. Но Выкса была бабой в полном соку и ей смерть как хотелось мужеской ласки, а муж не шьёт и не порет, а лишь храпит как медведь.
    - Да что ж такое. Хотся аж жуть. Хоть вой, хоть на стенку лезь.
    И тут бабу осенило. Она, потеряв всякий стыд, пошла, вытащила испод дубового стола спящего Чернявку. Тот от перепугу хотел завизжать, но Выкса успела зажать ему рот и гадюкой зашипела:
     - Не ори, а то удушу…
     Чернявка перестал пищать.
     - Слушай сюды…, - шептала баба, беги скорей к избе княжьего друзя Гузи, да вымани от тудова его сынка Аманку. Да делай так, чтобы никто не видел и приведи его в подклеть. Я его тама ждать буду. Понял чумазый?
     Чернявка испуганно кивал головой, и как только здоровая баба ослабила свою хватку, быстро убежал. Выкса, вся довольная собой, что всё так хорошо придумала, залезла в подклеть и с вожделением ожидала ненаглядного Аманку. Сгорающая от желания баба вся истомилась, но никто не шёл. Наконец послышался шорох. Выкса напряглась. Глаза уже привыкли к темноте и начали различать вокруг лежащие предметы. Дверь заскрипела. Выкса, словно голодная жаба, выстреливающая липким длинным языком на несчастную букашку, также быстро выкинула руку и схватила входящего. Им оказался маленький Чернявка, который запищал от испуга.
       - Тфу ты, Паркель этакий! А где Аманка?
       - Аманка нету. Аманка и Вадря любятся. Аманка больно Чернавка пинать.
       - Вот ведь зараза какая. Тятька из дома, а он девок водит, - зашипела от обиды баба, - Ну дык и вправду, матку-то Киямат прибрал, вот он с Вадрей сошёлся и живёт. Как же я забыла-то.
      Выксе было очень обидно. Она представила, как Аманко с Вадрей милуются. Как пыхтит от усердия этот нескладный суетливый и вечно неуспевающий парень, и от обиды круги пошли перед глазами.
      - Ну чего я в этом дурне нашла? Ни кожи, ни рожи, молокосос. Он же ровесник моего Мазая. Да я ему в матери гожуся. Хорёк противный.
      Княжна ругала Аманку разными похабными словами, чтобы о нём, проклятом больше не думать, но ничего не получалось. Желание становилось ещё сильней. Баба выскочила на крыльцо. Зима ещё морозила, но уже вовсю пахло Весной. Ночное небо сверкало звёздочками и белой луной. Сердце сладко заныла. Приятная тоска щемила грудь. Выкса, словно рыба, выброшенная на сушу, начала хватать ртом пьянящий воздух.
       - Аманка, Аманка! Что же ты, тать такой, украл бабье сердце?
      И вдруг бабу осенило.
       - А, что если это присуха? Вдруг злой колдун Ошлапа меня околдовал. Надо опять Вольпу звать. Пусть этот дурман сымает,
    Выкса стояла и млела. Ночь казалась упоительно волшебной.
     - Истомилося сердечко,
       Ой, да по милому дружку.
       Не даёт ой эта речка,
       Да пройти по бережку.
       Там, где милой мой рыбачит,
       Там, где речка глубока,
       Пусть в округе все судачат,
       Ой, про милого дружка…
     Выкса еле слышно запела, прислонившись к дверному косяку. Блаженное состояние творило необъяснимое. Это чувство было для совершенно новое. Разум пытался бороться, но чувство ласково шептало: «Не сопротивляйся, отдайся вся, без остатка. Тебе будет хорошо». Выкса стояла, блаженно смотрела на небо и пела.
       - А, возьму-ка я колданку,
         Да к милОму поплыву,
         Если ждёт меня мой милой,
         Ой, на том на бережку…

XIII

  Дверь избы со скрипотцой отворилась. Холодный воздух с воли стремительно ворвался во внутрь, смешался с домашним тёплом, заклубился белым туманом. В этом белом облаке стоял Шиган.
  - Здоров будь, дедушка Тихомир! И ты вся честная компания!
 По всему дому пронёсся молодой здоровый голос.
  - Шиганка, Шиганка, - закричали Елманка и Еласька, стремглав бросаясь к дорогому гостю.
  - Ой, ой! – закряхтел старый дед, тяжело поднимаясь со своего места, - Добро пожаловать гостюшко дорогой.
  Старик, позабыв про свои немощи, заторопился навстречу вошедшему. Лапушка, оторвалась от прялки, встала. Девичьи глаза оживились, засверкали, но врождённая скромность не позволяла безудержно кинуться на шею милому сердцу дружку. Девушка лишь устремила пылкий взгляд на вошедшего парня.
  Ребятня уже висела на госте с обеих сторон и радостно визжала, словно поросята.
  - Полно вы, пострелята! Отойдите! Дайте я его обниму!
  Дед нарочито сердито прикрикнул на детишек, а у самого глаза так и светились от радости. Он по-отцовски обнял молодца, хлопая по спине и по плечам.
  Наконец-то Шиган подошёл к своей ненаглядной Лапушке. Нежно взял её за руку. Суженая от смущения опустила взгляд долу, но руку из ладоней желанного не убрала.
  Любящая друг друга пара так могли стоять бесконечно. Тем, кто любит всем сердцем, всей душой, слова не нужны, потому что сейчас общались их души, а родственные души, как известно, понимают друг друга с полувзгляда, с полувздоха, с полужеста. В этот момент что сама Сарса – прародительница людей повелевала влюблёнными.
    Давным-давно, в стародавние времена, творили боги мир, всё живое и человека. Тогда из золотого яичка, снесённого крякуньей-уткой вышла молодая девушка. Нарождённую так и прозвали - дочь утки – Сарса.  Через полгода стала девица красавицей-невестой. Тогда пришли к ней три жениха – Месяц, Солнце и сын Полярной Звезды.
   Первым посватался Месяц. Начал хвастаться богатством. Рассыпал перед невестой то золотое сияние, то серебряные звоны. Но отказала дочь утки Месяцу, ведь он такой непостоянный. Спела ему про это Сарса песню:
   - Ой ты Месяц – дружок,
     То ты круглый, то рожок,
     То широк лицом, то узок,
     По ночам привык шататься.
     Ну, а днём - спать и валяться,
     Как с тобою, скажи, мне так жить?
     Как семью с тобой творить?      
    Теперь Солнце позвал девицу в свои хоромы. А изб у него не одна, а много, и все из золота, да серебра. Да уж больно характер был у Солнца не простой. Ему Сарса такую песенку пропела:
     - Ой ты Солнышко – дружок,
       Мой дружочек золотой.
       Больно ты большой и жгучий,
       Если не сидишь за тучей.
       Летом мучает жарой,
       Лютой вьюгою зимой,
       То дождём ты всюду льёшь,
       То ты сушь одну несёшь
       Любишь ты порой чудить,
       Как семью с тобой вершить?   
     Только за сына Полярной звезды согласилась пойти замуж дочь утки.
     - Ты один по нраву мне,
       В небесах и на земле
       Ты жених мой справедливый
       Мой хозяин бережливый,
       Ты красивый весь собой
       Ездишь по небу – герой
       На спине Большой Медведицы,
       Семизвёздной той наследницы…
   Поняли и полюбили друг друга с первого взгляда Земная дева и Небесный юноша. Вот и оказалась прекрасная дева в центре мироздания. Пошёл от земной невесты и небесного жениха род человеческий. Божественное, возвышенное – от неба – это душа, а низменное, страстное, звериное – от земли – это живая оболочка.
    Выросло от той необыкновенной любви огромное дерево, стало словно стержнем–веретеном удерживать небесный мир богов, земной мир людей и подземный мир тёмных сил. Скачет по этому огромному дереву Нерес – прародитель и хозяин белок, носит вести от богов к людям, даже спускается в потусторонний мир к самому Шайтану. Так образовался этот мир и живёт испокон веков.   
    Полюбили больше света белого, пуще жизни земной друг друга Сарса и сын Полярной звезды. Так и здесь только друг для друга существовали Лапушка и Шиган, стояли взявшись за руки и наглядеться друг на друга не могли.
     Дед Тихомир придерживал внуков, чтобы те не мешали молодым любоваться собой, сам думал про себя:
     - «Нет, женить их надо, да побыстрее. Я еще в тот раз, когда он приходил заметил. Никак здесь всемогущая Лада подсобила. Перед её чарами даже сами боги устоять не могут. Она всех великой любовью может одарить.» 
     Шиган первый очнулся от любовного наваждения, снял с шеи оберег на цепочке и надел на Лапушку.
      - Носи Лапушка. Это дядька-кузнец Ойко выковал.
      Лапушка покорно стояла и молчала.
      - Так, так только жених своей невесте подарки-то дарит, в жёны зовёт, - не вытерпел и вмешался Тихомир.
      - А, я, дедушка, Лапушку в жёны и зову, - не моргнув глазом ответил Шиган.
       - Согласна ли невеста-то? Ты лучше у неё спроси? – не унимался старик, а у самого глаза светились лукавой искоркой.
       Шиган, открыл рот, хотел спросить, но скромная девушка, потупив взгляд, не дожидаясь вопроса, закивала головой и тихо произнесла:
        - Да.
        - Вот и хорошо, дети мои. К празднику Купалы свадебку сыграем. На днях сговорившиеся парни и девки будут у князя разрешение на свадьбу просить. Вот и вы просите. Пусть всё как положено будет, как отцами и дедами завещано. А я богам молиться буду, чтобы у вас всё хорошо было.
        Елманка и Еласька скакали от радости. Довольный Шиган развязал котомку и щедро доставал подарки, рыбу и звериные шкурки, так называемою, мягкую рухлядь. 
        В этот день шумел Мысь-городок как пчелиный рой. Не каждый раз такое бывает. Вернулись послы от соседей, да не одни, а со сватами. Ещё издали дозорные с башни частокола заметили по реке идущий обоз. Сначала испугались, а присмотревшись увидели своих.
        - Так енто с насы идут! - заорал всматриваясь вдаль беззубый, от того и шепелявый Филя.
        - Точно наши, - вторил ему Косушка.
        Косушка с малолетства косил одним глазом, его за это так и кликали. 
        - Тосьно насы! Вона боляре верхом Сгон, Бандала, да Вакса! А за ними друзи Гузя, Кука, Иля и Курмиса. – не унимался Филя.
        Этот мужичок был самым глазастым. Его острый глаз видел даже в темноте, потому племя прозвало его Филином, а зачастую просто Филей и всегда доверяло дозор стоять, сделав главным дозорным. Филин гордился своей должностью.
        - А, с ними-то кто? Нукося, глянь, - косил глазом Косушка.
        - Этозэ моховляни! – заорал главный дозорный.
        - И точно моховляне. Ты тута стой, а я побегу князю доложу.
        Косушка быстро спрыгнул с башни и со всех ног понёсся к княжьей избе.
       Новость со скорость ветра разлетелась от избы к избе, моментально охватила весь городок. Мысяне как горох, все до одного высыпали из полуземлянок поглазеть на гостей. Гости важно прошли через городок, деловито остановились перед княжеской избой, на крыльце которого уже стоял князь Мысь, его жена Выкса, сын Мазай, чтобы поприветствовать долгожданных гостей. Княжеское семейство окружали наиболее уважаемые мысяне. Пришедшие с моховлянами местные бояре и друзи поднялись на крыльцо и с почётом встали за своим предводителем.
       В голове матери невесты вертелись радостные мысли: «Наконец-то. Смилостивились боги. Теперь надо не ударить лицом в грязь, сватовство провести и эту ненормальную замуж отдать. Только бы она не выкинула чего-то этакого. Дури-то у девки, хоть лопатой греби, ну впрямь как я в молодости».
       Сыну Мазаю мать прошептала:
       - За сестрой следи в оба глаза. 
       Дочку хитрая Выкса пока не показывала.
        Не откладывая дело в долгий сундук, послы с ходу начали то за чем пришли - сватать невесту.
        - Поклон всей честной компании, - дружно хором заявили моховляне.
        Послы поклонились в пояс, доставая правой рукой до земли. Князь и княгиня, держа достоинство, ответили кивком головы. Все, стоящие рядом, тоже поздоровались с соседями.
        Один из моховлян вышел вперёд и наигранно громко заговори.       
        - Ну так не породниться ли нам с вами.
        - Ну и с какой радости нам роднится-то? – также театрально спрашивала Выкса, сверля взглядом пришедших.
        Бойкий моховлянин продолжал:
        -  У нас шмель, у вас цветок
           Наша бочка ваш медок.
           Наш кузовок, а ваш грибок
           У вас малинка, наш роток.
        Моховляне громка засмеялись. Однако Выкса продолжала играть суровую мамашу, строго сдвинула брови и сердито вымолвила, а у самой глаза весело светились.
        - Вона вы как завернули! Неча разевать на нашу ягодку ротокот. Говорите прямо чего пришли? 
        Хитрый маховлянин заметил играющий блеск мамашиных глаз, быстро сообразил, что всё складывается хорошо, и ещё пуще прежнего с шутками да прибаутками продолжал сватовство.
        - Мы пришли к вам соседи за тем, что у вас невеста есть для нашего княжича Первуши.
        - Есть, - всё так же грозно отвечала Выкса, а саму просто распирало от счастья, но достоинство держать было надо, и она сдвинув брови крикнула, чтобы все слышали, - Да только ли про вашу ли честь?!
       Моховлянин посмотрел на княжну, на князя и для себя сделал вывод: «Заправляет в этом месте эта баба, а князь, так при ней как хвост болтается».
       - Честь чести рознь. У нас князь у вас княжна. Породниться нам пора, - не унимался бойкий сват, -
          Наш Первушка молодой,
          Парень бравый, удалой.
          Быстро времечко вершится,
          Уж пора ему жениться.
          А у вас невеста есть,
          Что не можно глаз отвесть.
          Говорят, что хороша,
          Словно зоренька-краса.
          Княжичу ну в самый раз.
          В этом весь наш будет сказ.
        От такой похвалы дочери Выкса на секунду сменила суровое выражение и мило улыбнулась, а это быстро уловил бойкий маховлянин, и ещё пуще прежнего начал расхваливать невесту. Лесть сделала своё дело. Княжна гордо выпятила большую грудь вперёд, демонстративно сунула руки в боки и задрала нос к верху. Она то хорошо знала, что любят моховляне их девок мысянских, светло-рыжеватых, голубоглазых, весёлых, улыбчивых, в делах покладистых. 
         - Коли так, пусть выйдет моя дочка к вам, а вы девки-подружки, песню ей пойте обручальную.
         Девки запели песню:
         - Ой ты утка, уточка,
           Наша сера перепелица.
           Выходи-ка, мала уточка,
           Ой на свадебку-весельице.
           Ой не весело мне уточке.
           Улетать из мила гнёздышка.
           От отца, да от матушки,
           Во чужую сторону.
       Подруженьки, распевая песни вывели невесту под ручки на крыльцо.
        - Как лежит камешек да на горочке
          Ой на самом да на припёкочке
          Жарко камешку здеся лёжечи,
          На самом ярком солнышке.
          И запели мы красны девицы
          Ой девичей нашей долюшке
          Ой да родной двор оставляючи.
          Ой да двор милого батюшки,
          Ой да родной матушки…
      Первым делом Выусуха обвела гостей взглядом, затем осмотрела толпу, и тут ей на глаза попался Шиган. Он стоял со своей Лапушкой. И так защемило сердце от тоски. Всё бы отдала за то чтобы здесь сватали её не за Первушку, а Шиганку. А эту гадкую Лапушку, ну убила бы, разорвала бы в клочья. На глаза навернулись  слёзы и потекли по нарумяненным щекам. Народ подумал, что невеста плачет, как положено, по обычаю, одобрительно закивал, показывая то что всё идёт честь по чести, все традиционные условности соблюдены, а значит боги разгневаны не будут.
       Выксуха хотела было убежать, но стоявший за спиной брат, напирал непролазной стеной так, что пришлось смириться с безвыходным положением. Да и батюшка с матушкой возвышались с обеих сторон как две непреступные твердыни. Пришлось девке смириться с судьбой, от чего слёзы непрерывным ручейком побежали по несчастному девичьему лицу. В толпе по этому поводу судачили. Любит народ косточки другим по перебирать, да по промывать, тут уж хлебом не корми.
       - Ой, девка то как убивается.
       - Тык, наверное, от шастья ревёт.
       - А, бабьи слёзы, что вода, высыхают без следа.
       - Стерпится, слюбится.
       - Совет да любовь.
        Ритуал был соблюдён. Гостей пригласили в избу, а для простых мысян выкатили бочку мёду. Пошёл пир горой. Ели, пили, пели, плясали. В это время Выкса угощала дорогих гостей и вела переговоры по предстоящей свадьбе. Сговаривались не долго. Выксуху сосватали быстрёхонько.

XIV

     Лесная ночка, как всегда темна, да черна. Только лунная дева Аканийда зажгла светильник и в виде белёсого шара, повесила над безбрежной непролазной растительной массой. Тусклый свет Луны мерцал в вышине, в окружении маленьких звёздочек. Да разве такой блёклый свет пробьёт этакую темень, когда чернота непроглядная, разлилась вокруг.
     Жутко в чёрной таёжине. В этой темноте и холоде всякая нечисть норовит повылазить из потайных дыр нижнего мира, где правит младший брат и соперник Великого Юмо. Доброму человеку в такую пору лучше даже носа сюда не показывать, сгинешь за милую душу. Только почитатели чёрных богов и духов радуются. Радовалась колдунья Вольпа, не спала, очаг запалила, Ракхою – злому духу ворожила, жаловалась, проклятия на Мысь-городок призывала.
    А Мысь-городок, нагулявшись вволю спал, как говорится, без задних ног. В хижине деда Тихомира тоже готовились ко сну, как всегда, обсуждали прожитый день, особенно сватовство моховлян к княжеской дочке, весёлого и языкастого свата, бойкую княжну и, конечно, угощения. Особенно с интересом слушали дедушкины рассказы.   
    - Скажи, дедушка, снова про соседей наших моховлян? – спросил Шиган.
    - Такие же люди, как и мы. Живут в своём моховлянском городище, Гордей-граде. Жито рОстя, на охоту ходят, рыбу ловят, - отвечал дед.
    - А, как жито рОстят? – не удержался Елманка и полез со своими бесконечными распросами.
    - Я же тебе уже рассказывал. Землю пашут, ржицу сеют, она растёт, а потом жнут, мелют в муку, хлебушек пекут.
    - Ой, как интересно, - удивлялась Лапушка, - И откуда, ты всё это, дедушка, знаешь?
    - Моховляне же моего родного роду-племени, хотя и дальнего. Зачали род два брата Вятко, да Радим, а соседи-то наши были знаменитого племени Крива. А моховляне от Велибора, дальнего потомка Крива. И всех князей своих нарекают они Гордеями, потому и городище ихово Гордей-град.  Вот так все и жили. Мирно, с друг-другом роднилися. А попал я сюда, к лесным людям, ещё отроком. Я уж вам рассказывал.
    - Да, сколько ты дедушка нам не рассказывал бы, мы всё равно тебя слушать будем, - хмыкая носом, подлизывался Елманка.
     - Уж знаю тебя, пострел такой, тебе лишь бы не спать, - посетовал дед.
     - Расскажи, дедушка, про нас, про мысян, - попросила Лапушка.
     Она сидела рядом с Шиганом, тесно к нему прижавшись. Им было так хорошо, что сидели бы так вместе целый век. Тихомир взглянул на Лапушку, кареглазую, тёмнорусую, Коса длинная, толщиной в руку, не девка, а красавица – лебедь белая. Посмотрел на Елаську с Елманкой, рыжеватые, конопатые, голубоглазые. Таков же был и Шиган. Тихомир вспомнил себя. Тоже был по молодости темноволосы и кареглазый, шибко отличался от беличьего рода. Он даже слегка улыбнулся и подумал про себя: «Надо же, эта девчонка, неизвестного роду-племени, а уже считает себя мысянкой». В слух произнёс:
      - Слушайте. Расскажу, что знаю.
     Еласька с Елманкой подвинулись поближе. Шиган обнял Лапушку. Девушка положила на плечо голову милому. Все замерли, приготовившись к интересному рассказу.
     - Называют себя мысяне лесными людьми. Как много всякого зверья живёт в лесу, так много всяких лесных племён здесь тоже жили. Я то помню, было племя медведей, волков, лисиц, зайцев, соболей, норок и выдр.
      - А белок? – не удержался Еласька.
      - Это само собой, - многозначительно отвечал дед, - Белки-то всегда по деревьям прыгали.
      - Дык куды все подевалися-то?- не вытерпела Елманка.
      - Когда создали боги людей, повелели им жить в мире и дружбе. Так оно вначале и было. У каждого племени был свой бог-родитель. Его почитали, ему капища строили, молилися, поминки несли.
   - Как у нас Ниркес? – опять не вытерпел Еласька.
   - Да, да. Так и было. Хозяин леса Хис всеми повелевал. Он всем на большой Земле место дал. Каремежка – медвежья мать в мире с Мяндашкой – матерью оленей дружила, а с ними и Хиллевра – мать выдр и Хатавана – мать зайцев и даже Вольпина – мать волков. Мир да лад. Стали племена плодиться расти. Но ведь лес-то не только большой-пребольшой, но ещё и богатый, всего в нём вдоволь. А богатьство, вы знаете чужие глаза застит. Кажный хочет богатьство-то к себе прибрать.
   Позарился на эти богатьства злой Шайтан – повелитель подземного царства, послал в лес Паркеля, чтобы тот с лешим Ворсой сговорился, и поссорил лесные племена.  Задкмал Шайтан лес своей воле покорить, наслать зависть, злобу, вражду. А вы же знаете, когда лада, да мира нет, захватить намного легче. Уж не объединятся племена, не сложатся, как пальцы в единый кулак, не дадут отпора.  И началось тут не весть что твориться. Превратились некоторые роды даже в Сюдбеев – людоедов. Начали жрать друг друга словно звери лютые. Лисы сожрали зайцев, волки – оленей, медведи – выдр.
   Посмотрел на это с неба Великий Юмо. Сильно опечалился такому Бог Неба. Решил от эту склоку остановить. Повелел Кутыса – духу болезней послать. Пусть он непослушных людишек накажет. А Кутыс начал в лесу мор сеять и так резво взялся за дело, что почти всех в лесном краю уморил.
    Посмотрел снова Великий Юмос с неба, чего-то костры не горят. Хвала богам не поётся, жертвы не преподносятся. Посмотрел по лучше, а людей-то совсем не осталося. Всех Кутыс уморил. Испугался, Великий Юмо. Как же так, кто почитать богов будет? Повелел он Кутысу убираться назад в подземное царство. А на Земле-то остались одни мысяне, потому что никому никакого лиха не делали.
    - Дедушка, а моховляне же тоже осталися? – быстро заметил, оплошность в дедовом рассказе Елманка.
     - Ну да. Про моховлян-то я совсем запамятовал, - Тихомир почесал затылок, - Да ещё эти…, Вольпа-волчица, да Каремега-медведь. Вот вам и весь сказ. А теперь спать пора. Время позднее, придёт Медведь Липовая нога, да и утащит к себе в берлогу и съест.
    - Ой, дедушка, а ты никогда эту рассказку не рассказывал. Расскажи, а, - начала упрашивать ребятня.
    «Тфу, ты, Паркель такой. Дёрнул же за язык про этого медведя. Теперь их не за что не уложишь», - с сожалением подумал дед.
     - Расскажи дедушка, - попросили Шиган с Лапушкой, - Зимние ночи длинные, а спать не хочется.
      - Дык какие ж зимния. Ужо-тко, день с ночью сравнялся, - оправдывался дед.
      - Ну, дедушка-а, расскажи-и…, застонали Еласька с Елманкой чуть ли не хором.
      - Ну, что с вами делать-то. Назвался грибок, полезай в кузовок. Слушайте.
       Жили были в одном городище охотники. Вот пошли они в лес. Нашли медвежью берлогу и решили медведя убить. Медведя-то здоровущий оказался, никак не давался, поэтому убить-то его не убили, а только оглушили, да ногу у него отрезали и убежали. А за городищем баба одна жила одинокая. Она у мужиков ногу-то и выпросила. Вот баба ободрала лапу медвежью. Мясо варить поставила. Шерсть с кожи в кудель общипала. Сама на кожу села и давай шерсть прясть. Медведь очнулся, подполз к берёзе, выломал себе костыль, приделал к обрубку, ну впрямь «Липовая нога», потому что болталася совсем на липочке и скрипела: «Скырлы, скырлы».
  Дед выпучил глаза и давай ребятишек пугать:
  - Скырлы, скырлы.
  Завизжали ребятишки, особливо Елманка.
    - Ой, дедушка, не надо, страшно.
    - Не надо, так не надо, - сразу с безразличием отвечал дед, - Тогда давайте спать.
    - Да ну тебя, трусиха эдакая! – закричал на сестру Еласька, - Всегда ты трусишь и пищишь. Рассказывай дедушка, не смотри на неё.
    - Рассказывай дедушка, я больше не буду трусить, - виновато попросила Елмпнка.
    - Ну так вот. Взял ещё медведь берёзовую клюку, чтобы опираться и пошёл к бабе, свою ногу искать. Баба прядёт, а медведь идёт, деревянная нога поскрипывает: «Скырлы, скырлы».
    Ребятишки снова от страха стали ёжиться. Лапушка ещё сильнее прижалась к Шигану. Дед Тимофей заметил это, и чтобы побольше напугать изменил голос, сделал его таинственным, зловещим. Глазами завертел, седой бородой затряс.
    - Идёт медведь, нога скрипит, а он сам приговаривает:
           Скырлы, скырлы,
           Иду, иду,
           На липовой ноге,
           На берёзовой клюке.
           В городке-то все спят,
           По лежаночкам лежат,
           Одна баба не спит,
           На моей коже сидит,
           Мою шерсть прядёт,
           Моё мясо варит.
    А баба не слышит, прядёт, да прядёт, а медведь-то идёт, да идёт, берёзовой ногой поскрипыват, да приговариват:
            Скырлы, скырлы,
            Иду, иду,
            На липовой ноге…
     Всем слушающим стало ещё страшнее. Елманка готова была снова закричать, но Еласька зажал ей ладонью рот.
    «То-то я вас, непослушных пострелят напугаю, чтобы вы спали и ко мне не приставали», - думал дед и для пущей острастки заговорил совсем необычным голосом:
    - А медведь-то уж к избушке подходит и всё ревёт:
        Скырля, скырлы,
        Иду, иду,
        На липовой ноге…
    - Ой, страсти-то какие, - вскрикнула Лапушка и ещё сильнее прижалась к Шигану, а к ним притиснулись дрожащие Еласька и Елманка.
     - А медведь-то уже на пороге деревянной ногой-то так и стучит, так и рычит:
           Скырлы, скырлы,
           Иду, иду,
           На липовой ноге…
     - Ой, ой, медведь же бабу-то съесть, - не удержалась и выкрикнула Елманка.
     - Да тише ты! – цыкнул на сестру брат.
     - Только тут, баба услышала, что медведь к ней лезет, уже в сени заходит.  Испугалася, на полати полезла, корытом накрылася. А медведь уже в избе шурушит, бабу ищет да рычит:
      - Скырлы, скырлы,
            Иду, иду,
            На липовой ноге,
            На берёзовой клюке…
      Елманка закрыла от страха глаза, затряслась. Лапушка её обняла и начала успокаивать. Дед вошёл в раж и стал ещё больше нагнетать обстановку.
      - Стал медведь деревянной клюкой по избе шарить, по полатям стучать, перевернул корыто, а там баба сидит, схватил её, да и съел. Вот и сказочке конец, а кто слушал, тот молодец.
      - Фу, какая страшная сказка. Жалко бабу. Ведь она не виновата. Это охотники виноваты, - захныкала Елманка.
      - Так ей и надо. Неча медвежью ногу варить, - возмущался Еласька.
      Брат с сестрой, как всегда затеяли спор, и кто прав, кто виноват, ну ни как друг другу не хотели уступать.
      - Давайте сделаем так, - вмешалась в спор Лапушка, - Как только медведь к избушке бабы подошёл, забрехали собаки. Медведь испугался и убежал на трёх ногах обратно в лес.
      - Да, да! Давайте так. Все живые останутся, - обрадовалась такому окончанию сказки девчонка.
      - Вот ещё! Съел бабу медведь и поделом ей, - не соглашался мальчишка, - Так сказка совсем не страшная.
      - А тебе, всегда, чтобы страшная была, – не унималась девчушка.
      - Ну вот, опять спорят. Спать ложитесь. Утро вечера мудреней, - приструнил всех дедушка.
     В избе деда Тихомира угомонились. Тихо стало, мирно и покойно. Уснул Мысь-городок, а белёсая луна и звёзды продолжали глядеть на эту грешную землю.

XV

    Матушка-природа, вращаясь по естественному кругу, посылала на Землю очередной день. Над Лохтогой-рекой поднялась Заря-Заряница, красная девица. Побежала тёплым лучиком света по снежному полю, по верхушкам мохнатых ёлок и сосен, заставляя пробуждаться ото сна всё живое, пела бренному миру утреннюю песенку, полную добра и созидания.
    - Просыпайтесь птицы!
    И птицы, в ответ, весело зачирикали,
    - Просыпайтесь звери!
    И звери бодро запрыгали и запищали, зарычали, заблеяли, замычали.
    - Просыпайтесь рыбы!
    И рыбы всплывали со дна холодного омута вверх, к полынье, хватая чистый воздух беззвучным ртом.
    - Просыпайтесь люди.
   И люди выходили из своих избушек, кланяясь восходящему солнышку.
    - Просыпайтесь все. К нам пришло утро доброе, утро мудрое. Оно к новым делам зовёт, удачу в делах шлёт. Радуйтесь божьи создания новому дню. 
    В морозном воздухе чувствовалось приближение весны, потому что подобрел Мороз Синий Нос, уже не лютует в лесу, не щиплет, не кусает. Почуял верный служка   холодов - уходит его время. Пора косматому, седому Морозу, вместе со своей хозяйкой Зимой собираться в путь дорогу, на Север. Пришло время уступать место Теплыне - летнему слуге. 
    Бойко, не боясь больше замёрзнуть, летали пташки. Живей бегали по лесу зверушки. Щурясь глядели люди на поднимающееся по небу солнышко. Истосковалось жители Залеской глуши по теплу, по Лету сытому, когда всего вдоволь, только найди и бери, всем хватит и ещё останется.
    Наступил последний день Комоедицы, самый весёлый и разгульный из всех дней. В этот день, по обычаю, хоронили Зиму. Её чучело сжигали, затем бросали в Лохтагу-реку, чтобы воды унесли остатки куда-подальше. Умерла бы Зима, а с ней и злобный Кощей. Им на смену народилось Лето-красное.
   Наряженный народ, кто в козла, кто в медведя, кто в белку, кто в зайца, с песнями и плясками выходил из ворот, несли на высоких палках символы солнца, или пучки засохших цветов, или просто кобыльи хвосты. Но самое главное, над всем праздничным шествием возвышалось чучело Комоедицы, сооружённого из веток и травы, одетое в бабье платье, косынкой повязанное. Вокруг него кривлялись, дрыгались парни и девки в пестрых масках-личинах. Вместе со всеми радовались Шиган с Лапушкой, рядом скакали Еласька с Елманкой. Дедушка Тихомир чинно шествовал вместе со старейшинами. Все громко пели похвальбу Весне. 
   - Здравствуй Весна-Красна,
      Прощай Зимушка.
      Здравствуй Солнышко,
      Прощай Вьюгушка.
      Прощай, прощай Комоедица -
      Толстая медведица.
      Принесли поленья, соорудили на площадке у реки костёр, воткнули туда чучело и давай хороводом ходить.  Вольпина с Каремегой стучали колотушками в бубны, крутились волчком, воздавали руки вверх и просили Бога Юмо о послании благоденствия. Небо, как по заказу было лазоревое, без единого облачка. Солнце ослепительно сияло золотым диском.
     - Радуйтесь, мысяне, радуйтесь. Любуйтесь золотым троном Бога Юмо. Вон он на золотом троне восседает, вам всем добра желает. На вас он глядит, веселится велит. Так встретим его весёлыми песнями и плясками, - кричала Вольпа, барабаня в бубен.
     Огромный Каремега в лохматой медвежьей шубе, только мычал, остервенело лупил по барабану, поддакивал своей подельнице и нечленораздельно мычал.
     С новым воодушевлением мысяне закружились в хороводе.
     - Ой Весна-Красна,
        Пошли счастьица,
        Пошли радости,
        Чтобы рыбка ловилася,
        Да зверёк лесной попадался нам.
        Чтобы детушки нарождалися,
        Чтобы племюшко наше жило,
        Жило не тужило,
        Ребятишек растило…
       Наплясавшись вдоволь. Волхвы подошли к князю Мысю, который важно стоял на бугорке, возвышаясь над всеми. Рядом с ним жена, дети, боляре да друзи и дорогие гости - мысянские послы.
     - Не пора ли князюшко, удаль молодецкую посмотреть, себя потешить, народ порадовать. Пусть мОлодцы мысянские бой покажут на кулачки в честь богов всемогущих, - спрашивали Вольпа с Каремегой.
     Жители одобрительно закричали, заулюлюкали, предвкушая предстоящее зрелище.
     - Пусть, пусть молодцы побьются на кулачки, силушкой померяются, но не сильно, до первой крови, - важно распоряжался князь.
     Вольпа ехидно шепнула Каремеге:
     - Ты только, посмотри старый хрыч, разбивать носы им можно, а жертву настоящую, приносить нельзя, Странные всё-таки эти мысяне.
     - Угу, - мотнул головой волхв.
     - А, ну тебя, - махнула на него рукой Выкса.   
     - Кого разобьют в первую кровь, тот из битвы выходит! У кого больше бойцов останется, того ватага и победит! - кричал князь, объясняя правила кулачного боя.
     - Знаем! Знаем! – закричали парни в нетерпении.
     Племя возбуждённо зашумело. Быстрёхонько горожане размесились на высоком берегу Лахтоги-реки, оставив парней на ровном льду.
     - Ну-ка, мОлодцы делитесь-ка на две одинаковые по числу бойцов части, - командовала Вольпа.
     - Позволь, батюшка, я свою ватажину наберу, - с поклоном обратился к князю его сын Мазай.
     - Собирай Мазай своё «войско» потешное, - напыщенно позволил Мысь.
     Княжич быстрёхонько позвал под своё начало своих сотоварищей из родовой знати, тех, кто по его мнению был силён в драках, в общем, тех, кого считал достойными своей княжеской чести. Остальные парни, что по проще стояли кучкой и переглядывались.
     - Кто же возглавит «войско» супротив Мазая? – спросила Вольпа.
     Высокий, тощий, словно жердь, Каремега, опершись на крючковатый посох, ёжился в лохматой шкуре, нахлобучив на голову медвежью пасть. Он молчал, только сверкал из-под звериных клыков на всех недобрым взглядом.
     Вдруг, из группы простых парней выкрикнул, юркий Куклуша – средний сын дозорного Филина:
    - У нас пусть Шиганка командует! Собирай нас Шиганка! Воеводь нами!
    -Да, собирай нас и веди на драку, - закричал старший брат Куклуши, Елоша.
    Шиган засмущался такой оказанной чести, но перепираться не стал, вышел к парня и встал впереди них. У Лапушки, аж сердечко запрыгало от волнения. Сильно переживала за милого.
    Злоба промелькнула в глазах Мазая.   
    «Ну, ну. Мы посмотрим кто кого», - ехидно подумал про себя княжич.
    «Сейчас тебе покажут парни-то. Уж они-то тебя поколотят», - созлорадствовала Выксуха.
     Она теперь как сосватанная стояла и смотрела на праздник со стороны. Ей уже не разрешалось, как простой девушке участвовать в общем веселье, она считалась официальной невестой, и не абы какой, а княжеской. Так складывались обычаи, отличающие простой люд от избранного. Общество всё заметнее раскалывалось на знать и народ, на власть и подчинённых ей.
    Сбросили парни верхнюю одёжу, да шапки на снег, засучили рукава, встали друг против друга и начали ждать команды княжеской. Замерли все мысяне в ожидании яркого зрелища.
    - Сходитеся, добры молодцы, покажите силу дюжую, молодецкую, - скомандовал князь, махнув рукой.
    Волхвы остервенело заколотили колотушками в барабаны. Мысяне заорали, что было мочи. Парни побежали. Стенка на стенку ударили друг против друга и начали биться. Сразу же первая группа парней с разбитыми носами вылетела из драчи. Среди них оказался Аманка. К нему подбежала подружка Вадря.
    - Ну, чего же ты, горе луковое. Драться чёли не умеешь?
    Девушка схватила комок снега и стала им прикладывать к кровоточащему носу парня.
     Выкса внимательно смотрела теперь не за полем боя, а за Аманкой и Выдрей.
    «Ну кто же так делает, - досадливо думала про себя княжна, - А-а-а! Голову-то надо запрокинуть, чтобы кровь-то не шла. Ну-у-у!  Да положи ты его. Ой, да тряпицей обтерла бы, безрукая».
     Выкса вся испереживалась, искрутилась, испрыгалась на месте. Хорошо, что мысяне были заняты зрелищем и не видели такого поведения почтенной замужней женщины.
     Парни одни за другим выбывали из кулачного боя, кто с разбитой бровью, кто с губой, а с носом, так, само собой. Некоторым даже зубы повыбивали. Народ кричал в азарте и сам был готов присоединиться к драке, но князь строго настрого приказал болярам и друзям за порядком следить, всякое буйство в корне пресекать. Здоровенный Курмиша ходил и того, кто уж сильно разошёлся тряс за шиворот тулупа, успокаивал.
    - Давай, навалися! Ну чаго как варёный! Под дых лупи! – орали в толпе.
    - Друзнее бейте! Чегозе вы! - орал шепелявый Филя, - Давай Елоска, лупи Коклуска.
   Он так разошёлся, что истёртый козий тулупчик распахнулся, шапка свалилась на бок. К разгорячённому Филину подошёл вразвалочку Курмиша.
    - Филя, ты?! – сурова заорал друзь.
    Филя испугался, присел, начал чего-то нечленораздельное произносить, пытаясь оправдаться, а сам потихоньку как уж извиваясь попытался отползти в сторону. Уж больно у Курмишы кулачищи были здоровенные. Как даст – не поздоровится.
    - Дык, я вона, тута…
    - Почему, ты не на башне? А, кто в дозоре стоять будет? – орал Курмиша.
    - Дык, пошмотреть хотша, - виновато загнусил Филя и от страха ещё больше съёжился при виде огромного кулака, которым демонстративно размахивал воин, - Вона и сыны мои Елуска да Коклуска дерутси.
    - А, за кого твой непутёвые бьётся? – спросил Куремша.
    - Дык, за Сыганку, -  бесхитростно и по наивности ответил Филя.
    - Дык, они значит против княжича, против нас боляр и дрЙзей пошли! – взревел Курмиша, - А, ты главный дозорный, как ты посмел, чтобы твой непутные сыны дралися против нас! Как смели они к простолюдинам уйти!  А, ну, белкой метнулся на своё место! Не то щас я тебе здеся нос разобью!
   У Курмиши, словно у бешеного быка глаза налились кровью, желваки заходили на скулах. Он в ярости размахивал огромными кулачищами. Филя перепугался не на шутку и стремглав, только задники подшитых валенок засверкали, помчался к воротом и проворнее белки забрался на вышку. Но Филька и оттуда продолжил смотреть за происходящим на льду Лахтоги-реки. Его острый глаз позволял видеть всё. Уж тут-то Филин дал волю чувствам и орал во всю лужёную глотку.
   - Давай Елоска, сын мой старший колоти. Давай Коклуска, сынок середний, лупи их! Давай Сыганка, бей его! В морду, в морду! Так его, так! 
  Тут Филин увидел, как Бобрёнок, сын болярина Жгона подскочил к Елоше и со всего маха заехал в челюсть, да так что пошла кровь изо рта. Видимо разбил десну.
  - У-у-у! – заорал Филин.
  На Бобрёнка наскочил Коклуша, с силой проехал кулаком по лбу, содрал кожу. Лоб соперника окрасился в красный цвет.
  - Так его! Так! Молодес! Отомштил  жа брата! – кричал с вышки главный дозорный.
   Охочая до крови Вольпина, тут как тут начала наводить свои порядки. Волховица, бегала, высматривала, иногда щупала, чтобы убедиться наверняка. Откуда только, у казалось бы немолодой бабы, взялось столько неуёмной прыти. Как заправский глашатай, комментировала она горожанам то что происходило на ледяном ристалище. Вот и теперь, для полной ясности она потрогала одному лоб, а другому бесцеремонно залезла пальцами в рот.   
  - Бобрёнок, Елошка, вас побили честно. Пошли вон!
  Драча получилась славная. Ледяная площадка вся была обляпана, похожими на кляксы, кровавыми пятнами. Среди бойцов остался Мазай с дружком Сенушой, против них стояли Шиган и Коклуша. Княжич с сотоварищем, оба крупнотелые, старались задавить соперников словно медведи. Во время боя они ловко прикрывали руками красные и мокрые от пота лица, умело отбивали удары, поэтому ничего не позволили себе разбить. Шиган и Коклуша, тощие, но вёрткие, ловко крутились, уходили от кулаков противника.
   Четвёрка парней стояли пара на пару, готовые накинуться друг на друга, как коршуны. Зоркий, весь в отца, Коклуша заметил, как Сенуша ослабил защиту, уловил подходящий момент, стрелой подлетел к противнику, и что было силы, заехал ему в глаз. Глаз вздулся синяком, из рассечённой брови красной струйкой потекла кровь.
    - Молодсина-а-а!!! – заорал с вышки Филин, - Так их! Крусы! Коклуска!!! Знай насых!!!
    Обрадованный победой сына, отец перегнулся через край, засунул два пальца в беззубый рот и попытался засвистеть. Изо рта вырвался не то свист, не то шипение. Филин, чуть не вывалился из башни.
     Но не долго ему пришлось радоваться за сына. С краю на Коклуше выпрыгнул Мазай и ударом исподтишка разбил парню нос.
      - У-у-у! - заорал с башни Филя.
      - У-у-у! – зашумели мысяне.
      Вездесущая Вольпа, тут же скомандовала:
      - Всё! Всё! Сенушка и Коклушка, как побитые пошли прочь! Остались одни на один два «воеводы» Мазай – княжий сын и Шиган – сын рыбачий. Кто кого поколотит, пусть боги решат. Сходитесь и деритесь, тоже, до первой крови.
       Жители Мысь-городка, разделённые симпатиям, за княжича и за рыбака кричали, визжали, верещали. 
       - Давай Мазайка! Не посрами княжич! - орали одни.
       - Давай Шиганка! Не уступай! – кричали другие.
       Мазай и Шиган тяжело дышали, встали друг против друга. Шиган понимал, что Мазай здоровее его и от того тяжелей и неповоротливей. Одной силой его не возьмёшь, а поэтому, действовать здесь надо умом и хитрость. Рыбак давно понял, что княжич нерасторопный и туповат, пытается, словно лесной бык-тур, задавить массой, опрокинуть, прижать к земле рогами.   
      Мазай хорошо помнил, недавнюю стычку. Воспоминания не давали покоя. Надо же, тощий, но проворный рыбак поднял его, княжеского отпрыска, на смех. Обида заволокла глаза, прогоняя разум назад.  Желание отомстить оказалось сильней, и он заревев медведем, бросился на противника, совершаю всю ту же ошибку. Юркий Шиган отскочил в сторону и, мало того, подставил княжичу подножку, и тот грузно плюхнулся на лёд. Народ загоготал словно гуси на берегу. Мазай встал, красный как рак, не то от ярости, не то от раздражения, в бешенстве заорал:
      - Бейся, Шиганка, а не бегай, как заяц!
      Он весь ощетинился, стоял, выставив перед собой большие кулаки. Голубые глаза смотрели с ненавистью, мокрые рыжие волосы слиплись на лбу. Гнев поглощал всю его сущность, и княжич уже не владел собой, готовый сокрушить всё на своём пути. Словно лесной зверь, для демонстрации своей мощи, Мазай растопырил руки, показывая какой он здоровый и сильный.
      - Биться? Ну давай битья! Биться, так биться,
      Шиганка спокойно ответил, и вдруг, неожиданно подпрыгнул и точным ударом стукнул Мазая в нос. Рыбак был парень смышлёный и понимал, чем может закончится драка с княжеским отпрыском, поэтому ударил не сильно, а так, чтобы ничего не сломать, не покалечить, лишь бы кровь пошла.
       Мазай даже не успел сообразить от такой прыти. В голове проскользнуло:
       «Проиграл!»
       Это было невыносимо обидно. Горький ком подкатил к горлу. Его вдруг зашатало, ноги сами собой подогнулись, массивное тело рухнуло на колени, а затем и вовсе распласталось, раскинув руки.
       - Уби-и-и-ли! – заорала Выкса и бросилась к сыну.
       - Убили! – верещала Выксуха и тоже побежала к лежащему брату.
      Большинство горожан неистова ликовали, искренне радовались победе простого рыбака. Мазай это слышал и было ему так нехорошо. Он, который привык всегда быть первым и на тебе. Непонятно кто его победил и уже второй раз осрамил пере всем городищем.
       Опозоренный Мазай тяжело поднялся, вытер рукавом окровавленный нос. Обидно было до слёз, но он же не какой-то там рыбак и должен держаться достойно, но это не получалось. Единственно, что он мог сделать, прошипеть на мать и сестру.
       - Чего орёте, полошенные, живой я.
       В это шипение он вложил всю свою злость, неудачу как будь то они были виноваты, а не Шиган. В сторону победителя-обидчика княжич всё-таки метнул свирепый взгляд. Оттолкнул баба и недовольный пошёл прочь. Вид его был жалок.
      - Ну, Шиганка, вот я тебе, - погрозила кулаком Выкса.
      - Ну, Шиганка, уж мы тебе,- погрозила кулаком Выксуха.
      - Ну, Шиганка, ужот-ко я тебе припомню, - затаил злобу князь Мысь.
      Победа Шигана радовала простых людей. Он стал для них героем. Народ окружил его со всех сторон. Каждый хотел подойти, дотронуться, потрепать паренька по плечу, похлопать по спине, тем самым выразить своё почтение и уважение. Малые ребятишки, особенно Елманка и Еласька повисли гроздями на тощей, но широкоплечей фигуре победителя.
       Скромный Шиган, привыкший к лесу и одиночеству, тяготился такому повышенному вниманию к себе, стеснялся, краснел, поэтому постарался поскорей уйти, еле протиснулся сквозь толпу. Подошёл к Лапушке. Девушка держала тулуп и шапку. Помогла одеться. Они опять молча смотрели друг на друга. Во взгляде было море тепла и любви.
       Злой Мазай стоял в окружении таких же побитых товарищей. Они тяжело дышали утирали разбитые лица и злобно посматривали в сторон ликующих. Даже девки-подружки убежали от проигравших, прыгали, хлопали в ладоши, а потом встали хороводом вокруг чучела Комоедицы и запели:
       - Широкорожая Комоедица,
         Ой, да не спи, как медведица.
         Мы тобою хвалимся,
         Сытно объедаемся.
         С горочки катаемся,
         Ой, да собою любуемся…
       Под весёлые песни и пляски парни побратались, забыли про свои синяки и ссадины, да выбитые зубы и вовсю со своими подружками, веселились. Одно княжеское семейство не как не мирилось с нанесённым им оскорблением каким-то простым рыбаком-оборванцем, стояло в стороне смотрело и куксилось.
      Вольпина шипела в ухо Каремеге:
      - Видишь, старый пень, снова новая свара в Мысь-граде назревает. Этим мы с тобой должны воспользоваться.
      - Угу, - угукнул волхв и съёжился, прячась в свою лохматую шкуру, надвигая на голову медвежью клыкастую пасть.
     «Надоела ты мне, баба, - мучительно думал Каремега, - Ой как надоела».
      Он ничего не говорил, но его глаза выражали его мысли. Хитрая вещунья поняла, но скандалить не стала перед всеми. 
      - А, ну тебя! Всё мне одной делать приходится.
      Вольпа, махнула рукой, схватила барабан и остервенело заколотила в него колотушкой, завывая очередной призыв к ритуальному хороводу.
      - Здравствуй, здравствуй Весна-красна!
         Прощай Зима-Зимушка.
         До свидания Комоедица!
         Здравствуй Солнце Красное,
         Тепло долгожданное…
       Волховица, пела хвалу Весне, прощалась с Зимой. Мысяне активно подпевали, вздымали руки к небу. А затем появился князь с факелом в руках. Важно подошёл к костровищу.
       - Прощай, прощай, Комоедица – трижды слаженно хором прокричали мысяне.
       Мысь поджёг костёр, он вспыхнул. Все радостно закричали и ещё веселее забегали вокруг. Костёр горел, народ возбуждённо шумел.
     - Жарко, да ладно горит! К добру.
     Как тяжело и невыносимо было смотреть на это Выксухе. Её, как и брата терзала обида, но это была обида неразделённой любви. Ведь завтра отправляется она в Гордей-город. Надо было торопиться, пока лёд на реке не вздыбился, а то наступит весенняя распутица, тогда и вовсе никуда не выберешься из дремучего леса. Как острым ножом по сердцу была эта свадьба девке. Она уже заранее возненавидела своего будущего мужа Первушу, хотя сама его ни разу не видела. И Лапушку она тоже ненавидела. Ведь это она, негодная, Шигана отняла.
   - Чтобы вся нечистая сила пришла и забрала тебя, - девушка зло ворчала себе под нос. 
   Выксухе хотелось плакать, убежать, куда глаза глядят, лишь бы не видеть, как Шиган с Лапушкой милуются. Но рядом стояла мать и постоянно одёргивала дочь.
   Мысяне несколькими кругами водили хоровод вокруг пылающего костра, громко и дружно распевали.
   - Гори, гори ясно,
     Чтобы не погасло,
     Ярче давай,
     Жарче поддавай.
     Зимушку гони,
     К нам Весну зови.
  Прогорев, костёр стал маленьким и тогда парни и девки, взявшись за руки, разбежавшись с хохотом стали прыгать через огонь, по традиции веря, что языки пламени очищают от всякой скверны, при этом приговаривали.
   - Ой, Огонь ты батюшка,
     Нас от хвори сохрани,
     Да от лиха сбереги,
     Дай нам силушки,
     Дай здоровьюшка.
   Шиган с Лапушкой прыгали, смеялись, а Выксуха смотрела на них и злилась. Аманка с Вадрей тоже скакали, хахотали, обнимались. Выкса, гладя на них с завистью вздыхала, при этом поглядывая в сторону раскрасневшегося мужа с безразличным выражением лица. Жена давно поняла, что он мечтает о большой кружке медовухи.
    - Э-э-х! – безнадёжно махнула рукой Выкса и тут же тяжело вздохнула, - О-хо-хо.
    Женщина жадно глядела на весёлых Аманку с Вадрей. Вот бы ей сейчас поплясать, да повеселиться, до с милым дружком помиловаться, а тут, смотреть тошно… Хоть и княжна, так тоже живой человек. Разве устоишь, глядя на такое празднование, а нельзя, обычаи соблюдать надо. Если обычаи нарушишь, боги обидятся. А боги ух какие злопамятные. Нашлют не весть какой заразы. Поэтому стой чинно и мучайся, когда это всё закончится.
    Костёр прогорел, на сером растопленном снегу остались дымящие головешки и чёрные угли. Каждый мысянин взял, кто горсть пепла, кто головешку, кто угольки и по очереди подходили к большой полынье и кидали в воду, приговаривая:
    - Пепел костра, уноси река.
      Плывите грусти, печали,
      Да в дальние края,
      Да в чужие берега.
      Дай нам в замен радости
      Счастьица, да достаточка.
     Это мы возьмём всё без остаточка.
    Наступил очень важный момент всеобщего сватания. Мысяне и так знали, какие новые семейные пары образуются, но по древнему обычаю «белок» надо было разрешение у всего общества спросить, а самое главное у князя. Парни и девушки держась за руки и давшие согласие на брак подходили, кланялись миру, а затем князю.
     - Ой, ты князюшко,
        Наш ты батюшко,
        Ты жаниться разреши,
        На семью благослови…
     Князь стоял, возлагал свою руку на головы женихов и невест, а их было не мало. Народ стоял за князем, радовался, тому что скоро образуются новые семьи, народятся дети, значит не иссякнет род белок, будет жить в лесу.
    Когда подошли Шиган и Лапушка, поклонились. Князь задержал руку. Ему не хотелось давать благословение этой паре. Стоящие рядом Вольпа и Каремега молча с любопытством наблюдали и ждали нового скандала. Не дай князь благословения, семья будет проклята, несчастья ждут такую семью, род начнёт вянуть. Мысь скосил взгляд на мысян. Жители и так были недовольны князем за его предвзятое отношение к сироте. Мысь спиной почуял недоброжелательные взгляды племени и во избежание смуты возложил руку на голову Шигану, а затем Лапушке.
     - Ну вот, празднику Красная горка сыграем свадебку.
     Вальпа и Каремега застучали колотушкой в бубен и запели хвалебные песню богам жизни и плодородия Нарову и его жене Нарове. Песню подхватили мысяне и чинно двинулись в город. Праздник Комоедицы закончился.

Часть вторая

I

С каждым днём солнце грело теплей и теплей, живительными, ласковыми лучами проникало сквозь дремучую густую чащу, припекало на полянах и лужайках, растапливало в глубоких сугробах первые проплешины, заставляя на них расцветать вестников Весны - подснежники.
    Снег, таял всё быстрее, от тепла испарялся, превращался во влагу. Влаги становилось много. Она скапливалась водой и не удержавшись, зажурчала ручьями, светлыми, чистыми. Ручейки весело побежали по склонам, собирались в потоки, понеслись по лесным оврагам и рытвинам в низину к реке, заставляя набухать с каждым разом сильнее и сильнее сковывающий её лёд.
     Злой Кощей безысходно смотрел как постепенно гибнет дело его костляво-ледяных рук, но уже ничего поделать не мог и отчаявшись, страшно скрипел зубами. Он злился, иногда опять колдовал, заставляя на некоторое время костенеть всё вокруг, но тепло брало своё и злыдню ничего не оставалось, как только спрятаться в своём подземном царстве до следующих холодов.
     Тепло заставило в деревьях пробудиться соку жизни. Набухли почки, готовые лопнуть и высунут зелёные язычки листочков. Верба не стала ждать, когда все деревья проснуться и первая распушилась. Птицы радостно зачирикали. Зверушки забегали. Весна!
     Матушка-природа словно мастерица пряла из снежной кудели синенькие ниточки-ручейки, из них проворно плела водяное полотно, творила непознаваемое чудо жизни.
     Лёд на Лохтоге-реке и озере Водогать разбух, окрасился в серо-синий цвет.  Однажды, когда Бог Юмо, ярко сверкая своим золотым обличаем приласкал землю, лёд надломился, с грохотом треснул, разъединился и всей своей мощью двинулся вниз. Массивы льдин, ожили, зашевелились, стали наползать друг на друга, царапаясь цеплялись за берег, будто когтями отрывали куски почвы, иногда вместе с деревьями и кустами, медленно, величаво поплыли по течению.       
     Мысяне, услышав грохот, гурьбой вывалили из городища, столпившись на крутом берегу, радостно прыгали, махали руками.  затем дружно запели:
     - Ой Весна-красна,
       Славься Солнышко!
       Славься, славься
       Мать наша, Лохтога-река,
       Ой, крутые берега!
       Просыпайся, пробуждайся,
       Уноси ледок, на другой бережок…
    В толпе незаметно появились волхвы Вольпина и Каремега. Исподтишка, как всегда, перетянули инициативу на себя и стали командовать неорганизованной толпой, застучали колотушками в барабаны и закружились в магическом танце.
     - У-тя! У-тя!
       Во-тя! Во-тя!
       Пошёл лёл!
       Плыви лёд!
       Уходи прочь!
       Уплывай в ночь!
       Здравствуй Весна!
       Здравствуй Красна!
       У-тя! Во-тя!
    Верили мысяне все четыре времени года такие же живые, как птицы, рыбы, звери и люди, а, следовательно, как всё живое рождаются и умирают. Вот и сейчас умерла Зима, родилась Весна. Радуются мысяне. Всё идёт, как положено, своим упорядоченным ходом.
     Взялись всем родом дружно за руки и пошли кругом, словно солнце, дружно единым хороводом.
     - Восславим же всемогущих богов! - кричала Вольпа.
     - Восславим богов! - поддакивал Каремега.
     - Восславим! – вторило племя.
     Устроили мысяне тут же праздник, вселились от души.  Только не весело было Лапушке. Не пришёл на праздник её Шиган. Хоть и не показывала девушка свою печаль, но глаза были грустными и этим выдавали её настроение. Однако не ускользнула тоска в девичьих глазах от острого и проницательного взгляда волховици. Всё-то замечает глазастая Вольпина.
   «Не порядок, - зло подумала она, - Не радуется. Сразу видно, не наша она, не мысянка. Ой накличет она беду. Надо с девкой что-то делать. Уж не её ли богам отдать на заклание? Пусть всемогущие сами с ней разбираются».
   Веселился народ, хороводы водил, песни пел. Потом пошла молодёжь игры играть. Только Лапушка не пошла, не хотелось ей без милого дружка веселиться. Стояла девушка на юру, смотрела и грустно улыбалась.
   - А, чевой-то Лапушка, вроде как и не весла? – поинтересовался Мазай, при этом обнимал, да щипал круглощёкую и рябую словно перепелиное яичко Томшу.
   - Дык сохнет её сердечко по мил дружку Шиганке, - смеялась Томша, - Не пришёл Шиганка. 
   - А, чаво не пришёл-то? – хлопал глупыми глазами Алманка.
   - Ой, ну и дурень же ты у меня, - сокрушалась Вадря, - Распутица кругом, - и постучала кулаком по лбу парня, - А, как же в распутицу до Мысь-града добраться?
   - А-а! Понял я, - сообразил наконец Аманка.
   - Какой ты у меня догадливый, - съехидничала Вадря.
   - И чего она нашла в этом рыбаке? – презрительно сказал Мазай.
   - Сердцу не прикажешь! – смеялась Томша, нехотя отбиваясь от княжеского отпрыска.
    - Дык Мазайка сам на енту Лапушку заглядываетси, - громко хохотала Вадря при этом что есть силы держала тощего Аманку, чтобы на других девок не засматривался.
    - Ты, энто, Аманка, угомони манеько свою Вадрю, больно на язык востра, - обиделся Мазай, и злобно добавил, - А не то я её сам…, - и помахал в сторону девки кулаком.
    - Это чего, мне чёли? Да я тебя сама! Не посмотрю, что ты княжич! -  Вадря оттолкнула от себя жениха, и словно разъярённая росомаха попёрла на обидчика.
    - Ты это…, того…, - попятился назад испугавшийся Мазай, забыв про конопатую Томшу.
    - А, ты чаво тута машешь-то! Видали таких махальшиков! – подбоченившись не унималась Вадря.
     - Да ну тебя, ненормальная какая-то…, - отмахнулся от настырной девки парень.
    Трусоватый Мазай посчитал, что лучше не стоит связываться с Вадрей. Он ей потом отомстит, когда станет князем.
     - Тота же! – довольная Вадря деловито сделала вид, что отряхивает руки, ведь она отстояла свою правоту, повернулась к жениху, - Чаво зенками хлопашь? Пошли отсель в избу.
     Алманка полный покорности поплёлся за грозной подружкой.
     - Вот так вас мужиков и надо-ть в ежовых рукавицах держать! – смеялась рябая Томша.
    И этот случай не ускользнул от всевидящей и всё слышащей ведуньи. Что есть силы побежала она в припрыжку к княжеской избе. Там она во всю шушукалась с княжной. Князь, глотнув хмельного мёду выводя храпом замысловатые рулады.
   - Вона, видала княгинюшка, что в племени-то деется. Мысяне веселятся, а ента, приблудная не рада. Хоть виду не подаёт, а глаза-то печальныя. И это когда богов хвалить надо! Претят ей наши обычаи. Накличет она на племя беду. Ой накличет, ой накличет, - кликушествовала колдунья.
   - Ай, ай, - сокрушалась Выкса, - Чё делать, чё делат?
   Заскрипела дверь, в сенях послышались шаги. Это в избу вошёл рассерженный Мазай.   Он зашёл в горницу и невольно подслушал женский разговор.
   - Да полно вам, - решил княжич заступиться за Лапушку и показать, что он уже взрослый муж, а не отрок несмышлённый, - Шиганку она ждала, а он из-за распутицы не пришёл. Вот и грустная. А вы тут раскудахталися, как тетёрки на токовище.
   - Ой не гоже, отроку во взрослые разговоры встревать, - осуждающе закачала головой Вольпа, ставя на место Мазая, - Куда мир катится. Яйцо матку-птицу учить надумало.
   - Ты чавой-то тута делаешь? – грозно окрикнула на сына мать, - Кто тебе велел во взрослые разговоры лезть? Воли много взял? Ты ещё не князь! Отец твой жив. А я ещё мужняя жена – княгиня! Вон пошёл!
   - Да ладно. Я ничего, - осёкся Мазай и быстро вышел вон.
   - Вот посмотри княгинюшка, что делается-то. Совсем младшие старших не почитают, вельми дерзостные речи ведут, спорят беспричинно, - охала Вольпина, нарочно нагнетая обстановку.
   - Ой, ой! – качала головой Выкса, - А, делать-то чего?
   - Жертву богам надо принести, а не то порвётся кудель времени, настанет великая беда. А все беды от этих пришлых. Ты посмотри, что девка эта Лапушка не весть откуда взялась, да и дед её, Тихомир, не мысьего роду-племени, - клонила своё злобная ворожея.
    - Ой, надо, надо. Да только как на эту жертву племя уговорить? – вздыхала Выкса.
    - А я тебе, княгинюшка в этом деле пособлю. Ты только меня во всём слушай, - вкрадчивым голосом, словно змея влезала в душу женщины колдунья.
    Выкса, одурманенная сладкими речами, со всем соглашалась и шла на поводу, сидела причитала, покачиваясь из стороны в сторону.
     - Ой пособи, пособи. А я уж в долгу не остануся, уж я-то награжу, ой награжу. Ой племя-то надо спасать. Ой спасать. Ой и маво Мазайку спасать от этой девки Лапушки надобно-ть. Совсем парень башку потерял. Одурманила его ента девка. Уж не колдунья ли она? Ой потерял буйну головушку, ой потерял. Надо-ть девку богам отдать. Пусть они сами там с ней разбираются, хороша она, аль плоха, это не нам простым смертным решать.
   - Вот и я говорю. Не наше это дело, а божие, - поддакивала Вольпина.
   Довольная вещунья радовалась в душе. Пошло дело, как лёд на Лохтоге-реке сдвинулось. А уж если лёд тронулся, то остановить его уже не возможно. Так и с человечьей жертвой дело помаленьку, да потихоньку пошло, а уж если пошло, так и не остановится вовсе, как снежный ком с горы.

II

   Наступило время половодья, пришёл березень-протальник, или как его называли мысяне: «Уводьшор». Сладким соком заплакали белые берёзки, расцвели на них серёжки, набухли почки-бруньки. Молодая девочка-Весна уверенно росла и крепла, с каждым днём превращаясь в девушку-красавицу, цветистую весёлую, птичьими песнями многоголосую. Седые туманы как всегда вызвались пособить Весне окончательно расправиться со служками умершей Зимы. Они, лохматыми серыми чудищами, расползались по низинам, по руслу Лахтоги-реки и по озеру Водогать, съедали остатки спрятавшегося снега и льда. Весенняя мутная вода протекла, промылась, успокоилась, стала чистая, устоявшаяся. За красовались зеленовато-бурые берега, а на них расцвела маленькими ярко-жёлтыми цветочками муконосица или мать-и-мачеха.
    Ворожея Вольпина, а также бабы-лекарихи бродили по склонам оврагов и оползней собирали лечебную травку, рвали берёзовые бруньки чтобы потом сварить зелье, приготовить настои и примочки, Этими снадобьями изгоняли из тела всякую хворь, заживляли раны. Ребятня подставляла под капли берёзового сока посудину, с удовольствием пила сладкие берёзовые слёзки. Плакали берёзы, веселился народ. Изголодавшийся люд выковыривал в оттаявшей земле худосочные корешки. Все соскучились по растительной еде, отощали, словно вылезшие после зимней спячки медведи, а потому радовались тёплому солнышку, возродившейся былинке, прилетевшей пташке или букашке. Что находили, непременно запихивали в рот и жевали, жевали, жевали.
    Отшельник Шиганка собирался в путь-дорогу. Обещал он своей ненаглядной Лапушке, что придёт, когда стают снега, река унесёт лёд, освободится от пут, которыми сковывал её злой Кащей. Говорил, когда успокоится вода, освободится, тогда на лодке он и приплывёт. Плыть то здесь нет ничего. Лахтога-река огибает большой холм, где стоит кузница дядьки Ойку, а за холмом, там, где река делает ещё раз крутой поворот, на высоком кукуе построили мысяне Мысь-городок. А если уж совсем вниз плыть, то попадёшь прямо к моховлянам в Гордей-град. Конечно, по прямой, через лес добираться-то оно быстрее будет. Только вот мало ли какая нечистая сила водится в дремучем лесу. Лесной тропой ходит Шиган только зимой на снегоступах, а когда река открыта, то чего ж не воспользоваться водной дорогой, тем более быстра и легка его долблёнка.
   Вытащил Шиган колданку – полу выдолбленную лодку, подлатал, подсмолил, спустил на воду, собрал незамысловатый гостинец и отправился в путь-дорогу.
   Перво-наперво решил отшельник навестить кузнеца Ойко, такого же нелюдимого, как и он. Бойко орудуя веслом, рыбак обогнул обрывистый берег холма. Вот уж кузня видна. Незамысловатая хижина о четырёх столбах, покрытая дранкой-крышей стоит на самом юру, открытая всем ветрам, чтобы гарь да жар выдувало, огонь раздувало. Крыша кузни чёрная, прокопчённая дымом, ползущим от печки-плавильни во все стороны. Далеко, в тишине разносятся вдоль речного русла удары молота по железу. Кипит работа в руках Ойко-медведя.
   - Ого-го! Дядька Ойко! – закричал парень, направляя колданку к берегу.
   Где там! За работой не слышит кузнец. Колдует над своим железом. Не даром мысяне побаивались кузнеца. Одним словом – Паиой – колдун. Даже Вольпина с Каремегой не совались в кузницу, близко не подходили. Знали, суров нравом Ойку. Пришибить может и разбираться не станет, потому что никакие заклятья его не берут, а уж после того как семья от чёрного мора померла, так этот «медведь» совсем одичал. Никого не боится, никого в честь не ставит, ни волхвов, ни самого князя, тем более княжеских дрУзей и боляр. Вот и боялись кузнеца, ходили к нему лишь по надобности, а он и вовсе не тяготился своим одиночеством. Даже на праздниках в городке появлялся редко.
   Вытащил Шиган лодку на берег, взвалил котомку на плечи и пошагал вверх в гору. Подошёл к кузне. Там во всю кипела работа. Как всегда, обнажённый по пояс, в фартуке из бычьей кожи, с перехваченными длинными рыжими волосами сплетённым ремешком, Ойку что есть силы ударял по раскалённому металлу, плющил его в нужную форму.  Сколько раз видел Шиган дядьку-кузнеца за работой, не мог нагляделся как ловко он управляется с молотом, как легко подчиняется ему металл, как лепится, превращаясь из красного раскалённого куска то нож, то топор, то наконечник копья.
  - Настоящий Паиой, - дивился Шиган.
Паренёк ждал, когда дядька закончит работу. Наконец кузнец опустил выкованный топор в кадушку с водой. Поднялся белый пар и по кузнице разнеслось шипение.
   - Здорово дядька Ойко! – крикнул Шиган.
   Кузнец повернулся на голос.
   - О! Шиган! Здоров будь! Как я рад тебя видеть! – кузнец заулыбался во весь рот на редкость здоровыми белыми зубами сквозь густую рыжую бороду, растущую от самых глаз, а те голубыми лужицами по-доброму засветились. Растопырил Ойку мощные ручищи и сгрёб будто клешнями в объятьях парня, - Пойдём в хижину. Там ладком да рядком поговорим, баньку истопим.
   Свою хижину - корку разместил кузнец умело. Спрятал под холмом, чтобы ветер не дул, огородил высоким тыном, чтобы зверь, аль непрошенный гость не лез, а у чистого ручья баньку смастерил.
   По-чёрному, жарко натопил баньку кузнец. Разложил Шигана на кутнике, исправно охаживал берёзовым веничком, все-то до единой косточки перебрал, растёр, намыл, напарил гостя. Как всегда, для пущей надёжности призывал в помощники Мунча-банника, да приговаривал:
   - Словно с гуся вода, прочь хвороба, вся худоба!
   Шиган красный как рак лежал и покрякивал.
   - Ой хорошо! Словно народился вновь! Ты, оказывается, дядька ещё и лекарь. Давно я так в баньке не парился. С того самого дня, когда по зиме у тебя побывал.
   Потом два распаренных тела высочили из баньки, и что есть мочи прыгнули в ледяной ручей, аж дух перехватило, несколько раз окунулись и назад, бегом, да опять за веничек, да с горячим парком.
   - Ух! Хорошо!
   Сидели кузнец и рыбак распаренные, расслабленные, попивали медок, до неторопливо вели беседу.
   - Наслышан, наслышан. К празднику Купавы женится надумал. Это хорошо. А то какой же муж без жены. Так уж в мире предусмотрено и богами велено, каждой живой душе надобно продолжить свой род. Это я бобылём живу.
   - Чего ж не женишься то, дядька Ойко? – наивно спросил Шиган. 
   - Так какая же девка или вдовица за меня пойдёт? Слыхал какая молва про меня идёт. Что с самим Рахкоем да Паркелем дружбу вожу. Ворса – леший, да Вумурт –водяной в гости захаживают. Ну и нравом я шибко крут, тяжёлый, словно моя наковальня, - оправдывался кузнец, Нет уж, лучше моей покойной Южки никого не найти. Она одна умудрялась меня утихомирить, - как-то печально улыбнулся Ойку.
   - Вот уж, дядька, я и не замечал, что ты нравом крут. Для меня, так нет добрее и лучше на всём белом свете, тебя, да ещё деда Тихомира, ребятишек Елманки с Еласькой, да милой Лапушки. А то что нечистая сила к тебе в гости ходят, неужто правда? Или врут люди? – выпучив от удивления глаза спросил парень.
  - Ты то сам, как разумеешь? – прищурил хитро глаза Ойку.
  - Мне кажется, что врут, - Шиган вопросительно глядел в глаза дядьке.
  - Мне тоже так кажется, - схитрил кузнец и быстро перевёл разговор в другое русло, - Вижу подарил мою утицу-оберег своей ненаглядно. Но я тебя не осуждаю. Правильно сделал. Я бы тоже так поступи. Ведь ты это по большой любви сделал. А любовь она у всех в чести, и у богов, и у людей, и даже у зверья лютого. Вон, как волчица с волком ласкаются. Верные звери. Пара они создают на всю волчью жизнь. Ничего, я тебе другой знак подарю, наш, мужицкий. Вот смотри, олешек.
   Кузнец встал, достал берестяную коробушку, порылся в своих закромах, вытащил выкованный на тоненькой цепочке оберег и повесил на шею рыбаку, зашептал заклинание берегиням:
   - Пусть они тебя хранят,
     От силы лихой,
     От молвы срамной,
     От хвори, от сглаза,
     От всякой заразы.
     От зверя, от грома,
     От любого погрома…
    - Спаси да храни боги тебя дядька, за доброту твою. Я тебе тоже гостинец привёз, рыбки сушёной, - Шиган достал из котомки связку рыбы.
   Поблагодарил кузнец за рыбу, опять порылся у себя в коробочке и протянул ещё парню подарочек:
    - Вот тебе мил человек два колечка. Одно колечко, которое побольше носи сам, другое – поменьше, одень своей ненаглядной Лапушке. Этим самым ещё сильнее скрепите свою любовь. Вы ещё только обмолвились пожениться. От этого считаетесь помолвленными. Дали друг-другу обещание, да не просто друг-другу, а перед князем, всем честнЫм миром. Перед вервью вы пока жених да невеста. Помолвленные носят колечки на безымянном пальце левой руки, а как только поженитесь, уже станете мужем и женой, как бы по-новому в нашем мире народитесь, поэтому переоденьте колечки на безымянный правый палец, и тогда ни какая злая сила вас не возьмёт. Колечки-то заговорённые. Но помни, как только колечко с руки упадёт, да ещё хуже попадёт в чужие, недобрые руки, заклятие может потеряет волшебную силу. Беда придёт, лихо принесёт, а чтобы такого не было, береги колечки.
     - Ой, чего-то страшно, дядька! – искренне испугался парень.
     - Да, полно, тебе ли, молодцу-храбрецу, боятся?! – подбодрил кузнец и как отец родной, похлопал Шигана по плечу, - Ты у меня вон какой смелый, один в лесу живёшь, никого не боишься. Ты верь, всё у тебя получится.
     - Хорошо бы, - произнёс как-то не совсем уверенно рыбак, но вера в то, что сам Ойку обладает силой чародея внушала уверенность и успокаивала.
     - А для этого ещё тебе от меня подарок. Живёшь ты один в таёжине. Много всякого зверья бегает, да лихого люду ходит. Мало ли что.  Вот тебе нож, - кузнец протянул парню длинный и острый клинок на костяной белой ручке.
     При виде такого подарка у Шигана заблестели глаза. Он даже дара речи лишился лишь обнял кузнеца, словно отца родного.
     Кузнец и рыбак ещё долго сидели, говорили, за темно спать улеглись, а рано утречком, как только забелел день пустил Шиган колданку, бойко замахал веслом в сторону Мысь-городка. Течение реки помогало долблёнке быстро бежать по рябым волнам. Кузнец Ойку стоял на высоком берегу и махал вслед уплывающей лодке, пока она не скрылась за поворотом.
   Поднапрягся рыбак, налёг посильней на вёсла. Уж так хотелось свою ненаглядную суженую увидеть. Вон уже и беличий кукуй видно.
   На городской вышке стоял в дозоре глазастый Филин. Он ещё с самого изгиба реки заметил одинокий чёлн.
   - Кого это несёт? – Филя впился острыми глазами вдаль, для верности сощурился, присмотрелся, - Да это зе Сыганка плывёт! Сыгвнка! Сыганка! – заорал шепелявый дозорный.
   Вывалили мысяне гурьбой за ворота, встречали Шигана как родного, радовались, а больше всех радовалась Лапушка, вокруг прыгали Елманка с Еласькой, сзади плёлся дед Тихомир.
   Почтительно поклонился всему миру рыбак. Поклонился князю Мысю и княгине Выксе, преподнёс подарки, шкурки звериные с красиво переливающимся мехом. Довольный князь, довольна княжна. Только Мазай негодуя, сощурив глаза даже не смотрел на бедного парня. После того, как победил рыбак княжеского отпрыска, лютой ненавистью возненавидел рыбака княжич. Заклятым врагом стал для него бедный парень.
   «Вона, явился не запылился, принесла нелёгкая. Нужен ты больно здесь. – страшные мысли одолевали княжича, - Подожди, вот только я стану князем, ужо-тко я тебе покажу где раки зимуют. Ты у меня больше никогда в Мысь-граде не покажешься, а если и покажешься, то я тебя убью».
    Зло совсем овладело княжеским отпрыском. Он стоял, сжимал до боли в пальцах рукоятку кинжала на поясе еле себя сдерживая, чтобы не набросится на ни в чего неподозревающего парня и не перерезать ему горло.

III

     Зачастил Шиган в гости к деду Тихомиру, а более всего ему хотелось видеть свою ненаглядную Лапушку. Да и девушка при виде своего суженого расцветала, словно лесной цветочек.
     - «Вот уж истинно Весна-красна пришла, любовь принесла. Вон, что великая богиня-берегиня Лада делает. Не зря она с Родом породила всё сущее», - ухмыляясь в седой ус, по-доброму размышлял старик Тихомир.
     По приезду в очередной раз, перед всем честным народом взял Шиган Лапушку за руку.
     - Добрые мысяне, я Шиган, сын рыбака Катая и его жены Шомки, перед всей нашей мысьей вервью ещё раз подтверждаю, что беру в невесты Лапушку, сироту, наречённую внучку Тихомирову и связую наш уговор колечками. Отныне обязуюсь беречь её пуще глазу и жить с ней столько, сколько на миру отпущено и пока бог смерти Киямат не разлучит нас.
      Принародно достал Шиган кольца и надел на пальчик Лапушке заговорённое колечко.
       - Носи невеста моя наречённая. Теперь такое же колечко надень на мою руку.
       Затем подал своё колечко девушке. Лапушка с честью приняла и произнесла.
        - Я, внучка, наречённая деда Тихомира, перед всем миром обещаю, любить своего жениха Шигана. Стану в скорости ему верной женой. Буду жить с ним и в горе, и в радости, идти за своим мужем туда, куда судьба поведёт. Никогда, никогда я не оставлю своего Шигана.
         Надела Лапушка Шигану на палец колечко и принародно поцеловала.
    Остались довольны мысяне. Старики приговаривали.
     - Всё правильно сделали. По старине, по обычаю. Молодцы. Не как звери дикие сошлись, да в тихую жить стали, а с согласия всего мира честнОго. Одобряем выбор!
     - Одобряем!
     - Живите детки, всем на радость, плодитесь и умножайте наш род мысий.
     - К Купале свадебку мирком, да ладком сыграем.
     - Учитесь непутёвые, как жить, то надо, обычаи почитать, старших уважать, - посмотрели старейшины с укором на молодого княжича и его сотоварищей, стоявших поодаль и нагло зубоскаливших.
     От такого осуждающего взгляда Мазая всего передёрнуло. Он ещё с большей лютой неприязнью возненавидел Шигана. Укрепилась эта злоба к несчастному рыбаку, как к наипервейшему врагу во всём бренном мире.
     Дома, в стариковской избушке рассказал Шиган Лапушке про обручальные кольца.
     - Лапушка, Ладушка мая ненаглядная. Эти колечки не простые, а заговорённые. Выковал их для нас специально кузнец дядька Ойко. Он повелел строго на строго носить и не терять – иначе прокрадётся беда, а она, как известно не приходит одна и если пришла, так отворяй ворота. Пуще глазу береги Лапушка колечко.
     Лапушка прижалась к Шиганкиной груди.
     - Страшно мне.
     - Не бойся, Ладушка моя. Я тоже с начала испугался, но добрый дядька уверил меня. Всё будет хорошо. Ты мне веришь?
     Шиганка посмотрел своими голубыми глазами в карие очи суженой.
      - Верю, - прошептала Лапушка, - Буду носить колечки всегда, для верности прикрыв левой ладошкой.
    Тихо в избушке-землянке, мирно в очаге потрескивал огонь. Струился сизый дымок вверх, к потолку, там клубился, перемазывая чёрной сажей деревянные балки и медленно выползал через входную дверь. Пляшущие блики выхватывали в темноте сосредоточенные лица Елманки с Еласькой, Шигана и тесно к нему прижавшейся Лапушки. Все внимательно слушали. Очередную историю рассказывал дед Тихомир.
    - Мы, мысяне, верим, всё-то в нашем мире живёт и умирает. Вот жила была Зима-белена, а таперяча померла, народилася Весна-красна. И она скоро умрёт и придёт Лето-красное. Проживёт Лето, умрёт, народится Осень-плаксуха, тоже помрёт, а там снова Зимушка-Зима родится.
     - Так, дедушка, Зима, Весна, Лето, да Осень каждый раз родятся и умирают, как всё живое? - искренне удивлялся Елманка.
      - Экое ты чадушко неразумное. Да! Они каждый раз нарождаются и умирают.
      - Как мы, мысяне? – переспросила Еласька.
    - Ну так я о том и говорю, - закивал дед, - Оне ж помирают, а потом народятся и к нам людям снова возвертаются. Так и люди могут рождаться, умирать и снова возвращаются на землю.
    - А сколько раз-то, дедушка? – спросил любопытный мальчонка.
    - Чаво, сколько? – не понял старик.
    - Ну, это …, родятся и помирают? – не унимался Еласька.
    - А-а, это, - дошло до старика, - Так семь разков.
    - А почему семь? – переспросил любознательный мальчик.
    - Тык семь же, число волшебное. Вот сам подумай. Чтобы что-то сделать, надо семь раз подумать, семь раз померять. Волхвы говорят, что на небе семь главных звёздочек. Посмотри на радугу. На ней семь цветов.
     - Это ж какие? – не унимался до всего охочий мальчёнка.
     - Да ты сам вспоминай, - интриговал рассказчик.
     - Я знаю дедушка, смеялась Лапушка, - Это красный, оранжевый, жёлтый, голубой, синий, да фиолетовый.
      - Молодец. Наблюдательная, - похвалил Тихомир и продолжал повствование, - Ещё про число семь говорят, что у умного: «Семь пядей во лбу». И на голове семь дырок.
   - Как это семь дырок? – опять удивился Еласька.
   - Ты сам посчитай, - лукаво ухмылялся старик, как бы предлагая продолжить незатейливую игру.
   - Рот, - начал считать мальчик.
   - Два глаза, - подсказала Елманка.
   - Два уха, - включились в необычную игру Шиган и Лапушка.
   - И нос! – Еласька ухватился рукой за нос, - Шесть дедушка, не семь.
   - Ну ты считаешь? В носу-то сколько дырок-то? – иронизировал дедушка.
   - Две, дедушка, - радостно закричала Елманка тому что догадалась, - Того семь дырочек, дедушка, семь!
   - Ну, а ты чего, голова, два уха, не догадался? -  Шиган потрепал Елаську по нечёсаным вихрам.
   Еласька смутился и покраснел. Ему было стыдно, что не он первым догадался, а сестра. Стало обидно и завидно от такого нелепого проигрыша. От досады мальчишка чуть не расплакался, и чтобы никто не видел его поражения, отодвинулся от огня. Дед Тихомир заметил обиду паренька, но ничего не сказал, а ехидно подумал:
   «Вот так тебе пострел, а то больно шустёр. Впредь, думай лучше».
  - Деда-а? А почему всё-таки семь-то? - теперь уже любопытствовала Елманка.
  - Волхвы так говорят. Им виднее. Только на седьмой раз человек превращается в рыбу, - ответил старик.
  - Как это? – не вытерпел и вылез из темноты Еласька, от удивления вытаращив синие глаза. От недавнего нелепого поражения ни осталось и следа. 
  - А так. Душа из тела уходит на всегда, на небо, а тело становится рыбой.
  - Чегой-то я дедушка никак не вразумлю, - почесал затылок любопытный паренёк.
  - Так ведь в результате своей последней смерти люди теряют свою телесную скорлупу. Вот как ты орех взял расколол. Скорлупу выкинул, а сам орех достал, да и съел. Так и человек. Так захотели боги, а почему они так захотели, только им одним ведомо, потому что их пути неисповедимы, - рассуждал старик.
  - Чего, чего, дедушка? Не…, не…, испо-по-ве-не-едимы? -  Еласька с трудом произнёс незнакомое ему слово.
  - Значит непонятные, нам людям, - засмеялась Лапушка.
  Паренёк снова засмущался и хотел спрятаться в темноту. Девушка ободряюще обняла мальчика.
   - Многому ещё тебе надо научиться, ты только нос не вешай, а всегда держи по ветру, да дедушку слушай. Он у нас мудрый, -  похлопал по плечу отрока Шиган.
   Но любознательный мальчишка никак не успокаивался и продолжал задавать вопросы.
   - Дедушка, объясни мне, почему в рыбу человек превращается?
   - Рыба живёт в глубоких реках, куда человеку дорога заказана. На дне глубоких омутов прячут боги и духи богатства различные, различные каменья самоцветные, товары редкие. Их рыбы стерегут. Обладает рыба силой волшебною, может желания осуществлять. Помогает рыба богам да духам. Вот богам слуги и нужны. Они людей у седьмого круга жизни в рыб и превращают.
   - Вот оно что, - почесал Еласька затылок.
   Дед Тихомир, тем временем, продолжал любомудрствовать, да так, что не замечал, что детям совсем стало не понятно.
   -  Мир живых и мир мёртвых, переплелись, перепутались так, что не поймёшь, где одно, где другое. Но нам обычным людям хватает своих земных забот и не всегда мы следуем божьим заветам. Всё что существует на белом свете и деревья, и звери, и птицы, и рыбы, и ручьи, реки, холмы, и облака, дождь, снег, радуга, ветер, всё-то имеет душу. Вот сидит такая душа в человеке и когда человек спит, душа из тела выходит, встречается с другими душами, поэтому нам снятся сны. Разная душа у человека бывает. Есть души добрые, тогда и человек добрый, а есть злые, тогда и человек злой. Добрые души после смерти улетают на небо, служит добрым богам, а злые души спускаются в страну Туон - обитель мёртвых и служат кереметам – злым духам…
    Долго ещё рассказывал дед Тихомир, а ребятня его слушала, затаив дыхание, слушала, слушала, глаза потихонечку начали слипаться. Сон постепенно наваливался. Ребятишки прилегли вокруг очага. Жаркий огонь, да тихая, спокойная речь рассказчика разморила, слушателей. Сон накрыл всех своим мягким крылом, и вот уже тихое сопение понеслось по избе.
    - Вот и уснули бутетени, - ласково проворчал дедушка, заботливо укутывая детей рогожами.
   Дед ещё немного посидел, подбросил поленьев в огонь, закряхтел, да и сам накрывшись рогожкой увалился спать.
  Наступила тишина в избе, а над Лохтогой-рекой занималась Заря-Зареница, приглашая новый день.

IV

   - Аманко, Аманко! Где же ты, дурень? Иди, скорей ко мне. Ну чего ту трусишь? Не бойся. Я же тебя не укушу, - ласково зазывала Выкса долговязого недоросля.
   - Да я…, это…, - неуверенно топтался на месте Амонка, со страху ухватившись за штаны.
   - Да иди же скорей. Давай любиться. Знаешь, как нам хорошо будет. Не стой телком! - здоровая баба медвежьей хваткой вцепилась в худого паренька и тянула к себе.
   Княжна в очередной раз заманила простодушного Аманку в хозяйственные подклети и там с необузданной страстью изменяла своему мужу – князю Мысю, который после обильного возлияния медов, валялся на дубовой резной широкой скамье и безмятежно похрапывал.
   То ли это Лада-любовь по прихоти Весны-Красны, в очередной раз послала сына Леля возбудить страстное плотское желание, то ли волхование Вольпы-чародейки снова затуманило разум и заставило сотворить супружескую измену, но тёмное дело закрутилось колдовским колесом судьбы. Колесо как жребий, на что укажет - простому человеку неведомо. Может на жизнь долгую показать, а может и на смерть лютую или ещё какие-нибудь козни. То одним всемогущим богам ведомо. Это они крутят волшебное колесо, а маленькие человечки подчиняются. Сейчас же заставляла магическая сила испускать полюбовничков страстные стоны и пыхтения, которые глухо вырывались из подклети.
   Тем временем, проворная и вездесущая Вадря бегала по городищу и искала своего непутёвого женишка.
   - Тётка Мошка, ты моего Аманку не видела? – крикнула девка угрюмой бабе, тащившей с реки деревянные вёдра-кадушки.
   - Нет! – буркнула под нос баба.
   Мошка поставила вёдра, обтёрла вспотевшее лицо рукавом, устало вздохнула, подняла тяжёлую ношу и пошагала дальше, всем видом показывая, что ей нет дела до какого-то там Аманки.   
  - Что, Вадря, никак своё сокровище потеряла? – заорала что есть мочи ехидная Шуравка, - Мотри, уведёт кто-нибудь твово красавца! Ха-ха-ха!
  - Да уж, твой красавец хоть куда! Ха-ха-ха! – злорадно подхватила Локса.
  Рядом стоявшие с Мотрей женщины загоготали растревоженными гусынями.
  - Да ну вас, полошенные! Только бы позубоскалить! – отмахнулась от них девка и побежала дальше.
  Вадря обежала по кругу всё городище, сама не заметила, как оказалась у княжьей избы. Какая-то непонятная сила потащила её к подклетям. До ушей девушки донеслись подозрительная возня и непонятные стоны. Любопытство моментально взяло вверх. Вадря осторожно подошла, тихонечко приоткрыла дверь, заглянула вовнутрь. Темень заполняла помещение. Ничего не видно, но глаза стали потихоньку привыкать. Постепенно начали вырисовываться контуры предметов. Девушка обратила внимание на какое-то копошение в углу. Кто-то натружено пыхтел и ритмично дёргался.
  - Ой! Вдруг это злой дух Каремет! – испуганно вырвалось у Вадри.
  Но опять упрямое любопытство преодолевало страх. Глаза ещё больше свыклись с темнотой, да и свет от приоткрытой двери постепенно разъедал черноту. Зрение выхватило контур тощего человека. Тощий лежал на ком-то большом и странно дёргался, а тот большой согнул треугольником ноги в коленях, испускал сладострастные стоны.
  - Так они чего ж, любятся что ли? – неподдельно удивилась Вадря.
   Интерес разросся до неимоверных размеров и чтобы его окончательно удовлетворить, девка осторожно, дабы не вспугнуть лежащих, стала пробираться ближе к углу.
  - Кто это там, в княжеских подклетях такое вытворяет?
  Глаза уже совсем привыкли к темноте. Вадря увидела Аманку, его спущенные штаны, поднимающийся и опускающийся голый зад и, похожую на крысёнка, блаженную физиономию. Глаза молодца от удовольствия зажмурились, из полуоткрытого рта вылетало блаженное постанывание.
   - Ы, ы-ых, ых.
   - Ах ты, хорёк, проклятый! – резко вскричала Вадря.
   Аманко вскочил как ошпаренный, попытался убежать, но запутался в спущенных штанах и повалился на спину, больно ударившись затылком о бревенчатую стену.
   - Бум! – послышался глухой удар.
   - Ой! – Аманка схватился за голову.
   - Ах ты курва! – вскочила озлобленная Выкса.
   Разъярённая баба схватила подвернувшееся под руку полено и с неимоверной силой опустила его на голову ошеломлённой девушке. Послышался хруст сломанной кости. Девка с пробитой головой, как подкошенная свалилась, заливая кровью всё вокруг себя. Она даже не успела понять, что же с ней произошло.
   Случившееся сильно перепугало незадачливого молодца так, что он замер от цепенеющего ужаса и стоял со спущенными портками. Опомнившись, Аманко спохватился и начал лихорадочно натягивать штаны, но они не слушались, постоянно сползали вниз.
   - Чего замер? Давай помогай, - зашипела на парня княжна, - Сейчас спрячем тут. Ночью вытащим из городка.
   - Да к-а-ак, как же? В-о-округ люди? – заикался парень.
   - Не скули! Мужик ты или нет? – разозлилась баба.
   - Я не знаю-ю-у…, - чуть не заплакал Аманко.
   Страх действительно парализовал его волю.
    - Ну, чего ты раскис? – Выкса попыталась успокоить полюбовничка, - Рядом же вырыт тайный ход в лес. Ты что забыл?
    - Н-н-е-ет! – хлюпал носом Аманка.
    Он вытянул цыплячью шею. Зубы нервно стучали друг о друга. Спущенный штаны продолжали висеть ниже колен.
    - А, ну прекрати ныть! Ты что так и будешь со спущенными елоштами стоять? В лес её утащим, там бросим. Пусть думают, что зверь задрал.
     - Боюсь я. Вдруг не по-о-о-лу-лучится? – скулил горе ухажёр.
     - Молчи! Я знаю, что делать. Да оденешь ты свои елошты или нет?! Срам-то прикрой! Помогай давай. … За ноги хватай. … Тащи в угол… Шевелись ты! Что как неживой?! – змеиным шипением командовала Выкса.
   Аманку продолжало трясти от страха, но он боялся осушаться княжну, тем более после того что она сделала с его несчастной невестой, и поэтому беспрекословно выполнял команды.
  - Мы-ы-ы… - вырвался тихий стон.
  - Это чёй-то?  - быстро среагировала на стон Выкса, - Жива Вадря-то чё ли? Добить надо!
   - Нет, нет! Показалось тебе. Это я. Это у меня вырвалось. Мёртвая она, - затараторил парень и быстрей поволок тело в тёмный угол.
   - А-а! Значит показалось. Давай заваливай её разной требухой. Потом придумаем что делать, - тоном, не терпящим возражения, командовала суровая баба, -  Ну что? Завалил? А перемазался-то весь. Как свинья, - Выкса презрительно посмотрела на трясущегося парня, - А, теперь пошёл вон! – грозно прикрикнула, словно на последнего холопа, - Сиди в избе и жди. Я потом за тобой Чернявку пришлю.
   Перепуганный Аманко стремглав выскочил наружу, и понёсся со всех ног, сам не понимая куда. Ему хотелось спрятаться и ничего этого не видеть. Мозг отказывался верить в то, что произошло. Парень ничего не соображал. Он бежал. Длинные мосластые ноги плохо слушались. Споткнулся. Упал. Вскочил. Опять упал. Пополз на четвереньках дальше. Заполз в какой-то узкий проход между тесно нагромождёнными строениями.
   - Стой! Ты куда ползёшь, аки змей гадостный?
   Корявый посох больно уперся в шею. И без того перепуганный Аманко, с напряжёнными нервами, натянутыми будто струна, чуть не лишился чувств.
   - Признавайся, чего натворил, Паркель такой?
   Клюка снова больно упёрлась в шею. Аманка дёрнулся, но деревянный посох не позволял шевельнуться.
   - Говори, а не то проткну, словно козявку! Сморчок!
   Аманка узнал голос Вольпины.
   - Не убивай, всё расскажу, только не убивай! – заверещал парень. Нервы у него сдали окончательно, и он всё как на духу выложил, при этом ревел и завывал в голос, размазывая грязными руками по лицу градом катившиеся слёзы.
   Вольпа внимательно выслушала, убрала клюку с шеи парня. Почувствовав свободу Аманка вскочил.
    - Ух, какой прыткий, - съязвила ворожея, сощурив злые желтоватые глаза, - Ступай-ка лучше домой, сиди и молчи мышью. Вздумаешь ослушаться, порчу нашлю. Помрёшь.
    - Я понял, понял!
    Аманко не помнил, как добрался до дома, забрался в самый дальний угол, вернулся клубком и замер.
   - Явился! – ворчала мать Сада, - Где шлялся? Тебя весь день Вадря искала. Ты её видел? Ну чего ты молчишь? Обещал силки в лесу проверить, мордушки на реке посмотреть, может рыба попалась. Чего жрать-то будем? Чем я такую ораву, братьев твоих и сестёр кормить буду? Непутёвый, весь в отца Гузя. Того тоже вечно в доме нет. Знамо что княжий друзь, до только толку мало!
    Сада ещё долго сердито брюзжала. Аманко не слушал её. На какое-то время его одолел тяжёлый сон. Сквозь него доносилось:
    - Вставай! Вон, тебя зачем-то княжий холоп, Чернявка зовёт!
   Сада теребила сына за плечо. Аманко продрал опухшие глаза. Какое-то время бестолково хлопал ресницами, потом вспомнил о случившемся, выскочил из избы. Там стоял маленький мальчик. Чернявка ничего не успел сказать, только засеменил кривыми ножками за долговязым парнем, со всех ног устремившемуся к княжеской избе.
   - Пошли! – сухо скомандовало Выкса.
   Аманко понурив голову, поплёлся за большой бабой в подклеть. Выкса уже шарила в углу, искала, но ничего не находила.
   - Где она?! – орала злая баба, - Я тебя спрашиваю! Где она?
   Аманко от ужаса сжался и пытался вдавиться в стену, хотел в ней раствориться, однако крепкие брёвна не давали это сделать. Княжна схватила его за грудки большими и сильными ручищами. Из трясущегося парня вырвалось что-то нечленораздельное.
   - Где она? Где? – не унималась баба, ударяя парня о стену.
   Аманко не сопротивлялся, принимал побои покорно. Выкса всю свою злость вымещала на незадачливом молодом человеке.

V

  - Принесли! Положите на лежанку! Да осторожней вы, человека несёте, не зверину какую-нибудь! Положили? Теперь пошли вон! Да смотрите у меня, держите язык за зубами, а не то я вас в жаб превращу! – Вольпина потрясла корявой клюкой в сторону двух отроков.
  Отроки Курля с Илайкой стояли не живые ни мёртвые. Они и так проклинали всё на свете, что попались на глаза этой страшной ведьме. Сами не понимали, как поддались на её чары, как вытащили полумёртвую девушку из княжеской подклети, как полулёжа ползли и волокли её по тесному подземному ходу, как тащили через лес до избушки ворожеи.   И вот, хвала богам всё вроде бы закончилось. Они уже намеревались улизнуть из проклятого места, как…
   - А ну-ка идите сюда!
   Волхова передумала и позвала пареньков опять. Те, аж от страха присели и боязливо на полусогнутых ногах почти подползи, и встали, словно жертвенные агнцы перед злобным идолом. Вид у них был жалким.
  - Нате-ка, испейте сладенького медку! Вам за работу! – колдунья сунула по деревянной кружке в их дрожащие руки.
  Отроки перепугано переглянулись.
  - Да нам не хотса …, - заскулил Курля.
  - А, можа не надо …, - вторил дружку гнусавым голоском Илайка.
  Им казалось, что в кружках колдовское зелье, и если только они его выпьют, действительно превратятся в лягушек и будут до скончания века прыгать по болоту, мошек ловить. Или хуже того, вдруг это яд. Тут уж поминай, как звали. Будет душа жить склизкой рыбой в Лохтоге-реке или Водогать-озере, пока не поймает какой-нибудь рыбак своей мордушкой и съесть за милую душу.
  - Чего трясётесь, как листы осиновые?! Не бойтесь! Худого не сотворю, - притворно успокоила ворожейка.
   Курля и Илайка неохотно выпили. В голове вдруг зашумело. Перед глазами завертелись пёстрые круги, веки смежились, ноги подкосились. Отроки бухнулись перед колдуньей сначала на четвереньки, затем тяжело поднялись на корточки, раскорячились по-жабьи.
  «Всё! Точно стану лягушкой!» - где-то там далеко лениво пронеслось в вязком сознании у Курли.
  Илайка молчал. Его мозг был чист от всяких мыслей. Отрок уперся лбом в земляной пол, потом поднатужился, с трудом попытался подняться, опять упал на четвереньки, поднял к верху зад, так и стоял, пошатываясь в разные стороны. Собрав последние силы, Илайка сделал попытку выпрямиться. С первого раза не получилось, но усердие победило. Мотаясь из стороны в сторону, парнишка стоял и ничего не соображал.
   Вольпина запалила пучок дурман-травы, начала им водить перед носом одурманенных парней и приговаривать.
    - За горою, за рекою,
      Три зари просыпаются,
      Три сестрицы пробуждаются.
      Только ты их забудь.
      Как звать первую забудь.
      Как вторую из души забрось.
      Треть совсем не вспоминай.
      Смой, что помнишь из ума,
      Закружилась голова.
      Помогай дурман трава…
      Пошли Курляйка и Илайка в Мысь-город, расскажите всем мысянам, что девку Вадрю медведь-шатун в глухую чащу уволок, уволок да там и съел…
   Совершив магический ритуал, ворожея выгнала парней, и они, зомбированные поплелись к городищу, на вид страшные, как живые мертвецы.
  - Оне ж ничегошеньки не соображают, - заступился за отроков Каремега.
  - Ничего им не сделается, - зло огрызнулась Вольпа, - А если сделается? Ну, так что ж! На то воля богов!
  - Впрямь волчица! – пробурчал волхв, - Да ещё и медведя приплела, гадкая баба.
  - Чего ты там бурчишь, пень трухлявый? – собакой тявкнула вещунья, - Я ведь всё слышу, всё знаю.
  - Ничего! – буркнул Каремега, уткнулся носом в медвежью шкуру и прекратил спорить.
   Колдунья Вольпина специальным целебным травяным отваром обтирала умирающую Вадрю.
   - Эко девка, как тебя саданули, пол рожи снесли. Ничего, у меня выживешь. Не таких выхаживала. Мы ещё им покажем. Всё ещё только начинается. Вот она колдовская кудель складывается. Из неё такие ниточки напрядутся, а ниточки в полотно соткутся. Самой аж жутко.
   - Эй вы, тама? Цаво энто? – орал смотровой Филя, - Цавой-то с вами?
   Курля с Илайкой страшными живыми покойниками, вытаращив остекленевшие глаза, шли, будь-то слепые, вытянув вперёд руки, ощупывая воздух перед собой. Они ещё находились под действием дуран-травы.
   - Люди! Мысяни! Все сюды! – орал Филя.
   Народ живо начал собираться. Первыми прибежали бабы и детишки. Сбивчиво загалдели.
   - Чего случилось-то?
   - Кака така бяда?
   - Ой, лихо!
   - Ой, страху-то!
   Неслось со всех сторон.
   Одурманенные отроки остановились.
   - Валря! – прошептал Курля.
   - Вадря! – прошептал Илайка.
   - Где? Где моя Вадря?! – закричала тётка Лупка, - Где дочка моя? Где она?!
  - Медведь, медведь, - шептал Курля.
  - Медведь, медведь, - шептал Илайка.
  - Чего вы мямлете?! Говорите как следоват! – заорала злорадная тётка Локса.
  - Да оне ненормальныя! Люди! Вы только на них посмотритя! – заполошилась тётка Шуравка.
  - Ой! Оборотни! – завизжала девка Моклушка.
  - Убить их надоть! – кто-то крикнул из толпы.
   - Я тебя убью! – выскочила вперёд матка Курли, - Свово дитя убивай, а мово не смей!
  - Не дам, - матка Илайки грудью заслонила своё чадо.
  - Не орите! – грубо оборвала толпу суровая тётка Мошка.
  - Да чего вы тут треплете?! – вперёд вышла дородная княжна Выкса, отшвырнула прочь матерей и здоровенными кулаками отвесила здоровенные оплеухи сначала одному отроку, потом другому.
   Получив хорошие отрезвляющие удары, парни очухались, пелена спала, и они затараторили перебивая друг-друга:
   - Медведь-шатун Вадрю схватил…
   - Задрал…
   - В лес утащил…
   - Съел…
   - Ой, горе-горькое! Ой, я несчастная! - теперь уже причитала мать Вадри, - Как съел?
   - Вы откель знаете? – приставала ехидная Шуравка.
   - А мы не знаем, - хором ответили парни.
   - Дык чево ж вы треплете? – рявкнула княжна.
   - Дык, мы же знаем, - честно вытаращили глаза Курля с Илайкой.
   - Чего знаете? – допрашивала Выкса.
   - То, что медведь Вадрю съел, - ответили отроки.
   - Вы же сами сказали - не знаете, что медведь Вадрю съел, - затараторили бабы.
   - Мы не знаем откуда мы это знаем, - заскулил Илайка.
   - Но мы знаем, что Вадрь медведь съе-е-ел… - заныл Куля.
   Бабы загалдели так, что невозможно было разобрать не единого слова. Подошли мужики. Впереди вышагивал сам князь Мысь в окружении княжича, боляр и дрУзей.
    - Чего бабы орёте? – важно спросил князь.
    Бабы походили на стаю ворон, перебивая друг друга, закричали ещё громче.
    - А, ну кончай галдёж! – громогласно рыкнул здоровенный друзь Курмиша и для острастки пригрозил кулачищем, огромным, как деревянная кружка.
   Бабы попритихли, а потом ещё пуще загалашились.
     - Вона! Они говорят, что мою дочку медведь-шатун съел! – заорала Лупа, - Оне видели! – махая рукой в сторону Курли и Илайки.
     - Да не видели оне! – заступались за сыновей матери.
     Ор начался с новой силой. Мужчины никак не могли остановить женщин. Вдруг, суровая тётка Мошка, увидев, съёжившегося от страха Аманку и прятавшегося за спиной отца Гузи заорала, перекрикивая всех остальных:
      - Аманко, Аманко, не тебя ли Вадря искала. Я ещо воду тащила, жутко умаялась, а она ко мне с расспросами про тебя пристала. Мол, не видела ли я тебя? – Мошка скорчила лицо, стараясь спародировать Вадрю, - А ей еще в ответ, мол, покой Паркель он мне сдалси.
      - Да! Да! И нас спрашивала! – закричали Шуравка и Локса, - Признавайся, чаго знашь?!
      - Я, я не, не че-е-го не знаю, - умирающим голосом затараторил Аманко, прячась за отца.
      - Не-е-т! Ты чего-то знаешь? – ехидная Шуравка заметила, как изменился парень в лице, - Чего глазёнки-то, как у нашкодившего дитяти забегали?
     Бабы вмиг притихли и уставились на Аманку. Несчастный от страху юркнул за широкую отцовскую спину, присел и чуть не напустил в штаны.
     - А ну давай выкладывай всё на чистоту! – с грозным видом двинулась Лупа на Аманку.
     - А ну охолони! – Сада рысью прыгнула на встречу Лупе, готовая вцепиться ей в волосы, - Да мало ли где он был. Он что, медведь что-ли чтобы твою Вадрю исти?
     Женщины готовы были передраться между собой. Мужчины поторопились встать между ними.
     - Куды мир катится? – качал седой головой старый Кадым.
     - Стойте, полоумные! Совсем страх потеряли! - Между разъярёнными женщинами, как из-под земли выросла Вольва. Она бросила разорванную и окровавленную одежду Вадри на землю. – Вот! В лесу нашла! А, этих, - ткнула крючковатым, словно коготь ястреба, в сторону Курли и Илайки, - Я послала сказать. Она, наверное, этого искала, - ткнула пальцем в строну до смерти перепуганного Аманки, - Да не нашла. Выбежала в лес, там её шатун и задрал. Никто не виноват! Так богам угодно было! Ша! По домам ступайте! Будет глотки драть!
     Лупа рухнула на землю, схватила окровавленную одежонку дочки и заголосила во весь голос. Некоторые бабы кинулись её утешать. Народ потихоньку стал расходиться.
     Вольпина подошла к стоящему вдалеке тощему как жердь Каремеге. 
     - Вот оно! Скоро, всё свершиться. Вражда и убивства в мысьем роду началися, - злорадствовала ворожея.
     -  Угомонися! – оборвал её волхв, - Ну чего тебе с того?
     - Душа моя не успокоится, пока всё это рыжее племя не изведу под самый корень. Спать спокойно не буду, пока хоть один мысёнок жив будет, - колдунья в неистовстве до хруста в руке сдала сучковатый посох.
     - Чёрная твоя душа, злобная, - укоризненно посмотрел на подельницу медведь-ведьмак.
     -  Ой! Вы только поглядите, какой добренький выискался? – заехидничала Вольпа – Ты что? Старый! Забыл закон леса? Здесь кто сильный, тот и съел. Тот и выживет. Вон у белок-то зверьков, мамаша найдёт гнездо с чужими детками-то, да и съест!
     - Врёшь ты! Выдумала! – отшатнулся Каремега.
     - Чего вру! Чего вру! Сама видела! Да не сойти мне с этого места! – обидчиво попёрла на сотоварища ведьма, - Не веришь! Не веришь! – злобно замахнулась клюкой.
     - Да, ну тебя, бешеная, - ретировался колдун и ушёл от греха подальше.
     - Ну и иди, иди! – злоба душила Вольпину, - Без меня ты всё равно пропадёшь, не выживешь.
    И тут она поняла, что этот упрямый тощий старик, единственная человеческая душа, которая у неё осталась. Только с ним она может говорить о своих планах, делиться своими чёрными мыслями. Она стояла и смотрела, как этот человек в лохматой медвежьей шкуре уходит прочь, но ничего поделать с собой не могла. Уязвлённая гордость не позволяла унижаться ни перед кем.

VI

   Ночью ударили заморозки и выпал снег. Весна скорее походила на осень. Похолодало. Вольпина сидела в своей новой избе-полуземлянке. Хорошо ей было, тепло. В очаге трещали жаркие полуобуглившиеся поленья, на которых плясало красное тело огня. Огонь жадно и ненасытно пожирал плоть деревьев, выбрасывая вверх красные жгучие искры с большими белыми клубами дыма. Дым поднимался к потолку и вырывался наружу через небольшое отверстие, а там растворялся в прозрачном холодном ветре, улетая дальше к небесным богам.
   Увещеваниями и угрозами вытребовала вещунья у князя Мыся, чтобы он заставил мужиков построить ей новое жилище. Иначе не будет больше племенной волховицей. Кто тогда будет охранять племя от напастей? Кто будет взывать к богам? Кто будет стоять между высшими силами и  неразумным беличьим племенем? Вот она и запугала всех в усмерть. 
   Мужики помялись, помялись, да и согласились, от греха подальше, ну и конечно, постарались. Всё сделали чин по чину, как полагается. Строили на совесть, то ли от страха, то ли по  душевной простоте. Получилась изба добротной, всем на загляденье.
  Место для своего нового жилища Вольпа выбирала сама, по одной ей, только ведомым приметам, но уж выбрала хорошее, сухое, вроде бы не на виду, но и сразу в глаза не бросается, да и с городищем рядом.
  Мысяне сначала выкопали большое углубление. Над ним возвели стены в четыре толстых бревна. Даже дверь ей сколотили, хоть не у  каждого простого поселянина в избе дверь была. Вместе неё вход прикрывали парой бревенчатых половинок, связанных вместе, да высоким пологом. А тут на тебе Вольпушка, даже дверь соорудили и на железные петли повесили. Петли эти специально выпросили у кузнеца Ойку. Поворчал кузнец, поворчал, да за косушку креплёной медовой бражки выковал.
    В глубине избы выложили из камней очаг. Чтобы дым выходил, сбоку в стене прорубили небольшое оконце. Ведь у простых людей, в целях экономии тепла, дым внутри сохранялся, а излишек выходил через входное отверстие. От этого в избе всегда смрадно, угарно. А у Вольпы хорошо.
     Бабы племени отлили водой глиняный пол, выровняли, тщательно вымели, от чего он стал гладким и твёрдым. Молодежь: парни да девки, перетащили из старой землянки волховицы в новую избу её  небогатый скарб. Всё племя строило новое жилище для своей кудесницы, чтобы она видела, не навредила, а наоборот защитила.
   «Боятся!» - думала Вольпина, - «Это хорошо!»
    Тепло и уютно было в новой избе. Сидела чародейка у тёплого очага и прикидывала, что бы ещё сотворить такого, чтобы «отблагодарить» так ей ненавистное беличье племя.
   - Нужна смерть. Да не простая смерть, а необычная, - сама с собой разговаривала колдунья.
  В это время дверь отворилась, и в избу вошёл долговязый Каремега.
  - А! Явился, не запылился! – ехидно встретила гостя хозяйка, а сама в душе была несказанно рада, что пришёл к ней этот старик, её давний и единственный товарищ.
  - Ну, вот пришёл, - виновато мялся у порога гость.
  - Вижу что пришёл, - ворчала Вольпа, отвернувшись, чтобы Каремега не видел в газах радостный блеск от встречи, - Пришёл, так проходи. Нечего в дверях-то стоять. Вот садись на своё любимое место, - Вольпа указала на пенёк в виде кресла с резной спинкой, - Мёду тебе налью. Знаю, знаю, медок-то ты любишь, не хуже нашего князя Мыся.
  - Кхе, кхе! Да кто ж его не любит, - обрадовался дружок.
  Довольный Каремега уселся на своё любимое место, взял из рук хозяйки деревянный ковш в виде утки с хмельным питьём. На душе у него отлегло: «Не сердится!»
  Они некоторое время молчали. Неожиданно Каремега спросил:
  - Чего задумала-то, Вольпинушка?
  - Чего, чего. Вот не знаю, какую ещё каверзу, каверзную для этих белок придумать! – зло буркнула женщина.
  - Всё-то ты не уймёшься! Всё-то не угомонишься? – осуждающе покачал головой волхв-медведь, Ты пойми, бабий твой ум, ну изведёшь ты этих белок, а сама-то как жить будешь? Вон они тебе и новую избу срубили, и медов принесли. Всё-то у тебя есть. Чего не пожелаешь, тебе белки сделают. Да живи ты только, радуйся. Чего тебе не хватает? Когда твоя чёрная душа только угомонится?
  - А никогда! – вскрикнула Вольпа и газа её бешено завертелись, - Всё я понимаю, всё соображаю, что только за счёт мысей кормлюсь! Но не могу. Слышишь, ты, не могу!  Не могу я на них спокойно смотреть. Всё нутро моё пылает и кипит, от того, что мой род волчий вымер, а эти никчемные живут. Да и твои медведи все примерли, а ты их защищаешь! Уж не снюхался ли ты с ними?
  - Ты, что, баба, с ума, что ли сошла? – начал оправдываться Каремега и от волнения даже поперхнулся, - Да я сам на них, ох, как зол. Только вот нельзя их всех изводить. Жить-то тогда как будем? Ты уж лучше на них порчу какую-нибудь пошли, да и успокойся. Только не на всех, а на некоторых, - посоветовал волхв.
  - Вот это ты хорошо придумал, - Вольпина захлопала в ладоши, - Я на самого князя Мыся порчу пошлю. Пусть он помрёт. От этого пьяницы мало толку. Новым князем станет Мазай. Он тоже умом не блещет. Мы тогда с тобой всё племя в оборот возьмём. Через этого увольня сами верховодить будем.
  - Это Вольпинушка, ты хорошо придумала, - поддержал её сотоварищ.
  - Давай-ка я сейчас фигурку князя из пучка колдовской одолень-травы сплету, да поколдую, - волховица стала перебирать висящие под потолочными застрехами травы, - А вот она, травушка родимая. Сейчас из неё куколку сплету, да иголочки воткну, почарую, поколдую, страшную порчу напущу.
  Волпа быстрёхонько  скрутила куколку, положила её на стол и начала чудодействовать. Захмелевший подельник медведь  Каремега старался всяко помогать. Он подвывал, бормотал, руками махал, тёмные силы призывал, чтобы они всей своей мощью обрушились на голову князю Мысю.
  Баба этим временем ворожила и втыкала костяные тонкие иголки в сплетённую куколку.
   - С четырех углов,
     С четырёх сторон,
     Лихо приходи,
     Князя Мыся порази.
     В руки порази,
     В ноги порази,
     В очи его ясные,
     В головушку буйную…
   Каремега сидел и подвывал:
   - О, злой Куямат!
     Приходи, своих паркелей приводи
     Лол Мыся к себе забери и в Туон уведи.
   Волхвы ещё долго соревновались в заклинаниях, кто какие вспомнит и пострашнее. Наконец все заклинания кончились, и в избушке воцарилась тишина.
   - Ну вот, - нарушила молчание Волпа, - Теперяча наверняка должен помереть.
  - Ужо-тко точно  помрёт, - сказал Каремега, поднимаясь с резного пенька, - Засиделся я у тебя, пойду наверное.
  - Ну, ступай, ступай, а я может, ещё поворожу, - выпроваживала гостя вещунья.
  Каремега ушёл.
   - Э-эх, чтоб тебя! – колдунья схватила со стола утыканную иголками куколку и от пожирающей её злости, со всего маху швырнула в очаг, - Да гори ты синим пламенем. Пусть Лол твой выгорит без остатку! А на место души вселился злобный упырь-кровосос Равк! Чтоб стать тебе Нарем проклятущим, по свету скитающемуся, неприкаянному.
   Пламя моментально обхватило куколку из сухой травы и всю без остатка поглотило. Невесомая труха взвилась к застрехе и вылетела наружу через оконце у самой крыши.
   - Хороший знак! Нет больше Лола Мысева! Больше не жилец он на белом свете, - радостно потирала руки ведьма, - Надо бы жёнку его напугать, а как, сейчас я подумаю. Чего, чего, а пугать-то я умею, и страсть как люблю.

VII

    Наступило время поклонения всемогущим богам. Засобирались бабы-мысянки в священную рощу. Там у мысян было ещё однокапище. Жнщины первые должны были идти к священным деревьям. Станут жёнки говорить о своём, о бабском. Просить будут за семью, за деток. Никто их разговоры не должен подслушивать. Потом придут к ним мужики, да ребятня, принесут дичину, чтобы сделать жертвенные подношения и умилостивить всевышние силы.
    Древним был этот обычай. Кто его придумал, никто не помнил. Одно знали, обряд из тех давних времён, когда жила богиня-мать Нарова ей поклонялись, её изображали в виде пышнотелой полногрудой женщины с огромным животом, как прародительницу всего живого на земле.
    Собрались бабы рань-раннюю, ещё солнце не взошло, пошли в лес-кормилец, в священную рощу, каждая к своей сосне, своей ёлке  молить-просить. Ползли бабы на коленях к деревьям, тыкались головами в шершаво-колючие стволы и причитали. Со всех сторон разносил утренний туманный лес женский жалобный шёпот.
    - Юмо, Юмо! Нарова! Нарова!
    - Сохрани!
    - Убереги!
    - Подай!
    Княжна Выкса стучала головой в еловый ствол, причитала:
   - Убереги Юмо от всякого лиха! Убереги Юмо от всяких бед! Пошли Юмо достатка! Пошли Юмо год сытый, да хороший!
   - Зачем мужу с отроком-несмышлёнышем изменила? – вдруг сзади раздался тихий голос.
  Выкса вздрогнула, обернулась. Лес стоял холодный и туманный. Ни кого не было видно.
  - Наверное показалось! – прошептала княжна и снова уткнулась лбов в ствол.
  - Зачем убила ни в чём неповинную отроковицу? – за спиной снова раздался тот же голос.
  Выкса уже встала, обошла вокруг ёлки – никого. Жутко сделалось бабе. Хоть она и не робкого десятка, а испугалась.
  - Ты кто? – тихо спросила Выкса.
  - Совесть я твоя, милочка, честь поруганная! – строго произнёс таинственный голос.
  - А это чегой-то такое? – вылупила глаза княжна.
  - У-у! Так ты баба без стыда и без совести?! Хорошо же живёшь! – разочарование послышалось в голосе.
  Тут Выкса быстро сообразила, что голос замешкался.
   - А ну пошел вон отседова! – грозно окрикнула Выкса, - А то не посмотрю кто бы ты ни был, угощу гостинцем! – баба сжала огромный кулак, - Зашибу!
   - Ну, ну! Смотри жёнка! Как бы потом не пожалела? Близок локоток, да не укусишь, - сказал голос и замолчал.
  - Эка! Напугать вздумал? Я сама кого хочешь напугаю! – баба поднялась с колен, осмотрелась. Соплеменницы в трансе, с закрытыми глаза стояли на коленях, уткнувшись лбами в стволы, ничего не замечали вокруг.
   - А, ну будя! – недовольно рявкнула Выкса – Пошли к богам!
   Бабы очнулись, покорно поднялись и поплелись за княжной на капище, к деревянным истуканам. Там ждала их волховица Вольпа. Вокруг её сидели малые детушки и ждали своих мамок.
   Кудесница уже развели костёр. Подходили женщины по очереди к огню и кидали в него горсточками орешки да сушёные ягоды. Смотрели, как пламя пожирает гостинец, судили по этому, принимают ли боги жертву, пошлют благодать или нет, дадут добро или зло.
   - Глупые белки, глупые, - насмехалась над молящимися женщинами Вольпа, - Боги жестокие, боги суровые. Орешками да ягодками вы не отделаетесь. Им кровь подавай. Глупые белки! Ой, глупые!
   Женщины и малые дети племени разложили нехитрые пожитки, готовились встречать мужчин, праздновать и восхвалять богов. Среди деревьев показался мужчины. Впереди вышагивал тощий и длинный в медвежьей шкуре Коремега, за ним дородный князь Мысь, уже изрядно хлебнувший мёду, с болярами да друзями, а  потом уж и все остальные простолюдины-мысяне. Они тащили на обтёсанной оглобле забитого кабанчика.  Чинно, с достоинством мужская половина поприветствовала женскую.
    Вольпа с Коремегой застучали колотушками в бубны. Мужики да бабы освежевали кабанью тушу, воткнули рогатины, водрузили на них выточенный из прочной ветки вертел с кабанчиком, подбросили поленьев в костёр и начали готовить. Запах жареного мяса распространился по лесу.
   Праздник начался. В священный огонь волхвы побросали подношения богам, кусочки приготовленной трапезы, встали хороводом и запели ритуальные песни. Вдоволь напевшись и нахороводившись, мысяне уселись за пиршество. Угощались, бражничали. Всем было весело.
  Неожиданно среди деревьев замаячило какая-то странная фигура, не то девка, не то старуха. По фигуре-то, молодуха, а по седым волосам, так и вовсе старая. Лица не видно. Одежонка на ней драная. Сквозь дыры проглядывалось обнажённое тело.
  - Ой, кто это! – завизжали девки и бросились прятаться за парней.
  - Наверное нарь, какой-то! Кровь пришёл пить!- забасила тётка Мошка, и для верности спряталась за мужа Копшу.
   - Какой нарь?  Нари – мужики, а енто баба! – оборвала её Локса, - Тем более нари токма по ночам шастают!
   - А сейчас мы посмотрим, что это за чудище к нам пожаловало?  - храбрые парни выскочили вперёд.
   Молодые люди подбежали к непрошеной гостье. Схватили её, развернули, взглянули в лицо.
   - Люди добрые! Так это Вадря! – закричал Сенуша, друг княжича Мазая.
   Перепуганный Аманко съёжился, будто что-то в его жизни произошло страшное, разоблачающее. Княжна Выкса тоже нервно зыркнула глазами, но быстро взяла свои эмоции под контроль и демонстративно гордо уселась с безразличным видом, мол, это её совершенно не касается.
   - Ой! Ой! Доченька моя! Где! Где! – уже бежала к непонятному человеку, растопырив руки Лупа.
   Всё племя вскочило с мест и окружило пропавшую девушку. Вадрю невозможно было узнать. Волосы поседели, словно на старухе висели нечёсаными паклями, половина лица – сплошная ссадина. Девушка была явно не в себе, постоянно что-то бубнила.
   - Доченька! Кто ж это тебя! – причитала мать.
   - Знамо дело, медведь! – не выдержала Выкса, сердито буркнула и нарочито отвернулась.
   - Конечно медведь! – послышался грубый голос Мошки.
   - Как только из когтей его вырвалась? – встрянула Шуравка.
   Бабы загалдели, окружили мать и найденную дочку, поволокли их к общему месту трапезы. Вдруг Вадря остановилась, вытянула руку в сторону княжны и истошно завизжала:
    - Это она! Это она!
     Вдруг повернулась, отыскала глазами Аманку и, тыча пальцев в его строну, не мене громче кричала:
     - Это он! Это он!
     Мысяне не как не могли понять
     - Кто он?
     - Кто она?
     Вадря истошно вопила, билась в истерике. Она вырвалась и побежала в лес.
     - Дочка! Дочка! Куда ты!? – бежала за ней мать.
     - А ну, хорёк драный! Объясняй, чего натворил? – тараном попёрла на перепуганного Аманку суровая тётка Мошка.
     Стальные бабы тоже накинулись на перепуганного парня. Выкса сидела, даже не повернувшись к происходящему, даже, не пыталась защитить своего полюбовника. Она делала вид, что всё это её не касается.
    - Чего вы на него накинулись, как волчья стая!? – орала Сада, защищая грудью своё чадо, широко растопырив руки, - Мало ли что кричала полоумная девка! 
   - Не-ет! Он чего-то знает! Вона как глазёнки-то бегают! – истошно орала зловредная Локса.
   - Гузь! Гузь! – закричала Сада, призывая на помощь мужа, - Тута сына твоего жизни хочут лишить, а ты даже не заступишься!
   - Э! Бабы! Бабы! А ну охолони маненько! – вышел вперёд княжеский друзь Гузя.
  - А ты не очень-то тута командуй, - на него надвигался суровый Копша.
  Из-за мужней спины высовывалась Мошка, в воздухе исступлённо размахивая кулаками:
  - Пусть скажет чаво знает? Пусть не таит от миру? 
   Племя быстро раскололось на «за» и «против». Одни орали за Вадрю, другие за Аманку. Назревала большая драка.
    Семейство деда Тихомира сидело в сторонке и с большой тревогой наблюдали за разгорающейся большой ссорой. Шиган обнимал ненаглядную Лапушку, которая в ужасе взирала на происходящее, прижималась к широкой груди суженого и одновременно обнимала, как бы защищая, Елманку и Елаську.
    - Ы-ы-ы! – ревел Аманка, - Я не винова-а-ат! Это всё она! – он тыкал пальцем в сторону Выксы. 
   - Ты чего такое говоришь? – заступался за мать Мазай.
   - Пусть всё расскажет! – орала Локса.
   - Она! Она! Поленом Вадрю стукнула, - в голос ревел перепуганный Аманка, тыча пальцем в княжну.
   - Ох ты падаль такая! – подскочила Выкса.
   Она выдернула тощего парня из-за родителей и начала мутузить своими здоровенными кулачищами. Сада и Гузя накинулись на Выксу, отбивая нерадивое чадо.
  - Друзи, боляре! – дородный Мысь, аж побагровел от гнева, - Вашу княжну бьют!
  Жгон, Бандала и Вакша, а за ними Кука, Иля да Курмиша кинулись на защиту княжеского семейства. Часть мысян-простолюдинов стали защищать Аманку с Садой и Гузей, не смотря на то, что Гузя был друзь. На святом месте разгорелась настоящая драка. Только дряхлые старики боялись вступать в потасовку. Они сюда-то еле добрались. Да семейство деда Тихомира с ужасом в глазах наблюдали за великой ссорой. 
   - Стойте! Стойте! – раздался истошный вопль Вольпы.
   Она, размахивая клюкой вокруг себя, колотя ею всех без разбора, быстро остановила драку.
   - В священном месте вы устроили драку! За это покарает вас великий Юмо!
   Волхва было страшна во гневе. Её седые волосы торчали в разные стороны, как грива свирепой хищной кошки, глаза сверкали бешеным огнём. Клюка грозным оружием вращалась вокруг головы.
  - Говори, княжна, за что Водрю покалечила!? – огненный взгляд словно испепелял жену Мыся.
  - Тебе-то что? – огрызалась Выкса.
  - Говори давай! – прикрикнул на жену князь.
  - Не скажу! – упиралась баба.
  - Тогда ты говори? – князь повернулся к Амане.
  - Она! Она! – хлюпал носом парень, - Она видела, как мы любимся.
  - Кто она? Кто мы? – не понимал Мысь.
  Наиболее догадливые соплеменники уже догадались и смеялись вовсю.
   - Вот так Аманка! Вот так княжна!
   - И чегой-то она в этом хорьке нашла?! Ха-ха-ха!
   - Что получше парней не нашлось?! – Ха-ха-ха!
   Только теперь до князя дошло, что жена ему изменила с этим несуразным несмышлёнышем, и что он опозорен пред всем мысьим родом. В глазах у него потемнело.
   - Да как ты смел?! – хотел выкрикнуть князь в сторону Аманки, но лишь хрип вырвался из груди, - Да как ты смела?! – попытался князь крикнуть жене, но внутри, что-то заклокотало, защемило, в глазах потемнело и пошло кругами.
   Князь повалился на землю, захрипел. Губы посинели. Тело дёрнулось несколько раз, дыхание остановилось. Мысяне обомлели. Вольпа подошла, наклонилась, приложила ухо то к груди, то к губам, послушала и уверенно заявила:
  - Князь Мысь умер! – гордо выпрямилась, встала, будто здесь всем заправляет она, величественно оперлась на посох, надменно выкинула руку в сторону Мазая, - Вот теперь ваш князь! Слушайтесь его мысяне.
  Мысяне не посмели перечить Вольпе. Они её боялись, как колдунью.
  - Князь! – обратилась вещунья к ошеломлённому Мазаю, - Повели своим людям поднять отца с земли и нести в Мысь-город. Надо достойно похоронить старого князя. После похорон, на вече, порешим, что делать с виновными.
 
VIII

  Скорбь и печаль поселились в Мысь-граде. Племя белок готовилось к погребению своего вождя. Мысяне боялись смерти. Они ещё не умели объяснять причины  завершения жизненного цикла, неизбежной кончины всего того, что их окружало. Однако нет ничего хуже непонятного страха, ибо он порождал множество суеверий и толкований, а от этой непонятливости боязнь только усиливалась и делала жизнь ещё загадочнее и суевернее. 
  Бабы по этому поводу судачили.
   - Вот, вот! Не даром собаки-то так и выли, так и выли… Аж жуть! - басила суровая тётка Мошка, - А собака воет, знамо дело, к покойнику.
   - И чёй-то я не слыхала вою-то, - ехидничала тётка Шуравка.
   - А! - досадно махнула на Шуравку Мошка, - Ты никогда ничего не слышишь! А собака выла! Не сойти мне с ентого места!
   - Нет, не выла! – демонстративно подбоченилась Шуравка, - А вот сова кричала! Все знают, сова к покойнику кричит!
   - Это ж надо! Вы только посмотрите люди добрые! Она совиный крик с собачьим лаем спутала! Совсем ополоумела! – возмущалась Мошка, - Собака-то «У-у-у!» воет. А сова-то «Ух-ух!» кричит. Точно, ты баба ополоумела!
    - Это я-то ополоумела! – Шуравка готова была вцепиться в Мошкины волосы.
  - Да полно вам бабы! – вступила в спор зловредная Локса – Вот мышей развелось видимо, не видимо. Это точно к покойнику. Вот князь-то и помре.
   - Мыши, собаки, совы, - вступилась тощая Зота, - Муравьёв в этом году видимо, не видимо. Муравьи-то тоже к покойнику.
   - Ой, ой! Один Паркель, всё к покойнику, куда не плюнь, - безысходно вздохнула Мошка.
  Народ собирался у княжеской избы. Необходимо было подготовить усопшего к долгому пути в потусторонний мир. Для этого нужно создать хорошие условия на этом свете, чтобы покойный как можно легче преодолел все препятствия в опасной дороге на свет тот. Всё должно свершиться чин по чину, поэтому обряды рядились под чутким взором волхвов  Вольпы и Каремеги, под их причитания да заклинания.
  Князя Мыся обмыли, одели в самые его лучшие одежды, положили на широкую дубовую скамью в переднем углу горницы. В головах поставили плошку с водой.
  Племя собралось в княжеской избе. Людей набилось полным полно. Некоторым даже места не хватило, стояли у крыльца. Все смотрели обсуждали, шумели как пчёлы в улье.
   - Дед, а дед! – теребил Тихомира Елманка и спрашивал шёпотом, - А вода-то зачем?
   - Это, что бы Лол-душа усопшего водою обмылась, - терпеливо объяснял старик, - Она ведь должна в Туон-обитель мёртвых при выходе из тела тоже чистой быть, все свои нехорошие дела, что совершила в жизни, смыть.
   - Деда, а деда! А зачем рядом палку и нож положили? – не унимался мальчишка.
   - А мало ли какая напасть нападёт на Лол Мыся. Палкой он злых собак отгонит, а ножом тоже защищаться станет, - шептал Тихомир внуку.
  - А разве на том свете собаки есть? - искренне удивлялся Елманка.
  - Ох, чадушко. На том свете чего только нету-ти, - печально вздохнул дедушка, - Пойдёмте на волю. Посмотрели? Хватит. Вона, народу набилось. Дышать не чем.
  Тихомир с внуками спустились с высокого княжеского крыльца во двор. Там уже стояли мужики с топорами за верёвочными поясами. Среди них был Шиган. Подошел волхв Каремега. Они дружно, по-деловому, зашагали в сторону городских ворот.
   - Деда, а деда! Куда мужики с топорами пошли? - теперь начала спрашивать Еласька.
   - Они пошли князю домовину рубить. В нём князя в последний путь станут рядить, - рассказывал дед внукам, - Пока они рубить будут, Каремега заклинания читать станет.
  Из княжеского дома понеслось причитания плакальщиц. Бабы заголосили во всю мочь. Вой и рыдания понеслись по городку. Мысяне верили, чем сильнее плачешь, тем покойнику покойнее. Пусть знает усопший, как родичи его любят и почитают, тем более не простого человека оплакивают, а своего предводителя – вождя.
   От жутковатого воя Елманка и Еласька вздрогнули. Ребятишкам сделалось не по себе. Они сильней прижались к деду.  Лапушка уловила детский страх, взяла ребятишек за руки и поскорей увела в родную избу.
   К вечеру принесли домовину, полностью выдолбленную из цельного ствола дерева. Нелегко было всего за день подобрать, срубить и обработать гроб под тело дородного князя. С собой мужики притащили полный мешок щепы, которую настрогали в результате обработки ствола. Ибо по поверьям, нельзя бросать всё то, что оставалось после покойника. Вдруг, какая-нибудь нечесть воспользуется этим, тогда уж точно несдобровать. Женщины  побросали этой щепы на дно гроба, набили ей подушку. Тело переложили в домовину, а лавку, на которой лежал покойник, обсыпали пеплом, воткнули в неё нож, всё от той же нечистой силы, вынесли прочь из избы. Пусть стоит, выветривается. Её потом кинут в погребальный костёр. Рядом с лавкой поставили мешок с остатками щепок. Так в заботах прошёл первый день.
    На второй день, все те же мужики, которые рубили гроб, вместе с волхвом Каремегой, пошли сооружать высокое погребальное костровище. Его быстро собрали на берегу Лохтоги-реки, в том месте, где устраивали игрища, да по праздникам взывали к всемогущим богам.
    Всю ночь в княжеской избе бабы, да плакальщицы пели печальные погребальные песни. В их причитания, нет-нет, да вклинивала свои магические заклинания жрица Вольпа. Рядом с покойником сидел с виду понурый, но радостный в душе молодой князь Мазай. Его уже окружали новые, молодые боляре и друзи, хоть рядом находились и старые. Подвывала для порядка вдовая княжна Выкса. Сын иногда посматривал на мать искоса, но молчал. Он понимал: «Не время пока ещё выяснять отношения. Вот похороню отца чин по чину, тогда и с непутёвой мамашей разберусь». Мазай правильно уловил сложившуюся обстановку, волхвы за него, а это уже сила.
     На третий день, рано утречком, только солнце еле-еле протолкнуло бледные лучики сквозь сизые тучи, собрались мысяне, кто в избе усопшего, кто около. Заголосили бабы. Запричитала вдова Выкса:
  - Ой, княженька!
    Ой, родненький!
    Зачем княженька, ты уходишь-то?
    Свет вольный-то покидаешь ты?
    Иль тебе ли, князюшко,
    Света вольного не жалко-то?
    В причитание, словно в перекличку, включились плакальщицы и простые бабы. Плакальщицы, по очереди обращаясь к духу держательнице дома Кудаве:
  - Ой! Кудавушка!
  - Ой! Смотрительница!
  - Ой! Любимая!
  - Ты открой свою дверь по шире,
  - Подними повыше косяки.
  - Чтобы провести нашего князюшку…
  - Князюшку-батюшку…
  Бабы в такт им подвывали.
  Дальше запричитала неутешная вдова:
   - Не одна я пойду.
     Не одна я зайду.
     Сначала я приведу
     Семь человек из родни,
     За ними позову нашего князюшку.
   Её вторили плачущий женский хор:
   - Посмелее, посмелее князюшко,
     Проходи, проходи-ка родненький
   - Встань-ка перед духами Кияматами
   Вдруг резко запричитала заклинание Вольпа, подняв руки к верху, да так резко и неожиданно вскинула костлявые кулаки, что стукнула кривым посохом о низкий потолок.
   - Встань-ка Лол Мысевый
     Около лолов мысьевых на дно гроба. 
     Раньше померших!
     Пусть посмотрит Лол Мысевый
     На свою родню лолов мысевых
     Да на родню живую мысеву,
     На семью свою оставленную!
   Движения волховицы были отрывистыми. Сама она напоминала страшную колдунью. Бледная, лохматая, глаза горели непонятным жутковатым огнём. Народ, стоявший рядом, вздрогнул и отшатнулся прочь. Волхва ткнула клюкой в сторону боляр и друзей.
   - Эй! Боляре, да друзи Мысевы! Берите, поднимайте, в последний путь провожайте! Ибо время пришло! Ждут уже в стране Туон Лол Мысевый!
  Боляре да друзи безропотно подняли домовину и понесли.
  - Несите бережно, - командовала Вольпа, - Не дай вам боги задеть за дверные косяки. Тогда растревоженная Лол вернётся и ещё кого-нибудь заберёт с собой из этого дома, а может и самого рода-племени. Ведь князь всё-таки! 
   Волхвы шли впереди, указывали путь, иногда выкрикивали непонятные заговоры. За волхвами несли скамью с торчащим ножом. Дальше мужчины несли гроб. Женщины читали заклинания. За гробом с достоинством выступал новый князь Мазай. По надменному виду было понятно, что смерть отца не очень-то его печалила. Вдовая Выкса, поддерживаемая племенной знатью, лила слёзы, показушно, деланно навзрыд, неискренне. За ними следом шли остальные простые горожане. Искренне народ прощался с князем.
   - Хоть и был князь пьяница, а всё-таки хороший был человек, - хлюпала носом тощая Зота.
   - Ой! И не говори-и-и…, басила суровая Мошка.
   - Ой! Князюшко! На кого ж, ты нас покидаешь! – ревела тётка Шуравка.
   - Ой! Сиротинушки мы, сиротинушки! – вторила подругам Локса.      
    Небо в этот день было хмурое. Тяжёлыми свинцовыми тучами нависло оно над местным лесным краем, и уже было готово вот-вот обрушиться потоками воды.
    - Даже само Небо скорбит о безвременной кончине князя Мыся, - печально охали в толпе.
   Спустились вниз скукуя, на вершине костровища поставили домовину. Положили в костёр лавку, вещи умершего, горшки с пищей и пивом. Волпа запалила факел, закричала непонятные заклинания и подала факел Мазаю, как сыну умершего и к тому же новому князю.
   - Бери князь! Отправляй отца в страну Туон!
   Мазай, полный чванства, уже собирался поджечь погребальное сооружение, как разверзлись небеса и словно из ушата опрокинули на Мысь-город и его окрестности потоки небесной воды. Вмиг всё сделалось сырым. Факел потух, только хилая струйка дыма с еле слышным шипом тонкой нитью вырвалась к небу, но была проглочена струями ливня. Мысяне все вымокли до нитки. С криками побежали по домам. Похороны не состоялись.
  - Вот оно! Вот оно! Проклятые белки! Прогневали богов! Кара вам за это! – кричала Вольпа, бешено сотрясая посохом, вслед убегающим людям.
  Само небо, казалось, противилось принять князя Мыся в страну мёртвых, затянулось серыми рваными тучами и уже несколько дней проливалось дождями, да так, что невозможно было поджечь погребальный костёр. Всё пропиталось сырость, сделалось влажным. Тело князя в домовине почернело и начало смердеть, а дождь всё лил и лил.
    - Вот! Прогневали белки богов, вот боги и не хотят брать к себе покойного князя, - ворчала Вольпа, - Надо бы богов-то умилостивить, жертву кровавую принести.
   - Подожди, волхва, подожди, авось и принесём, - соглашался с ней ново провозглашённый князь Мазай.
   Вольпа тут же смекнула, что с новой властью можно иметь дело и решила во всём молодого князя поддерживать. Именно он позволит осуществиться её давней мечте и уничтожить весь ненавистный беличий род.
   Мысяне жутко пугались и боялись выходить из дома. Дождь лил не переставая. Лохтога-река вышла из берегов, сделалась стремительной, норовистой. Её бурные воды подмывали лёссовые берега, рвали землю, выдирали большие куски с кустами и деревьями и уносили вдаль, вниз.
    Выскочили мысяне из городища, схватили лодки-колданки, потащили наверх. Шиган тоже свою колданку притащил на верх, к частоколу приставил.
    - Пойду, я дедушка Тихомир. Боюсь, как бы большая вода до моей хижины не добралась, - засобирался Шиган.
    - Да как же ты пойдёшь? Кругом такая непогода? – испуганно сокрушалась Лапушка. Ей было очень страшно за своего суженого.
    - Не пугайся, Лада моя, я скоренько, напрямик, через лес, - успокаивал жених.
    От того что Шиган пойдёт через густой лес, Лапушке становилось ещё страшнее. Ведь сколько всякого лютого зверья там водится. Вот и Вадрю совсем недавно медведь-шатун покалечил. Девка-то так и живёт умом тронувшись. Но убежал Шиган, загрустила Лапушка.
     Дождь лил и лил. Вода всё прибывала и прибывала. Подобралась вода к костровищу, подмыла. Погребальное сооружение с грохотом рухнуло. Выбежали мысяне на высокий кокуй, закричали,  запричитали, вытянули руки в сторону уплывающего гроба.
   - Ой, князюшко!
     Ой, родненький.
     Да куда же ты, не похороненный!
   Уплывал гроб в окружении поленьев, да брёвен, а рядом с ним кружилась скамейка, перевернувшись к верху ножками. А мысяне кричали вслед, жалобно. Вдруг все разом охнули и на мгновение приутихли. С домовины сорвало крышку. Она раскрылась, развалилась на две половины, и к своему ужасу увидели люди, что внутри-то она пустая. Тела князя там не было.
   - Ой! Годе горькое, беда придёт, - закричали бабы.
   - Деда, а деда! – теребил Тихомира за рукав Елманка, - Теперь князь, точно рыбой станет.
   - Не знаю, чадушко, не знаю, - отвечал дед, устремив взгляд на реку, вдаль уплывающему пустому гробу - Не к добру всё это. Несчастия придут в Мысь-городок. Не похоронили князя-то… Быть ему нарью – кровопивцем страшным. Ой! Берегитесь мысяне, берегитесь. 
  Через несколько дней ливень прекратился. Природа напугала людей, забрала, что ей было нужно, и успокоилась.
 
IX

   Расцветало Кенеж – лето. Оно полновластно вступало в свои права, назойливо провожало дальше на Север Весну-Красну. Люди так же именовали Лето Красным. Этим самым лесной народ показывал, что Кенеж перенимает у своей сестры Весны все права на цветущую красоту окружающей природы,  на зелень и цветы, на рождение молодняка, на всё буйство разнообразных красок жизни.
   После обильного дождя наступило вёдро – тёплая, ясная, погожая погода. Было тихо, солнечно и спокойно, лишь иногда прилетал лёгкий ветерок и еле заметным для глаза дуновением прогуливался по округе. Он, шутя, пробегал по верхушкам деревьев, тихо шуршал листочками и хвойными иголками, нежно трогал луговые травы и цветы, рябью шевелил разлившиеся речные и озёрные воды.
   Солнышко начинало припекать настырнее, настойчивее. Вода нагревалась, испарялась, маревом поднималась в небо и собиралась в кучевые облака, заставляя их принимать различные интересные формы, а ветерок-шалунишка гонял этих лохматых «небесных овечек» по огромному небесному пастбищу.
   Любознательный Елманка приставал с расспросами к деду. Он не как не мог понять, что же такое вёдро. Детское воображение рисовало огромное небесное ведро, которое постепенно наполнялось водой и в один прекрасный момент, вдруг как опрокинется да и выльет всё своё содержимое обратно на землю. От чего будут опять кричать люди: «Льёт, как из ведра!» Дед как мог, объяснял мальчонке, тот понимал его с трудом, на что старый Тихомир не выдержал и вспылил:
  - Какой ты непонятливый, чадушко! Не понимаешь, значит, не дорос ещё! Отстань от меня!
  Елманка хлопал глазами. В детской голове никак не укладывалось, что это ещё за вёдро - ведро и снова приставал к деду, а тот отмахивался от него как от назойливой мухи:
  - Да отстанешь ли ты от меня, репей ты этакий!
  Очередным жарким днём, изголодавшееся  племя, всё от мала до велика, высыпало на берег Лохтоги-реки. После сильного ливня и весеннего половодья река разлилась и затопила огромное пространство. Остались  большие, но мелкие затоны, в которых застряла зазевавшаяся рыба. В одной такой неглубокой заводи было решено  устроить рыбалку.
    Моховляне запирали рыбе выход из залива неводами, плетёными заборами и другими приспособлениями. Мужики, закатав штаны, а то и вовсе скинув елошты, задрав длинные рубахи, а то и без них, нагишом, ходили с бреднем по затопленной луговине. Тощие, голые подростки, у которых от голода выпирали рёбра и ввалились животы, проворно юркали с ловушками-мордушками, старались не отставать от взрослых. Бабы и голопузые детишки суетились с корзинами. Люди выделялись на фоне водной синевы и молодой зелени своими бледно-белыми, как смерть телами, ещё не покрашенными солнечными лучами коричневой краской загара. 
     Все дружно гнали рыбу на отмель, а там хватали, кто как мог. Из-под коряг и норок вытаскивали усатых раков, не обращая внимания даже на то, что они своими клешнями больно щипались, зачастую протыкали  кожу до крови. Кровоточащий палец совали в рот, причмокивая, облизывали, обтирали о голое тело и снова шарили руками по дну, выискивая что-то съедобное. 
   Даже старики во главе с дедом Кадымом шаркали ногами по берегу, старательно подбирали выброшенных рыбёшек, и укладывали в приготовленные корзинки-плетёнки. Сам князь Мысь вместе с болярами да друзями впереди всех, как заядлый рыболов бродил с бреднем, руководил племенем.
   Волхвы Вольпа и Каремега бегали вдоль кокуя, сверху горы зорко смотрели, стучали в бубны, кричали заклинания, тем самым как бы помогали загонять глупую рыбу в сети.
   - Услышь нас Ахты – хозяин воды,
      И ты нас услышь, Индар – хозяин рыб!
      Вы духи водные, вы духи рыб,
      Мысянам помогите, рыбу в сети пригоните,
      Пошлите мысянам улов хороший, богатый,
      Чтобы были мысяне все сыты…
    Уж больно волхвам самим охота было отведать рыбки. Они заранее знали, что самые лучшие кусочки им достанутся.
    А мысяне, по началу, с голодухи, свежевыловленную рыбку хватали и тут же вцеплялись в неё, ещё живую, зубами, и с жадностью пожирали, выдавив из неё кишки и соскоблив ногтём чешую. Особливо голодные ели со всей требухой. Насытившись, уже собирали рыбин для варева-ухи, для жарки на раскалённых камнях и запекания в земле, а также для сушки и вяления впрок, про запас.
   Семейство деда Тихомира держалось вместе. Лапушка, подобрав   высоко рубаху, подогнула, подвязав узлом на поясе, ловко орудовала сплетённой из ивовых прутьев ловушкой, выхватывала  рыбу и опрокидывала в корзину, которую тащили за ней Елманка и Еласька.  Намокшая рубаха тесно облепила стройную фигуру девушки. Сквозь мокрую ткань просвечивались соблазнительные острые  упругие груди, плоский живот, округлые бёдра. 
    Князь Мазай обратил на это внимание и исподтишка подсматривал. Ему во что бы то ни стало, захотелось обладать этой  девушкой, и он поставил цель – овладеть ею, пока нет рядом жениха Шигана. Князь знал, что Лапушка не такая доступная, как   обычные девки-мысянки, да и подсознательно побаивался её суженного - Ерша. Хорошо помнил, как этот простой парень побеждал его несколько раз в потешном бою. Но всё равно, решил действовать наверняка, ещё и потому, чтобы отомстить, по круче насолить своему обидчику.
  «Я ведь князь, и она не посмеет мне отказать», - думал про себя Мазай, и желание с большей силой разжигало его похоть, - «Пусть смеётся и радуется. Посмотрим, кому из нас будет потом радостнее».
   А пока молодой князь демонстративно делал вид, что соблазнительная Лапушку совершенно не интересует его. Ведь рядом было столько девушек. Некоторые совсем не стесняясь, полностью обнажились. Как и некоторые парни рыбачили нагишом, и никто не обращал на это внимания. Но эти девушки не так трогали душу князя, как эта  Лапушка, такая не похожая на рыжих и голубоглазых мысянок. Она тёмно-русая, кареглазая, так и сводила молодца с ума. Её недоступность ещё сильнее подзадоривала Мазая. Он показно сосредотачивался на рыбной ловле, думая: «Всему своё время. Придёт нужный час».
     За массовой рыбалкой жадно взирал с крепостной вышки дозорный Филин. Он, было, тоже вместе со всеми собрался порыбачить, но бугай Курмиша, грозно окликнул:
     - Ты куда, Филька собрался?
     - Дык, это…, лыбу ловить, - зашепелявил и заюлил мужичонка.
     - А кто в дозоре стоять будет?! – рыкнул княжеский друзь.
     - Дык уз больно лыбки-то хотша… - скулил Филин.
     - Хочется, перехочется, - передразнил Курмиша и грозно гаркнул, - Марш на вышку! – погрозил огромным кулаком, - Гляди в оба и ни ногой, а то смотри у меня…
    - Да, я… Это… - оправдывался нерадивый вечный постовой.
    Курмиша продолжал наставления:
    - Это чего ж удумал? Все рыбу ловить станут, а в дозоре никого… А, если ворог? Кто тогда предупредит? Ну, ты, Филька и даёшь?
   - Да нисего я не даю… У меня и давать-то несего, - тихо себе поднос ворчал дозорный.
  - Ты меня побубни ещё! Сказано тебе, на пост ступать, вот и полез быстро на башню! - опять друзь сунул большой кулак под нос тощему мужичку.
  Филин забрался на башню, посмотрел по сторонам.
  - Влоде нет никого, вшё тихо, - с досады махнул рукой.
  Он стал наблюдать за рыбалкой. Его деятельная натура не могла стоять спокойно и  взирать на то, что творится там внизу, на реке. Он начал орать сверху.
  - Эй! Куды з вы посли? Туды идитё, а не туды!... Вона она, лыба-то хде! … Тама, вон тама, а не тама вот!
  Тут взгляд глазастого Филина упал на его сыновей Куклушу и Елушу, которые с матерью Морошкой ловко ловили разных рыбин. Сыновья наклонялись, обеими руками бойко хватали скользкую рыбу и кидали в большую корзин, которая тащила мать.
  - Давай Куклуска, давай Елуска! Больса бели, больса! Молоска! Тасси давай! - орал Флин сыновьям и жене, - Хватайте зывее!
  Вдруг, младший сын Куклуша зацепился тощей костлявой ногой за коряжку. Он потерял равновесие и стал падать. Ища опору, руками ухватился за старшего брата и потащил его за собой.  Елушка схватился за мамку Морошку, и все они трое упали в воду, уронив всю выловленную рыбу. Бойкая рыба, ещё не успевшая оцепенеть на воздухе без воды, быстренько зашлёпала хвостами и расплылась в разные стороны. Окружающие увидели, какой произошёл казус с Филиным семейством, дружно захохотали.
  - Да стозе вы безлукия! – досадно закричал отец, - У-у-ух!
  Елушка вскочил, разозлился и отвесил пинка младшему брату, как виновнику всего случившемуся. Звук звонкий шлепка по голому заду разнёсся по всей лагуне. Опять поднялся хохот. Обиженный младший брат кинулся с кулаками на старшего, но вмешалась мать. Она подскочила к взъерепененным, словно петухи, сыновьям и не менее громкими оплеухами успокоила обоих. Рыбы было в избытке. Хватало всем с лихвой. Корзинка опять стала быстро наполняться.
  - Так их, Молоска! Ись дласся вждумали? – не унимаося с вышки Филин.
  Племя рыбачило дружно, весело с шутками да прибаутками. Голые девки и парни не всегда прилично, но по-доброму подтрунивали друг над другом.
  Бойкая Веська смесь кричала дружку Хорке:
  - Хорка, а Хорка! Ты смотри, откусит щука тебе причиндалы-то, чем по ночам заниматься-то будем?! Ха-ха-ха!
 Молодёжь дружно подхватила гогот.
   - Бесстыжая, ты Веська, - возмущалась суровая тётка Мошка, - Постыдилась бы!
   - А чего я? Я ничего! Чего я такого сказала-то? – весело оправдывалась девка.
  - Чего тётка Мошка стыдится-то! Чай Веська со своим женихом Хоркой спит, а не с чужим! – орала конопатая, с белыми растрёпанными волосами Мерянка.
  Все поняли, кого имела в виду Мерянка. А рыбачащий поодаль со своей семьёй Аманко не знал, куда деться от стыда. Недовольно на болтливую девку посмотрел князь, но только злобно сверкнул глазами и промолчал, до поры до времени, подумал: «Ужотко получат все у меня». Пока он только думал. Действовать собирался потом.
  Так с общими шутками, да прибаутками наловили рыбы вдоволь. Племя осталось довольным. В Мысь-городе устроили  праздник. Развели костёр, над огнём водрузили большой котёл и начали  варить уху, с кореньями да пахучими травами. Вначале поделились ухой с богами. Вольпа с Каремегой с заклинаниями, да причитаниями наваристое варево плеснули в огонь, в бубны поколотили, в ритуальном танце покружили, да и уселись среди родовитых соплеменников - князя, боляр и друзей хлебать уху. Им, как и положено, положили самые жирные, большие куски.
  Наелись вдоволь. Особенно постарался дозорный Филин. Наконец-то его сменили в дозоре на вышке. Он сидел и уплетал ушицу за обе щеки, от усердия раскраснлся словно рак.
   - Эх, холоша усыса! – пригваривал дозорный, но его мало кто понимал из-за шепелявости, да ещё забитого рыбой рта.
  А потом заиграли дудки, рожки, да сопелки, застучали бубны. Племя начало петь и танцевать, молодёжь хороводы кружить. Богов славить, особливо Ахты и Индара, за то, что помогли поймать столько много рыбы, что даже уже на зиму завялить можно. Оно, когда живот сытый и веселье быстро идёт. Смех и радость понеслись по городку. Да ещё когда бражка медовая хмельная в веселье пособляет, приятно ударяет в голову.
  Довольный сидел Мазай во главе всего племени. Обводил всех слегка надменным метким взглядом, чванливо выпятил нижнюю губу, при этом, не забывая прикладываться к большому деревянному ковшу, искусно вырезанному в виде утки с крепким мёдом.
  «Эх! Хорошо быть князем! – блаженные захмелевшие думы затмевали молодой разум, - «Все меня уважают, все мне подчиняются»
  Тут-то взгляд Мазая упал на Лапушку, так весело прыгающую с детками Елаской и Елманкой. Он впился в неё взглядом, смотрел на ровную и изящную фигуру, на русые волосы, заплетённые в толстую косу с лентой, вышитую рисунками-оберегами. Особливо обратил внимание князь на упругую, девичью грудь, столь привлекательную в движении от прыжков, на изгибающуюся талию и бёдра, и от этого вожделение с новой силой охватило его.
  Встал князь, выпятил грудь молодецкую, одёрнул рубаху, поправил пояс, пригладил рыжие волосы.
  - А что мои боляре, да верные друзи, не поплясать бы и нам?
  Боляре и друзи как один пошли плясать, показать, что они тоже не лыком шиты, плясать тоже умеют. 
  Сначала плясал, Мазай в общем кругу, затем постепенно начал приближаться к Лапушке. Разгорячённый медовухой стал приставать к девушке.
  - Люба ты мне Лапушка, - топал ногами в пляске хмельной князь, - Ох как люба!
  - Да, уж полно тебе князюшко, речи-то такие говорить, - пока шуточкам отнекивалась Лапушка от назойливого ухажёра, - У меня и жених есть, так что скоро я уже мужнина жена.
   - Ну чего ты в этом Шиганке нашла? – не унимался Мазай.
   - Ой, сердцу не прикуёшь! – отшучивалась девушка, но поняла просто так пьяный князь от неё не отстанет и надо действовать хитрость.
   Она так ловко закружила хмельного князя, что он потерял ориентацию, не заметил, как Лапушка выскользнула из круга танцующих, убежала и уже сидела у себя дома в избушке-землянке, вся дрожала от страха и просила богов защитить от нехороших посягательств на её честь.
    Мазай долго стоял, непонимающе хлопал осоловелыми глазами:
    - Куда подевалась? Ну, я тебе!
    - А князь-то, тоже выпить не дурак, - судачили старики.
    - Чего тут думать? Весь в отца своего Мыся.
    - Да уж! Любил покойный князь хмельную медовушку!
    - Вот и сынок не далеко ушёл. Тоже к хмельному приложиться не дурачок.
    - То-то и оно! Не знаешь и чего лучше?
    - А чего тут думать? Всё едино. Хорошего не жди.
    - Ой! Куда мир катится?
    - Вона, вона! Пошёл. На ногах еле стоит.
    - Да-а-а! Хлебнём мы Лиха с таким князем! Ой, хлебнём!
   Долго ещё судачили старики, смотрели на молодёжь, обсуждали, как князь, со своими сотоварищами будучи в изрядном подпитии задирали простых девок и парней.

X

  - Горим! Горим! Пожар! Пожар! – бегала по городищу полоумная Вадря.
  Она рвала на себе волосы, заламывала руки и орала, орала, орала.
  За сумасшедшей стайкой бежала ребятня, кривлялась, дразнила, обзывала несчастную девушку.
   - Вадря, чирик-ку-ку! Она дура! Бе-бе-бе! Дурочка набитая!
   Лапушка с Елманкой и Еласькой убирали вокруг своей землянки. Лапушка мела, ребята помогали, убирали мусор. Мимо пробежала Вадря, а за ней дразнящаяся ребятня.
  - Ай, ай, ай! – осуждающе покачала головой Лапушка, - Не хорошо дразнить больного человека, тем более старшего!
  Елманка и Еласька подбежали, пристыдили и разогнали расшалившуюся ребятню, приговаривали:
   - Как вам не стыдно!
   Вадря побежала дальше, продолжала кричать:
   - Пожар! Пожар!
   -Ты чего, неразумная, людей баламутишь? – пыталась приструнить дурочку грубая Мошка, - Эй! Лупа! Забирай свою сумасшедшую, да в избе держи, не выпускай. Нечего ей народ пугать, да баламутить!
  - Оглашенная, всех перепугала, - ругалась Лоска.
  - Ну, дура и есть дура! – не унималась Мошка, - Лупа! Да заберёшь ли ты её или нет! Чего она ходит, орёт!
  - Тебя забыла спросить! – огрызалась Лупа, а сама потихоньку старалась увести дочь домой, - Пойдём доченька, пойдём болезная.
  - Горим! Пожар! – не унималась Вадря.
  - Да рот, рот её заткни, чтобы так не орала, а то действительно беду накличет, - пот стать подругам выступала Шуровка.
  - Эко, как её саданули. До сих пор отойти не может, - ухмыльнулась Вольпа, - Пойду-ка я кости гадальные раскину, посмотрю, что было, что быдет…, - и поплелась в свою новую избу.
  Вольпа ворожила в своей новой избе. Старуха самозабвенно раскидывала кости с таинственными рисунками-рунами на грубоватой, но гладко выстроганной столешнице, подолгу всматривалась в загадочные символические рисунки, потихоньку сама с собой разговаривала, иногда от чего-то хмурилась, или загадочно хитро улыбалась. Затем колдунья быстро, как бы пугаясь того, что кто-то посторонний может прочитать сложившиеся письмена, сгребала костяные бляшки своими крючковатыми пальцами, тщательно трясла, перемешивала гадальные костяшки в сложенных лодочкой ладонях и опять бросала на стол. Седая взлохмаченная голова низко склонялась над столом и снова долго и внимательно рассматривала выпавшее расположение костей, пришепётывая непонятные слова. Так повторялось уже продолжительное время.
 Ворожея полностью была поглощена своим магическим занятием и не заметила, как вошёл Каремега.
  - Что, старая, опять колдуешь? Смотри, разозлишь злых духов, тогда всем не поздоровится.
  - Тьфу ты, паркель такой! Только что-то понятное начало образовываться, а тут тебя нелёгкая принесла. Всё ты мне, увалень, спутал! Ведь есть же такие люди? Всегда от них только одно Лихо, - сокрушалась баба, быстро собирая и пряча подальше от посторонних глаз свои гадальные костяшки.
  - Да не ворчи ты! Смотри доворожишься! – опять осуждающе предупредил Каремега подельницу, - Точно беду накличешь на свою седую голову.
  - Да тебе-то что за дело! – закричала Вольпа, - Моя голова-то, не твоя.
  - Ой, да гори ты синим пламенем! – отчаянно отмахнулся от вредной старухи Медведь, обиженно пробурчал, -  Нет бы гостя встретить, как следует, медком угостить.
 - У-у! Паркель косолапый! Нужны мне такие гости. Знаю тебя, только и ходишь, что мёд жрать!
  - А тебе жалко? Да! Чай не сама мёд-то добываешь да варишь! Мысяне приносят, - вступил в перепалку с Вольпой Каремега.
  - Да, вот! Жалко! От таких как ты одни убытки!
  Вольпа яростно замахала кулаками в сторону пришедшего гостя и нечаянно задела стоявшую рядом метлу. Метла с шумом упала в огонь, который ярко пылал в очаге. Ветви на метле мгновенно вспыхнули.
  - Ах ты! - Волпа выдернула горящую метлу и попыталась сбить огонь с прутьев.
  Пламя не поддавалось. От ударов целый сноп искр разлетался вокруг. Искры веером посыпались на  висевшие повсюду сухие пучки трав. Травы загорелись. Огонь с жаром начал их пожирать.
  - Ай, ай! Горим! Горим! – закричала Вольпа, - Чего стоишь как истукан, туши давай! – волховица махала руками и толкала Каремегу в бок, - Это ты поганка такая накаркал, вот и загорелось!
  Долговязый старик бросился тушить, но огонь перекинулся на его медвежью шкуру, и она задымилась.
  - Ой! Ой! Горю! – завершал Каремега, словно ошпаренный, выскочил из избы, упал на землю, начал кататься, пытаясь тушить свою шубу.
   В избе пламя уже облизывало стены, тянулось к потолку. Вольпа поняла, что огонь не остановить, как бы самой не сгореть, выскочила прочь и с жалостью наблюдала, как разгорается её новая изба.
  Пламя быстро охватило деревянное строение, вытянулось вверх, вертикально улетая столбом дыма в небо. Огонь начинал облизывать высокую сосну, под которой построили избу, грозил поджечь весь лес, тем более последнее время погода стояла жаркая и сухая.
  - Столбом дым идёт, значит к хорошей погоде, - прошептала волховица, а про себя подумала, - «И к чему теперь всё это? Изба-то, того… Всё. Нету-ти… Погорелица я теперь…»
  - Позал! Позал! – орал Филин с вышки.
  Мысяне вывалили все как один и своих избушек.
  - Где, пожар?
  - Что горит? – кричали мужики.
  - А-а-а! Го-го-рим! – перепугались и истошно верещали полошенные бабы.
  Князь Мазай, сохраняя полное спокойствие, по-деловому, как истинный руководитель выступил вперёд, быстро взял сложившуюся ситуацию в руки и прикрикнул на женщин-истеричек:
  - Эй! А ну тихо там!
  Народ умолк. Князь крикнул дозорному:
  - Филя, чего там горит?
  - Дык енто, тама! – Филин замахал рукой в сторону леса.
  - Ты толком говори, бестолочь? – начал злиться князь.
  - Тама, в лешу, ижбуска Вольпы голит! – на едином дыхании выпалил шепелявый смотровой.
  - Так, мысяне. Хватаем вёдра, топоры, ломы, багры и бежим тушить, а то перекинется пламя на лес, все погорим.
  Мазай, бойко и по-деловому руководил тушением. Все от мала до велика выстроились цепочкой к реке, черпали воду, передавали вперёд, заливали. Кто огонь ветками сбивал, кто землёй закидал. Так всем миром пожар был вовремя ликвидирован, большую беду удалось предотвратить. Мысяне чумазые, перепачканные сажей,  золой, но довольные сделанной работой разошлись. Только одна погорелица Вольпа сидела на пепелище лохматая, оборванная, злющая,  сверкала вольчьими глазищами. От них исходило столько неподдельной злобы, и если бы она была ядом, то хватило бы  этой злости, чтобы  отравить весь белый свет.
  - Ненавижу это проклятое племя белок, ненавижу…, - скрипела чародейка зубами.
  Сзади подошёл Каремега. Ему чисто по-человечески было жалко эту несчастную женщину. Он присел к ней рядом, обнял её, прижал к себе. Так они сидели молча, ничего не говорили.
   - Ну, куда теперь ты? – спросил Каремега.
   - Пойду в свою старую избу, - ответила Вольпа.
   - А то давай ко мне иди жить, - предложил Каремега.
   - Да уж ладно. Я привыкла одна…, - Вольпа тяжело вздохнула.
   - Ну, пойдём. Я тебя провожу, заботливо предложил Каремега.
   Они встали. Долговязый мужчина обнял маленькую сгорбившуюся женщину, и они пошли сквозь лесную чащу.

XI

     В густом лесу, в своей старой избушке-землянке сидела всеми позабытая,  одинокая Вольпа и горевала. Былое роилось в голове, выскакивая бессмысленными сюжетами. Эти картинки прошлого заставляли страдать ещё больше истерзанное сердце несчастной женщины.
     - О боги, боги, Что вам ещё надо от меня. Вы и так забрали у меня всё что было. Ну, забирайте тогда уж и меня! А-а, меня-то вы не хотите. Вы хотите, чтобы я мучилась и мучила других? Хорошо, будут вам муки, будут, - разговаривала сама с собой Вольпа.
     Ворожея вскочила, потрясла руками к верху, затем опустилась, затихла, осунулась. Отчего-то вспоминалось ей, то, что было так давно и вроде бы совсем так не давно, а всего-то лет тридцать назад. Она - ещё молодая девчонка из племени волков, вместе со своим ненаглядным дружком Волком радовалась жизни. Ох и любила его до беспамятства – сильного, смелого, но такого жаркого и ласкового.
      Вольпа закрыла глаза. Она тихо плакала, без слёз, потому что их давно выплакала. Всего-то минуло тридцать зим да вёсен, а выглядела Вольпа старухой.  Вот оно, как жизнь-то её поколотила.
       Вдруг женщина вздрогнула. Следующее страшное видение вспыхнуло в памяти. Её ненаглядный лежит на погребальном ложе весь истерзанный врагами-мысянами. Маленькая, худенькая была тогда Вольпа, но нашла в себе силы и, подавляя вопль отчаяния там глубоко внутри, самолично подожгла костёр, на котором лежал её единственно желанный мужчина. Никому не дала любимого человека отправить в последний путь, зубами цеплялась, но факел у племенного чародея вырвала и подпалила погребальное место сама, вопреки всем традициям и обычаям. Никто из волчьего племени не посмел ей возразить. От своего ненаглядного друга была Вольпа на сносях. Родила мальчишку. Да только и её милому сыночку-волчонку не сужено было пожить на этом свете, забрал его Киямат. Так же как и отца, собственноручно отправила в царство мёртвых Туон. Умерла любовь в её сердце. Освободившееся место заняла злоба. На весь свет затаила Вольпа обиду. Месть стала её смыслом жизни.
    - А всё эти белки проклятые! – ругалась со слезами на глазах волховица, но глаза её давно высохли от слёз. Слёзы больше не текли. Их иссушило жестокое время.
   Машинально, бессознательно Вольпа полезла под топчан, начала шарить руками, до каких углов не доставала, шуршала клюкой, вытянула какую-то штуковину.
   - Интересно, что это ещё у меня тут, - сама с собой говорила женщина, - похоже на какие-то железные клещи, а крючки-то, словно зубы волчьи, только больше.
  Волпа пару раз ими щёлкнула.
  - Гляди-ка, ещё работают. Но откуда они у меня? – волхова задумалась, - А, вспомнила! Это же мой Волк от куда-то принёс, да всё потешался: «Если сзади к кому-нибудь подкрасться, то и шею запросто можно перекусить. А все подумают, что это нарь сделал». Ай да Волк! Ай, да молодчина! Я же теперь эти белкам такое устрою.
  Глаза ведуньи перестали грустить, а засверкали яростным хищным звериным огнём. Она схватила кусок рваной дерюжины и яростно начала отчищать находку от грязи и ржавчины. Клещи оказались в хорошем состоянии. Вольпа радовалась, какое серьёзное оружие оказалось у неё в руках. В её воспалённом мозгу уже виделись страшные картины мщения.
  Неожиданно за дверью землянки послышался какой-то шорох.
  - Кто там? – рыкнула колдунья.
  - Это мы Вольпушка, я баба мысева Лупа, да её полоумная юродивая дочурка Вадря. Позволь нам войти.
  - Ну, входите, коли пришли! – Вольпа пригласила гостей к себе в землянку, перед проворно этим сунула свою находку обратно под лежанку.
  Мать с дочкой вошли. Лупа почтительно поклонилась. Вадря с маской идиотки на лице глупо засмеялась:
 - Гы-гы-гы!
 - Поклонись доченька, - елейным голоском запела Лупа, а сама схватила дочку за затылок и силой наклонила вниз, - Вот мы тебе подарочки принесли, рыбки, да грибочков сушёных, да горшочек с медком. Уж не обессудь, Вольпушка.
  - Ну, чего надо? – принимая подарки как должное, грозно спросила хозяйка землянки.
  - Ой, родимая, - жалобно заголосила баба, - Ой милая! Да чего же это делается-то. Дитятко любимое искалечили, кормилицу, надёжу последнюю, дурочкой сделали, а у меня окромя её ещё детушки малые имеются, да и мужика-то нету! Вдовая ведь я. Ой я несчастная!
  - Ты мне тут из себя убогую-то не строй! У тебя дочь убогая, а не ты! Давай говори толком, почто пришла? – сердилась Вольпв, - Нет! Так уходи! Не досуг мне твои причитания слушать! Я сама вон недавно погорела!
  - Не сердись Вольпушка. К кому же мне, бедной вдове, поруганной, обиженной идти? Не гони! Вон на горе моё горькое! – лупа снова заревела, показывая рукой на Вадрю, которая глупо улыбалась и как маленькая девочка вертелась по сторонам.
   - Ладно! Знаю, чего хочешь. Мести хочешь, да не простой, а кровной! -  смягчилась ворожея.
   - Ой, родимая, как в воду глядела. Эта месть всё моё нутро иссушила, как жажда страшная. Только как мне её, проклятущую утолить, не знаю. Ой, я вдова несчастная! Помоги мне Вольпушка! Помоги! – Люпа запричитала, прослезилась и упала на колени перед ведуньей.
   - Гы! Гы-гы! – засмеялась Вадря.
   - Встань и перестань реветь! Слёзы, что вода, горю не помогут. Садись и слушай, - Вольпа усадила несчастную мать на топчан.
   - На вот, куколку покачай, поиграй, - Вольпа сунула Вадре в тряпочке завёрнутую чурочку.
   - У-у! Ух-ой-ой! – замурлыкала какую-то непонятную песенку больная девушка и довольная уединилась ото всех в углу.
   Вольпа и Лупа потихоньку шептались. Лупа высказывала всё то, что наболело на сердце. Она изливала всю свою душу перед старой колдуньей, долгой спутанной речью отчаявшейся матери.
   - Как посмотрю на эту Выксу, аж сердце кровью обливается, что она, подлая с моей дочкой сотворила. Искалечила, полоумной сделала, да ещё жениха отобрала, - жаловалась Лупа, - Я же должна отомстить этой Выксе, а не то, мой и без того худой род захиреет. Обычай кровной мести должон быть исполнен. А как? Я не знаю. Мужиков-то у меня нет. Одни девчонки - малолетки. А эти надругатели над моей доченькой живут, да радуются. А жего ж им не радоваться-то. Вольпа княжна, мать князя Мазая. Вона, как все кричали, мол, надо вече собирать, сход. Всем миром порешим, что дальше делать. Как прелюбодеев накажем. А ничего, так и не собрали. Никого не наказали. Ведь разве будет Мазай против своей мамаши чего-то там делать. А мамаша-то уже в наглую с Аманкой живёт, ни от кого не таится. Правильно! У Выксы сын князь, а у Аманки отец княжеский друзь. А моя Вадрюшка девка простая, бедная, так, никто, только горе мыкает. А этот князь новый! Всё к Тихомировой внучке Лапушке пристаёт. А ведь у неё жених Шиганко есть. Лапушка, девка честная, ему не даёт! Молодец, верной жёнкой будет. Не то что некоторые.
   - Не даёт! Не даёт! – вдруг захлопала в ладоши Вадря.
   - Играй деточка с куколкой, укладывай её спать, - ласково успокоила Вольпа вдруг так разволновавшуюся девушку, подошла нежно погладила по голове.
   Водря повернулась навстречу. Безумные глаза неестественно светились какой-то непонятной радостью и собачьей преданностью.
   - А-а-а…, а-а-а…, - запела ненормальная, качая чурочку.
   - Так вот ты Вольпушка помоги мне, вдовице бедной, за всякие неправды обиженной! Я уж тебе отплачу. Чего попросишь, сделаю, - умоляла Вольпу Лупа, поворожи, пошли на эту княжескую сучку порчу. Пусть она помучается. Да и этому Алманке тоже поворожи, чтобы у него в штанах обломилося и отвалилося, изменнику коварному.
   - Отвалилось! Отвалилось! – опять засмеялась и захлопала в ладоши Вадря.
   - Качай доченька куколку, качай, - уже обратилась к дочке мамаша.
  - Аш-ш-ш! – словно змея зашипела дочка.
  Лупа испугалась и отпрянула назад.
  - Вот видишь, на родную мать, аки гадюка какая-то шипит, - заплакала Лупа.
  Вольпа протянула руку в сторону девушки.
  - Играй, играй!
  - О-о-й! О-о-ой! – запела сумасшедшая.
  - Кровная месть должна свершиться, иначе род вымрет! – согласилась Вольпа, - Только кровь обидчика ты сама пролить должна.
  - Да, как же я слабая жёнка вдовая это учиню? – заревела Лупа, - У меня мужиков-то воев нету, одни дочки. Старшая не в себе, а младшие несмышлёныши.
  - Так и быть, помогу тебе. Будь, по-твоему. Но уговор у нас с тобой будет не простой. Клятву кровью скрепим. Наш сговор в тайне храни. А за это дочь мне отдашь. Всё равно она тебе обузой только становится, - ворожея, словно змея гипнотизировала жертву, смотрела прямо в мутно-голубоватые глаза Лупы, спокойным и ровным голосом умиротворяя и поражая сознание жертвы.
  Волпа поднялась, взяла нож, схватила руку просящей женщины, развернула её ладонь и вдоль полоснула ножом. Из разреза потекла кров. Лупа вздрогнула. Колдунья поднесла ладонь к губам и стала слизывать кровь, перемазав ей своё лицо.
  - Кровь твоя станет моя.
    Да свершиться кровная месть,
    Восстановится поруганная честь.
    Пусть дочь свершит за отца,
    Пусть сестра совершит за брата,
    Во имя всемогущих богов
    Во имя вездесущих духов…
  Вольпа шептала заклинание и лизала сочащуюся кровь из раны Лупы. Затем что-то прошептала и раны на ладони как не бывало.
  Ошарашенная Лупа, встала и тихо вышла. Она ушла назад в Мысь-город. Вадря осталась, чтобы выполнять тёмные Вольпины  замыслы.

XII

   Боги сучили кудель времени в тонкие нити дней, старательно наматывая их на веретено судьбы, никому кроме потаённых сил неведомой. Не дано человеку познать, ни божия повеления, ни решения. Даже познать самого себя человек порой не может. Пыжится иногда человек пыжится, а кудель времени придётся без его ведома. Человек только инструмент в руках богов и духов.
    Очередное летнее утро растекалось обильной росой по высокому косогору кукуя, по речной долине, по раскидистым пойменным лугам и накрывало это всё богатство сизой дымкой вязкого тумана. Молочно-розовеющее небо светлело, возвещая о наступающем дне, и наполнялось пушистыми клочьями белоснежных облаков.
   Вечно недовольная Вольпа выползла из своей обветшалой землянки, зябко поёжилась, поплотней, укуталась в старую, всю изодранную, латаную и перелатанную волчью шкуру, взглянула на небо, осмотрелась вокруг.
   - Гроза будет, - проворчала волховица и поплелась на место недавно сгоревшей своей новой избёнки.
   Сгорбившаяся седая, как лунь старуха, закутанная в потрёпанную, местами облысевшую волчью накидку, лазила по пепелищу и чего-то искала.
   - Ага! Вот она! – радостно вскрикнула старая и вытащила из-под угольев длинное заточенное шило, похожее на стержень.
   Вольпа повертела его в руках, поточила о камень, ободрала налёт ржавчины, обтёрла о лохмотья подола и поплелась назад. День обещал быть жарким, но ворожея продолжала бубнить:
   - Гроза будет, Сильная гроза.
   В землянке кудесница растолкала спящую Вадрю, уставилась в её осоловевшие, не отошедшие ото сна глаза, своим волчьим гипнотизирующим оком и зашептала:
   - Вставай детонька, всё на свете проспишь. На вот тебе шило, спрячь в куколку, подойди к обидчице своей кровной и воткни прямо в самое сердце, подойди к изменнику своему коварному,  и ему воткни в самое сердце. Да не дрогнет твоя рука. Ступает пусть твёрдо твоя нога. Кровь обидчиков лей, не жалей. Род свой от поругания спаси. Кровью отомсти, а иначе твой род пропадёт-сгинет, Худо-лихо примет. Возмездие совершится. Кровная месть случится. Чок-чок, всем молчок. Трогай только Лихо, остальное не трож, остальное положь, не твоё, а богов. Понапрасну богов и духов не тревожь!
    Старуха-колдунья спрятала точёный клинок в тряпицу с чурочкой-куколкой и сунула в руки ничего не понимающей девушке.
    - Хи-хи! Хи-хи! – засмеялась дурочка, - Аа-аа-а! – закачала игрушку, нянча, словно собственное дитя.
    - Ступай детонька в Мысь-град. Когда гроза загремит, не пугайся, поди к обидчикам, - шептала Вольпа, а потом неожиданно громко и зла крикнула, -  И убей их!
    Рука ворожеи выпрямилась в повелительном жесте.
    - Хи-хи! Хи-хи! – идиотским смешком засмеялась Вадря и беззвучно, словно дух из преисподней поднялась, пошла в городище.
   Свежесть утра быстро сменилась полуденным зноем, который как огромный кот слизал языком сметану-туман и повис между небом и землёй звенящей тишиной. Дневная тишь иногда нарушалась ленивым чириканием пташек и жужжанием какой-либо букашки, или стрекотанием кузнечиков. Высоко в небе над лугом выводил трель одинокий жаворонок. Он вдруг, сделал вираж и резко упал вниз в изумрудные волны еле колышущейся травы к себе в гнездо и там затих, смиренно усевшись, прикрыв собой выводок.
   Жара накаляла воздух до предела, но вот небо заклубилось с западной стороны белыми облаками. Облака начали заметно синеть, прибавлять в весе. Они быстро кучковались, объединялись, превращаясь в одну тёмно-свинцовую, тяжёлую, тучу. Туча сердито закрутились, свирепо ветром надула щёки, завертелась в грозную свару. Она наползала грозной необузданной силой, закрывала черной кляксой всю округу. Туча неожиданно резко дохнула. Поднялся ветер, зашумел ветками деревьев.
   Испугались зверушки, пташки и букашки. Притихли, попрятались все кто куда. Вздохнуло небо тяжело, выпустило жёлтую зигзагообразную молнию, да как громыхнёт трескучим громом.
   Ребятня, купающаяся на речке и бабы, стирающие бельё с криками побежали к воротам города. В толпе и суете никто не обратил внимания, как вместе со всеми незаметно прошла Вадря. Народ торопливо разбежался по избам, забился по углам. Страшно! Вадря встала под навес. Стояла как вкопанная, не шевелилась.
   Первые тяжёлые капли дождя заколотили по стеблям травы и закрывшимся цветочным бутонам, по листве и хвое, по крышам избушек. А затем капли сорвались в ливень, под грохот и блики грозы. Ливень стоял стеной. И опять никто не видел, как сквозь потоки небесной воды размытым силуэтом двигалась, будто плыла по воздуху, женская фигура, так похожая на смерть, к княжеским подклетям, куда выгнал жить князь Мазай свою блудливую мать Выксу с молодым дружком Аманкой. И ещё в придачу швырнул им как шелудивую собачонку маленького Бачу-Чернявку.
   Вадря сомнамбулическом состоянии зашла вовнутрь тёмного помещения. Глаза не видели, но какое-то непонятное чувство безошибочно подсказывало, куда надо было идти. Девушка тихо подступила сзади к Выксе и сильным, точным ударом вогнала металлический стержень по самое основание, точно в сонную артерию. Выкса захрапела, заваливаясь на бок. Вадря  выдернула длинное шило. Кровь зафонтанировала, обливая всё вокруг. На шум выскочил Аманко.
   - Хи-хи-хи! – жутковато прозвучало в темноте.
   Откуда только взялось столько прыти у хрупкой девушки. Она одним прыжком подскочила к своему бывшему суженому. Аманко попытался закричать, но предательский голос не слушался и застрял где-то там, глубоко, в груди. Глаза были полны ужаса. Вадря по-птичьи склонила голову на один бок, затем на другой, как бы изучая перекошенное страхом лицо некогда дорого её человека. Даже в темноте было видно, что глаза девушки сверкали безумным холодным огнём, в которых не было ни жалости, ни сострадания, ни жизни, а лишь пустота и безразличие. Они были какими-то не человеческими, звериными, иногда делались мёртвыми. Вся Вадря подчинялась не собственной воле, а чужой, непонятной, страшно-мистической.
   - Хи-хи!- произнесла Вадря и силой всадила орудие убийства в горло жертве, так сильно, что конец стержня выскочил с обратной стороны, из шеи.
   Убийца легко выдернула шило. Кровь брызнула и облила лицо и одежду-лохмотья полоумной.
   Старая ворожея Вольпа тихо пробралась в княжескую подклеть по тайному подземному ходу, потихоньку отодвинула доски, прикрывающие вход и давно наблюдала, как обезумевшая девушка убивает своих обидчиков.
    Вдруг в углу раздался какой-то шорох. Зомбированная девушка развернулась и пошла на исходящий звук. В полной темноте она ступала легко, ловко маневрируя между предметами, не на что не натыкаясь, не создавая ни какого шума. Словно паря над землёй, перелетела через труп Выксы, двигалась уверенно на еле слышный шорох и сбивчивое дыхание.  Там в углу сидел, не жив, ни мёртв Бачагурт - Чернявка. Мальчишка от увиденного и пережитого почти, что не дышал, только узкие глаза реагировали на происходящее, расширяясь и округляясь от страха. Вадря наклонилась, заглянула в тёмно-карие, расширенные глаза Бачи.
    - Хи-хи!
    Ледяной смешок током пробежал по маленькому телу мальчика, на голове зашевелились волосы, и от пережитого ужаса он наделал себе в штанишки.
     - Не смей трогать! – прикрикнула на Вадрю Вольпа.
     - Чужое! У-у-у! Не твоё! У-у-у! Не тронь! У-у-у! – девушка погрозила пальчиком, сидевшему в полном ступоре Чернявке, что так делать нельзя.
     Её безумный, хищный взгляд потух, словно его кто-то выключил. Шило выпало из рук. Вадря развернулась и также тихо и незаметно вышла вон, шагнула под стену не прекращавшегося грозового ливня. Дождь бурно изливался с небесной тверди. По земле текли бурные ручьи. Вадря не обращая внимания на непогоду, двинулась к родной избе. Постепенно колдовское оцепенение отпускало её сознание и тело. От прохладного ливня она промокла до нитки, замёрзла, шла и дрожала. Неимоверный холод пронзил всё тело, до костей.  Зуб на зуб не попадал. Дрожь усилилась. Вадрю всю колотило, не то от озноба, не то от нервного потрясения, но она не выпускала из рук завёрнутую в тряпицу чурочку-куколку, прижимая её к груди, словно живое, родное и единственное дитя.
    Вольпа подошла к мальчику, который сидел в собственных испражнениях и трясся от страха.
    - Ты не видел ни чего! Ты не помнишь ни чего! То нарь приходил! Он Выксу убил! Он Аманку убил! Поди, князю скажи! – колдунья водила рукой перед глазами Бачи, вгоняя его в гипнотический транс, - Полежи! Отойди! Доложи!
   Вольпа нашла и подняла выроненное Вадрей шило, спрятала орудие убийства в своих лохмотьях и удалилась обратно через подземный лаз, предварительно задвинув вход досками.
   Лупа сидела в углу и дрожала, пугаясь громких раскатов грома и ярких бликов молний. Мать обхватила двух маленьких дочек Ёлку и Чомку. Неожиданно полог входа откинулся и на пороге появился с ног до головы сырой женский силуэт.
   - А! Нечистый! Паркель! Нарь! – закричала Лупа, прижимая к себе, что есть силы своих дочурок.
   Девочки заверешали, уткнулись в мамку, заплакали от страха.
   - Убила! Хи-хи! Нету больше Выксы! Убила! Хи-хи-хи! Нету больше Аманки! - послышался голос Вадри.
   Тут только Лупа поняла, что это стоит её сумасшедшая старшая дочь. Волосы на её голове насквозь сырые спутанные. С них стекала вода.  Лицо бледное. Губы синие. Глаза безумные
   - Тище, доченьки, тише, - начала мать успокаивать плачущих девочек, - Это сестрёнка ваша Вадря пришла.
  Девочки перестали плакать, но продолжали всхлипывать. Лупа подбежала к Вадре. Дождь, где смыл, где размазал кровь. Мать выхватила у неё из рук окровавленную чурку. Выглянула наружу. Там ливень продолжал идти стеной. Так что, похоже, никто ничего не видел. Дождь лил и смывал все следы.
   - Хи-хи! Нет больше Вадри! Хи-хи! Нет больше Аманки! Хи-хи! – безумие снова охватило сознание девушки.
   - Молчи доченька, молчи, - Лупа обняла своё дитя и успокаивала, - И вы доченьки мои, - обращаясь к младшим, - Тоже молчите. Вы ничего не видели.
   Лупа сняла с дочки окровавленную одежду, бросила в корыто, залила водой. Мать деловито стёрла кровавые следы с тела Вадри. Заботливо укутала трясущуюся от холода дочь во всё, то тёплое, что удалось найти в доме, уложила на лежанку. Младшие сестрёнки успокоились, ничего не спрашивая, молча помогали матери.
   А на воле сорвавшийся ветер буянил, бесновался, носился по лесу, по лугам, хохотал и присвистывал. Но быстро куда-то улетел, и летняя гроза завершилась так же неожиданно, как и началась. Надутые щёки грозовой тучи сдулись, и их прорезал солнечный луч. Он, пробил брешь, в которую протиснулась целая половинка солнышка. Воздух сделался свежим. Капельки влаги переплетаясь с золотым свечением, превратился в семицветную радугу, повисшую над умытой землёй расписным коромыслом.
  Обмытые цветы раскрыли свои бутоны, вновь заблагоухали ароматами. Букашки и пташки весело вылетели из укрытий. Бабочки и стрекозы восторженно сложили крылышки, замерли от нахлынувшего блаженства на лепестках цветастого естественного ковра природы. Невидимый жаворонок взмыл ввысь над гнездом, что есть мочи, воспевал красоту божьего мира звонкой, жизнерадостной песенкой.
   А радуга начала уже тускнеть, очень медленно растворялась в сиреневом закате, украсив его живописной дымкой самых невероятных тонов.
  Мысяне выходили из домов. Детки озорно бегали по лужам, прыгали, радовались разлетающимся в разные стороны брызгам. Важно появился на крыльце князь Мазай в окружении боляр и друзей. Выходивших мысян из своих избушек – землянок, вождь окидывал самодовольным, надменным взглядом. Он смотрел на избу деда Тихомира и, ждал, когда выйдет Лапушка. Так хотелось её увидеть. Но вместо этого к Мазаю подбежал маленький Бачагур. Мальчик схватил его за подол выпущенной наружу и подпоясанной расписным кушаком рубахи, начал теребить вышитый край.
   - Каан Мазая! Каан Мазая! – кричал, малиш, вытаращив от страха полные слёз глаза, - Тама! Наря! Наря! Манум Выксу, Аманку! Тама!
   - Ты чего Чернявый? Страх потерял? – князь брезгливо оттолкнул от себя мальчонку, - Фу, а воняешь-то ты как! Обосрался что ли, гадёныш?
   Бача не унимался
   - Каан Мазая! Наря матку твою убить! Аманку убить!
   - Как Аманку?! – тревожно переспросил друзь Гузя.
   - Чего ты несёшь, крысиный выкидыш! – князь разозлился и поднял за грудки мальчика над землёй так, что тот засучил кривыми ножками.
   - Ы-ы! – закричал Чернявка, начал задыхаться и захрипел.
   - Оставь его князь, может этот чумазый правду говорит! Надо проверить, - вмешался здоровенный Курмиша.
   Князь отшвырнул маленького Бачу, как ненужную вещь, а не человека. Мальчишка скатился кубарем вниз по ступенькам с крыльца, но быстро вскочил, только потирая ушибленные места, побежал следом за князем с сотоварищами, которые направились в подклеть. Через некоторое время вышел Мазай, вынося на руках окровавленное тело матери, а за ним Курмиша нёс убитого сына. На князе и друзе не было лица. Они до основания были поражены таким злостным убийством.
  В Мысь-городке начался настоящий переполох. Ещё никто такого не видел. Даже старики не могли подобного припомнить. Народ стихийно собирался на сход, бушевал, кричал, требовал.
  - Кто?! Кто?! – это сделал, бешено вращая глазами, кричал Мазай.
  Он тыкал пальцем на лежащие у княжеского крыльца трупы, то в толпу мысян. Мысяне лишь галдели и ничего конкретного не говорили.
   Тут князь увидел сидящего с боку крыльца Чернявку, в одно мгновение подскочил и схватил мальчика.
   - Нарь говоришь! А почему же он тебя не убил? А! Говори сучий потрох!
   - Каан! Чернявка не знает! Наря только смотреть на Чернявка! Страшно смотреть! И ушёл наря совсем, - лепетал, оправдывался Бача.
   - Врёшь волчий прихвостень! Вот сейчас тебе кишки выпущу!
   Мазай выхватил из-за пояса длинный нож и замахнулся.
   - Не тронь мальца! – послышался грозный окрик Вольпы, - Он правду говорит. Нарь невинных не трогает. Чернявый не мысьего роду-племени, а нарь тот был из непохороненных мысей. Вот честной народ и думайте, кто бы это мог быть.
   Мысяне сразу догадались, кого имела в виду волховица.
   - Это же князь Мысь, - ахнули в толпе.
   Вольпа стояла вместе с Каремегой, разъярённая страшная, словно огромный коршун и слова её  напоминали клокотание этой хищной птицы. Мысяне съёжились от вида волховы и отпрянули назад от неё и Каремеги-Медведя.
  Но не таков был Мазай. Злоба затмила ему разум, эмоции летели вперёд неконтролируемыми поступками.
  - Да ты-то кто такая?! – заорал Мазай и оттолкнул от себя Чернявку, - Ты-то сама не нашего роду-племени. Ты же волчица. Мы тебя так из милости приютили, пожалели, в город позвали, а не то ты с голоду подохла бы вместе со своим медведем, - князь ткнул ножом в сторону Каремеги. Долговязый Каремега съёжился и сделался ниже ростом, - Ты же ничего не можешь. Мы тебе избу новую построила, а ты её спалила! Даже боги тебе не помогли! Так какая же ты ворожея, если себе помочь не могла?!
   Племя стояло тише воды, ниже травы. Гневная речь князя гулким эхом разлеталась по городку. Даже пташки и букашки умолкли от таких предерзостных слов. Князь выплёскивал накопившиеся неудачи и обиды на Вольпу.
  - Ты только посмотри, сколько крови пролилось! Нарь кровь выпивает, а не проливает! Нарь бы всю кровь до капельки выпил! Не пролил бы! А здесь всю кровью улито! Много ты знаешь! Ведьма сраная!
   Князь кричал. Казалось, его ярости не буде конца. Он прешёл на запретные слова, которые простому человеку в отличие от волхва-колдуна запрещалось произносить.  Этими словами, он словно грязью поливал волхвов, размахивая ножом и никто из соплеменников не смел его остановить. Они все были в ужасе от такого богохульства молодого князя.
   - Ой, ой, мысяне, накликает князь Лихо на племя. Ой, ой, ой. Не к добру всё это. Нельзя богов и духов гневить, - качал седой головой  древний дед Кадым.
   Старики племени одобрительно вторили Кадыму
   - Лихо будет, Лихо.
   Шептали старейшины, но в открытую перечить своему предводителю не смели. Побаивались. Мало ли что. Всё-таки не из простых родичей, а из знатных, потомственных.
   Вольпа на все выпады в свой адрес воспринимала довольно спокойно, затем не торопясь подошла к разбушевавшемуся не на шутку Мазаю, не обращая на большой нож в его руках, и резко сунула свою клюку скандалисту под дых. Князь согнулся в три погибели, выронил нож, схватился за живот, дыхание перехватило, лицо покраснело, глаза выкатились. Вольпа взмахнула клюкой и опустила её князю на шею. Князь распластался у ног ворожеи.
  - О-о-о! – выдохнула поражённая толпа.
   - Разорался как баба! – презрительно кинула слова Вольпа и сплюнула, - Вставай! Негоже так князю вести! Мать похорони! Отца как следует похоронить не смог. А ведь всем известно, что не похороненный покойник нарем-упырём, кровососом становится. Вот князь Мысь нарем и стал, пришёл и убил жену свою с полюбовником. Отомстил. А мальчонка здесь не причём.
   - Да, да, - зашумела толпа, - Правда, правда…
   - Не при чём тут Чернявка!
   - Ему самому вон как досталось!
   - Натерпелся страху, бедненький!
   Вольпа и Каремега пошли, племя расступалось, освобождая дорогу, а затем смыкалось снова. Каремега остановился, поднял вверх десницу с посохом и поучительно обратился к мысячему миру-верви:
   - Почитайте племя своего князя и не оставляйте его в тяжёлую
для него годину. Он у вас ещё молод и горяч. Ума не набрал. Но это
дело наживное, только вы ему помогите. 
   - «Ну, ты посмотри, как завернул, Медведь-косолапый» подумала
про себя Вольпа, а вслух добавила, - Слушайте мысяне волхвов, ибо сами боги говорят их устами. Боги прядут кудель времени. Они верёвку крутят, отсюда название мира всех кровных родственников  вервь. Все вы в этой верёвке - верви едины. Этой верёвкой-вервью связаны, - старая, спесивая ведьма вообще любила, чтобы последнее слово всегда оставалось только за ней, - Мы, волхвы, как связующая верёвочка между богами, да духами с вами людьми. Ибо только мы эту связь видим и волю богов для вас доносим, - поучала волхова, - Да вот ещё, что. Жертву из мёда и ржаных коврижек на крышах ваших изб выложите, чтобы нарь ночью не залез. Нари любят мёд, да коврижки.
     - Да, да. А покойный князь уж как медок-то хмельной любил, - запричитала толпа, - Уж как любил.
   Про себя же коварная Вольпа подумала:
     - «Хочешь князёк убийства без крови? Будет тебе без крови! Ты только подожди. Я тебе такое убийство устрою, просто пальчики оближешь», - ещё добавила, - Приютите добрые мысяне бедного мальчика Чернавку. Он князю совсем не нужен. Не в чести мысянам владеть другими людьми.
   - Дозволь волхва мы с Дедушкой Тихомиром, Елманкой да Елаской возьмём Чернявку к себе, - с поклоном обратилась Любушка.
   - Бери – сказала Вольпа, - Да надо для порядка у князя спросить. Он ведь всему племени голова, – с ехидцей ворожея повернулась к Мазаю. 
   Бедный Мазай ещё никак не отошёл от Вольпиного удара, ни как не мог прокашляться и только отмахивался рукой, то ли в знак согласия, то ли, чтобы от него отстали.
  - Ну вот и ладненько, - подытожила Вольпа а для пущей верности громко выкрикнула, - Все видели?! Мысяне! Согласный князь! Отдаёт Чернявку семейству Тихомира!
  - Видели, видели!
  - Слышали, слышали!
  Племя одобряло и радовалось такому решению. Большинство мысян любили и жалели этого смуглого мальчика, так не похожего на лесных людей. Лапушка заботливо обняла Бачу и увела в избушку. Елманка и Еласька от радости тоже прыгали рядом.
   - Одним ртом больше или меньше, всё равно, - шёл сзади дед Тихомир, приговаривая, - Мы деток любим, а какие они, чёрненькие или белявенькие, то нам без разницы, всё едино, дитё.
  - Добрая твоя Лапушка. Пусть боги хранят её, добродушно судачили бабы.
  Вервь  одобрительно поддержала Лапушку в решении взять к себе мальчика. Только князь сверкал злобными глазами. Всё это ему ну очень, очень не нравилось. Месть поселилась в сердце.
   Кровавая, насильственная смерть сородичей потрясло племя мысей основательно. Каждый воспринял это происшествие как личную боль и утрату. Общая беда сплачивала. Все пришли, даже нелюдимый кузнец Ойко.
    Шиган стоял вместе с дедом Тихомиром, с Елманкой и Еласькой. Тут же был новый член семьи Бачагур-Чернявка. Малыш весь преобразился. Выглядел чистеньким, ухоженным. Чёрные, жёсткие непослушные волосы аккуратно подрезаны, лицо умыто, одежонка вычищена и заботливо подлатанная умелой женской рукой. Лицо мальчишки светилось радостью. Сразу было заметно, что в новой семье к нему относятся по-новому, любят и заботятся.
      Шиган обнимал ненаглядную Лапушку, а она так к нему и ластилась, что глядя на эту идиллию у князя Мазая переворачивало всё нутро.
      - Совсем страх потеряла, бестыжая, - завистливо ворчал Мазай.
      Он забывал, что Лапушка просватана за Шигана. Этот, так ненавистный князю рыбак, был девушке женихом, а она его невестой, и они скоро должны пожениться.
      - Вот ужо я вам. Хоть бы покойников постеснялась, продолжал ворчать князь.
      Просто ему было очень завидно, почему с этим простым рыбаком стоит такая необычная девушка. Что такого она в нём нашла? Почему она не замечает самого князя? Раздосадованный Мазай переключился на племя, стал смотреть, все ли тут, все ли пришли на похороны. Все ли готовы оказать почтение и уважение убиенной матери князя и убиенному сыну княжеского друзя.
      - Почему Лупы нет с её дочками? – грозно спросил князь.
      - Так Вадрю горячка свалила. Того гляди её Киямат возьмёт. Она с маленькими дочками от неё ни на шаг не отходит, - пробасила тётка Мошка, - Ты уж князь прости их великодушно.
       - Совсем в доме бедной Лупы плохо, - оправдывала семью Лупы тётка Шуравка.
       - Ой! Видно бог болезней Рут вместе с духом хвори Кутысом поселился у них в доме, - поддержала подруг тётка Локса.
     - Ну, ну! Я припомню! – мстительно процедил сквозь зубы князь.
      В то же время ему было приятно, что род начинал его почитать и бояться за суровость.
      Община сообща взялась за похороны. Покойников обмыли, одели. Положили на скамьи прямо в центре городища. Мужики быстро выдолбили две домовины, соорудили высокий костёр. На него водрузили два гроба. Мазай, как сын Выксы поджёг погребальное ложе с одного конца, а Гузя, как отец Аманки  подпалил с другого.   
      Ярко горело пламя, высоко, дружно, быстро. Собрали останки, головешки, пепел, побросали в Лохтогу-реку, пусть всё уносит туда в Туон – подземное царство мёртвых. Пели им в след прощальные погребальные песни, а потом устроили тризну.

XIII

   Охотники-мысяне сделали первую за лето вылазку в лес, который дремучей непролазной таёжиной со всех сторон  окружал Мысь-град. Недалеко от городища они натолкнулись на мирно пасущееся стадо больших и сильных рогатых туров. Тёлки-говядо вместе с телятами, ведомые старой матёрой турицей, важно, не спеша гуляли на вольных травах, вызревающих на обширном, вытянутом длиной толстой кишкой лесному ополью, со всех сторон окружённому лохматыми, густыми деревьями.   
   Рядом, вокруг коров и телят хозяином ходил огромный маститый тур, хотя таковым властелином стада он не являлся. В коровьем сообществе царил матриархат. Всем командовала опытная корова, все остальные являлись её дочками и внучками. Подросших же до способности к размножению бычат мамушки, тётушки и сестрицы выгоняли из стада, а вот тёлочек оставляли. Молодые быки, чтобы в одиночку не стать лёгкой добычей волков и медведей, зачастую сбивались в свои мальчишечьи сообщества. Им, половозрелым быкам, приходилось сражаться, чтобы получить право от природы продлить свой род.
     Такой закон для туров установил прародитель быков, лосей и оленей бог Мадаш. Таковым был и большой тур. Он ещё по осени, в период гона, в бычьем поединке победил своих соперников. В качестве награды победителя, он получил право на всех тёлок стада, и соответственно никого из других быков к своим невестам не подпускал. Все детки, турьего стада, рождённые этим лето, являлись отпрысками огромного быка. Он как чуткий страж охранял своих жён и потомство,  отвоёванное в честном поединке.
  Охотники немедленно доложили князю про пасущихся туров.
  - Княже, пора охоту зачинать, - говорил опытный охотник Лескай, - Соберёмся всем племенем и погоним быка прямо к глубокому оврагу. Там колья вроем, на них тура и завалим. Коров с  телятами трогать не будем, чтобы бога Мадаша, да духа леса Хииса не обижать, а быка нам пусть наши волхвы Керемега, да Вольпа у богов и духов вымолят.
  - А что? Можно! – поддержал Ефрашка, под стать Лескаю, такой же бывалый в охотничьем деле, ловкий удалец, - Только быка убьём. Он здоровый. Молодняк и маток не тронем.  Бога Мадаша гневить не станем. Бычьего мяса на всех хватит.
  -  Да, да. Пора охоту зачинать, - другие охотники поддержали Ефрашку и Леская.
  - Ага? Как прошлым летом? -  скептически ответил князь, - Не уж-то забыли? Так же пошли на быка, а он нескольких человек насмерть забодал. Вспомните-ка, не так ли мужа Лупы, несчастного Казу тур-то убил? А ведь Каза был не простой! Охотник знающий, как зверь, травленный. Бык так его на рога поддел, словно пёрышко. Всё брюхо распорол, аж кишки по деревьям раскидал, -  молодой князь брезгливо скуксился, недоверчиво сверкнув голубыми глазами.
  - Ну, князь, волков бояться, в лес не ходить, - пробасил здоровый болярин Жгон, - Что жизнь людская, не дороже звериной! Сегодня ты жив, а завтра мёртв. Вспомни-ка родителей своих? Всё в воле богов, а мясца-то ведь хочется.
  Другие боляре и друзи активно поддакивали Жгону, поэтому князю ничего не оставалось делать, как согласиться на охоту. 
  Мазай повелел собрать племя на сход и объявил о предстоящей охоте. Беличий род радостно и одобряюще зашумел, ведь если охота будет удачной, будут мысяне с мясом, а значит сытыми.
  Князь распорядился собрать ватагу для подготовки загона.
  - Болярин Жгон, набирай умельцев, ступай к глубокому оврагу, всё там посмотри, где лучше колья воткнуть, как подойти, с какой стороны облаву делать. Не, мне тебя учить, ты сам учёный, всё знаешь.
  - Всё сделаю княже, не беспокойся, - заверил болярин.
  Тут из толпы вышел Шиган.
  - «И этот тут», - зло подумал князь, а внутри всё закипело от негодования, - А тебе чего надо?! – чуть не сорвался на крик.
  Шиган почтительно поклонился:
  - Позволь, княже, мне со всеми на охоте быть.
  Мазаю страсть как хотелось показать свою власть над этим отшельником. Хотелось ещё раз его унизить перед всем миром, оскорбить, и он уже было открыл рот, но мысяне любили Шигана, закричали.
  - Шиганка, Шиганка! Иди с нами!
  - Разреши князь Шиганке поохотиться!
  - Он парень толковый, рукастый!
  - Пусть идёт!
  Князь обиженно надул щёки, по-детски выпятил нижнюю губу. Он ещё боялся идти супротив мнения верви.
  - Да пусть идёт! – князь как бы безразлично махнул рукой.
  - Позволь мне княже с ватагой болярина Жгона ловушку-загон строить? – ещё раз спросил Шиган.
  - А Жгон-то не супротив? – переспросил Мазай.
  - Мне лишние руки не помешают, - радостно ответил огромный Жгон, обняв за плечи парня, как родного, - Тем более толковые.
  - Тогда быть посему, - вынес заключение князь и ушёл в избу.
  Жгон повёл свою ватагу к глубокому оврагу. Весь его облазили вдоль и поперёк. Внимательно посмотрели тот путь, по которому собирались гнать быка, предположительно, где он упадёт. Там для надёжности понатыкали и укрепили острых кольев. Затем доложили князю о проделанной работе.
  Мазай вместе с охотниками обдумывал облаву заранее. Он деловито сидел в центре, вокруг него стояли лучшие охотники, остальные мужики толпились вокруг. Князь веточкой рисовал на земле, план облавы, объяснял
     - Ты, Ефрашка, со своими пойдёшь от сюда, - Мазай прочертил первую линию, -  А ты Лескай со своими от сюда, - на земле появилась вторая линия, - Возьмём быка в клещи и погоним к яме, – веточка в руках князя соединила линии, - Гоните его на край глубокого оврага, а там уж мы его встретим.
    На том и порешили. Прослышал про охоту кузнец Ойку, взвалил на плечо большой тяжёлый молот, которым железо ковал и то же пришёл в Мысь-град. Поклонился князю.
    - Дозволь княже и мне со своим родом в облаве на зверя поучаствовать. Я встану у края глубокого оврага и если надо, туру по голове, между рогами стукну.
   Мазаю было приятно, что ему, ещё совсем молодому князю кланяется такой грозный и сильный человек, как кузнец Ойку. Это приятно щекотало самолюбие. Князь гордо ответил.
   - Рад буду увидеть тебя кузнец в нашем общем деле. Сильные руки никогда лишними не бывают.
   На рассвете всё племя собралось на капище, где волхвы Вольпа и Каремега молили об удачной охоте. Они стучали в бубны, трещали в трещотки, плясали магические танцы. Мысяне воздевало руки к небу, взывали к могучему богу Немо, к духу леса Хиису и конечно выпрашивая  милости у турьего бога Мадаша.
   Уже ярко пылал жертвенный костёр. Вольпа на распев читала заклинание, Каремега ей подвывал.
   - Да возьму я с собой кусок ржаной коврижки,
     Да возьму я с собой кусок мяса.
     Да наговорю я на них заговорные слова:
     В чистом поле, в тёмном лесу, в тумане превеликом,
     Есть птица-полетушка, есть серые гуси, сизые утки.
     Но не на них я с копьём пойду, не на них я свой лук нацелю.
     А гуляет на лесном лугу большой сильный бык-тур.
     Ты дух леса Хиис отдай мне его, а я тебе его голову…
     Сделай ты Хиис, чтобы бык-тур, не видел копий моих, да стрел.
     Да не серчай на нас бог лосий, олений, бычий Мадаш.
     Мы лишнего не возьмём, нам многого не надо, одного лишь быка…
     Мысяне ходили хороводом, поддакивали Вольпе. Ворожея кидала по кусочку приготовленной жертвенной пищи в огонь, и он с аппетитом жертву пожирал.
    Тут вышел вперёд Каремега и запел свой заговор:
     - Пойдём мы с благословения всемогущих богов из избы дверей, из двора воротами, выйдем из Мысь-града в чисто поле, с чистого поля, во тёмен лес. Станем мы мысяне на тур-быка охотиться. Только ты птица мудрая, птица учёная ворон чёрный, не пугай моего зверя. Тут тебе, чёрный ворон столы расставлены, яства сподоблены. Ты ворон чёрный расскажи лесным богам, да лесным духам, что мысяне на охоту пошли, да ты им жизнь сохрани. Пусть охота будет добрая, будет славная. Да мысяне все целые с неё придут. На моём лесе, на моей тропе, да всё будет хорошо!
    Опять ярко горел огонь после принятой жертвы. Радостные и одухотворённые охотники вышли на промысел. Группы сразу же разделились. Две группы – загонщиков пошли в лес искать тура, а третья – непосредственно к глубокому оврагу. Шли загонщики тихо, струясь никого не вспугнуть, ведь любая пичуга могла своим тревожным криком  их выдать. Но хвала богам, незамеченные охотники подошли к заветной поляне, где паслись коровы и рыжевато-бурый молодняк. Теперь надо было найти, где пасся бык-тур. Охотники снова углубились в лес. И вот он, бык.
   Мощный зверь с мускулистым, стройным телом, с огромным ростом в холке стоял и мирно объедал листву с низкорослых деревьев подлеска. Его высоко посаженная голова была увенчана длинными острыми рогами. Шкура окрашена в чёрный цвет, с узким белым «ремнём» вдоль спиты. Огромные карие глаза мирно смотрели вокруг.
  - Вот это богатырь? – прошептал Шиган, - Такого и убивать-то жалко.
  - Жалко, жалко, а жрать-то ты чего будешь! – одёрнул его Лескай.
  - Да я так, ничего, просто красив зверюга, - оправдался Шиган.
  - Вот эту зверюгу мы поймаем, а потом съедим, - ухмыльнулся Ефрашка, - Теперь народ слушай меня сюда. Быстро разделяемся на ватаги и начинаем зверя гнать к засаде.
   Мысяне медленно обошли быка со всех сторон, окружили, оставив только проход к глубокому оврагу. По команде Ефрашки и Леская неожиданно зашумели, пугая всё живое вокруг. Бык напрягся, замычал. Его мычание скорее походило на рёв медведя. Он наклонил голову и побежал, сначала медленно, как бы нехотя, неторопливо, но люди продолжали кричать, шуметь, стучать по стволам деревьев, поэтому тур ускорял свой бег. Рогатая голова то поднималась вверх, то сердито опускалась к земле, ища противника, чтобы поскорей поддеть его на рога. Люди бежали следом, не отставали. Разъярённый тур мотал головой, но хитрые мысяне не приближались к лесному великану, а гнали его дальше на расстоянии. Громкий шум пугал животное, и оно бежало в нужном направлении, ломая подлесок на своём пути.
    Шиган так увлёкся погоней, что не заметил, как оказался рядом с быком. Бык увидел человека, развернулся и что есть силы попёр на парня. Шиган еле увернулся от смертельных рогов, кубарем откатился в сторону, единым духом подскочил как пружина, проворной белкой забрался на дерево.
   Еврашка не растерялся и выпрыгнул наперевес быку. Замахал руками:
   - Э-ге-ге! Я здесь! Сюда!
   Внимание тура переключилось на другого обидчика, и зверь поскакал за ним. Охотник бежал изо всех сил, но ноги явно подводили. Вот уже виднеется край глубокого оврага. Спина Еврашки ощущала на себе горячее дыхание быка. Огромные рога были готовы вот-вот подцепят и подбросить вверх нарушителя его спокойствия, а потом топтать его что есть силы.  Неожиданно на наперевес туру вышел здоровый кузнец Ойку, размахивая в ручищах тяжеленым молотом. Тур теперь видел новую цель, глаза  налились кровью, появился новый объект звериной мести.  Ефрашка воспользовался мгновенным замешательством быка, отпрыгнул и ловко откатился по земле в сторону.
  Бык заревел, наклонил голову к земле, чтобы легче было поддеть на огромные рога вышедшего наперевес ему человека, двинул тараном вперёд. Ойко, размахнулся молотом и что есть силы, опустил его на голову быку между рогов. Бык упал передними ногами на колени, а задние ноги ещё продолжали движение. Зверя занесло, задняя часть взгромоздилась над передней. Тур перевернулся через голову, чуть не придавив тушей кузнеца, который проворно сумел отпрыгнуть в бок. Оглушённая бычья туша развернулась, и задней частью нависла на краю глубокого оврага. В это время к животному подскочил Мазай и всадил своё копьё глубоко в бычье горло, повернул и выдернул назад. Кровь хлынула вверх фонтаном. Огромный тур конвульсивно задёргал задними ногами. Огромная туша начала медленно сползать в овраг.
  - Держите! Держите его! – закричал Мазай, - Свалится в овраг, будет тяжело доставать оттудова!
  Мысяне как муравьи облепили добычу и, напрягаясь, оттащили от края. Могучий зверь был повержен и убит. Охотники прыгали от радости.
  - Ты чего паря, так опростоволосился? – обнимал за плечи, Ефрашка, спрыгнувшего с дерева Шигана, - Ты смотри больше так не делай. Неча рисковать-то. Зачем быку на рога полез? Бык тебя  быстрёхонько в Туон отправит, и глазом не успеешь моргнуть!
  - Прости дядька Ефрашка, маненько увлёкся, - оправдывался Шиган, рукавом вытирая под носом.
  - Ничего, главное живым остался! – охотник по-отечески потрепал парня по вихрам.
  - Ну что княже? Молодец ты у нас. Настоящий охотник, - искренне хвалили охотники своего князя за выказанную удаль, - Как ты ловко его копьём-то!
  - Да чего я-то, - оправдывался Мазай, ведь по сути это была его первая большая охота, - Это вон кузнец Ойку, силой своей немереной быка свалил.
 Охотники наперебой хвалили кузнеца и князя, каждый старался по-дружески потрепать героев по плечу. Потом обходили по кругу огромную тушу и дивились своей победе.
  - Здоров зверь! Как же мы его в городище потащим? – чесал князь рыжую голову.
  - Княже! Давай его здесь разделаем и по частям уволокём, - предложил Жгон.
  - И то, точно! И обряд богам и духам совершим, и тушу распотрошим, - согласился Мазай и начал командовать, - Та-ак! Вы, Кудря, Илайка живо бегите к волхвам.
  Кудря и Илайка стояли упрямо насупившись. Они хорошо помнили, как Вольпа их загипнотизировала, и она после этого ходили словно чумные.
  - Та-а-акт! Я не понял? Это ещё что такое? –  прозвучал недовольный голос вождя.
  Отроки продолжали стоять, опустив вихрастые головы, надувшись, как молодые бычки.
  - Мы её боимся, - пробубнил Кудря.
  - Чего? – стал терять терпение князь, - Я сказал, быстро! Одна нога здесь другая там! А не то, я вас без мяса оставлю. Ишь ты, мне перечить удумали. Марш сказал!
  - Ха-ха-ха! – загоготали охотники, - Тоже мне, удальцы храбрецы. Вольпы с Каремегой боятся! Ха-ха-ха!
  Пристыжённые и напуганные тем, что останутся без мяса, отроки побежали за волхвами.
   - Ну а вы Куклуша и Сенуша бегите в Мысь-град и ведите всех сюда на подмогу! – командовал князь.
   Парни побежали.
   - Эй! – крикнул им вдогонку болярин Жгон, - Посмотрите, как там ваш тятька Филька службу несёт! Пусть на шагу с вышки не ступает! Бдит в оба! Свою долю он и так получит!
   - Ладн-о-о… - донеслось из-за деревьев.
   - Вот всегда у них ладно! Ладил волк кобылу, оставил хвост, да гриву! – бурчал Жгон, - Все в тятьку своего.
   Филин нервно бегал по маленькому пятачку смотровой вышки, то и дело, вглядываясь в ту сторону, куда ушли охотники. Вот он увидел двоих, выбежавших из леса, впился в них своими зоркими глазами, не вытерпел, заорал во всё горло:
  - Эй! Э-э-эй! Этозе Куклуска и Сенуска! Сево у ваш тама?!
  Братья наперебой закричали, задрав вверх голову, чтобы лучше разговаривать с отцом. Для убедительности энергично размахивали руками и от переполняющих их чувств подпрыгивали.
  - Мы быка убили!
  - Помощь нужна!
  - Он такой здоровущий!
  - Рога, во!
  - Сам, во!
  - Эй, налод! Выходи помогать! – закричал Филин, начал спускаться с вышки.
  - Не-е…, тебе Жгон велел на вышке оставаться! – крикнул отцу Куклушка.
  - Тятька! Болярин Жгон велел тебе бдить в оба. Он сказал, что ты свой кусок мяса и так получишь! - передавал слова болярина Сенушка.
   Мысяне гурьбой вывалили за ворота и понеслись с корзинами, мешками, крынками, плошками к глубокому оврагу, а впереди всех бежали Куклуша и Сенуша.
  К чёрному оврагу прибежало всё племя, от мала до велика. Вольпа и Каремега были уже здесь, и пили магическую песню. Старейшины быстро включились в ритуальное действие и начали  им подпевать волхвам, аккомпанируя себе бубнами, погремушками и трещотками. За столь удачную охоту хвалили богов, духов. Затем приступили к разделке туши. Часть бычьих внутренностей мальчишки по повелению волхвов развесили на ветвях деревьев, имитируя при этом карканье ворон и клёкот воронов.
  - Примите от нас дух леса Хиис и вы остальные лесные духи о нас подношения, чтобы в следующий раз охота была удачной. Ты Мадаш на нас не серчай…, - с благодарностью воздевали мысяне руки к верху.
  Тушу аккуратно разделали, шкуру сняли, внутренности сложили в плетёные корзинах, остатки крови слили в кринки и плошки, голову отрубили и отправили на капище, где она заняла достойное место среди других турьих голов, же со временем превратившиеся в отполированные дождями и ветрами белые черепа.
  В Мысь-граде был праздник по поводу удачной охоты. Мясо варили в котлах, жарили над костром, надев на вертел, часть засолили в качестве солонины впрок.
  Мысяне внимательно слушали рассказы охотников. Хвалили силача Ойку, ловкого князя. Про их удаль тут же местные певцы сочинили песню. Пели другие песни, водили хороводы. Праздновали весело с размахом.
  Большое отваренное бычье сердце старейшины на круглом деревянном блюде.
  - Прими княже от племени в знак уважения это сердце. Ты стал храбрым и знаменитым охотником. Ты настоящий воевода. Слышишь, народ песни поёт про твою удаль и храбрость. Пусть бычье сердце сделает тебя таким же могучим и сильным, как поверженный тобою тур, - говорил старый дед Кадым.
  Все мысяне подобострастно и одобрительно закивали, загалдели, дружно закричали.
  - Бери князь! Бери!
  - Бери! Уважь обчество!
  - Ты наша опора!
  - Ты наша надёжа!
  - Ты наша защита!
  Милостиво принял князь подношение из дрожащих старческих рук. Гордость распирала его изнутри, но он старался не показывать этого. Лишь газа предательски сверкали от радости алчным до власти огоньком, и нижняя губа выпирала как можно дальше, придавая лицу надменный вид.
  «Всё племя мысье меня любит, меня ценит. Любая девка-мысянка пойдёт со мной», - думал князь, поглядывая на непреступную для него Лапушку, - «Эта же даже в сторону мою не глядит, а только зенки пялит на своего Шиганку. Нет, не нашего она роду, не мысьего. Ух, доберусь я до вас! Доберусь!»
  Ребятня обглодала косточки и весело играла в «бабки». Чернявка скакал среди детей, и никто его больше  не обижал. Он выиграл для себя очередную «бабку», радостный подбежал к Лапушке, чтобы показать, как он метко бросает косточку.
  - Аннэ, аннэ! Бачу… вота! – Чернявка совал девушке выигранную «бабку».
  - Какой ты молодец! – Лапушка погладила мальчика по голове, - Беги, играй дальше! – сунув при этом кусочек мяса в рот.
  «Надо ж, какая добрая. Все-то её любят», - злился Мазай.
  Тут боляре да друзи почтительно обратились к князю.
   - А не пора ли тебе княже, о женитьбе подумать!
   - Ты только посмотри, сколько у нас девушек хороших!
   - Любую выбирай, не откажет!
   - Хм любую…, - фыркнул князь, - Есть такие, кто и отказывают своему князю, - Мазай бросил взгляд в сторону Лапушки и Шигана.
   - Но это ты князь зря, - забасил Жгон, - Лапушка девушка уже занятая, она невеста посватана по закону, ещё их сватовство вместе со всеми на празднике Комоедицы твой отец Мысь и волхвы одобрили. Так, что на чужой каравай рот не разевай!
   Все засмеялись.
   - Выбери себе другую мысянку.
   - Не хочу я мысянку! – категорически ответил, как отрубил князь.
   - А кого же ты хочешь? – удивлённо спросил Жгон.
   За общим столом воцарилась тишина. Только детки визжали, бегая и играя меж собой.
   - Пошлю посольство к племени росомах, что за чёрным болотом живут. У тамошнего князя Роши, говорят, шесть дочерей растут, одну из них посватаю. Ведь посватал ты, Жгон, мою сестру Выксуху за сына моховлянского княжича Первушу. С мысянам мы породнились, так почему же нам с росомахами не породнится.
  - Эко, куда ты загнул княже! – удивился Жгон.
  - А что? Вот возьмём и посватаем! – вскочил изрядно захмелевший болярин Вакша, - Чем наш князь Мазай хуже?!
  - Не хуже, а лучше! – закричали мысяне.
  Мысяне кричали, хвалили князя, пили за его здоровье и здоровье его будущей супруги. Всем было весело. Праздник продолжался.

XIV

    Ещё не одинажды гремели грозы и лили дожди. Ливни поили сухую землю. Почва с жадностью впитывала живительную влагу. Вода разбудила грибницы, и они разродились обилием грибов, которые полезли наверх красоваться крепкими ножками и разноцветными шляпками.
    Бабы и детки пошли в лес собирать лесные дары, приносили полные лукошки, не забывали за это хвалить духа леса.
    - Спасибо тебе добрый Хиис.
    - Много ты послал нам грибов и ягод.
    Мысяне искренне радовались, ходили сытые, весёлые да счастливые. Их тощие, угловатые фигуры от хорошей еды выравнивались, сглаживались и уже не выглядели такими костлявыми. Смотрела на них Вольпа, и злое её сердце обливалось чёрной кровью зависти.
     - Почему у них всё хорошо да ладно? – ворчала волховица, - За что Немо так благоволишь этим белкам? Почему, ты, Великий бог, умертвил весь лесной народ, а рыжих белок оставил?
    Вольпа места себе не находила, от того вида, как у мысей всё хорошо складывается. Вот пришли охотники, принесли убитого кабана. А это рыбаки вытащили полные сети рыбы. Вон, девки да ребятишки носят полными лукошками ягоды да грибы. И все счастливы, каждый вечер песни поют, хороводы водят. Скоро свадьбы играть начнут.
   -Нет! Такого просто не может быть! У них счастье, а у меня нету ничего, - не было Вольпе покоя, - Ужо я им устрою, - и страшное завертелось в её воспалённом мозгу.
   Рано поутру Вольпа подкралась к Мысь-граду, спряталась за большую сосну и наблюдала за воротами. Ворота открылись и из них вывалили весёлой гурьбой мысяне. Охотники пошли на охоту. Дозорный Филин кричал им:
   - Удаси вам музыки! Помайте лошя с большимя логами!
   - Экой ты скорый Филька! Сразу уж лося подавай тебе! – весело отвечали охотники, - Да и рогов-то у лосей тамеряча нету!
  - А ну и чё! Пушть Мадас вам удасю послёт! – не унимался неугомонный Филин и уже орал следующей выходящей из ворот группе рыбаков, - Эй! Лыбки! Больше лыбы ловитя! Пушть хажяин воды Ахти, да хожяин лыб Индал вам пособит!
  - Лодно-о-о, Филька! Спаси тебя боги! А ты смотри лучше! – кричали в ответ рыбаки.
  Торноха Филька уже перевесившись через край вышки, кричал девкам и ребятне гурьбой выбегающей в лес с корзинками в руках.
  - Эй! Вы лебятня! Больса глибов и ягод неситя. Кишелю ягодного навалим! Грибов нашусым!
  - Ребяня смеась на шепелявые слова дозорно и в шутку передразнивали его.
  - Холосо, дядька Филька! Навалим и нашусым! Хи-хи-хи!!
  - Смотлитя у меня! Сутники тоза! – пригрозил им в шутку Филька пальцем.
  Но ребятня этого не видела, быстро сбежала вниз с кокуя и скрылась за деревьями.
  Тут к воротам подошла группа женщин с бельём в корзинах.
   - А вы, бабы, куды посли? – Филин уже кричал им.
   - А на кудыкину гору кудыков ловит?  Ха-ха-ха! – смеясь, ответила бойкая Морошка.
   - Ну, ты шмотри. Вот утассит тебя водяной Вакуль за твой длинный яжик, ужнаес тоды!
   - Не утащит! Мы не дадим! – весело крикнули бабы, спускаясь к реке.
   - Штилайте луща! – только и успел им крикнуть вслед вездесущий Филин.
  Последней из города выходила Весея. В одной руке она несла большую корзину с бельём, а в другой держала малых детушек – погодок, дочку Ёлку, которая в свою очередь вела за собой маленького с кучерявой белой головой братика, похожего на созревший пушистый цветок одуванчика. Мальчонка смотрел на всех голубыми глазами лазоревого цвета. Мысяне называли его Облачко.
  - Эй! Дядька Филин! Тебе всё сверху видно! Посмотри за моими малыми детушками. Пусть они тут по спуску кокуя полазят, ягоды поищут! Малы ещё в лес-то ходить! А я пойду с бабами на реку бельё постираю.
  - А музык-то твой иде?! – крикнул смотровой.
  Он видел его вгруппе рыбаков, но уж больно поболтать страсть, как хотелось. Ткучно целыми днями одному стоять на этой вышке.
  - Мой-то Калуга рыбалить ушёл! Да ты видел поди чай! – прокричала в ответ Веся.
  - И то велно! Это я плосто запамятывал! – кричал Филин, - Конесно плисмотлю!
 Мать вывела детей за ворота и строго настрого приказала.
  - Никуда отсель не уходите. Ты, Ёлочка смотри за Облачком. А ты Облачко, слушайся Ёлочку. Я скоро!
     - Хорошо матушка! Мы недалече! Мы тута, по склону да по холмику земляники поищем! – весело ответили детки на ходу.
   - Смотрите у меня!
  Мать поцеловала ненаглядных детушек и побежала догонять своих товарок. Весея скрылась из виду. Ребятишки смеясь, ползали по склону.
   - Облачко, Облачко иди скорей сюда. Здесь столько красной землянки, спелой сладкой, - звала брата сестра.
  Беленький, кучерявый братец, сам будто спустившееся с небес облачко, не отставал от светло рыженькой сестры.
  - Ой, Ёлочка! Ой, какая большая ягодка!
  Хитрая Вольпа наблюдала за всем происходящим своим хищным волчьим взглядом. Она просто пожирала людоедским оком этих детей, столь миленьких и таких соблазнительно вкусно аппетитных. Волчица жадно сглотнула выступившую слюну. Как ей захотелось впиться зубами в эти нежные шейки и сосать эту вкусную детскую кровь, всю до единой капли.
    - Будет вам нынче радость мысяне, будет, - злобно скрипела ворожея.
    Она начала шептать заклинания.
     - Заклинаю вас небом,
       Заклинаю вас землёй,
       Заклинаю вас водой,
       Всеми сторонами света,
       Облочко и Ёлка идите за мной,
       За своей судьбой,
       В лес дремучий,
       За дуб могучий
       За лохматую ёлку,
       В пасть зубастому волку.
      Вольпа не спускала с детишек глаз, шептала и шептала заклинание.
      - Ты на вышке постовой,
        Засыпай скорей, не стой.
        Ничего ты не видал
        Ёлочку с Облачком потерял.
      Неожиданно Филин почувствовал сильную усталость. Глаза сами начали слипаться. Он зевнул во весь свой беззубый рот.
       - Ой, сего-то я утомилша. Пошизу маненько, отдохну.
       Филин уселся на пол, прислонился к стене и захрапел.
       - Вот и хорошо, - Вольпа снова зашептала, - Заклинаю вас небом, заклинаю вас землёй…
       Дети вдруг забеспокоились и словно заворожённые пошли на волкование чародеи, которая уводила их в чащу к кривой сосне. Ребятишки сами того не замечая, постепенно удалялись от городка всё дальше и дальше. Они напрочь позабыли материн наказ. Вольпа, словно тать в ночи кралась, пряталась за деревьями, но глаз с ребят не спускала. Дерево, за дерево, кустик за кустик, Облачко и Ёлочка не заметили, как заплутали в этой непролазной таёжине. Колдунья намеренно вела малышей за собой, на заранее приготовленное место, неестественно скрученной сосны. Именно здесь колдунья чувствовала тёмную, чёрную энергию потустороннего мира злого Керемета. Они пришли к корявому сучковатому и уродливому дереву. Складывалось такое впечатление, что дерево было наказано неимоверным уродством за какой-то тяжкий проступок.  Вольпа неожиданно выросла, будто из-под земли перед бедными детьми.
  - Ой! – испуганно вскрикнули малыши.
 Вольпа сверкнула глазами. Дети схватились друг за друга и инстинктивно попятились назад. 
  - Тише, тише…
    Не кричите…
    Вещую птицу не будите…
    Закрывайте глазки поскорее,
    Засыпайте побыстрее…
    Спи Ёлочка, спи Облачко…
   Ворожея водила костлявой рукой с крючковатыми пальцами и длинными ногтями перед лицом малышей. Ребятишки бестолково хлопали глазами, осторожно поставили кузовки с ягодами, а потом смежили свои маленькие веки, легли на землю под дерево и уснули.
    - Вот и славненько, хе-хе-хе…, - по-людоедски засмеялась колдунья.
   Здесь, у кривой сосны уже были приготовлены страшные предметы убийства. В ряд лежали шило, клещи, похожие на зубастую челюсть хищного зверя, моток пеньковой верёвки и глубокие глиняные плошки.
   Колдунья наклонилась к маленьким тельцам и долго их рассматривала.
   - Хороши, словно ягодки спелые, - взяла поставленные плетёные кузовки с земляникой, сыпанула себе горсть ягод в ладонь и бросила в рот, жевала, причмокивая, - М-м… Ух, ягодки сладенькие…
   Ведьма нежно погладила спящих деток, особенно кучерявую белую головку мальчика.
  - Вот так я гладила своего ненаглядного милого сыночка Волчонка, - голос Вольпы предательски дрогнул.
  На короткое мгновение в глазах ведьмы промелькнуло искорки материнской любви и неописуемой тоски. Однако эта жалость была моментально раздавлена звериной, не знающей пощады злобой. Колдунья хладнокровно легонько, не до смерти придушила детишек, так, чтобы они, потеряв сознание, но оставались живы.
   - У мёртвых-то кровь плохо сходит. Вот тебе и будет князюшко жертва бескровная. Говоришь, нарь всю кровь выпивает, не оставляет ни капельки. Вот он и выпьет. Х-хе-хе! – творила Вольпа своё страшное дело.
    Она ловко связала брата и сестрёнку, куском мха заткнула им рты, аккуратно повесила на кривом толстом суку за ноги над землёй вниз головой, подставила под каждого плошку. Безжалостно и осторожно воткнула каждому по очереди в сонную артерию шило. Жертвы только успели дёрнуться и замерли. Кровь красным ручейком заструилась прямо в плошки, быстренько вылилась вся до капельки. Колдунья слизала следы крови с детских шеи и с лица.
   - М-м-м…, скусно!
   Вольпа вспомнила, как когда-то со своим ненаглядным возлюбленным Волком частенько пила кровь звериную и человечью. Взяла плошку и отхлебнула ещё, не удержалась и одну выпила почти всю, сыто рыгнула.
  - Ох, как бы я вас всех съела, особенно тебя, мальчик сладенький, да надо наря делать.
  Вольпа с клещами в руках обошла детские трупики, затем остервенением бросилась рвать нежную детскую плоть. Глаза ведьмы бешено блестели. Она лязгала клещами приговаривая:
  - Вот вам белки, вот…
  Весея бегала по кокую, искала малых детушк, жалобно со слезами причитала:
   - Облачко, Ёлочка, детушки милые, детушки малые, отзовитеся, где же вы мои кровинушки родные.
  Болярин Жгон тряс ничего не понимающего Филина.
  - Уснул, скотина! Деток проворонил!
  Филин не сопротивлялся, и только, словно мешок болтался в здоровенных ручищах блярина. Казалось, что рассвирепевший аки взбешённый тур, Жгон готов всю душу вытрясти из нерадивого смотрового.
  - Я-а-а ни-и-и ч-ч-че-е-го не-е-е п-п-пом-мн-н-ю…, - только и мог выдавить из себя Филя.
  - Дядька Жгон!
  - Дядька Жгон!
  Куклушка и Елушка заступались за отца.
  - Дяька Жгон! Пусти тятьку! Убъёшь же!
  - Ах вы! Тоже туда же! Вот я вам!
  Жгон ослабил свою хватку. Филин воспользовавшись эти, выскользнул и улепётывал со всех ног. Сыновья Филина кинулись в рассыпную, дабы не попасться под большую горячую руку болярина.
  - Смотрите у меня! Доберусь я до вас! – разъярённо махал Жгон в след разбежавшимся.
  Вольпа пробралась в городище по потайному подземному лазу. Городище опустело. Все мысяне искали пропавших деток Весеи и Калуги. Тут ворожея заметила бесцельно, только ей одной ведомо, бредущую ненормальную Вадрю.
  - Псь! Псь! – Вольпа подозвала к себе девушку.
  - Хи-хи! – Вадря быстро подбежала к ведьме, склонила голову на бок и уставилась безумным взглядом.
  Колдунья заводила костлявой рукой перед лицом девушки, запричитала непонятные заклинания и внушив ей свою волю, прошептала:
  - Пусть идут у кривой сосне. Что ищут, там найдут.
  Вадря пошла за ворота. Вольпа спряталась в княжеской подклети.
  Мысяне шли печальные. Впереди несчастные родители. Калуга нёс своего любимого сынка Облачко, а Весея – дочку Ёлочку. Растерзанных малышей положили посередь площади. Убитая горем мать упала на трупики детей, молча прижимала безжизненные тельца и только всхлипывала. Реветь у неё не было сил.
  Мысяне толпились, переминались с ноги на ногу, тоже молчали. Мужики потупившись, бабы со слеза на глазах. Они градом катились по щекам. Гробовая тишина гнетуще стояла над Мысь-градом. Появились волхвы Вольпа и Каремега. Тут только мысяне очнулись, словно от страшного сна, но сон оказался явью.
  - Вот он нарь пришёл! Вот! – за кликушествовала ведьма, для достоверности тыча крючковатым пальцем на Весею, обнимающую своих мёртвых детушек, - Бойтесь, мысяне, бойтесь! Это вы богов прогневали! Это боги вам проклятия шлют!
  Мысяне молчали. Молча подняли Весею, взяли под руки Калугу, забрали детушек и стали готовить их истерзанные тела к погребению. Мужики молча отправились в лес долбить гробики, бабы обмывать, да похоронные заклинания причитать.
  Вольпа была поражена таким странным поведением племени. Внутреннее чутьё подсказывало ей, что необходимо сменить тактику давления на мысей и необходимо вписаться в общую канву траура. Она и Каремега стали помогать. Быстро включились в ритуальное действо. Мысяне ни в чём не подозревали Вольпу.

XV

    Уныние поселилось в городище. Сидели мысяне, дрожали от страха, ждали злого наря-водколака. К кому теперь придёт злая начесть, у кого кровь высосет? Хоть и разместили горожане на каждой крыше по плошке с мёдом и ржаной коврижке, чтобы злую потустороннюю силу умилостивить, да отогнать, всё равно тряслись за свои жизни.  От одной только мысли, вдруг с ними произойдёт то же самое, что и с матерью князя Мазая - княжной Выксой и с её нелепым полюбовником Аманкой, а ещё хуже, с маленькими  деточками Ёлочкой и Облачком, становилось белкам, ох, как жутко.
    Понимали мысяне – никому не избежать участи, которую расписали боги. Каждый бог, либо дух, вершит в своём части мира, то ли небесном, или срединном, или нижнем. Что по их велению судьба навертела из жизненной кудели, то и свершится. Но всё равно было страшно. Ложились вечером люди спать и не знали, проснуться на следующее утро живыми или нет. Вешали на дверь обереги, клали с собой в постель, цепляли на пояс, одевали на шею, на запястья. Верили, хоть это да убережёт от нечистой силы, от злых оборотней. Мужики целыми днями вырезали из дерева оленей, да уточек, а потом просили у Вольпы с Каремегой, чтобы те поворожили, магический ключ наложили. Некоторые мыси, особо пужливые бегали к самому кузнецу Ойко. Выпрашивали у него колдовской силы. Кузнец ни кому не отказывал. Его добрая душа всем помогала.
  В избе-землянке старого Тихомира не спали. Теперь у них пополнение. Маленького Чернявку – Бачагура-Бачу приняли как своего, родного, хоть он вовсе был не похож на мысянина. Бача понимал это и платил своей новой семье искренней любовь и преданностью, называл Тихомира баба – дедушка, Лапушку - аннэ – мама, Елманку – кардэ – брат, а Елаську – хахари – сестра. Даже самого Шигана уважительно именовал ата – отец.
  Сама Лапушка с заботой относилась к мальчику-сироте, потому что сама была не мысьего роду-племени, саму добрые люди от лютой смерти спасли да приютили. Видно не зря боги так сделали. Вот они и прислали к ним в дом этого, такого непохожего на всех них мальчика. Пришло время, требуют боги плату. Надо возмещать то, что дали. Тебя вырастили чужие люди, теперь ты отплати тем же, вырасти тоже чужого человека. Сделай его родным. Как говориться: «Око за око. Зуб за зуб!» Но только в добром плане.
   Этим вечером, не смотря на всеобщий страх, воцарившийся в городе мысей, в избе Тихомира было радостно. В гости пришёл Шиган. Лапушка больше не скрывала своей радости. Близок уже был тот день, кода любящие сердца соединятся и станут мужем и женой.
    - Деда, а деда! – приставал Елманка к старику.
    - Ну чего тебе? – не охотливо отвечал дед.
    - Деда! Кто такие нари? Расскажи, – спросил мальчик и сам испугался своей дерзкой просьбы.
    Старый Тихомир хотел было уже сердито прикрикнуть на внучка, однако Шиган с Лапушкой попросили:
     - И в правду, дедушка, расскажи, что это за нечесть такая эти нари? Хоть летняя ночь коротка, так за разговорами не страшно.
    Тихомир смилостивился, но переспросил, глядя на ребятню.
     - А вы не испугаетесь?
     - Нет, дедушка, не испугаемся! – хором закричали Елманка и Еласька.
    Даже маленький Бача, дёргал деда за подол длинной рубахи:
     - Баба, баба, кажи!
     - И ты, пострелёнышь, туда же? Ну ладно. Садитесь и слушайте.  Что знаю, расскажу.
       Сели все вокруг старика. Шиган поправил лучину. Стали с интересом слушать рассказ.
       - Всем известно, то всё в этом мире рождается и умирает.
       - Даже боги?
       Не удержался непоседливый мальчишка. Сестрёнка тут же его одёрнула.
       - Опять ты лезешь со своими вопросами, слушать мешаешь!
       - Да, даже боги, - ответил Тихомир, - Только они тут же возрождаются опять, от того и кажутся бессмертными. У людей не так.
        - А как? – опять не вытерпел мальчик.
        Сестра опять толкнула брата, чтобы он замолчал.
        - Умирают люди, деточка, умираю. Только Лол-душа бессмертна.
        - Да, да, дедушка, ты рассказывал, а потом в рыбу оборачивается, - затараторил Елманка и скосил глаза на сестру, которая опять начала упрекать брата, что своей болтовнёй он мешает дедушке рассказывать.
        - Когда человек умирает, его боги к себе забирают, а есть такие покойники, которые не нужны ни богам, ни духам. Вот они и болтаются между двумя мирами, миром живых и миром мёртвым, неугодные не там ни сям. Из таких-то и получаются нари. Ходят они неприкаенные, мстят живым за свои мучения, кровь сосут.
      - Так как же так, деда? – наивные голубые глаза внука стали большими, - Это что же получается. Есть хорошие покойники, а  есть плохие.
      - Выходит что так!
      - Так откуда ж они берутся-то? - удивлялся мальчик.
      - Хорошие покойники – это те, кто жил хорошо, никому плохого не делал. Это родители, воины-герои, которые землю родную от врагов защищали или те, кто своей смертью помер. А  плохие – это те, кто всякие неправды по жизни творили. Это вороги не похороненные. А ещё те, кто сам себя жизни лишил, то есть самоубивцы или опойцы.
     - А это кто? – переспросил неугомонный Елманка.
     - Те, которые хмельным питьём до смерти упиваются, - пояснял дед,  -  А ещё это колдуны да ведьмы с ведьмаками.
     - Так значит, наши Вольпа с Каремегой тоже станут нарями, - испуганная Еласька зажала рукой рот от того что позволила спросить такое.
     - Да нет! Какие же они колдуны. Эти-то волхвы. Они с богами общаются. Из таких нари да волколаки не получаются.
     - Дедушка, а чем они друг от друга отличаются, - полюбопытствовал Шиган.
     - Мысяе их называют нарями, в моём роду-племени откуда я – упырями. Они ходят, кровь сосут. А водколаки – это оборотни, которые умеют в зверя лесного оборачиваться. Перескочит такой нечистый через трухлявый пенёк, да и обернётся зверем лесным. От того оборотнями и зовутся. Чаще всего оборачиваются в волков. Вот почему волколаки.
     - А победить-то их можно? – поинтересовался парень.
     - Победить-то, кого угодно можно, было бы желание, только вот трудновато это будет, - философски отвечал дед, - Уж больно они прыткие. Бегут так, что на резвом коне за ними не угонишься. Но вот если оборотню голову снести или кол в сердце воткнуть, а ещё лучше поджечь, то победить можно. А ещё лучше дать его Лол-душе успокоиться.
      - Я, я знаю, - затараторил Елманка, - Надо кисель ягодный, да лепёшку поставить на крышу.
     - Ставят на крышу угощения. Нарь поест и уйдёт. А душу-то свою он всё равно не успокоит. Так и будет ходить, - покачал головой старик, - Так что кисели, да коврижки не всегда помогают.
   - Да как же душу-то окаянную успокоит? – тут уже спросила Лапушка.   
  - Огонь всё очищает, любую скверну. Надоть обряд совершить, как положено, по всем правилам. Найти и похоронить. Тогда боги возьмут его Лол к себе. Только трудно это будет сделать. Но если захотеть, так оно всё получится, - говорил дед Тихомир, а потом неожиданно добавил, - Ну всё! Поздно уже. Спать пора. А то точно нарь придёт! Точно кровь высосет!
  - Ой, дедушка! Ты уж не пугай нас. А то мы всю ночь спать не будем! – вскрикнула Еласька.
  - Эх ты трусиха! Я вот никаких нарей не боюсь! – храбрился Елманка, а сам так и жался к Шигану.
  - Я, я, тоже не боюсь! – крикнул Бача.
  - Уж ты-то не боишься? – схватила малыша Лапушка, - Пойдём-ка лучше спать, герой. Нари-то ой как любят, есть маленьких мальчиков, -  и с весёлым смехом понесла мальчонку укладываться.
  Елманка опять не выдержал, подошёл к деду и тихо прошептал:
  - Деда, а тот нарь, который в наше племя повадился, выходит это князь Мысь?
  - Да откуда ты, шельмец, такое взял! – вспылил Тихомир.
  - Дык, деда, его ж не похоронили, как следует. Старики сам говорили. Дед Кадым говорил, что нарем станет. И ещё наш князь, ох, как мёд хмельной любил, - старался убедительно доказывать свою правоту мальчик. 
  - Спать иди! Суёшь везде свой любопытный нос. А то точно накликаешь нечистого! – прикрикнул дед, не зная, что ответить любопытному внуку.
  Ночь в городке прошла спокойно. Никаких происшествий не случилось. Утром Шиган собрался уезжать в свою избушку.
  - Надо мне на моих дальних заставах проверить силки, да сети-мордушки. На это понадобиться несколько дней. А уж как приеду, то обязательно свадебку сыграем.
  Рыбак обнял свою ненаглядную, сел в лодку-колданку и поплыл восвояси. Лапушка, смахнув слезу, махала ему рукой вместе с дедом, Елманкой и Елаской. Маленький Бача бежал по берегу и крича, размахивая маленькими ручонками:
  - Пока, ата! Ата! Ата! Приезжай!
  Лодка с Шиганом скрылась за поворотом реки, и семейство деда Тихомира вернулось домой.
  Ведунья Вольпа подглядывала за происходящим из-за сосны. Не нравилось ей всё это. Чужие радость и счастье были для её завистливой души, словно нож по сердцу. Она не могла слышать радостного детского смеха, видеть, как влюблённые молодые люди выказывают друг другу свою нежность. Ведь у неё всего этого не было. Да, когда-то она любила и была счастлива, был у неё сын, и  он радовал мать своим беззаботным детским смехом. Был у неё любимый муж, с которым ей было хорошо. Но кудель времени скрутилась не в её пользу. Всё исчезло. Сердце очерствело. И так-то в нём не было добра, а тут и подавно не стало. В нём жило одно зло. Смотрела Вольпа и думала, чего бы такого придумать, чтобы не было счастья у этих мысей. Как ещё их напугать, чтобы от страха они света доброго не увидели. Думала, думала и придумала.

XVI

  Короткая летняя ночь на бесшумных крыльях совы парила над глухим таёжным краем. Спустившись, неслышно, на мягких лапах кралась она между мохнатыми разлапистыми ёлками, можжевеловыми кустами, между редкими в хвойной тайге лиственными деревьями, сбивая со своих ног дурманящий духмяный запах дикой почти северной природы.
  Ночной мир леса был полон различных таинственных шорохов и звуков. Вдруг во тьме загукал ушастый филин. Он, словно призрак, ловко планировал промеж древесных стволов, выискивая добычу. Пискнула зазевавшаяся мышь в железных когтях хищника и моментально, распрощавшись с жизнью, исчезала в ненасытной глотке.
   А где-то, между густых ветвей выводил трели чаровник ночных представлений соловушка. Зачастую его соло разбавляли песнями другие любители ночных серенад. Чирикали они самозабвенно, сладострастно, старались перещеголять друг друга в сладкозвучие. Кто лучше из всех этих ночных певцов споёт своей пернатой избранница. А она, серенькая, невзрачненькая, в это время сидела в гнезде, согревая горячим материнским телом драгоценную ношу – снесённые яички, из которых вот, вот должны вылупиться столь долгожданные и любимые детушки. Потому что потом станет не до песен. Придётся кормить ненасытное, быстрорастущее потомство.
   В заболоченных низинах квакали лягушки. Казалось, что они не уступали пернатым в песенном состязании. Однако лягушки были заняты своими заботами. Земноводные ухажёры своеобразным урчащим квакающим песнопением воспевали свою зелёную пучеглазую красавицу. Отдавались этому тоже полностью, без остатка. Кто краше споёт, тот и получит право на любовь, а значит и продолжение своего рода.
   На полянках, при свете луны, порхали ночные бабочки, стрекотали сверчки, яркими светлыми пятнышками кружились светлячки. Они словно искорки волшебного костра, взмывали вверх, а потом медленно спускались вниз. Разные запахи разлились по лесу. И эти дивные запахи ночи тревожились до самого утра, чтобы потом поменяться необычною вахтою с дневными запахами, а самим отправиться отдыхать до следующей ночи.
   Вся цель этого ночного представления заключалось в том, чтобы всякая живность могла встретить себе партнёра, спариться с ним и дать потомство, при этом надо было победить соперника, но следовало держать ухо востро, иначе стоит только зазеваться, как окажешься съеденным со всеми потрохами. Так, что каждый движущий объект рассматривался или как потенциальный соперник, или как пища.
   На весь этот тёмный лес глядит холодным, немигающим безразличным оком Луна, и млечный путь в тёмном небе стелет звёздную дорожку. Иногда по тёмному небу проплывали чёрные облака, занавешивали собой лунное светило, и тогда лес погружался в совершенный мрак.
   Из старой, ветхой землянки вышла Вольпа. Она безошибочно ориентировалась в дремучей ночной таёжине, шла смело, уверенно, не обращая внимания на тревожные звуки, доносящиеся со всех сторон. Даже когда луна исчезала за чёрной тучей, и становилось так темно, хоть глаз выколи, волховица шла уверенно, не сворачивая с намеченного пути в сторону Мысь-града. Не доходя до городского частокола, ворожея свернула в овраг, безошибочно нашла заветное место, отодвинула обложенную дёрном и тем самым спрятанную от постороннего взора дверь, проникла в потайной лаз.
   Жители городка мирно спали, кроме часовых. Уже несколько дней прошло со дня похорон малых детишек Ёлочки и Облачка. Все верили, страшный нарь успокоился и ушёл. Кроме того на крыше каждого дома стояла плошка ягодного киселя и лежала ржаная лепёшка замешанная на меду. Мысяне наивно полагали, что это их огородит от злого кровопийцы.
   Вольпа вылезла из подземного хода в подклеть княжеской избы. Тихо, без единого шума вышла на волю. На небе оголилась от черных облаков луна и осветила естественным светильником вокруг себя. Старуха спряталась за угол. Часовой на вышке дремал. Вокруг сторожевой избы не было ни души.
  - Хё-хе! – потирала руки ворожея, - Спите белки? То-то я вас сейчас, - прошамкала она еле слышно кривым ртом и направилась самой близкой землянке, но остановилась, - Нет, надо крайнюю выбрать. А то подумают, что нарь по тайному лазу проник. Подумают тогда, невесть знает что. Вон там, прямо у частокола избёнка Терёшки и Хаврошки с детишками. Вот их и порешу. Хе-хе!
  Вольпа прячась за постройки, двинулась вперёд. Вдруг откуда не возьмись, прямо на неё выскочили две большие псины, больше походившие на серых волков. Этих псов в подарок брату-князю Мазаю прислала сестра Выксуха, жена моховлянского княжича Первуши. Прослышала она, какое горе постигло её родное племя, её родителей и решила пособить сродственникам.
  Моховлянское посольство, побывавшее намедни, передало брату-князю весточку от сестры-княжны и подарило парочку собак, как верных сторожей. Племена совершили обоюдовыгодную мену, довольные расстались. Ведь теперь они породнились, а значит тоже родственники.
   Смотрела Вольпа на ручных псов-волков и ностальгия теребила  чёрную душу. Она знала, зверь слушает только того, кто делает его сытым. Хитра была Вольпа, заранее начала прикармливать собак. Вещунья постоянно таскала им то косточку, то кусочек мясца, ласково трепала по загривку и за ушами, добивалась, чтобы знали собаки, где свои, а где чужие. Собаки к ворожее привыкли быстро. Они как бы видели в ней своего родственника. На простых мысян кидались, а заметив Вольпу, делались смирными, как щенки ласкались, виляя хвостами.
   - Р-р-р…, зарычали псы, но унюхав  знакомый запах, добродушно тявкнули, хвосты радостно заходили из стороны в сторону,- У-вав!
   - Чтоб вас нари сожрали! 
   Вольпа, пошарила в своих лохмотьях, вытащила кости, кинула собакам. Те поймали лакомство на лету, с хрустом его слопали, мирно заурчали и довольные отошли.
  - Эй, кото там! – крикнул кто-то из сторожей.
  - Да псы чего-то унюхали!
  - Наверное, крысу учуяли.
  - Наверное!
  - Что-то этих крыс у нас много развелось.
  - Вот и пусть ловят.
  В городище опять воцарилась тишина. Вольпа стояла перед входом в избу Терёшки и Хаврошки. Вытащила острое шило. Глаза Вольпы-волчицы сверкнули сумасшедшим хищным блеском. Она, словно нарь-кровосос прошмыгнула вовнутрь. Стояла мёртвая тишина. Даже ночные обитатели на мгновение притихли. Буквально через короткое время Вольпа вышла вон и чуть ли не бегом заторопилась опять в княжескую подклеть. Дорогу ей снова перегородили княжеские псы.
   - Вон, вон вошли, собаки! – змеёй зашипела на них волховица и скрылась за дверью.
   Собаки, недовольные тем, что в этот раз им ничего не дали, побрели на место. Ночь отступала, сменялась предрассветными сумерками. Из сереющей темноты постепенно проступали неясные очертания силуэтов построек, деревьев, очертания всего окружающего мира. На небе с восточной стороны появилась и росла светлая полоса. Вокруг царила сонная тишина.
   Ворожея вылезла из лаза в овраг. Светлое пятно на горизонте становилось больше и больше. Вскоре совсем посветлело. Солнца ещё не было видно, но небо было не ночное, а ранне-утреннее, серое. Подул лёгкий ветерок. Утренняя прохлада росой застелилась по земле, траве, деревьям. Природа замерла. Она будто готовилась к чуду. Всё чётче становятся окружающие предметы. Глаз видел всё дальше.
   Наконец, около самого горизонта вспыхнула ослепительная каёмка солнечного круга, пока ещё совсем маленькая, но уже поразительно яркая. В этот же момент, когда бог Юмо зажигал на востоке свой волшебный огонь, стали просыпаться первые птицы. Послышался шорох в кустах и деревьях и первое несмелое чирикание. А солнце всё больше выглядывало из-за горизонта. Вот уже половина его диска видна над землёй.
   - Погожим будет денёк, - сказала Вольпа, выбравшись на край оврага, подставляясь тёплым лучам.
   Зашевелились в траве мурашки. Слетела с дерева птица, колыхнув ветку. В Мысь-городке залаяли собаки, скрипнули двери, зазвучали голоса проснувшихся людей.
   Солнышко разгоралось всё ярче, поднималось всё выше и выше, рассыпая во все стороны свои тёплые, живительные лучи. Буквально через несколько мгновений солнце будто оторвалось от земли и поплыло в голубом небе, наполнив всё живое силой и энергией. Наступил новый день.
   Выкса свернула в чащу и побрела к землянке Каремеги.
   - Вставай медведь-лежебока! Хватит лапу сосать! Всё на свете проспишь! Солнце уже высоко, а он и в ус не дует, дрыхнет! – кричала баба своему подельнику в дверь.
   Заспанный волхв вышел наружу, щурясь от яркого света.
   - Почто старая хрычёвка припёрлась? – зло бурчал старик, зябко кутаясь в большую медвежью шкуру, - Дело пытаешь, или от дела мытаешь?
   - Это я-то старая, да я моложе тебя! Сам ты хрыч старый! – начала ругаться Вольпа.
   - Ты что тявкаться со мной пришла? Давно не лаялась? Так вон ступай! – замахал на волхову Каремега, тем самым чуток охладил её пыл.
  - Ну, вот как с тобой, пень трухлявый не ругаться? Давай собирайся, посох свой бери, да в Мысь-град пошли! – запричитала Вольпа, - Чует моё сердце, чует, не ладное. Ой, что-то нехорошее случится сегодня.
  - Да полно полошиться-то. Ты посмотри ка лучше, день-то ныне какой лепый будет, - успокаивал старик знахарку.
  - А я тебе говорю, будет горе! – прикрикнула Вольпа, - Как на духу тебе говорю. Так что пошли. А не то глупые мыси наломают дров, только ещё хуже сделают.
  - Да чего-ты так взбеленилась-то. Толком ничего объяснить не может, всё пошли, да пошли.
  Каремега ворчал и чуть ли не бегом шагал за Вольпой, а та уже не обращала на него внимания, лишь ускоряла шаг.

XVII

   - Слышь, бабы! - басила суровая тётка Мошка, - Чагой-то Хаврошки не видать? Я уж и воды принесла, и очаг зажгла, похлёбку сгонобобила, а её не видать?
   - Действительно не видать, - заметила ехидная тётка Шуравка.
   - Не выходила Хаврошка-то, - встряла в разговор зловредная тётка Локса.
   Всё племя знало, что этим трём женщинам до всего было дело. Они всюду совали свои любопытные носы, где что творится, кто куда пошёл, кто что делает. Они про всех всё ведали.
   - И мужика Хаврошкиного, Терёшку тоже не видать? - не унималась Мошка, - Я-то своего идола давно прогнала дела делать, а Терёшки-то не видать.
   - И деток ихних, - сунулась Локса.
   - И дыму у них не видно. Заспалася чего-то Хаврошка, - съязвила Шуравка, - Даже очаг не зажгла. Еду не варит.
  - Чагой-то не к добру всё енто! – басила Мошка.
  - Ой, бабы, а вдруг?.. – Шуравка от испуга зажала ладонью рот и выпучила глаза.
  - Да ладно тебе, - недоверчиво отмахнулась Локса.
  Бабы зашумели, стали народ звать. Всё племя столпилось у избы Терёшки и Хаврошки. Еле передвигая ноги, приполз, опираясь на клюку, древний дед Кадым и по-стариковски забрюзжал, скрипучим дрожащим голосом:
   - Вот ведь раньше, в старину-то, жили все в одном большом доме, чинно мирно, друг за дружку горой стояли. А, ноне чего? Разделилися. Каждый себе избёнку соорудил, в ней сидит аки сыч. Нечистой силе токмо ентого и надоть. Всех нечистый поодиночке передушит, пережрёт.
   - Да, да, - кивали в знак абсолютного согласия другие старики.
  Мысяне стояли, галдели, но никто не решался войти внутрь полуземлянки. Ждали распоряжения князя. В окружении боляр и друзей, пришёл самодовольный Мазай.
   - ПОшто честной народ собрался? – спросил князь.
 Народ наперебой начал объяснять, что, да как, да почему.
   - Та-ак..., - растянул Мазай, почёсывая подбородок, на котором начала пробиваться рыжая борода, - Нукось, друзи мои верные, Кука, Иля да Гузя сходите, гляньте, чего там.
  Троица спустилась вниз. Люди замерли в страхе и в ожидании. Воцарилась мёртвая тишина. Слышно только было, как чирикали птички в лесу. Через некоторое время друзи вышли, побелевшие, словно сама смерть.
   - Там…, это…, -  Иля потерял дар речи, только тыкал рукой в  сторону входа.
   - Мёртвые все они, - прошептал Кука и тяжело взглотнул.
   - Убитые, - добавил бледный, как полотно Гузя, - Даже детки малые.
   - А-а-а! Нарь! - завизжали бабы.
   Все бросились бежать врассыпную от проклятого дома. Словно мыши по норам, попрятались по своим хижинам, закрылись, заперлись, сидели молча и тряслись от страха.
   Вольпа и Каремега входили в ворота.
  - Я же тебе говорила, что что-то случилось, а ты не верил, - укоряла старая подельника.
  - Ничего я не говорил, - ворчал волхв. 
  - Эй! Собирайся честной народ на вече, на мир! Решать будем! – крикнула волхва, будто она здесь всем распоряжалась, а не молодой князь.
   Народ не выходил. Боялся.
   - Боляре! Друзи! – орал князь, - А ну, выгоняйте всех из изб на вече! Живо!
   Княжеские клевреты бросились выполнять задание, бегали по всему городищу, по халтично выстроенным избушкам-землянкам и вскоре все мысяне стояли перед князем. 
    Мазай зло осмотрелся вокруг, будто от обиды встряхнул рыжей головой и как умудрённый опытом сказитель запричитал:
    - Что ж это вы соплеменнички испужалися, разбежалися. Князя сваво бросили, кинули, на смерть перед злым нарем выставили. Вместо того чтобы защищать князя, вы как крысы по разным углам попрятались и сидите там, дрожите там, за шкуры свои никчёмные трясётеся! А ведь надо всё всем миром решать. Думу думать сообща. Вот пришла беда, отворяй ворота, а вас и нетути! Объединяться перед Лихом бы надо, а не прятаться! – Мазай красноречиво отчитывал род за проявленную трусость, - Вот и волхвы наши поддерживают меня, - и показал на рядом стоящих Вольпу и Каремыгу, которые кивали в знак согласия с князем, - Как вам не стыдно, ни обидно! – продолжал стыдить Мазай, - И этими трусами я руковожу, командую. А если серьёзнее ворог нападёт?
    - Куда ещё серьёзнее-то?! – раздался выкрик из толпы.
    - Ты-то, сам-то, чего делать-то предлагаешь-то?! – раздался другой выкрик.
    - Я-то вот знаю и думку гадаю, - ехидно отвечал князь, - Да, только вас ещё хотел спросить. Должон же князь с миром советоваться? Так?
    - Так! Так! – загалдел народ.
    Вот и я говорю, так! – выкрикнул Мазай.
    Перед племенем стоял не просто молодой человек, а князь – руководитель, в окружении собственной свиты, нарождающейся знати.
   - Перво, наперво надо вынести убиенных Терёшку и Хаврошку с малыми детушками. Аль боитесь, мысяне? – недоверчиво пришурил глаза князь.
   - Нет. Нет! – опять зашумели в толпе.
   - Тогда выполняйте княжье поручение! – скомандовал князь.
   Смельчаки кинулись выполнять волю командира. Убиенные лежали на миру. Бабы выли, малые детушки прятались за материнские подолы, те, что постарше лезли наперёд, хоть и страшно было, но любопытство брало вверх. Мужики охотники рассматривали трупы, рассуждали:
   - Енто как же он их кусал?
   - А вона, следы от зубов-то видны.
   - Да что-то зубов-то таких ни у одного зверя нет. Не похожи ни на волчьи, ни на медвежьи, ни на росомашьи. Странные зубы какие-то!
  - На то он и нарь, чтобы ни на кого не был похожий.
  Хитрая Вольпа про себя лыбилась: «Вот не за что не догадаетесь, охотнички. Я сначала убила Терёшку, а потом Хаврошку. Самого малого убила последним. Он как птенчик спал. Ручки ножки раскинул, аки птица. Так я его маненько придушила, а потом и зарезала своими клещами. Кровь маненько полизала. Сладенькая».
  Народ галдел, обсуждал, чего, да как.
  - Тихо, народ! – неожиданно закричала волховица.
  Мысяне замолчали.
  - Откупиться надо! А то так и будет проклятая нечисть лазить. Не успокоится до тех пор, пока всё племя не поубивает! – вопила словно чёрный демон баба, сотрясая воздух костлявыми руками, выкидывая вперёд сучковатый посох.
  - Так ты только скажи чем? Мы откупимся! – орали люди.
  - Жертву надо пожертвовать! Иначе вот что с вами будет мысяне, - волхва ткнула клюкой в сторону покойников, - Я сколько раз говорила! Здесь не простая жертва нужна, человеческая! – клонила своё волхва
  - Так как же это?
  - Так чего же это?
  - Это ж кого-то из нас надо выбрать?
  Племя шумело, возмущалось.
  - Сроду того не было, чтобы мыси человеков в жертву приносили!
  - Не наш этот обычай!
  - Нас Великий Юмо от Кутысова мора и спас-то лишь по тому, что не кровожадные мы мысяне.
  - Хватит орать не по делу! – грозно закричал Мазай, - Слушайте бестолковые, что вам от имени богов волхвы говорят! Они дело предлагают. Злыдня надо умилостивить даром, да не обычным, а кровавым. Надо будет, выберем. А то все будем лежать как Терёшка и Хаврошка.
   - Жертву надо! Жертву! – кричали Калуга и Весея, не давно схоронившие своих деточек Ёлочку и Облачко
   Приутихли мысяне. Почему то подсознательно стали они верить и побаиваться молодого князя. Пусть у него ещё усы и борода не выросли, но слушался весь род своего предводителя и доверял.
    «Вот так князёк! Ай да молодец! Как он их. С этим будет толк», - ухмылялась Вольпа.
    - Слушайте, племя, что вам сейчас волхвы скажут, а что волхвы скажут то и сделаем! – не унимался князь, - От имени богов говорят они.
     - Сроду такого не бывало…, - попробовал возразить древний дед Кадым.
     - Замолчи старик! – грубо оборвал его князь.
     Мазай стоял в окружении болял, друзей и волхвов, как истинный повелитель. Он знал, что пока он будет опираться на эту новую знать, власть его в племени будет непререкаема. Да и молодёжь больше тянется за ним, а не за стариками.
     - Кончилось ваше время, - теперь мы будем делать так, как велят нам боги, - не унимался Мазай.
      Кадым был поражён таким к нему непотчением. Он опешил, потом ему вдруг стало нехватать воздуха. Старик словно, выброшенная на берег рыба, захлопал своим беззубым ртом, повалился на бок, упал и помер.
  - Смотрите мысяне, вот, что будет с теми, кто пойдёт против богов, - стращал соплеменников князь.
  Горожане понуро смотрели то на мёртвого старика, то на убитую  семью. Князю яростно поддакивало его окружение. Особливо друзь Гузя.
  - Добрые мысяне. Вы все знаете, что мой сын Аманка пострадал от поганого наря! Так давайте раз и навсегда покончим с этой нечестью! Сделаем, то чего волхвы говорят! Дадим жертву!
 Мужу вторила жена. Сада тоже не унимаясь, убеждала, в первую очередь женскую часть племени. Она хорошо знала, как жёны умели мужей склонять на свою сторону.
  - Бабы! Бабы! Ведь я сына потеряла! Знаю как это больно, - Сада со слезами на глазах стучала себя в тощую грудь, - Если так надо, так давайте сделаем. Бабы! Отдадим проклятому жертву. Пусть отстанет.
  Некоторые, особо внушаемые бабы и мужики уже закивали в знак согласия.
  - Чего там! Надо жертву отдать!
  - Отдадим, авось отступится!
  Мазай чувствовал поддержку, разошёлся не на шутку. Он упивался своей ролью командира.
   - Принесите старого Кадыма сюда! – приказал мазай, повелительно указывая рукою, - Положите его рядом со всеми покойниками. Дед Кудым прожил достойную жизнь. Мы должны его, как положено, согласно всем обычаям проводить в страну смерти Туон. 
   - Да, да! – твердили мысяне, поражаясь не по годам мудрости своего князя.
   - Слушайте мысяне своего князя, ибо мудр он не по годам, - вмкшалась Вольпа, - Толко он спасёт вас от злых потусторонних сил.
   Снова мысяне стали готовиться к похоронам. Ватага плотников отправилась в лес рубить домовины. Печальной была их работа.
   - Ох, мужики! Вы только гляньте! С каждым разом всё больше и больше нам приходится рубить гробов.
   - Ой, и не говори.
   - Совсем жизнь наступила тяжёлая.
   - Подружился Киямат - дух смерти со злым духом Ракхоем, вот и посылают на наше мысье племя злых духов Албасты, вот те и потешаются.
   - А ты не упоминай их, а то ещё они услышат и придут. Знаешь они, какие вредные. Как только чего услышат. Особенно когда их упоминают, так сразу прилетят и какую-нибудь пакость обязательно сотворят.
  - Уж лучше помолчать и ничего не говорить.
  Так молча мужики выдолбили три домовины, три взрослых и три детских. На берегу Лохтоги-реки соорудили большое костровище и как полагается, проводили соплеменников в обитель мёртвых, мрачный Туон. Затем устроили поминальную тризну. Волхвы читали заклинания, бабы голосили, причитали, отпевали усопших. Собрали остатки да головешки, побросали их в реку и долго племя мысей стояло печальное и смотрело, как вода уносит Лол-души некогда ещё столь полных жизни людей. Ведь они и все любили и смеялись, горевали и плакали, дети шалили, и теперь их не стало.
 
XVIII

    Стойко, мужественно похоронили мысяне  своих «новых» покойников. Племя стало ещё меньше. Уменьшается население, сокращается. Так и совсем может вымереть. Исчезнет, как когда-то во времена великого мора, из разнообразного лесного народа, пропали другие племена. Никто уже их не помнит, словно и не было таковых.
    Но свято место пусто не бывает, а пустое святым не назовут. Люди привыкли селиться там, где теплее, светлее, обильнее, насыщеннее, лучше. В таких местах собирался народ, обживается, обустраивается.
     Но человек существо завистливое. Люди, в целом готовы не следить за своим собственным жилищем, а подсматривать за соседом, за чужим «святым местом». Чужое счастье глаза застит. Перестают они видеть хорошее вокруг себя. Перевернулось людское сознание, отравилось завистью. Заставляет искалеченное сознание глазам высматривать чёрное в белом, носу чувствовать зловоние в аромате, ушам слышать в гармонии какофонию. И любое «святое место» в таких искалеченных умах переворачивается до чего-то совершенно неузнаваемого, почти преступного. Это преступное в итоге толкает людей воевать, грабить, убивать. Но самое главное, потом эти грабежи и убийства выдаются за подвиги, героические деяния, воспеваются в былинах и хвалебных песнях. Ими хвастаются потомки. Изучают на уроках истории. А пока ворчали завистники: «Куда не пойдёшь, уже везде всё занято».
     Рыба плавает, где глубже, а человек тянется туда, где лучше. Ему всегда кажется, что у соседа всё-то по-другому; и жилище уютнее, и еда вкуснее, и жена красивее. В их реках ловится рыба крупнее. В их лесах водится зверя больше. Так, наверное, и появилось – «Хорошо там, где нас нет!»
    Вымрет род мысей, освободит место, а сюда быстро придут другие. Тут и моховляне рядом, и племя росомах давно на удобный кукуй зарится. Мысяне это понимали хорошо. Поэтому уныние поселилось среди них. Это ж надо, за столь короткое время потеряли больше десятка человек. Да ладно бы это были древние старики, а то ведь вполне зрелые, полные сил люди. Особливо детишек жалко. Выросли бы они скоро, сами бы деток нарожали, а это охотники, рыбаки, работники и воины-защитники. Так племя и жило бы. А нет! Видно богам другое нужно, а что им нужно, лишь одним высшим силам ведомо. Их пути неисповедимы. Как захотят, так и будет.
    Верили, тогда люди, что человеческая жизнь не дороже звериной. Только сильнейший побеждает в этом мире, но может быть ещё наиболее хитрый, изворотливый. Кто сильней, тот и прав, кто хитрей и коварней, тот и выживет. А это тоже своего рода сила, только сила ума. Сила правит миром. Сильный – живи, слабый – умри!
      Мысяне стали слабнуть. Это заставляло людей задумываться. Тревожные думы пугали. Страх вносит сумятицу и делает слабым, неготовым к сопротивлению. Не умеющий сопротивляться умрёт. Его сожрёт более сильный. Придёт более многочисленное и могущественное племя, либо растворит малочисленных в своём народе, либо поработит, либо прогонит прочь, или того хуже, вырежет всех поголовно. Вот и нет больше народа. Хорошо ещё какое-то название в лесной местности останется. Горка, холм, может быть овраг или ручей, река или озеро, напомнит о том, что здесь жил когда-то такой народ, а то и вовсе ничего не будет. Судьба иссучила, испряла его кудель времени в общеисторическое полотно. Материя же с годами износилось, поистёрлось, пришло в негодность. Выкинула его история как использованный и более ненужный хлам, да и позабыла, потому что мало ли у неё такого добра. Что для неё какое-то маленькое племя? Вон их таких-то сколько, всех и не пересчитаешь!
     Платье истории пёстрое, цветастое, различным узорочьем расписанное. Каждый узо – народ. Один исчезнет, появится другой. Зачем переживать. Об этом должен предводитель думать. На то он и князь, чтобы за собой вести, да не просто так вести, а вести к процветанию.
   Но голова князя была занята совсем другими мыслями. Чужая невеста лишила его сна и аппетита. Ещё больше его подзадоривало то, что девушка была совершенно недоступна. Не давалась Лапушка. Этим самым разжигала она в молодом князе инстинкт охотника. Недосягаемый плод притягивал и лишал покоя.
   Князь Мазай совсем не давал проходу бедной Лапушке.
   - Люба ты мне девица. Жить с тобой хочу, - открыто, бесцеремонно домогался князь.
  - Да как же я с тобой буду жить? – удивлялась Лапушка, - Ведь я сосватанная. У меня и жених есть. Скоро свадьба. Не хорошо это.
  - Эко жених, - хвастался собой Мазай, - Шиганка-ёрш, простой рыбак. А я князь! – при этом он важно выпирал вперёд грудь, - Иди ко мне жить. Всё чего захочешь, для тебя сделаю. Всё, что есть у меня, меха, украшения, одежда, утварь…, всё тебе отдам. Много у меня всего. Полна, полнёшенька моя княжеская изба.
  - Ты уж прости меня князь, – спокойно с поклоном отвечала Лапушка, - Только вот не надо мне от тебя ничего. Не люб ты мне. Сердцу не прикажешь. Лишь один у меня в сердце, суженый мой Шиганушка ненаглядный. Больше нет ни для кого места в сердце моём.
  - Вот ты мне скажи, где твой рыбак? Где? Нет его! – кипятился князь, - А я вот он!
  - Придёт он скоро. Поехал на дальнюю сторону сети да силки проверять. Скоро приедет, мы и свадебку сыграем. Тебя князь обязательно пригласим.
  - Не надо мне твоей усвадьбы! Я тебя сейчас хочу!
  Мазай, растопырив руки, хотел схватить Лапушку, но она ловко от него уворачивалась. Понимала, ни чем хорошим всё это не кочится. Девушка ещё раз поклонилась в пояс князю и убежала. Злой стоял Мазай.
  - Подожди у меня. Я тебе покажу, как меня князя на какого-то там рыбака менять.
  Ненависть изглодала Мазая. Он уже всё про себя решил, как отомстит за уязвлённое самолюбие.
 
XIX

  В городище пришёл волхв Каремега. Старый, длинный, в потрёпанной длинной медвежьей шкуре, с оскаленным черепом на голове, стоял он посередине центральной площадки, перед княжеской избой. Чародей демонстративно поднял костлявые, худые руки к небу, затряс крючковатым посохом и закричал во весь голос.
  - Выхолите мысяне, собирается, на капище пойдём. Украшайте себя цветами, пёстрыми лентами. Пора настала богов почитать! Жертву выбирать! От злых оборотней спасаться! Выходите мысяне! Собирайтесь!
   Послушали мысяне Каремегу, выбежали за ворота частокола, стали рвать по склону высокого холма траву и всякие цветы. Плели бабы да девки наспех венки, украшали им себя, пёстрые ленточки, да верёвочки в волосы вплетали. Своим мужьям и женихам мысянки тоже на головы одевали венки из травы да цветов. Перед богами должны люди предстать во всей красе. Негоже быть простыми, не разукрашенными. Богам надо нравиться иначе осудят, а осудив, накажут. 
  Снова пришёл Каремега. Уже бубен держал он руке. Застучал кудесник колотушкой по натянутой коже ритуального круга, загундил непонятные песни.
   Вокруг долговязого старика начал собираться разнаряженный народ, встал кругом, глядя на ведуна закружился, заприплясывал. Запел Каремега заклинания, голосом необычным, страшным, гортанным, чтобы усились эффект от своего присутсвия, произвести наибольшее впечатление на простых людей, серых, тёмных, забитых тяжёлой лесной жизнью. Ведь он посредник между богами, духами и людьми, поэтому должен вести себя непонятно, загадочно.
    - Слушай меня отец небо!
       Слушай меня мать земля!
       К вам все идём!
       Жертву несём!
       Чтобы кровь принести,
       Зло извести!
       Зло несчастье!
       Зло проклятье!
       Чтобы мысяне жили,
       Чтобы мысяне были!
       Даруй им жизнь отец!
       Даруй им жизнь мать…
    Схватили мысяне друг друга за плечи, запричитали, за вторили заклинания вслед за Каремегой. Гуськом отправилось всё племя от мала до велика на капище к своим идолам.
    Там на капище их встречала Вольпа. Она уже сварила варево из грибов и ягод, которые вызывают различные видения, делают человека податливым чужой воле. Подчерпывала волховица деревянным ковшом галлюциногенный взвар и каждому подходящему к ней человеку давала выпить.
    - Не пейте, - шепнул внукам дед Тихомир, отталкивая их в сторону.
  В толчее, да в суматохе никто не заметил, как Елманка, Еласька и Бача с Тихомиром потихоньку отошли в сторону.
  - Делайте вид, что со всеми…, - шептал детям дед.
  - Почему дедушка, - как всегда переспрашивал любопытный Елманка.
  - Так надо дитятко, так надо, - погладил дряблой рукой взъерошенную  соломенную голову мальчика старик, - А пока не спрашивай! Ухо держи востро. Не нравится мне всё это! Ох, не нравится! Ты Елманка! – повернулся Тихомир к внучке, - Смотри за Бачей. А где Лапушка? – старик нервно за озирался.
  - Вон она с подружками, - указала рукой Елманка.
 Подружки закружили Лапушку. Она уже хлебнула варева и неистово кружилась вместе со всеми в бешеном хороводе.
  - Ой, ой! Чует сердце, беда будет! – запричитал старик, - прячьтесь детушки здесь за крайним истуканом и никуда не ходите.
  Прижались внуки к деду, смотрели на всё происходящее с ужасом  и в то же время с интересом.
  Волхвы начали камлание, общение с духами. Волпа продолжала мысян угощать сваренным напитком. Дурели от взвара мысяне, закатывали глаза, трясли головой, скакали, словно козы, орали, становились похожими на бесов, прыгали хороводом вокруг идолов.
  - Жертву требуют боги! - кричала Вольпа.
  - Да! – орали мысяне и трясли головами, размахивая грязными нечёсаными волосами в разные стороны, да так, что с венков слетали цветы и трава.
  - Дадим жертву богам! – кричала Вольпа.
  - Да! – визжали мысяне.
  - Девица-красавица нужна в жертву синь-камню! – кричала Вольпа.
  - Да! – верещали мысяне.
  - Дева нужна непорочная! – кричала Волпа.
  - Да, - вторили её мысяне.
  - Назовите мне её! – заводила племя вещунья.
  - Вот она! Вот она! – закричал князь Мазай, указывая рукой на Лапушку. – Согласные со мной, честной народ!
  - Да! – орали мысяне, неистово тряся головой и прыгая вокруг центрального идола, - Вот она! Вот она! – всед за князем тыкати пальцами в Лапушку.
  - Вот она! Вот она! -  вместе со всеми прыгала и кричала одурманенная Лапушка.
  Девушка не понимала, что в данный момент решается её судьба, просто ей было весело, потому что она ощущала себя частью своего племени ставшего для неё родным, так легко её приютившего, но и так же легко от неё отрекшегося и отданную на заклание даже не задумываясь.
  - Ведите её сюда! – приказала Вольпа.
  Волхова командовала племенем, как заправский повелитель всего беличьего рода, словно она здесь была князем и все беспрекословно были обязаны выполнять её волю. Гордое самолюбие щекотало чёрную душу.
  - Нет! Нет! – закричал Тихомир, но его голос утонул в общем крике толпы.
  - Лапушка! – вскрикнули Елманка и Еласька!
  - Аннэ! - закричал Чернявка.
  Дети бросились на помощь девушке, но их во время остановил дед.
  - Стойте вы! А то только хуже сделаете! – прикрикнул дед на внучат.
  Толпа привела Лапушку и вытолкнула прямо перед волховицею. Невинная жертва стояла одурманенная, ничего не соображающая, лишь глупо улыбающаяся всем стоящим вокруг. Её карие глаза были затуманены ядом грибов и ягод.
  - Эту деву невинную вы отдаёте на заклание? – ещё раз спросила вещунья.
  - Да! – орало племя.
  - Пей дева непорочная! – Волпа сунула Лапушке ковш.
  Лапушка пила и её становилось всё хуже и хуже. Тело её не слушалось, мозг совсем отключился и не управлял. С одурманенной девушкой можно было делать всё что угодно.
  - Везите её на остров! Привяжите к синь-камню! – властно распоряжалась Вольпа, - Там к ней придёт нарь. Отныне она его невеста!
  - Да! Да! – кричали мысяне.
  Тут же крепкие парни подхватили Лапушку под руки и потащили к реке, там посадили в лодку и отчалили на священный остров, где привяжут невинную жертву к камню, на заклание кровожадным духам.
  - Аннэ! Аннэ – жалобно звал Бача Лапушку, бегая по берегу реки.
  По смуглым щекам мальчика текли слёзы. Он уже второй раз в своей маленькой жизни терял маму, одну родную, другую названную.
  - Елманка! Беги скорей, через лес к хижине Шиганки! - посылал внука со слезами на глазах дед, - Спасай Лапушку! Поспешай! Скоро ночь. Помогай тебе добрые боги.
  Со всех ног бросился мальчишка в лес.

XX

   Лохтога-река, огибала высокий кукуй с Мысь-градом, делала крюк и разливалась в залив-озерцо Водогать или просто Вид-озеро. Почти посередине озерца торчал круглый, поросший леском, островок. На этом островке находилось ещё одно капище мысян, где тоже богобоязненные жители почитали магические силы, правящие этим миром.
   Причиной такого поклонения являлся необычный большой валун синеватого цвета, лежащий аккурат посередине островка. Сам камень был когда-то частью северной скалы, который давным-давно оторвал ползущий с полюса ледник. Ледник, ветры и вода веками обтачивали оторванный каменный кусок, отшлифовывали его до почти круглой формы. Многовековой, толстый лёд растаял, а огромный валун остался.
    Со временем камень порос серым мхом, что придавало ему солидный, внушающий почитание образ. Кто-то нацарапал на куске скалы изображения птиц и зверей и ещё непонятные  знаки-крючки. Кто это сделал, никто теперь не припомнит. А если событие никто не помнит, то обрастает случившееся невероятными сказаниями и легендами. Дремучие по природе люди охотно верили в небылицы, пересказывали, сочиняли новые невероятные подробности. Чем фантастичнее придумывалась история, тем охотнее верили в неё люди, превращая выдумку в непререкаемую догму, слепую веру без особых на то доказательств.
     Говорили, что это сотворили рисунки сами боги. Он принесли с неба камень людям в дар. Людям же оставили на нём своё послание. Вот только не каждому дано понять божье предначертание. Боги специально сделали его потаённым, загадочным. На то они и боги. Не каждому открывается их сущность. Только избранные увидят божие провидение. Кто волшебные крючки сумеет истолковать, тот узнает истину и на того сойдёт бессмертие и божественная благодать. Однако охотников истолковывать рисунки и значки не было, боялись, а вдруг чего не так, тогда неминуема божья кара. Мстительны боги и коварны. Лучше не лезть простым смертным в их дела. Не простого смертного сие занятие. Пусть уж волхвы здесь любо мудрствуют. Ведь это они посредники между высшими силами и людьми. Не ведомо людям, что помышляют боги, не надобно их сердить, себе дороже выйдет. Человек в этом мире – букашка маленькая. Он может только предполагать, а вот располагают всеми боги.
    Лесной народ называл чудо природы синь-камнем. Вокруг валуна вкопали деревянных истуканов-богов да колья, на которых торчали рогатые черепа туров, лосей и оленей. Это была жертва богам и духам. Несли дары жители городка, чтобы проявляли вседержители свою милость к живущим в таёжном крае народу, чтобы от лиха берегли, порчу не насылали. 
    Сюда-то, на священный остров, особо рьяные княжеские слуги и помощники волхвов привезли жертву, одурманенную зельем девушку Лапушку.
    На отдельных лодках приплыли Вольпина с Каремегой и сам князь Мазай в окружении боляр и друзей. Волхвы застучали в бубны. Снова началось магическое камлание.
    Жертва покорно шла на заклание, полностью смирившись со своей участью. Она находилась ещё под воздействием дурманящего напитка, была в полуобморочном состоянии и  поэтому никак не реагировала на то, что с ней вытворяли. Блаженная улыбка не исчезала с её лица. Взгляд был затуманен. Жертва еле различал вокруг себя деревья, идолов, людей. Полное безразличие завладело душой и телом. Происходящее казалось неважным. Сил не было. Воля оказалась подавленной. Ей говорили делать, она делала. Ей говорили идти, она шла. Что воля, что неволя – всё равно!
   Лапушку за руки, за ноги привязали к синь-камню, и вот она почти что висела, растянутая,  распятая по широкому боку вырванной части скалы. Над самой головой жертвы красовался большой непонятный знак. Мысяне как по команде упали перед жертвой на колени и простёрли руки к небу. Хором завопили:
  - Прими дар Наров!   
    Прими дар Нарова!
    Прими дар Кугу Юмо,
    Прими дар Керемет…
    Отдайте её нарю на заклание,
    Чтобы он крови напился,
    В подземное царство удалился,
    Нас мысян больше не пугал,
    Лихо не звал…
  Совершив обряд, все быстренько собрались, уплыли в Мысь-город. При этом торопились, словно убегали, спасались от чего-то. Участникам камлания неожиданно показалось, что вот-вот вылезет из-под камня какая-то страшная, лохматая образина и пожрёт всех без остатка. Уж лучше пусть жертва удостоится такой участи. Для этого её сюда и приволокли. Люди бросили Лапушку одну-одинёшеньку на произвол судьбы. Пусть приходит нарь-кровопийца. Пусть насладится злая нечисть кровью девы непорочной и больше никогда не появляется к мысянам, оставит племя в покое, а они – остальные жители поселения спрячутся за высоким частоколом и подождут, чем дело кончится.
   Елманка, бежал что было сил через лес. Уже вечерело. Темнота, словно большая каракатица наползала на дремучую таёжину. Мальчику становилось страшно, но он бежал. Лапушку было очень жалко. Во что быто ни стало, её нужно было спасти. Он бежал, а в стороне осталась кузня дядьки Ойко. Елманке было даже невдомёк забежать к кузнецу и покликать его на помощь. Одна цель чётко вертелась в   голове, добежать до Шиганки, он поможет…, он должен помочь…,  он обязан помочь…, ведь Лапушка его невеста, а для мальчика не просто сестра названная, а гораздо больше, была как матушка родная. 
   Почти стемнело. Заухал филин, закричали другие просыпающиеся ночные звери. Из укромных уголков полезла разномастная нечисть. Становилось жутковато, но мальчик бежал.
   - Надо спасти Лапушку, - единственное, что шептал Елманка.
   Вот она хижина рыбака. Но что такое? Даже дверь прижата  палкой-подпоркой. Это знак того, что хозяина нет. В отчаянии и бессилии мальчик закричал:
   - Шиганка! Шиганка!
   Никто не отзывался. Елманка отбросил подпорку в сторону, вбежал во внутрь. Пусто. Выбежал, оббежал вокруг. Никого. Только лес шумел вокруг.
   - Шиганка! Шиганка! – плакал мальчик.
   Он бегал, суетился, не знал что делать, ревел в голос, размазывая слёзы по чумазому лицу. Побежал на берег реки. Быстро темнело. Выглянула жёлтая луна и, отражаясь, заблестела, заиграла в спокойных водах. Елманка не обращал внимания на эту красоту, а только горько плакал. Было так обидно и тяжело. Лапушка погибает, а спасти её некому.
     - Шиганка! Шиганка! – громко кричал мальчик.
     Горе его было безмерным. Слёзы иссякли, остались только одни нервные всхлипывания.
     - Шиганка! Шиганка! – твердил мальчик словно заклинание.
     От нервного перенапряжения он совершенно выбился из сил, обмяг и сел прямо у кромки воды.
      - Ши-ши-ганка…, Ши-ши-ганка, - стучали зубы, тряслись губы, дрожжал подбородок.
     Тёмный лес был безразличен к горю мальчика. Какое ему дело до человеческих страданий. Умрёт мальчишка, лес его поглотит, сожрёт, и делу конец, как словно и не бывало. Такова жизнь. Выживает сильнейший. А сейчас пусть ревёт, пусть слабнет. Уже много хищных тварей выглядывают из темноты, желающие полакомиться человеческой плотью. Одним человечком больше, одним меньше. Ничего в лесу просто так не пропадает. Рачительна природа. Всё-то у неё идёт в дело. Ты служишь пищей для одного, тот для другого, другой для третьего. Даже когда умрёшь, и то тебя будут есть. Вот она пищевая цепочка и выстраивается. Никакой жалости, чистая выгода. Будешь жалеть, останешся голодным, ослабнешь, а слабый сам на еду пойдёт.
      Елманку бил озноб. Он повалился набок и потерял сознание. Сколько времени так лежал, не помнил. Только от куда-то из далека стал долетать знакомый голос.
      - Елманка! Елманка!
      Кто-то тряс мальчишку за плечо. Потом поднял на руки и понёс. Елманка очнулся. Он лежал на лежанке, горела лучина. На него смотрел Шианка. Мальчик обхватил Шигана за шею и снова заплакал, теперь уже от радости.
      - Шиганка! Миленький! Боги пришли мне на помошь! Я верил, что они мне помогут! Ты должен спасти её, должен!
      - Кого спасти! Как ты сюда пришёл? Что случилось? – не понимал рыбак.
      - Лапушку спасай! – ревел Елманка.
      - Как спасать? Что с ней? – неудомевал Шиган.
      - Её в жертву принесли? – только и мог разобрать парень сквозь рёв и всхлипывания мальчишки.
      - Перестань реветь! Объясни понятно, что там у вас случилос! – не выдержал и прикрикнул Шиган.
      Елмака сбивчиво начал рассказывать. Шиган слушал внимательно. Его лицо становилось серьёзным и суровым.
      - Вот что, ты оставайся здесь, а я спасать Лапушку, - рыбак быстро засобирался.
      - Я с тобой, - попытался вскочить мальчик.
      - Нет, ты останешься здесь. Закройся и сиди, - Шиган строго оборвал Елманку.
     - Но, я…, - снова попробовал возразить мальчик.
     - Нет! – категорически ответил Шиган.
     - Мне страшно, - захныкал Елманка.
     - Не бойся! Закрой дверь, припри её поленом. И не перечь мне. Ты мне будешь только мешать. Когда рассветёт, беги к кузнецу, дядьке Ойко. Ждите меня там.
   Шиган говорил спокойно, чётко, словно отдавая приказы. От молодого человека исходила уверенность в том, что всё получится, всё будет хорошо, а самое главное, уверенность в том, что Лапушка будет спасена. Мальчик от таких слов как-то успокоился, перестал реветь, лишь только иногда, по инерции всхлипывал.
   Парень выскочил наружу, быстро спустил свою лёгкую колданку на воду и поплыл вниз по реке в сторону Мысь-града. Елманка выбежал следом, но смирившись с судьбой, покорно побрёл назад. 
 
XXI

    Светало. Начинался новый день. Он, своей белизной постепенно съедал черноту ночи, поднимался над колючей, непролазной елово-сосновой таёжиной, ловко просачивался между деревьев, опускался сверху вниз к самой земле, заполняя светлой прозрачной массой низины и овраги. От синтеза тьмы и света, ночной прохлады и тепла разогреваемого дня образовывался молочно-густой туман, который стелился по реке, озеру-заливу, прятал под собой землю и воду, затрудняя тем самым обозревать происходящее.  Однако мир крутился предначертанным ему ходом, чинно, спокойно, размеренно. Обыденная жизнь леса не изменяла своим правилам.
    Солнышко ещё не взошло, только Заря-Заряница лениво просыпалась, собираясь с Востока войти в божий мир, предварительно оповещая о своём приходе яркой окрашенной каёмкой небесной кромки. Утренняя заря обильно разбрасывала по округе капельки росы, и они блестели в зарождающемся дневном свете, словно капельки росы. 
   Просыпалось утро.  Белый свет разбудил пернатых обитателей. Зачирикали самые ранние пташки, запрыгали с ветки на ветку, залетали, за гоношились, потому что проголодались за тёмное время суток. Наиболее нетерпеливые из пернатого народу уже искали, чем бы поживится, кого бы склюнуть. Они заглядывали под каждый листочек, совали свой клюв в каждую расщелину в коре деревьев или меж камешков на земле. Однако, жучки и букашки, не обогретые солнечным теплом и, поэтому ещё обездвиженные оцепенением, искусно прятались, не желая становиться завтраком для неугомонных птах.    
    Елманка всю ночь просидел в землянке. Ему было страшно. Мальчик вздрагивал от диких ночных звуков. Крики филинов, уханье сов, вой зверей пугали неокрепшую детскую душу, но паренёк храбрился, терпел, потому что думал не о себе, а о бедной Лапушке. Ведь ей было гораздо хуже, чем ему. Если Шиганка не успеет, то несчастная девушка погибнет. Сожрёт её кровожадный злой нарь-оборотень. Так что, как только более или менее рассвело, и рассеялась ночная тьма, когда стало возможным различать окружающий мир, мальчик побежал к кузнецу Ойко.
   Мальчишеское маленькое сердечко перепуганной крошечной птичкой стучало в груди, готовое выскочить прочь. Елманка бежал со всех ног. Дядька Ойко сильный. Он защитит. Он спасёт. Он Шиганкин друг, а если друг, то надёжный человек, которому можно верить.
   На вышке Мысь-града стоял и боролся со сном дозорный Филин, смотрел на заволоченную туманом Лохтогу-реку и Вид-озеро. Густой туман прятал под собой речную низину, поэтому с трудом различались берега, вода, священный остров, деревья. Сквозь утреннюю тишину раздавался всплеск воды. Филин прислушался. Это был еле слышный всплеск от весла. Дозорный пристально стал всматриваться вдаль. Сонливость как рукой сняло. Еле заметная лодчонка плыла к островку.
   - Ой! Наль! – испугался шепелявый Филя, - Так вот он какой… Стласный…
   Дозорный, вылупил глаза. Острое зрение буравило туман. Лодчонка стремительно приближалась к островку. Филька шептал:
   - Как сейсяс Лапуску шъешт… Штлахи бозыя… 
   Зубы дозорного предательски застучали друг о друга, хотелось убежать, спрятаться, но постовой пересилил себя и ещё пристальней впился в затуманенную даль.
     - Да не-ет…, это не наль. Это не он. Кто зе это? Дык это зе Сыганка! – облегчённо вздохнул Филин, распознав рыбака-отшельника, – Он зе невешту швою плывёт вылучать…,  - догадываясь, шептал себе под нос неугомонный постовой, - Давай Сыганка, шпашай швою Лапуску.
    Тем временем Шиган заплыл за остров, причалил к его берегу. Находчивый рыбак сделал так, чтобы не было видно его лодку со стороны городища, поэтому уверенно правил сильной рукой. Он заранее всё продумал и рассчитал, верил – добрые боги помогут.
    Не успела колданка уткнуться носом в песок, как Шиган распрямившейся пружиной выпрыгнул вон, быстро, наполовину вытащил долблёнку на берег и со всех ног устремился в центр острова, к капищу. Бежал изо всех сил, лишь бы успеть! Вот он уже у синь-камня. Обессиленная Лапушка безжизненно висела на длинных путах. Шиган выхватил нож, несколькими ударами перерубил лыковые верёвки, подхватил и осторожно уложил невесту на землю, приложил ухо к её груди.
    - Тук, тук, тук, - еле слышно стучало девичье сердечко.
    - Хвала богам, ещё живая, - облегчённо вздохнул Шиган.
    Словно пушинку подхватил свою ненаглядную и заторопился к лодке.
    - Давай Сыганка увози свою невешту, - радовался Филин, разглядывая в густом тумане маленькую колданку скользящую обратно вдоль противоположного берега озера Водогать. Назойливо провожал взглядом, пока лодка не скрылась за поворотом.
   Рыбак спешил. Надо было незаметно и быстро миновать открытое пространство и спрятаться за поворотом реки. Плыть приходилось против течения, но это было ерундой. Главное спасти дорогого человека, привезти его к дядьке Ойко. Он обязательно поможет. Ведь он и лекарь и колдун. С самим Паркелем дружбу водит. Уговорит Киямата – духа смерти не отдавать Лапушку Ямбаке – хозяйке преисподней Ябмеаймо.
   Новый день набирал силу. Восток окрасился алой зарёй. Яркое солнце осветило мир. Золотой дом бога Куго-Юмо заблистал во всей красе. Тёплые лучи нагревали землю, постепенно стирая утренний туман. Лесная живность радовалась теплу, прыгала и веселилась. Отогревались букашуи, отходили от оцепенения, выползали, выбегали, вылетали из укрытий. За ними начинали гоняться птицы. Лес окончательно проснулся.
   Проснулись мысяне. Разнаряженные столпились на берегу реки. Пришли волхвы, застучали в бубны. Все вместе запели хвалебные песни богам и духам, как светлым, так и тёмным, потянули руки к небу, стали бросать цветы и венки в воду. Первые девицы-красавицы племени торжественно надели князю на голову большой венок из полевых трав и цветов. Запели хвалебную песню. Мазаю понравилось такое почитание, но он не подал виду, лишь нижняя губа произвольно надменно выкатиась вперёд, да грудь округлилась колесом. 
   Князь и его приближённые, вместе с кудесниками уселись в лодки и под одобрительные возгласы соплеменников отправились на остров посмотреть как там жертва, приняли ли её высшие силы. Плыли лодки, стучали волхвы в бубны, пели мысяне. Всё происходящее казалось величественным. Общее дело создавало ощущение единства,  поэтому почти никто не обратил внимания, почему среди празднующих нет семьи старого Тихомира. Только это никак не могло ускользнуть от строго взгляда молодого и амбициозного князя Мазая. Не могла этого не заметить и злобная Вольпа. Месть закралась в сознание и рано или поздно, всё равно потребует своего воплощения. Но сейчас пока пусть она прячется и вызревает. Не до этих жалких отщепенцев, вздумавших отколоться от племени, которое им даёт кров и защищает.
  Лодки причалили к острову. Делегация вылезла. Вольпа и Каремега забарабанили в бубны, закрутились, завертелись, запричитали заклинания, делая вид, что отгоняют злых духов, затем, встав впереди, повели за собой князя и всех остальных. Так под звуки бубнов и песнопений делегация дошла до синь-камня.
  - Опа! А где жертва? – удивлённо спросил Мазай.
  - Хвала богам! Забрал нарь жертву! – закричала Вольпа.
  Князь со скептическим выражением на лице подошёл к валуну, обошёл вокруг, поднял лыковую верёвку.
  - А верёвочка-то обрублена, а не перекушена. Концы-то ровные, - тыкал верёвки в нос своим добровольным клевретам, - Кто-то тут побывал раньше нас!
  - Нарь это князь, - твердила Вольпа.
  Кружась в магическом танце, она приблизилась к Мазаю.
  - Не баламуть народ. Потом разберёмся, - зло шепнула ворожея, - Будь княже мудрее.
  Мазай понял хитрый ход вещуньи, но всё-таки решил разобраться. Поэтому приплыв назад начал допрашивать ночного дозорного.
  - А ну-ка Филька, давай рассказывай, что видел?
  - Я…, я…, - Филин испуганно забегал глазами, - Наля видел.
  - Какого наря?,.. Чего ты тут мне завираешь?..., - недоверчиво ответил Мазай.
  - Стласного! – выпучив для достоверности глаза, не отступался Филька и врал без зазрения совести, придумывая небылицу на ходу, - Он больсой…, это…, плямо по воде шёл, аки посуху…,  стласный, плестластный…
   - Ну, ну, - недоверчиво, с большой долей иронии, качал головой молодой князь, - Только вот верится с трудом.
   - Да что ты княже, - зашумел народ, - Да неужто, Филя станет врать?
   - Он честный человек,- заступались мысяне за смотрящего часового.
   Князь понял, что пока сила не на его стороне. Массовой поддержки в данном случае он пока не имеет.
  «Ничего», - подумал Мазай, - «По-другому сделаю. Всё равно, по-моему, будет».
  Он, ничего не говоря, вдруг собрал своих верных друзей, и этот небольшой отряд бросился стремглав в лес и побежал в ту сторону вверх по течению Лохтоги-реки, там, где стояла одинокая избушка рыбака-отшельника Шигана-ерша.
  - Ой, ой, ой… Худо, Лихо…, - качал седой головой дед Тихомир, - Пришла беда. Ой, беда бедовая.
  Старик был мудрый и догадался, куда заторопился князь со своей верной дружиной.
  - Дедушка, что случилось? - спрашивала взволнованная и зарёванная внучка Еласька.
  К ней боязливо жался чумазый Чернявка.
   - Где Елманка? Почему он так долго не возвращается? – спрашивала девочка.
   - Подите деточки в избу. Посидите, подождите. Авось всё образумится, - успокаивал детей старик, а сам суетился не находя себе места.
   Одно старик понял, Лапушка исчезла с острова, а это значит, Шиган успел спасти свою невесту. Но появилась новая опасность. Князь не поверил в кровожадного наря и заподозрил в исчезновении девушки её жениха. Теперь он, со своей дружиной бежит к Шиганкиной избе.
    - Что если беглецы уже там, - страшные мысли приходили в голову деда, и он сам с собой делился ими, а они не на шутку пугали,  - Тогда их просто убьют. Один здоровый Курмиша со своими кулачищами чего стоит. Пришибёт и глазом не моргнёт. Ему лишь бы любое желание князя исполнить. Чего ему человека убить. Раз плюнуть. Для него жизнь человеческая, будто жизнь зверя лесного. Ой, Лихо, Лихо одноглазое! – сокрушался старик и просил помощи у богов, но те молчали, потому что какое им было дело для людского страдания.
   Княжеский отряд бежал по лесу прямиком к избе рыбака. Они уже пробежали мимо кузни кузнеца Ойко. Ещё немного, вот и хижина. Дружинники ворвались вовнутрь.
   - Пусто княже! – крикнул Курмиша.
   Этот здоровый бугай был князю Мысю хорошим надёжным другом, теперь верой и правдой стал честно служить его сыну – князю Мазаю.
   - Та-ак! Значит нету их? – зло сощурил голубые глаза Мазай.
   Он на короткое время задумался, почесал рыжий затылок.
   - А ну давай круши и жги всё здеся! Пусть этот ёрш узнает, чья тута сила и правда!
   Верные друзи бросились выполнять приказ. Быстро перевернули и разломали нехитрое хозяйство отшельника. Сухая хижина-землянка вспыхнула быстро. Дым пожара поднялся высоко в небо над лесом. Все увидели этот дым и в городке и в кузне.
    - Э-эх! Шиганка, спалил Мазай твою землянку, - с сожалением говорил кузнец Ойко Шигану, - Но ты не печалься. Это беда не беда. Главное ты живой. Ты Лапушку спас. Она живая. Я её выхожу. Вы поженитесь. Я сам вас поженю. Сам свадебные наговоры для вас прочитаю.  Всё у вас будет, как положено, - смотрел кузнец на столб дыма, сжимая от злости большие кулаки, - А пока живите у меня. Вы ведь для меня, как родные дети.
    - Спасибо тебе дядька Ойку. Век не забуду твоей доброты, - Шиган стоял рядом, тоже смотрел грустными глазами на дым над лесом и обнимал Елманку, - Ты Елманка, беги к деду. Успокой его. Скажи что всё хорошо. Да никому не говори где я с Лапушкой.
    - Даже Елаське? – переспросил мальчик.
    - Даже Елаське! – утвердительно кивнул рыбак.
    Только Елманка убежал, как появился князь с дружинниками. Они боялись подходить близко к кузне, потому что знали, какая нехорошая молва тянется за кузнецом.
    - Скажи мне кузнец! – заносчиво крикнул Мазай, - Не видел ли ты Шиганку-ерша?
    - Только и дел мне смотреть за вашими ершами, - недовольно буркнул кузнец.
   - А ты не врёшь? – не поверив переспросил князь.
   - Чего мне врать! Идите да смотрите! Некогда мне с вами лясы точить! Работать надо! - опять сердито, словно волк огрызнулся кузнец, при этом глаза на собеседника сверкнули каким-то нехорошим, колдовским огоньком.
   Косматый Ойко в кожаном переднике держал тяжёлый молот, демонстративно, играючи перекидывая его из руки в руку. Мазай глядел на большую кувалду, на сильные руки, на злые глаза. Он вдруг вспомнил, как на охоте одним ударом кузнец завалил огромного быка-тура. Князя всего передёрнуло, и ему сделалось жутковато, так что он поскорей отмахнулся от этого нелюдимого, непонятного человека, прослывшего ведьмаком. Мазая не пугало так волхование Вольпины с Каремегой, как слухи о колдовстве Око-кузнеца. Кроме того, мастер он был отменный. Поди-ка другого-то поищи.
   - Ну, уж нет. Мы тебе и так верим.
   Князь увёл свою дружину в сторону Мысь-града.
   В Мысь-граде народ шумел. Уже тогда извечный вопрос ставился ребром: «Кто виноват и что делать? По что спалил князь землянку Шиганки-рыбака?» И как всегда мнения разделились. Одни были «за», другие были «против», третьим было «всё равно», а четвёртым лишь бы позубоскалить.
   Сам князь растерялся. Была бы его воля, он давно выгнал из городища всех смутьянов. Однако Мазаю не хотелось терять недавно обретённую  популярность, но как выйти из положения пока не знал. Как хотелось самому командовать, не опираясь на мнение своих боляр, друзей, тем более на сборище этого людского веча. Но силы было ещё не достаточно и поэтому приходилось считаться с разного рода сбродом, а это сильно раздражало и угнетало самолюбивого, гордого вожака. Но он умел ждать и долго помнить когда-то нанесённую ему обиду, таился, словно хищник, считал, что придёт время и он за всё поквитается.

XXII

   Шиган не отходил от Лапушки, да и дядька Ойко не зря слыл отменным лекарем. Не зря его кликали Паиоем - колдуном.  Отвары и настои, внимание и любовь близких, а также молодой и крепкий организм, сделали своё благотворное дело. Лапушка быстро шла на поправку.
   Шиган понимал, как только Лапушка окрепнет, придётся покинуть дом гостеприимного Ойко.
   - Куда же вы теперь? – спрашивал заботливый кузнец.
   Эта молодая пара стала для угрюмого и нелюдимого богатыря родными детьми. Лапушку он звал дочкой, а Шигана сыном. Кто бы знал, что у сурового отшельника, такое большое  и доброе сердце. Как ему не хотелось расставаться с Шиганкой и Лапушкой. С ними он, наконец-то после стольких лет одиночества, обрёл семью, и вот  опять неумолимые к мольбам боги судьбы отнимают его новообретённых детей и гонят прочь в лесную чащу, в глухую неизвестность.
   - Поплывём мы вверх по реке, - излагал Шиган дядьке свои соображениями, - Там есть у меня дальняя сторожка. В ней осесть постараемся. Там нас никто не найдёт.
   -  Уж, не к чёрному ли болоту собрался? – с тревогой в голосе уточнил кузнец.
   - А куда ж ещё? – обречённо вздохнул Шиган, - Нам теперь ход в Мысь-град заказан. Одно жалко, что не увижу больше деда Тихомира, Елманку с Еласькой, да Чернявку. Да и вообще, мало ли среди мысян хороших людей. Вот их-то и жалко, что больше не свидимся. Поплывём мы по Лохтоге-реке, затем повернём, в её приток, речку Лаху. Там то моя землянка стоит. Не ахти какая, но всё-таки жильё. Про неё никто не знает, разве теперь, ты узнал. Её буду обустраивать. До зимы надо успеть.
   - Так, там же росомахи обитают! – беспокоился кузнец, - Я слыхал, будто они народ дикий, законов человечьих не признают, живу словно звери. Девиц умыкают без обрядов. Достойно богов не почитают, а веруют в каких то духов, нечесть болотную. 
   - Знаю дядька, что мелют всякое про росомах. Не правда, всё это. Наговоры. Знаком я с их князем Рошей, с ихними охотниками. Не такие уж они и дикие. Люди, как люди. И хорошие среди ихнего племени есть и плохие. А что народ про росомах треплет, так народ ведь больше наговаривает. Чего не знают, того и сочиняют. Думаю, что поладим мы с росомахами, - оправдывался Шиган.
   - Помогай тебе боги, - пожелал кузнец, - Парень ты хороший. Не понимаю, почему тебя наш князь невзлюбил.
   - За ненаглядную мою Лапушку невзлюбил, потому что сам на неё глаз положил. Думал, что она как все девки мысянские, простые, да для любовных утех доступные. А Лапушка, она не такая. Честная! Верная и надёжная. Отказала она князю. Меня всё ждала. Вот он и возненавидел её, что не его она, а заодно и меня невзлюбил. Ну да ладно. Я не красная девица, чтобы меня любить. Главное Лапушка теперь со мной. Я её теперь никому не отдам.
   - Охо - хо! Беда, беда, бедовая…, - вздыхал кузнец, - Ну да ничего. Буду и я богов молить, чтобы они вам помогли, да удачу принесли.
    Лапушка поправилась. Всё было хорошо. Толко тосковала она по деду Тихомиру, Елманке с Еласькой и Баче-Чернявке. Одно её непременно радовало, ненаглядный Шиган рядом. Теперь они вместе, и не разлучит их никакая беда.
    Кузнец - ворожей, как и обещал, решил поженить молодых. На самой ранней утренней зорьке вывел молодую чету, на крутой берег Лохтоги-реки. Стояли они украшенные венками и цветами. Распростер Ойко руки к небу, в ту сторону, в которой вот-вот должно взойти солнце - золотая изба бога Юмо, запричитал:
    - Небесной высоты…
      Не достать!
      Небесной красоты…
      Не забрать!
      Так и у Шигага, да Лапушки
      Никто не убавит,
      И ничего им не прибавит.
      Ты бог неба Юмо,
      Ты Волгыжар – рассвает,
      Ты Белгаж – белый день … 
      Их всех призывал Ойко в свидетели, чтобы они все видели, как сочетаюся браком эти молодые сардца. Не забыл кузнец-колдун обратиться к лесу, реке, хозяину всех белок Ниркесу. Затем взял молодых за руки. Лапушкину ладошку жены вложил в ладонь Шигана – мужа и сверху обвернул расшитым полотенцем.
     - Этим полотенцем соединил меня с моей покойной Южкой наш тоже покойный шаман Туно, а вот теперь я вас дети мои соединяю, - говорил кузнец, - Были вы два сердца, станете одним. Теперь вы муж и жена, теперь вы семья. Идите по этой жизни всегда вместе, и в горе и в радости.
     Ойку наде на пальцы Шигана и Лапушку по колечку и ещё повесил по оберегу и для верности заклинания прочитал заклинание:
     - Оберег на жениха,
       Оберег на невесту.
       Пусть они их охраняю,
       Охраняют, оберегают,
       Заговор дан самими богами,
       Никто того заговора не повредит,
       Лихого не натворит,
       Никто оберегов моих не победит,
       Шигана рука правая,
       Лапушки нога левая…
     Пока читал Ойко заговоры да заклинания, взошло огромное солнце, осветило своими живительными лучами землю, осветило весь мир и молодую семью. Осветило новый день, осветило новую семью. Счастливыми, нежно взявшимися за руки, возвращались в избу Шиган и Лапушка. Всю дорогу шли и смотрели друг на друга. Шли даже не споткнулись, потом что сами боги и духи охраняли вновь народившуюся семь. За молодожёнами шёл и радовался старый кузнец.
     Однако, время неумолимо летит вперёд. Пядётся его кудель. Какой узор будет выткан на полотне жизни, известно лишь самой судьбе.
    Вот и настал день расставания. Собрали Шиган с Лапушкой свой небогатый скарб в пару узелков, погрузили в маленькую лодчонку – колданку.
  - Спасибо тебе дядька Ойку, - поклонился в пояс молодой человек.
  - Спасибо тебе дядька Ойку, - поклонилась в пояс девушка.
  Обнял их суровый кузнец, отвернулся, смахнул широкой ладонью, а вернее размазал по сморщенной щеке солёную, скупую мужскую слезу. Понимал, что вряд ли ещё увидит этих милых ему людей. Долго стоял и смотрел в след удалявшейся лодочке. Лапушка, не переставая махала рукой, пока они не скрылась за поворотом.
  У своего бывшего становища Шиган причалил к берегу. Молодая пара подошли к пожарищу, молча встали перед чёрными угольями. Взявшись за руки, вздыхая, смотрели на уничтоженную избушку - землянку.
  - Ничего не осталось… Одни головешки. На славу постарался князь Мазай, - понуро опустив голову, рассматривал Шиган своё родное пепелище, - А ну-ка, Лапушка, пойдём со мной.
  Рыбак встрепенулся, оживился и потянул жену за собой. Лапушка покорно последовала вслед за мужем.
  - Вот она! Не нашёл Мазай! - вскрикнул Шиган.
  В лесу, за густыми ёлками спрятался небольшой клочок полянки, а на нем стояла маленькая избушка на высоких ногах – брёвнах.
  - Это моя кладовка, - пояснил радостный Шиган, - Мазай-то со своими прихвостнями её не нашёл. В неё хранятся почти, что все мои запасы. Я её специально на столбах высоко поставил, чтобы зверь лесной не лазил. Ну вот, жена моя, есть у нас запасы. Обустроимся на новом месте, я всё перевезу. А сейчас мы с тобой здесь можем отдохнуть.
  Лапушка с большой любовью смотрела на мужа.
  - Какой ты у меня мудрый, - только и смогла она сказать.
  - Ничего. Вот увидишь, всё у нас будет хорошо – успокаивал Шиган.
  Лапушка была счастлива. Она, действительно чувствовала себя с этим человеком защищённой, как за надёжной крепкой стеной.

XXIII

  Молодой князь Мазай всё увереннее заправлял всеми делами в Мысь-граде. Однако, одна мысль никак не давала ему покоя: «Каким образом утихомирить и наказать смутьянов?» Думал, думал и придумал. Надо ударить по одним, чтобы неповадно было другим: «Бей своих, чтобы чужие боялись!» Пусть наказанными окажутся совсем невиновные люди. Как говорится: «Дыма без огня не бывает. Лес рубят – щепки летят!»
  В княжеской горнице, за широким дубовым столом сидели князь Мазай и кудесница Вольпина. Из волхвов Мазай позвал старую ворожею одну, потому что хорошо знал, какое огромное влияние имеет эта старуха на волхва Каремегу. Как Вольпа скажет, так Каремега и сделает. Злая баба командовала, и вертела как хотела этим длинным и тощим стариком. Безропотно находился он под её пятой.
   Мазай деловито излагал свои соображения кудеснице, потому что понимал, главное заручиться поддержкой Вольпы-ворожеи. Если она согласится, то перетянет на свою сторону Каремегу, а простых-то соплеменников они быстрёхонько обработают.
   Сидели словно заговорщики, тихо, шептались. Вдруг кто-нибудь посторонний услышит, несмотря на то, что князь своим болярам и друзям строго настрого повелел охранять княжескую избу. Приказал никого не пускать, даже близко не подходить. Типа мол: «Князь думает, и тревожить его пустяками не след». Пошептались князь да волхва, сговорились, нашли жертву, определились кого наказать и решили действовать.
  Распорядился собрать князь Мазай перед княжеской избой всё племя. Его ретивые клевреты быстро согнали всех мужиков, как главных участников веча на городской площадке. Бабы и детки, сами прибежали, стояли немного поодаль, К ним подошли неженатая молодёжь и бобыли. Жались они в стороне, потому не имели полных прав и голоса для всеобщего решения. Считалось, если ты не имеешь семьи, так как же ты можешь принимать решения общеплеменного масштаба. Вот создай хоть раз семью, ею поруководи, научись, тогда и голосуй за судьбу народа. Вдовцы были не в счёт, ведь у них-то семья была, опыт руководства имеется.
  Князь вышел на высокое крыльцо важный, разнаряженный, мечом подпоясанный, в окружении вооружённых боляр и дрУзей. Мазай самодовольно выпятил нижнюю губу и надменно обратился к своему народу.
  - Дорые мысяне! Повелел покликать я вас всех для того, чтобы вы сами вынесли решение, как наказать нам отступников.
  Мысяне зашумели, завертели вокруг головами, чтобы увидеть своими глазами – где они, эти отступники, и куда это они надумали отступить?
  - Да какие тута отступники?
  - Чего несёшь, князь?
  - Никто ни куда даже и не думал отступать!
  - Э-э! Тама! Смотри у меня! – грозно заорал друзь Курмиша, положив для верности широкую ладонь на рукоятку меча, висевшего на поясе.
  - Дык мы зе так! Хотим жнать, где зе эти отштупники! – закричал шепелявый смотровой Филин.
  - Да! Да! – вторили ему мужики.
  - Покажзывай давай, кто такия отступники! – кричала толпа.
  - Филя! – заорал Курмиша – Ты, где должен быть? Почему не на вышке? Почему не в дозоре?
  - Тама длугия штоят! – защищаясь, в ответ закричал Филин, - Тапеляча не моя очеледь!
  - Ах ты сучок поганый! Ты еще спориться со мной надумал, - пошёл на мужика Курмиша, размахивая здоровенными кулаками.
  - Не трож батьку! – кинулись на защиту отца сыновья Куклуша и Елуша.
  - Вы это чего тута выскочили? – заорал Бобрёнок, сын болярина Жгона.
  - А ну не забижай их, - выступил на защиту Филиных сыновей простые парни Моха и Ряба.
  - Ах, вы молокососы! – заревел Курмиша, - Вас вообще здесь не должно быть! Малы ещё совать свой сопливый нос во взрослые дела!
  - Оне за батьку заступаются! – закричали из толпы.
  - Правильно, правильно! Молодцы! – повсюду неслись одобрительные возгласы.
  Зашумел, загудел народ, словно разворошённое осиное гнездо.
  - Ты только посмотри, какая славная свара намечается, - толкнула в бок Каремегу Вольпа.
   Глаза волхвы сияли нездоровым возбуждённым алчным светом. Она была счастлива от того, что племя готово перегрызть друг другу глотки в непримиримом споре. Любой скандал среди мысян проливался для старой волчицы сладким мёдом.
  - Полно тебе старая злыдня радоваться! – недовольно забурчал Каремега, - Пошла бы лучше, да помирила людей. Ведь ты всё можешь.
  Последние слова, о всемогуществе, потешило самолюбие Вольпы. Она подумала, что рано ещё сорить мысян. Не пришло ещё нужное время. А так она их помирит, своё достойное лицо сохранит. Никто и не подумает, что она всем этим склокам голова.
  - Ладно, старый хрыч, пойду, остановлю этих разбушевавшихся белок. А то и впрямь перегрызут друг другу глотки, - самодовольно заявила Вольпа.
  - Эй! Народ! – грозно закричала ворожея, - Богов побойтесь! Покарают они отступников за ваше нехорошее поведение. Вы чего должны делать?! Богов бояться! Князя почитать! А вы? ... То-то вас!... – трясла старая своей сучковатой клюкой, причём глаза чародеи страшно вращались, готовые вылезти из орбит.
  Вольпа тараном шла на ругающихся мысян. Мысяне действительно испугались грозного вида старухи, попятились назад, утихомирились.
  - Слушайте нерадивые белки своего князя! Слушайте князя и не перечьте! Ибо воля княжеская снисходит свыше, от самих богов! – потрясала клюкой Вольпа.
  Племя успокоилось, и князь начал свою речь.
  - Вот видите мысяне, что с нами делается! А это потому что, нет наряду, должного у нас порядку. Злые силы поселились в Мысь-граде.
  Племя опять загалдело вороньей стаей.
  - Нету наряду! Нету!
  - Совсем нету!
  - Ой, как страшно! Страшно! – заголосили стоящие поодаль бабы.
  - Ой, пропадём! – начали они причитать.
  - Цыц, вы! – цыкнул на них грозный Курмиша, - Все слушаем князя! Князь говорить будет!
  Грозна Вольпа, взглянула своим страшным волчьим взглядом и воцарилась мёртвая тишина, которую нарушал только ветер, да шум окружающего леса.
  - Слушайте нерадивые белки! Ваш князь знает, откуда в племя пришла напасть. Он, хоть и молод, но не по годам мудр. Это я вам говорю, ваша волховица. А мне это боги открыли! – то орала, то тихо змеёй шипела Вольпа, но её шипение было слышно очень хорошо.
  Грозный голос ведьмы-Вольпины раздавался в тиши. Народ смотрел на старую разъярённую женщину, и ему действительно становилось страшно. Он ещё больше притих, зажался.
  - Люди! – начал князь, - Есть среди нас те, которые нагоняют на племя всякое Лихо. Таких людей надо выгнать из города. Пусть они убираются на все четыре стороны и уходят, куда глаза глядят. Это они не дают нам жить хорошо и счастливо. Они наши вороги. Гнать их надо от нас подальше!
  - Да кто же это? Кто? – переглядывались мысяне, - Кто они? Покажи нам, княже!
  - Вот они! – князь Мазай вытаращил глаза и резко ткнул пальцем в сторону деда Тихомира, Елманки с Едаслько, да маленьким Бачей-Чернявкой.
  - Да ты что княже?! Да, как это можно! –  зашумели ошарашенные словами князя люди.
  - Вот он враг! Затаился, окопался, аки крот, спрятался аки крыса! – не унимался князь.
  - Да дедуска Тихомил сколько лет зывёт в насем голоди! – возмущенно закричал Филин, - Вы сто, мышяни? Умом тлонулися?
  - Ты опять! – заревел бешеным быком Курмиша, Всё тебе неймётся!
  Здоровый княжеский друзь накинулся на Филина. Юркий мужичонка бросился бежать. Курмиша за ним. Филькины сыновья Куклуша и Елуша кинулись на выручку отцу. Снова началась склока. Племя поделилось на сторонников и противников изгнания семейства деда Тихомира.
  - Вот видите, мысяне! - Вольпиа стояла посередь людского скопища, вскинув руки к небу, - Вот она свара незаметно ползущая! Вы даже не видите, как отступники баламутят племя добрых и мирных белок!
  - А что бабы! Вдруг, старик Тихомир и впрямь колдун, - забасила суровая Мошка.
  - Да ты что?! Совсем умом повредилася?! – накинулась на неё зловредная Локса.
  - Эй вы, бабы! Вы чего орёте?! – закричали на женщин мужики – Вам слова никто не давал!
  - А можа Мошка правду говорит! – закричал друзь Гузя.
  - Права, права! – поддержала мужа жена Сада.
  - Чего баб-то слушать! – не унимались мужики, - У бабы волос длинный, а ум короткий.
  - А вы наших баб не троньте! – не унимался Гузя.
  - Да, да! Не троньте! – встревала Сада
  - Чего баба, не человек что ли?! – басила Мошка.
  Долго ещё шумело племя, но в итоге с мнением князя согласилось. Изгнали прочь всё семейство Тихомира, как не истинного мысянина, а пришлого неизвестно откуда. Припомнили ему и приблудную внучку Лапушку. Это, мол, они тайно колдовали, да ворожили, порчу на племя насылали.
  - Простите добрые люди, если можете, поклонился до земли Тихомир, - Не поминайте лихом.
  Собрал Тихомир свои жидкие пожитки, вместе с детьми сел в лодку, и поплыли они в сторону Гордей-града.
 
XXIV

   Вольпина ворожила. Раскидывала кости с магическими знаками, внимательно рассматривала, как они лягут, что предскажут. Слабый свет пробивался через узенькое оконце и открытый вход. В полуземлянке было темновато. Метнув кости на стол, ворожея то удалялась, то приближалась, шептала непонятные слава, затем снова сгребала гадальные кости в кулак, неистово трясла и бросала снова.
   - Да что это такое? Младенец и смерть! Непонятно! Раскину-ка ещё…, - сама с собой разговаривала баба, - Да и эта костяшка надает, вот, сюда…, - Вольпа взяла её в руку, повертела, -  Она же вещает смерть, насильную, страшную! – ворожея вскрикнула, отпрянув назад, -  Только кто эту насильную смертушку-то сотворит? Чего-то я пока не уразумлю…
   Врожея быстро перемешала кости, швырнула на стол. Костяшки заскакали, загремели по столешнице, улеглись.
   - Да что за бестолочь такая! Опять младенец, смерть и это кость кровавая, - удивилась Вольпа, - Пойду-ка я к богам. Там на капище раскину кости. Может боги подсобят.
   Ворожея чуть ли не бегом побежала к святилищу. Там, перед деревянными истуканами она снова принялась метать гадальные кости. И опять кости легли уже известным ей порядком. Нутро Вольпы похолодело.
   - Уж не свою ли я смерть предсказываю…, - задумчиво прошептала Вольпина, - Надо к синь-камню сходить… Там раскинуть…
   Вольпа бежала к городищу.
   - Лодку надо. Плыть к острову надо, - как заговор бубнила старая колдунья.
   На берегу копошились по колено в воде, а может чего-то искали отроки Курля и Илайка. Курля поднял голову.
  - Слышь-ка, Илайка, вона Вольпа-волховица, чегой-то бежит. Пойдём ка отселя, - боязливо пошептал он дружку.
 Не успел Илайка ответить, как раздался повелительный оклик Вольпины.
  - Ага-а! Курля, да Илайка! А ну быстро идите ко мне!
  - Да несподручно нам… Недосуг…, – неуверенно запричитали Курля.
  - Тятька с мамкой браниться будут…, - загнусил Илайка
  Отроки потихоньку стали пятиться задом подальше от ворожеи.
  - Это еще, какой там у вас недосуг?! Прыщи болотные! – закричала ведьма и затрясла клюкой, - Вот я вас сейчас! Вот я сейчас буду браниться! Тоды вы узнаете как это!
  Вредная баба сделала жуткие глаза, неимоверно вытаращила их и пошла тараном на пареньков.
  - Да мы чего?! Мы не чего! – стали оправдываться отроки.
  - Идите ко мне! Живо! – кричала Вольпа, - Везите меня на остров к синь-камню!
  Отроки неистово гребли. Из-за обуявшего их страха, они старались изо всех сил, боясь даже посмотреть на злую волховицу. Лодка врезалась носом в песок. Вольпа проворно выпрыгнула на берег.
  - Сидите здесь смирно! Меня ждите! Никуда не ходите. А то я вас!
  Напугав парнишек до смерти, Вольпа, чуть ли не вприпрыжку понеслась вглубь острова, словно она девчонка неразумных лет. Отроки поначалу сидели смирно, но юношеское любопытство и нетерпение взяло вверх.
  - Илайка, пойдем, посмотрим, чего она там делает, - заговорщическим голосом прошептал Курля.
  - Ты чего? Страшно-то как, - трясясь от нервного напряжения, так же шёпотом ответил Илайка.
  - Да чего ты? Мы потихонечку. За кустиками спрячемся, - уговаривал Курля.
  - Всё равно страшно, - шептал Илайка.
  - Мы только одним глазком глянем…, и-и-и, назад…, - Курля, аж рукой для верности махнул.
  - А, она нас в жабу не превратит? – трусил Илайка.
  - Да, нет! Мы же спрячемся, - уверял Курля.
   Илайке и самому вдруг стало вельми интересно.
   - Пойдём тады, только быстро.
   Друзья выпрыгнули из лодки и присев, что бы казаться маленькими, не такими заметными побежали к синь-камню. Там, прячась за деревьями и кустами, увидели Вольпу, которая низко наклонилась к земле, рассматривала магические кости и шептала, иногда даже громко выкрикивая.
   - Ой, смертушка, смертушка!
   - Чего это она? – дёргал Илайка дружка за рукав.
   - Да, я почём знаю?!  Ворожит, наверное, - шептал в ответ Курля.
   - Пойдём отсюдова. Страшно-о-о,  – заскулил Илайка.
   - Сейчас ещё немножко посмотрим и пойдём, - упрямился Курля.
   - Чего смотреть-то? Превратит ещё в жабу, - не унимался Илайка.
   Друзья принялись спорить, забыли о предосторожности, зашумели. Вольпа услышала шум, оторвалась от гадания.
    - Кто там?! – грозно вскрикнула она
    Отроки перепугались и бросились бежать.
    - Вот я вам, сморчки такие! Ух, я вас! ... – трясла клюкой чародейка.
    Курля и Илайка не знали куда бежать. Остров-то был маленький. Куда прятаться. Они метались как загнанные зверьки. Потом, не сговариваясь, как по команде, разом прыгнули в лодку, оттолкнулись от берега, и что было сил, погребли прочь от этого страшного места.
   Вольпа ещё несколько раз побросала кости. Результат был один и тот же.
   - Паркель какой-то чудит!
   Старуха выругалась и поковыляла к лодке. Но ни лодки, ни отроков на берегу не оказалось.
    - Курля, Илайка! – закричала Вольпа, - Вы где? Выходите! Назад плыть пора!
    Но никто не появлялся.  Вольпа ходила, кричала. Было пусто. Только пташки беззаботно щебетали на ветках.
    - Ну, вот! До пугалась и одна, как дура, осталась. Неужто эта костяшка смертная? Сбывается гадание? Да не-ет… рано ещё…, На этом острове я не погибну. Кости же сказали, от младенца погибну…, - Ворожея села на землю, обхватив голову руками. Стала думать, как поступать дальше. Она злилась и сердито бурчала, - Ну я вам ещё устрою! Ну, я вам ещё покажу!
    Курля и Илайки приплыли на противоположный берег, разбежались по домам, забились от страха в дальний угол. Мать Курли строго посмотрела на сына.
    - Признавайся, чего натворил?
    - Н-н-чего…, - заикался Курля.
    - Ну, я ж не дура. Я же вижу, - не унималась мать, - Давай рассказывай. Материнское сердце не обманешь.
    Курля не вытерпел и всё, как на духу, выложил матери.
    - Ой, ой! Да в кого ж ты такой непутёвый! Вечно со своим дружком Илайкой куда-нибудь да вляпаешься. Дубьём тебя бить надо, да только уже поздно, - мать качала головой, ругала сына, так для порядку, а внутри, всем сердцем была рада, что с сыном ничего не случилось, - Чего делать-то теперь? Не уж-то с харей не стыдно. Как теперь людям в глаза смотреть? – Наругавшись вдоволь, мать строго настрого наказал, - Сиди чадо моё бедовое и никуда носа не кажи. Понятно! А то, вдруг эта ворожея наворожит Лихо-одноглазое. Станется нам всем.
   Курля и сам был рад сидеть тихо, никуда не высовываться.
   Тоже само произошло с Илайкой. Его мать тоже всего избранила, даже пару раз хлестнула для острастки, и повелела сидеть и на волю не высовываться.
   Глазастый Филин дежурил на вышке. На берегу острова он заметил фигурку, хаотично бегающую вдоль берега и машущую руками. Глазастый смотровой присмотрелся.
  - Хе! Вона тебе на! Вольпа сто ли тама? А как она туды попала?
  Филя с любопытством принялся наблюдать, как Вольпина носилась туда, сюда, подпрыгивала, махала руками, даже чего то кричала.
  - Сявой-то она луками-то масет? И интелешно, как она туды заблалася? – сам с собой рассуждал Филин, а потом обратился к товарищу, - Слыс, Буска, тама на остлови Вольпа бегает.
  Флегматичный Бушка лениво ответил.
  - Вечно, Филька чего-то усмотришь. Какая Вольпа. Ну, ты сам подумай, как она туды попадёт? Если только по воде, аки посуху пройдёт?
   - А сто! Она ведь волозея, всё мозет. Вжяла, наволозила и плилелела птисей, - на полном серьёзе рассуждал шепелявый Филя.
   - Дай-ка, я сам гляну, чего ты там усмотрел, - ленивый Бушка встал, поднялся на вышку, приложил руку, начал всматриваться вдаль, - И впрямь Вольпа-ворожейка. Видно помощи просит. Надоть князю доложить. Ты, Филька, дальше бди, а я к князю побежал.
   Лодка управляемая княжескими дрУзями причалила к берегу кукуя. Из лодки вылезла растрёпанная Вольпина. Она грозно махала руками, трясла клюкой.
   - Убили негодники! Совсем убили! Ой, князюшко помоги, защити! Убили! Убили!
  Хитрая и коварная Вольпа нарочно разыгрывала из себя невинную жертву, нарочно шумела, привлекая к себе внимание, юродствовала и приубоживалась.
   - Кто тебя, Вольпинушка обидел? 
   Молодому князю очень нравилось строить из себя поборника справедливости, защитника притеснённых и убогих. Тем более вершить суд было прямой обязанностью князя племени.
   - Успокойся Вольпинушка. Поведай нам всю правду, о злыднях, кто надругался над твоей честью.
  Князь, важно напыжился. Хитрая Вольпа про себя подумала:
  - «Князь, какой ты ещё глупый. Ну, какой придурок рискнёт надругаться над моей честью? Я сама над кем хочешь, надругаюсь», - но для пущей трагичности, скорчила скорбное лицо и заголосила, - Ой надругалися, злодеи надругалися! Бросили меня бедную, несчастную на острове, а сами удрали, злодеи!
  - Какие страхи божия! – кричали бабы.
  - Да кто же этот злодей?! – слышалось со всех сторон.
  - Не злодей, а злодеи-и-и…, - показушно выла Вольпа, обхватив голову руками и раскачиваясь в разные стороны.
  -Так их много было?! – ужасалась толпа.
  - Ой, ой, двое-е-е…, - выла Вольпа.
  - Да кто же это? Назови нам этих охальников! Кто посмел лишить тебя чести? – накалялась толпа.
  - «Хе! Глупые белки! Мою честь давно мой любимый Волк забрал», - хитро усмехнулась ворожея, а для народа ещё трагичнее заголосила, - Ой надругалися! Надо мной старой, беззащитной!
  - Назови нам их скорее Вольпинушка! – властно протянул к волхве руку князь.
  - А Илайка это, да Курля! – резко и зло выкрикнула Вольпа, и куда только слёзы её фальшивые делись, но потом она опомнилась, - «Как бы не перестараться», - снова фальшиво заголосила, - Привезли на остров и бросили, одну одинёшеньку-у-у…
  - Как? Эти недоросли надругались над старой бабкой? – ахнула толпа.
  - Где Курля с Илайкой?! – крикнул князь, - Немедленно их сюды!
  Притащили несчастных отроков. Те стояли не живые ни мёртвые. Рядом с ними жались кучкой и топтались на месте родители с младшими братьями и сёстрами.
  - Насильники! – бесновалась толпа, - Да как только совести у вас хватило, охальников, посягнуть на честь старушечью!
  - Казнить их мало! - орали самые рьяные.
  - Да как же вас бесстыжих сподобило!
  - Тихо-о! – рявкнул грозный Курмиша.
  Толпа притихла. Курмиша обвёл всех суровым взглядом. Взглянул на самодовольного князя, на разыгрывающую великия страдания Вольпину, на трясущихся от страха отроков, на их перепуганные семьи.
  - Говорите всю правду миру Курмиша и Илайка! Как сподобились вы на сиё злодейство, посягнуть и отобрать честь почтенной и уважаемой Вольпины, - повелительный тон княжеского друзя пролетел над городищем.
  Отроки мялись.
  - Ну! – гаркнул друзь.
  Недоросли разревелись, и, перебивая друг друга, выложили всё, как на духу, как они искали раковин-беззубок на берегу, как пришла Вольпа и заставила их везти на остров к синь-камню, как они подглядывали её ворожбу, как она их напугала, и она, от страха быть превращёнными в жаб, уплыли назад, бросив волховицу одну.
  - И всё? – разочаровано раздалось из толпы, - А где же насильство-то? Ты чего врёшь-то нам Вольпа?
  - А я и не говорила, что меня снасильничали, - ехидно начала оправдываться ведунья.
  - Так как же не говорила, если говорила? – возмущалась толпа.
  - Не говорила! – начала перепираться Вольпа.
  - Да говорила, говорила!- недовольно кричали из толпы.
  - Показалось вам! – тявкала Вольпа, - Я говорила, что они меня…, - Вольпа снова пустила слезу, - Одну одинёшеньку бросили. На смертушку верную-ю-у… - завыла старуха, - А если бы я там померла с голоду и холоду.
  - Та-а-ак…, - протянул князь, - Всё равно виноватые Илайка с Курмишей! По что бросили её, - он манерно указал рукой на пострадавшую, - Одну одинёшеньку. А если бы она и вправду померла! А!
   - Если бы, да кабы,
     Да во рту росли грибы?
     Тогда бы мы сами,
     Хлебали похлёбку с грибами! – заворчала суровая Мошка.
   - Да, да! Напугала деток до смерти… Они же и виноватые ещё оказалися, - поддержала её злорадная Локса.
   - Вот те на? А где же насильство-то? Никакого насильства-то и нету ти? – разочарованно развела руками ехидная Шуравка.
   - Тады Илайка с Курлей не виноватыя! – заорала Мошка.
   - Их Вольпина испужала, - вторила ей Локса.
   - Нет виноватыя! Виноватыя! Чаво они бедную старушку одну одинёшеньку бросили? А вдруг она, возьми и помре? – кинулась на защиту Вольпы Сада.
   Начался спор и гвал. Одни мысяне требовали наказать, другие никакой вины не видели и кричали:
  - Неча напраслину возводить! Не виноватыя они!
  Мысяне разошлись не на шутку и готовы были уже подраться, как всю эту свару пересилил крик друз Курмишы.
   - Тихо-о-о! Угомонилися все! Князь говорить будет!
   Народ стих.
   - Слушай народ княжье решение! – деловито выступил вперёд костлявый и длинный Каремега.
    Мазай надменно выпятил вперёд нижнюю губу, напыжился, выставил грудь колесом и важно заговорил.
     - Отроки Курля и Илайка повинны в том, что привезли волхову Вольпину на остров к синь-камню и бросили там её одну-однёшеньку, тем самым чуть не погубив бедну. За это отроки Курля и Илайка подлежать наказанию…
     - Ой! Люди добрые, да как же это…, - заголосила мать Курли и обхватив своего ребнка руками, самозабвенно прижала к груди, - Не отдам! – верещала она.
    Мать Илайки тоже кричала, защищая своё дитя.
    - Да рази можно невинное дитя малое на поругание! ...
    - Молча-а-ть! – заорал во сю свою лужоную глотку Курмиша.
    Племя моментально умолкло. В этой тишине продолжал говорить князь Мазай.
    - Наказание Курле и Илайке следующее. Их надлежить выпороть принародно, дабы другим неповадно было и чтобы больше так они не поступали с доброчтимыми волхвами.
    - Мудрое решение, княже, мудрое! – закричали одни.
    - За что?! Они же не виноватыя! – закричали другие.
    Несмотря на всеобщий ор, друзь Курмиша уже всем распоряжался. Он повелел притащить скамью, Сенуше и Бобрёнку наломать ивовых прутьев и вот уже первым на скамье с оголённым задом лежал Курля. Курмиша сладострастно высунув кончик языка, хлестал парнишку, оставляя кровавые рубцы на мосластом теле юнца. Курмиша визжал от боли, но этот визг ещё больше распалял садистические наклонности княжеского клеврета.
   - Ой, миленький! Ой, родненький! Да чего ж ты так сильно-то его хлещешь? Ведь запорешь до смерти! – причитая умоляла мать паренька, чтобы бугай не так сильно хлестал.
  Разукрасив всю спину и зад красными полосами, несчастного Курлю, в полусознательном состоянии, отец бережно понёс на руках в избу выхаживать. За ним побежало всё ревущее семейство.
  Испуганный до смерти Илайка трясся от страха, ухватившись за штаны.
  - Чего за елошты схватился? Спускай давай и ложися, - издевательски ухмылялся Курмиша.
  Не живого и не мёртвого распластали Илайку на окровавленной лавке, и под вопли своей матери и младших братишек и сестрёнок Курмиша с удовольствием начал исполнять роль палача. Экзекуция второго провинившегося началась. Над городищем понёсся верезг истязаемого паренька.   
 Вольпа с большим наслаждением взирала на порку отроков.
  - Что? Добилася своего, злыдня! – ворчал на подельницу Каремега.
  - Так им! Так! – не обращая внимания на брюзжание долговязого волхва, азартно приговаривала Вольпа.
  Илайка уже не кричал, а хрипел. Волпа чмокала от удовольствия.
  - Ну, будя тебе, Курмишка! Будя! А то запорешь до смерти, - снисходительным жестом остановила друзя волхва, повернувшись к племени, демонстративно разыграла из себя благодетельницу, - Не желаю я смерти этим отрокам. Пусть живут. Небо коптят. Я незлопамятная.
   Курмиша ещё пару раз хлестнул по мосластому заду Илайки. Паренёк взвизгнул, дёрнулся и затих.
    - Забирайте своё чадо нерадивое! – скомандовал Курмиша Илайкиным родителям. Милось Вольпинушка проявила к вам.
    Отец быстро подхватил сына и почти бегом заторопился с глаз долой всех этих людей таких жадных до крови и кровавых развлечений. 
   Суд и наказание свершились. Народ начал расходиться, живо обсуждая увиденное. Пошли вместе волхвы.
   - Хе-хе! Пусть теперь белки узнают как волхвов забижать!
   Вольпа не скрывала радости, воздуждённо дёргала Каремегу за лохматую шкуру, - Как их высекли. Аж до крови!
   - А тебе лишь бы кровушку пролить, ненасытная, - корил Каремега.
  - Был ты глупым медведем, таковым и остался, - оправдывалась Вольпа, - Ничегошеньки ты не понимаешь. Мы, волхвы, да князь, да боляры, да друзи, мы есть соль племени. Народ глуп. Ему что скажешь. То он и делает, а мы есть его соль. Без нас народ погибнет. Мы волхвы, молимся, стоим между богами и людьми, ибо нам дана тайна понимания воли богов. Её мы народу и говорим. Через нас боги общаются со своим народом. Князь племенем верховодит. Во время опасности, да войны воев водит, потому он ещё и воевода. У князя друзи есть, его верные воины. А помогают князю его верные помощники больре, так называемые большие люди. Вот и весь сказ. Простые люди нас уважать, почитать должны, бояться. Потом что если бояться, значит уважают. А тут на тебе. Какие-то недоросли решили пошутить. Такие шутки в корне надо пресекать! – здесь Вольпа фальцетом вскрикнула и даже подпрыгнула, - Пресекать, чтобы другим неповадно было. И правильно князь Мазай поступил, что повелел выпороть этих недорослей. Ты понял меня, идол?!
  - Понял, - виновато пробурчал Каремега.
  - Понял он. Да ничего ты не понял! А посмотри, как племя это приняло. Теперь князь для них судья праведный. Он судьбы людские может вершить. А это, ах как для нас важно, - поучала Волпа бестолкового подельничка.
  Каремеге уже порядком поднадоели Вольпины нравоучения, но он продолжал их терпеть, а баба, словно назойливая муха, продолжала жужжать ему в ухо.
  - Вот и прикинь ты своим скудным умишком, кого мы поддерживать должны. Князь со друзями, да болярами – сила. А там где сила, там и мы.
  - А мы что не с князем что ли? – раздражённо ответил Каремега.
  - С ними-то с ними, но этого мало. Надо сделать так, чтобы молодой князь нас слушал, - учила ворожея.
  - А как? – уже заинтересовался долговязый медведь.
  - Как! Как! Да каком к верху! – раздражённо вспылила кудесница, - Да я уже сколько раз тебе говорила. Во-первых, нас уважать должны. А эти мальчишки выказали своё неуважение, за что и были при народно пороты. Хорошее наказание. Пусть князь его делает почаще. Оно, принародно-то устрашает. Всё на миру должно быть. Всё.
   Так на миру и смерть красна! Гы-гы-гы! – сумничал и засмеялся Каремега, - А что во вторых?
   - А во-вторых. Чего же во-вторых-то я хотела сказать, - Вольпа остановилась и задумалась, - Чего ж это во-вторых-то. Вот старая, запамятовала. Да-а… Старею… - затем ткнула Каремегу в бок, срывая на нём свою забывчивость, - А это всё ты, медведь старый виноват. Из-за тебя я и забыла.
  - Всё то у тебя не так! Все-то у тебя виноваты, только не ты, - ругался волхв.
  - Так не я же! – Вольпа остановилась и от удивления развела руками.
  - Пошли уж, злыдня. - Каремега подхватил старую ворожею под руку и потащил в лес.

XXV

   Вольпина не как не могла успокоиться.
   - Что же это за гадание такое? Чагой-то я наворожила - накуролесила? Ну, ни как не вразумлю.
   Ведунья не находила себе места. Неожиданно от тяжких дум её отвлёк непонятный шум, доносившийся с наружи хижины. Вольпа напрягла слух. Действительно кто-то возился прямо под дверь. Прислушавшись, старуха разобрала назойливый скрежет когтей о дерево. Ворожея выглянула из избушки. Там стоял волк и пристально на неё уставился.
   - Чего тебе серый? – спросила Вольпина.
   - Ры-ры--ы-ы-ы… – ответил волк.
   - Не поняла? – Вольпа пошла навстречу зверю.
   Волк отбежал и оскалился.
   - Чего пришёл-то? – знахарка удивлённо пожала плечами и выставила вперёд руки, тем самым показывая, что у неё только добрые намерения к лесному собрату.
  - Ры-ры-ы-ы!- волк встал в позу подчинения.
  - Я вижу, - отреагировала Вольпа и вступила в диалог со зверем, - Да вижу я!
  Волк отбежал ещё подальше, по-собачьи тявкнул и опять застыл.
   - Ну, чего сказать-то хотел? - спросила Вольпа.
   - У-у-у! – ответил серый.
   - А-а-а! – ответила Вольпа, - Просто так приходил? Ну, ступай тады. У меня ничего нет, да и не досуг с тобой лясы точить.
   - Тяв! – ответил волк и убежал в лес.
   - Хм! А ведь не просто так приходил! Наверное, его хозяин леса Хиис прислал. А, вот зачем? ... Никак я не пойму. Всё равно, не зря этот серый разбойник прибегал. Не зря… В этом мире ничего просто так не бывает.
   Долго гадала Вольпина, так и не нагадала. На следующий день к ней не звано, не угадано, заявился Каремега.
  - Явился, не запылился! Не зван! Неждан! Чего припёрся? – налетела Вольпа, как орлица.
  - Да так. А что нельзя? – ошарашился Каремега и обидевшись готов развернуться обратно.
  - Если пришёл, так проходи. Я тебя гоню, что ли? – Вольпа жестом предложила зайти, - Вот, садись на своё любимое место. Сейчас я тебе мёду налью. Пей гостюшко дорогой, - Вольпа деланно, ехидно ублажала Каремегу, -  Пороходи, мы же с тобой, как ни как волхвы, друг другу помогать должны.
  Вольпина усадила Каремегу на пенёк-кресло с высокой вырезанной спинкой, преподнесла большую деревянную кружку с мёдом.
   - На, пей медок, такой, какой ты любишь. Он крепенький, сладенький. Специально для тебя варила. Потчуйся на здоровьице.
  - Вот никак не пойму я тебя, - Каремега отхлёбывал напиток из кружки маленькими глотками, жмурясь от удовольствия, - То ты злющая, как зверюга какая-то, подойти страшно, а то вдруг как разливанное озеро, всё такая добренькая. Сколько лет с тобой живу, никак понять не могу.
   - Не понимаешь, так и не спрашивай! - огрызнулась хозяйка, но вовремя спохватилась, - Я сама себя порой не понимаю. Уж куда тебе-то!
   Хитрая Вольпа заранее наварила мёду с сон травой. Она, каким-то особым чувством предугадала приход волхва-медведя. Предчувствия её не обманули. Задумала она при помощи одурманенного волхва  заглянуть в будущее.
  Выпив большую кружку хмельного мёда, Каремегу разморило. Он откинулся на спинку сидения, задремал. Вольпа быстрёхонько схватила ароматный пучок травы, задымила им перед носом уже собирающегося всхрапнуть подельника, зашептала:
    - Сон трава, на помощь приди,
      Каремегу усыпи,
      Пусть он души узрит.
      Души непогребённые,
      От того неуспокоённые,
      Нарями наречённые.
      Нари пусть явятся,
      Мыслью в голове обратятся,
      Обо всём, что было, что будет расскажут,
      Что происходит вокруг покажут.
  Каремега, раскрыл беззубый рот и захрапел, с переливами, виртуозными заходами. Даже выпавший из рук посох не смог разбудить спящего гостя.
   - Вона, как дрыхнет, аж всё нипочём! – усмехнулась Вольпа, - Ну спи, спи, а я тута поворожу маненько.
  Колдунья ещё раз поводила вокруг спящего волхва дымящей травой, пробормотала какие-то непонятные заклинания, наклонилась поближе к уху старика и начала спрашивать.
      - Отвечай мне брат по волхованию,
         Каково мне будет предсказание.
         Дай мне своё толкование.
         Ничего не таи, всё поведай, расскажи…
     - М-м-е-е! Хр-р-у-у! Пс-с-с! – зашамкал старик беззубым ртом.
     - Чего? Чего? Ты там трухлявый пенёк говоришь?
     Вольпа сунула старику под нос дымящий пучок травы. Каремега чихнул, но не проснулся.
     - Говори, давай!
       Не храпи! Не чихай!
       Только правду мне вещай!
       Что видишь?
       Что знаешь?
       Доложи не таи!
       Только правду говори! ... – колдовала Вольпина.
    - У-у-у! – завыл Каремега по-волчьи, - У-у-у! Вижу-у-у… Знаю-у-у-у…
    - Вот оно, значит, зачем ко мне серый разбойник приходил. Вот что он хотел мне поведать…, Он этого старого медведя ко мне привёл, чтобы через него я сущее увидеть могла, - зашептала Вольпа.
   - Вижу лес…, реку вижу, но не нашу речку-то. Наша-то поширше будет. А энта нет, энта уже… Да-а, уже, куда уже… И в правду уже, …
   - Чего ты старый пенёк к речке прицепился! – вспылила Вольпа и легонько толкнула Каремегу в лоб, - Дальше рассказывай! Чего видишь?
  - М-м-м! Ням-ням-ням! – зашамкал старик, - Хр-р-р!
  - Вот ведь бестолочь старая! Он храпеть начал.… Ну что вот с ним поделаешь?
 Каремега вдруг встрепенулся и заорал:
 - Вижу! Вижу! Избушку вижу!
 - Чья избушка-то? Говори! Не тяни! – теребила его Вольпа.
 - Вижу! Вижу! Тама люди есть. Этот, ну…, как его… - Каремега сморщил лоб, видно вспоминал.
 - Кто? – Вольпа от любопытства вытаращила глаза.
 - Да ентот, рыбак, как его звать-то, запамятовал, да он ещё недавно из городище приходил…, девка у него была, такая чернявая, глаза карие, красивая..
 - Шиганка? – выпалила Вольпа.
 - Да, да, Шиганка, - закивал Каремега и снова захрапел.
 - А, Паркель лохматый! Опять захрапел! – Вольпа готова была что есть силы ударить Каремегу, но сдержалась, - А девка, девка-то с ним? Лапушка, … там?
  - Хр-р-р! Хр-р-ры! – храпел старик, запрокинув голову и разинув рот.
  - Каремега не храпи!
    Ты мне правду расскажи.
    Кто с Шиганкою живёт?
    Кто ему поесть несёт?
    Кто с ним коротает дни?
    Давай живо говори?
  Вольпа кружилась с дымящимся пучком. Задымила всю избушку, непрестанно повторяя заклинание.
   - О-гхы-гхкы-гкхо! – закашлялся  старик, но не просыпался.
   - Вижу! Вижу, - заговорил волхв, - К избе иду, в избу смотрю… Чую, Чую, тама она…   
   - Ну! Ну! Чего видишь? Отвечай! Не тяни душу! – Вольпа прыгала вокруг кресла со спящим Каремегой, но его самого трогать боялась, чтобы не спугнуть, что бы не проснулся.
  - Ой! Хо-хо-хо! Ай! Ха-ха-ха! – вдруг громко засмеялся старик и чуть не свалился с резного пенька.
  - Ты чего? Чего? – нетерпеливо за спрашивала ворожея.
  - О-хо-хо! А-ха-ха! – не унимался старик, - Они любятся! Да жарко-то как! О-хо-хо!
  - Ах ты пенёк старый! Чаво усмотрел, пенёк трухлявый! Любятся они. А ему старому любопытно! Паркель такой! Помирать пора, а он всё туда же, любиться!
  Вольпина пришла в негодование и разъярённо начала тыкать Каремегу, что бы он проснулся. Старики открыл глаза, не понимая  где он, и что происходит, но увидев разъярённую бабу закричал:
  - Ты чего старая хрычовка разбушевалась? Чего разошлась?
  - Всё! Будя! Попил медку! Выдрыхся? Теперь проваливай восвояси.
  - Как я же ты противная баба! – обиделся Каремега, - Не гони сам уйду! Уйду и больше не приду!
  - Вот и уходи!
  - Ноги моей у тебя больше не будет!
  - Иди, иди! Всё равно придёшь!
  Обиженный Каремега ушёл. Расстроенная таким поворотом дел Вольпа металась из угла в угол.
  - Это ж надо? Любятся! Они любятся! - Вольпа была готова лопнуть от злости, зависти, самое главное, от своего бессилия, - Не-ет. Такого допустить нельзя! Надо что-то делать! Надо! А что? Ума не приложу.
  Целыми днями ворожея думала, как навредить Шигану и Лапушке. Всю голову изломала.
 Опять прибегал из леса волк. Скребся лапами в дверь, но когда Вольпа вышла, оскалился, зарычал, тявкнул по-собачьи и убежал.
  - Вот зачем приходил? Чего сказать хотел? Сиди, гадай теперь, - ворчала колдунья, - А вот чего! – неожиданно подпрыгнула от той мысли, которая пришла в её седую и злобную голову, - Ай да волчище, серый хвостище! Ай да надоумил! Вот я им покажу, как любиться-то. Ах, жаль, опять этот старый дурак нужен. Только  через него получится злодейство-чародейство. Придётся звать волхва-медведя Каремегу снова в гости. Придётся крепкие меды варить. Ну, да ничего. Для такого дела ничего не жалко.
   Волпа принялась хозяйничать, а затем побежала звать в гости Каремегу. И вот уже мирно беседуя, они шли к Вольпине в избу. Напившись мёду, Каремега захрапел, а Вольпина заворожила. Спящий старик рассказывал свои видения.
  - Вот она избушка рыбака. Спят они, ой, как сладко.
  - А чегой-то они спят-то? Ведь день? – удивилась ворожея.
  - Рано ещё, солнце не взошло, вот и спят, - уточнил волхв.
  - Тьфу ты, нечисть. Совсем запамятовала, ведь в этих видениях всё шиворот навыворот. Запамятовала я. Там ведь не так как у нас. Там день не совпадает с нашим днём, утро не совпадает с нашим… Совсем забыла…, - как бы объясняя сама себе и успокаивая, рассуждала вслух колдунья.
   - О-о-о! Проснулися! Обнимаются, милуются. Ой, как сладко милуются…, - Каремега, причмокивал удовольствия.
  - Да что ж ты, крючок старый всё на энто-то гладишь. Ты мне другое узри! – злилась Вольпа.
  - О-о-о! Рыбак рыбу ловить пошел. Девка одна осталась. А девка-то хорошо, черноброва, черноока… Я бы с такой…, - шамкал беззубым ртом старик.
  - Да надо же! Старый пердун! Тебе два раза осталось твоим тощим задом дунуть и помереть, а ты всё за девками…, - Вольпа в отчаянии вскинула руками, при этом грязно ругалась на похотливые мечтания Каремеги.
  - Вона, вона, пошла девка одна к воде купаться. Рубаху сняла. Ой, красавица, - вещал спавший гость.
  - Ага! Вот теперь и мне пора поворожить, - Вольпа принялась колдовать, - Одолень трава одолей,
                Воду знаний ты пролей,
                Силу подземную позови,
                На енту девку натрави.
                Пусть Паркели придут,
                Девку енту заберут…
                Что Каремега увидал,
                Быстро сразу рассказал!
  Каремека всхрапнул и певучим голосом без остановки начал излагать рассказ.
  - Собралася девка купаться. Голая стоит. А вона, из-под коряги-то два Паркеля вылезли. Старый Паркель, да молодой. Спряталися  они, нечистые духи, в камышах, на девку глядят. Вот старый Паркель начал колдовать, туман-дурман насылать. А девка плескается, купается, ничего не видит и не слышит. А туман-дурман ползёт, девку окружает, туманит-дурманит. Девка одурела, ничего не понимает, не соображает. А Паркели на девку накинулися, да её… Ой-ой! А-ха-ха! О-хо-хо! – Каремега громко засмеялся.
  - Ну да ладно! Это можешь не рассказывать! А дальше-то что? – одёрнула Каремегу Вольпину.
  - А-а-а! – зевнул спящий, - В избу девка ушла.
  - А Паркели? – переспросила ворожея.
  - Паркели-то? Да, под землю спрятались, - ответил старик, всхрапнул и замолк.
  - Шиганка, Шиганка где? – нетерпеливо спросила Вольпа.
  - Шиганка-то, - старик зевнул, - А, кто его знает? Рыбачит, наверное. Хр-р-р… - вывел храповую руладу старик.
  - Енто хорошо, что Шиганка ничего не знает. Значит будет ему подарочек. Хе-хе-хе! – злорадствовала Вольпина, - Значит любитесь? Вот вам за это. Хе-хе-хе! – Вдруг Вольпа задумалась, наклонилась к самому Каремегиному уху и зло прошептала, - А это точно Шиган и Лапушка? Старый ты хрен!
  - Да кто ж их знает? Может Шиганка! А может и не Шианка? А девка хороша…
  - Тьфу ты бестолочь! Одни девки на уме! - в сердцах ведунья грязно выругалась, - Ну ни на кого нельзя положиться! Никому доверять нельзя! Что за жинь? Всё сама! Всё сама! – затем принялась будить спящего гостя,    - Раз, два, три! Глаза отвори! Быстро просыпайся! Домой собирайся!
  Каремега проснулся, потянулся.
  - Ой! Крепок твой медок хозяюшка! Сморил он меня!
  - Вот и славненько, - елейным голосом ответила Вольпа, - Посидел, подремал, да и ещё медку попил, теперь и честь знать пора.
  Вольпина подала гостю посох и потихонечку ненавязчиво выпроводила его восвояси.
 Жизнь в дремучей таёжине продолжалась. Лесные народы то ссорились, то мирились. Охотились, собирали дары леса, ловили рыбу, били пушного зверя, молились богам и духам. Все шло своим чередом. Кудель времени тихо прялась и вершилась.
  У Шиганки и Лапушки по весне родился сын, черноволосый, черноглазый. Взгляд пронзительный, ястребиный. Мальчика так и прозвали: «Ястребок».

Часть третья
I

   Живут в дремучем Залеском крае различные людские родЫ. Родственные по крови родЫ собирались в племена, а те объединялись в союзы племён, маленькие и большие. Наверное, отсюда иногда люди интересуются:
   - Какого ты, мил человек, роду-племени?
   Строили родичи свои поселения. Для безопасности от лесного Лиха, зверя дикого, человека оборотника шального, соседей вороватых, охотников до чужого добра, огораживали хижины высоким частоколом. Огороженное поселение называли городищем, давали ему, как человеку имя. Тем самым обозначивали. А если обозначить, значит придать сакральную силу, поставить под защиту богов. Так появлялись города. Вот и выходит, что город и огород, то есть огороженное место, слова родственные.
    Ходили роды-племена друг к другу в гости. Менялись между собой тем, чего напромышляли в лесной таёжине. А промышляли разным: и охотой, и рыбалкой, и тем, чем лес послал. Менялись творением своих рук, искусными вещами, да всем чего умели делать. Иногда собираются вместе, устраивали торжища и игрища - праздники, роднились друг с другом, кровно перемешивались. Маленький род поглощался большим и бесследно исчезал с Полотна Мира. Хорошо ещё если упоминался в песнях и легендах, а то забывался насовсем. 
     Каждый род поклоняется своим богам, своим духам, добрым и не очень, а то и прямо говоря – злым и чересчур вредным. Обычаи и боги перенимались и переходили друг к другу. Порой трудно было понять, кто, какой и чей бог.
    Зато почитали предков – пращуров.  Делили покойников на чистых и нечистых. Чистые покойники, те, кто померли своей смертью, герои, воины, защищающие род-племя, родители. Нечистые – злыдни всякие – колдуны, самоубийцы и опойцы, а также враги непогребённые.
      Покойников обязательно надо было поминать, особенно не чистых, чтобы не навредили. Ведь из нечистых покойников и появляется всякая нечисть – упыри да вурдалаки. А их люди шибко боялись. Верили, что  они посылают на них всякое Лихо.
     В целом, жили люди, работали, еду добывали, всяк по-разному, кто охотой, кто рыбалкой, кто собирал лесные дары, а кто уж и жито сажал, да жал. А потом мену делали. Жили – выживали. Но чего греха таить, не всегда всё Миром, да Ладом получалось, иногда роды – племена учиняли между собой свару. Бились жестоко, кроваво. Иногда в этих стычках сжигались городища, и погибал весь род. Опять исчезала ниточка, сотканная из кудели времени.
      Так неторопливо, величавое пролетало над глухой Залеской таёжиной время. Для людей оно кажется быстротечным, потому что коротка человеческая жизнь, и ничего не вечно в полуденном мире, только время вечно, и всё движется предначертанным путём. Как положено, пролетает над суровым Залеским краем лето за летом. Именно по летам отсчитывал лесной народ свою жизнь. Отсюда повелось негласное правило спрашивать:
   - Сколько тебе лет?
   А человек не задумываясь, отвечал:
   - Лет-то…? Да, вот столько-то и столько-то…
   Подразумевали люди под летом особое время года. Ведь жарким летом, в отличие от студёной зимы, жизнь била ключом. Всё расцветало, цвело, да буйно росло. Всего становилось много. Только успевай, не зевай, запасай.
    Лето – это жизнь. Лето – это пора Живы - богини жизни, а зима – пора богини Мары – богини смерти. Жива – жизнь, жить. Мора –  смерть, мор, умирать.
    Лето сравнивали со словом год. Недаром, в старину, все времена года укладывались в одно понятие – Лето. Не зря народ поговаривал:
   - Сколько лет, сколько зим!
     Меняются времена года. Золотая да расписная Дева-Осень уступает место своей суровой сестре Зиме. Царствует Зима с богом Кощеем. Зима да Кощей зовут себе в помощь седого, сердитого и лохматого Мороза – Синего Носа. Он всех мучает холодами, морозами трескучими. Но эти, привыкшие лютовать боги, да духи не вечны. Неумолимое время просит и их покинуть землю. Уходит Зимушку-Зиму со своей холодной свитой. Провожает их молодая, да весёлая Дева-Весна. У неё своя свита, из птиц певчих, из цветов пёстрых. А после Весны-Красны является её братец  Лето-Красное. Так на земле по воле всемогущих богов вращается, вертится колесо времени.
    Лесные люди словене, те которые владели словом, верили в Великую Богиню мира, управляющую этим бесконечным временем. Называли её Макош.
     Богиня судьбы и чародейства Великая Ткачиха мира Макош прядёт кудель времени, щиплет волшебную шерсть, привязанную к лопастке, ловко, скручивает её проворными пальцами в ниточку и наматывает на веретено. Намотав довольно пряжи, принимается богиня ткать Полотно жизни, разукрашенное ярким узорочьем. Состоит Полотно из нитей жизни всех живущих на земле людей. Твёрдо держит Макош эти  ниточки в своих руках. Даже ниточки всех богов собираются в её цепких пальчиках. Велика сила богини. Никто не смеет её перечить. Сильна, но и справедлива.
     Ткёт Макош Великое Полотно мира. Сплетает она из нитей волшебной кудели замысловатые узоры. Суть узорочья не могут понять даже великие боги, не то, что простые смертные. Куда уж там им, людям! Захочет Макош и в любой момент может полностью изменить Полотно или оборвать одну из нитей судьбы, просто так, ради забавы. Но никогда не пользуется Великая Ткачиха этим страшным правом. Вот оно божие благородство и справедливость.
     Не одна плетёт судьбы мира Макош. Помогают ей две дочки – младшенькая Доля и старшая Недоля. Начинает Макош прясть часть мироздания, дочки тут, как тут. Помогают судьбу вершить, миром руководить. Матушка разрешает дочерям трогать нити Священной ткани. Каждая из помощниц Великой Богини склоняются над замысловатым творением, и строго совершает только свою часть работы.
    Доля, её ещё называют Стрешта, Встреча, Счастье. Она – девушка красивая, с кудрявыми золотыми волосами. Всегда весела, улыбчива. Такая ловкая, заботливая. Поручает ей матушка Макош держать в своих хватких, деловых  руках нити человеческой жизни, не выпускать ни в коем случае раньше положенного срока, не передавать старшей сестре.
    Живёт Доля с мужем Провом-Прове, что значит проведать, ведать-знать, и с дочерью Правдой.
    Недоля похожа на седую старуху с мутным взором. Пребывает она всё время в печальном, мрачном образе. Ведь предстоит ей прервать судьбу каждому человеку. А это не весёлое занятие. Она тоже распоряжается нитями судьбы. Только веретено у неё гранитное и нитка человеческой судьбы непрочная и неровная. Кривая какая-то.
    Но не простая это ниточка. Отмечена она Божественным уроком. Сами боги начертали на ней задание, отдельно для каждого своё. Как только выполнит человек своё предначертание, которое ему боги написали, так обрывает Недоля серую ниточку человеческой жизни. Освобождается тогда человек от бед и несчастий и отправляется в вечно счастливый Ирий, к своим богам и предкам.
     Зорко следит Богиня Недоля за людьми, особенно за теми, кто не может и не хочет жить по совести, кто поступает против свода Небесных правил Бога Сварога, кто выступает против Бога Кона – Покона – всего сущего начинания, Бога Золотой Середиы.
     Преступать Кон, значит ступать за Кон. Отсюда если человек живёт не по правде, то уходит он и преступает закон. Карала Недоля за нарушение кровных заповедей и Небесных Законов чистоты крови и Рода. Если человек не смог выполнить заданный ему богами урок, давала Недоля такому нерадивцу второй счастливый шанс. Брала она у младшей сестры Доли кусочек ровненькой нитки и вплетала её в свою кривую, мол, исправляйся человек, выполняй Божественный урок. Есть у тебя новый шанс. Боги милостивы.
    Ещё называли люди Недолю Несряшта, Нужа-Нужда, Злосчастье. Недоля и есть Лихо-Злосчастье. Замужем Недоля. Муж у неё Крив. Любит Крив покривляться, душой покривить. Недоля с Кривом народили дочь. Нарекли Кривдой.
    Прове и Крив – родные братья. Отец у них Асил, значит Звёздный - сын Велеса, а матерь – красавица-дух Азовушка, дочь грозного Сварога. Сейчас люди считают Азовушку духом Азовского моря.
    Вот так и получается, Счастье и Несчастье, Судьба и Несудьба, Удача и Неудача вместе живут, рядом идут. Вершат они судьбы людские.   
     Возьмёт Доля по повелению матушки Макоши ниточку судьбы из Полотна мира, удача выпадет в жизни, а возьмёт Недоля, да поворожит, тогда, прощай удача, а то и того хуже, если вдруг порвёт – всё! Явится к несчастному дочь Кощеева Мара.
     Богиня Мара одновременно богиня смерти и плодородия, колдовства и справедливости. Не смотря на то, что Мара тёмная богиня, ей подвластна сама смерть, дочь Кощея истинная красавица, черноокая, белокожая, очень обольстительна, хитроумна и коварна. Наряжается она в платья лазурного цвета, украшенные белыми кружевами. Живёт богиня в большом дворце из чистого небесного льда. Служат ей духи воды и холода.
     Дружит Мара с женой бога Велеса – Ягой. Мара отдаёт Яге человеческие души, а за это Яга разрешает подруге спускаться в Навий мир – мир неупокоённых мертвецов, к самому Нию или Вию – царю подземного мира, повелитель ураганов. Сам взгляд страшного Ния убивает. Вход в Навий мир строго настрого запрещён не только людям, но и богам, только Мара умудряется там побывать. 
    Подружки Мара с Ягой часто собираются и чародействуют, учатся управлять стихиями и разными энергиями.
   Околдует Мара-Марена человека своими прекрасными чёрными глазами и уведёт с собой. А уж куда умершего поселить, либо в Ирий, либо в Навий мир, решают боги. Смотрят они по делам человека. Как смертный выполнил божии предписания? Справился ли? Кто им руководил? Правда или Кривда.
     Судьбоносными нитями кудели связывают сёстры каждого человека с хорошими и плохими поступками, а затем решат судьбу этого простого смертного. Однако у человека всё же остаётся выбор между Добром и Злом. Но Великая Макош создаёт основу, главную нить кружева человеческой жизни. Доля и Недоля лишь помогают матери. Без её ведома ничего не совершают. Вот почему Макош называют люди Богиней Судьбы. А от Судьбы, как говорится, как и от сумы никуда не уйдёшь.
     Вот и получается, что этой сумой и является мать Макош. Она мать всего сущего на земле. Прародительница. Небесная Богородица. Недаром её называют – Мать-кошёлка. Всего она полна, богатствами разнообразными изобильна, как бездонная сума, мошна – калита. С родни мешку или карману.
     А ещё Макош – сама Мать Сыра Земля. Это образ Земли, из которого появляется жизнь. Жизнь из Земли выходит, со временем Жизнь в землю уходит. 
    Муж у Макоши – бог Сварог – бог Неба, бог небесной свары. Появляется сила сварожья, когда начинают сгущаться над землёю грозные дождевые тучи, кружатся, заворачиваются они на небе могучей, тёмно-сине-фиолетовой силой. Вот она мощь Свары. Не зря говорят, когда детки играют, бузу затеяли:
    - Что за свару вы тут учинили?
    Сердитого, вечно недовольного человека называют «сварливым».
    Сварог – первое воплощение Рода. Он взял да и кинул силушку в море-океян Алатырь, и выплыла наверх земля. Взял Сварог огромный молот и ударил по этой земле. Брызнули искры в разные стороны. Из этих-то искр появились первые боги. Вот почему  Сварога ещё называют Богом – Кузнецом.
    Проливается бог Сварог на землю ливнем и как муж, оплодотворяет жену своим семенем, так и Сварог живительной влагой дождя питает Мать Сыру Землю Макош, и она плодит разнообразную и бесконечную палитру жизни.
    Сложную систему мира создали боги. Велика их мудрость. Ничего в природе не пропадает, ничего в мире зря не делается. Само слово «бог» означает «доля», «судьба», «участь».
   Готовят боги участь любому смертному человеку. Макош скручивает ниточку жизни из кудели, передаёт дочке Доле, а та своей сестре Недоле, чтобы наблюдала, как выполняется божий наказ. И что из этого получается, покажет неумолимое время.

II

   Живёт семейство Шигана-Ерша в лесу у Лахи-реки. Хозяин рыбу ловит, на охоту ходит, дупла-борти на деревьях помечает, потом из них мёд диких пчёл собирает. Жена его Лапушка дом и быт в исправности содержит. Мужу во всём настоящая надёжа и опора.
   Помогает тятьке с мамкой сынок Ястребок. Растёт мальчишка быстро, не по дням, а по часам. Дружно семейство живёт, в мире да ладе. Наведывается в ближайшее поселение-городище племени грозных и страшных росомах. С ихним князем Рошей дружбу водят. Со всеми росомахами мену ведёт. Всё честь по чести. За честность и искренность уважают росомахи семейство Шигана-Ерша.
   Вот и получается, что всё хорошо в семействе. Только одно удручает Шигана с Лапушкой, один единственный растёт у них сыночек. Видно разгневались чем-то боги и не дают им больше детей. Поэтому летает у них Ястребок один одинёшенек.
  Чего только не делала Лапушка, чтобы ей послали боги ещё ребёночка. Как-то вспоминая вечерние побасенки деда Тихомира, неожиданно всплыл в её памяти рассказ, в котором поведал старик про словенскую Всемогущую Богиню Макош. Отчаявшаяся женщина решила попросить детушек у Всесильной Макоши. Просила, просила, не напросила.  Потом ходила к омуту на речке Лахе. У Змея - Велеса просила. И у Рода – Бога прародителя, начала всех начал тоже просила. Всё никак! Ходила Лапушка, поклонялась самой богине любви, богине семейного лада Ладе. 
    Шиган тоже старался помочь жене. Прослышал он у знакомых охотников и рыбаков, что надо поднести богине Ладе белого тетерева или глухаря, но только петуха. Долго искал такую птицу Шиган, но всё-таки нашёл. Случайно увидел её на токовище и обомлел от эдакого чуда природы. Долго выслеживал необычную птицу. Острожным оказался белый тетерев, но и Шиганка оказался не из простых звероловов. Упрямый этот охотник Шиган-Ёрш. Выследил белого тетерева. Изловчился, поймал его в  силки.
     Принесла Лапушка вместе с цветами птицу в жертву красавице Ладе. Вымаливала детишек. Ведь у самой-то богини сколько детей! Все месяцы её отпрыски. Да ещё Лель и Леля, да Полеля – молодые боги, ведающие побуждением к любви. Им тоже Лапушка приносила в подаяние всё, что олицетворяет плодородие. Мёд, рождённый от пчёл. Разные ягоды, как порождённые цветами плоды. Ведь всё это «рождение». Но ни как! Не дала богиня братьев и сестёр Ястребку. Видно не судьба! Так и отвязалась, но почитать Макош с её детьми не переставала. Мало ли что. Боги мстительны. Боялись.
   Лапушка с мужем Шиганом смирились со своей участью, а Ястребку и дела до этого не было. Любимое дитя и живёт счастливо, легко, беззаботно. Вот и сейчас вприпрыжку скакал он следом за матерью. Они шли  в городище Росомах мену творить.
   Шиканка спозаранок отправился сети да силки проверять, Лапушка решила росомах навестить. Собрала она рыбки сушёной, да грибков, да ягодок. Игрушек резных, которые так искусно в свободные минуты вырезает Шиган. Лапушка тоже, когда выпадает времечко, из трав и цветов варит разноцветные краски, сучит из шерстяной, да травяной кудели ниточки. Потом эти ниточки красит, сплетает, и получается такая рукотворная радуга. Такую красоту тоже понесла менять. Собрала узелки. Поменьше, да полегче, сыночку отдала, побольше себе взяла. Так и пошли.
    Встало семейство засветло с пташками ранними, и отправилось кто куда. Лапушка сынка умыла, непослушные вихры причесала. Надела на него чистую льняную рубаху с узорами-оберегами ею  собственноручно вышитыми искусно. Надела на ребёнка порточки да лопаточки, подпоясала красивым пояском и пошли. Всё-таки в мир идут,  людям показаться, себя показать, вот и надо выглядеть достойно, нарядно.
    Несмотря на ношу, Ястребок всю дорогу скакал. Кипела в нём энергия, била ключом. Не могла Лапушка нарадоваться на своего ненаглядного единственного сыночка, такого ладного да красивого. Вся-то жизнь была сосредоточена в этом мальчонке.
     Через лес, по тропке дошли они до крутого вала, которым племя рысей огородили свой посёлок. На гребне вала вкопали частокол. Ворота городка были открыты. У Ворот стоял здоровяк часовой Шишка, балагур, добряк по натуре.
      - А, Лапушка! Здрава будь, и ты пострел, который всегда поспел! – приветствовал мать с сыном дозорный Шишка, - Гостинчики несёте?
       - И ты будь здрав, - поклонилась ему женщина, - Как видишь,  несём!
       - Здоров будь, дядька! – не мог устоять на месте, так и прыгал мальчишка.
       - Здоров, здоров, - потрепал бугай малыша по взъерошенным вихрам, а сам всё на Лапушку так глазами и зыркал, - Ой, хороша ты баба, Лапушка! До чего ж лепа! Сама как гостинчик. Я бы не отказался с тобой ночку скоротать! – скалился Шишка, - Не боишься лесом-то одна ходить? Вдруг леший какой выскочит, да уволочёт. Сама знаешь, ты баба видная. Ха-ха-ха!
      - Не боюсь я ни каких леших, ни шишек, и гстинчик мой не для тебя! – отшучивалась Лапушка, - Я, Шишка, мужнина жена! Так что роток-то не разевай, на чужой каравай! Вон видишь у меня какой защитник, - Лапушка показала на сына.
      - Ха-ха! Ух ты какая! – зубоскалил постовой.
      - Ты, дядька Шишка, мою мамку не забижай, а то я тебя убью!
      Ястребок налетел на Шишку с кулачками и стукнул дозорного в круглый живот.
       -Ух ты какой! Ха-ха-ха! – продолжал смеяться мужик.
       Шиганкино семейство в первую очередь подошло к княжьему жилищу, перед крыльцом разложило свой небогатый скарб. Стал собираться народ, но никто ничего не трогал, ибо первым должен посмотреть князь и его семья.
        На крыльцо вышел князь Роша с женой Рюшкой. Ястребок ни чуточку не смущаясь, скакал на одной ножке вокруг матери. С крыльца спрыгнула чернявая, чумазая и вся растрёпанная Рыська – младшая дочка Роши. В её черных, как смоль кучерявых волосах торчали разноцветные ниточки, которые Лапушка приносила раньше.
        - Ястребок, давай, побежали бегом наперегонки, вон до тудова! – Рыска ткнула в строну пальцем и со всех ног понеслась.
        - Так не честно, не по правилам, ты знала куда бежать, а я нет! – закричал Ястребок и понёсся вслед за девчонкой.
        К Рыське с Ястребком присоединились другие детки, и началась у них игра-буза.
        - Эх, хорош у тебя сынок! – качал головой князь Роша, - У меня же одни девки, - начал жаловаться Лапушке князь.
       - Да, полно тебе! – одёрнула мужа княжна Рюшка.
       - Чего, полно-то! Рожаешь мне одних девок, - Уж пять штук родила!
       - Чего строгаешь, то и рожаю! – не унималась княжна, - Стараться надо было лучше!
       Она сама была из тех женщин, которым палец в рот не клади.
       - Полно тебе князь! Полно тебе княгинюшка! Дочки-то у вас просто загляденье! – успокаивала княжью чету Лапушка, - На всё воля богов. Вам пять девок дали, а мне всего одного сынка, - Лапушка тяжело вздохнула.
       - Дык этих девок всех надо замуж выдать. Да не просто выдать, а найти  им достойных женихов. Вот сватался к моей дочке Мирке мысянскй князь Мазай. Вроде бы хорошая пара, а наш волхв Росома не одобрил. Говорит проклятие на всех мысях. Не будет толку от этой свадьбы. Так и пришлось её за княжича Волова отдать из Вол-града. А этот Волов, бугай неповоротливый, как вон дозорный Шишка. Уж Мирка выла, выла. Пришлось силком тащить. Но хвала богам. Стерпелось, слюбилось. Вроде живут хорошо. Двух мне мужичков - внучат Мирка родила.
       - Ой! Да какое же это проклятье! – не в шутку забеспокоилась Лапушка, - Ведь как-никак мне мыси-то вроде бы и не чужие, хоть и знаете вы все, как обошёлся со всей моей семьёй князь Мазай.
      - Да знаю я всё. Все ваши беды страдания ведаю. Какие неправды учинил вам князь Мазай. Вот и выходит, гнилой человек этот Мазай. Вот оно одно проклятье. Поэтому и не отдал Мирку за него. Пофырчал Мазай пофырчал, да и отстал. А чего он мне сделает? Вот оно как!
      - Ой! Да не слушай ты его! - вклинилась в разговор Рюшка, - Трещит как сорока, сам не знаю чего! – княжна небрежно махнула в сторону мужа и склонилась над разноцветными нитками, - А ниточки-то у тебя вельми красивы и хороши. Возьму-ка я их моей Рыське. Вот эту, эту и эту.
      - Благодарствую, княгинюшка! – поклонилась Лапушка, - Любишь ты Рыську и балуешь, как я своего Ястребка.
     - А чего ж не побаловать-то! Она у меня, чай последышек! Наверное, более деток не будет? – говорила Рюшка, а потом хитро посмотрела на мужа, плутовато сощурила глаза и игриво спросила, - Аль будет?
     - Так опять девку родишь? – вопросом на вопрос ответил Роша.
     -  Кого сделаешь, того и рожу! – бойко ответила жёнка.
     - Да ну тебя, - отмахнулся муж от назойливой жены и, повернувшись к Лапушке, с зависть проговорил, - Вот у тебя сынок какой хороший! Я бы за твоего Ястребка отдал бы свою Рыську, - князь смотрел, как играют ребятишки и невольно по-отцовски любовался Шиганкиным мальчонкой, - Накося ножичек. Подаришь сыночку, - князь протянул Лапушке небольшой ножик с резной костяной ручкой в виде куницы.
     Лапушка с поклоном и благодарностью приняла княжеский подарок.
      Ещё постояли князь с княжной. Отобрали игрушек для дочек. Вынесли мешочек с зёрнами ржи. Затем простые росомахи начали менять. Всё выменяла Лапушка. Все остались не в накладе. Довольны засобирались домой.
      Шли Лапушка и Ястребок назад, домой. Ястребок полностью был поглощён свой новой игрушкой, ножичком. Костяная ручка была вырезана из цельной кости, изгибалась куницей пот стать ладони. Мальчишка долго рассматривал её, а затем начал пробовать на остроту и на прочность, выткал и резал всё, что попадётся под руку.
     - Сынок! Ты по-осторожнее! Обрежешься! – волновалась мать и постоянно предупреждала непослушного мальчика.
     Но матушкины предупреждения пролетали мимо ушей. Сама Лапушка всю дорогу думала: «Что же это за проклятие такое, которое нависло над всем мысьим племенем и не касается ли оно их семейства. Муж-то её – Шиганка – чистокровный мысянин. Получается и Ястребок её наполовину тоже выходит мысянин».

III

  Бежит время, не остановишь. Ненасытное оно. Всё-то что нарождает, обязательно пожирает, ломает, рассыпает в прах. Сначала сотворит, вырастит, а потом опять ломает и съедает. Всё в этом мире не вечно, бренно. Детки растут, старики стареют. Старики умирают, новые дети рождаются. Так и тянется ниточка, сплетённая из кудели времени.
  Старая Вольпина долгим зимним вечером сидела одна у очага, зябко куталась в волчью шубу, шамкала беззубым ртом и вспоминала былое. Теперь она осталась одна. Каремега, её соратник по волкованию отправился в мрачный Туон. В племени мысей наряду – порядку нет. Все переругались, передрались. Князь Мазай окружил себя болярами да дрУзями, творит, чего хочет, никого не слушает и ничего не боится. Особенно он ополоумел после того как ему князь Роша отказал в сватовстве к дочке Мирке. Как бы в отместку, злопамятный Мазай всех девок в своём племени перепортил. Вот она жизнь-то как повернулась. Вроде бы радоваться Вольпе надо. Добилась ведьма своего. Человечью жертву принесли, но не так как хотелось бы. Чужаков из племени выгнали. Как и хотела, мысяне между собой учинила раздрай. Да только не радостно от этого чародейке. Так с тяжёлыми думами и просидела до самого утра. Иногда, на короткое время забирал Вольпу сон, погружал в свои фантазии.
   И сейчас ворожея сидит, дремлет на большом пеньке с высокой резной спинкой в виде расписного кресла. Правда половина красивой спинки давно отломилась. Сам пенёк от ветхости начал крошиться в труху. Но всё равно, сидение выступало, былым напоминанием того времени, когда звала ведунья к себе Каремегу-медведя, поила старика хмельной медовухой с дурман-травой, а он, опьяневший, с  затуманенным разумом, блуждал в нереальных мирах и рассказывал Вольпе свои искажённые видения.
   Снилось Вольпе, будто бредёт по лугу. Никого нет. Цветы кругом цветут, пташки разные поют. Как вдруг! Откуда не возьмись, налетел ястреб и давай её когтями рвать, клювом клевать, крыльями хлестать. Хочет Вольпа убежать, а не бежится. Хочет Вольпа кричать, а не кричится. Руками лицо старается прикрыть, потому что ястреб так и норовит в глаза клюнуть. Хочет отмахнуться от ястреба, а руки её не слушаются. Вот уж в глаз нацелился ястреб, клюнет прямо в глаз, тут Вольпа и проснулась. Что такое было никак понять не может. Дурно, душно ей стало. Решила на волю выйти, свежим воздухом подышать.
     А там утро наступило. Выглянуло утреннее зимнее солнце. Пробежало оно яркими лучами по снежным шапкам на ёлках, по глубоким сугробам. Снег заискрился, засверкал миллионами миллионов изумрудных кристаликов.
   Вышла Вольпа из своей землянки, где воздух тяжёлый, спёртый, вонючий. Вздохнула всей грудью девственно чистую морозную свежесть. После тёмной да мрачной избёнки, зажмурилась от яркого утреннего света. Глаза прослезились. Вольпа их совсем закрыла  и подставила старушечье морщинистое лицо под тёплые лучи, стояла так долго стараясь согреть дряблую кожу.
    Сколько так стояла, не помнит. Только, когда открыла глаза, увидала, как из-под мохнатой ёлки смотрят на неё жёлтые глаза серого волка.
    - Опять ты пришёл серый! – Недовольно пробурчала Вольпа, -  Всё ходишь и ходишь. Вот уж сколько времени ходишь. Постоишь около меня. А если меня нет, то обязательно дождёшься, увидишь и убежишь. А то скоркаться в дверь начнёшь, чтобы я вышла. Выйду, ты увидишь и убежишь. Старая я стала, не пойму я твоих посланий. Одно знаю, не к добру всё это.
   - У-у-р-р…, - произнёс волк и убежал с чащу.
   - А-а…, - махнула на него рукой волхова, - Пойду, погадаю.
   Зашла колдунья назад в избу, достала гадальные кости, потрясла, раскинула на столе. Застучали кости о деревянную столешницу, улеглись.
   - Младенец, смерть и… ястреб! Сон-то был вещий. И волк приходил, сказал, чтобы я погадала и узнала свою погибель. Но кто же он, кто мне смерть принесёт? А вот что я сейчас сделаю…
   Кудесница достала разных трав, заварила в котелке зелье, отпила, села на свой пенёк, откинулась. Голова закружилась. Куда-то вдруг понесло. Она впала в транс. Начались видения.
   Видится Вольпе речка, хижина, а в ней семья живёт. В хозяине узнала Шигана, в хозяйке увидала Лапушку. Бегает с ними какой-то мальчонка. Шиган с Лапушкой в этом мальчонке души не чают. Кличут его Ястребком. Шиган всяким премудростям обучает: охотничьим, рыбацким. Драться-бороться учит. Мальчонка смышлёный, всё на лету схватывает. Вон как они как ловко на палках дерутся, как мальчонка удары Шиганкины отбивает. Мал, пострелёнок, да удал. Вот и мой Волчонок таким бы был. Учил бы его мой ненаглядный Волк. Даже здесь в состоянии транса Вольпе не дают покоя мысли о покойных ненаглядных любимом и сыночке. И тут Вольпу осенило.
    «Так это их сынок – Ястребок! А-а-а!» - закричала Вольпа во сне.   Однако крик получился какой-то зажатый, неестественный, идущий откуда-то оттуда далеко изнутри, нёмый, – «А-а-а! Вот он кто этот ястреб! Значит, вот кто, смертушку мне принесёт! Этот мальчишка? Не-е-ет!» - кричала Вольпа то ли во сне, то ли в забытьи, то ли в трансе.
    Кричала она долго, металась на гнилом кресле, так что с пенька свалилась, а когда упала разом, проснулась. Всё лежала на земляном полу, не соображая, что же с ней произошло. Были эти видения наяву или причудились. Затем, когда сознание началось приходить в норму, еле встала, доползла до лежанки и упала без сил. Долго проспала, сколько не помнит. Проснулась с таким чувством, как будто её долго били. Тело ныло и болело.
   - Да! Не любят боги, когда простые смертные лезут в их мир, - проворчала Вольпа.
   Старуха еле доползла до кадушки с водой, зачерпнула деревянным черпаком воду, принялась жадно пить. Единственное желание вертелось в голове:
    «Отомстить! Убить! Убить! Но как?»
   Отныне все мысли Вольпины были поглощены одним, как обезопасить себя и наслать порчу на семейство рыбака Шигана-Ерша, но не простую порчу, а особенную. Хотелось ударить не просто больно, а чтобы от этой боли зияла на душе огромная рана и никогда не заживала. Колдунья понимала, что начертали боги, того не избежать. Она ясно увидела свою смерть.
    - Чему быть, того не миновать, - прошептала кудесница, - Я всему вашему семейству такое проклятие пошлю, такое проклятие, век помнить будете.
   Вольпа начала ворожить. Запалила пучок колдовской травы, налила чашку колдовской воды, металась по землянке, прыскала водой, тыкала дымящим пучком во все четыре угла и шептала страшное заклинание.
   - На четыре стороны света!
     На четыре воющих ветра!
     Да появится твердь на середине воды!
     Да отделится вода от воды!
     От той воды, которая ниже!
     Выплеснется та вода, которая выше!
     Светлый День её отец!
     Темная Ночь её мать!
     Ветер носит её в утробе своей!
     Растёт от земли до неба,
     А потом от неба спускается на землю!
     Да народится месть – проклятие!
     Страшное заклятие!
     Закликаю тебя тварь - месть волчьим хвостом!
     Поганым помелом!
     Заклинаю тебя тварь – месть выходи из воды!
     Шиганкино семейство прокляни!
     Ему сильно навреди.
     Соль, зола, вертится кутерьма…
   Долго бегала колдунья по своей избушке. Пела старуха разные заговоры, кричала, шептала. Потом ворожея выбившись из сил, повалилась на лежанку и в изнеможении уснула.
 
IV

   Лето за летом, зима за зимой. И так уже десять раз поменяли друг друга. Ястребок подрос, превратился в настоящего ястреба, полностью мог заменить по хозяйству отца и мать. Растёт отрок деловым, мастеровым на все руки. Через пару тройку лет и женить пора.
   Пришедшая зима оказалась щедрой на снегопады и метели. Сугробами завалило всю округу. Солнечным морозным утречком Шиган с Ястребом ловко бежали на снегоступах проверять ловушки, расставленные накануне. Снег весело скрипел под деревянными полозьями. Длинная палка в руках помогала держать равновесие. Ей и отталкивались для ускорения, на неё и опирались, когда при беге вдруг, неожиданно тело пошатнулось. Палкой можно было и от зверей защищаться, и с лихим человеком подраться. Универсальная была такая палка, просто палка – выручала какая-то.
    Зимнее солнышко ярко светило, но Мороз Красный Нос лютовал, щипал за щёки и нос, лез под одежду. Быстрый бег согревал, только пар шёл изо рта. Становилось жарко и весело. Отец и сын совершенно не скрывали своего хорошего настроения. А чему грустить? Ведь всё так хорошо получается.
     Вот и сегодня, проверят силки, заберут добычу и скорее домой вернутся. А дома в тёплой, натопленной избе ждёт жена и мать. Встретит добрым, ласковым словом. Накормит вкусной едой. А чего ещё надо. Не в этом ли счастье, когда все тебя любят, а самое главное понимают.
   Шиганга задорно крикнул, нарушая тишину дремучей таёжины, которую сковал ледяным дыханием злой Кощей.
   - А ну давай сынок наперегонки! Кто быстрей?
   - Давай батя! Вот я сейчас тебя перегоню! – звонко и озорно принял  Ястребок отцовский вызов.
   Они ловко съехали с кручи и побежали по низине, где летом журчал ручей со сладкой прохладной водой. Затем поднялись в горку и снова углубились в чащу.
  - Ох! Сынок! Уморил! – остановился Шиган, - Давай дух переведём!
  - Ну вот! Ещё чуток и я бы тебя обогнал! – всё так же весело кричал Ястреб, подкатывая на снегоступах к отцу, - Я и не устал вовсе!
  - Так ты сынок, меня и по моложе! – Усиленно дыша, отвечал Шиган.
  - Так и ты, батька, не такой уж и старый – шутил Ястреб.
  Юношеский максималистский характер требовал, что бы последнее слово всегда оставалось за ним. Радостное и бойкое настроение давало мгновения счастья. Было хорошо. Мороз, солнце, искрящийся снег, лохматые разлапистые ели, обсыпанные зимними дарами, стояли в тяжёлых снежных шубах. Всё вокруг казалось прекрасным, и сама жизнь была прекрасной.
  Они так развеселились, что совсем забыли о лесных духах, которые, как известно не любят, когда их тревожат. Но счастье и радость порой заставляют людей забыть о беде. А беда коварна, не спит и всегда ждёт подходящего случая, чтобы нанести предательский удар из-за угла.
  - Ой, сынок! Чего-то мы с тобой расшумелись! – забеспокоился Шиган, - Ведь здесь совсем радом где-то медвежья берлога. Медведица спит. Не разбудить бы её, а то она осерчает, туго тогда нам с тобой придётся.
  Ястребок напрягся, вытянул шею, чтобы осмотреться вокруг, пошупал за поясом топор и ножичек с вырезанной костяной ручкой в виде куницы,  подаренный когда-то князем Рошей. Затем осторожно подошёл к большому снежному навалу над огормным вывороченным из земли сосновым корневищем. Там была еле заметная дырка, из которой поднималась тонкая струйка пара. Медведица мирано спала и  дышала.
   - Тятька, тятька, - шёпотом позвал отца Ястреб, - Вот она, берлога-то.
  Шиган тихонечко подошёл, посмотрел.
  - Да, - так же шёпотом заговорил он, - Это она, медведица. Пойдём, не будем будить. А то задаст она нам. Скоро медвежата у неё народятся.
   Шиган повернулся и еле слышно, скрипя снегоступами, начал удалятся подальше от берлоги.
   Но видно на этом решили потешиться злые духи. Им действительно плохо, если кому-то на белом свете хорошо. Откуда не возьмись, над берлогой появился чёрный ворон. Он сидел не высоко, на еловой разлапистой ветке и грубо орал, вытягивая вперёд блестящую чёрно лиловую шею.
   - Кхр! Кхр! Кхр-р!
   Отрок застыл, насторожился.  Неизвестно откуда на него наползло непонятное наваждение. Сознание перестало подчиняться разуму. В таком бессознательном состоянии мальчик схватил палку и словно околдованный принялся её тыкать, как можно глубже в дыхательное отверстие. Страшные силы завладели мышцами в прямом и обратном смысле. Чудовищная сила закипела в тщедушном детском тельце. Шиган повернулся, увидел, что творит Ястреб и закричал:
   - Сынок, что ты делаешь! – отец ринулся к сыну чтобы вырвать палку изего рук.
   - Кры! Кр-р-ы! Кхар! – звонко каркал ворон на весь лес.
   Он не боялся и никуда не улетал. Шиган почти подбежал к берлоге, как вдруг, большой сугроб словно взорвался. Копна снега взлетела вверх и, растопырив лапы в стороны, разинув клыкастую пасть, на дыбы взгромоздилась огромная бурая медведица. Зверь махнул лапой и словно маленькую мошку смахнул мальчишку в сторону. Тот пушинкой отлетел и воткнулся в снег. Медведица грозной горой двинулась на Шигана. Ворон как пристёгнутый к ветке, сидел и дальше накаркивал беду.
    - Кхар! Кхар! Кхар!
    Юркий и проворный Шиган не успел отскочить в сторону и оказался прямо в медвежьих когтях. Охотник инстинктивно выставил вперёд палку. Зверь переломил её словно тростинку, подминая под себя человека.
    - Сынок! Сынок! – кричал отец, - Сынок! Помоги-и-и…
    - Кхар! Кхар! Кхар! – словно радуясь, кричал ворон.
    Мальчишка барахтался в снегу, пытаясь вскочить на ноги. После нескольких усилий ему удалось это сделать. Он выдернул из-за пояса топор и подскочил к медведице. Зверь уже подмял под себя Шигана и рвал его своими когтями. Ястреб попытался ударить медведя топором, но зверь отмахнулся лапой и топор со свистом отлетел и звякнул, втыкаясь в замёрзший ствол близрастущего дерева. Мальчишка опять оказался отброшен в сторону, но теперь он быстро вскочил на ноги, вытащил свой маленький ножик и с ним бросился на огромную медведицу, остервенело рвавшую тело отца.
     Рысью, проворный мальчишка вскочил зверюге на спину, одной рукой впился в один медвежий глаз, а второй по самую рукоятку вогнал нож в другой глаз и, не дав медведю опомниться, что есть силы надави. Послышался хруст. Нож полностью вошёл в череп разъярённого зверя. Ястреб кошкой отскочил, порочь. Медведица взвыла, лапами принялась тереть окровавленную морду, юлой закрутилась на месте, опрокинулась навзничь и замерла.
   - Кхар! Кхар! Кхар! – не унимался ворон.
   Ястреб вырвал из дерева топор, подбежал к застывшему медведю и, что есть силы, рубанул по бурой голове. Откуда только у мальчишки взялось столько силы, что большая крепкая звериная голова раскололась, как орех и из неё потекла кровь в пересмешку с мозгами.
   Мальчик стоял, ошарашенный всем случившимся. Какая-то неведанная сила овладела им. Он не знал что делать. Тупо смотрел на здоровенно тушу зверя и на растерзанное тело отца, отца с которым совсем недавно смеялся и шутил. И вот теперь, в место его, лежит порванная в мясо масса.
   Мальчик подошел к медведице. Полез в её кровоточащий глаз и вытащил свой нож.
    - Крх! Кхр! Кр-р-р! – продолжал накаркивать беду ворон, никого и ничего не страшась.
    Резким движением, не разворачиваясь в сторону чёрной птицы, а, только выкинув руку, Ястреб метнул нож.
    - Кр!... - на пол звуке заткнулся ворон и камнем с ветки свалися вниз.
    Ястреб не спеша подошёл к убитой птице, выдернул из тушки нож, а саму птицу швырнул в лес. Наваждение спало. Мальчик осознал что произошло. Он осознал свою вину. Отец погиб из-за него. По сути, он убил своего отца. Он – отцеубийца. Его проклянут все, и люди, и боги. И не будет успокоения его душе на этой земле и во время жизни, и после смерти. Но он не плакал. Ястребиные глаза сверкали яростью и ненавистью. В душе рождалась месть, сильная и беспощадная. Месть ко всему миру, за то, что он потерял самого дорого на свете человека – своего отца. Никому не избежать гнева и мщения этого маленького мальчика. Но природная хитрость и смекалка уже подсказывала, как лучше осуществить эту месть. Торопиться не стоит. Месть должна вырасти и вызреть, как яркий ядовитый плод.
    Мальчик смотрел на медведя, его жертву. Как заправский охотник, потому что делал с отцом это не раз, содрал с медведицы шкуру. Собрал и завернул останки разорванного на части отца, соорудил из елового лапника и отцовских снегоступов что-то похожее на сани и потащил домой. Тащил долго упорно, упрямо, не обращая внимания на усталость. Месть и зло толкали его вперёд, застилали разум.
   Дома Лапушка с нетерпением ждала мужа и сына. С самого начала, когда муж с сыном только что ушли, какая-то нехорошая мысль промелькнула, но Лапушка её отогнала от себя.
   - «Много раз ходили. Всё было хорошо. Здесь тоже будет всё хорошо», - а вслух несколько раз добавила, - Всё будет хорошо! Всё будет хорошо! – ходила и повторяла, - Всё будет хорошо! Да помогут им боги!
   Она достала фигурку Макоши, зажгла жертвенные травы, прошептала заклинание, но беспокойство внутри не унималось, только нарастало со временем.
    Лапушка несколько раз выходила и пристально вглядывалась в ту сторону леса, куда ушли охотники. Стало темнеть. Тревожные думы не унимались в голове. Только думы становились ещё страшнее и навязчивее. Полностью стемнело. Поблизости завыл волк. Лапушке совсем стало не по себе. Женское сердце почуяло огромную беду. Женщина сидела, не сомкнув глаз.
    Ночь была в полном разгаре. Лапушка нервно бродила по избе, потом садилась и внимательно вслушивалась в тишину. Вдруг она услышала шум. Выбежала. Увидела, как сын чего-то тащит за собой. Внутри от нехорошего предчувствия всё оборвалось. Руки и ноги затряслись. Ноги подогнулись, не могли больше держать, и она села в снег от нервного бессилия, на некоторое время обездвижела, единственно, что смогла сделать, это тихо прошептать.
    - Шиган…
    Лапушка столько лет прожила душа в душу со своим Шиганом. Ни крика, слова грубого от него не слышала, и вот его больше нет. Счастье, казалось, кончилось. Оно невидимой птицей вспорхнуло, и улетела навсегда.
   По щекам женщины тихо текли слёзы. Ястребок подтащил к матери страшную поклажу, остановился.
   - Вот батька… Его больше нет…
   Сын наклонился, поднял мать, обнял и только сейчас, спрятанные внутри души эмоции бурной волной вырвались наружу. Отдавшись чувствам, мать и мальчик плакали. Это был последний случай в жизни Ястреба, когда он плакал. Больше никто и никогда не увидит его слёз. Отныне мир будет лицезреть только его ярость, ненависть, и злобный крик.
    Лапушка сделала всё, что полагается верной жене. Она полностью приготовила мужа к путешествию в загробный мир. Вместе с сыном соорудили погребальный костёр, высокий, украшенный разными ветками. На костёр  положили тело, завёрнутое всё в ту же медвежью шкуру, также орудия охоты и рыбалки, жертвенные подношения. Костёр пылал жарко и дружно. От Шиганки-Ерша остался один пепел. Его собрали в глиняный кувшин, чтобы  закопать весной, когда оттает Мать Сыра Земля.

V 
 
     Множество различных деревьев народ назвал лесом, а сам лес изначально – ягам. От слова яга появилось название ягада, которую со временем изменили на ягоду, что означало лесная. В лесу же, в чаще яга, по преданию, жила зловредная Баба-Яга, то есть лесная баба. Слыла Баба-Яга злой колдуньей. Старую колдунью видели страшной, с большим крючковатым носом, костяной ногой. Она летала в ступе, метлой погоняла, детей воровала, да ела. И по сей день, непослушных ребятишек пугают злой Бабой-Ягой. А всё потому, что боялся человек яга, его непролазной, дремучей чащи и диких зверей, столь опасных для простого поселянина.
     В поймах рек и речушек лес – яга, перемежёвывались открытыми полянами – лугами, большими и не очень. Все они стелились мягкими коврами из разноцветных трав. Небольшие полянки назвали люди луговинами.
     Луговина, очерченная со всех сторон опушкой леса, обильно зеленела травами и цвела разнообразными цветами. Заяц русак боязливо выскочил на открытое пространство, чтобы полакомиться любимыми листочками одуванчиков, но перед этим внимательно посмотрев по сторонам. Мало ли в лесу любителей зайчатинки. Каждый норовит сожрать косого. Поэтому приходится держать ухо востро. Но и голод не тётка. Самому есть хочется, тем более что на лугу растут такие аппетитные одуванчики.
   Ястреб-тетеревятник сидел в засаде на высокой сосне, спрятавшись за игольчатые ветки. Коричневый цвет спины, внешней стороны крыльев, а также белая, с вертикальными коричневыми полосками рябая грудка выдавала молодой возраст птицы, но уже умело маскировалась среди растительности. Пёстрое оперение сливалось лесным фоном.
    Прошло несколько дней, как ястреб ничего не ел. Те запасы, кусочки мяса, которые он хранил в своём зобу, давно проглочены и, поэтому настало время охоты. Круглые красно-коричневые глаза с золотисто-жёлтыми радужками зорко высматривали, чем бы поживиться. Разумеется, косой, с удовольствием жующий сочный листик одуванчика, тут же был замечен. Тетеревятник от такого подарка леса, взъерошил холку. Перья над головой на мгновение встали дыбом, поторчали, и медленно опустившись, аккуратно улеглись назад. Ястреб вытянул шею, прицелился, спрыгнул с ветки, расправил короткие, изогнутые крылья, энергично взмахнул ими, воспарил.
   Хищник, управляя удлинённым хвостом как рулём и тормозом, проскользнул между сучками сосны, выскочил на открытое пространство, спикировал низко к земле. Охотник, умело маневрируя и скрываясь за неровностями поляны, стремительно понёсся к зайцу. Молодой ястреб уже готов был атаковать жертву.
  Заяц почувствовал опасность, высоко подпрыгнул и  увернулся от острых когтей ястреба. Хищник промахнулся. Заяц во всю прыть понёсся к спасительному ягу. Летун сделал очередной вираж и на высокой скорости камнем рухнул вниз, нагнал жертву, подсёк русака под задние лапы. Длинноухий кубарем перевернулся, но умело отпрыгнул в стороны, выкрутился. Ястреб промахнулся снова. Однако, азарт охотника и голод брали вверх, поэтому он сделал новый заход для атаки. Русак на пределе нёсся к кромке яга-леса. Ещё чуть-чуть и вот они спасительные кусты. Оставалось только юркнуть в них и затаиться. Но очередной вираж и крылатый убийца железной хваткой вцепился в крестец пушистого тела, приподнял схваченного косого. Жертва упала на землю, а на ней, не разжимая лапы-клещи, растопырив крылья, сидел убийца. Пойманный рысак жалобно закричала, задёргалась, свернулась клубком. Хищник перехватился ближе к заячьей шее и голове, острым клювом нанёс смертельный удар.
  Ястреб сидел на убитом зайце. Перья на загривке победоносно топорщились, рябая грудка гордо выгибалась колесом. Крылья полу раскрывшись, прикрывали убитого зайца. Пернатый охотник радуясь, издавал победоносный клёкот. Это была песня победы. Любовь зайца к вкусным одуванчикам стоила ему жизни.
   Совершив ритуал победы, удачной охоты, хищник принялся тщательно ощипывать добычу. Острый, загнутый к низу крючкообразный клюв вырывал из убитого зайца клочья шерсти, разбрасывая её вокруг. Ястреб не мог глотать не очищенную пищу.
    Неожиданно над луговиной появился другой ястреб. Его чёрная спина говорила о том, что это взрослая особь и к тому же хозяин данной территории. Он прилетел, во что бы-то ни стало наказать наглеца – чужака, посмевшего вторгнуться на чужие охотничьи угодья. Хозяин камнем бросился на нарушителя, и между ними началась битва. Старший хищник напал на молодого сверху, сбил его с пойманной добычи. Молодой разбойник упал на спину, выставив когтистые лапы. Оба бойца грозно клокотали, клевались, царапались, клевались, хлестали друг друга жёсткими маховыми перьями. Каждый не хотел уступать другому. Если победит молодой, то обретёт территории, свой дом. Если победит старый, он покажет наглецу, кто здесь хозяин, проиграет, придётся убираться прочь.
    Силы оказались не равны. Молодой ястреб был повержен и с позором изгнан вон. Хозяин территории уселся на отвоёванного убитого зайца, издал победоносный крик и принялся пировать. Прилетела подруга. Она, как и полагалось в ястребином семействе, была  больше своего спутника, поэтому бесцеремонно согнала партнёра с зайца и сама стала с жадностью клевать мясо. Напарник отлетел на ближайшую ветку, покорно и терпеливо ждал своей очереди. Насытившись, ястребиха улетела. Друг спустился доедать что осталось. Таковы законы леса. Кто сильней, тот и прав.
    Отрок Ястребок вместе со своей подружкой Рыской, прячась за деревьями, внимательно наблюдали за всем происходящим.
    -Я бы тебя не прогнала. Я бы обязательно с тобой поделилась, - шептала девчонка пареньку в ухо и одновременно тёрлась носом о его щёку, покрывающуюся нежным отроческим пушком.
    - А я знаю, - Ястреб обнял подружку и сам ткнулся своим носом в её щёку, - Ведь мы с тобой решили быть всегда вместе и всё делить поровну.
    - Это правда! – вскочила Рыска, завертелась на месте и радостно добавила, - Потому что я люблю тебя!
   - Я тебя тоже!
   Ястребок схватил Рыську в охапку, и они закружились вместе.
   - Давай будем как ястребы. Ты же Ястреб! Я тогда твоя ястребица! Мне тятька рассказывал, что ястребы однолюбы. Если выбирают пару, то на всю жизнь! – задорно кружилась Рыська.
    Подростки, счастливые валялись в траве. Девушка из цветов сплела два венка. Один надела на голову себе, другой милому дружку. Потом они долго бродили, бегали, веселились. Собирали спелую землянику, кормили друг друга сладкими ягодами, смеялись. Было хорошо.
   Солнце припекало. Становилось жарко. Рыська бегом спустилась к реке. Она сбросила с себя длинную рубаху, осталась в одном венке на голове. Длинные волосы ниспадали до середины спины. Осторожно ступая, девушка вошла в прохладную, прозрачную воду и поплыла.
   Ястребок с пёстрым венком на голове, смотрел с высокого бережка. Рыська плыла, словно дева – русалка. Парнишка залюбовался ею. Девушка действительно была красивая.
   - Чего ты там стоишь? Давай купаться! – крикнула Рыська
   - Я на тебя смотрю, - ответил Ястребок.
   - Чего смотреть-то? А то не видел? – Рыська резвилась в воде.
    - Ты на русалку похожа, - Ястреб не отрывал восторженных глаз.
    - Тогда, как сейчас выскочу! Утащу тебя в омут! Там зацелую, защекочу до смерти! – засмеялась Рыська, а потом законючила – Ну, давай, хватит стоять и на меня глазеть. Раздевайся и плыви ко мне.
    Ястреб сбежал с кручи к реке, скинул одежду и плюхнулся в воду. Они резвились, играли, плавали, пока не замёрзли. Выскочили на берег и развалились на тёплом песке, подставляя обнажённые сырые тела ласковым солнечным лучам.
   - Вот тятька нас поженит, и станешь ты князем, - с гордостью заявила Рыська.
   - Да не хочу я быть князем, - недовольно сморщил нос Ястреб.
   - А кем же ты тогда хочешь быть? – от удивления Рыська приподнялась на локоточках.
  - Я хочу мир посмотреть, - мечтательно ответил дружок.
  - А чего его смотреть-то? Ведь кругом один лес, - удивилась девчонка.
  - А вот и не везде! Мне тятька покойный рассказывала, да и мамка говорила, что есть такие страны, где леса нет, а всё голо-преголо, вместо деревьев одна трава, а иногда и травы-то нет, один песок и воды ни капельки. А то ещё, только вода, да вода, нет земли. А ещё есть такие места, где вовсе нет зимы и снега одно лето, - увлечённо рассказывал парнишка и глаза его горели от желания это всё увидеть.
  - Да откуда ты всё это знаешь? – Рыська скорчила недоверчивую рожицу и её карие глаза ехидно сузились, - Поди, чай напридумывал?
  - А вот и не напридумывал! - от возмущения парень вскочил и сел, - Не напридумывал. Когда мамка у мысей жила, там мальчишка жил чернявый такой, с узкими глазами. Его все Чернявка кликали. Этого мальчишку торговые люди больного помирать бросили, а он не помер. Так вот этот Чернывка много чего рассказвал. Так-то! – гордо завершил Ястреб и от удовольствия, что победил в споре, задрал к верху курносый нос.
   - Врёт твой Чернявка! – Рыська обиженно отвернулась, надув пухленькие губки - Не любишь ты меня.
   - Почему? – у паренька от удивления округлились глаза.
   - Потому что ты уйдёшь, - не поворачиваясь бросила в ответ девушка.
   - Я же тебя с собой возьму, - Ястреб обнял подружу и ткнулся носом ей в плечо.
   - Это правда, - Рыська развернулась и взглянула лучезарным взглядом на любимого.
   - Конечно. Я без тебя никуда не пойду, - Ястреб нежно смотрел на Рыську.
   - А нас тятька мой не пустит, -  прошептала Рыська.
   - А мы убежим, - Ястреб ласково обнял подружку, - И будем вместе всю жизнь.
  Счастливые они ещё долго валялись на тёплом песке и нежились, греясь на солнышке, и только к вечеру отправились домой, совершенно не волнуясь, что скажут родители.

VI

   Ткачиха мира Макош потихоньку, день изо дня, не переставая, без устали, ткала Великое Полотно мира. Вот уж на несколько лет, наперёд наплела-накрутила.  Прядёт из волшебной кудели времени различные ниточки, а потом отдаёт своим дочкам. Доля и Недоля по воле матушки берут их в свои руки. Ниточку они, могут, выправить, украсить разными цветами. Получится жизнь пёстрая, да весёлая. А могут, скрючить, осерить-очернить. Выйдет жизнь корявая, тёмная. Такова получается судьба человечья. Кому-то радость, а кому-то печали. Кому-то биться, а кому-то быти битым. Кто-то на радость живёт, а кто-то на беду и себе и другим.
    Крутят богини судьбы из ниточек то ли добро, а то и Лихо наворотят людям, а то и вовсе порвут. Что с человеком будет, ведомо только им одним. На то оно и есть божье провидение.
      Одно Макош может подарить человеку – это благодать и очарование - ниспосланное самими богами. Взглянет такой человек, вымолвит слово, произнесёт речь и идут за ним люди, словно чумные, и творят по его повелению то, что повелит харизматичный лидер, ибо харизма – это благодать ниспосланная свыше. Благой дар тоже зависит, каким силам подчиняется вождь – предводитель, кому он завещал свою душу – Свету или Тьме. Ведь Темнота тоже считает, что она дарит эту саму. Благодать, только в её чёрном понимании.
    В Мысь-граде бабы с утра пошли по воду, а сами друг другу страсти рассказывали.
    - Ты слышала, соседка, говорят, в лесу-то разбойники-грабители объявились.
    - Ой, не говори, соседушка, слышала…
    - Это ж надо! Какие страсти-мордасти…
    - А много ль их?
    - Да говорят ватага-то большая, с дюжину, а может и поболее.
    - Предводитель, говорят у них, вельми суровый, кровожадный. Велит никого в полон не брать, мужиков убивать, жёнок и девок насильничать до смерти.
    - Ой! Ой! Страсти какие! Да за что же это он людей-то жизни лишает, супостат?
   - А, за то, чтобы его не узнали. Кто хоть раз его увидит, то всё, тому не жить на белом свете.
  - А, ещё говорят, что с ихним главарём, девка путается, вот та сущее проклятие. Свирепее любого зверя, без жалости совсем.
  Бабы почерпнули воды. Зацепили вёдра коромыслами, подняли на плечи, спины выпрямили и грациозно, стройно, как напоказ, величаво покачивая округлыми бёдрами, пошли, а вернее, словно лебёдушки поплыли, поднимаясь наверх по тропке на кукуй к городским воротам. Шли и всё судачили, обсуждали последнюю новость.
  - Ой, бабы, да отколь вы всё это знаете? – подслушав женские разговоры, с недоверием спросил часовой-охранник у ворот.
  - Как откуда! Как откуда! – возмутилась самая бойкая бабёнка, – Намедни же лодья с торговыми людьми была, торг вели. Я вот ещё красивых ленточек навыменивала, себе и дочкам. Так вот они про разбойничью ватагу и рассказывали.
  - Да, да, рассказывали, - загалдели другие женщины.
  - Да чаво вы боитеся. У нас вона, стены высокие, охрана, князь со друзями, - успокаивал женщин часовой.
  - Вот ты и смотри лучше, а то придут вороги-то!
  Бабы соблазнительно покачивая бёдрами, проплыли мимо. Постовой пристально посмотрел на аппетитно выпячивающиеся женские округлости, вздохнул и отвернулся от соблазна подальше, уставился на Лахтогу-реку.
  На лесной поляне разбойничья ватага сидела вокруг котла, в котором кипело незатейливое варево. Молодой главарь наставлял подельников, таких же лихих, бесшабашных, как он сам – сорви головы. Свой рассказ для ясности предводитель шайки сопровождал жестикуляцией, а ещё для верности, рисовал на земле ножом с белой костяной ручкой в виде куницы. С ним рядом сидела черноволосая девица, с коротко по-мальчишески обрезанными волосами. Она тем самым скорее походившая на худенького паренька, а не на девчонку.
  - У Зелёного носа стоят три купеческие ладьи – говорил предводитель, - Река в тех местах делает большой крюк. Пока они по воде-то этот Зелёный нос огибают, мы напрямик, через лес уже будем на другой стороне. На это у купцов целый день уйдёт. Только к ночи управятся. На ночёву купцы вот здесь причалят, - главарь ткнул ножом в землю, - Тут-то мы их и возьмём. Поняли?
  - Угу! – закивали головами разбойники.
  Они все как один были молоды, пот стать своему начальнику.
  - Ну, что Варёшка, готово твоё хлёбало? Коды исти будем? – крикнул главарь и сурово посмотрел на стряпчего, копошившегося у костра
  - А чего тут готового-то! Уж давно уварилось, - бойко ответил кашевар.
  Разбойник Варёшка, слыл непревзойдённым живодёром, заправски орудовал ножом и топором, с лёгкостью ювелира мог разделать от мелкой пичужки-зверюшки, до крупной туши быка или оленя. Не брезговал он и человечиной. На своём веку разделал и покрошил, так ради забавы, не мало безвинного народу. Варёшка ещё выполнял обязанности стряпухи, готовил еду на всю разбойничью ватагу, потому что слыл самым хозяйственным и домовитым. И стряпня у него вкусная получалась. Редко бывало, когда повар не угождал вкусам своего главаря.
   Повар аккуратно снял котёл с огня, поставил перед проголодавшимся людом. Все уселись вокруг, достали деревянные ложки. Сам Варёшка встал поодаль. Мало ли чего. Предводитель ватаги суров, не понравится, так и запустить может, чем не попадя. Уж лучше за ранее обезопаситься.
  - Ничего, хорошая уха. Уварилась,  - главарь первым снял пробу, оценил, потом снова почерпнул варево ложкой и дал попробовать девушке, - На Рыська, отведай, Варёшкиной стряпни.
  Рыска осторожно, чтобы не обжечься отхлебнула раз, потом ещё, пока ложка не опустела.
  - Да ничего, есть можно.
  Варёшка внимательно наблюдал за всей этой пробой. Начальство отнеслось к стряпне благосклонно, а что остальные разбойники скажут, его это не волновало. Одобрит голова, остальные съедят за милую душу и, даже, не пикнут. Вот и сейчас ватага смотрела на главаря и его подругу. После одобрения свыше, всё дружно взялись за ложки и по очереди принялись хлебать. Сопение и фырканье понеслось со всех сторон.
  - Вот чего я думаю, - отхлёбывая горячее варево, начал главарь, - Будя нам по лесу шастать. Надоть себе лодку-ушкуйку приобресть. На ней станем промышлять. Будем по рекам ходить. Наворуем разного добра, станем себя за купцов выдавать.
  - Дело говоришь! Дело! – соглашались подельники.
  - Ну ладно, хватить разъедаться-то! Пора и честь знать! – главарь облизал ложку, убрал её, - Рыська, Тютя, Надымко, Рюша со мной на разведку. Остальные тут ждите, да не спите, а дела делайте. Чтобы к моему возвращению всё готово было. Мы разведуем, посмотрим, приценимся.
  Пятёрка разбойников бесшумно исчезла за деревьями. Варёшка с пустым котлом направился к ручью, скоблить его песком дочиста, а то главарь не любил когда котёл грязный, мог и поколотить, а колотил он больно и без жалости. Почти все в ватаге испробовали его тяжёлых кулаков. Остальные разбойники тоже не смели отдыхать. Они готовили оружие, чтобы оно ни в коем случае не подвело. Вязали верёвки, готовили крюки и захваты. Строг у них командир, но справедлив. Всю добычу делил поровну. Отличившихся награждал провинившихся бил нещадно. Мог и совсем убить. Таки случаи уже бывали. А убивал он изощрённо. Хорошо, если просто повестит или утопит, а то разденет и в муравьиную кучу посадит, обглодают муравьшки до белых косточек. Или на кол посадит, или кожу с живого сдерёт и кинет птицам на съедение.
   На Зелёном носу пятёрка разбойников наблюдала за тремя ладьями, пришвартованными к берегу. Передние части лодок демонстративно красовались в виде вырезанных из дерева бородатых змеев и надменно торчали над песчаной местностью. Бело синие полосатые паруса убраны. На самих ладьях ветер колыхал белые палатки. 
   Это были торговые корабли, но у них охраняли хорошо вооружённые воины-профессионалы. Команда занималась своими делами. Одни были на кораблях, другие, по сходням сошли на землю. На берегу же горели костры, готовилась еда. Неожиданно из леса вышла ещё группа вооружённых людей. Они, видимо, ходили за дичью, чтобы пополнить провиант, дабы лесных даров кугом было в избытке.
  - Да, многовато их будет! – прошептал главарь ватаги, - Тут надо не дуром, а хитрость. Так Рыська! – подмигнул своей подружке.
  - Знамо дело! – хмыкнула носом девка, - Я, вона, насчитала дюжины три.
  Тютя, Надымко и Рюша даже не пытались спорить. Они хорошо знали, что с их командиром лучше в полемику не вступать, все равно будет так, как он решит, иначе поколотит. Решает всё главарь и его подружка Рыска. Все остальные – простые исполнители.
  Разведчики подождали, когда торговая команда с кораблей погрузится и отчалит. Гребцы дружно навалились на вёсла. Ладьи вырулили на середину реки, расправили ветрила – паруса и величественно поплыли по волнам.
  - Надо и нам поспешать!
  Командир вскочил. Пятёрка разбойников скрылась в лесу. 
  Как и говорил главарь, купеческие ладьи, обогнув по реке крюк, на ночь причалили. Корабли ткнулись носом в песчаный берег, команда торговцев разожгла костры. Выставили дозорных. Их здесь с нетерпением поджидала вся разбойничья ватага.
  - Нападать будем на рассвете, когда ночь пройдёт. Солнца ещё не проснётся. Лишь туман по реке пойдёт. В это время страсть, как спать хотса. Вот тут-то мы их и возьмём всех тёпленькими. Жаба! – командир повернулся к разбойнику с оплывшим лицом, всё испорченное бородавками и шишками и потому действительно похожее на жабье, - Ты своё дело знаешь?
  - Знаю, - лениво ответил Жаба, машинально показывая приготовленный лук и  стрелы, - Я вона с Вороном буду. Он тоже стрелок меткий. Правда, Ворон? - Жаба ткнул сидящего рядом, черноволосого, как головешка и смуглого парня.
  - Угу, - Ворон тоже показал лук и стрелы.
  - Вы должны как можно больше перестрелять этих, на лодках. Понятно? – распределял обязанности командир.
  Он понимал, что каждое дело должно быть хорошо спланировано. Каждый участник банды должен знать своё место, и что он будет делать. Неорганизованность – первый враг любого дела.
  - Линь, Кабан, Жила! Вы лезете на первую ладью. Косуха, Верёвка, Тютя – на вторую. Я с Рыськой и Рюшей на третью. Варёшка, Линь и Надымка, вы режете всех на берегу. Всё поняли. Не перепутайте. Голову снесу, чего не так! 
   Ястребиные глаза главаря пробежались по каждому сотоварищу, да так что всем разбойничкам стало жутковато. Только одна Рыска нахально висла на своём командире, а он в ней души не чаял и позволял делать всё, чего девичьей душе заблагорассудится.
  Ночь была на исходе. Она побелела. С реки наползал туман. Костры прогорели, еле дымились. Варёшка, Линь и Надым осторожно выползли на берег. У первого костра сидели, борясь со сном, клевали носом два дозорных. Варёшка и Линь с быстротой молнии перерезали горе часовым горло и потихонечку, не создавая лишнего шума, аккуратно положили трупы на песок. Надымка в одиночку резал у третьего костра, а потом троица встретилась у второго и завершила начатое дело. В это время их товарищи карабкались на ладьи. Началась самая настоящая резня. Кто выскакивал, попадал под меткие стрелы Ворона и Жабы.
   Резня получилась славная. Заспанные люди выбегали и, не понимая, что происходит, натыкались на нож или стрелы. Долгое время этот торговый путь был безопасным. Торговцы не ожидали такого подвоха. И вот на тебе, появилась шайка разбойников и режет всех без разбора. Купцы и уцелевшая охрана, чтобы сохранить свои жизни, сдались, просили пощады. Разбойники, не скрывая ехидно садистских улыбочек, их всех повязали и усадили кучкой на песок.
  Предводитель разбойников остался доволен. Всё получилось так, как он задумал. Видно сами злые духи преисподней помогали лихой ватаге. Все товары вытащили на берег. Связанные пленники дрожали от страха.  Убитые хаотично валялись на берегу.
  - Пусть валяются! – главарь цинично пнул один труп и крикнул, - Падальщики тоже жрать хотят!
  Ладью, которую выбрал в качестве ушкуйного – пиратского корабля сам командир, очистили от убитых, пошвыряв их за борт.
  - Пущай идут рыбам на корм! – снова шутил начальник.
  Он не скрывал свое радости, что так удачно всё свершилось. Самые лучшие товары отобрали и погрузили на ладью, остальные две подпалят.
  - А с этими чего делать? – спросил хозяйственный Варёшка, показывая на связанных и перепуганных в усмерть пленников.
   - Мне не нужны лишние глаза и уши, - заявил главарь.
   - Понял, - быстро догадался Варёшка, вытащил нож и направился к обречённым уцелевшим торговцам.
   - Эй! Варёшка! Мне оставь! Я то же подушегубствовать хочу! – радостно изявил желание Жаба.
   К Варёшке и Жабе присоединились почти вся ватага, и началась кровавая вакханалия. Командир с подружкой укрылись в платке выбранной ладьи, предварительно выставив ватаге несколько фляг южного вина, которым торговали купцы. Довольная команда от такого подарка пустилась в пляс, и началось нечто невообразимое.
   Рыська тут же повисла у командира на шее, жарко его обнимала, целовала и страстно шептала на ухо.
  - Ястреб! Любый мой! Люби меня сладко, сладко!
  Это была настоящая звериная страсть. Там на берегу ватага истязала пленников, которые в своих предсмертных агониях издавали нечеловеческие стоны и крики. И под эти страшные вопли истязаемых людей Ястреб и Рыська безумно любили друг друга, как в первый или последний раз.
  Остальные члены шайки, чтобы как-то снять напряжение, искали утешение в людских мучениях и издевательствах. Несчастные пленники, в силу своей беззащитности, совершенно не могли сопротивляться, тем более ответить насилием на насилие. Они могли только громко кричать от страха и боли, тем самым ещё больше возбуждая звериные инстинкты своих мучителей, доставляя им невероятные удовольствия.
   Тёмное, мрачно потаенное просыпалось и поглощало сознание мучителей. Видать, самые злые духи на неопределённое время покидали Навий мир, вселялись в обыкновенных людей, забирали их волю, управляли их сознанием, заставляли совершать самые гнусные и ужасные поступки. Ни одно живое существо на земле не издевается так изощрённо над себе подобными, как это вытворяет человек.
  Рыська, обнажённая красивая, разгорячённая бурно-страстной любовью, фривольно валялась на дорогих мехах и тканях. Ястреб открыл сундук. Он был полон золотых и серебряных кругляшек. Ястреб зачерпнул горсть, стал рассматривать.
  - Что это? Для чего? – удивлённо спросил у Рыськи.
  - Не знаю, - весело смеялась девушка, - А они красивые.
  - Тогда это всё тебе, - Ястреб стал осыпать подружку с ног до головы монетами.
  Рыска задорно смеялась. Ястреб высыпал на неё все монеты и открыл второй сундук. Он был полон драгоценных украшений. Ястреб доставал и вешал их на упругое и соблазнительное девичье тело.
   Рыска смеялась, изгибалась дикой кошкой, возбуждала неистовое желание. Она была ненасытна. Кровь, вопли, чувство превосходства победителей кружили голову и опьяняли хлеще вина. Она желала снова и снова своего ненаглядного Ястреба. А он брал её опять с невероятным желанием. Казалось, они не насытятся друг другом никогда.
   Наконец-то пришло удовлетворение. Главарь со своей подругой вышли из палатки и с борта ладьи взирали на последствия кровавой вакханалии. На песке красными ляпами загустели кровавые лужи. Всюду валялись куски человеческого мяса, отрезанные головы, руки, ноги, внутренности. А на сосне висела содранная человеческая кожа. Пьяные разбойники орали срамные песни. Жаль, что среди купцов не было женщин, а то бы веселье получилось ещё лучше и забавнее.
  - Ша! Ватага! Повеселились, и будет! – крикнул командир, тоном не терпящим возражения.
  От грозного окрика главаря, разбойники быстро пришли в себя. Встали, подошли к ладье.
  - Грузимся и отчаливаем! Остальное сжечь.
  Всё было выполнено беспрекословно. Ладью оттолкнули от берега и стали выводить на середину реки. Жаба и Ворон подожгли паклю на стрелах и обстреляли две оставшиеся лодки. Пламя дружно занялось.
  - Гори, гори ясно, чтобы не погасло! Ха-ха-ха! – заорали разбойники, - Не догонишь, не поймаешь! Ха-ха-ха! 
  Ладья отправилась за новыми грабежами. Злая молва о страшных разбойниках бежала вперёд их, пугая всю округу.

VII

   Лёгкая победа над купцами и, в особенности над профессиональными воинами-охранниками окрылила разбойников. Они вдруг уверовали, что отныне им любое дело по плечу. Вседозволенность и безнаказанность прочно осела в молодых бесшабашных головах.
   Главарь ватаги Ястреб строил новые грандиозные планы. Тем более что у них теперь было речное судно – ладья, на которой лесные тати в открытую плавали по рекам, превратившись в настоящих ушкуйников – речных пиратов. У них есть не только ладья, но и хорошее, качественное вооружение. Крепкие шеломы, прочные кольчуги, большие щиты, острые мечи и доселе невиданные обоюдоострые мечи.
   Как рыбак рыбака видит издалека, так и среди разбойников, рука руку моет, вор вора кроет. Белый свет молвою полнится. Лихой люд, охочий до лёгкой наживы, как мужи на падаль, искали ватагу и слетались в разбойничью шайку со всей округи. Но не каждого брал Ястреб. Он нутром чуял, годен для него этот человек или по натуре гнилой, при первой же опасности предаст. Его острый, харизматичный глаз безошибочно определял, такого искателя приключений. Кто не желает трудиться, но красивой, вольной жизни страсть как хочет. Всецело будет он с ватагой или у него чисто шкурные, эгоистические интересы.
    Таких, Ястреб без сожаления выдавал своему кашевару Варёшке. Уж тут-то стряпчий во всю реализовал свои садистические наклонности. Отрезанные головы и содранные кожи частенько украшали близрастущие ели и сосны. Да и для остальных новоиспечённых ушкуйников это было каким-то развлечением. особенно над таким несчастным весело потешалась Рыська. А своей ненаглядной Рыське командир ни в чём отказать не мог. Однако особо лихих личностей такое жестокое поведение главаря шайки не останавливало, и ватага увеличилась более чем в два раза. Но основой разбойничьей ватаги была именно та первая дюжина, с которой зародилось разбойное дело, на которую вожак мог полностью положиться. И эта дюжина полностью поддерживала своего командира и готова идти за ним и в огонь и в воду.
  Как-то появилась в ватаге одна тёмная личность. Так пристала при одном весёлом налёте. Брала ватага какую-то маленькую деревеньку. Жил в ней никому не известный, маленький захудалый род. Бедный, можно сказать нищий. Пристали ушкуйники под видом купцов. Высыпала вся деревенька на берег, как на праздник. Только вот праздника-то не получилось, а вышла погибель всему роду-племени. 
  Ух, и повеселились ушкуйники. Оставили после себя кровавое пиршество. Не пожалели ни старого, ни малого. Резали почём зря. Малых деток живьём на колья насаживали. Баб и девок насильничали, а потом глаза выкалывали, да в реке топили. Поняли разбойник, что нет ничего лучшего и захватывающего, чем охота на людей.
  В набеге на безымянную деревню и появился этот мужичонка. Сказал, что он, что не этого, захудалого роду племени. Так просто пристал. Давно ищет разбойную ватагу. Хочет к ней примкнуть. А для верности показал, где деревенские всем миром – вервью хоронили запасы на зиму. И сам этот мужичонка больно зверствовал над теми людьми, которые так недавно его приютили, словно родного, спасли от голодной смерти.
    Вроде бы весёлый мужичок, болтливый, компанейский, разухабистый. Только глазки какие-то шелудивые, бегают туда-сюда, на месте не остановятся. Назвался мужичок Лунём. Но почувствовал в нём Ястреб какую-то гнильцу. Однако решил оставить, а своей особо доверенной дюжине приказал тайно за Лунём следить.
   - Предавши раз, предаст и два, - сказал вожак, - Глаз с новичка не спускать.
   Не обмануло предчувствие командира. Попался Лунь. Стал он приставать к Рыське, да не просто, а нагло, нахраписто, бесцеремонно. Как-то спустилась Рыска к ручью, что бы обмыться в жаркий день, разделась,  а нахальный мужичок ту как тут. Стал лезть, лапать, срамные слова говорить. Но не такая была Рыська. Пнула она наглеца в причинное место, пока он загибался, убежала, да ещё суженому своему нажаловалась.
   Расправа последовала незамедлительно. Схватили Луня, скрутили руки за спиной, поставили перед всей ватагой. Извивался Лунь, ужом вертелся, юлил, оправдывался. Но не многословен был Ястреб.
   - Все на муравьиную поляну! – приказал сурово.
   Ватага двинулась в чащу. За собой потащили провинившегося мужика. Только на муравьиной поляне он осознал весь тот ужас, который его ожидал. На большой лесной проплешине было действительно какое-то природное чудо. На ограниченной территории несколько больших муравейников, выше человеческого роста, огромной кучей громоздились у хвойных стволов. Напоминали собой эти сооружения насекомых фантастические города – пирамиды.
   Во всех этих муравейниках стояли, привязанные к стволам, по два по три обглоданных и отполированных до белого блеска человеческие скелеты.
   - Так будет с каждым, кто попытается взять моё! – как можно громче говорил командир, - Рыська моя жёнка! Кто её обидит тому несдобровать!
   Ястребиные коричневые глаза с золотисто-жёлтыми лучиками страшно сверкали. Лунь упал на колени и умолял, заклинал, клялся всеми богами и духами, чтобы ему сохранили жизнь. Он больше никогда в жизни не тронет Рыську.
   Ястреб не обращал внимания на жалобный скулёж и даже не смотрел в сторону жертвы.
   - В какую кучу вязать-то будем, хозяин! – лениво обратился Жаба.
   - Вон, в эту надо, - ткнул пальцем Верёвка.
   - Не-е-а, вон в ту, - не соглашался Косуха.
   - Чего вы тут мне торжище устроили? – приструнил Ястреб спорящих, - Вон туда вязать, я сказал! - и ткнул в кучу, напротив него, в которой скелет давно обвалится, и его кости лежали вокруг, уже присыпанные рыжей хвоей, - Давай раздевай! – зычно рыкнул вожак.
  Линь и Жила быстро подбежали, сорвали с мужичка одежду, похожую на лохмотья.  Лунь, в чём мать родила, стоял на коленях в полуобморочном состоянии.
  - Тьфу, падлюка, того гляди обсерется! – презрительно сплюнул вожак, - Варёшка! Режь!
  - Нет! Нет! Дай я! – бешено закричала Рыска, - Я сама ему отрежу! Чтобы ему неповадно было!
  Рыська с ножом как разъярённая рысь подскочила к обидчику.
  - Эй! Поставьте его на ноги, а то мне не сподручно ему причиндалы-то отрезать.
  Линь и Жила подхватили Луня и поставили на ноги. Но ноги у него подкашивались, и он валился на землю.
  - Стой, гад! – Линь зло пнул Луня по босым ногам, - Ха! Почти тёзка, бля! Нашкодил, тогда не ори, падла!
  Рыска схватила Луня за мужское достоинство и резким ударом обрубила под самый корень. Мужичонка истошно заверещал и задрыгал ногами, разбрызгивая и пачкая кровью всех стоящих вокруг. Рыська от злости хотела вспороть ему живот.
  - Оставь! Не убивать! Пусть мучается! – остановил её Ястреб.
  Рыска сверкнула недовольными глазами, но беспрекословно подчинилась. Никто в ватаге не смел, ослушаться распоряжения вожака. За неповиновение одно наказание – смерть!
  Разбойники потащили орущего и корчившегося Луня к указанной куче и, не обращая внимания на укусы муравьёв, привязали к дереву, а затем под смех остальных, принялись прыгать и стряхивать с себя разозлённых, кусающихся насекомых.
   - Вот и всё! Теперь и муравьишки будут сыты, - Ястреб наблюдал, как корчился и орал на разворошённой куче Лунь.
    Муравьи лезли всюду, в рот, в глаза, уши, нос. Вскоре покрыли всё тело. Ватага ещё посмотрела и ушла. Казнь состоялась.

VIII

   Ястреб и Рыська вальяжно раскинулись после безумно любовной страсти на мягких подушках в своей ладье. Ястреб обнимал Рыську, смотрел вверх и делился с подружкой своими планами.
   - Хочу идти на Мысь-град. Мысяне изгнали моих родителей. Хочу мстить им.
   - Всё что скажешь, мой Ястреб. Куда ты, туда и я! – Рыська с жаром обнимала своего повелителя.
   На следующий день, на сборище разбойничьей шайки, Ястреб, тоном, не требующим возражения, категорично заявил, что желает идти на мысян. Его сыновий долг обязывает отомстить всему беличьему роду за поруганную честь своих предков.
  Командир любил всё продумывать и просчитывать до мелочей, и это было гарантией того успеха который непременно сопутствовал всем его налётам. Вот и сейчас он принялся излагать свой план, и как всегда, для пущей ясности рисовал на земле своим любимым ножиком с костяной ручкой в виде куницы.
  - Так! Линь, Косуха, Тютя, возьмите трёх из новеньких. Отправляйтесь в разведку. Поплывёте по речке Лахе, затем войдёте в Лахтогу-реку. Вот здесь причалите. Тут раньше кузнец жил. Лодку оставите со сторожевым. Напрямик через лес добежите до городища. Дела свои творите тайно, на глаза никому не попадайтесь. Всё внимательно посмотрите, посчитаете, слабые места поприметите и быстрёхонько назад. Понятно вам?
   - Как не понять! – ответил Линь.
   - Всё сделаем как надо, ты командир не сумлевайся! – заверил Тютя.
   Косуха, как самый серьёзный и вдумчивый, молчал. Он лишь в знак согласия кивал головой. А позвали его так, за косую сажень в плечах. Ястреб внимательно посмотрел на Косуху, подумал и заявил.
   - Ты, Косуха будешь среди разведчиков за главного. Что не так натворите, с тебя в первую очередь спрошу. Твоя голова с плеч первая полетит.
   - Не бойся командир. Не подведу, - заверил Косуха.
   Несколько дней прошло, пока разведчики вернутся с новостями. Ястреб всё подробно у них расспросил, не опускал даже самую незначительную мелочь.
   - Намедни отправляемся в набег, - сообщил Ястреб, - Часть ватаги поплывёт на ладье и выдаст себя за купцов, а другая в это время, проникнет в городище и всех порешит.
  Он ещё раз собрал всю шайку и каждому конкретно пояснил, что тот будет делать. Собрались и отправились, без лишнего шума и гама. Сам главарь доверял только собственному чутью.
  Ладья доплыла до высокого, обрывистого, обогнутого рекой берегового мыса, прозванного Кузнецовой горой. Здесь остановились. Ястреб отобрал штурмовую команду и лично её наставлял и провожал.
  - Косуха за старшего! Ты всё знаешь?
  С этой же группой Ястреб поднялся на высокий берег. Там, на яру виднелись чёрные развалины кузни. Ястреб обошёл её кругом, внимательно осмотрел.
  - Вот где ты жил, кузнец - колдун Ойко. Сколько интересного наслышан я о тебе. Отец мой Шигана рассказывал, как выручал ты его из беды. Только одними добрыми словом поминал отец тебя, кузнец, - тихо разговаривал Ястреб со старыми развалинами, как будто сам в них видел большого косматого и сурового кузнеца.
  Ярость и злость ещё сильнее охватила главаря. Ястребиные глаза сверкали местью.
  - Нет! Ни один проклятый мысянин не уйдёт живым, - до боли сжал он кулаки.
  Ястреб ещё раз наставлял Косуху и его группу.
  - Как только мысяне выйдут все на берег, смотреть на купцов. Вы с обратной стороны перелезете через частокол, перебьёте, кого встретите и захватите городище. Сигналом будет то, что вы подстрелите часового на вышке и закроете ворота, чтобы мысянам отступать было некуда, а уж на берегу я с остальными справлюсь. 
  На том и порешили. Косуха увел свою группу захвата в лес. Ястреб спустился к ладье. Там они оделись купцами. Часть разбойников вооружилась и спряталась, часть изображала слуг. Рыська нарядилась в мальчика, купеческого служку. Все такие разнаряженные и важные причалили к Мысь-граду.
  Мысяне все вывалили на берег посмотреть на такое диво дивное. Впереди деловито выступал князь Мазай, важный толстый с густой, окладистой рыжей бородой, умасленными волосами, в окружении боляр и дрУзей.
  Мнимые торговые гости спустились по сходням, стали раскладывать товары, да громко ими хвастаться. Рыська, с намалёванными щеками и накрашенным красным носом, в пёстром колпаке, рубахе и порточках в цветных заплатках, изображая мальчугана, звонким голосом кричала.
  - Эй народу честной,
    Налетай гурьбой!
    Торжище начинаем,
    Честной народ созываем!
  Рыска прыгала, кривлялась, колесом кувыркалась. Мысяне хохотали, потешались.
    - Эко диво дивное! Чудо-невидаль какая! Купцы приехали, столько интересного привезли. 
    Несколько переодетых разбойников принялись помогать Рыське, задули в сопелки, засвистели в свистелки, задудели в дудки, заиграли на трещотках. Бойко запрыгали, пустились в пляс. Этим самым развлекали и отвлекали народ. Притупляли бдительность княжеской охраны.
   - Вот  пошла настоящая потеха – веселуха!
   Кричали торговые гости, а сами глазами так и зыркали по сторонам, высматривали слабые места. Пуще всех выделывала разные выкрутасы Рыська.
   - Тары-бары, растабары!
     Поглядите на товары!
     Налетай и меняй!
     От других не отставай! – орала и кувыркалась переодетая девка,
   - К нам сюда скорее просим,
     Подходи честной народ,
     Всех вас торжище зовёт!
     Веселиться начинайте,
     Что хотите, выбирайте!
     Тары-бары, растабары!
     Есть хорошие товары!
   Разбойники разыгрывали настоящее представление. Мысяне позабыв по всё на свете, были поглощены рассматриванием диковинных товаров, потешались над скачущей Рыськой, смеялись, схватившись за животы.
  В это время Косуха и его группа воровской братии, перелезла с помощью крюков на верёвках через частокол, и орудовали в городище. Прячась за строения внутри городища, они подстрелили часового на вышке, который весь был поглощён происходящим на берегу и поэтому не видел, как разбойники пробрались с тылу. Поражённый меткой стрелой Ворона, дозорный перевалился через ограду вышки и рухнул наружу за стену городища. Одна баба увидала это и что есть силы заверещала, тыкая в сторону башни пальцем.
  - А-а-а! Уби-и-ли!
  В это же время из ладьи выскочили спрятавшиеся вооружённые разбойники и набросились на мысян. Мысяне ошалели от такого поворота событий и в панике заметались по берегу. Рыска выхватила спрятанный нож и превратилась из весёлого паренька в страшного убийцу. Ястреб скинул с себя плащ-корзно, под которым пряталась кольчуга и меч, начал рубить направо и налево пробираясь к князю Мазаю. Главарь разбойников хотел лично захватить князя, чтобы потом подвергнуть лютой смерти.
  Боляре и дрУзи стояли насмерть, защищая своего князя. Но разбойники, частенько упражнявшиеся в рукопашной битве, оказались проворнее, натренированные княжеских воинов, коты совсем позабыли, как выглядит настоящая битва, давненько в деле не применяли боевого оружия, изнежились и, поэтому, побеждали.
  Внутри городка, что-то пошло не так, не как планировал Ястреб. Оказалось, что не все мысяне вышли на берег. Большая группа мужиков отсиживалась в избах. Выглянув, они увидели чужаков с длинными ножами, выскочила из изб, не ходу похватали рогатины, ножи, топоры, дубины и со всего маху набросилась на группу Косухи. Часть разбойников порешили, но и разбойники нанесли урон мужикам.
  Косуха, Ворон, Линь, Тюня, бросили своих раненых подельников, выскочили за ворота. Мысянские мужики-победители радовались и кричали своим, чтобы они бежали в городище, укрыться за частоколом.
  Толпа мысян с боем прорвалась к воротам, вбежала в город и наглухо закрылась. Те, кому посчастливилось спастись, испуганно озирались по сторонам, смотрели, кого среди них не стало.
  - А где князь-то? Князя-то и нет? – кто-то спохватился из мысян.
  Действительно, князь Мазая остался на берегу. Несколько баб, мужиков и детишек вместе с самим князем - воеводою повязали и затащили на ладью.
  У разбойников тоже были потери, но только из новичков. Костяк банды, так называемая Ястребиная дюжина была в целости и сохранности.
  Варёшка с ножом, а также ещё несколько человек, охочих до крови, бродили по берегу резали раненых.
  - Чего ж они, подлые делают! Зачем раненых добивают? Люди они или звери? – мысяне взирали со стен на творившуюся жестокость, громко возмущались
   Мужики похватали луки и начали стрелять в разбойников. Разбойники спрятались на ладье. Стрелы до ладьи долетали плохо. Из-за расстояния теряли убойную силу, только царапали. Выпущенная кем-то меткая стрела оцарапала Варёшке плечо. Варёшка в ярости полосанул по горлу раненого паренька, просившего о пощаде.
  - Вот вам! – зло и грязно выругался разбойничий кашевар.
  Мысяне кричал со стен.
  - Отдайте нашего князя!
  - Собирайте купу, отдадим! – прокричали в ответ.
  - А сколько надоть-то? – спрашивали мысяне.
  - Чем больше дадите, чем лучше! Потом сторгуемся! - кричали с ладьи.
  Вечерело. День шёл к закату. На берегу валялись убитые. Мысь-город замер от пережитого шока, потихоньку приходил в себя.
  Уцелевший в резне старый болярин Жгон, со своим уже взрослым сыном Бобрёнком негласно взяли командование на себя.
  - Надо князя выручать. Ночью, через тайный подземный лаз, ты Сенуша, с дюжиной молодцов проберёшся к лодье и нападёшь на разбойников.
  - Я тоже пойду, - заявил седой, но ещё с виду крепкий друзь Курмиша. - Я вона сколько ушкуйников-то положил.
  - Да куда тебе, - с иронией высказал Жгон, - Старый ты. Убьют.
  - Нет, я пойду! – настаивал старик.
  - Ну как знаешь! Иди! Убьют, пеняй на себя, - отмахнулся Жгон.
  На ладье Ястреб устроил серьёзные разборки. Почему его план провалился, и не удалось с ходу взять Мысь-град? Ведь поначалу так всё хорошо шло.
  Косуха рассеянно и виновато оправдывался. Ястреб на него рычал, злобно сверкал своими хищными очами, пугал страшными карами, но трогать не решался, потому что берёг свою Ястребинную дюжину как надёжу и опору. Не на новичков же надеяться? Тех не жалко. Если бы это сделал новичок, то давно бы был отдан на расправу Варёшке, и освежованный труп несчастного болтался на каком-нибудь сучке и пугал пташек.
  - Ладно. На первый раз прощу! Но смотри у меня – пригрозил командир.
  Он приказал разжечь на берегу костры, выставить из «молодых» дозор.
  - Пленных не трогать! Мазая тем более! Успеете натешитесь! – рявкнул главарь, повернулся к Рыське, грубо скомандовал, - Пошли спать!
  Рыска поняла, её суженый сегодня не в духе. Сегодня ночи любви не будет, да и вообще лучше хозяина не злить, поколотит.
  - А-а-а! Напали! Карау-у-л! – ножиданно раздался вопль с берега.
  Разбойники как один повыпрыгивали с ладьи. На берегу шло сражение. Группа мысян напала на охрану ушкуйников. Однако, по-тихому сделать это у них не получилось, и началась новая резня, освещаемая звёздным небом, луной и кострами. Половина выставленных Ястребом постовых, мысянские лазутчики перебили, но в дело вступила бывалая и опытная дюжина. Мысян потеснили. Варёшка саданул своим острым кухонным топором по чьему черепу и расколол его пополам. Старый воин Курмиша рухнул на песок. Мысяне бросились обратно в лес. Жаба вскинул лук и метко подстрелил в ногу одного удирающего паренька. Худенький отрок взвизгнул и упал. Жаба подошёл, схватил раненного, как подбитую на охоте дичь и утащил на ладью.
  - Немедленно отплываем на остров, - как всегда безопеляционно заявил Ястреб, - Раненые мне не нужны! Добить!
  - Командир, - рискнул возразить Жаба, - Этого надо взять с собой, - он показал на раненного паренька, - Пусть расскажет, где ещё можно выбраться из города. Не через стену же они лезли?
  - Вот сам у него и выпытывай! Дознаватель, мать твою! –  выругался Ястреб.
  - Лады! Всё выпытаю. Он у меня всё-о-о расскажет, - Жаба схватил несчастного за грудки и уставился в его полные страха и боли голубые глаза.
  Разбойники с ножами пробежали по берегу, добивали, не разбирая где свои, где чужие раненых, забрались обратно на ладью и отчалили на остров Синь-камень. Встали с обратной стороны острова, чтобы не было видно корабля, но мысяне знали, что ушкуйники на священном острове и только молились своим богам.
  - Покарайте боги святотатцев! Не допусти поругание и погибель!
  Они так перепугались, что больше носа из городища не показывали.
  Наутро Жаба принялся за раненого паренька, тем более простреленная нога у него распухла и болела, начался жар, и он уже был в полубессознательном состоянии, плохо соображал и почти не реагировал на свет и звук.
  - А-а! Ничего у тебя не выйдет, - съязвил Варёшка, - Сдохнет он скоро и ничего не скажет. Вона стрела –то торчит, а из раны кровь ещё сочится.
  - Ты-то откель знаешь? – недоверчиво спросил Жаба.
  - Отдай мне его. Я его подлечу. Стрелу выну. Всё выпытаю. Тебе расскажу, а потом его, это того, сживодёрничаю, - вкрадчиво, заманчиво уговаривал Варёшка, при этом смотрел на Жабу маслено гипнотическими змеиными глазами.
   Жабе стало не по себе.
   - Ну, ты и кровопивец. Это ж надо так? Выходить раненого, а потом прирезать? – он брезгливо сморщился, - Ладно, забирай, но всё выведай и мне скажи, - и по быстрей ушёл прочь от кашевара-живодёра.
  Радостный Варёшка уволок парня. Осторожно, ножом выковырил стрелу. Прочистил рану, проложил мхом, перевязал. Напоил специальным успокаивающим отваром. Парнишка действительно пошел на поправку, жар спал, жизненные силы вернулись.
  Наивный отрок вроде бы поверил Варёшкиному бескорыстию и доброте. О, если б он знал, какие хищнические забавы роились в тёмной голове этого «спасителя».  Варёшка лечил жертву с любовью и заботой, как хищный зверь играл со своей жертвой. Острожное и ласково разговаривал с пареньком, как коварная потаённая змея вползал в душу и выпытывал, гипнотизировал масленым взглядом, полностью опутывал и подчинял его сознание. Невинная жертва, околдованная заботой и лаской, не подозревая подвоха, всё выкладывала без всяких обиняков. 
  - Как звать-то тебя мил человек? – елейным голоском спрашивал Варёшка.
  - Котяйка, дяденька, - ответил паренёк.
  - Тятька с маткой есть? – допытывался Варёшка.
  - Не-е, нету. Померли, - честно отвечал наивный отрок.
  - Значит ты сиротинушка, - притворно жалостливо посочувствовал Варёшка, качая головой – А живёшь-то с кем?
     - Старик Курмиша меня к себе жить взял. Он был княжьим друзем. Такой здоровый, - ничего не подозревая выкладывал Котяй, - Он с нами вызвался князя вызволять. Ему говорили, мол стар уже, убьют, а он не в какую, пойду и всё тут. Не знаю я, успел он убежать или нет? – голубые глаза паренька налились слезами.
     - Да ты не плачь, - ласково успокаивал Варёшка и гладил паренька по соломенным лохматым волосам, - Я его зарубил. Своим топором зарубил, которым мясо разделываю. Как махнул, так пол головы, как и не бывало. Он сразу помер. Даже не мучился.
   Котяй заплакал.
    - Ты не плачь, - гладил Варёшка свою жертву, - Судьба она такая, чему быть, тому не миновать. А как же вы из городища-то выбрались? Ворота-то ведь запертыми были?
    Варёшка разговаривал ласково, ласково, всё гладил парнишку по голове, а у самого уже в мыслях роились видения, как он режет мололую плоть, вырывает горячие внутренности, сдирает упругую молодую кожу.
    - Так как вы из городища-то выбрались? – Варёшка словно змей гипнотизировал ласковыми речами свою жертву
    - Через потайной лаз. Он из княжьей избы в овраг ведёт, -всхлипывая рассказывал расстроенный отрок, сам не подозревал, что выболтал очень важную тайну.
    - Ты, это, Котяй отдыхай. На, поешь, - кашевар протянул плошку с едой, а у меня дела. - Стряпать надо. Вона теперяча ватага-то какая большая. Так что забот полон рот. Да раненых полечить тоже надо, - соврал Вашёшка, раненых он сам с превеликим удовольствием добивал.
   «Хороший дяденька, добрый» - подумал паренёк, принимаясь за еду.
    Врёшка нашёл Жабу.
    - Что Жаба? Знаю я всё! Лаз есть в город, потаённый. Он из княжеской избы тянется прямо в овраг. Там спрятан, прямо под корявыми корневищами сосны. Доски дерном присыпанные отворачиваешь и в лаз прямо попадёшь. Поди, доложи главарю. А парнишка мой. Ты обещал.
    - Да забирай! Душегуб! – крикнул Жаба и побежал к Ястребу.
    Полученная новость обрадовала главаря.
    - Ну что ж. Осталось теперь, чтобы этот  подстреленный горе воин нам показал лаз. А впрочем, и без него найдём. Он хорошо про то место разболтал, - Ястреб повеселел, - Ступай-ка ты с кем-нибудь, спроси у этих мысей, будут они купу за князя платить? А то уже несколько дён прошло, а  от них и ни слуху и ни духу.
    Варёшка снова обвивал хитрой лестью и притворной лаской своего пленника.
    - Кто ж у вас теперь вместо князя-то?
    - Болярин Жгон с сыном Сенушей. Его всё племя как князя Мазая слушает, - отвечал наивный паренёк.
    Варёшка всё доложил главарю
    - Вот оно как! Князя нет, и его место уже занято! Значит, Жгон не хочет купу собирает, сам княжить желает, а потом сыну своему княжение передать умыслил. Хитёр, однако. Он думает за частоколом отсидеться. Но ничего у него не выйдет, - рассуждал Ястреб, - Мазаяко ко мне. – крикнул он.
   Приволокли перепуганного Мазая.
   - Отпустите меня! За меня вам дадут купу не малую! – трясся от страха князь.
   - Просчитался ты князь. Никому ты боле не нужён. Даже своему племени не нужён. Вместо тебя теперь Жгон с сыночком своим Сенушкой, - ехидничал Ястреб.
   - Не правда! Не правда! Я князь! Я! – истерично закричал Мазай.
   - Да трусоват ты князь. Как мене батюшка с матушкой рассказывали.
   - Кто ты? – заверещал Мазай.
   - Я тот, кто пришёл мстить, - спокойно ответил Ястреб, - Я сын Шигана и Лапушки.
   - Нет! Нет! Я не виноват! – истерил Мазай, - Я не виноват! – Он рухнул перед Ястребом на колени, ползал в ногах, обметая рыжей бородой, его красные кожаные сапоги и умолял, - Это племя так решило на сходе! И ещё так велела эта ведьма Вольпина! Её бери! Она до сих пор жива! В лесу у оврага живёт, старая ведьма! Это всё она! Она!
   - Жаба! Ворон! Варёшка! – кликнул свох подельников главарь, Рраздеть князя и привязать к Син-камню, как когда-то он привязал к нему мою мать.
   - Нет! Нет! – верещал Мазай.
   Приказание главаря было выполнено незамедлительно. Привязанный Мазай сначала бился, сопротивлялся, но от этого верёвки лишь больнее врезались в кожу. Затем силы иссякли, и голое толстое тело обмякло и повисло.
    - А с остальными пленниками что делать? – уже в полном нетерпении спрашивали остальные разбойники, желая предаться насилию, разврату и самым гнусным удовольствиям.
   - Делайте, что хотите! – отмахнулся главарь.
   - А-а! У-у! – радостно завопили ушкуйники.
   - Успеете ещё! – гавкнул на них Ястреб, ватага притихла, - Рыська, Линь, Кабан, Жила, Варёшка, со мной. Надо одну ведьму навестить. Варёшка заберёшь своего пленника. Он нам покажет, как эту старую ведьму найти.
    - Так он ещё храмлет, - возразил Варёшка.
    Уж как ему хотелось остаться и подушегубсвовать.
     - Вот ты ему ходить, и поможешь, - Ястреб взглянул своими хищными глазами, Варёшка и сник.
     Что масленые гипнотизирующие глаза простого, рядового ушкуйника супротив такой грозно разрушительной силы, просто пустяк какой-то. Варёшка, как все убийца-маньяки был трусоват, очень боялся своего командира.
      - А вы, ту без меня ничего пока не вытворяйте! Вот мы вернёмся, тогда и закатим гулянку! Поняли?
      - Поняли, - сникли ватажники.
      Как им хотелось веселья.
      - Жаба! Ответ несёшь! – приказал Ястреб.
      - Всё будет как надо! Ты не сумлевайся, предводитель, - заверил командира Жаба
      Никто из грабителей не смел называть своего командира по имени, только одна Рыська, да и то шёпотом, в период любовных утех.  Новенькие в ватаге даже не знали имени своего главаря, а некоторые считали, что у него и вовсе имени нет.
      - Безымянный у нас главарь какой-то? – тайно шептались «молодые» ушкуйники.
     Ястребиная дюжина  разбойников – ветеранов поглядывала на новеньких и только странненько ухмылялась. Они знали, что новенькие, это своеобразное жертвенное мясо, которое, если потребуется, главарь не задумываясь, принесёт на алтарь шального дела.
      Ястребиная дюжина была оком и ухом своего предводителя. Они зорко следили за новенькими, за их настроениями, и если назревала какая-нибудь смута, бунтарство пресекалось на корню. Зачинщиков - бунтарей без промедления подвергали суровому всеобщему наказанию, чтобы остальным неповадно было. А наказание было одно – лютая смерть, жестокая, изощрённо мучительная.
      Ястреб сознательно поддерживал жёсткого-кровавый образ разбойника без имени и роду-племени. Он сознательно освобождал себя от всяких обязанностей, обычаев, традиций. Богов он упоминал, но особо не почитал.
      В том, что главаря не называли по имени, был даже какой-то, магический, скрытый смысл. Потому что, зная настоящее имя человека, можно было наслать порчу, околдовать или, вовсе жизнь отнять.
     Хоть Ястреб никого и ничего не боялся, но имя своё разрешал называть только любимой Рыске, да и то в момент любовных утех и иногда, в качестве особого расположения очень близким ему людям.

IX

   Ястреб с частью верной только ему ястребиной дюжины лез по крутому, обрывистому, тёмному оврагу.
   - Варёшка! – тихо окликнул глава, - Спроси своего мальчонку, где эта ведьма живёт?
   - Тама, - махнул наверх Варёшка.
   - Ну, тады, вперёд! полезли! – в полголоса скомандовал Ястреб.
   Разбойники проворными ящерицами покарабкались наверх.
   - Ай-ай-ай! – запищал Котяйка, схватился за больную ногу и заприседал.
   - А-а, что б тебя, леший прибрал, нескладень колченогий! – выругался Варёшка, - Лезь, давай!
    - Не могу дяденька! – плакал парнишка, - Ножка болит.
    - Варёшка! - тихий голос командира показался кашевару громом, - Взвали его на кошёлки и полезай.
    У Варёшки даже в мыслях не было возразить, взвалил он стонущего Котяя на спину и, пыхтя, покарабкался вперёд.
    - Вона она землянка-то! – хмыкая сопливым носом и размазывая слёзы по чумазым щекам, Котяй ткнул пальцем в едва приметный земляной бугорок.
   Разбойники подошли к полуразвалившейся землянке.
   - Тама она, - испуганно прошептал паренёк, прячась Варёшкину спину.
   - Стойте здесь! Я один пойду! – приказал главарь и решительно направился вовнутрь землянки.
  Глаза не успели привыкнуть к темноте, как в углу на лежанке зашевелилась какая-то куча лохмотьев, и оттуда зазвучал скрипучий старческий голос, перерываясь отрывистым больным кашлем.
  - Ждала я тебя! Заходи, гостюшко! Знала, рано или поздно придёшь. Тебя всё ястребом в своих вещих снах видела. Это я твоих родителей погубила. Ха-ха-ха! – старуха занялась долгим хриплым кашлем, - Ну что убивай меня теперь. Чего ждать-то? Я свою смерть заранее предвидела. Хотела тебя погубить, да сил не хватило. Уж больно кто-то очень могущественный за тобой стоит. Его я не знаю. Он не из наших богов. Ты его пока не ведаешь, а Он уже твоей душой владеет. Будешь ты сопротивляться, убегать, а Он всё равно тебя поймает, заберёт и не отпустит боле никогда. Но самое-то интересное, ты сам к Нему придёшь и Его восхвалять станешь, Ему молиться будешь. Он всё твою жизнь перевернёт, - Старуха замолкла, через некоторое время прокашлялась, отдышалась, заговорила снова, - Людей уйму поубиваешь, но Он тебе всё простит, но перед этим и ты пострадаешь. Страдания выпадут тяжёлые. Ой,  намучаешься! Даже жизнь тебе твоя будет не мила. Но всё выдюжишь. Ибо Он тебе поможет. Через эти страдания к Нему придёшь,  – старуха встала, подошла к Ястребу в плотную, стала пальцем тыкать ему в  грудь, - Вот ты сейчас людей ненавидишь, лютой смертью их пытаешь… А, Он заставит тебя людей-то полюбить.… И многие к тебе будут ходить, не просто так, а за советом и утешением.… И никому ты не посмеешь отказать… Он так повелит… Потому что заповедь у Него есть: «Полюби ближнего своего, как самого себя». Кхе-кхе-кхе…, - опять закашляла старуха, брызгая слюной во все стороны, - А у тебя все ближние, твои враги. А Он ещё говорит, чтобы врагов своих любили. Этого вот я сама понять не могу. Но в видениях это мне привиделось. Кхы-кхы-кхы…, - задыхалась Вольпа.
  - Ерунду несёшь, старуха! Совсем из ума выжила! Видения тебе всякие видятся! Про любовь какую-то выдумала! Не буду я тебя убивать! Полоумная ты! Не вещим твой сон оказался! Обманулась, карга старая! Так сдохнешь! Ещё руки о тебя марать! Падаль!
  Ястреб презрительно плюнул под ноги и вышел.
  - Запомни! Всё по воле Его, всё! – доносился вопль Вольпины, который перебил удушающий кашель.
  - Совсем старая волчица выжила из ума! – громко поделился своими впечатлением о разговоре с волховицей главарь, при этом презрительно и брезгливо скривил губы,  - Пошли тайный ход искать, - махнул рукой своим подельникам.
  - Он там! Тайный лаз-то! – Котяй стоял на одной ноге, опираясь на Варёшку.
  - Ну, так и показывай, давай! – рыкнул на мальчонку Ястреб и бешено сверкнул глазами.
  Паренёк, напугался и от страха присел.
  - Давай уж, запрыгивай! – Варёшка подставил свою спину.
  Разведка благополучно вернулась на остров. Ястреб собрал всю ватагу.
  - Мысь-гад будем брать, но не дуром полезем, а хитростью. Кабан, Жила, Линь, Варёшка со своим мальчонкой и ещё с вами этот и вот этот…, - Ястреб просто тыкал пальцем в некоторых новичков, - Засядете у потайного лаза в овраге. Тютя, Надымко, Верёвка, Косуха, вы подбежите к частоколу и будете швырять за этот тын отрубленные головы пленников. Хватит тут их держать. Всех велю порешить.
  Разбойники уже дано мечтали подушегубствовать над захваченными в плен мысянами и уже готовы были радостно завопить, но главарь быстро оборвал их радость.
 - Я ещё не всё сказал, - суровым взглядом своих жёлто кровавых глаз пробежался Ястреб по лицам ушкуйников. Их лица посерели от страха, - Слушаем все суда! – рявкнул вождь, - Потом орать будете, если я, конечно, разрешу! - Слова главаря жутко ухали в разбойничьих головах, - Мысян надо перепугать до смерти, сбить с толку. Они испугаются, подумают, что мы сейчас полезем на их ограду. Глупые белки…, а мы по-другому действовать будем, - Ястреб зло усмехнулся в чёрный ус – Мыси свои баб и детишек надумают по тайному ходу спрятать в овраге. А там их уже будут ждать Кабан, Линь, Варёшка, Жила и иже с ними. Как только бабы да детишки ис норы повылазят, быстро вяжите их и тащите к воротам и требуйте, чтобы мыси открыли ворота, а не-то всех ваших баб и детушек перережем. Будут упрямиться, по одной башке будем рубить и за стену им в качестве гостинчика кидать. Сдадутся как миленькие! Я так думаю…, - закончил предводитель.
   Разбойники одобрительно закивали головами, расхваливая план своего мудрого вожака.
  -  Да, вот ещё что! Жаба и Ворон, вы мои самые меткие стрелки, берёте своих лучников, и отстреливаете мысян, которые будут высовыватья из-за стен.
  - Это мы всегда за раз, - согласился Ворон.
  - Стрелять, так стрелять, - по-деловому поддержал дружка Жаба.
  - Вот что! Совсем позабыл! Сейчас всех полонённых баб и девок тащите на берег. Пусть мысяне со своих стен смотрят, что вы будете творить с их родичами, - повелел Ястреб, а потом зло крикнул, - Пусть смотрят и боятся! Ни одного мыся в живых не оставлю! Всех под корень! Туды их растуды!
   Глаза вожака бешено, и зло вылезли из орбит и сверкали страшной демонической силой. Казалось, сам бог смерти Киямат в образе вожака разбойников появился из преисподней. 
  - А-а-а! У-у-у! Ы-ы-и-и! – заверещала от радости ватага.
  К Ястребу подошла Рыска. Девушка завертела бёдрами, нежно  погладила сурового друга по шёлковым кудрям, начала ластится.
  - Ну чего тебе? - заледеневшее сердце главаря стало потихоньку оттаивать.
  - Подари мне мальчонку, которого Варёшка таскает. Он ведь всё равно его прирежет, - кошкой тёрлась Рыська.
  - Зачем он тебе? – удивлённо спросил Ястреб.
  - Так, служкой моим будет! – как бы с некоторым безразличием ответила подружка, - Я его на ту блестящую цепь посажу и за собой таскать стану.
  - А может, ещё кое для чего? – недоверчиво и подозрительно сузил глаза Ястреб.
  - Ты что? – вскрикнула Рыська, - Как только ты мог про это подумать? Чтобы я! ...  Да против тебя! ,.. Да он ещё маленький! …
  Возмущению Рыське не было предела. Она с яростью разозлённой кошки была готова наброситься на своего полюбовника, за то, что он усомнился в её верности. Рыска как дикая рысь выпустила когти и хотела вцепиться в красивое лицо милого дружка.
  Такое поведение подружки развеселило Ястреба, и он решил ещё больше позлить Рыску.
  - Тоже мне маленький! Мы то, когда с тобой любиться первый раз начали ещё моложе были. Так какой он маленький. Для того в самый раз! – подтрунивал Ястреб.
 - Да ты! … Да я! … – Рыска стучала маленькими кулачками в грудь суженого, а потом разревелась и убежала на ладью.
 Главарь повеселел, дурные мысли улетучились.
 - Варёшка! – крикнул он кашевара.
 Прибежал Варёшка.
 - Чё? – вытянул тощую шею и ждал распоряжения от начальника.
 - Приведи на ладью своего пленного мальчонку! – приказал Ястреб, развернулся и сам пошёл на ладью успокаивать разъярённую подружку.
  - Дык у него совсем нога разболелася. Он не ходит, - Варёшка почувствовал, что его забаву хотят отобрать и заюлил, выдумывая всякие причины, толькл бы Котяя оставить себе.
  - На себе притащишь! – крикнул, не оборачиваясь через плечо Ястреб.
  На ладье Ястреб обнимал и успокаивал свою ненаглядную Рыску, которая вся клокотала от ярости. Она была глубоко обижена словами своего любимого. Как только он посмел усомнился в её верности? Ястреб уже больше не знал, ну как ещё ей объяснить, что он вовсе не это имел в виду, а всего лишь пошутил.
  В это время в палатку всунулась голова Варёшки.
  - Чего тебе?  Недовольно кивнул Ястреб.
  - Так я…. Это… Вот…, - и Врёшка втолкнул во внутрь Котяя.
  Парнишка вбежал, нормально не хромал. Встал и испуганно оглядывался по сторонам.
  - А! Привёл, значит! Ты же говорил, что он плохо ходит? – хитро посмотрел на кашевара главарь, - Говорил, мол, нога у него простреляна… А?
  - Ну… Я…. Это…, - попытался оправдаться Варёшка.
  - Да ладно уж, - махнул рукой Ястреб, - А за твоего пленника я тебе вот чего дам…
   Командир достал из сундучка серебряную гривну в виде двух переплетённых змеек с глазками из зелёной яшмы и повесил Варёшке на шею.
    Варёшка, конечно, обрадовался подарку, но Катяя ему всё-таки было жалко больше. Но ничего, он на других отыграется. А может быть, скоро надоест Котяйко начальнику и его подружке, тогда уж он себя потешит вволю. А сейчас кашевар побежал на берег, участвовать в общей кровавой забаве. Оттуда уже доносились душераздирающие вопли истязаемых пленников.
    Рыска от радости запрыгала. Она добилась, чего хотела. Обняла поскорей своего ненаглядного и ублажала его жарко и страстно, не стесняясь рядом стоящего паренька. Ведь он для неё был просто вещью, игрушкой, забавой.
    Ястреб ещё раньше приказал все найденные у городища лодки перегнать к острову, чтобы мысяне не смогли внезапно выбраться и напасть.
    Рано утром, до восхода солнца, юркие колданки отчалили в сторону глубокого оврага устраивать засаду. Остальные прямым ходом направились к кукую. Впереди плыла лодка. Вместо мачты на ней торчал крест, на макушке которого торчала, насажена голова князя Мазая, а вместо паруса растянута его содранная кожа.
  - Эй! В городище! Забирайте вашего князя – орали с лодки.
  Мысяне все как один поднялись на стену и в ужасе смотрели на эту лодку. Они уже и так были перепуганы тем кровавым зрелищем, которое устроили для них разбойники. С приходом ушкуйников ужас и страх уже захватили город.  Горожане понимали, что разбойники не оставят в живых никого, однако в глубине души теплилась надежда на лучшее. Каждый верил, что именно ему помогут боги и сохранят жизнь. И вот новый ужас. Разве может нормальный человек, забыв, что он человек, так жестоко расправляться с себе подобными, ради забавы да ещё получать от этого наслаждение. 
   Гробовая тишина стояло вокруг. Ястреб жестом приказал Жабе и Ворону обстрелять городские стены. Несколько мысян свалились убитыми и раненными. Осаждённые спрятались за частоколом. Тогда Ястреб отдаёт другой приказ. Группа ушкуйников с окровавленными мешками подбежали к частоколу и перекидывают в поселение изрубленные части их соплеменников. Как и думал Ястреб, это деморализовало мысян. Они бросились через потайной лаз спасать женщин и детей, а там несчастных уже поджидали Кабан, Линь, Варёшка, Жила. Разбойники выждали, когда все вылезут, соберутся. Тут же на них напали и связали.   
    - Сдавайтесь мысяне! – кричал Ястреб, - А не то вы все у меня будете висеть как ваш князь, - при этом указывал на крест с останками Мазая.
    - Нет, не дождёшься! - кричал Жгон.
    - Мы будем драться! - кричал Сенушка.
    - Тогда пеняйте на себя! – ответил Ястреб и приказал привести новых пленников.
    Мысяне были ошарашены и подавлены, когда увидели своих повязанных жён и детей. Они надеялись, что спасли самое дорогое, что у них есть, но оказалось всё наоборот. Они сами послали своих сородичей на заклание, Видно боги отвернулись от них.
    - Ну, что сдаётесь, мыси? – опять выкрикнул Ястреб.
    - Нет! – упрямился Жгон.
    - Нет, так нет! – уже более спокойно ответил главарь, - Варёшка! – крикнул он своего главного живодёра, - Бери этого, режь!
    Варёшка вытащил из группы пленников маленького мальчонку.
    - Не надо! Нет! Не надо, дяденька! – верещал мальчик.
    Мать мальчика попыталась было броситься на помощь, но её грубо отпихнули назад. Очумевшая женщина не унималась. Жаба наотмашь ударил её кулаком в лицо. Мать, с разбитым в кровь лицом, упала и потеряла сознание.
    Как заправский мясник, Варёшка отрезал мальчонке голову, продемонстрировал её всем и перебросил за тын.
     - Ну, что? Сдаётесь мысяне? – опять спросил Ястреб
     - Нет! – заорал Сенуша.
     Он схватил лук и выстрелил со стены, попал и убил одного разбойника из новичков. Ястреб отнёсся к такой выходке спокойно.
      - «Этих не жалко», - подумал главарь, - Мысяне! Чегой-то вы слушаете Жгонку да Сенушку? Они же не князья и не роду княжьего. Открывайте ворота, впускайте нас. Выбирайте меня князем. Платите мне урок и живите, - хитростью уговаривал мысян Ястреб.
      Мысяне притихли. Долго шушукались.
      - Чегой-то они? – спросил Кабан.
      - Может ещё голову бросить? – вкрадчиво спросил Варёшка.
      Глаза маняка сверкали нездоровым огоньком.
      - Успеешь, бросишь, - остановил его вожак – Они уже здаются.
      И действительно, не успел главарь вымолвить, ворота заскрипели и потихоньку открылись. По середине стояли связанные отец и сын - Жгон и Сенуша.
       - Вперёд! – заорал Ястреб, и разбойники ворвались в городище.
       - Ага! Ага! – верещала на краю обрывистого оврага Вольпина, - Конец мысям! Конец!
       Ведьма воздела руки к нему, в ярости трясла костлявыми кулаками. Давно ей не было так радостно. Аж, сердце зашлось от великого счастья. Но вдруг сердце её не выдержало такой чёрной злобы и перестало биться. Вольпа упала и кубарем скатилась на дно глубокого оврага. Так оно и осталось там лежать, пока черви и другие личинки не пожрали его, а кости со временем от непогоды не рассыпались в труху.
       На высоком крыльце княжеской избы сидел победитель Ястреб, Рядом с ним его ненаглядная Рыська. Она держала в руках золотую цепочку, тянущуюся от красивого драгоценного ошейника в разноцветных каменьях, застёгнутого на шее Котяйки. Отрок, разодетый в дорогие парчовые и шёлковые наряды, с размалёванным лицом, сидел собачонкой  в ногах своих новых хозяев. Паренёк бестолково, непонимающе хлопал ресницами, глупо улыбался голубыми глазами и безмерно радовался – не убили, жив остался.
       Верная ястребиная дюжина гордо стояла по правую и левую руки своего повелителя. Они тоже были рады своей победе и своему вновь обретённому положению, в качестве близко доверенных лиц своего воеводы. Остальные разбойники охраняли уцелевших и перепуганных масян.
        - Ну что народ! Объявляете вы меня своим князем? – выкрикнул Ястреб.
       Его хищные глаза буравили всех стоящих вокруг.
        - Да! Да-а-а! – заорали ушкуйники.
        - Не слышу от мысян! – опять выкрикнул Ястреб, и перевел взгляд на них.
        - Да-а… Да…, – глухо промычали мысяне. 
        - Ну, то-то! – самодовольно заявил Ястреб, - Слушай меня сюда! Скоро осень, а там зима! Здесь лагерем на зимову встанем! Избы есть, частокол есть. Эти, - главарь махнул в строну полонённых, - В прислужках ходить будут. Разбирай разбойный люд, кто кому приглянулся. Они теперь ваши холопы на веки вечные.
        Разбойники закричали, запрыгали от радости. Кинулись делить живую добычу. Особенно радовался Варёшка. Теперь-то он натешится власть.  Мысяне поняли, что зиму они не переживут.

X

   Довольный и радостный ходил Ястреб. Он добился своего. Но, как же было не гордиться содеянным. Никому не известный мальчонка, невесть какого роду-племени, сумел сколотить крепкую ватагу таких же, как он мальчишек – отроков, единомышленников – искателей приключений  до лёгкой жизни. И эта отроческая ватага умудрилась в страхе держать всю округу.
   Зачем трудиться, если можно отобрать чего тебе хочется у другого, более слабого. До сих пор перед глазами Ястреба стояла яркая картина ястребиной охоты, когда более сильная птица отбирала у более слабой продукт её труда – охоты. Так и человек, та же хищная птица, сможет отбирать у другого человека, то, что другой создал своими руками. Всегда выигрывает более проворный. Он может отнять при помощи силы, или получить это при помощи хитрости и сноровки. Тогда возникает вопрос: «Зачем трудиться?». Можно хорошо паразитировать на других. Сама Мать-Природа это подсказывает. Вон в лесу, сколько паразитов живёт, всякого калибру, от мала до велика.
     Любознательный от природы Ястребок подолгу наблюдал за жизнью леса. Лес стал для мальчика великим учителем. Рос отрок и вбирал в себя правила жизни Залеской стороны. Сизмальства на охоте, на рыбалке, за бортями. Сначала с отцом, потом с другими охотниками и рыбаками из росомашьего племени.
    Юркий и хваткий сын рыбака при помощи кулаков, изворотливого ума и неимоверной природной догадливости превратил, последовавших за ним дружков в разбойников. Кого заставил сделать такой выбор в жизни хитростью, а кого и силой. Все эти мальчишки были обязаны беспрекословно подчиняться несгибаемой железной воле своего вожака, не раздумывая выполнять его любые желания. Они уже тогда напоминали хорошо структуированную хищную стайку волчат. И опять Мать-Природа древнего леса подсказывала, как и что делать. Ястреб замечал эти подсказки и активно внедрял в жизнь.
    Мальчишки взрослели, росли и аппетиты. А потом уже было не остановиться. Лес большой и густой. Скрывал поначалу все шалости, а потом и самые тяжёлые преступления. Да и чем жизнь человечья тогда отличалась от жизни звериной? Был человек похож на зверя и жил как зверь, по звериным законам и обычаям.
   С этой ватагой Ястреб отвоевал в этой глухой таёжине себе место под солнцем. Верная ватага провозгласила его князем. Отныне он полноправный хозяин всей близлежащей округи. Он как хищный зверь, в жестоких схватках, дрался за неё не на жизнь, а насмерть. Теперь это его территория, и ни одного чужака без него на то позволения он сюда не пустит. Как в волчьей стае, он вожак – альфа самец, и у него есть подруга - альфа самка – Рыська. Как зверь контролировал свою территорию, так и ватага Ястреба захватила себе территорию, на которой они отныне полные хозяева.
    Подсознательно такое положение приносило Ястребу невероятное удовольствие. Но он был очень умным и осторожным. Напрямую свою силу не показывал. Все тёмные дела делал чужими руками. Поэтому среди людей слыл как бы справедливым человеком, хотя по натуре был очень жестоким и злопамятным.
   Полученные обиды помнил долго, как истинный хищник, и при удобном случае наносил ответный удар. Делал это хитро, извращённо. Повадками змея – искусителя Ястреб ловко втирался в доверие, и когда человек забывал и или думал, что прощён, тут-то обидчик и получал смертельный ядовитый укус.
   Иногда злость била в Ястребе через край, но железное самообладание не давало ей выползти наружу, и только в глазах нехорошие искорки сверкали и выдавали бушующую звериную страсть.
   Ястреб долго вынашивал месть беличьему роду, и вот его месть осуществилась. Больше нет мысьего роду-племени. Отомстил он за своих родителей. Но даже на этом его мятежная душа не могла остановиться. Приказал Ястреб уничтожить всех мысянских идолов – богов. Нет богов – нет памяти, нет памяти – нет народа.
   Перво-наперво сожгли весь остров Синь-камня, вместе со всем капищем, что стояло посередь Вид-озера. Запылал весь маленький островок. Рвущиеся ввысь языки пламени ярко отражались в воде небольшого речного заливчика. Птицы и звери, как могли, спасались от пожарища. Мыши, ящерицы, жабы, змеи бросались в воду и уплывали туда, где не было этого всепожирающего ада, а кто не успевал, жарились и лопались на огне. От жаркого пламени треснул священный камень и раскололся на несколько частей. Это была месть Ястреба за мать, распятую на проклятом камне.
    Ещё долго остров пугал окружающую живность обугленными остовами деревьев, пока природа не взяла своё и не покрыла пожарище свежей зеленью, более молодой и пышной. Старые деревья сгорели. Их пепел удобрил почву. Высвободившееся место под солнцем позволило молодой поросли быстро взойти и расцвести. На ветвях новой поросли поселились разные пташки – букашки. Каким-то образом перебрались зверьки. Хозяин леса Хиис оживил остров, и жизнь на нём забилась с новой неимоверной силой. Воистину, всё творится по воле богов и всё к лучшему. Со временем следы пожара совсем исчезли, как будто его и не бывало.
   Глядя на это Ястреб сделал вывод – всё в этом мире возрождается. Если что-то умирает, то на его месте всё равно затем появляется новое, более молодое, приспособленное. Следовательно, в этой жизни ничего не надо жалеть. Не жалей того, чего потеряешь, со временем придёт новое, а будет оно лучше или хуже, то сама жизнь подскажет.
   Не пощадил Ястреб капище в священной роще. Повелел и там свергнуть идолов. Приказал сковырнуть их с высокого обрыва в воду. Пусть река уносит подальше мысьих покровителей. Зачем они теперь нужны, когда нет больше такого племени.
    Но даже этого главарю разбойников показалось мало. Он не только повелел уничтожить капище, но ещё и осквернить священную рощу самыми непотребными действиями. Тут-то вылилось всё тёмное и страшное, что сидело в разбойничьих головах. Это чёрное подсознание они выпустили наружу, да ещё и хвастались друг перед другом, кто придумает осквернение изощрённее и гаже.
    Сам же новоизбранный князь веселился и поощрял противоправные действия своих ушкуйников, выдавая поругание за молодецкую удаль. Уцелевшим мысянам приказал смотреть на это безрассудство. Под страхом смерти запретил проливать слёзы по уничтоженным богам. 
   Веселился князь, пировал. Пировали ушкуйники, а мысяне тряслись от страха. Уже не было ни одной бабы или девицы, над которой они не поизмывались.
  - Я отныне ваш хозяин и бог! – издевательски кричал новоявленный князь, - Хочу, казню! Хочу милую!
   Разбойники веселились, а простые люди приходили в ужас. Тайно от всех, иногда даже сами пугаясь собственных мыслей, задавали вопросы: «Где это видано, чтобы простой смертный возомнил себя ровней с самими богами? Почему не разверзлась земля, не поглотив отступника? Почему на небе не загремел гром и Великий Юмо не поразил молнией этих хулителей высших сил? А может быть действительно эти разбойники посланы самими злыми духами, чтобы творить зло на земле? Может быть сам Кугу Юмо послал своего младшего брата, злого бога Каремета в качестве наказания, да испытания? Плохо стали люди славить богов, хвалу им мало поют, мало подношений делают. Совсем забыли почитать своих предков – щуров-пращуров, вот за это и было ниспослана такая кровавая кара, и никому её не избежать. Всем придётся за то ответить и малому и старому, и праведнику и грешнику. Такова судьба!»
  Сам же Ястреб, а вместе с ним и все разбойники, похоже, не верили ни в богов и духов, ни  добрых, ни  злых. Вера в богов накладывала на человека какие-то обязательства, моральные принципы, почитание традиций и обычаев. Когда человек отворачивается от веры, он освобождает себя от всех обязательств перед теми, кто его сотворил, вырастил, научил. Он уподобляется зверю, безжалостному и жестокому. Человек становится беспринципным. А без принципов легче жить на этом свете. Особенно когда у человека отсутствует такое понятие как совесть, вера в справедливость и добро.

XI

   Наступила Зима, наиболее волшебная и удивительная пора года. В мире главенствовало царство Тишины, Снегов и Мороза. Бог Кощей заковал всю воду и землю в ледяные цепи, а Зимушка-Зима заботливо укрыла замёрзшую землю, реки и озёра белым пушистым одеялом. Всю слякотную Осень ждала природа такой мягкой и роскошной шубы. Прилетела на белых птицах Зима, разбросала белый пух, прикрыла серое и неприглядное, навела порядок.
   Выпавший снег придал всему резко выраженную противоположность. Пейзаж вокруг контрастно поменялся. Коряга или простой пень, неожиданно принялись живописно торчать из-под снега, в нахлобученных больших снежных шапках. Они красиво выступали на фоне окружающей белизны, и от этого простой пенёк или затейливая коряжка казались живыми существами.  Деревья хвастались друг перед другом своими пушистыми платками, которые им соткала и любовно накинула, словно на плечи в подарок, чудесница Зима. Ёлки – лесные великанши, поскрипывая от Мороза, кутались в большие белые покрывала. В этих нарядах они выглядели просто очаровательно.   
     Ветки многих деревьев напоминали неуклюжие руки и корчеватые ноги. Они, чуткой, непреступной стражей охраняли тишину зимнего леса, а тех, кто пытался вторгнуться в дремучее царство и нарушить покой зимнего оцепенения, хватали за лицо, за одежду преграждая путь в чащу, тем более в само дремучее сердце залеской таёжины. А те, кто сумел преодолеть препятствия, попадал на лужайку, красивую, блестящую, покрытую, белоснежной скатертью. Кажется, что на ней улыбаются звёздочки сизо-желтоватыми искорками.
   Ночью зимний воздух в лесу чист и прозрачен. Всё вокруг покрыто инеем. В тёмно-фиолетовом небе ярко мерцают звёзды. Выпавший снег облепил деревья. Могучие ветки, нагруженные белыми шапками, напоминали зимнюю сказку. Ночь тиха. Не слышно ни звука. Вокруг лишь застывшие стволы деревьев, морозный туман, да еле уловимый шорох, исходящий от мерцающих звёзд. Мир затаился, замер в ожидании рассвета. Облака постепенно светлеют. Первый луч солнца высвечивает верхушки заснеженных деревьев, а затем, скользя по веткам и стволам, разливается по всей таёжине. В ясный и морозный день всё в лесу выглядит особенно отчётливо.
     С синего неба на лужайку бойко выпрыгнули солнечные лучики и залии её серебряным сиянием. Весёлые лучики разбудили снежинок. Маленькие пушистые снежинки взялись за руки и начали танцевать.
     Деревья заволновались. Они, такие огромные, корнями намертво вросшие в землю, танцевать не умели, зашумели от негодования. Им попытался вторить ветер. Он завыл, задул, закачал ветки деревьев, лохматые, присыпанные снегом еловые лапы. С этих лап заскользил снег и грохотом падал вниз. Лес заплакал и зарыдал, будто голодный зверь. Становилось жутковато. Однако ветер скоро стих, и опять воцарилась мёртвая тишина. Любой звук многократно усиливался и разносился далеко по округе. Действительно, в лесу сейчас особенно тихо. Кажется, что жизнь покинула эти места, деревья и кустарники как бы сжались в объёме.
     Снежное кружево или туманная дымка сглаживали природную пестроту, смягчали элементы загадочности, а неожиданно поднятый порывам ветра серебристо-белый вихрь только дополняет эту красоту. Яркое солнце, белый снег и бескрайние просторы лазурного неба создают чувство ликующей радости, и приятное волнение переполняют душу.
     Прилетели снегири и синицы, засуетились, перепархивая с ветки на ветку и встряхивать с них снег. Лес начал наполняться звуками, такими неповторимыми, будто сама хозяин леса Хиис что-то шепчет.
    Весёлая белочка сидела на среднем ярусе высокой ёлки среди мохнатого лапника и шелушила еловые шишки, обильно кроша коричневые чешуйки на снег. Напробовавшись аппетитных еловых семечек, белочка перепрыгнула на рядом вытянувшуюся сосну, уселась на ветку, припорошённую снегом. Белка покрасовалась красивой серо-голубоватой с серебристым отливом шубкой. Её пушистый хвостик изящно изогнулся знаком вопроса. Зверька привлекли крупные сосновые шишки. Она решила проверить, насколько вкусные семечки, там, внутри. Белочка сначала обнюхал все шишки, затем схватил передними лапками самую большую, оторвала, зажала цепкими коготками и начала чистить острыми зубками, с удовольствием поглощая маслянистые семечки. Носик ходил вверх вниз, глазки-бусинки зорко следили по сторонам. Мало ли вокруг всяких хищников. Куница, и соболь, да тот же ястреб, все готовы съесть маленькую белочку. Вот и приходится держать ушки востро.
      Вдруг просвистела стрела. Белка выронила шишку из лапок и шмякнулась к подножью сосны. Стрела поразила зверька в один глаз и выскочила в другой.
      - Ого! Ты снова метко стрельнул белку! – радостно крикнула Рыська, поднимая за хвост убитую добычу и выдёргивая стрелу с маленьким наконечником,
      Такие маленькие наконечники кузнецы выковывали специально для охоты на пушного зверька. Били метко в глаз, чтобы не попортить ценную шкурку.
      - Ну, так! – вышел из укрытия самодовольный Ястреб.
      - За одно это утро, ты уже подстрелил полдюжины белок! – радовалась Рыська, засовывая белку за пояс, который с обеих сторон был утыкан трупиками зверьков.
     - Я хочу, чтобы у моей любимой Рыськи была самая красивая беличья шубка.
      Ястреб обнял свою ненаглядную, целуя её в раскрасневшуюся щёчку.
   - Как я люблю тебя, - Рыска прыгала как девчонка.
   - Ради тебя моя лапуля, я готов переубивать всех белок на свете! – и ястреб сурово потряс луком.
   - Ха-ха! Одних ты уже почти переубивал, - лукаво сощурила глаза подружка.
   - А, этих-то? – Ястреб небрежно махнул рукой, - Туда им и дорога! Ха-ха-ха! – цинично рассмеялся.
  Охотники встали на снегоступы, чтобы не проваливаться в глубокие сугробы и двинулись дальше, высматривая добычу.
   Мороз крепчал, начал свирепствовать, принялся щипать за нос, хватать за руки, хотел преодолеть охотников и выгнать из леса. Но напрасны были его старания. Ястреб и Рыска, разгорячённые охотой и жаркой любовной страстью друг к лругу не замечали холода. Они были молоды, удачливы, веселы. Ни кто и ни что их не могло их напугать. Им ничего не было страшно!
   Эти двое не верили ни в духов, ни в богов, ни в судьбу. У них вообще не было никакой веры. Хотя если подумать - сама отказ от всякой веры и была их верой. Может быть, из таких в дальнейшем  появлялись те самые ни во что не верящие люди, именуемые себя нигилистами – отрицающие все социально – нравственные явления, веками вырабатываемые всем человеческим существованием. Получался такой запутанный клубок противоречий. Веры не было, но вера и была, только вера в пустоту в ничего. Потому что человеку невозможно жить без веры. Вот он себе всякую разную веру и придумывает.
    Но всё-таки, пока Ястреб и Рыська верили в любовь и в красоту. Тем более лес был такой красивый. Все деревья, кусты стояли припорошенные снегом. Заходишь в это царство волшебной красоты, а перед глазами встают такие удивительные картины, написанные величайшим художником времени – Зимой.
   Молодые люди всё это видели. Их сердца переполнялись радостью и нежностью друг к другу, и совершенно не укладывалось в сознании, что это были самые страшные и безжалостные разбойники во всей округе. Тем более красота и смерть соседствовали рядом. В этой красоте эти двое любящих, так сильно друг друга, другим несли смерть. Они охотились, правда, пока только на зверей. Однако в их сознании охота на зверей и на людей не имела чётко очерченных границ. Что зверь что человек, какая в этом разница! Весь мир сейчас был у и ног этой пары.
 
XII

    Разбойничья ватага осела в Мысь-граде. Награбленное добро и припасы давали возможность спокойно пережить суровое время. Иногда, ради веселья и озорства делали набеги на близлежащие поселения. Кроваво там озорничали. Приносили добычу, приводили новых пленников. Устраивали пиры, да веселье, на которых молодой князь наделял всех своих верных подельничков определённой долей добычи. А сами разбойнички видели в этом определение своей судьбы – удачи. Как к тебе князь отнесется, такова твоя  доля-судьбинушка и случится. 
   - Переживём зиму, пойдём на моховлян. Мы теперь сила! Целый город взяли. А где один град, там и второй! – хвастливо делился своими планами перед разбойничками Ястреб, -  Они, моховляне-то, с мысями дружбу водили. У тамошнего князя жена мысянка.
  Лукавил главарь. Сам на половину был из мысьего роду-племени. Злоба кипела в нём, за то, что его отца Шигана и мать Лапушку именно мыси обидели, чуть лютой смертью не погубили. От этого пришлось родителям бежать. Спасибо приютили чужие люди. Навязчивая идея отмщения терзала ум князя, извести всех мысей под корень и всех тех, кто водили с ними дружбу.
   - Ой, да гойда, княже! – орали разбойники, - Гойда! Гойда! Веди нас княже, куда твоя душенька пожелает, а мы все как один за тобой, хоть в полымя, хоть в воду кинемся.
   От такой поддержки князь радовался и почивал своих дружков-разбойничков досыта, поил да допьяна. Велел князь поить гостей так, чтобы они на ногах не стояли. Если кто-то противился этому, князь кричал:
    - Он не пьёт, не ест, он не хочет нас одолжать!
    Подельнички орали:
    - Не пьёт, нас не уважает!
    - Пить должон полным горлом!
    - А он прихлёбывает, как пташка-невеличка.
    - Вот мы, едим и пьём с охотой, показываем, как любим своего князя!
    А где пьянство, там и хулиганство. Плохо приходилось пленникам. Они тайно молились своим богам, чтобы те помогли избежать лютой смерти, а послали смертушку лёгкую.
   Как всегда, славился своей жестокостью кашевар Варёшка. Очень уж он был странным. Считался отменным кашеваром, мог так еду приготовить, что пальчики оближешь. Слыл Варёшка замечательным лекарем, любую рану или хворь брался лечить и больные или раненые в большинстве своём шли на поправку. Однако всех пугала неудержимая тяга Варёшки к крови и издевательствам. В этом он слыл непревзойдённым душегубом. Он любил разделывать на части ещё живую жертву, вытягивал из неё внутренности, а потом долго как бы изучая, рассматривать их.  Но с другой стороны, такой жуткий интерес к внутреннему строению и помогал Варёшке знать, как устроен живой организм, где какой орган расположен, как выглядит здоровый, а как больной, как лучше его лечить. Варёшка знал, как обработать или зашить рану, как стрелу вынуть. Он, словно колдун-лекарь, знал различные травы, и от каких хворей они помогают. Все эти противоречия уживались в одном человеке, с виду тщедушном и добреньком, но внутри его сидел настоящий монстр, безжалостный и неумолимый убийца. Слёзы жертвы наоборот вызывали у Врёшки ещё большее желание злодействовать. Его даже трясло от перевозбуждения и экстаза. За это боялись Варёшку, даже самые отъявленные разбойники, кроме Ястреба, потому что сам Врёшка страх как боялся своего главаря, трепетал перед ним осиновым листом. Видно подсознательно понимал душегуб, дух Ястреба, сильнее безжалостнее и жоще. Поэтому готов был Варёшка выполнять любой приказ своего командира, а если надо и жизнь отдать.
  Одно единственное терзало Варёшку. Как ему хотелось получить назад Котяйку. Руки так и чесались, разделать этого мальчонку всего по частям, как какого-нибудь кабанчика. Но князь не давал, потому что его ненаглядная Рыська сделала из Котяя себе забавную игрушку. Она наряжала его в красивые одежды и таскала на золотой цепи с ошейником, как ручную собачонку.
  А всё началось с того, что надумал Ястреб со своей верной дюжиной самых преданных дружков-разбойников посетить Кинешград, где собирался Великий Совет-Кинеш, живущих в округе различных народов. Сюда же, ко времени заседания Великого Кинеша, приезжали купцы и вели торг. Ох, насмотрелись тогда ушкуйники, какая бывает она красивая жизнь на белом свете. Узнали разбойнички, что такое злато-серебро, да каменья самоцветные.
   Оказывается, жёлтенькие и беленькие кругляшки в сундучках у главаря, да ещё разные красивые побрякушки и есть самое ценное. Побрякушки называли купцы драгоценностями, а кругляшки - тэнге или дихрамы. На них можно всё что угодно выменять. Купцы давали за них много всякого товару, а ещё оружия крепкого и острого. Ястреб не скупился, выменивал злато-серебро, рухлядь мягкую на мечи, ножи, топоры и другие, полезные в разбойном промысле вещи, а ещё хмельные напитки и красивые одежды. Попробовали впервые мнимые купцы-разбойнички напитки хмельные, называемые вином. Побывали на знатном пиру. Но самое главное, никто не догадывался, ни купцы, ни жители Кинешграда, кто они такие на самом деле, и кто под видом простых торговцев  пожаловал в город. 
   Один купец со своими слугами особо поразил Ястреба и его верную дюжину. Были эти торговые люди совершенно не похожие на лесной народ. Удивляли ушкуйников необычными круглыми лицами, маленькими носами, жидкими длинными усами и бородами и, особенно, узенькие, как щёлочки глазками. Разговаривали, словно мяукали. Вспомнил тогда Ястреб один рассказ матушка про такого же мальчику, только чернявенького. А эти были белокожие, ухоженные, чистые, приятно пахнущие. В одеждах красивых, богатых. Поняли ушкуйники, вот как надо жить.
  А Рыське приглянулась маленькая лохматенькая собачонка. Шавка так поразило впечатлительную девушку, что она решила выпросить её у купца, но тот ни в какую не отдавал. Лишь подарил ошейник, украшенный каменьями-самоцветами, да золотую цепочку к нему. Вот и придумала тогда Рыська паренька-простачка превратить в свою собачку. Где ж ей такую маленькую и лохматенькую взять, как у того купца, с лицом будто луна и узкими глазками-щелочками, хитрющими прехитрющими. Пусть собачкой Котяйка побудет, пока хозяйка не наиграется или новоделанная собачонка её не надоест.
  Котяйко ползал у ног Рыски, исполнял её любую прихоть, лишь бы она не отдавала его этому страшному Варёшке. По сути Котяйко превратился в личного княжеского скомороха.
  Рыська приказывала:
  - Пляши!
  Котяйко плясал.
  - Пой! – велела Рыська.
  Котяйко пел.
   - А ну покажи собаку! – дёргала Рыська за поводок.
   Котяйко вставал на четвереньки, гавкал, высовывал язык и отрывисто дышал, вилял задом, валялся, подбегал к кому-нибудь, задирал ногу как собака, готовая пометить место. Рыска смеялась. Гоготали все вокруг. Но никто не смел Котяйку даже пальцем тронуть.
   Как-то попытался один из ушкуйников обидеть Котяйкй, налетела Рыська на него коршуном, так отлупила палкой, что тот после этого обходил стороной парнишку – скомороха. А Рыска потешалась.
  - Это мой холоп! Чего хочу то с ним и сотворю! Никто не смеет моего холопа забижать, кроме меня! Понятно?!
  - Ай, Рыска, молодец! Не давай себя в обиду ни кому! – потакал во всех прихотях своей ненаглядной Ястреб, - А кто обидит мою девку, будет иметь дело со мной! Она моя! Пусть все видят и знают!
  Ястреб при всех обнимал и  целовал свою подружку.
  - Не я твоя, а ты мой…, - шептала Рыска своему ненаглядному нежно в ушко и тоже не скрываясь ни от кого, жадно впивалась своими алыми сочными губками в суровые губы ненаглядного главаря.
  Каждую ночь, а иногда и днём любили друг друга Ястреб и Рыська, при этом рядом всегда неотлучно сидел, словно верная собачонка, Котяй.
  Рыску даже это забавляло. Её еще больше приводило в возбуждение, когда сильный Ястреб брал её с разных ракурсов, а она такая гуттаперчевая, стройная и красивая изгибалась вся от получаемого наслаждения.
  Молоденький парнишка видел это по многу раз, но с каждой такой любовной сценой он с неугасаемой жадностью смотрел и смотрел, на эту дикую любовь с широко раскрыв глаза, возбуждался, не мог сдерживаться и начинал активно теребить у себя в паху. По началу Котяйко смущался своего возбуждения, пробовал прятаться, но неистовая Рыска заставляла паренька рукоблудствовать прямо при них. Мальчишка заливался краской стыда. Рыска хохотала. Ястреба это тоже забавляло. Главарь лишь восхищался выдумками своей ненасытной подружки. А она придумывала всё новые и новые развлечения, потешалась и как кошка с мышкой играла со своим Котяйкой.
   Котяйко маструбировал. От этого Рыска ещё больше возбуждалась, неистово, громко смеялась и заставляла своего пленника делать это снова и снова. Мальчишка сначала краснел, а потом привык и даже с нетерпением ждал когда Ястреб и Рыська начнут очередной любовный процесс.
  - Тебе нравится? – издевательски спрашивала Рыська.
  - Да-а-а…, - хрипел отрок, обрызгивая своим семенем дорогие одежды.
  - Ха-ха-ха! Ястреб! Ему нравится! Ха-ха-ха! – смеялась девка и соблазнительно изгибала своё нагое прекрасное тело.
  - Смотри Рыська, доиграешься! Убью обоих! – тоже, как бы в шутку со смешком говорил главарь.
  - Глупый мой…, - шептала нежно Рыска и жарко целовала своего богатыря, - Никто мне не нужен, только ты. Разве может с тобой справиться какой-то мальчишка.
  Рыська с новой любовной жаждой набрасывалась на своего ненаглядного, и у них повторялось всё с начала. Котяйку выгоняла прочь, потому в данный момент её благоверный не хотел больше видеть этого мальчишку. Рыская чутьём понимала, когда не следует перебарщивать и злить Ястреба. Она кидала холопу золотую цепочку. Котяйка хватал её на лету и выходил сидеть на крыльцо. Вот и сейчас он с грустью смотрел на маленькую желтогрудую синичку с чёрной полоской по серединке и синей шапочкой на голове. Птичка прилетела и села на рядом растущую сосёнку. Пташка беззаботно прыгала, среди зелёных иголок, чуть припорошёнными снегом, иногда чирикала. Склонив голову на бок, смотрела на сидящего парня в ярких одеждах то одним глазком, то другим. Прыгала попискивала, как бы насмехаясь над несчастным пареньком:
  - Ну чего ты тут сидишь? Весь такой разнаряженный! Лучше крошек дай!
  - Не у меня ни чего, - печально вздыхал Котяй.
  Синичка не унималась, продолжала пищать:
   - Полетели со мной! Там хорошо! Там свобода!
   Паренёк лишь жалобно смотрел.
   - Хорошо, наверное, тебе птичка-невеличка? Ты птичка вольная, не то, что я. Куда захотела, туда и полетела. О-хо-хо…, - вдыхал маленький холоп, и на глаза наворачивались слёзы.
    - Не можешь? – синица вертела маленькой головкой с белыми щёчками, - Ну тогда прощай!
   Юркая пташка на прощание пискнула, подпрыгнула, расправила свои маленькие крылышки и рывками быстро полетела к лесу.
   Котяйка смахнул слезу со щеки. Его хозяйка не любит, когда он плачет. За это она его больно бьёт. Он ведь её любимая игрушка, должен всегда быть весёлым и смешить Рыську, а то, если он вдруг надоест своей госпоже, случится страшное. Она уже пригрозила разок.
   - Смотри у меня! Ещё разозлишь, отдам Варёшке! Больше повторять не буду!
   Варёшки Котяйка боялся больше всего на свете. Его фальшивые ласково-добренькие глаза внушали неподдельный животный страх. Если бы Варёшка сразу его убил, так нет, он такое напридумывает, что лучше и не представлять.
    - Лучше быть с Рыской и новым князем, - рассуждал паренёк, - При них спокойно и сытно, да и дерётся хозяйка не часто, уж только когда под горячую руку попадется, и бьёт она не больно, и от других разбойников защищает.
    Так что, как считал Котяка, - ему неслыханно повезло. Отрок теперь частенько издалека смотрел на птичек, подолгу рассматривал, удивлялся их красивым пёрышкам и звонкому голосу, но особенно завидовал умению летать.
   - Вот бы сейчас иметь крылья и улететь куда-нибудь, куда глаза глядят, - мечтал парнишка и печально вздыхал.


XIII

  Племя моховлян основало и возвело хорошо укреплённое высоким сосновым частоколом городище на правом высоком, обрывистом берегу широкой реки Лохтоги в паре полутора десятков вёрст от Мысьего городка. Новопостроенное поселение моховляне назвали Гордей-градом, в честь своего легендарного родоначальника Гордея. Происходил Гордей  от словенина  Велибора, дальнего потомка князя Крива.
  Собирались в те суровые времена все маленькие роды в одно большое племя, а родственные племена объединялись в союз племён под общим название, рода Кивова, которые когда-то жили по краю всего словенского мира и отсюда прозвались все кривичами. 
  Поэтому, согласно обычаям, все моховлянские князья носили имя Гордеев. Правда, у нынешнего князя имя было Первуша. Но своих старших детей князь Первуша нарёк традиционно, сына – Гордеем, дочь – Гордеей.
  Сговорились как-то, между собой соседи, князья моховлян и мысян. Оженили моховлянина Первушу на невесте - мысянке Выксухе. По неписанным законам, с момента замужества полностью переходила жена в мужнин род. Была мысянкой, стала моховлянкой. 
   Отныне Выксуха – полноправная моховлянка, всеми уважаемая женщина, особенно, после того как родила сына-наследника. Тем самым она обеспечила преемственность княжеской династии и власти. Выксуха княжна и мать будущего князя всего рода, значит, роду жить и процветать. Боги милостивы.
    Видимо, ещё от тех незапамятных времён пошло правило, чтобы жёны брали фамилию мужа, тем самым уходила и подчинялась  роду мужа. Ведь понятие рода у лесного народа стояло на первом месте. Все жители Залеской стороны жили родом. Это для них было основой всего. Быт и повседневная жизнь была буквально подчинена понятию род. Даже бога, отвечавшего за род, звали Родом.
  Свою дочь Гордеюшку, решил князь Первуша выдать замуж за князя соседнего рода в  град Тетерев к тетёрам. Род этот был славный, не чужой, родственный, из того же союза племён легендарного Крива. Таким образом, укреплялись родственные связи. Считалось, что родственник к родственнику всегда придёт на помощь.
  В Гордей-граде жизнь шла потихоньку, размеренно согласно обычаям и традициям. Князь Первуша и княгиня Выксуха, как главы рода, зорко и придирчиво следили, как велись повседневные работы. Всё ли сделано? Ничего ли не пропустили? Засеяны ли  поля житом под яр, взошла ли озимь, посеяли ли лён, овёс и  ячмень? Все ли на огородах посадили репу, лук, капусту, горох? Каков ныне скот? Пасутся ли козы, с овцами, со свиньями, да коровы с  лошадьми? Бегают ли по дворам куры с гусями да утками,  летают ли голуби над княжеской голубятней? Сколько рыбы наловили, дичи настреляли, да мёду насобирали? Хозяйство большое, за всем нужен глаз да глаз.
   А от того на сколько хорошо ведёт хозяйство князь и княгиня зависит будущее. Рачительные ли они, домовитые ли? Помогает ли добрые духи, в доме Домовой, а во дворе Дворовой? Как ведёт себя в овине  Овинник? Не озорничает ли дух бани Банник? За всем-то требуется уследить. Духов ублажить, чтобы не навредили, народу пособляли.
   Князь Первуша cо своей дружиной в основном занимался военным делом. Последнее время неспокойно стало в лесной таёжине. Объявились невесть откуда лихие люди, пошаливать принялись. Опасности могли нагрянуть отовсюду. Вот поэтому, перво-наперво уделял князь большое внимание военному воспитанию отроков. Сын Гордей вырос, стал первым помощником отцу. Уже прошёл ратную подготовку и мог жениться.
  Мальчиков рано учили держаться на коне, а уже после первого десятка лет жизни, посвящали в члены рода. Отводили отроков в лес в специальную избушку, давали нож и оставляли одних на выживание. Отроки сами должны добывать себе пропитание. Кто выживет, значит – силён. Так богу Роду угодно. Затем проводили с мальчиками священный ритуал, переводящий отрока из детского положения во взрослое - мужское. Теперь могли новопосвящённые жениться. Теперь они мужи, главы семей. Молодые люди поднимались на новую ступеньку, становились полноправными членами рода. Вручали им оружие. Они являлись не просто моховлянами, а воинами, принимали участие в решении важных дел на вече, имели право голоса.
  Девочек воспитывали по-другому. Здесь уже командовала княгиня. Следила она, чтобы с малолетства девочка обучалась домашним делам. Как хозяйство вести, семью блюсти, детей рожать – растить, обихаживать, мужа ублажать да потакать. Когда девочка пряла из шерстяной или льняной кудели свой первый клубок, то его торжественно сжигали, посвящая самой богине Макоши. Пепел размешивали с водой и давали девочке выпить. А как только шла первая женская кровь, девочку выдавали замуж. Продолжать род – это особая обязанность. 
   Князь и княжна гордо восседали во главе семейного стола, обедали. Далее сидел княжич Гордей, младшие дети. Затем остальная челядь и в конце стола, на краю - холопы.
    Перед главой дома стояла   большая миска с тюрей – квас с покрошенным в него луком и хлебом, каша, заправленная растительным маслицем, ржаные лепёшки, овощи, гороховый кисель. Сегодня подали рыбу. На хозяйской половине еда была погуще, да посытнее.  У слуг миска с варевом по жиже, да попроще.
  Князь первым воздал хвалу Домовому и богам, взял ложку, подчерпнул варево, попробовал, одобрил и начал хлебать. За князем по старшинству потянулись к еде остальные. Иерархия за столом соблюдалась беспрекословно.
  - А чернявый где? – грозно спросила Выксуха, обведя цепким взглядом край стола, где сидели слуги.
  Только успела вымолвить, как дверь отворилась, и вошёл странный мужичок, небольшого роста, кривоногий со смуглым плоским лицом и узенькими глазками. Он виновато поклонился.
   - Опоздал я хозяйка. Вада мала, мала таскал.
   - Всё-то у тебя шиворот навыворот, - пробурчала княжна, - В следующий раз совсем без обеда останешься. Будешь голодным ходить. Садись быстрей и ешь.
   Мужичок юркнул на своё место с краешку, схватил ложку и начал торопливо есть, боязливо озираясь по сторонам своими глазками-щелками.
   Это был выросший мальчик Бача – Чернявка. Много лет прошло с тех пор, когда по приказу князя Мазая были изгнаны из Мысь-городка дедушка Тихомир с детишками - мальчишками Елманкой и Чернявкой и девчонкой Еласькой. Долго они шли вниз берегом реки, пока не пришли к моховлянам. Тогдашний князь Гордей разрешил Тихомиру с детишками построить рядом с городищем избушку-землянку. Жили вновь пришедшие тихо, не высовываясь, побирались тем, что подадут добрые моховляне. Сами трудились, не ленились, всему роду помогали.
    Выксуха, приметив Чернявку, сразу повелела забрать к себе во служение.
    - Это мой холоп. Его мне матушка подарила.
    Княжна поведала историю бедного мальчика, о том, как он попал в Мысь-град. Так стал Чернявка опять холопом. Но с другой стороны ему жилось более сытно, не чем названным деду и брату с сестрой. Чернявка часто просил еду у хозяйки и относил Тихомиру и Елманке с Еласькой. Выксуха ворчала, но еду давала, не отказывала.
   - Вот, корми тут разных бездельников. На! – совала Чернявке ржаных лепёшек, - Отработаешь потом.
   И Чернявка, не смотря на то, что был маленьким и по росту и по возрасту делал любую работу, которую прикажут. В детском сознании сложилось представление, что должен кормить свою новую семью, а если будет плохо работать, еды не дадут, и дедушка  и братик с сестрёнкой умрут от голода.
   Так и жили изгнанники, пока дедушка Тихомир не помер. Похоронили его по моховлянскому обычаю, справили небольшую тризну. Затем Елманка и Еласька поклонились этому миру, завязали в узелок небольшой скарб и пошли куда глаза глядят. Не захотели брат с сестрой больше оставаться у моховлян. С ними и Бача было порывался, но Выксуха властно прикрикнула.
   - Куда? Ты мой холоп! Я тебя никуда не отпущу!
   Налились слезами узенькие глазки мальчишки, но перечить хозяйке не посмел. Видно на роду ему так написано, холопом жить и холопом помереть. А вредная Выксуха даже не разрешила попрощаться с братом и сестрой.
  После обеда пошли князь и княгиня почивать.
  - Говорят, страшные разбойника объявились? - спросила жена мужа, разбирая широкуб лежанку для послеобеденного сна, - Мысь-град сожги? На нас войной удут?
   - Стены Гордей-града крепкие, да и воины мои хорошие, храбрые. Так что не позволю я всяким там разбойникам разбойничать, - зевал князь,
    - Говорят, братца-то мово, Мазая лютой смертью убили, - Выксуха, по старинному обычаю стягивала с мужа сапоги.
    - Да надо посольство к моховлянам снарядить, да всю разузнать, - сквозь зевоту ответил Первуша.
    - Уж будь ласков, разузнай. Он ведь князь и тебе свояк. И мысяне мне не чужие, а то мне страшно, - у Выксухи навернулись слёзы на глазах.
    - Ложись и не бойся. Спать давай.
    Муж разделся, оставшись в одном исподнем, сидел на краю.
     - Ой, спаси нас боги от всякой нечести, -  княжна успокоилась, сладко зевнула, прикрывая рот рукой.
     Князь и княгиня улеглись на лежанку, застеленную периной, укрывшись одеялом из мягких шкурок, обнялись и крепко уснули.
     Весь Гордей-град погрузился в полуденный сон. Спала челядь, спали холопы. Даже дозорные, опершись на копья, делали вид, что службу бдят исправно, а на самом деле умудрялись дремать стоя.
      Солнце висело в зените. Было жарко. Пташки и букашки перестали чирикать и летать, замерли в истоме. Им от такого марева тоже захотелось спрятаться и подремать. Одни мухи лениво жужжали на солнцепёке.
      Бачагурт – Чернявка вышел за частокол, смотрел с высокого берега на реку, на еле плещущуюся воду. Кругом лес, без края и без конца. Ну, куда тут уйдёшь? Не убежишь.

 
XIV

   Весной, как только лёд на Лохтоге-реке с грохотом уплыл вниз по течению, новоизбранный князь ушкуйников приказал готовиться к его давно вынашиваемой мечте - взятию поселения племени моховлян Гордей-града.
   Понимал Ястреб – нелегко взять моховлян. Они будут посильнее мысей. Собрал главарь всю свою верную дюжину, чтобы изложить свои соображения и послушать, может кто-нибудь что-то подскажет дельное. Ум хорошо, а когда их несколько – это лучше.
  - Тут треба действовать не силой, а умом, хитростью, - размышлял предводитель, - Надо устроить разведку.
  - Надо, - серьёзно поддакнул Косуха.
  - Вот то-то и оно, - разъяснял Ястреб, - Как в прошлый раз, когда Мысь-град брали. Да! – главарь повернулся к Косухе и ткнул в него пальцем, -  Тогда ведь в разведку ты, Косуха, ходил?
  - Ну, ходил! – буркнул Косуха, - Со мной ещё были Линь, Тюня, да новенькие. Фрюню ещё мысяне порешили. Жалко, бедовый был, отважный. Говорил я ему, мол, неча на рожон лезти. А он...
  - Да, ладно тебе со своим Фрюней. Сам дурень виноват, что не уберёгся! – оборвал Косуху главарь, - Ты, это, вот что, собирай-ка свою ватажку, да отправляйся. Всё разведаешь, вынюхаешь и мне  доложишь. Ты Линь и ты, Тюня, тоже ступайте. В помощники себе выберете сами кого захотите. И смотрите у меня! – предводитель зыркнул безжалостными ястребиными очами.
   - Знаем! Чего-там! – отводили от суровых глаз начальника взгляд подельники, - Не впервой.
   Все понимали, что если что не так, не сносить им головы. Ястреб либо сам расправится, либо Варёшке отдаст. Законы стаи суровы. В этом жестоком мире одна плата за всё – жизнь.
  Ястреб повелел всем готовиться к походу на моховлян. Всё по нескольку раз проверял, перепроверял. Его особое чувство подсказывало - возьмёт Ястреб город, но и потеряет в этой битве что-то очень ценное, важное. Случится такое, что вся жизнь его перевернётся.
   Через несколько дней вернулись разведчики. Главарь приказал кликнуть всю свою верную дюжину. Долго с ними советовался, хоть и так было понятно, как голова решит, так тому и быть.
   - Докладывайте! Всё как на духу!
   - Трудненько придётся нам, - начал рассказывать Косуха, - Град крепок.
    Косуха говорил всё что увидел. Линь и Тюня иногда вставляли свои наблюдения.
    - Лодьи у моховлян есть. Вдоль берега стоят, - встрянул в доклад Косухи Тюня.
    - А посередь реки, как раз супротив городища, два маленьких островка. На них можно обосноваться, - добавил Линь.
    - А ну-ка, ну-ка, нацарапай, - Ястреб достал свой ножичек с костяной ручкой в виде куницы.
    Линь, Тюня и Косуха царапали план Гордей-града прямо на дубовой широкой столешнице.
    - Та-ак…, - почесал кудлатую голову Ястреб, - наступать пойдём по воде и посуху. Жила! – главарь отыскал глазами верного подельника.
    - Вот я! – вскочил Жила.
    - Бери себе людишек. Оседлаете коней, пойдёте лесом и берегом. А я с остальными на ладье. Окружим город, чтобы никто не прошмыгнул, не войти, ни выйти не смог. Лодьи сожжём, а там посмотрим.
       - Попробуем опять купцами прикинуться, - говорил Ястреб своей ненаглядной Рыське.
   - Ой! Весело будет! – радовалась Рыська и дёргала Котяйку за золотой поводок, - Лай, Котяйка, лай! Ха-ха-ха! Громче лай!
   Котяйка тявкал собачонкой, прыгал, вилял задом. Рыська и Ястреб от души потешались. В азарте пинали парнишку, но тот не показывал свою боль. Хозяева не терпели вида страданий своего холопа.  Холоп должен веселить, а не скулить.
   Через три дня решили отправляться. Ладья ушкуйников шла по Лохтоге реке к Гордей-граду. Все предвкушали веселье. Мозг усиленно работал и посылал в нос и в рот ощущение запаха крови и пожарища. Руки чесались. Хотелось без устали рубить человеческую плоть.
   Ястреб постоянно поддерживал связь с конной группой Жилы. Не доходя пару вёрст до назначенной цели, предводитель провёл ещё один совет. На совете снова князь разбойников строго напомнил, кто и что должен делать.
  Подошли к городищу, нос самого начала всё пошло не так, как планировалось. Моховляне, увидев издалека приближающуюся ладью, не вышли, как полагается, на встречу, а, наоборот, покрепче заперлись в крепости. Наглухо закрыли ворота, выставили стражу. Лучник поднялись на частокол и натянули тетиву.
  - Кто такия? – кричали с башен, - Пошто пришли?
  - Мы купцы, пришли торг-мену вести! – кричали в ответ с ладьи.
  - Не-ет! Вы разбойники! – не верили моховляне – Вы Мысь-град пожгли, теперь нас пожечь хотите!
  Перебранка продолжалась долго, и закончилось всё тем, что моховлянские лучники обстреляли ладью стрелами. Ушкуйник отошли к островкам. Злопамятный Ястреб приказывает захватить лодки, принадлежавшие поселению и привязанные у мостков на берегу, часть перетащить к себе, остальное спалить. Приказ моментально был исполнен. Вылазка прошла почти удачно. Мысяне подстрелили пару разбойников, но несколько лодок лихачи захватили и перегнали к островкам, что не надо было - подожгли.
  С тыла к городищу подошёл отряд Жилы и начал бесчинствовать. Его подельнички вытоптали посевы, пожгли сенники и постройки, стоявшие вне стен укрепления. Разбойники захватили в плен нескольких моховлян – мужиков и баб, трудившихся на поле и на сеновалах, притащили их к главарю.
   Гордей-град оказался полностью окружён. Но как в него попасть? Городище находилось на отвесных кручах, охраняемое естественными валами и рвами. Кроме того оно было огорожено высоким частоколом с башнями. По всему периметру стены ходила дозором стража.
   - Мы можем биться с вами из города сколько угодно! Стены у нас крепкие! – кричали защитники со стен, - У нас  есть оружие! Есть камни! Станем в вас кидать! И вар ест! Ошпарим! Уходите по добру поздорову!
   Ястреб метался у себя на ладье, ходит взад, вперёд, сам с собой разговаривал.
   - Должен быть какой-то тайный ход, должен! 
   Рыська кошкой ластилась к своему ненаглядному.
   - А, ты полонённых моховлян попытай, может они чего скажут.
    Ястреб сграбастал Рыську, крепко прижал к груди и поцеловал.
    - Что бы я без тебя делал? Догадливая ты моя! – радостно воскликнул он, - Эй, кто там есть! Варёшку ко мне!
    Варёшка принялся за дело, пытал пленников хуже лютого зверя, но пленники молчали. Баб бросили на поругание. Все полонённые гордо заявили:
    - Лучше лютая смерть, не чем предательство!
    Некоторые даже презрительно харкнули мучителям в лицо. Тогда главарь приказал всех истерзанных моховлян сжечь перед стенами города. Пусть смотрят непокорные моховляне, пощады никому не будет.
    Жестокое смертоубийство, увиденное горожанами со стен, ужаснуло их. 
    - Так что ж это они творят? – кричали моховляне, - Это же не люди, а звери! Видно сам Чернобог их нам послал из самого Навиего мира.
   Князь Первуша собрал верных друзей, держал совет, как защититься от разбойников. Порешили, обороняться стойко. Пока ворога отбивают, надо послать за подмогой к соседям - тетёрам, в град Тетерев.
     - Всё-таки не чужие. Ихов князь зять моховлянский, женат на дочке нашего князя Первуши Грдеюшке, - рассуждали осаждённые.
      В послы снарядили княжича Гордея и его младшего брата Пересвета. В сопровождение дали двух дружинников. Вывели гонцов тайно, ночью, отправили незаметно.
   На ладью прибежал Жила и Верёвка, разбудили главаря. Ястреб зевая, спустил босые ноги с лежанки, уселся на край. На шкурах нежилась Рыська. Она проснулась, сладко потянулась, не стесняясь, выставляла своё упругое соблазнительное юное тело. Ястреб помотал взлохмаченной головой и кивнул, мол, чего пришли, разбудили? Верёвка, от быстрого бега тяжело дышал, запыхаясь, доложил главарю.
   - Рано поутру в лесу заметили четырёх всадников. Они ускакали вон туда, - Верёвка махнул рукой в сторону северо-запада.
   - Чего у нас тама? – спросонья спросил предводитель.
   - Да вроде тетёры живут, - ответил Жила.
   - Значит, за подмогой послали! У-у! Прозевали, волчьи дети! - Ястреб с досады пнул Верёвку, вскочил и стал быстро натягивать порты, - Я же вам велел никого не пропускать, а вы проворонили. Чуяло моё сердце, есть у них потайной лаз, но где? – повернулся к Жиле и Верёвке, - быстро всех на совет!
    На совете все стояли без шуму и гама. Главарь зол, лучше под горячую руку не попадаться.
   - Приступ будем зачинять! Ворота, самое слабое место. Тут будем пробиваться в город, - объяснял свою тактику предводитель, - Кабан, Рюша, Тюня, набирайте отряд и, прикрывшись щитами, подходите к воротам. Их рубите. Остальные собирают хворост, бросают, поджигают у стен. Ворон, Жила, собираете лучников. Стреляете метко. Будете со стен отстреливать моховлян.
    Начался штурм. Первым выскочил, черный как смоль Ворон, страшно оскалился, громко заорал. Весь он походил на злого духа, посланного из подземного царства самими Нием. Ворон натянул лук. Выпущенная им стрела сразила маховлянина, зазевавшегося у ворот на частоколе. За Вороном выскочил Жила и тоже убил защитника городища. Началась стрельба. Стрелки прикрывали разбойников, которые быстро выбежали из леса с хворостом, побросали его у деревянных стен ближе к воротам и подожгли. Сырой хворост больше дымил, чем горел.
    Под дымовой завесой, прикрывшись щитами, к воротам подбежал отряд, который должен сломать тяжёлые сосновые створки, закрывающие вход. Здоровый Кабан уже рубил брёвна топором. Обе половинки створок тряслись, щепки летели в разные стороны. Ворота стояли, не поддавались.
   Моховляне очухались, пришли в себя, принялись отстреливаться, кидать вниз камни. Подстрелили несколько ушкуйников
   - Ты бы не вертелась здесь! Шла бы на ладью! – прикрикнул Ястреб на Рыську.
   - А, чего мне сделается! – весело ответила Рыска, натянула лук и метко выстрелила, - О! Видишь! Попала! – кричала девка, тыкая пальцем в сторону подстреленного ею моховлянина.
  - Уйди, а! – не унимался Ястреб.
  - Да ну тебя! Отстань! – не слушалась Рыська и продолжала с азартом стрелять по поселению.
  Неожиданно створки городских ворот распахнулись. Мысянская дружина, ощетинившись копьями, словно ёж медленно оттеснила отряд ушкуйников и обратила в бегство. Лучники со стен тоже открыли ответную стрельбу и поразили несколько человек из нападающих. Первый штурм захлебнулся и провалился. Ястреб зло выругался и приказал отступать.
    - Ну, совсем чуть-чуть не хватило, - жаловался Кабан, - Ну, скажи, Тюня. Чего ты молчишь? Рюша скажи?
    - Ну, ну! Чего ну! Не запряг ещё! – огрызнулся Рюша.
    - Ход нужен, - нервно ходил Ястреб, - Эх, узнать бы, где он у этих моховлян вырыт.
    Но видно сами злые духи преисподней помогали Ястребу. На следующий день привели главарю странненького мужичка, маленького, кривоногенького, круглолицего, с узенькими глазами, чернявого, будто вымазанного в тёмно-коричневой глине.
    - Он знает, где у моховлян потайной ход! – не сдерживал радости Жила.
    Ястреб подпрыгнул от такого неожиданного поворота судьбы.   -   
   - Кто ты? – спросил вожак.
   - Я Бача по прозвищу Чернявка, холоп княжны Выксухи, - не боясь, ответил мужичок.
  - Ну и чего ты хочешь Бача-Чернявка? – хитро сощурил глаза главарь.
  - Я хочу быть вольным разбойником, - так же смело ответил холоп.
  - Эка! Разбойником, значит, хочешь стать? – продолжал иронизировать предводитель, - Это ещё заслужить надо!
  - Я тайный ход в город покажу, - не моргнув глазом заявил чернявый.
  - Это хорошо-о-о…, - протянул Ястреб и сурово крикнул, - Звать всех.
  Рано утром, на самой зорьке, когда сон всех морил своим сильным желанием, часть разбойников, ведомая Чернявкой, пролезла в город и напала на моховлян, а другая часть пошла на штурм ворот. Застигнуты врасплох моховляне, сопротивлялись достойно. Теснимые с тылу и одновременно вынуждены сражаться на стенах, горожане разделили единые силы и заметно стали проигрывать.
  Отряд Кабана, Рюши и Тюни, разбили ворота. Он сильного удара, одна створка даже слетела с петель. Ушкуйники ворвались вовнутрь. Там уже шла битва. Сам Ястреб возглавлял отряд, пробравшийся через тайный ход. Со своим ненаглядным, как заправский воин, ловко орудовала мечом Рыська. Тут же рядом бойко дрался Варёшка, вёртко изворачивался от ударов противника и метко разил противника. Кроме того сам князь ушкуйников поручил своему кашевару не спускать глаз с Чернявки. Бача всей своей натурой показывал верность новому хозяину, неистово бился с моховлянами.
   Моховляне падали, но не сдавались. Они знали, пощады не будет. Глядя на сражающегося вместе с грабителями Чернявку, на сторону ушкуйников перешли некоторые холопы, тоже мечтавшие о свободной и вольной жизни. 
   Рыська в пылу азарта, рубила всех моховлян без разбора. Ястреб неотступно был рядом с ней и уже несколько раз прикрыл её своим щитом от смертельных ударов. Но Рыська, вертелась как юла, разила направо и налево. Она удалилась от Ястреба. Тут главарь заметил, что один из моховлян, со стены целится в него Рыську, а ему её никак не прикрыть.
  - Рыска! Берегись! – только и успел крикнуть Ястреб.
  Просвистела стрела и вонзилась девушке в спину. Рыська вскинула руки и упала. Это всё видел Ворон. Он моментально вскинул лук и убил моховлянина.
  Ястреб подхватил Рыску на руки, нёс сквозь битву и кричал.
  - Рыська! Рыська! Не умирай!
  Лицо девушки побледнело. Струйка крови потекла изо рта по щеке. Глаза так неистово сверкающие в пылу сражения, начали мутнеть.
   - Вот и всё любый мой… Отлюбила тебя твоя Рыська… - девушка тяжело дышала, пытаясь проститься со своим ненаглядным, - Прощай мой Ястребок…
   - Варёшка! Варёшка! Вылечи её! – кричал Ястреб.
   Подбежал Варёшка. Ястреб сунул мёртвую Рыську ему на руки.
   - Сделай всё, чтобы она жила!
   Главарь с удвоенным ожесточением кинулся в самую гущу битвы. Злость и месть помутила его разум. Он разил своим мечом всех вокруг себя. Был похож на страшного демона, грязного, обляпанного чужой кровью. Отрубленные головы, конечности, куски тел отлетали от Ястреба, обдавая его с ног до головы, но это ещё больше приводило его в неистовство. За свою Рыську он готов был драться да изнеможения, а может быть и до смерти. Вот он увидел дерущегося князя Первушу.
   - Первушка! – закричал Ястреб, - Давай биться один на один!
   - Ах, ты грязный холоп! Как ты смеешь драться со мной, князем! – гордо выкрикнул в ответ князь моховлян.
    - А вот сейчас и увидим, кто из нас князь! – ястребом налетел на противника главарь разбойников, оправдывая тем самым своё имя.
    В остервенении Ястреб нанёс Первуше несколько ошеломляющих ударов. Первуша пошатнулся, но устоял. Отбил удар и сделал пару выпадов, которые разозлили Ястребы ещё больше. Но рыбачий сын не терял благоразумия, сумел обуздать злость. Эмоции постепенно отпускали захваченное слепой яростью сознание, разум возвращался в обычное русло, расчётливое, холодно жёсткое.
    Ястреб понимал, что эмоции в битве не очень хорошие пособники. Он сосредоточился на битве. Дрался уверенно, чётко парировал удары противника, наносил ответные, отступал и потом сам шёл в наступление. И тут Первуша сделал ошибку, на мгновение раскрылся. Ястреб выкинул руку вперёд и мечом ударил противника в грудь. Первуша упал на колени, подставив шею под удар. Ястреб размахнулся и снёс ему голову. Из отрубленного места зафонтанировала кровь. Обезглавленное тело упало, задёргалось и застыло навечно.
     Главарь ушкуйников победил князя моховлян.
     - Голову Первушки на пику! – приказал победитель.
     Все мысли Ястреба были поглощены Рыськой. Не обращая внимания ни на кого, он бросился назад, к своей любимой. 
     Моховляне увидев смерть своего князя, прекратили сопротивление. Все, кто остался жив были повязаны, стояли в крови и грязи. Руки им скрутили сзади. Но Ястребу они были безразличны. Он обнимал мёртвую Рыську и орал на Варёшку.
  - Вылечи её! Слышишь! Ты! А не то я тебя убью!
  - Убивай князь! Только она уже умерла, - спокойно отвечал Варёшка.
  Наконец Ястреб осознал, что его ненаглядная девушка мертва, посмотрел вокруг.
  - Где бабы и детишки? – зло спросил он.
  - Спрятались, - подобострастно и заискивающе ответил Чернявка.
  - Куда? Найти! Привести! – крикнул главарь.
  - Вот они, тута!
   Чернявка повёл часть ушкуйников к потаённому месту, к стене. Там находилось скрытое место, куда моховляне прятали свои запасы продовольствия, а в случае опасности жён и детей.
   - Предатель! – кто-то из пленников выкрикнул вслед Баче.
   Бача ехидно ухмыльнулся. Наконец-то его месть свершится. Он отыграется за все нанесённые обиды.
    Пригнали вопивших баб с детишками и поставили вместе с уцелевшими связанными мужчинами и воинами-дружинниками.
   - Костёр! Валите большой костёр! – громко приказал Ястреб.
   На площади города соорудили огромный погребальный костёр. Наверху Ястреб положил тело своей Рыськи. Жила подал главарю факел. Князь ушкуйников поджог. Пламя буйно занялось, поднялось высоко, выше изб, частокола. Огонь обнял мёртвую Рыску, облизывал неистово, превращая некогда прекрасное девичье тело в почерневшие уголья. Летели искры, раздавался треск. Пошёл неимоверный жар. Столб огня походил на адскую преисподнюю.
    - Жертву! Кидайте жертву! – закричал Ястреб, ткнув в связанных моховлян.
   Ушкуйники бросились выполнять приказ.
    - Пусть это делают их же холопы! – гневно приказал главарь, - Кто из холопов не захочет их жечь, пойдёт сам в полымя!
    Холопы испугались, потащили своих хозяев к пылающему костру и пинками толкали в адово пекло. Они не хотели быть сожжёнными заживо.
    - Их в огонь! – не останавливался Ястреб, - Пусть сгорит всё моховлянское племя! - ткнул пальцем и в без того перепуганных детишек, от страха жавшихся к своим мамкам.
    Детей отнимали у матерей. Матери неистово заголосили. Стон и вопли поднялись над Мысь-градом.
    - Баб на поругание! – последовал новый приказ.
    Ушкуйники с улюлюканьем кинулись хватать баб и девок, потащили  насиловать обезумевших от горя и страха женщин. Чернявка выхватил из группы женщин одну и пинками подогнал её к главарю.
   - Это княжна Выксуха, господин, - узкие глаза бывшего холопа злобно сверкали.
   - Я дарю её тебе! –  главарь сделал щедрый жест рукой, - Делай с ней, чего захочешь!
   Бача потащил её за избу. Оттуда понеслись нечеловеческие вопли истязаемой жертвы. Через некоторое время крики замолкли.
    - Это тебе моя Рыська…, - стоял и смотрел на догорающий костёр Ястреб, - Ради тебя я весь этот мир спалю. Лишь бы тебе там было хорошо. Если там что-то есть?
    Бесчинства стояли несколько дней. Кругом лежали обуглившиеся развалины и трупы. С Великого Полотна мира богини Макоши исчезло племя моховлян, как и племя мысей. Видно так захотела сама Великая Ткачиха.

XV

    Разбойничья ватага Ястреба превратилась в настоящее войско. Теперь у ушкуйников было несколько ладьей и целый конный отряд. Захват Гордей-града позволил им достаточно пополнить запасы еды, добротной одежды и хорошего оружия.
    Опасность нависла над всей Залеской таёжиной. Один за другим захватывались и разорялись большие и малые городища. Ушкуйники бесчинствовали, мужей предавали лютой смерти, жён и девиц насиловали, поселения сжигали.
    Казалось, что сама Великая Макош по какой-то причине осерчала на людей и безжалостно наказывала силой Ястребовых разбойников.
     - За что? -  вопили до смерти перепуганные люди, но никак не могли понять, - За что?
     Воистину, неисповедимы пути всемогущих богов. Не всегда дано понять человеку их замысел. Да, и не положено им - смертным это понимать, тем более знать. Боги создали людей не для того, чтобы смертные людишки вникали в понятия Высших Сфер. Человеку  милостиво позволено быть только исполнителем  божьих желаний. Они же, боги - Вершители всего сущего на Земле и на Небесах. Кто ослушается, того ждёт жестокая кара или даже смерть. Поэтому, бесчинства разбойников лесной народ воспринимал как кару, ниспосланную свыше. Люди неистово молились, приносили жертвы.
    - Да минует нас кара сия! – простирали они руки к небу.
    После гибели своей ненаглядной Рыськи, у Ястреба как будто оборвался внутренний стержень, на котором держался весь его мир. Рыська не только была подружкой, она была больше – смыслом всей его жизни. Являлась не просто девушкой для любви, была настоящим деловым соратником. Даже оружием владела не хуже, а может быть и лучше некоторых мужчины – воинов. Одну её он любил по настоящему, страстно и самозабвенно. О ней заботился, словно о единственном и очень дорогом ребёнке. Но самое главное, мечтал, что когда-нибудь, она, станет полноправной женой, родит ему сына.
     Рыска, отличалась независимым, мятежным характером, сдерживала звериные порывы дружка, хоть и сама частенько совершала абсольтно дикие выходки. Ястреб её слушал и успокаивался. Часто, лёжа в постели, знойно соблазнительная дева своей неуёмной страстью заставляла своего полюбовника поступать так, как ей было нужно. Женская интуиция её не подводила, позволяла найти выход из самого тупикового положения. Ястреб млел от своей Рыски. Она никогда ему не надоедала. Всегда свежа, весела.
      И вот, моховлянская стрела оборвала жизнь его Рыськи. В одночасье подружки не стало. Самый близкий человек был убит. Как это? Вот была, и не стало! Это трудно поддавалось осознанию. Ястребу постоянно казалось - вот она, заливаясь звонким смехом, прибежит, бросится на шею, обнимет, поцелует, и на сердце сразу станет теплее и радостнее. Но Рыська не приходила. От этого внутри всё сжималось и становилось очень гадко. Мечты рухнули. Белый свет померк. Смысл жизни исчез. Поступки свершались чисто машинально, по привычке.
     Князь ушкуйников совсем потерял чувство меры. Его сердце ещё больше ожесточилось. Он стал неуправляем. Злость и обида за то, что этот мир отобрал его любимую, душила изнутри. Он никому не верил, никого не слушал. Словно безумный требовал ещё больше крови.
    Котяйко был Рыскиной живой игрушкой, теперь стал игрушкой Ястреба, его личным скоморохом. Паренёк напоминал главарю об умершей подружке. Прихоть ново объявленного князя - всюду таскать за собой скомороха на золотой цепи и тем самым превратил парнишку в собственную тень. Ястреб запрещал кому-либо дотрагиваться до своей игрушки. Даже насилуя очередную девицу, Ястреб приказывал Котяйке быть рядом, а потом вытаскивал жертву на всеобщий позор и потеху, заставлял своего скомороха совокупляться с несчастной обречённой.
    - Давай, Котяйко, давай! Собачкой её! Собачкой! – требовал захмелевший и насытившийся женщинами главарь.
   Котяйка делал, что прикажут. Как можно сильнее, словно пёс высовывал язык, кривлялся, тявкал, кусал жертву, насиловал. Делал всё, лишь бы угодить хозяину, развеять его печаль - тоску и, не дай боги, не разозлить – опечалить. Глазевшие на все эти непотребные выходки хохотали. Веселился князь, веселились ушкуйники. Рад был Котяйко, что угождал. Паренёк давно смирился со своей участью. Был сыт, красиво одет. Ему для утех, после хозяина, разумеется, предоставляли женщин и девиц. Что ещё нужно в этой жизни? Любой может позавидовать.
  Постепенно Ястреб приблизил к себе нового разбойника Бачагура – Чернявку. Как-то позвал его к себе.
  - Расскажи-ка мне Чернявый, откуда ты? – спросил главарь и сверкунл своими ястребиными очами.
  - Я не помню, хозяин? – ответил с поклоном бывший холоп. 
  В нём продолжала оставаться, выработанная годами с малолетства рабская сущность.
  - А ты вспомни, - иронизировал князь, - Я не тороплюсь.
  Ястреб догадывался, что это именно тот Черняка, о котором рассказывала матушка Лапушка.
  - У мысян жил. Местному князю ещё мальчишкой служил. Потом меня баба; – дедушка Тихомир к себе забрал. У него внучка была Лапушка. Я её звал аннэ – мама. Очень она добрая была и хорошая. Я её сильно любил. У неё был жених Шиганка-Ёрш. Я его звал ата -  отец. Тоже очень хороший человек. Пргнали их злые люди. Лапушку чуть не убили. Её Шиган спас. Они убежали. Куда? Не знаю. Маленький был. Не помню. Да! Ещё у баба; Тихомира внучки были – Елманка и Еласька. Их я звал кардэ – брат и хахари – сестра. Нас потом тоже каан - князь Мазая повелел выгнать. Мы ушли. Пришли к моховлянам. Вот и всё. Дальше господин всё ты сам знаешь, - кланялся Бача.
   Со временем Ястреб,приблизил к себе Бачогура, стал относиться к нему как родному, потому что этот необычный человек знал его родителей и поминал отца и мать только хорошими словами.
   В очередном набеге разбойники захватили небольшое городище. В княжеской избе шёл пир горой. Захмелевший Ястреб, только что изнасиловавший дочку местного князя прямо на пиршественом столе, стоял над поруганной, истекающей кровью жертвой, со спущенными портами, эрегированным членом, держал кубок крепкого мёда и орал:
   - Гойда! Гойда! Веселись разбойный люд! Ой, да, гойда!
   Потом главарь схватил всегда неотлучного Котяя, заставляя насиловать девчонку.
   - Снимай Котяйко штаны! Давай, залезай! Али не умеешь! Ха-ха-ха!
   Ушкуйники загоготали от шутки начальника. Котяйко спустил штаны и полез на стол к бедной девчонке. Замученная, она лежала в полуобморочном состоянии. Сделав своё дело, княжий скоморох слез.
   - Чернявка! Давай! Следующий! Бери из-под самого князя! Ха-ха-ха! 
   Опять раздался громкий хохот. Чернявка послушно спустил портки и, тоже, полез на стол. Но пьяный князь не унимался. Его громкий окрик перекрывал весь шум.
    - Кто следующий? Ты!
   Ястреб тыкал пальцем в первого попавшего и заставлял проделывать насилие. Никто не смел ослушаться своего начальника. Каждый его приказ выполнялся беспрекословно. Наконец эта забава надоела Ястребу.
   - Варёшка, - заорал главарь, - Ва-рё-ш-к! Твою мать туды!
   Варёшка молнией подбежал.
   - Вота я!
   - А, ты, - князь совсем был пьян, - Забери эту падаль! – ткнул он в окровавленную девочку, - Дарю!
   Варёшка сграбастал жертву и утащил. Ястреб придумал новое развлечение. Приказал привести пленников, привязать их к столбу и расстреливать из лука.
   - Кто самый меткой? Попадёт в глаз! А! – веселился князь.

XVI

   Одна мудрость гласит:
   - Не говори, что смел, ибо встретишь более смелого! Не говори, что сильный, ибо есть на свете сильнее тебя! Не говори, что мудрый, услышишь более мудрого! Не говори, что красив, увидишь того, кто красивее тебя!
   Сколько верёвочке не виться, всё равно конец будет. Сучится из божественной кудели волшебная ниточка, быстро крутится веретено, как скоротечное время, определяется судьба. Всемогущие боги уже уготовили бесславный конец всей разбойничьей ватаге. Нашлась и идёт сила, сильнее силы Ястребовых ушкуйников.
   Всего на немного опоздал с подмогой от племени тетёр княжич Гордей. Застал он одни уголья и трупы, оставшиеся от родного Гордей-града. В ужас пришли Гордей с братом Пересветом, когда увидели насаженную на пику отрубленную голову отца князя Первуши. Потом они нашли и оплакали труп растерзанной матери Выксухи, тела других своих родственников. Собрали, как положено, похоронили всех убиенных моховлян, отслужили тризну и громко поклялись всеми богами отомстить разбойникам.
    Вернулись Гордей с братом в град Тетерев к сестре и зятю, рассказали всё без утайки, что увидели. Завопила Гордеюшка, потребовала немедленно от мужа кровной мести по древним  неписанным законам. Поклялся всеми богами князь, что отомстит и послал к мурманам просить подмоги. Нанял ярла – племенного вождя Эрика Мурманина, чтобы он пособил в правом деле.
    Эрик со своими воинами пришёл из северных мурманских морей в расположенную на Востоке, богатую страну, изобилующими всеми благами - Остогард, в славный город Альдейгьюбог. Плавал Эрик со своей дружиной на ладьях, украшенных высокими деревянными змеями. Называли мурмане свои ладьи дракарами. У самого Эрика на высоком носу красовался олений череп с ветвистыми рогами. Эрик торговал, но не гнушался грабежом и другими сомнительными делишками. Покупал и перепродавал рабов, а то и просто ловил людей, превращая их в доходных невольников. Часто дружину Эрика нанимали, чтобы разобраться с несговорчивыми и неуступчивыми соседями, или просто в качестве военных наёмников. Эрик за щедрую плату никому не отказывал. Бывало, начинал войну за одно племя, а если Эрика вдруг перекупали, так он тут же поворачивал мечи против тех на стороне, которых только, что дрался. Во всём искал выгоду. Слыл человеком беспринципным, коварным.
    Больше всех богов почитал Эрик Мурманин бога Одина, как предводителя асов – основных богов, хотя, как истинный мурманин искренне верил в других божеств. Молился рыжебородому богу – богатырю Тору – богу грома, молнии и бури, как обладателю могучей силы, которой бог любил меряться со всеми. Обладал Тор невероятным аппетитом. За один присест съедал быка. Сам Эрик не пропускал ни одной драчи или потасовки, слыл непревзойдённым чревоугодником, обожал вкусно поесть и выпить. Всегда стремился племенной вождь отдать свои почести и уважение Тору. Само имя Тор обозначает гром. Дрался бог огромным волшебным молотом Мьёльнир, ездил на колеснице, запряжённой двумя козлами.
    Не забывал Эрик иногда воздавать жертвенные подношения богине любви, войны, и смерти непревзойдённой красавице Фрейе. Думал Эрик, что Фрейя принесёт ему богатство, как покровительница плодородия и достатка.
     Почитал Локи – кровного брата Одина. Сам Эрик чем-то был похожь на Локи – коварного лжеца, бога врунов и обманщиков, у которого просто отсутсвовало понятие о хорошем и плохом. Именно лжец Локи породил всех ведьм на свете, съев сердце злой женщины, таким образом, зачал всю эту нечесть.
     Многих богов почитал Эрик, но Одина, как верховного бога больше всех. Даже завёл себе чёрного ворона, как у Одина. Мечтал Эрик стать Эйнхерии – воином, котрого Один взял в Валгаллу. Всегда пел любимую героическую песню.
  - Эйхерии все
    Рубятся вечно
    В чертогах у Одина;
    В схватки вступают,
    А кончив сражение,
    Мирно пируют.
   Являлось заветным желанием мурманского ярла  умереть с мечом в руке и улыбкой на устах, чтобы попасть в Валгаллу, где пируют Великие асы - Боги и Герои. Больше всего боялся Эрик попасть в мрачный Хель.  Безрадостное  место для неприкаянных душ.   
  - Сговоримся, - согласился Эрик, а молодому князю Гордею сказал, - Я буду сражаться за тебя княжич, а ты выполнишь для меня одну пустяковую просьбу, какую, потом скажу. Сейчас она не столь важная, - а сам хитро улыбнулся в светло рыжеватые усы, подумал, – «Обведу я вокруг пальца этого молокососа».
  Опечаленный большим горем, и в мыслях занятый только одной – местью за свой род, княжич соглашался на всё, лишь бы покончить с ненавистными разбойниками. Поэтому он не придал значения словам ярла.
  На берегу реки разбойники грабили очередное поселение, вели себя беспечно и нагло, словно истинные хозяева жизни. Городище спалили, дозорных не выставили. Дым от пожарища высоким столбом вытянулся в небо и послужил хорошим ориентиром для мурманских дракаров.
   Ранним туманным утром, проснулся Ястреб от тяжёлого похмелья. Голова гудела. Во рту ссохлось. Вокруг вповалку спали перепившиеся разбойники. Свернувшись калачиком, посапывал Котяйко. Золотая цепочка от ошейника тянулась по земле. Рядом валялся, раскинувшись паяный Бача. Ястреб подошёл к берегу, наклонился, зачерпнул ладонями воды напиться и умыться. Неожиданно из-за поворота водной глади, словно сказочное чудовище в тумане вывернули большие лодки с высокими носами. На передовой ладье красовались олений череп с большими рогами.
  Хмельной ястреб не сразу понял, что это такое. Через мгновение сознание вернулось, чётко заработало. Он всем своим звериным чутьём понял – это опасность, сама смерть идёт.
  - Эй! Ватага! К оружию! К оружию! – закричал Ястреб.
  Ушкуйники повскакивали, вмиг протрезвели и быстро заняли оборону.
   - Дай, Эрик, я первым пойду со своими воями! Вон мои кровные враги! - Гордей с дружинниками первыми соскочили на берег, - Убивайте всех! Всех! – приказывал княжич.
   Разбойники сопротивлялись отчаянно. Они понимали, что пощады не будет. Как они ни кого не миловали, так и их никто не простит. В ответ они ударили дружно и сильно. Отряд Гордея понёс первые потери, попятился назад, но бился с остервенением. Ушкуйники наступали, даже обрадовались, что побеждают.
    - Ну что, мои воины, покажем этому молокососу, как надо драться? – насмешливо заявил ярл Эрик, намекая на молодого княжича Гордея.
   - Выпусти на них берсерка, он один справится с этой кучей лесного отребья, - предложил рыжий, лохматый Ингвар.
   Он был кузеном вождя, на правах приближённого всегда находился рядом. Борода Ингвара была заплетена в две косички. На голову нахлобучен шлем с бычьими рогами.
    - Пусть одержимый бешенством воин Одина поработает за нас, а уж потом и мы довершим дело, - вторил Ингавару, его младший родной брат Хельг, такой же рыжий и лохматый, тоже в рогатом шлеме.
  - Готовьте Бьёрна Бледного, - согласился с обоими кузенами Эрик.
  Привели мощного и высокого воина Бьёрна. Его считали одержимым богом Одина или берсерком. Дали ему выпить дурманящий настой, приготовленный из грибов мухоморов. Пьянящий напиток привёл и без того психически неуравновешенного Бьёрна в состояние повышенной агрессии, неистовства и притупил чувствительность к боли. Одержимый Одином накинул на себя медвежью шкуру, прокричал какое-то заклинание, затем скинул шкуру. Без кольчуги, щита и шлема, лишь в одной холщовой рубахе, схватил топор и с диким воплем спрыгну с дракара и кинулся в самую гущу боя.
   В этот момент берсерк Бьёрн походил на грозного бога Тора. Большая сила и быстрая реакция позволяла воину косить ушкуйников, словно траву на поле. Разбойники дрогнули, попятились, начали отступать.
  - Не давайте им сесть на лошадей! – закричал Гордей, - Отрезайте от леса и лошадей! Гоните к реке.
  Гордеев отряд попыталась взять ватагу Ястреба в клещи, оттесняя от спасительного густого леса. Берсерг, похожий на лютого зверя, один разил врага. Победа была уже видна.
  - Ну, что же, пора и нам размяться, - Эрик выхватил меч, - За мной! – закричал он.
  Воины Эрика, длинноволосые, с заплетёнными косами на голове и бороде, в рогатых шлемах, с воплем кинулись сражаться. Сопротивление ушкуйников было сломлено. Большинство разбойников оказались порубленными. Чёрный, как смоль Ворон отчаянно завопил:
  - Э-эх! Пропадай жизнь залётная! Ох и погулял я! Повеселился!
  Он наскочил на берсерка, хотел ударить его мечом. Но Бьёрн своим тяжёлым топором выбил из рук разбойника меч, а потом единым махом расколол голову Ворону, словно орех.
  Кабан и Жила бросились к лесу, но упали, поражённые метким броском ножа в спину. Такая же смертельная участь была уготована остальным ушкуйникам. Однако судьба иногда дарит шанс. Во всеобщей суматохе Ястреб подхватил своего Котяйку, пинком дал знак Баче, толкнул Варёшку. Все они в прыжке кубарем откатились от общей свары, незаметно подбежали к лошадям, резво запрыгнули к ним на спины и поскакали в лес.
   - Стреляйте! Уйдут! – кричал Гордей, - Это сам главарь! С ним мой холоп Чернявый!
   Гордеевы дружинники вскинули луки, засвистели стрелы. Беглецы скрылись за деревьями.
   - Коней мне! Коней! – задыхаясь от злобы, кричал Гордей.
   - Успокойся княжич. Они не куда от нас не денутся, - по-дружески положил Гордею руку на плечо Эрик, стараясь успокоить, - Мне знакомы эти места. Вон там, непролазная топь. Если туда сунутся, завязнут, - Эрик махнуд рукой в сторону, - Там другая река. Через неё ещё надо переплыть. Значит, они только вот туда побегут, - снова указал рукой, - Там две реки сходятся, получается такая стрелка, - изобразил руками, - На этой стрелке их и схватим. Ты со своим отрядом преследуй убежавших врагов на лошадях, а я поплыву по реке. Их всего-то четверо. Справимся. Встретимся на заветном месте. 
   Гордей и его товарищи вскочили на лошадей. Эрик повернулся и с Ингваром и Хельгом направился к лодкам.
  - Вы видели, того сильного разбойника. Говорят, он был главарём. За него можно получить хороший куш, - сказал братьям Эрик.
  - Значит нужно прийти первыми и поймать беглецов, - заверил Ингвар.
  - Ты должен обмануть этого молокососа. Ха-ха-ха! – Хельг явно подразумевал под эти молодого княжича.
  - Клянусь Локи, я это сделаю! Ха-ха-ха! – весело смеялся старший братец.
  Гордей вроде бы, что-то услышал, но в пылу азарта не придал этому значение. Его отряд быстро нырнул в лес за четвёркой сбежавших ушкуйников.
  Мурмане, не гнушаясь ни чем, собрали все трофеи на берегу, оружие, доспехи. С трупов сняли одежду и обувь, оставив обнажённые тела на еду стервятников. Выдернули застрявшие стрелы из тел и деревьев, а там, где древко сломалось, выковырили железные наконечники, потому что железо было в цене. Прибрали ладьи ушкуйников. Загнали туда  и лошадей. Для продажи всё сгодится, и отчалили дальше обогащаться, не брезгуя ни какими средствами.

XVII

  Суров вид таёжного леса. Всюду выстроились высокой непроходимой стеной круглые высокие ели. Растут эти могучие хвойные дерева по нескольку веков. Вымахивают настоящими великанами. Упираются своими острыми конусообразными фигурами в самое небо.
   Прямой ствол ёлок оброс со всех сторон ветками, покрытыми густой хвоей и похожими на фантастические лапы. Спускаются эти лапы почти до самой земли и придают дереву форму пирамиды.
   Ёлкам не уступают в могуществе, такие же тёмновыносливые пихты и кедры. Стоят ёлки, пихты да кедры и хвастаются друг перед другом, у кого крона шире да гуще. Смыкаются их кроны на самом верху, образуя сплошной полог, не пропускают свет вниз, к земле. Ветер цепляется, путается и застревает в такой густой сетке ветвей. Только сильные его порывы, пробиваются к земле, но уже совсем ослабшие. Поэтому в старом хвойном дремучем лесу всегда царит полумрак и тишина.
   Света так мало, что из-за этого внизу не растёт подлесок, иногда совсем нет травы. Выглядит лес суровым, неприветливым, сырым и мрачным. Нижние ветки на стволах деревьев покрылись серыми лишайниками. По земле тянется ковёр изо мхов, из тех же лишайников или подстилкой из опавшей хвои. Кругом разбросан валежник. Порой, упавшие и полусгнившие стволы деревьев местами выглядят непроходимыми завалами. А в этих наворотах валежника нашли себе приют многие обитатели суровой таёжины.
  Тёмнохвойная таёжина иногда перемежовывается с сосняками и берёзовыми рощицами. Неожиданно суровые ёлки, пихты и кедры, вдруг раздвигаются и уступают место светлым соснякам.
   Позаботился дух леса Хиис, чтобы было красиво в сосновом бору! Приятно пахло смолой. Высокие сосны растут здесь свободно, стоят прямые, словно колонны. Их стволы ровные, без сучьев, одеты внизу в более толстую тёмно-серую кору. Чем выше поднимется кора по стволу, тем становится тоньше, меняет цвет на красно-жёлтый. Ажурные кроны сосен пропускают много света. Не выносят эти великаны тени.
   Сосновый бор, густой в молодости, с возрастом изреживается, потому что часть не успевшего вытянуться молодняка попадает в затемнение более старших деревьев и погибает от нехватки такого жизненно необходимого света. Кто успел пробиться к солнцу, тот вырос, кто опоздал – погиб. Такова проза всей лесной жизни. Выживает наиболее сильный, приспособленный и удачливый.
  В сосновом бору уже растёт травянистый покров - злаки, местами вереск. Выспевает брусника, черника. Куртинами собирается толокнянка.
  Но сосняк кончается, и снова ёлки, пихты и кедры переплетаясь кроноам, словно взявшись за руки, смыкаются богатырской стеной. Вновь тянется темень, сырь, непролазная таёжина. И вдруг, о чудо, хвойный лес расступается. Словно девичий хоровод, появляется берёзовая рощица или просто часть смешенного леса с мощными дубами, всегда трепещущими, будто от страха осинами, с кудрявой рябиной, серой ольхой, остролистыми клёнами и липами.  А то нарисуется и обыкновенная светлая полянка, заросшая кустарниками можжевельника, смородины, лещины, ягодниками, высокими травами, в которых тоже прячутся ягоды черники, брусники. Цветёт кислица, цветочки которой закрываются на ночь или непогоду.
   В сырых низинах и по берегам рек растут папоротники, плауны и хвощи, грушанки, майники, осока. Грациозно склоняются к воде, будто плачут, ивы. Корни растений оплетены гифами грибов.
  Длинноухий заяц выпрыгнул из густого валежника, где прятался от всяких опасностей на лесную полянку, с аппетитом жевал сочные листочки травы. Коричневый носик ходил туда-сюда. Длинные ушки крутились вокруг, прислушиваясь, не подкрадывается ли кто-нибудь.
  Пока всё было тихо. Сороки и сойки, сплетницы и скандалистки молчали. Серый заяц ел, но всё его тело было готово, чтобы снова удрать и спрятаться в валежнике. И предчувствие его не обмануло. Засртекотали сороки, затрещали сойки. Заяц услышал шум, исходящий от лошадиных копыт. Он стремглав сиганул в лесную гущу и был таков.
  На поляну выскочили четверо всадников, пронеслись мимо и снова скрылись за деревьями. Через некоторое время за ними понеслась группа всадников побольше.
  - Вроде бы оторвались, - приструнил коня Ястреб, - Этих не слышно! – дёрнул головой, намекая на преследователей.
  - Да, не слышно, можно дух перевести, - остановился рядом Варёшка.
  Ястреб обратил внимание на то, что как-то странно Котяйка мотается в седле, и вид у него был очень бледный.
  - Чегой-то с ним? – спросил главарь, - Варёшка посмотри! Чернявка помоги ему.
  Варёшка и Чернявка спешились, подбежали к Котяйке. Тот совсем завалился на лошадь, обхватив руками её шею. Длинная золотая цепочка с ошейника волочилась по земле. Из спины отрока торчала стрела.
  Варёшка и Чернявка осторожно сняли Котяйку и уложили на землю. Ястреб быстро соскочил с коня, подошёл к раненому.
  - Что же ты, Котяйко оставляешь меня? – склонился над своим любимым скоморохом Ястреб, - Варёшка! Посмотри, может всё-таки можно что-то сделать?
  Варёшка осмотрел, пощупал, обломил стрелу у основания.
  - Нет, княже. Если выдернуть, кровь ещё сильнее пойдёт. А впрочем, жить ему осталось совсем маленько.
  Ястреб осторожно перевернул Котяйку к себе лицом, положил на свои колени, нежно гладил по щекам, как бывало, ласкал свою любимую Рыську. Достал из-за голенища сапога ножик с костяной ручкой в виде куницы, с тонкой мальчишеской Котяйкиной шеи срезал ошейник и зашвырнул в кусты. Золотая цепочка звякнула и повисла на ветке.
   Ястреб смотрел на умирающего парнишку и ничего не говорил. Только во взоре бывшего главаря ушкуйников была такая тоска. Они как бы спрашивали: «Зачем отбираете у меня всё то, что мне так дорого?».
  Котяйка очнулся, открыл затуманенные голубые глаза. По лбу текли капельки пота, влажные светлые волосы слиплись, язык обводил сухие, потрескавшиеся и побелевшие губы.
  - Пить, - простонал Котяйка.
  - Нету ничего, - виновато развёл руками Чернявка, завертел головой, искал воды.
  - Вот я и пожил…, - попытался усмехнуться отрок, но губы скривились в предсмертную гримасу, - В прошлый раз не помер, так в этот точно помру…
  - Нет, нет! Ты не умрёшь, - гладил спутавшиеся волосы Ястреб и успокаивал умирающего парнишку.
  - Я вижу, как Киямат идёт забирать мою Лол – душу… Он уже совсем рядом…, - с трудом шептал отрок, - Ты мне вот, что княже, перед смертью скажи…, - Котяйка облизал пересохшие губы, - Как хоть звать-то тебя? Ведь никто имени твоего не знает… Кличут всё князь, да главарь... А по имени никто не называет… Как мне тебя в мире мёртвых перед духами величать – называть, защищать?
   - Не к чему всё это. Я не верю и не почитаю богов, - тихо отвечал Ястреб, - Ну а если так тебе хочется, называй меня, как отца моего звали, Шиган-Ёрш.
  - Так вот ты кто? – вскрикнул Бача, - А я всё смотрю на тебя и никак понять не могу, кого же это ты, князь, мне напоминаешь?
  - Да, я сын Шигана и Лапушки, - спокойно говорил Ястреб.
  - Вот так да! – радовался Чернявка, - Вот так встретились! Вот она судьба!
  - Будь здрав Шиган-Ёрш.… Не держу я на тебя никакого зла, хоть и много лиха ты сделал… - Котяйка вздохнул, выдохнул, и глаза его закрылись навечно.
  Тело отрока закидали ветками. Его коня отпустили, а сами поскакали дальше. Через некоторое время на поляне появились всадники во главе с князем Гордеем.
  - Здесь они были! Вон их конь! Трава примята! – со злым азартом кричал Гордей.
  Несколько дружинников спешились. Осмотрели полянку.
  - Смори, княжич, они тут одного из своих схоронили. Его наш стрела подстрелила!
  - И вот ещё, чего нашли! – другой воин протянул княжичу разрезанную половинку ошейника с золотой цепочкой.
  Гордей машинально скомкал цепочку в кулаке и сунул за пазуху.
  - Вперёд! За ними! Они не уйдут! Их осталось трое! – неистово торопил Гордей
  Ястреб, Варёшка и Бача бросились на север, но там увязли в непролазных топях. Лошадь Варёшки вместе с водником провалилась в трясину и утопла. Сам Варёшка вовремя сумел соскочить и еле спасся. Троица ушкуйников едва выбралась из трясины. Теперь Варёшке и Баче пришлось ехать на одном коне.
  Беглецы свернули на восход солнца. Там они наткнулись на довольно широкую реку, хотели переправиться, но их настигнул отряд тетёр, пришлось снова углубиться в лес. Оторвались. Сделали крюк к реке и по её правому берегу поскакали на юг.
  Лошадь, на которой ехали Варёшка с Бачей, неожиданно споткнулась о торчащий коряжистый корень и повредила ногу. Ехать дальше на ней стало совершенно не возможно. Пришлось её добить. Мясо ели сырым, костра не разводили, боялись – дым выдаст, потому что след в след, за беглецами шли Гордеевы дружинники.
   Как и предполагал Эрик Мурманин, беглецы двигались точно к стрелке, не смотря на то, что они всё время пытались петлять. Через несколько дней пришлось забить и съесть последнюю лошадь.
   Теперь разбойники бежали безлошадными.  Преследователи, в роли охотников,  гнали уцелевших грабителей по лесу и, травили,  словно зайцев. Некогда грозные ушкуйники превратились в дичь, на которую теперь охотятся не они, а другие.
   У слияния рек троицу нагнали дружинники. На песчаной стрелке беглецов окружили. У них не было никакого оружия, только Ястреб выхватил и выставил перед собой, в качестве обороны лишь небольшой ножик с костяной ручкой в виде куницы. Один из воинов ловким ударом выбил нож из рук главаря. На всех троих накинулись и после непродолжительной борьбы повалили и связали руки за спиной. Ножик передали Гордею. Княжич осмотрел трофей, причмокнул, глядя на необычную красивую ручку и спрятал за голенище сапога. Ястреб зло сверкнул дикими глазами.
  - Что, волчьи дети! Попались?! – Гордей соскочил с коня, обнажил меч и не спеша, с видом победителя, в вразвалочку подошёл к пленникам, - Теперь я предам вас всех лютой смерти, как вы убили моих батюшку и матушку.
  - Ха-ха-ха! – нагло засмеялся Бачагурт в лицо княжича, - Твоя матка так перед смертью верещала! Ха-ха-ха! А мне весело! Ха-ха-ха!
  - Ах ты, холоп!
  Глаза княжича, словно у быка налились кровью ярости. Он резко взмахнул мечом и отсёк Баче голову. Голова покатилась по жёлтому песку, оставляя кровавый след.
  - Вас я вас тоже убью, но потом, люто, - задыхался от гнева Гордей.
  В это время к берегу причалили дракары Эрика.
  - Эй! Гордей! – крикнул ярл со своего корабля,  - Я же тебе говорил, что на стрелке схватишь своих кровников!
  - Надо же, этот молокосос их поймал? – удивился Хельг и озорно расхохотался, - Ха-ха-ха!
  - Прыткий малый, - сыронизировал Ингвар.
  - Даже нас опередил, - удивился Эрик.
   Мурмане ловко спрыгнули с дракаров на мелководье и направились к дружинникам тетёр. Эрик ещё раз поприветствовал Гордея и подошёл к связанным Ястребу и Варёшке.
   - Он действительно хорош! – оценил Эрик Ястреба как товар.
   - За него не плохо дадут, - вторил Ингвар.
   - Продадим его купцам из Серкланда. Они любят рабов страны Саклаб, - уточнил ярл.
    -  Или сами отвезём его в Миклагард – Великий город, - вклинился в разговор младший из братьев Хельг.
   - Вот ещё! Потащусь я за море в этот Миклангард из-за какого-то склаба, - махнул на Хельга Эрик, лучше продадим его в Хольмгарде или ещё где-нибудь.
   - Ну и ладно, - пожав плечами, согласился Хельг, - Можно и в другом месте продать.
   - Эй, Гордей! – фамильярно окликнул княжича Эрик, - Помнишь, ты обещал мне выполнить одну ма-а-аленькую просьбу?
  Гордей напрягся.
  - Да, - глаза княжича тревожно забегали, - «Чего ещё удумал этот мурманин?» - нехорошая мысль закрутилась в голове.
  - Ну, так вот, посмотрим каково оно честное слово князя! – ярл специально поддевал самолюбие молодого человека.
  Мурмане нагло засмеялись, показывая тем самым, что их больше и они сильнее.
  - Я забираю этих двух, - Эрик ткнул в сторону связанных пленников.
  - Но это мои кровники. Я должен отомстить за смерть, - от обиды на глазах княжича навернулись слёзы.
  - Ты же обещал! – спокойно заявил Эрик.
  - Ха-ха-ха! – нагло смеялся Хельг, - пусть знает этот молокосос с кем имеет дело! Ха-ха-ха!
  - Ха-ха-ха! – смеялся ярл Эрик Мурманин.
  Его воины уже уводили Ястреба и Варёшку на дракар.
  Злоба и обида душила молодого князя. Его при всех оскорбили, презрительно назвав «молокососом». Он не до конца отомстил. Боги будут недовольны. Но сделать ничего не мог. Отряд Эрика больше и сильнее. Одни берсерк Бьёрн Бледный стоил целого войска.
  Гордей сжал кулаки так сильно, что костяшки на пальцах побелели и заскрипели. Молодой княжич безысходно глядел, как уплывали дракары. Про себя поклялся, что отомстит Эрику Мурманину.

XVIII

   Эрик с кузенами Ингваром и Хельгом направился в Беленово городище, что стоял на пути в Великий, богатый Миклагард. В Беленов-граде собирались купцы из разных стран. Там-то и решил сорвать хороший куш Эрик.
   Ещё на подходе к городищу ярл столкнулся с серкландским купцом Асадом. Арабские купцы из Халифата – Серкланда, как называли их эту страну мурмане – варяги охотно торговали в северной земле саклабов – словен, проживавших вокруг Ильмень-озера и артанцев – племён мурома, меря, и черемисов - жителей Залеской глуши.
   - Это ты Асад?! Мир тебе и твоему дому! – кричал Эрик, приветствуя купца со своего дракара, - Откуда и куда держишь путь?
   - Салям Эрик! – выкрикнул в ответ купец, но увидав рядом Ингавара и Хельга, повторил своё приветствие, - Алейкум ас-салям ва-рахмату-Ллахи ва-баракятух, и вам мир, милость Аллаха и Его благословение, – затем крикнул, откуда плывёт, - Торговал в Славии, везу хороший товар в Бану аль-Асфаром! В славный город Эстин-болин.
   - Я знал, что ты плывёшь к ромеям в Миклагард. Так мурмане - скандинавы называли столицу Византийской империи Константинополь, – Послушай, Асад! У меня для тебя есть замечательный товар! – интригующе «закинул удочку» Эрик.
   - И что же это? Да сбудется воля Всевышнего! – моментально заинтересовался Асад, ибо, как и Эрик был жаден до наживы.
   - О-о! Причаливай к моему борту, посидим, посмотрим, обсудим!
   Эрик умел вести торг с восточными купцами из славного Серкланда - Халифата.
   Асад, имя, которого обозначало лев, не заставил себя долго ждать, приказал пришвартоваться к дракару ярла и вот уже оценивающе рассматривал живой товар.
    - Ты посмотри, какой раб, - предприимчивый ярл вертел перед восточным купцом Ястреба, - Этот тоже не плох. Между прочим, хороший лекарь. У меня он вылечил одного раненого воина, - Эрик вытолкнул вперёд субтильного Варёшку.
  Хитрый вождь мурман решил сначала немного понервировать, потравить купца, тем самым, разогреть его интерес и набить цену на свой основной товар. Однако Асад зорким взглядом оценил Ястреба и уже прикинул, сколько бы мог выручить за него при перепродаже.
   - Ну, лекарей у нас хоть отбавляй, - начал торговаться Асад, - Ты же знаешь в Халифате самые лучшие врачеватели.
   - А этот особенный! Я тебе его недорого продам, - настойчиво навязывал Варёшку ярл.
   - Недорого это сколько? – сощурил лукавые глаза Асад.
   - А сколько ты бы дал? – юлил Эрик.
   - Не-ет, дорогой, сначала ты цену назови! – хитрил купец.
   Эрик тоже хитрил, уподобляясь богу Локи. Через Варёшку, он хотел по максимуму получить за Ястреба.
    - Двадцать дихремов! – резко выкрикнул Эрик.
    - Ой, ой, ой! Зарезал без ножа! Шайтан ты этакий! За этого доходягу двадцать дихремов? Вы только люди добрые посмотрите! – театрально схватился за сердце Асад, - Да ему красная цена пять.
   - Ну, уж ты Асад не боишься своего Аллаха! Удумал тоже пять дихремов, - обиженно скорчил физиономию Эрик и недовольно взмахнул руками.
   - Не упоминай Аллаха всуе, неверный! – взвизгнул Асад, - Семь дихремов и не больше! 
   - Ну, ещё три добавь, - прищурив один глаз, выпрашивал Эрик.
   Он-то знал, что этот проныра – купец продаст Варёшку на невольничьем рынке не меньше чем за двадцать дихремов, а то и больше.
   - Шесть! – Асад для верности показал на пальцах, - И ни монетой больше!
   - Восемь, Асад, восемь, - торговался Эрик.
   - Семь! Семь! – кричал Асад и тыкал семь пальцами в лицо Эрику.
  Эрик смеялся. Его забавляло, как тяжело расставался со своим серебром жадный купец.
   - Ладно, по рукам! – согласился Эрик, - «всё равно, здесь я не продам его дороже», - подумал ярл.
   Варёшку продали. Начался торг за Ястреба. Ястреб стоял высокий, стройный, видный, со связанными за спиной руками. Просто красавец. Разорванная рубаха обнажала сильную грудь. Ветер развевал густые, курчавые, лохматые волосы на голове. Борода ушкуйника была всклокочена. Некогда грозный князь разбойников стоял босой на палубе, широко и твёрдо расставив мощные ноги. Связанный но непобеждённый, он сам того не осознавая, таким дерзким поведением прекрасно выставлял себя на показ. Ястребиные глаза сверкали исподлобья неподдельным гневом. Он действительно был хорош.
  - Ай, яй, яй! – зачмокал от удовольствия Асад и забегал вокруг предлагаемого товара.
  - Какой хороший саклаб, да? – хвалился Эрик.
   - Не-ет, клянусь Аллахом, это не саклаб, это артанец. В Артании, - очень хорошие рабы. Я сразу отличу саклаба от артанца. Но он, наверное, всё-таки помесной. В нём течёт и кровь артанца и кровь склаба, - рассуждал хороший знаток работорговли, при этом ему было без разницы, кто пред ним, вещь, скот или человек, - Такие помесные мужчины красивы и высоки, как фиговые пальмы, но при этом у них отвратительно грязные привычки, - купец презрительно сморщился на слове «грязные».
  Асад суетился, щупал у Ястреба грудь, мускулы на руках и ногах.
  - Пусть он откроет рот и покажет зубы, - Асад повернулся к Эрику.
  - Эй, ты открой рот, - крикнул на Ястреба Эрик.
  Ястреб демонстративно отвернулся.
  - А ну, показывай, раб! – Эрик сильно ударил строптивца по спине.
  - Не испорти товар! – протянул вперёд руку Асад, как бы пытаясь остановить Эрика, - Ничего, и не таких укрощали упрямцев, - усмехнулся купец.
  Эрик замахнулся, чтобы ещё раз ударить. Ястреб подчинился и открыл рот и показал великолепные белые ровные зубы.
  - Ай, ай, ай! – причмокивал Асад от удовольствия, - Авва-ль – первый, та-ни – второй, та-лит – третий…, - дотошный купец специально долго пересчитывал все зубы, - Ай, хорош, шайтан! 
  Затем Асад приказа задрать рубаху, спустить штаны. Заглянул у покупаемого товара,  куда только можно было заглянуть, и остался очень доволен. 
  Ястреб никогда ещё не терпел такого унижения. Его, который привык жить как вольный ветер и делать то, что придёт в голову, продают словно скот, вещь, отнимают свободу. Он будет всю жизнь ходить, как Котяйко с ошейником, сидеть собакой на цепи? И тут, наваждением в голове зазвучали слова старой колдуньи Вольпины: «Страдания выпадут тяжёлые. Ой,  намучаешься! Даже жизнь тебе твоя будет не мила. Но всё выдюжишь. Ибо Он тебе поможет…» «Кто такой этот Он?» - Ястреб пока не знал.
  - Сколько просишь? – нетерпеливо уставился на  продавца Асад, словно хищник, готовы прыгнуть из-за засады.
  - Сам знаешь. По товару и цена! – изворачивался Эрика.
  - Давай, давай! Называй цену, - торопил Асад.
  Он действительно выглядел, как лев торга.
  - Немного прошу! – сделал невинное выражение мурманин, - тридцать дихремов.
  - Что-о! Тридцать! Ты с ума сошёл? – выпучил глаза купец, - О, Господь Всемогущий! – воздел к небу руки, - Этот нечестивый сын собаки, хочет совсем разорить честного человека!
  - Тридцать! И не дихрема меньше! – стоял на своём Эрик.
  - Да ты что? За него в Эстин-болин дадут не больше двадцати, - возмущался араб.
  - Ой, не ври мне Асад! Ты в Миклагарде за него все сорок, а то и пятьдесят возьмёшь! – открыто, прямо в лоб, ляпнул Эрик купцу.
   - Двадцать! – начал торговаться Асад.
   Сошлись на двадцати пяти. Ударили по рукам и разъехались в разные стороны.


XIХ

   Молодой княжич Гордей был до глубины души оскорблён поступком Эрика Мурманина. Мысль о возмездии за нанесённую обиду захватила всю сущность униженного князя. Теперь Эрик и его кузены стали для Гордея кровными врагами.
   Гордей мечтал о возрождении моховлянского рода. Проклятый мурманин помешал полностью восстановить родовую честь. Если он - Гордей, оставшийся, чуть ли не последним представителем рода моховлян не отомстит, роду не восстать из пепла.
   Восторженный юноша видел себя в образе былинного героя Феникса Ясного Сокола, олицетворявшего две стихии – огонь и  воздух. Ему уже чудилось, как он становится силачом Фениксом, засыпает на некоторое время, оборачивается прекрасным молодцем, а потом пробуждался и, как образец доблести, смелости и справедливости защищает и восстанавливает поруганный род. Всегда вместе с ним – Гордеем сказочная Жар-Птица – исполнительница любых желаний. Этим самым Гордей совершил бы подвиг, олицетворил заветы предков. Он сам бы превратился в героя, деяния которого прославились и помнились в веках, воспевались в былинах и песнях, которые пели бы сказители – баяны-песнотворцы и гусляры.
   Гордею помешал Эрик. Именно ярл со своей шайкой стал препятствием, чтобы совершить древний обряд, тем самым навести порядок и справедливость за гибель родителей и всего Гордей-града. Самые главные злодеи ещё живы. Предначертание не свершилось, вся кровь не пролита. Ведь кровная месть – это своеобразное возмездие и возмещение за нанесённую обиду. Это нравственный долг, обязанность перед богами. Это самозащита рода.
   Навязчивая мысль терзала сознание, уязвлённого княжича. Мало того Эрик принародно его оскорбил, презрительно обозвав «молокососом». Гордей кипел весь от негодования. Приказал немедленно плыть на своей ладье за мурманами.
   Дракары Эрика Гордей застал в Беленов-граде, который удачно стоял на пути из сурового северного мурманского моря  к южному тёплому, синему морю ромейскому.
    Ладья тетёр причалила рядом. Весь честной люд был на торжище, который уже с первыми лучами солнца гудел, словно пчелиный рой. На тесной площади толпилось много народу, не только с близлежащей округи, но и из приезжих гостей. По длинному торговому пути из Артании везли ценные меха соболей, бобров, лисиц. Там в густых лесах дремучей таёжины и на верхнем течении большой реки Итиль издавна промышляли пушистых белок, лис, соболей, бобров, выдр. Оттуда же везли олово и свинец, называемый белым металлом. Пригоняли рабов. В Беленов-граде делали остановку, отдыхали, кое-что обменивали, торговали. Город со временем превратился в бойкое торговое место.
    Какого только народу здесь не увидишь! Торговали воинственные мурмане – варяги, и расчётливые серкландцы – арабы, и шумные булгары. Все привозили разные диковины. У варягов украшения, оружие, которые они скупили у мастеров на Рейне, везли костяные изделия из Фризии. Арабы за свои дихремы – монеты из серебра, скупали в большом количестве меха. Булгары обменивали товары на великолепные изделия своих горшечников. Эти кувшины гулко звенели, когда их проверяли на звук.
   Торг шёл полным ходом. Все были возбуждены, говорили громко, торговались, спорили. Особенно шумно было у лотка, где бойкий купец расхваливал восточные товары. Откуда он был родом, никто не знал, но его ладьи регулярно ходили по этому пути, с юга на север и обратно. Домой купец вёз меха, из дома – разнообразные украшения, глиняные кувшины, серебряные монеты.
  Один местный старейшина бойко торговался с купцом о цене на великолепный серебряный перстень с аметистом, на котором было вырезано на непонятном языке какое-то заклинание. Ни торговец, ни покупатель прочесть его не могли, но именно поэтому купец старался набавить цену, заверяя, что перстень имеет магическую силу. Старейшине понравился камень, да и оправа была хороша. Наконец они сторговались,  и  долгожданный  перстень  украсил   руку  старейшины.
   А вот купец из Булгарии расхваливал свой кувшин. Стучал по нему, показывая какой мелодичный звон выдаёт обожжённая глина. Другой торговец показывал красивые ткани, ловко их, разворачивая и встряхивая, демонстрируя тем самым качество выделки и цвета. Всего было вдоволь. Но княжича Гордея не интересовали диковинные товары. Он высматривал ярла Эрика Мурманина. Вместе со своими дружинниками ходил, искал, но безуспешно. Уже повернул назад к ладье и, неожиданно, нос к носу столкнулся со своим обидчиком.
  - О, Гордей! А ты что здесь делаешь? Чего ищешь? – бесцеремонно окликнул Эрик молодого князя.
   Гордей стоял набычившись.
  - Здорово Эрик! – пробурчал княжич.
  - Что не весел? – ехидно улыбался ярл, - Я вот твоих двоих ушкуйников выгодно продал, теперь гуляю! – ярл высокомерно похлопал княжича по плечу.
  - Кому? – зло буркнул Гордей, - дёргая плечом, чтобы избавиться от руки Эрика.
  - Ну, кому продал, тот уже далеко! – иронично развёл руками Эрик.
  Поодаль стояли Ингвар и Хельг, с интересом наблюдали за происходящим.
  - Этот молокосос всё не может успокоиться! Ха-ха-ха! – съязвил Хельг, обращаясь к брату.
  - Да ну его, сопляк! – махнул рукой Ингвар, - Пошли лучше.
  Трое братьев, демонстративно прошли мимо, специально задев плечом молодого князя.
  Внутри Гордея всё забурлило от негодования и обиды. Он наклонился, незаметно вытащил из-за голенища сапога ножик с костяной ручкой в виде куницы.
  - Эрик!
  Гордей крикнул, громко, зло, отрывисто. Эрик оглянулся, и тут княжич со всего маху метнул нож в своего ненавистника. Обиженный моховлянин это сделал с такой силой, что нож вошёл в глаз по самую рукоятку. Эрик вскинул руки и упал с мостков в реку.
  - Плюх! – послышался всплеск воды.
  Ингвар и Хельг выхватили мечи и накинулись на Гордея. Гордей тоже схватился за меч. Он бойко отбивал выпады братьев. Дружинники бросились на подмогу своему князю. На помощь своим бежали мурмане. Началась драка, на торжище переполох. Купцы поскорее сворачивали товары. Бабы завизжали, побежали в разные стороны. Ушлые люди, воспользовавшись моментом, хватали всё, что плохо лежит.
   Мурманские купцы – воины схватились за мечи и тоже ввязались в драку, заступаясь за соплеменников. Силы оказались не равны. Всю Гордееву дружину и самого княжича Гордея перебили.
   В Беленов-граде начались грабежи и пожары. Город выгорел дотла. Народ разбежался. Некогда успешное поселение исчезло с Великого Полотна Мира. В таинственном кудели времени оборвалась ещё одна ниточка. Поросло быльём некогда людное место, и что здесь было, давно забыли.

XХ

  Длинная лодка, управляемая парусом и гребцами двигалась по широкой реке с сильным течением дальше с севера к югу в Ромейское море.  Разные народы по-разному именовали эту своенравную большую реку. Эллины называли её Борисфеном, что означало река с севера. Латиняне -  Данаприсом – река с сильным течением. Сами словене, которые здесь издавна обитали, говорили о своей реке, как о Славутиче – реке словен – людей владеющих словом.  Кочевники пачинакиты - печенеги называли реку – Вырух, то есть широкая. Тюрки Узу-су или Юзен – просто река. Ромеи-византийцы – Элисс. Грозные гунны – Вар. Купцы из Поднебесной – Ди-Ни-Бохэ. В дальнейшем за рекой укоренилось название Днепр. 
   В широкий Данаприс – Днепр перетащили слуги купеческий корабль из северной Ловати. Хозяин – купец Асада ибн Фаруха аль Эль-Ариша. Имя достойное и перевод его достойный - Асад – лев, сын Фаруха – надёжного их города Эль-Ариша. Несёт величавый Данаприс свои воды в Ромейское море. По ним Восточный купец с челядью и товаром добрался до небольшого городка Куябы.
     По легенде основали этот город три брата и сестра. Старший брат Кий занимался перевозом, а младшие Щек и Хорив, да сестра их Лыбедь помогали. Вот братья построили городок и нарекли его в честь старшего Киевом. Однако частенько другие путешествующие люди называли городок Куйава и сомневались в существовании трёх братьях – основателях, потому что уж больно много существовало похожих легенд, когда братья и сёстры основывают города. Поговаривали будто хорезмиец Куйя, служивший вазиром хазарских войск, основал пограничную крепость. Её-то и назвал в честь себя – Куйава.
  В крепости купец Асад нанял местных жителей, чтобы они помогли благополучно перебраться через речные пороги, потому что это являлось главной трудностью в плавании по большой своенравной реке. Пробивается Данаприс сквозь гранитные ущелья. Здесь-то течение реки и перерезают ряд крупных порогов и стремнин. Таких перекатов насчитывают путешественники до семи.
  Долго торговался жадный Асад с полянами – жителями полей. Так общим названием именовали себя местные родственные племена. Сторговались, ибо поляне зарабатывать на сопровождении купеческих кораблей через опасные стремнины. Дал купец им задаток, остальное обещал после успешного прохождения камней.
   Первый порог был не слишком опасным. В этом месте посередине реки торчали наподобие островов обрывистые высокие скалы. Набегающая и приливающая к камням вода, низвергалась вниз, издавала страшный гул.
   Никто не осмеливался проходить между скал. Причалив поблизости, людей высаживали на сушу. Поляне, раздевшись донага, волокли корабль вдоль изгиба речного берега, ногами ощупывая дно, чтобы не натолкнуться на какой-нибудь камень и не распороть днище. Другие стояли на палубе. Одни у носа, другие посередине, а третьи у кормы, ловко орудуя шестами, толкая и правя ладью. Так с крайней осторожностью, миновали первое препятствие. Снова  погрузились и направились ко второму порогу.
   Предусмотрительный купец приказал своих невольников заковать  в колодки и вести на привязи, чтобы не убежали. Ястребу и Варёшке надели на шею и руки деревянные колодки. Деревяшку цепями пристегнули к ногам. Вот и оказался Ястреб сам в таком положении, как когда-то таскал за собой несчастного покойного Котяйку. Бывший князь ушкуйников вынужден был передвигаться малыми шашками, согнувшись в три погибели. Цепи больно натирали ноги. Но всё ещё только начиналось. Пока ожидала впереди одна неизвестность.
  Однако для того, чтобы пройти другие пороги, требовалось гораздо больше усилий. Успешно миновали ещё две стремнины. Самым тяжёлым был четвёртый перекат. Около него причаливали носом вперёд. Спустили парус, обмотали вокруг мачты. Мачту положили на дно. Полностью выгрузились, поставили стражу, так как здесь постоянно промышляли грабежом пачинакиты. На протяжении шести миль шли пешие, несли товары на себе, вели рабов в цепях. Волоком, вдоль берега тащили поляне ладью. Подкладывали под днище брёвна и толкали. Обойдя этот порог, снова спустили корабль на воду, загрузились и поплыли дальше к морю.
  Но вот все пороги успешно преодолены. Путешественники остановились на большом острове в устье Данаприса отдохнуть и воздать хвалу богам. Асад и его правоверные слуги стали молиться Великому и Единому Богу и его Пророку. Неверные совершали благодарственные жертвоприношения своим божествам и духам.
   На этом острове рос громадный дуб. Его считали священным. Ему приносили жертву. Взяли поляне петуха, бросили жребий. Местный волхв внимательно смотрел, что сделать с птицей: или зарезать, или съесть, или отпустить живым. На этот раз жребий выпал - петуха съесть. Вокруг дуба укрепили стрелы, на них нацепили кусочки хлеба и часть петушиного мяса.
  Правоверный Асад с презрением смотрел на варварский обычай дикарей.
  - У, Шайтан! Тьфу, - купец скрылся на ладье, чтобы совершить достойный намаз Всевышнему.
  Купец отдал полянам остаток платы, вышел в море и вдоль западного побережья направился в славный Эстин-болин. Здесь, в море приказал снять с пленников колодки и цепи.
  - Они теперь никуда не убегут. А перед продажей должны выглядеть хорошо. Им необходимо приобрести товарный вид, - заботился купец о своей будущей прибыли.
  Ястреб ещё никогда не видел столько воды. Он смотрел, удивлялся и  вспоминал материны побасенки. В голове вдруг неожиданно зазвучал тихий, ласковый матушкин голос. Она долгими зимними вечерами рассказывала легенды и сказки, которые слышала от дедушки Тихомира, про то, как боги творили землю, как когда-то всюду была одна вода, как уточка ныряла за землёй в глубину, как три огромные рыбина плавают по воде и держат эту плоскую, похожую на широкую миску землю. Тоска защемила грудь.
  - Значит это всё правда, - шептал Ястреб, взирая на безбрежную стихию.
  Ястреб смотрел и удивлялся. Море каждый час менялось на глазах. Вот вода в нём светло-голубая, тихая, тихая, то вдруг набегает волнами, одной, второй, третьей и начинает качать корабль своей неуравновешенной зыбью. То, неожиданно море возьмёт и перекрасится в синее и начинается переливаться разными оттенками от ярко-синего до тёмно-фиолетового, а то вообще сделается сине-зелёным.
  - Как оно похоже на нашу жизнь! – неожиданно пришло в голову Ястребу, - Наша жизнь такая же разная и непостоянная как эта вода, течёт и изменяется.
  Ястреб взглянул за сидящего рядом Варёшку. Ему было не до красот. Варёшку сильно мутило. Всё нутро его выворачивалось наружу, тошнило неимоверно.
  - Ничего, пройдёт, - махнул на Варёшку Асад,  - Это морская болезнь. Привыкнет.
  Купца не очень-то волновали страдания субтильного раба. Единственное, чего он жалел, это семь потраченных серебряных монет.  Главный его товар – это Ястреб, а он выглядел хорошо. Асад постоял на носу, посмотрел вперёд и снова удалился к себе, валяться на мягких подушках.
 Ястреб продолжал смотреть на необъятную морскую стихию и удивляться. Это отвлекало его от сложившегося положения в судьбе.
  Над головой по синему нему тащились облака из лохматой ваты, с криками летали чайки, а море продолжало играть красками. Вот под дуновением ветра оно становится каким-то средним, между тёмно-синим и фиолетовым. Приобретает загадочный цвет индиго. Волны выгнулись, рисуются. То они ультрамариновые, то тёмно-пурпурно-фиолетовые, то опять сине-зелёные. То напоминают ночное небо, зовут в бесконечность.
  - Вот так бы смотрел на него всю жизнь, - вздохнул Ястреб.
  Вдруг окрик одного из людей Асада заставил Ястреба оторваться от созерцания морских просторов.
   - Господин! Господин! – кричал человек, - Надвигается буря!
   Вперёдсмотрящий указывал на огромную чёрную тучу, надвигающуюся с северо-востока. И действительно, ветер усиливался, становился штормовым. По волнам побежали белые барашки. Зеленовато-синие волны стали сердито чернеть, как будто их кто-то обидел и погладил против шерсти. Лодку сильно закачало. Ястреб, что было силы, вцепился в лавку. Варёшке сделалось совсем худо. Чёрная туча стремительно наползала. Ветер крепчал.
   - Воля Всевышнего! Может всё обойдётся! Сворачивайте парус, чтобы не оборвало! Опускайте мачту, чтобы не сломало! Шевелитесь бездельники! Гребите, не дайте волнам разбить нас о скалы! – командовал Асад.
   Мрачное небо затянулось тучами. Море вспенилось, словно закипело. Волны бурно перекатывались, играя кораблём, словно шапкой.
    Чайки тревожно закричали, пытаясь найти укрытие в прибрежных скалах. Сверкнула молния. Послышались раскаты грома. Волны с неимоверной силой набросились на лодку, видно хотели её разбить окончательно. Они подхватили маленький кораблик и с силой швырнули его на камни. Кораблик разлетелся на части, люди выпали и стали тонуть. Ястреб барахтался в воде. Волны оттаскивали его на глубину. Рядом захлёбывался Варёшка. Ястреб схватил его, и вместе они пошли на дно.

Часть четвёртая
I

     После бури сине-зелёное море успокоилось. Оно, как огромный живой организм тихо шевелило  волной и лениво трогало гальку, в изобилии валявшуюся вдоль всего каменистого берега. Тёплая вода нежно плескалась, была настолько чиста и призрачна, что дно просматривалось на довольно большую глубину. Там, в этом особом мире, казалось, совершенно беззаботно резвились рыбки. По песчаному дну ползали рачки, кто с раковинкой на спинке, кто без. Толстая крабиха потешно бежала боком по волнообразному песку, перебирая шестью членистоногими лапками, прижав к животу маленьким хвостиком икринки, из которых скоро должны вылупиться миниатюрные крабики. К камням прицепились гребешки и устрицы, то раскрывая, то закрывая створки раковин. Всё жило и радовалось свету, тишине и покою.
     В такую чудесную погоду с моря унеслись прочь беспокойные ветряные вихри. Беспечно парили белоснежными корабликами чайки, осматриваясь по сторонам, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Однако, без всепомогающих воздушных потоков, жирным чайкам становилось трудно держаться в воздухе. Они тяжело летали над успокоившейся морской стихией, противно кричали, парили, расправив длинные крылья, то делая взмахи, опускаясь к самой воде, то снова взмывая вверх, то садились на воду и поплавками покачивались на спокойных, покатых волнах. Отдохнув, птицы взлетали снова. Капельки воды скатывались с красных лапок. Чайки устало взмахивали крыльями, набирали высоту и оттуда продолжали высматривать зазевавшуюся рыбёшку на корм себе и птенцам.
  Чайки большой стаей обжили высоком утёсе, далеко вклинившийся треугольным мысом - конусом в море. Морская поверхность здесь выглядела обворожительно коварной, под которой скрывались острые камни и мели. Эти природные выверты представляли не малую угрозу для проходящих мимо кораблей. Сколько их разбилось особенно в бурю? Сколько несчастных моряков обрели вечный покой в этих местах?
   Именно таким образом родились легенды о миксантропичных сиренах, то ли полуптицах – полуженщинах, так называемых гарпиях, то ли полурыбах – полуженщинах, русалках. От своего отца – бога бурного моря и чудес Форкия унаследовали они дикую стихийность. От своей матери – музы, взяли сирены божественно - чудный голос.
  Здесь люди постоянно спорят, кто же является, матерю этих миксантропов? Родила их то ли Мельпомена – муза трагедии или Терпсихора – муза танца. То ли прекрасноголосая Каллиопа - муза эпической поэзии, философии и науки, или какая-то Стеропа. Либо их матерью была сама богиня земли Гея. Либо того хуже, они - порождение страшного морского чудовища Кето, которому на съедение бросили прекрасную Андромеду. Обречённую на жертву девушку спас герой Персей. Они поднялись на небо и застыли там созвездием, служили ориентиром для путешественников. До сих пор ищут люди истину, никак не могут найти.
   Девы чудной красоты – сирены, своим очаровательным голосом и сладкозвучными песнями усыпляли путников. Волшебным пением, заманивали моряков, сводили их с ума. Помимо музыки, завораживали сирены моряков своим взглядом. Лишь только попадали жертвы в сладкие путы, как эти полуженщины, полузвери, безжалостно раздирали их на части и пожирали.
    Разные имена у сирен, разное их количество, от трёх до восьми. Одна из них играет на кифаре, другая на флейте, третья поёт. Сама  жизнь сирен зависела от того сумеют они заманить путника и съесть или нет, потому что предсказано, что погибнут кровожадные сирены, если кто-либо не поддастся их искушению. Тогда бросятся полудевы в море и обратятся в утёсы, либо, скинув птичьи перья, утопятся.
   Очеловечивали люди всё, что творилось вокруг них. Так пытались объяснить свои беды и несчастья в этом суровом, но столь прекрасном мире. Поэтому все явления природы и исторические события отражал они фантастическими образами. Человек осознаёт противоположности Вселенной в виде Хаоса и Гармонии, Света и Тьмы, Дня и Ночи, Любви и Ненависти, Океана и Земли. Старается их не только осознать, но и преодолеть. Это преодоление выпадает на долю богов или героев. Тут-то в этих божествах и героях сходились понятия и противоречия. Именно отсюда они обретали конкретный образ, наделялись индивидуальностью и миксантропичностью, до сих пор будоражат умы в виде рассказов, стихов, картин, музыки, танцев и многого другого, названного искусством.
  Утёс, весь обсиженный чайками, напоминал большой общественный жилой дом. От постоянных склок между соседями стоял не утихающий шум и гвал. Эти птицы могли показать удивительную организацию, умело объединялись против единого врага, будь то в лице человека, собирающего яйца на пропитание, либо в обличии лиса, ворующего птенцов. Но эти сварливые птицы устраивали дебоши, направленные и друг против друга. Наглые и жадные пернатые запросто отбирала пищу у членов своей семьи, могла заклевать насмерть чужого птенца. Этим самым, образ мирного беспечно парившего над водной гладью белоснежного кораблика быстро разрушался. Чайки скорее походили на сварливых, вечно скандаливших торговок на рыночной площади, чем на привлекательных воздушных обитателей морей.
  Недалеко от берега плавала небольшая стайка дельфинов. Они выпрыгивали из воды, поблёскивая на солнце серебристыми спинами. Дельфины тоже радовались успокоившемуся морю, ведь во время шторма пришлось уплывать подальше от берега и погружаться в пучину, чтобы не оказаться выброшенным на землю. Там, глубоко, всегда тихо и спокойно. А теперь можно поохотиться на любимых анчоусов и ставриду, понырять за осьминогами и кальмарами, порезвиться, поиграть, высоко попрыгать. Дельфины, как дети доверчивы и бесхитростны. Когда на море спускается ночь, дельфины спят у поверхности воды, периодически открывая и закрывая веки.
   Много легенд и удивительных историй сочинили люди про дельфинов. Про то, как в самый трудный момент приплывали эти добрые звери и спасали людей от неминуемой гибели. Но коварен человек, добра не хочет помнить. Безжалостно охотится и убивает дельфинов, иногда для пропитания, а иногда просто так, ради забавы.
   Действительно, море напоминает жизнь, такую разную, необъятную, то спокойную, то бурную, то ужасно пугающую, то нежно манящую. В море, как жизнь можно любить, а можно ненавидеть, можно бояться, а можно творить всё что угодно, не страшась. В море можно погружаться с головой, резвиться и наслаждаться, а можно потерять всё и погибнуть. Оно захватит тебя всего без остатка, не отпустит, поглотит, словно крохотную песчинку. Море, как и жизнь, самая главная загадка на Земле, и никому пока не удалось её отгадать. Глубоко прячет море свои тайны и не торопится с ними поделиться, а кто назойливо пытается узнать то, что ему не положено, с тем море жестоко расправляется.
    Говорят, сама жизнь зародилась в море, заварилась, словно в питательном бульоне, покинула его, вышла на берег и заполнила все земные уголки. Вот почему люди так завороженно глядят на море, на его ширь, мощь и непостоянство. Море и жизнь – единое целое.

II

  Прибрежное население хорошо знало особенности коварного каменного утёса. Уж сколько кораблей разбилось в щепки о его острые края. Жители деревни успешно этим пользовались. То, что море выбрасывало во время шторма, обязательно обследовалось, подбиралось и использовалось в домашнем хозяйстве.
  Вот и сейчас, после того, как море перестало бушевать, кто-то из местных заметил, как огромные волны разбили о камни торговый корабль. Когда страшная буря утихла, а солнышко вновь обогрело и приласкало воду и землю, поселяне спустились к берегу. Подбирали всё. Деревенский быт отличался бедность. Мало того, постоянно приезжал управляющий и отбирал самое лучшее из найденного для хозяина этого берега. 
   По сути дела сами жители вынуждены заниматься мородёрством, и тому, кому посчастливилось не утонуть в пучине вод и выжить, в лучшем случае становился пленником, в худшем – покойником.
   С чужаками не церемонились. Если их пожалеть и отпустить с миром, не известоно, с миром ли вернуться эти пришельцы назад? А вдруг, они приведут за собой вражеское войско и разорят спасших его людей, а самих жителей убьют или обратят в рабство? Так уж лучше самим первыми поступать жестоко с чужаками. Поэтому чужаков старались убивать или пленять и продавать. Всё какая-то польза. Это было в порядке вещей. Таковы реалии сурового мира.
  На берегу лежали два обессиленных человека. Это были выброшенные волной Ястреб и Варёшка. Варёшка первым очнулся, пришёл в себя, постарался открыть глаза. В груди щемило. От морской соли в носу и горле першило. Во рту пересохло. Варёшка облизывал сухие губы. Жутко хотелось пить. Голова раскалывалась. Сотни молоточков стучали в висках и болью отдавались в лобных долях.
  Варёшка пересилил себя, открыл глаза, поднялся, осмотрелся вокруг. Рядом распластавшись, на животе лежал Ястреб. Голова его была разбита. Маленькой струйкой текла кровь. Варёшка подполз к своему бывшему главарю, перевернул его на спину, прижался ухом к его широкой груди.
  - Тук, тук, тук, - еле слышно стучало сердце.
  - Живой, - обрадовался Варёшка.
  Он разорвал подол своей и без того драной рубахи и перевязал Ястребу голову.
  - Пи-и-ть…, - простонал раненый.
  - Э-эх! Столько кругом воды, а попить нечего, - с сожалением вздохнул Варёшка.
  Он поднатужился и попытался оттащить Ястреба с солнцепёка под тень нависающих камней. В это время на скалах появились люди и по горной тропинке начали спускаться к берегу. Звериное чутьё подсказывало Варёшке, что ничего хорошего от этих людей не жди. Он, конечно, мог бы бросить умирающего Ястреба и спрятаться в горных расщелинах, но такие мысли даже в голову ему не приходили, поэтому он инстинктивно тащил тяжёлое тело товарища по несчастью, которое плохо поддавалось любому движению.
  Местные жители заметили на берегу двух человек, закричали, замахали руками и ускорили спуск. Варёшка понимал, что шансы неравны. Он и так был обессилен и не мог сопротивляться, обречённо сел рядом с телом своего главаря и стал ждать, что будет дальше, решил отдаться во власть судьбы.
  Набежали люди, чего-то там громко говорили, страстно жестикулировали. Схватили безучастно сидящего человека, связали ему руки, стали толкать вперёд. За ним потащили второго бесчувственного потерпевшего кораблекрушение. Все действия местных были деловыми, без лишнего движения. Казалось, что мородёрством они занимаются не в первый раз, а всю свою жизнь. И такие, казалось бы, такие едва живые и никчемные пленники, как Ястреб, то же для них являются ценными. 
   Догадливый Варёшка быстро сообразил.
   «Значит, он выживет, а то бы эти, - и он скосился на местных мородёров, - скинули бы его обратно в море на корм рыбам».
  Пленников привели в деревню и заперли в каменной загоне для скота, без окон. Видно это строение давно приспособили, чтобы держать эдесь пленников.
  - Воды хоть дайте! – кричал Варёшка, - Руки развяжите!
  - Умолкни, скоро ще се запознаеш с вода! – командовал какой-то человек, - Развеже рцете му. Все още няма да избяга.
  Варёшку развязали.
  «Он видно старейшина, - подумал пленник, - А говорят-то они почти что, как и мы. Понятно всё».
  Пришла девочка.
  - Я донесох вода.
  Она поставила кувшин, сверху положила краюшку хлеба. Убежала. Дверь опять закрыли. Варёшка схватил кувшин и жадно отхлебнул несколько глотков, потом дал Ястребу. Ястреб инстинктивно начал пить и понемногу пришёл в себя.
  - Где я, - простонал он.
  - В полон мы попали, княже, - жалобно проскулил Варёшка.
  - У-у, как башка-то болит, - Ястреб схватился руками за голову и попытался сесть.
  - Ты лучше бы лежал князь, не шевелился. Слаб ты ещё – Варёшка снова попытался уложить раненного.
  - Ами там тихо! – послышался окрик стражи, - Да не говорим!
  - Чего хоть за люди-то?  - мотнул головой Ястреб и тут же снова схватился за голову, - У-у! Как болит голова!
  В голове сильно закружилось, перед глазами поплыли круги, и Ястреб опять потерял сознание.
  - Эй - эй! – закричал Варёшка, - Открой там!
  - Това, което правиш? – послышался за дверью грозный голос.
  - Слышь, добрый человек! Это князь мой, а я его лекарь. Дозволь мне его вылечить. Что тебе за толк, если он умрёт. А? Мил человек?- уговаривал стражника верный Варёшка, - От живых-то от нас больше толку.
  Охранник ничего не сказал и куда-то ушёл. Через некоторое время дверь открылась. Пришли люди, принесли воды и каких-то трав. Командовал всё тот же человек
   - За лечение! Да, не вздумай мамят! – пригрозил старейшина.
   - Ни, как можно обманывать!
   Глаза Варёшки искренне честно посмотрели на своих тюремщиков.
   - Добре!
   Дверь снова заперли. Варёшка принялся лечить Ястреба. Главарь был очень слаб. Видно разбушевавшаяся стихия хорошенько швырнула его о камни. Сотрясение получилась сильное. Ястреб часто терял сознание, его постоянно мутило и тошнило. Силы возвращались медленно, но возвращались. Молодой и могучий организм боролся и побеждал.
    Варёшка понимал, что своей жизнью он обязан этому человеку, который, будучи когда-то таким грозным, суровым и до крайности безжалостным, теперь лежал беспомощным и беззащитным, словно маленький ребёнок. Но именно этот человек во время бури, схватил идущего ко дну, не умеющего плавать товарища, и вытолкнул наверх. Получается, этот человек поступил по принципу: «Сам погибай, а товарища выручай!»  Внутренне Варёшка ощущал обязанность и неоплаченный долг перед своим спасителем. Теперь он сам был просто обязан выходить этого человека лежащего в жару и бреду.
     У Варёшки в голове не было никаких тяжёлых мыслей. Он ни о чём не жалел, просто воспринимал происшедшее, как нечто неотвратимое, как данность свыше. Только по ночам, когда охранник засыпал, а самого пленника сон не брал ни в какую, Варёшка бесшумно подходил к двери и смотрел в щелочку на звёзды и луну. Но никакие воспоминания о прошлой жизни не тревожили его. Он как бы взял эту прошлую жизнь и стёр из памяти единым махом. Подсознательно он ощущал, что начинается что-то новое, ранее неведанное. Он просто смотрел на белую луну с тёмными пятнами, на бусинки – звёзды, на то, как быстро чиркнув ярким светом, по чёрному небу звёздочки срывались, падая в бездну. Вот так и Варёшка, сверкнул, пролетел и потух. И взгляд у Варёшки поменялся. Сделался покорным и смиренным. После того, как он сам чуть не погиб, желание кого-то мучать и истязать больше не появлялось.
   Девочка теперь приходила постоянно, приносила еду, воду и лечебные травы. Варёшка их нюхал, интуитивно отбирал, какие нужно, обрано давал девочке и просил приготовить отвар. Девочка добросовестно выполняла все просьбы. Верный лекарь поил больного, делал примочки. Всю свою рубаху изодрал на повязки. Попросил тряпиц для перевязок. Девочка приносила.
    Однажды Варёшка попытался заговорить с девочкой.
    - Как звать-то тебя, красавица?
    - Ми не може с теб да говоря, - испуганно прошептала девочка, - А това ме накажут.
     - Видать, ты тоже птица невольная! – с сожалением покачал головой Варёшка.
     - Ние всички работт на нашия домакин, - прошептала девочка.
     - Значит ты хозяйская рабыня? – удивился Варёшка.
     - Не, ние, парики, зависимо, - пояснила девочка
     - А где он живет-то, ваш хозяин? – распрашивал Варёшка.
     - Той живее в голяма имението. Скоро ще пристигнат, - ещё тише прошептала девочка, обернувшись на дверь.
     - Говоришь в имении…, скоро приедет? – уточнил пленник.
     Девочка кивнула.
     - Донка, защо си там оплакване, кырвав девка, трыгна! – послышался окрик охранника, - Сега аз ще задам на теб!
     Девочка вздрогнула, схватила потрёпанную корзинку в которой приносила еду и воду и кинулась к двери.
     - Так тебя Донка кличут? – быстро переспросил Варёшка.
     Девочка успела только мотнуть головой и выскочила из хлева. Дверь закрылась. Помещение погрузилось в темноту.
     Ястреб медленно шёл на поправку. Жар спал, бред прекратился. Он исхудал, лишь одни хищные глаза непокорно продолжали сверкать из-под бровей. 
     - Охо-хо, настрадаешься ты княже из-за своего настырного взора, частенько вздыхал Варёшка.
     - Ну и пострадаю, а тебе-то что? - зло огрызался Ястреб, - Вот зачем ты меня лечишь? Дал бы лучше помереть. Воли-то всё равно не будет!
     - Не можно, княже, жить надо, - смиренно говорил Варёшка.
     Ястреб ворчал, но лечебные травы пил.

III

   Однажды пришла Донка и тихо шепнула Варёшке на ухо.
   - Утре ще дойде господин. Ви дигнали.
   - Куда увезут? – спросил Варёшка.
   - Аз не знам, - Донка пожала плечами, - Вероятно в имението. Да быде домакин.
   - А разве не он хозяин? - удивился Варёшка.
   - Не, той е бил управляващ.
   Донка собрала пожитки и убежала.
   Ястреб лежал на перепрелой соломе и не вникал, про что там шепчутся Варёшка и эта девчонка. Казалось, он совсем потерял ко всему интерес.
   - Слышь, князь, завтра нас увезут.
   Варёшка попытался разговорить Ястреба и тем самым отвлечь его от тяжких дум.
   - Что воля, что неволя… Какая разница, на кого гнуть спину…, - отвернувшийся к стене Ястреб отвечал безразличным голосом, – Одно я тебе скажу, - тут голос сделался жёстким и властным, - Бежать надо!
  - Куда бежать-то? – обречонно махнул рукой Варёшка, - Кругом чужбина. Опять поймают. Тогда уж точно убьют.
  - Всё равно. Бежать куда глаза глядят! – не унимался Ястреб, - Лучше быть вольною птицею, нежели сидеть в клетке.
   - Ладно, князь, утро вечера мудренее. Поживём, увидим, - вздохнул Варёшка.
   На следующий день приехал прокуратор или управляющий всей хозяйской собственности. Надменно и величаво он сидел на вороном коне в окружении вооружённых всадников. Пленников вывели и представили перед светлые очи господина.
  - Эти что ли? – управляющий недовольно ткнул кнутом в сторону стоявших грязных в лохмотьях, дико обросших и страшно лохматых двух человек.
  - Да, господин, - лебезил староста деревенской общины, - Казват той княз, - строста указал на Ястреба, - А този, - вытолкнул вперёд Варёшку, - Неговият лечител. Видял е добыр лечител. Борзо той на своя княз излекува.
   - Я доложу хозяину. Он сам разберётся, кто хороший, кто плохой, – брезгливо сморщился прокуратор, - А этот, князь, я погляжу, непомерно спесив, - господин кивнул в сторону Ястреба, - Хозяин любит укрощать зверей. Ха-ха-ха! Будет ему забава. Ха-ха-ха!
   Окружающие тоже засмеялись. Ястреб гневно сверкал исподлобья хищными очами.
   - Связать их, - приказал управляющих и больно хлестнул кнутом Ястреба вдоль спины, - Не вздумай бежать! Пожалеешь!
   Ястреб снова бросил взгляд полный ненависти на своих поработителей. Пленникам скрутили за спиной руки и загнали в телегу - клетку. В таком положении Ястреб больше не думал о побеге. Нагрузив в повозки приготовленное добро для хозяйской виллы, управляющий с охраной двинулся восвояси.
   Ястреб и Варёшка долго тряслись под палящим солнцем. Связанные руки затекли. В горле пересохло. Сильно хотелось пить.
  Вилла хозяина оказалась большой и красивой, с множеством построек, садов и многочисленной прислугой. Невольников завезли на задний двор, вывели из клетки и, наконец-то развязали.
  - Приведите их в порядок, - приказал управляющий подбежавшей встречать прислуге, - Наш господин не должен смотреть на эту грязь, - прокуратор небрежно ткнул кнутом в сторну вновь прибывших рабов.
  Пленников увели мыть. Через некоторое время представили перед уже отдохнувшим и переодетым прокуратором.  Ястреб и Варёшка чисто вымытые, в простой, но добротной одежде стояли перед управляющим. Им подстригли и расчесали волосы, подравняли бороды. Впервые, за такое продолжительное время, сытно накормили. Ястреб, не смотря на свою истощённость, всё равно выглядел привлекательно.
   - Ты, красивое существо и должен понравиться хозяину, - прокуратор, как следует, рассмотрел пленника. -  Хозяин, не смотря на молодость, утончённый эстет и ценитель всего  прекрасного, - на Варёшку, как на простую, заурядную личность, управляющий не обращал внимания, – Но я смотрю, ты очень упрям и своенравен, как норовистый конь. Ничего, хозяин умеет объезжать жеребцов. Ха-ха-ха! – управляющий смеялся в лицо Ястребу, - Скоро ты это ощутишь на своей спине. Ха-ха-ха!
   Ястреб презрительно отвернулся.
   - Ну, ну! Увидим, как ты запоёшь дальше, - прокуратор ехидно сощурил глаза, - Посмотрим потом, куда подевается вся твоя спесь. Ха-ха-ха!
    Он приказал вести пленников в один из многочисленных перестилусов – атриумов большой виллы. Этот окружённый колоннами, небольшой внутренний дворик, благоухалющий от ярких ароматных цветов. Посередине дворика журчал скульптурный фонтанчик в виде римской богини. Вода освежала, давала прохладу. Там уже, по всему атриуму были разложены привезённые с побережья товары.
     Все остановились в ожидании, когда соизволит выйти хозяин, посмотреть и оценить. Ждали довольно долго. Наконец двустворчатые двери открылись. В окружении сопровождающих слуг вошли хозяин с супругой – оба весьма молодые люди.
   Ястреб взглянул на хозяйку и обомлел. Он ещё не видел никогда такой красоты. Ему показалось, что пришла женщина небесной красоты. Она как будто испускала сияние вокруг себя. Её голубые глаза были задумчивы и печальны. Мягкие русые волосы убраны под воздушное покрывало. Нежная кожа, мягкие руки, богатые одежды и украшения, всё неимоверно притягивало. У Ястреба перехватило дыхание. Женщина неожиданно напомнила его ненаглядную и до сих пор любимую Рыську. Сердце сжалось и защемило от тоски. Он опустил голову, чтобы больше не смотреть на такую неземную красоту.
   Хозяин заметил это.
  - Ты только посмотри, Елена, это раб сражён твоей красотой, -   ехидно усмехнулся хозяин дома.
   - Не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его, но Я называю вас друзьями, - процитировала хозяйка Евангелие от Иоанна.
  - Ах, Елена, ты опять о своём Боге, - скептически с усмешкой взглянул хозяин на жену, - Не забывай, что говорил Иисус: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем», - и хозяин рассмеялся, - Х-ха-ха! Но я его прощаю, ибо он язычник и не ведает, что творит.
   - Ах, Аристоклий, ты опять богохульствуешь, - печально, не поднимая глаз, ответила Елена.
   - Ну, да будет тебе! Давай лучше посмотрим, что ещё привёз нам наш верный Евсевий. Ведь всё-таки его имя означает благочестивый. Ха-ха-ха! - Аристоклий смеясь взглынул на своего прокуратора.
   - А ты Аристоклий – благозванный, да хранит тебя Господь, - так же смиренно ответила Елена.
   - Ах, ты моя сияющая. Вон как сверкаешь, что даже этот раб лишился дара речи. Ха-ха-ха! - шутил и смеялся хозяин, - Не правда ли склав – раб! Да, отныне я буду так тебя называть. Твоё имя Склав! Запони, раб!
   - Говорят, он был князем! – с поклоном уточнил Евсевий, - А, этот был его лекарем! – прокуратор указал на Варёшку.
   - Тогда я буду звать его просто Эскулап – врачеватель. Будешь следить за здоровьем моих слуг и рабов. Ха-ха-ха! – веселился Аристоклий.
   У хозяина сегодня, действительно было хорошее настроение.
   Он ходил, небрежно рассматривал разложенные предметы, а потом подошёл снова к Ястребу и стал внимательно глядеть на него.
   - Так значит, ты когда-то был князем? Я доволен, что в моей коллекции рабов оказался такой чудесный экземпляр, да ещё и князь. Но теперь ты никто! Отныне моя вещь, мой раб, а я твой хозяин, - издевался Аристоклий, - Ты слышишь меня, Склав.
  - Я не раб, а ты мне не господин! –  неожиданно гневно бросил в лицо хозяину Ястреб.
  Лицо Аристоклия побелело, желваки на скулах заходили, глаза заблестели злобой.
  - Уведите это животное прочь!  - закричал он, - Подвесьте  его на цепях и пусть висит без пищи и воды, пока не поумнеет! Если раб не подчиняется, его будут наказывать! Так, вроде бы говорил Святой Андрей! – сощурив гневные глаза, муж взглянул на жену.
  - Не забывай, Аристоклий! – тихо заговорила Елена, - Но Святой Андрей говорил: «Если рабы не поддерживают отвратительные страсти своих хозяев, то они трижды блаженны, ибо они могут считаться мучениками».
  - Вечно, ты со своей моралью! – зло крикнул муж, - Он мерзостный язычник. Он не наш брат во Христе. И проэтому я буду делать с ним, что захочу.
  - Не забывай, Аристоклий, он всё же человек, а ты христианин. «Возлюби ближнего своего, как самого себя», - гласит вторая заповедь, - Елена укоряюще взглянула на мужа, - Наши законы осуждают убийство раба. Наши рабы даже могут выступать в суде. Ты же цивилизованный, а не варвар. Не уподобляйся им. Поднимись над суетой.
  - Вот ещё! Буду я любить всякую скотину! – обиженно надул губы хозяин, - Законы осуждают, но не запрещают. Имей это в виду.
   Настроение Аристоклия испортилось, и он ушёл. Перепуганная прислуга побежала за ним. Елена со своей женской свитой тоже покинула перестилус.
   Ястреба загнали в каменное мрачное подземелье, где находилась хозяйская тюрьма. Туда сажали провинившуюся челядь. С непокорного сорвали одежду и обнажённого подвесили на цепях за руки к потолку. Ноги тоже заковали, так что человек полу стоял, полу висел, растянутый между полом и потолком.
    Пришёл хозяин в сопровождении тюремщиков. Взял хлыст.
    - Так, значит, ты не хочешь признавать во мне своего господина? На, получай, скотина!
    Аристоклий принялся хлестать голое тело Ястреба. Спина истязуемого сделалась вся в кровоподтёках и посинела. Ястреб начал терять сознание. Ему показалось, что он почувствовал приближение смерти. Хотелось пить. Жажда сожгла его рот. Хозяин продолжал избивать пленника по спине, по голове, по груди, по генеталиям. Бил, пока не устал.
     - Ты будешь мне подчиняться, скотина! Будешь! Я твой господин! Ты мой раб! – озверело кричал Аристоклий.
     Ястреб потерял сознание. Его тело безжизненно повисло.

IV

   Исполосованный до полусмерти Ястреб очнулся. Бездыханный, он лежал запертый за железной решёткой, словно в тюремной камере. Всё тело ныло. В горле стояла неимоверная сушь. Голова трещала. Любое движение отдавалось сильной болью. До какой части тела не дотронься, всюду одна реакция – боль. Он и не думал, что так можно избивать человека, методично и изуверски, но при этом оставлять жертву живой, чтобы она мучилась от неимоверных истязаний. Опять в воспалённом сознании всплыло проклятие ведьмы Вольпины, о тяжёлых испытаниях, которые выпадут на долю Ястреба.
  Рядом хлопотал верный Варёшка. Сам хозяин Аристоклий повелел выходить раба Склава. Новоявленный Эскулап опять с помощью различных трав вернул силы своему товарищу по несчастью. У этого невзрачного парня был особый талант к врачеванию. Интуиция подсказывала ему, какую траву следует заварить, настоять и применить в качестве питья, протирания или компресса. Обратившегося к нему за помощью занедужившего человека, он трогал, щупал, прислонив к груди и спине ухо, слушал и быстро для себя выносил решение, что делать. И как ни странно, хворый шёл на поправку. Ну, а уж от своего бывшего главаря, Варёшка не отходил вовсе, ходил как за малым ребёнком.
   Варёшкин талант лекаря быстро распространился по имению, вышел за пределы, пополз даже по всей округе. Прокуратор Евсевий ловко этим воспользовался и стал брать плату за услуги Эскулапа, не брезговал даже простыми продуктами труда крестья или ремесленников.
    В отличие от Ястреба Варёшка не являлся борцом за свободу, а просто плыл по течению. Он давно смирился со своей участью и делал то, что прикажут. Ястребова упрямства в нём отсутствовало напрочь. Варёшка не сопротивлялся, признал в Аристоклии хозяина, терпел и повиновался. Единственно, оставался надёжным товарищем Ястребу.
    - Ты, я вижу, верен своему князю. Это похвально. Я ценю это качество, особенно для рабов, -  Евсевий дал положительную оценку.
    Через некоторое время, когда Ястреб почти поправился, хозяин приказал привести его на большой хозяйственный двор. Его сопровождал верный Варёшка. На двор согнали всю челядь. В углу двора стояли колодки для наказания провинившихся слуг. Чёрный, здоровенный африканец, по кличке Нубиец, частенько исполняющий роль палача, со своими подручными разжигал жаровню. В ней уже калился металлический прут с хозяйским клеймом. Эту отметку ставили на скот и рабов.
    Аристоклий стоял важный и надменный, театрально помахивая кожаной плетью с затейливо украшенной ручкой.
    - Это мои новые рабы. Этого я назвал Склав, а этого - Эскулап. Один покорился мне, второй ещё сопротивляется. Вы видите, какой он спесивый. А непокорных я не люблю. Даже после того, когда он был избит до полусмерти, в его глазах нет смирения, - хозяин плетью приподнял голову Ястреба за подбородок.
    Челядь тихо стояла и смотрела. Она-то знала, как их господин умеет укрощать спесивцев.
    - Скажи, - Ястреб обратился к Варёшке, - «Я раб Эскулап. Мой хозяин Аристоклий».
    Варёшка, не моргнув глазом, быстро выполнил то, что от него хотели. Чётко и громко протараторил требуемые слова и вытянулся по стойке смирно, словно струна в ожидании других приказов повелителя.
     - Хороший раб, послушный. Люблю таких. Тем более он уже показал свою пригодность. Его работа уже приносит пользу для моего поместья. И за это я позволяю ему поцеловать свою руку. На колени, раб!
     Аристоклий милостиво протянул руку для поцелуя, украшенную массивным золотым перстнем с большим драгоценным камнем. Варёшка бухнулся на колени, смешно перебирая согнутыми ногами, подполз к хозяину и подобострастно облобызал руку. Повелитель рабов остался доволен.
     - Ты должен сделать то же самое, - хозяин повернулся к Ястребу, - Скажи: «Я раб – Склав. Мой хозяин – Аристоклий!» - устрашающе помахивая плетью.
   Ястреб стоял, сжав кулаки, упрямо наклонив кудлатую голову, его глаза сверкали ненависть.
      - Подчиняйся, раб! – Аристоклий с силой хлестнул плетью непокорного.
      Ястреб упрямо смотрел исподлобья.
   - Выжгите им на груди моё фирменное коеймо, ибо фирма – это подпись владельца! – приказал хозяин.
  Приказ хозяина был исполнен неукоснительно и раскалённый прут с клеймом шипел на груди пленников. Запах палёного мяса распространился по двору. Варёшка завизжал от боли. Ястреб демонстративно пытался терпеть
    - М-м-у-у! – сжав зубы, простонал он.
    Глаза блестели дикой ненавистью.
  - Нацепите на этого пса ошейник! – последовал следующий приказ.
  Нубиец немедленно запаял на шее ошейник с длинной цепью.
  - Ты будешь носить этот ошейник до конца дней своих! - хозяин сурово прищурил глаза, - Ты понял меня! Раб! Не слышу!
  Ястреб молчал. Опять просвистел хлыст. У ястреба на спине вздулся рубец.
  - Не слышу! – закричал Аристоклий и снова взмахнул хлыстом.
  - Понял, - прохрипел Ястреб.
  - Громче! Не слышу!
  - Понял! – крикнул Ястреб.
  В воспалённом мозгу неожиданно всплыла картина, как он таскал на привязи своего холопа Котяйку. Теперь вот сам будет жить аки пёс. Вот она судьба. Какие ещё она преподнесёт подарки?
  Аристоклий злился. Ему так хотелось добиться смирения от этого непокорного человека. С другой стороны он, как любитель всего красивого, неожиданно отмечал для себя, что этот раб даже красив в своей непокорности. Однако, во чтобы-то ни стало, следовало показать этому варвару, кто здесь главный.
  - Теперь повтори: «Я раб, моё имя Склав, моего хозяина зовут Аристоклий», - хозяин больно дёрнул за  ошейник и концом цепи ещё больней ударил по спине.
  - Нет, нет! Я не раб, а ты мне не хозяин! - вдруг закричал Ястреб, - Лучше убей меня, но я никогда не стану твоим рабом!
  - О нет, - зашипел как змея Аристоклий, - Умереть, это так просто. Куда сложнее убить волю. Я буду медленно, медленно убивать в тебе твою же гордыню, ибо гордыня один из тяжких грехов. Ты станешь моим беспрекословным рабом. Ты слышишь, Склав.
  - Нет! Нет! – кричал Ястреб, - Никогда! Я свободный человек! Сво-бо-дный!
  У него случился нервный срыв. Он кричал и кричал, и от этого становилось немного легче.
  - Заковать в колодки и оставить здесь! Каждый проходящий мимо должен плюнуть ему в лицо и помочиться! Каждый должен сказать ему: «Ты раб, вещь!» Вы поняли меня! – негодующе распорядился хозяин.
  Толпа слуг в разнобой загалдела:
  - Понятно, хозяин! Будет исполнено хозяин!
  Нубиец и его помощники быстро засунули в колодку голову и руки Ястреба. Он оказался в неудобном скрюченном положении. Хозяин наклонился, схватил наказанного раба за подбородок, больно вдавил ногтями пальцев в небритые щёки. Ястреб зажмурился, ожидая плевка.
   - Не-ет…, я не стану в тебя плевать. Тебя оплюют и обмочат мои рабы, - ехидно с издёвкой говорил хозяин, а потом повернулся к стоявшей толпой прислуге, - Эй! Чего вы замерли! Делайте то, что я приказал! Надсмотрщикам проконтролировать! Провинившихся наказать!
  Аристоклий пошёл прочь с хозяйственного двора. На ходу пальцем поманил к себе Евсевия.
  - Как только потеряет сознание, с колодок снять и отнести Эскулапу. Пусть лечит.
  - Всё будет исполнено, хозяин, - с угодливым поклоном заверил прокуратор.
  А в это время слуги выполняли распоряжение хозяина, подходили, плевали Ястребу в лицо и мочились, кто молча, кто смеялся. Одна наглая баба задрала подол и под общий хохот поливала мощной струёй, измученное лицо наказанного.
   Подошёл Варёшка.
   - Прости меня, княже, я должен…, - виновато шептал он, при этом боязливо озирался по сторонам, как бы, кто не донес, и его не наказали.
   - Плюй, - прошипел сквозь зубы Ястреб.
   Варёшка плюнул, от стыда закрыл лицо руками, быстро побежал прочь. На груди болел ожог от клейма. Его необходимо было побыстрей смазать мазью, которую Варёшка недавно собственноручно приготовил.
   Негодование и стыд убивали Ястреба. Лучше бы он приказал бить его, но не так издеваться. Ястреб попытался освободиться задёргался, но это усиливало боль, ведь шея была ещё закована в металлический ошейник. Он только мотал головой, пытаясь уклониться от плевков и мочи, да в негодовании сжимал кулаки. Со всех сторон неслось:
  - Ты раб! Раб! Аристимий твой хозяин! Ха-ха-ха!
  Ястреб неистово дергался, но выбился из сил и затих, убедившись в бесполезности своих усилий, затих. Рабы натешившись, разошлись. Ястреб облегчённо вздохнул. Но не тут-то было. Прибежала стайка детей, прижитых слугами и рабами и, поэтому, считавшихся собственностью хозяина, а хозяин поощрял такие внебрачные отношения, так как они давали приплод и умножение богатства. Ведь из детей получались новые работники. Ребятня подбежала к запертому в колодке человеку, принялась кидать в него навоз и камни, прыгать вокруг, дразнить и кривляться. Маленькие мерзавцы, от души потешались, видели в этом своеобразное развлечение. Ястреб терпел. От обиды и беспомощности хотелось выть и кричать, но он терпел, только от безысходности закрывал глаза, по которым потекли слёзы.
   - Что вы делаете? Пошли вон черти! – вдруг закричала появившаяся служанка, - Если вы его покалечите, нас всех хозяин убьёт! Идите лучше работайте, а не то, я пожалуюсь Евсевию.
  Ребятня при слове Евсевий испугалась и разбежалась, при этом, не забывая подразнить и показать языки служанке. Ястреб остался один. Он опять попытался освободиться, дергал колодки и так и сяк, невозможно изгибался, но только выдохся окончательно, натёр до крови шею и запястья и чуть не вывернул себе суставы. Часы проходили всё медленнее и мучительнее. Спина затекла. Болели кости. Закованный готов был отдать всё, что угодно за глоток воды. Он пробовал просить об этом изредка пробегающих по двору слуг, но те либо игнорировали, либо плевали в сторону колодника.
  Скрюченный, под палящим солнцем, Ястреб потерял счёт времени. Сколько он пробыл в таком скрюченном положении, он не помнил. Он опять почувствовал приближение смерти. Жажда жгла всё нутро. Разум с трудом оставлял сознание, пытаясь избавить от страданий. Смерть, в данный момент, была бы достойным исходом от всех мучений, и она медленно начала своё приближение.
  Неожиданно появилась она – эта прекрасная женщина. Ястреб подумал, что он бредит. Это сказочное видение показалось ему работой умирающего состояния. Но она подошла ближе, склонила свой лик, такой неизъяснимо прекрасный и окружённый небесным светом. Она влила Ястребу в рот несколько капель воды и протолкнула туда кусочек хлеба. Ястреб был поражён этим божественным светом, этой красотой. Жизнь властно позвала его назад. Умирающий не смог противиться такому волшебному зову. Ему казалось, что он окончательно потерял свой рассудок.
  Вдруг, рядом с этим небесным созданием появился Аристимий.
  - Зачем ты хочешь убить его? - так ласково звучал её голос.
  - Этот варвар слишком гордый, - ответил голос мужчины.
  - Но ты только посмотри, какое это красивое существо, - вновь полились чарующие звуки.
  Она наклонилась и погладила Ястреба по загаженному лицу, совершенно не боясь испачкаться.
   - Он мне тоже понравился, поэтому я и держу этого упрямца. Если он не подчиниться мне, то пусть лучше сдохнет! – сердился мужской голос.
   - Вот ты всегда так, Аристимий. Дай мне напоить его, и увидишь, что не только сила решает всё на свете, - ласкал и успокаивал женский голос.
   - Да делай, что хочешь! Но если этот мерзавец и дальше будет упрямиться, я точно замучаю его до смерти! – гремел суровый мужской голос.
   Дивный лик снова склонился над Ястребом. Прохладная рука коснулась его грязного лица.
   - Ты, кто? Богиня? – зашептал Ястреб в бреду.
   - Нет, я твоя хозяйка. Бог на небе один, - ласково говорила она.
   - Почему ты жалеешь меня? – тихо спросил Ястреб.
   - Потому что так велел Бог, -  она гладила несчастного по загаженному лицу без единой доли брезгливости.
   - Кто этот Бог? – шептал Ястреб.
   - Бог есть любовь! – ласково отвечала она,  - Ты будешь служить своему господину?
   Ястребу захотелось видеть её, быть в том же мире, что и она, дышать одним с ней воздухом. Жажда жизни вернулась к нему. Жить захотелось с неимоверной силой.
   - Да-а-а…, - послышался тихий ответ.
   Эти перемены она увидела во взгляде колодника и с улыбкой повернулась к Аристимию.
   - Вот видишь, муж мой, что творит божия любовь, - радовалась Елена, - Из него выйдет добрый христианин.  Его душа будет спасена.
    - Ну, ну, Елена! Смотри не заиграйся! – скептически покачал головой Аристимий, - Освободите его!
   - Не будь таким жестоким, Аристимий, - Елена уговаривала мужа, - Не забывай, что раб тоже человек. Так учит Христос.
    - Пойми же, Елена, если я не покажу этим рабам, кто здесь хозяин, они перестанут слушаться. Раб в первую очередь должен бояться своего господина. Страх порождает гармонию, а гармония – это порядок, порядок – это основа государства, - философствовал Аристимий, -  Не забывай, Елена, сам великий василевс - император назначил меня сенатором.
    - Ну, во-первых, тебя назначили сенатором не просто так. Ты один из богатейших людей империи. Во-вторых порядок держится не только на страхе, но и на любви, и самое главное на мудрости. а впрочем я благодарна тебе, что ты проявил снисхождение к этому рабу.
  «Уж не влюбилась ли она», -  подумал муж и пристально посмотрел на супругу.
 
V

  Варёшка довольно быстро вернул травяными отварами силы своему непокорному товарищу. В который раз выносливый и молодой организм Ястреба победил смерть. Но дух свободы продолжал сопротивляться. Сдаваться он ни в какую не хотел.
  А Варёшка тем временем набирал популярность. Однажды его срочно позвали к хозяину. Тощий, субтильный Варёшка, склонившись в рабской покорной позе, слушал распоряжения молодого господина.
  - Моя любимая рабыня рожает, но никак не может разрешиться от бремени. Повитухи не справляются. Ты должен помочь. Если не поможешь, поплатишься жизнью.
  Варёшка согнулся в знак покорности, низко поклонился и побежал на половину прислуги. Подбегая к помещению, он уже услышал натяжные вопли роженицы. Вокруг неё хлопотали повитухи. Таскали воду, обтирали потное и бледное от родовых мук лицо.
  - А, Эскулап пришёл? – недоверчиво покосилась на Варёшку одна из повитух, - Посмотрим какой ты умелец? Ты знаешь, что Лерка одна из любимых рабынь хозяина? Это его ребёнок в ней застрял. Так, что не сносить тебе головы, если Лерка и ребёнок умрут.
   Варёшка ничего не говоря, подошёл к роженице, тонкими и чувствительными пальцами ощупал её живот. Он сразу понял, что ребёнок лежит поперёк, поэтому и застрял. Нащупал, где у ребёнка головка, а где попка и круговыми движениями, легонько надавливая на плод, стал его разворачивать, не обращая внимания на язвительные комментарии повитух. Потом он запустил длинные пальцы в лоно Ларки. Интуиция ему подсказывала, что делать.
   - Тужся, тужся! - приказал Варёшка.
   - А-а-а! – закричала Лерка, исказившись от боли, - А-а-а!
   Варёшка медленно за ножки вытащил наружу младенца. Освободил шейку от пуповины, легонько, пару раз, хлопнул по крошечной попке. Новорожденный вдохнул и запищал.
   - У хозяина родился сын! – радостно затарахтели повитухи.
   - Дальше управитесь сами, - буркнул Варёшка и ушёл.
   Варёшка сидел около Ястреба и ухаживал за ним, как за ребёнком. Прибежал слуга и потребовал немедленно идти к хозяину. Варёшка беспрекословно подчинился.
   Аристоклий стоял у окна и даже не повернулся в строну раба. Поодаль находился прокуратор Евсевий.
   - Ты справился со своей задачей. Я доволен.
    Хозяин действительно был в хорошем расположении духа и поэтому  милостиво протянул руку для поцелуя, но при этом, даже не удостоил Варёшку взглядом.
   Варешка, как того требовало его положение, упал на колени, подполз и облобызал вытянутую хозяйскую руку.
   - Ты должен принять истинную христианскую веру, - продолжал говорить Аристоклий, - Тогда, может быть, я назначу тебя своим лекарем.
   - Я раб. Мой господин может делать всё что угодно, - покорно склонился Варёшка, стоя на коленях, а сам в душе был безмерно счастлив, что так угодил своему хозяину.
   - Мне нравится такой ответ. Ты я виду, очень умён и покорен, - отметил Аристоклий, всё так же, не отрываясь от окна, сделал жест в сторону прокуратора, - Пусть отец Досифей его окрестит.
   Затем хозяин небрежно пошевелил кистью руки, показывая, что больше не нуждается в присутствии раба. Раб покорно удалился.
   Отец Досифей – священник церкви Святой Елены, что находилась рядом с господской усадьбой,  тщательно подготовил Варёшку к великому таинству крещения, совершил оглашение – изучение основ вероучения. Священник заставил нового брата во Христе выучить «Символ веры», «Отче наш», молитву «Богородице Дево радуйся», прочитал ему «Катехизис». Затем при стечении христиан всего двора, окрестил Варёшку, трижды окунув в воду со словами:
  - Во имя отца, сына и святого духа!
  Крёстными родителями стали хозяин Аристоклий и хозяйка Елена. Елена светилась вся от счастья. Её искренне радовало, что ещё одна душа была приобщена к истиной вере Христовой и будет спасена от вечного адского пламени. Теперь ей с удвоенной силой захотелось, во чтобы-то  ни стало сделать христианином непокорного Ястреба.
    Нарекли Варёшку новым именем Варахасий в честь Святого мученика Варахасия Персидского, которого вместе со своим братом Ионой подвергли жестокой казни. Мученика привязали к вертящемуся колесу, жутко терзали. Надели на руки раскалённые оковы. Лили расплавленное олово в нос, уши и рот. После того, как в рот ему влили кипящую смолу, Святой мученик предал дух свой Богу. О праведной жизни и мученической смерти Варахасия рассказывал на проповеди отец Досифей, а потом, обратившись к вновь окрещённому, напутствовал:
   - Неси с достоинством веру Христову, стойко и мужественно не смотря на тяжкие испытания, как делал это Святой Варахасий, который отныне твой небесный покровитель.
   Стал Варёшка Варахасием и ни как не мог понять, так кто же он теперь – Эскулап или Варахасий. Думал, думал и решил, чтобы больше не напрягать голову, откликаться на все имена сразу. Какая ему была разница.
   - Назови хоть горшком, только в печь не ставь! – пробурчал Варёшка и успокоился.
  После того, как он помог разрешиться от бремени Лерке, получил хозяйскую благосклонность и окрестился, положение Варёшки изменилось в лучшую сторону. Он теперь ходил в хорошей добротной одежде, вкусно ел. Его поселили в отдельной комнатке, где он, как врачеватель, мог готовить свои снадобья и хранить травы. Прокуратор Евсевий распорядился приобрести для нового брата во Христе лекарские инструменты, но, не смотря на всё это, Варёшка оставался рабом, и его шаткое положение зависело от воли и настроения хозяина.
  Ястребу повезло меньше. Его отправляли на самые тяжёлые работы. Заставляли таскать тяжести, ухаживать за скотом, носить воду на кухню. Но для Ястреба это не было унизительно, ведь он с детства был приучен к тяжёлому труду. Жизнь его с малых лет была несладкой.
   В доме господина Ястреба начали помыкать все подряд. Челядь тешилось самолюбие, что некогда гордый князь оказался в таком унизительном положении, как и они, даже ещё хуже. Бывший главарь ушкуйников со своей стороны давал понять, что это его не устраивает. Он сам когда-то имел рабов, поэтому сразу же показал, кто есть кто. После нескольких стычек с прислугой Ястреба стали побаиваться. Но прислуга пожаловалась прокуратору Евсевию, а тот, в свою очередь, немедленно доложил господину.
    - Этот раб, я погляжу, всё не уймётся. Подержи ка его сутки в колодках! – распорядился Аристоклий, - Я сам, лично приду и плетью объясню ему его обязанности по дому.
    Хозяин хлыстом опять изодрал только что зажившую спину Ястреба.
    - Ты понял Склав? – гневно спросил хозяин.
    - Понял, - сквозь зубы процедил Ястреб.
    - Вот и хорошо, - сказал хозяин, - Отныне ты будешь подчиняться не только мне, но и любому моему рабу, которому будет не лень отдать тебе приказ.
    Варёшке снова пришлось залечивать спину Ястреба. Однако рабы сильно к непокорному Склаву всё же не приставали. Они уже узнали силу кулаков бывшего князя.
    Целыми днями Ястреб вынужден был работать. Питался он объедками, то, что останется от общего стола. Часто за норовистость его лишали пищи, и еду приходилось воровать у других рабов, тайком таскать с кухни. Если его ловили, то били. В доме у Ястреба даже не было своего места. Он спал почти всегда возле огромного кухонного чана для воды, наполнять который было его обязанностью. Хорошо, что иногда бывшего князя не забывал верный Варёшка, иногда подкармливал и если никто не видел, забирал ночевать в свою каморку. Про всё это рабы быстро доложили управляющему Евсевию, а тот в свою очередь хозяину Аристимию.
   - Отавим их пока в покое. Пусть почувствуют разницу между послущанием и непослушанием, - постановил Аристимий.


VI

   Один раз Ястребу приказали отнести большой шерстяной восточный ковёр на женскую половину - гинекей.
   - Неси осторожно раб! Этот ковёр стоит больше чем ты, со всеми твоими варварскими потрохами, - пригрозил Ястребу Евсевий.
   Согнувшись под тяжестью, невольник переступил порог восхитительно убранных покоев и оцепенел. В комнате сидела она со служанками и занималась рукодельем.
   - Это она, что спасла меня от смерти, - прошептал восхищённый Ястреб.
   Вновь он увидел самую красивую женщину на свете. Ему показалось, что видит снова сияние, которым она окружена.
   Служанки заметили глупо переминающегося у двери Ястреба и зашептали на ухо своей госпоже. Елена подняла голову.
    - А, это ты Склав! – она узнала Ястреба, - Подойди ко мне.
    Ястреб осторожно положил ковёр и подошёл. Обворожительные лазоревые глаза участливо смотрели на этого человека. Ещё никто здесь не проявлял к нему такого сочувствия, как эта женщина.
     - Ты богиня? – прошептал Ястреб.
    - Глупенький Склав, Бог на небе один, - ласково улыбнулась хозяйка и дотронулась до заросшей щеки Ястреба.
    Ошарашенный Ястреб потерял дар речи, не мог ни ответить, ни отвести взгляд.  Она немного отстранилась назад, но вдруг рассмеялась, обнажив жемчужные зубы:
     - Что ты так смотришь на меня?
     Ястреб, сам того не ожидая, брякнул:
     - Я люблю тебя!
     Служанки испуганно зашушукались.
     - Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего…, - процитировала из библейской книги «Исхода» Елена, - Но ты не христианин и этого не знаешь, поэтому твоя душа бродит в потёмках. Как я хотела, чтобы она узнала Свет.
     - Я тоже хочу, - прошептал Ястреб
     Ещё при первой встрече эта восхитительно красивая женщина лишила его разума. В присутствии её он переставал контролировать себя. Кроме того он ещё не вполне освоился с новой ролью раба. В этот момент он забыл, кто он теперь и кто она есть, и даже не заметил, как в комнату вошёл Аристоклий. Хозяина так изумила наглая выходка раба, что не сразу удивление сменилось яростью.
     - Как ты посмел такое заявить своей госпоже?
     Хозяин проворчал мрачным тоном, и злоба его постепенно начала расти, словно снежный ком, накалялась и бешено стремилась вырваться наружу.
     Ястреб не видел господина и продолжал взволнованно говорить своей госпоже. В данный момент он никого рядом не видел, кроме этой женщины. В целом мире существовала только она одна.
     - Прости меня госпожа. Я сказал правду. Ты прекрасна, как сама богиня любви и красоты Лада. Ты добрая. Когда я умирал в мучениях, только ты сжалилась надо мной. Я всего лишь невольник, но если бы мне дали меч…
     Тут Ястреб был свален с ног мощным ударом кулака. Только теперь до Аристоклия дошло, что этот раб посмел признаться в любви его жене. Слепая ярость затмила рассудок обиженного мужа. Словно разъярённый лев он набросился на обидчика и начал избивать до потери сознания.
     - Аристоклий! Перестань! – прикрикнула жена на мужа.
     - Заковать презренного раба в колодки, - Аристоклий тяжело дышал.
      Ястреб без движения лежал у ног господина. Прибежавшие слуги моментально исполнили приказ, утащили бездыханное тело на задний двор и засунули в колодки.
      - До чего ты опустился, муж мой! – Елена презрительно смотрела на мужа, - Ты ведёшь себя неподобающе твоему высокому положению!
     - Что Елена, доигралась?! – бушевал разъярённый муж, - До чего ты докатилась! Ты готова совокупляться даже с рабами!
     - Перестань говорить глупости, - Елена быстро овладела своими эмоциями и уже спокойно отвечала на все обвинения, – Я всегда была и буду верна только тебе. Это ты мне изменяешь с моими же рабынями. Я знаю, что Лерка недавно родила ребёнка именно от тебя. Не забывай Аристимий, только благодаря моему покойному отцу и моему приданому, ты стал одним из богатейших и знатнейших людей империи. Благодаря мне и протекции моего покойного отца ты стал сенатором, - Елена сознательно делала ударение на словах «мне», «моё» и «моему!
    - Это ты не забывай, Елена, что по всем гражданским и церковным законам жена полностью подчиняется своему мужу! – лицо Аристоклия побагровело в порыве негодования.
     - Я это хорошо знаю и охотно подчиняюсь тебе, но мои связи, особенно при дворе василевса позволяют мне сделать многое. Сама василина моя подруга, - голубые глаза Елены холодно и расчётливо заблестели ледяным светом, - Именно старания моего отца, вопреки законам, не позволили тебя сделать полноправным прониарием-землевладельцем. Мои земли он оставил за мной. Видно тогда он раскусил твои жестокие, сластолюбивые  наклонности. Василевс собственноручно подписал указ, делая собственником имения меня, а не тебя. Хотя, по моей просьбе божественный император назначил тебя архонтом, но имение-то продолжает оставаться моим, и все рабы здесь мои. Но я никогда не злоупотребляю своей властью. Наоборот, все считают тебя полноправным хозяином, а не меня, и я этому не противлюсь. Ибо, как сказано в святом послании Павла к Ефсянам: «Да убоится жена мужа своего!» Вот видишь, Аристоклий, тебя не в чем меня упрекать. Я всегда живу по христианским заповедям. Поэтому, никогда не сделаю чего-то противозаконного, всегда стану почитать тебя, а ты норовишь прелюбодействовать с моими же рабынями. Так кто из нас кто, муж мой? – красивые губки Елены скривились лукавой улыбкой.
     Такое напоминание жены охладило гнев мужа.
    - Да я сплю с рабынями! Они в отличие от тебя, рожают мне детей, которых ты родить не можешь! Вот и Лерка родила мне сына! - резко бросал обвинения в сторону жены супруг. К чему все твои богатства, если нет наследника. Ты же не унесёшь всё это с собой в могилу, - Аристимий ехидно ухмыльнулся.
   - Это мой грех за твои бесчинства! – слегка повысила голос Елена.
   - Нет, это за твои грехи Господь сделал твоё чрево бесплодным! – бушевал Аристимий, - Твоя красота холодная и бесчувственная! Поэтому я вправе развеститсь с тобой.
   - Не забывай Аристимий, если ты потребуешь развода, я отберу у тебя всё и ты останешься ни с чем! Ты не сможешь дальше жить столь беззаботно, как живёшь сейчас, – пригрозила Елена, - Моя подруга василина давно рекомендовала от тебя избавиться и развестись, но я решительно сказала: «Нет!», потому что всё ещё люблю тебя.
   - О, эта змея меня ненавидит! – отчаянно выкрикнул Аристимий, услышав слова про жену императора.
   - Я всегда думаю о тебе, о твоём благополучии, - успокоила мужа жена, -  Так, что сегодня ночью ты придёшь ко мне и выполнишь свой супружеский долг сполна! – всегда кроткие глаза Елены неожиданно сверкнули хищным вожделением.
    Но её разум метался между мужем и этим рабом. Сейчас она была раздосадована постоянными изменами мужа. Поэтому, в данный момент, назло мужу думала о красивом Склаве. Она уже представляла, что когда будет отдаваться мужу, станет представлять себя в объятиях красавца-раба, а не в объятиях мужа. Но это был грех. Елена долго молилась у иконы Пресвятой Богородицы,  выпрашивая прощение, за то, что согрешила уже в своих мыслях.
   Аристимий весь пылал от негодования  и мести, метался по своим покоям, взбешённый зверь в клетке.
    - Какой-то жалкий раб воспылал похотливым желанием к моей жене. Этого прощать нельзя! Это грозит тем, что я окажусь рогат на посмешище всему свету. Не-ет! Такого допускать нельзя ни в коем случае! От этого раба следует немедленно избавиться. Но этого варвара мало просто убить. Елена должна сама возненавидеть предмет своего вожделения. Он должен вызывать у неё отвращение, а у этого Склава довольно-таки красивое лицо. Что делать? Что делать? – и тут Аристимия осенило, - Надо просто обезобразить эту физиономию, - размышлял вслух хозяин, - А то и в правду эта глупая женщина вздумает развестись, и тогда, я останусь с носом. О, как это унизительно! Быть обманутым мужем, - Аристимий остановился, подумал, - Почти, обманутым! – поднял указательный палец к верху.
    Аристимий приказал рабыням-знахаркам принести ядовитого порошка, схватил арабский изогнутый кинжал джамбийю, напоминающий коготь хищника и направился на задний двор, где снова закованный в колодке, стоял согнувшийся Ястреб.
     Злость продолжала клокотать в груди уязвлённого мужа. Полный решимости он подошёл к рабу, приподнял пальцами за подбородок его красивое лицо, взглянул в бесстрашные ястребиные глаза, выхватил джамбийю и безжалостно, с силой провёл по лицу закованного, от виска до подбородка. Моментально кровь залила несчастному шею.
     - Это ещё не всё, - садистски прошептал хозяин.
      Он достал ядовитый порошок и стал втирать в рану. Яд ещё сильнее принялся разъедать глубокий порез. Лицо запылало огнём. Ястреб от боли завыл и неистово завертел головой. Брызги крови полетели в разные стороны.
    - Получи от меня подарочек! – злорадствовал Артимисий, - Яд разъест тебе кожу, и никто больше не захочет лишний раз глядеть в твою сторону! – он с удовольствием рассматривал рану похожую на отвратительную ящерицу, - Теперь ты больше не будешь привлекать женские взгляды. Ха-ха-ха! Кра-сав-чик! Ха-ха-ха!
    Удовлетворённый содеянным, хозяин величественно удалился. Сбежалась вся челядь, увидала новое наказание строптивого раба и ужаснулась. Однако, как всегда рабы стали злословить и обзывать корчившегося от мук в колодках Ястреба.
   - Вот так красавчик! - хохотали рабы и с презрением тыкали.
   - Пошли вон, скоты! – кричал Ястреб, скрипел зубами от злости и от негодования сжимал кулаки.
   - А что ты нам сделаешь? – издевалась толпа.
   Прибежал Варёшка и промыл водой рану, пытаясь облегчить страдания товарищу. Прогнал толпу. Всю ночь просидел рядом с Ястребом. Когда Ястреб взглянул на своё отражение в воде, сам не захотел смотреть на него ещё раз.


VII

  Варёшке опять пришлось выхаживать своего товарища. Рана зарубцевалась, оставив безобразный шрам.
  - Она больше не захочет на меня смотреть, - обречённо сокрушался Ястреб, - Лучше бы он убил меня!
  - Перестань князь! Эко дело! По бабе сохнуть? Ты вспомни, сколько их у тебя было-то?  Не стоят они этого, чтобы из-за них так убиваться, - успокаивал Варёшка.
  - Много ты понимаешь!? – отчаянно вскрикнул  Ястреб, - Да за такую женщину и целой жизни не жалко!
  - А чего тогда скулишь? – удивился лекарь, - Вона, тебе за такую любовь, всю рожу испоганили.
  - Э-эх! Варёшка, Варёшка! Точно напророчила Вольпина-колдунья. Тяжкие мои испытания. Одни мытарства.
  Ястреб сидел на полу Варёшкиной каморки, обхватив колени руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Своей широкой пятернёй постоянно начёсывал грязные длинные волосы на изуродованную половину лица, пытаясь как-то скрыть безобразный шрам.
  - Вот что тебе, трудно, что ли поклониться хозяину? – нудил Варёшка, - Поклонился бы, да сказал бы, что ты раб, а он твой господин. Глядишь бы, хозяин бы, да и отстал бы от тебя. И жил бы, да поживал бы, как все…
  - Вот если бы, да кабы, да во рту росли грибы…, - передразнил Ястреб, - Ну не могу я поклониться. Всё нутро моё этому противится.
  - Ну, так ведь убьёт он тебя, - сокрушался Варёшка, - Возьмёт и убьет!
  - Ну, убьёт и убьет! Оно и к лучшему! – вспылил Ястреб, - Не могу я подчиняться! Вот здесь вот не могу! – Ястреб постучал кулаком по могучей груди, - Здесь, что-то не даёт! А что я и сам не знаю!
  Однако Елена не только не оттолкнула от себя обезображенного Ястреба,  её сострадание к этому человеку стало ещё сильнее.
  - Я забираю этого раба в свою свиту.
   Заявила Елена мужу, и вид её был такой решительный, что Аристимий не посмел возразить жене. Он понимал, что всё на этой вилле принадлежит ей.
  - Ну и что он у тебя будет делать? – ехидно спросил муж.
  - Ты же на него ошейник нацепил, будет у дверей моих стоять, словно цепной пёс, - так же ехидно ответила жена.
  - Смотри, Елена, - покачал головой Аристимий, - Всё это как-то не правильно…
  - Зато по-христиански, - со смирением говорила Елена, - недаром в Святом Евангелие сказано: «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в царствие небесное». Каждый богатый человек, прежде чем стать таковым, совершил для достижения этой цели немало грехов и даже преступлений. Поэтому ему трудно рассчитывать на воздаяние за праведное поведение в загробной жизни.
   - Иов был богат, но вошёл в Царство Небесное, - начал спорить Аристимий, - Следовательно, богатый может войти в Царство Небесное.
   - Не забывай, муж мой. Богатому гораздо труднее, чем бедному войти в Царство Небесное. Трудность эта связана не с самим богатством, а с тем, как его человек приобрёл и как им распорядился. Все мы должны исполнять заповедь милосердия. Но очень трудно, имея богатство, добровольно отказаться от него в пользу нуждающихся бедных. В идеале эта заповедь может быть исполнена полностью только путём раздачей всего имущества. Такой человек становится блаженным и войдёт в Царство Небесное. Ибо сказано: «Блаженны нищие духом, ибо есть Царство Небесное». Не каждый пойдёт на такую жертву. Человек постоянно цепляется за земные сокровища.
  - И, что же теперь? Богатому человеку вменяется в вину его богатство?  - возразил Аристимий, - Богатство, по-твоему, грех? Все мы должны влачить нищенское существование?
  - Не утрируй, муж мой! – гордо стояла Елена, прямая как стройная пальма и деловито рассказывала, - Богатство само по себе не грех. Человеку после смерти вменяется в вину то, что оно не было использовано покойным по назначению, на дела милосердия. Только через покаяние и милость Господь может богач наследовать Царство Небесное.
  - Но, ведь богатый происходит от корня Бог, - возражал Аристимий.
  - Хочу напомнить тебе, иудеи в своё время не вошли в Царство Небесное именно по причине своей алчной привязанности к богатствам мира. Им предложили оставить всё при входе новый мир. Но это оказалось выше их сил. Есть люди, которые служат василевсу, но в их личных покоях стоит только преклонённый к стене посох монаха и наброшенная на него ряса. Человек оставил на время служение Господу, чтобы выполнить свой государственный долг. Они и есть блаженные, нищие духом.
  -  И что же это за нищета  такая? – съязвил Аристимий.
  - Нищета духа является от видения и сознания грехов и греховности своей, - спокойно, словно ведя проповедь, объясняла Елена, - Нищие духом, это те, кто пренебрегает богатствами земного мира. Человек, со времён грехопадения Адама лишился славы Божьей, повредился духовно и телесно. Дьявол обокрал человека и навязал ему страсть поклонения золотому тельцу. Ты посмотри, муж мой, сколько вокруг корысти и стяжательства, нищеты и горя. Человек в погоне за материальным благом, совершенно забыл о духовном, о божественном. Душа очерствела и отвернулась от Господа. Люди заболели алчностью и непременно обязаны вылечится, чтобы обогащаться духом во имя Господа. Только нищему откроются милости Божьи. 
   - Но ты же богата. Ты одна из богатейших жён империи, - напомнил Аристимий.
  - Опять ты заблуждаешься, муж мой. Вспомни притчу о богатом юноше. Что Иисус, как пророк говорил об этом? Если ты нагой, то с чего мелось творить станешь? Проблема в сребролюбии. Ведь юноша в плане Закона был непорочен. Он исполнял заповеди.
  - Но, за раздачу или не раздачу имущества нет ни заповедей, ни наказаний, - перебил Аристимий.
  - Это так, - терпеливо поясняло Елена, - Но другое дело милость. Юноша по закону давал десятину беднякам и стал цадиком – праведником.
  - Послушать тебя, Елена, так надо всё своё имущество раздать и жить в нищете не только духом, но и телом, - не унимался Аристимий, - А как же близкие люди, дети?… О них что, не должно заботиться?
  - Верующий, не заботящийся о своих близких, хуже неверного. Часто люди заботятся о других, но забывают о родных, а это хуже всего, ибо с должны мы начинать заботиться в первую очередь с самых близких и дорогих людях, - ответила Елена.
  - Вот, вот Елена! – обрадованно воскликнул Артемисий, как будто уличил свою собеседницу в чём-то важном, серьёзном, - Выходит, что в первую очередь, ты должна заботиться о своих самых близких людях. А я твой муж, - муж лукаво посмотрел на жену, - Значит, в первую очередь, ты должна заботиться обо мне, а потом уж обо всех остальных.
  - Ох и хитёр же ты, - заулыбалась Елена.
  - Конечно, - Аристимий подошёл к Елене и заключил её в свои объятья, - Ты ещё любишь меня.
  - Да, - ответила Елена и её лазоревые глаза сверкнули соблазнительным огоньком.
  - Господь послал мне самую красивую, самую мудрую, самую милосердную, самую целомудренную и самую богатую жену, - вожделенно шептал Аристимий.
   - Ты забыл сказать, самую верную, - прошептала в ответ Елена, млея в объятиях своего мужа.
   - Да-а-а, - шептал возбуждённый Аристимий, покрывая нежную шею жены страдными поцелуями.
   Он с нетерпением увлекал прекрасную Елену в спальные покои. Она не сопротивляясь следовала за мужем, потому что любила его.


VIII

   Аристимий всё сильнее и сильнее видел в Ястребе не просто непокорного раба, но и соперника. Это выводило хозяина из себя, не укладывалось в голове  - какой-то грязный язычник, раб – варвар, и он - утончённый, образованный аристократ.
   - Ну  что, что он князь! Князь из варварской Гипербореи! – сокрушался Аристимий, - Ещё не известно, как он им стал. И вообще, настоящий ли он? Наверное, какое-то деланный князёк. Вот я! - тут Аристимий встал в позу, поднял вверх  указательный палец, - Я, прирождённый аристократ, во многих поколениях! Жизнь моих предков описана в анналах истории. А у этого что?...  Наверное, подданные такие же жалкие, как и он! – Аристимий презрительно сморщился, - Я, знаток поэзии и различных искусств. И это грязное ничтожество! – возмущался хозяин, невольно сравнивал себя и строптивого раба, - Пора с ним кончать, пока Елена не спохватилась, не забрала его в свою свиту. Нужно что-то делать. Она, женщина, добрейшей христианской души, просто оказалась околдована этим князем северных варваров. 
   Подобные мысли долго терзали возбуждённое нутро оскорблённого мужа. Изобретательный Аристимий придумал строптивому рабу новое наказание. Тем более этот дерзкий Склав осмелился говорить слова любви его жене.
   - Да как он только посмел?! – бурчал ослеплённый злобой Аристоклий, - Я ему устрою такую пытку, что он забудет всё на свете! Он пожалеет, что родился на этом свете!
    Измученный тасканием воды и дров Ястреб спал на полу кухни у большого котла. Неожиданно, его разбудил пинком в живот управляющий Евсевий.
    - Бегом к своему хозяину!
    Ошалелый ото сна Ястреб побежал, на ходу протирая глаза. Он нашёл господина на большом дворе. Тот, со своей свитой сидел на конях, собираясь поохотиться. Рядом с хозяином хвастливо гарцевали на арабских красавцах-жеребцах пятеро молодых гостей, таких же прониаров-землевладельцев, как и он сам. У всех через плечо перекинуты луки и колчаны со стрелами. На богато украшенных поясах висели охотничьи кинжалы. Отдельно стояла повозка, запряжённая мулами. На неё грузили всё необходимое для пиршественного застолья на природе. Ястреб слегка удивился, что в телегу залез Варёшка, но как-то не придал этому особого значения.
     - Что стоишь раб? Я решил тебя взять с собой, вместо собаки! Ха-ха-ха! Видишь, сегодня у меня гости, и я решил их поразвлечь! Подай мне цепь! Ну! … Пошевеливайся!
  Ястреб покорно подал в протянутую руку конец цепи, которой был прикован к своему ошейнику. Хозяин был возбуждён более чем обычно, глаза его горели недобрым взглядом. Он схватил за цепь и с силой дёрнул к себе.
  - Ты рад этому, раб! – злорадно спросил Аристоклий.
  Ястреб молчал, лишь исподлобья яростно сверкал хищным непокорённым взглядом.
   - «Смотри, смотри. Я погляжу, как ты будешь смотреть после того, что тебе ещё предстоит выдержать» - злорадно думал хозяин, - «Выживешь, отдам тебя Елене, не выживешь, значит, так Господу Богу было угодно» , - и тут же сурово прикрикнул, - Не слышу!
  - Да! – прошипел Ястреб.
  - Не слышу, раб! Чего ты там шипишь?! Громче! – настойчиво требовал Аристоклий и концом длинной цепи хлестал невольника по спине.
  Видно, что это уже доставляло хозяину удовольствие. Потешались и гости.
  - Да, хозяин! – громко крикнул Ястреб.
  - Ну, тогда в путь!
  Хозяин пару раз пришпорил коня. Норовистый, вороной конь заржал, встал на дыбы, чуть не сбил с ног Ястреба, который в испуге шарахнулся в сторону. Аристоклий засмеялся, дёрнул больно раба за ошейник и поскакал прочь из усадьбы. Ястребу пришлось, что есть силы бежать за ним. Гости и хозяйская свита тоже пустила коней вскачь.
  Аристоклий гнал скакуна в горы. Ястреб бежал изо всех сил. Сердце в груди бешено колотилось, и вот-вот готово было выпрыгнуть наружу. Но хозяину нравилась такая новая игра. Ястреб начал запинаться и готов был совсем упасть. Увидев это, Аристоклий, ещё немного помучив своего раба, остановился. Ястреб тяжело дышал и еле стоял на ногах.
  - Иди сюда, раб! – приказал хозяин, - Подставь мне свою спину! Я сойду!
  Ястреб покорно плюхнулся на четвереньки, становясь опорой для своего господина.
 - Эфиальт! – крикнул хозяин одному их гостей, - Держи это существо, да покрепче! Оно, иногда брыкается! Ха-ха-ха! – и швырнул конец цепи в сторону юноши, похожего на древнегреческого бога.
 Эфиальт ловко поймал цепь и больно дёрнул Ястреба. Тот был настолько измучен, что уже плохо на всё реагировал. Лицо его покраснело. Пот градом струился. Безобразный шрам на щеке побагровел. Влажные волосы спутались.
  - Да, уж красавчик, - презрительно сморщил своё красивое личико юноша, рассматривая нанесённое уродство на лице раба.
  Аристоклий подошел к краю горного обрыва и начал всматриваться вдаль.
  - Я  чувствую, что охота будет удачной! Там, стадо горных козлов! Но нам следует быть очень осторожными. Козлы пугливы, - Аристоклий указывал вдаль рукой.
  Хозяин снова приказал Ястребу встать на четвереньки, исполняя роль скамейки для ног, чтобы помочь хозяину сесть на коня. Гости и свита кинулась преследовать добычу. Ястреб, ничего не соображая, машинально побежал. Как прошла охота, он помнил с трудом. Задыхаясь от этой изнуряющей беготни, у него всё вертелось перед глазами, сливалось в единое бесформенное пятно. Кроме того с утра не было во рту маковой росинки, поэтому от голода слегка поташнивало. Он валился с ног, страшно хотелось пить. Тело и ноги нестерпимо ныли. От неимоверного напряжения всего колотило.
  Довольные успешной охотой, охотники расположились у горного ручья под одиноким высоким деревом.
  - Напои моего пса, - Аристоклий швырнул цепь в руки Варёшки.
  Варёшка подвёл трясущегося от изнеможения Ястреба к воде. Тот рухнул на колени и долго пил, опуская в живительную влагу всё лицо.
  Тем временем слуги разбили шатёр, развели костёр. Пир шёл горой. Вино лилось рекой. Захмелевшие голоса становились всё громче. Ястреб, прислонившись, сидел у дерева. Рядом с ним примостился верный Варёшка. Им бросили несколько костей с не обглоданными кусками мяса, чтобы рабы могли утолить свой голод. Варёшка с аппетитом начал обдирать оставшееся мясо. Ястреб настолько был обессилен, что реагировал с трудом. Варёшка сунул своему товарищу кусок в рот. Тот начал жевать.
  Гостям уже, видно, стало скучно просто так сидеть и пить вино. Они захотели более острых ощущений.
  - Друзья мои! – Аристоклий встал, - Я предлагаю вам новое развлечение. Каждый из вас сейчас покажет своё умение в наказании одного моего строптивого раба.
  - Вот этого монстра, - догадался Эфиальт, грациозно и плавно выставив руку в сторону Ястреба.
  - Как всегда, ты самый проницательный из нас, - ответил Аристоклий, - Мы с вами позабавляемся. Будем в него стрелять из лука. Но, только не убивать! – хозяин категорически покачал пальцем, - Мы будем поражать его нервные центры, принося тем самым, как ты выразился, достопочтенный Эфиальт, этому монстру максимальные страдания. Тем самым мы окончательно парализуем его волю. А я знаю, вы все меткие стрелки! - Аристоклий обвёл рукой своих гостей и отдельно обратился к одному из гостей, - Как ты считаешь, Пахомий? Я слышал, ты так уже наказал своего непокорного раба?
  - Было дело, - с ленцой ответил широкоплечий Пахомий, - В моём доме был такой строптивец. Я его подверг такой пытке. Теперь он больше всего боится разгневать меня и словом, и взглядом. Почти ни с кем не разговаривает. Ужас сковал его душу. И как только я берусь за лук, он начинает кричать и умолять меня, его пощадить.
  - Да, да! Я слышал про такое, - нетерпеливо возбуждённо затараторил гость по имени Никон, - Надо стрелять сюда, сюда, сюда…, - он показывал на себе точку, которые должны поразить стрелы.
  - На себе не показывай! – сделал замечание гость Пелей.
  - А то что? – уставился на него Никон.
  - Примета плохая! – пояснил Пелей, отпивая из серебряного кубка вино.
  - Вот ещё! Я в приметы не верю! – обиженно надул губы Никон.
  - Друзья, так вы согласны со мной? – ещё раз гостей переспросил Аристоклий.
  - Мы согласны, - возбуждённо загалдели пятеро молодых людей, - Покажем этому монстру.
  Ястреба раздели и привязали к дереву. Он почти не сопротивлялся, настолько был обессилен бегом. Слуги вытянули и подвесили раба за руки на толстом суку. Аристоклий и его гости выстроились с луками и стрелами. Развлечение началось.
  Ястреб не сомневался, что сейчас его убьют и мучения закончатся. Но стрела за стрелой вонзалась в тело, а смерть не приходила. Очередная стрела пробила несчастному руку и ногу. Аристоклий тут же давал приказание Варёшке прикладывать смоченную целебным зельем тряпицу и останавливать кровь. В Ястребе торчало уже около десятка стрел. Боль была ужасная, разрывала каждый орган, оглушала и нарастала с каждой секундой.  Он кричал во всё горло, бился в своих путах, впервые плакал.
  - Вы только посмотрите! – весело закричал Эфиальт, - Он похож на Святого Севастьяна!
  - Больно много с него чести, быть похожим на Святого Севастьяна, - обозлился Хрисигон.
 Он выпустил стрел, та просвистела, поражая ступню. Ястреб взвыл.
  - Метко, Хрисоган, - похвалил хозяин, - Эскулап, кровь! – махнул Варёшке, чтобы тот остановил кровотечение, а повернувшись к товарищам, предложил, - А не передохнуть бы нам и не осушить за это кубки.
  - Да, да, - охотно согласились гости.
  Они продолжили веселиться и как будто потеряли интерес к жертве, не обращая на вопли, стоны и мольбы освободить его от этой пытки. Но мольбы и слёзы истязаемого не имели никакого действия на мучителей, и они продолжали веселиться. Ястреб совершенно обезумел от боли. Он кричал на своём родном языке.
  - Что вы за люди?! Смилуйтесь! Посмотрите на меня! Я не могу больше терпеть! Убейте меня!
  Он потерял сознание. Но его воспалённое сознание выдало неожиданное видение. Страшная старуха-смерть, обликом напоминающая Вольпину-колдунью появилась вдруг перед ним и дико хохотала:
  - А разве ты испытывал жалость к тем невинно тобой убиенным? Как они умоляли тебя не мучить и не убивать их! Ты же получал от этого наслаждение. Теперь испей свою чашу страданий до дна! Ха-ха-ха!
  Видение исчезло. Ястреб потерял сознание.
  - Нет, нет, нет! Так не пойдёт! Приведите его в чувство! – приказал Аристоклий.
  Слуги быстро отлили Ястреба прохладной водой из ручья, и наказание продолжились. Хозяин наслаждался видом корчившегося в агонии раба и бил ладонью по стрелам. Кровь начала течь из ран. Варёшка её снова останавливал.
  - Ты покоришься мне, раб! – шептал, искривившись от гнева и злобы Аристимий.
  - Да, да! Хозяин, только не мучай меня! – плакал Ястреб
  Хозяин довольно ухмыльнулся.
  - Снимите его, - приказал хозяин.
  Измождённого физически и духовно Ястреба освободили от пут. Он как больное животное ползал на животе и лизал ноги хозяину, слугам, которые его освободили, своему бывшему ушкуйнику Варёшке.
  - Вот и всё! – сказал Аристимий и, показывая рукой на усмирённого раба, обратился к гостям, - Вот так следует дрессировать диких зверей! Ха-ха-ха! А теперь друзья поехали, я вам покажу новые развлечения! Быстро коней!
  Вскочив на коней, всадники унеслись в наступающую темноту ночи дальше за удовольствиями полноценной жизни, хозяевами которой они себя считали и по рождению, и по прав, оставив всю чёрную работу тем, кто должен обслуживать этих самых хозяев.

 
IХ


   После пытки острыми стрелами, которую на охоте устроил хозяин своему строптивому рабу, верный Варёшка долго выхаживал бывшего князя вольных ушкуйников. Само наказание было изуверски жестоким, потому что с самого начала рассчитывало не только на причинение жертве танталовых физических страданий, сколько на подавление воли наказуемого.
   В таком жестоком истязании, наказуемый, почти всегда уверен, что уже первая стрела оборвёт его жизнь, и он умрёт, не сильно страдая. Однако наказание стрелами совершенно не предусматривало быструю смерть. Оно завершалось гибелью жертвы только тогда, когда это было угодно развлекающимся господам, когда последняя выпущенная из лука стрела пробивала сердце жертвы. Но тогда истязание превратилось бы в банальную казнь. А казнь в данном случае вовсе не предполагалась. Жертва долго и болезненно расстреливалась до той поры, пока адская боль не доводила несчастного до помешательства. Человека снимали с привязи полубезумным существом, который или всё-таки через некоторое время умирал, либо влачил жизнь покорного перепуганного животного. Если наказанный невольник молод и силён, ему могло повезти. Он приходил в себя и выживал.
   Ястреб выжил, но при сильной боли начинал заикаться. После того как он немного поправился, пришёл прокуратор Евсевий и повёл невольника в покои хозяина, нудно наставляя всю дорогу.
   - Ты обязан быть готовым в любой момент явиться на первый зов хозяина, и исполнить любой его приказ. Ты понял, Склав?
   - Понял господин, - покорно отвечал Ястреб, - Слушаюсь, господин.
   Хозяин был в покоях, отделанных в арабском стиле. По стенам висели ковры и восточное оружие. Молодой аристократ, как обычно стоял у окна и смотрел вдаль, легонько постукивая себя по ноге длинной резной, отполированной палкой. Не поворачиваясь к вошедшим заговорил
   - Ну что, Склав? На пользу тебе пошло последнее нравоучение, - Аристоклий издевательски засмеялся, - А может повторить, - хозяин протянул руку к стене, где висел лук со стрелами.
    Зрачки Ястреба расширились от ужаса. Он бессильно упал на колени, согнулся в рабской покорности, подполз к ногам своего господина и заплакал от страха и отчаянной безысходности.
  - Сжалься, хозяин, - умолял сломленный последней пыткой Ястреб, - Н-н-н-е н-н-н-ад-д-до! – паника охватила его, и он начал заикаться.
  - Ха-ха-ха! - громко засмеялся, Аристоклий, - Какой послушный! Давно надо было тебя подвергнуть испытанию стрелами! Ха-ха-ха!
  Хозяин несколько раз ударил палкой по безвольно склонённой голове. Бил он в пол силы, просто так, ради собственного удовольствия, иногда, чтобы причинить боль. Потом стал дрессировать Ястреба, словно собаку.
  - Встань! – приказывал хозяин.
  Ястреб беспрекословно вставал.
  - Сядь!
  Ястреб садился у ног повелителя и покорно ждал. Хозяин заставлял своего раба ложиться на пол, опускаться на колени, снова вставать, целовать его руки и ноги. Бил палкой по голове, по спине, по рукам, да просто, почему придётся, проверяя тем самым покорность, при этом прикрикивая:
   - Не смей закрываться от моей палки! Она красавица по сравнению с тобой, урод! Ха-ха-ха!
   Хозяину хотелось насадиться всей полнотой власти над некогда строптивым рабом.  Ястреб молчал, всё сносил и терпел. Ему даже в мыслях теперь не приходило оттолкнуть руку своего повелителя.
   - Теперь, скажи мне, я раб, а ты мой хозяин, - самодовольно заставил Аристоклий повторять Ястреба, - Я готов выполнить любое повеление своего господина и за неповиновение буду наказан.
  Ястреб повторял, а хозяин, отбросив палку, хлестал его ладонью наотмашь по щекам.
  - Говори громче! Я раб! Не прячь лицо!
  - Я раб! - кричал Ястреб и подставлял лицо для нового удара.
  - Разговаривая со мной, всегда добавляй хозяин или господин! - и снова хлестал раба по щекам.
  - Да, хозяин! - покорно кричал Ястреб.
  - Громче! Не слышу! Не прячь свою изуродованную физиономию! – вошёл в раж хозяин, ударяя без остановки покорного раба.
   - Я понял хозяин! Понял! Только не бей меня! – слезы потекли из глаз Ястреба и плечи затряслись от рыдания.
   Некогда надменному и жестокому князю ушкуйников показалось, что вся его жизнь никогда не была другой, вольной, беззаботной и разгульной. Он забыл, что сам когда-то наводил ужас на всю округу. Ему казалось, что он родился рабом, неволя всегда было его участью, его всегда звали Склав. Его сознанию стало невыносимо воспринимать такое издевательство, и оно просто выключилось. Разум начал смирятся с тем, что уже не мог изменить. Искалеченное жестокими пытками, сознание просто отключилось, позабыло, то хорошее, которое когда-то было в вольной жизни. А была ли сама эта вольная жизнь? Если хозяин постоянно бил и мучал своего раба, то воля раба ломалась, и поведение хозяина уже не представлялось чем-то диким. Изуродованный мозг шептал: «Так должно быть. Ты раб, собственность своего хозяина». По крайней мере, Ястреб заставлял себя так думать, и это ему сейчас удавалось лучше всего.
   Удовлетворённый полученным результатом Аристоклий прикрикнул:
   - Пошёл вон с глаз моих, раб, - молодое, ухоженное лицо хозяина скривилось в презрительной гримасе.
   К хозяину снова приехали в гости его друзья: Пелей, Хрисогон, Пахомий и Эфиальт. Они пировали, а затем устроили тренировочный бой, используя различное вооружение. Аристоклий специально приказал Ястребу подносить им оружие.
  - Зачем, ты позвал этого урода? – недовольно спросил Эфиальт.
  - А это тот самый, которого мы подвергли испытанию стрелами? – узнал прислуживающего раба Никон.
  - Смотри ка ты, живой? – удивился широкоплечий Пахомий, разглядывая Ястреба.
  - Друзья, мои! – обратился хозяин к гостям, - Пусть этот уродливый раб не оскорбляет вашего взора. Он был, когда то достаточно красив лицом. 
   - Да-а…, - удивился Пелей, - А за что ты так его?
   - На это были свои причины, - ответил Аристоклий, - Мои рабыни постоянно пялились на него, стали плохо работать. Я сам его изуродовал, чтобы эти курицы больше на него не смотрели, а работали. Но не в этом дело. Говорят этот раб, там у себя в Гиперборее был неплохим воином. И мы сейчас это проверим. Вы согласны развлечься?
  Гости одобрительными возгласами показали, что готовы к развлечению, начали фехтование на мечах. Ястреб тайком наблюдал. Его восхищали их приёмы и выносливость. Он постепенно стал прикидывать, как бы мог отразить те или иные удары, провести нападение.
    Аристоклий вышел победителем из всех поединков. Дольше всех он бился с Пахомием, но одолел и его.
    - Да, Пахомий, не зря твоё имя означает «широкий плечами», - тяжело дышал хозяин, - Твои родители не прогадали. Ты действительно широкоплеч!
    - Ты как всегда непобедим! – Пахомий похлопал своего товарища по плечу.
    Аристоклий был доволен и готов сразиться с противником ещё. Неожиданно его взгляд упал на Ястреба. Мысль, пришедшая в этот миг в голову господину, развеселила его. Он поманил раба рукой. Раб подбежал, ожидая приказаний. Хозяин толкнул Ястреба в грудь рукояткой одного из мечей и велел взять его в руки.
     - Сражайся! – прозвучал глухой приказ.
     - Как?! Аристоклий, ты даёшь благородное оружие презренному рабу, - стали возмущаться гости.
    Хозяин усмехнулся:
    - Никто из вас не смог достойно противостоять мне. Посмотрим, как этот раб сражается! Пусть вам будет укором, если сейчас он окажется лучше вас! – Аристоклий демонстративно вертел мечом в руке.
   Ястреб неожиданно забыл, что он раб. Ему, вдруг, очень захотелось схватиться со своим хозяином в честном бою.
    «Я же не бесчувственная деревяшка, чтобы так изводить меня и ожидать тупого безразличия» - подумал Ястреб и рассёк воздух клинком несколько раз, как будто все божества войны снизошли на него.
  Даже обезображенное лицо Ястреба сделалось прекрасным. Жажда битвы овладела им. Он кинулся на господина. Противник едва успел поднять меч и отбить удар. Он ни как не ожидал такого молниеносного нападения.
  Неожиданно Ястреб вспомнил забытое счастье сражения. Его тело и разум запели и зазвенели, словно магические струны. Напор, удар, наступление, рывок! Это было какое-то волшебство. Ястреб не помнил, как хозяин оказался на земле, а его меч у его горла.
  Вдруг волшебство закончилось и наступило прозрение. Ястреб увидел взгляд хозяина. Искра страха за свою жизнь на долю мгновения сверкнула в некогда жестоких и холодных глазах хозяина и просила пощады. Победивший раб поспешил отвести руку и бросил меч на пол. Металл звонко зазвенел, ударившись о мрамор.
  Господин с рычанием вскочил и потребовал продолжения поединка:
   - Сражайся, Склав!
   Ястреб неуверенно поднял меч. Теперь уже Ястреб почти не сопротивлялся. Разъярённый Аристоклий выбил из рук обнаглевшего раба оружие и прижал его к земле, рванул за ошейник и рассёк кожу между лопаток. Поражение испортило хозяину настроение и очень сильно разозлило.
   Гости всё видели, но промолчали. Хозяин в ярости покинул место сражения, на ходу крикнул рабу.
   - Убирайся!
   Ястреб бегом побежал прочь, чтобы ещё больше не злить господина. Единственно чего он теперь боялся, так это нового наказания стрелами. Просто, ещё раз такого он не вынесет.


Х

    Обо всём происходящем в усадьбе служанки незамедлительно докладывали госпоже Елене, и особенно, о том, что ещё успел натворить её муж с рабом Склавом.
    - Он не успокоится, пока не убьёт этого несчастного раба, - возмутилась хозяйка и приказала позвать к себе отца Досифея.
   Иерей храма Святой Равноапостольной Елены незамедлительно пришёл к госпоже.
   - Благослови отче, - радостно приветствовала Елена, покорно склоняясь перед священником.
  Православный жрец возложил руку на голову хозяйке для благословления. Елена усадила дорогого гостя на мягкие подушки, не принимая никаких возражений от аскетичного настоятеля церкви, затем угостила молодым вином и фруктами. Они поговорили на различные религиозные и мирские темы. Елена хорошо знала, что отец Досифей всегда выступает против жестокого обращения с рабами, она незаметно повелела одной из девушек свиты привести к себе Склава.
   Когда Ястреб услышал, что его требует к себе госпожа, обомлел от счастья вновь увидеть её. Сердце взволнованной птицей затрепетало в груди. Он снова увидит свою несбыточную мечту, эту женщину, окружённую ореолом света, эту богиню любви и красоты.
  - Лада, ты моя, - шептал Ястреб и со всех ног устремился поскорее предстать перед своей ненаглядной.
  Но мудрая Елена всё устроила так, что раб появился, как бы, невзначай.
  - Это ты, Склав? – ласково зазвучал голос хозяйки
  Ястреб покорно склонился, в одной руке придерживал длинную цепь от ошейника.
  - Что это такое? – сильно возмутился отец Досиифей, - Дочь моя, - он удивлённо обратился к Елене, - Почему этот несчастный носит ошейник, аки цепная собака? Времена языческого Рима давно канули в Лету. Эта вавилонская блудница поплатилась сполна за свои прегрешения и погиба под натиском варваров. Слава Богу, наша империя требует более гуманного отношения к невольникам, поэтому успешно противостоит натиску врагов, - священник для убедительности поднял руку вверх с демонстративно выставленными двумя перстами, обозначающими христианскую истинную веру - А это ещё что? – Досифей с изумлением разглядывал чудовищный шрам в виде ящерицы на лице Ястреба, - Дочь, моя, как так можно?
  - Прости отче, грехи наши, - виновато опустила лазоревые глазки долу Елена.
  «Как она прекрасна!», - исподлобья подсматривал Ястреб на ослепительную женщину.
  Действительно, Елена в своей кротости выглядела ещё привлекательнее.
  - Прости отче моего неразумного супруга. Он сам не знает, что творит. Я немедленно прикажу исправить положение.
  Невинная покорность и смирение госпожи радовали священника, Его возмущение стихло. Иерей успокоился.
  Елена послала служанку за прокуратором Евсевием.
  - Вот я, госпожа, - с поклоном вошёл прокуратор.
  - Евсевий, отведи Склава в кузницу, пусть снимут с него ошейник и цепь, - показушно распорядилась Елена.
  - Но, хозяин…, попробовал возразить управляющий.
  Тут он увидел такой жёсткий взгляд своей хозяйки, какого никогда доселе не видал и понял, что лучше не спорить, а выполнять. Евсевий покорно увёл Склава.
  - Отче, - обратилась к иерею хозяйка, - Я хочу, чтобы этот несчастный раб пожил и послужил у тебя при храме. Исцели его душу и наставь на путь истинной Христовой веры. Ты лучше всех умеешь врачевать израненный сердца. И прими от меня в дар небольшое пожертвование, - Елена протянула Евсевию кошелёк из красной замшевой кожи с золотыми монетами.
  - Всегда рад услужить тебе, моя госпожа. Видит Бог, как праведна и светла твоя душа. Как сильно ты заботишься о своих людях, - с поклоном принял дар священник.
  Досифей поселил Ястреба у себя в келье. Тяжёлой работой не обременял, в основном вёл душеспасительные беседы, искусно выведывал у Ястреба, кто он такой, откуда родом, чем занимался. Истерзанная жестокостью и насилием душа Ястреба постепенно начинала оттаивать и, словно запоздалый бутон, листочек за листочком, неспешно раскрывалась. Истосковавшись по теплу человеческих отношений, Ястреб поведал всё, как на духу. Он ожидал осуждения и презрения за свою грешную жизнь, однако Досифей ни единым словом не попрекнул его, поведав притчу о Христе и блуднице. Ястреб внимательно слушал. Голос Досифея успокаивал и вносил уверенность.
  - Каждому человеку дано право прийти к Истинному Богу. Сколько грешников было рядом с Христом, и никого Он не оттолкнул от себя, а наоборот, помог, поддержал. Это говорит о том, что путь к Господу всегда открыт всякому человеку. Не важно, богат он или беден, молод или стар, из какого он роду племени. Все люди для Господа его возлюбленные  чада. Но, путь к Богу бывает очень трудным и извилистым. Человек может спотыкаться, падать, плутать, возвращаться назад, но всё равно он придёт к Господу, и Господь его примет. Это будет самой большой наградой для заблудшего грешника. Наш Господь учил: «Не судите, да не судимы будете!» Поэтому, какое право я имею судить тебя? Это подвластно только Ему, - Досифей взглядом показал на небо, - Я не тороплю. Ты сам должен выбрать. Ибо возможность выбора это и есть свобода. Пусть ты не свободен телом, ты принадлежишь своим хозяевам, но ты совершенно свободен в своей внутренней жизни. Твоя душа свободна. Именно она выбирает. Так что пользуйся своей свободой. Поступи правильно!
   Отец Досифей, словно отец сыну нежно гладил кудлатую голову Ястреба, постепенно начавшую седеть перенесённых тяжких испытаний. Ястреб вдруг ощутил себя маленьким мальчиком. Ему показалось, что это его мать нежно гладит своё любимое дитя по голове и шепчет ласковые слова. Слёзы неожиданно потекли из суровых глаз.
  - Отче, ведь это я виноват в смерти моего отца, это я убежал из дома, оставив матушку одну. Это я занимался ушкуйничеством, убивал ни в чём невинных поселян. Нет мне прощения на этом свете, - Ястреб рыдал навзрыд.
  - Поплачь, поплачь, чадо моё. Это слёзы очищения. Они освободят твою душу от всего мерзостного и тяжкого, что так мучает тебя. Господь Велик. Он поймёт и простит, потому что Бог – это любовь! – тихо, успокаивающе говорил Досифей.
  Впервые, за много лет Ястреб ощутил покой и умиротворение.
  Как-то убирая опавшую листву в церковном палисаднике, Ястреб, неожиданно для себя, обратил внимание на мраморную женскую статую. Он подошёл и стал пристально разглядывать скульптуру. Сердце его заколотилось. В мраморе стояла, смиренно потупив взор прекрасная Елена, такой, как он её запомнил со своей последней встречи. Ястреб не вытерпел и стал гладить холодный мрамор, обнял, прижался щекой. Он получал неописуемое блаженство. Наконец-то, хоть и каменную, он мог её трогать, даже поцеловать.
 - Это Пресвятая Богородица, - услышал голос отца Досивея Ястреб.
 Раб вздрогну и отпрянул от статуи как ошпаренный. Он испугался, что сейчас его будут бить, и рухнул на колени, подставив спину для кнута, зарыв голову руками.
  - Ну что ты, дитя моё, - священник ласково обратился к перепуганному рабу, наклонился и поднял его, - Здесь тебя никто не обидит.
  Ястреб поднял глаза и неуверенно спросил.
  - Почему она так похожа на госпожу? – кивнул головой в сторону статуи.
   - Скульптор ваял её с прабабки нашей госпожи. Её тоже звали Елена. Как наша госпожа похожа на свою прабабку. Воистину, чудны дела твои Господи, - обняв за плечи раба, спокойным голосом говорил священник.
   Размеренная речь Досифея успокоила Ястреба. Он внимательно слушал своего наставника.
   - Прабабка Елена приказала построить эту церковь. Посвятила её Святой Равноапостольной Елене, матери василевса Константина. Именно Константин повелел Риму исповедовать истинную Христову веру. Именно василевс Константин приказал переименовать некогда эллинский город Византий в город своего имени и сделал его столицей новой империи. А благодарные христиане почитают его мать Елену как святую, как равную Христовым Апостолам. Ведь Константин, когда был язычником, слыл очень жестоким правителем. Заподозрив в измене, приказал убить жену и сына. Но Господь простил его, ибо Константин раскаялся и отворил своё сердце истинному Богу. Так и ты, сын мой, можешь спасти свою душу, отдав её Иисусу Христу.
   Однажды Ястребу приснился кошмарный сон. Ему снилось, будто  хозяин снова посадил его на цепь и во всю прыть несётся на коне и тащит за собой обнажённого Склава. Ястреб больше не может бежать. Ноги его словно свинцовые, с трудом сгибаются в коленях и беспорядочно топают пятками по каменистой земле. Сердце стучит в бешеном ритме. Видно было, как дёргается кожа на груди. Ястреб ищет опору, чтобы не упасть, но ничего нет. В какой-то момент у него даже возникла мысль упасть, и растянутся на вытянутых руках от бессилия, но хозяин, будто угадав его скрытые намерения, вдруг резко хлестнул раба по спине. Ястреб громко ахнул, подпрыгнул от боли, неожиданно стрельнувшей в него сзади жаркой молнией.
  - Бежать, бежать, не останавливаться! Хочешь, чтобы я наказал тебя стрелами! – повысил голос Аристоклий, потрясая в кулаке луком и стрелами перед носом бегущего раба.
  Угроза жестокого наказания как будто бы взбодрила Ястреба. Он с трудом нашёл в себе дополнительные силы, боялся наихудшего для себя событий.
   Вконец замученный, Ястреб умоляюще смотрел на своего господина. Тот хохотал, всё сильнее пришпоривая коня.
  - Прошу тебя, господин, я больше не могу! – хотел закричать Ястреб, но слова не слушались, и изо рта вылетал непонятный нёмый звук
  - Ха-ха-ха! – смеялся хозяин, - Скажи, я твой раб, ты мой хозяин! Ха-ха-ха!
  Неожиданно конь с хозяином исчезли. Ястреб остановился, по инерции сделал ещё пару шагов, смешно перепрыгнул с ноги на ногу и, сгорбившись, тяжело дыша, замер на месте.
  С неба спустилась Елена в образе мраморной статуи Пресвятой Богородицы и маняще зазывала с собой жестом руки. Ястреб кинулся ей навстречу. Елена исчезла. Ястреб стал её звать, но голоса не слушался. Из горла вырывался только какой-то отчаянный глухонемой крик. Он проснулся от того, кто-то гладил его по голове, открыв глаза, увидел заботливо склонившегося над ним отца Досифея.
   - Успокойся, сын мой, - ласково шептал иерей, - Это дьявол не отпускает тебя. Но ты всё равно победишь, ибо силён духом.
   Отрадно было Ястребу с Досифеем, но, как всегда хорошее не может длиться вечно. Пришлось возвращаться в имение. А там хозяин придумал новое наказные для своего раба. Он запретил всем слугам разговаривать с непокорным Склавом. Ему так же было запрещено обращаться к кому-либо в доме и вне его. Ястреба как будто похоронили заживо. Чудовищное ощущение поселилось у него внутри. Он пробовал с кем-нибудь заговорить, но от него шарахались, словно от чумного. Даже друг Варёшка избегал его с ужасом в глазах.
   - Пусть меня лучше бьют, но остаться в полной пустоте хуже смерти! – сокрушался Ястреб.
  Единственное теперь утешение всеми презираемый раб находил в церкви Святой Елены в душеспасительных беседах с отцом Досифеем, и однажды он сказал священнику:
  - Отче, я готов принять Христову веру.
  - Слава, Господу! – воскликнул отец Досифей, воздев руки к небу, - Я нареку тебя христианским именем Пётр, что обозначает камень, ибо ты как камень крепок духом. Сам Пётр был одним из двенадцати Апостолов Иисуса Христа. Апостол – это посол.
   Госпожа Елена с большим удовольствием приняла известие о готовности раба Склава стать христианином. Вся челядь усадьбы собралась в храме на великое таинство крещения и рождение новоявленного брата во Христе.
  - Вот видишь, Аристоклий, твои жестокие методы воспитания привели Склава к истинному Богу. Он теперь Пётр, как любимый ученик Христа.
  Аристоклий капризно надул красивые губки и нахмурился.
  - Не капризничай Аристоклий, ты мой муж и я тебя люблю, - искренне шептала Елена, - Тем более мы теперь не просто хозяева новообращённого раба божьего Петра, но и его крёстные родители.


ХI

  По вызову василевса, хозяин Аристоклий уехал в столицу, и никому не стало дела до раба Петра. Ястреб убегал в горы и подолгу сидел, смотрел вдаль. Он ни о чём не жалел, потому что в этой жизни его ничего не удерживало. Не было ни семьи, ни дома. Людей, которых он любил, давно потерял, или их любовь, как свет ночной звезды был не досягаем.
  Шёл холодный зимний день. Ястреб смотрел на красоту гор и не мог оторвать взгляда от горизонта. В груди защемила такая тоска! Он почувствовал себя опустошённым. Такое ощущение, как будто вырвали всё, что было внутри и, просто выбросило, словно не нужный хлам.
  Но, она, прекрасная Елена не уходила из головы. Он постоянно думал об этой женщине. Ястреб от отчаяния обхватил голову руками.
  - Я ничтожество! Мне нет оправдания и нет прощения. У меня нет надежды на счастье. Я раб. Я не имею права даже мыслями осквернить её высокое имя.
  Неожиданно Ястреб резко повернулся. Он всей кожей почувствовал чьё-то присутствие. И снова, в который раз оцепенел. Это Елена. Ястреб вскочил. Она стояла так близко, придерживая на плечах плащ, отороченный мехом и, непрерывно смотрела на замешкавшегося и смутившегося раба. Поодаль тихо переговаривались сопровождающие госпожу служанки. Ястреб наконец-то опомнился и склонил голову, пока она не видела его изуродованного лица. Некогда грозный муж, зажмурил глаза и сжал зубы от мысли, что это видение и вот, вот растворится в холодном зимнем воздухе.
  «Как мне вырвать из сердца эту любовь? Похоже, легче вырвать само сердце, – шептал про себя Ястреб, - Я постараюсь. Нельзя, нельзя её любить. Она сама Богоматерь, - несчастный раб отождествлял живую Елену с мраморной статуей в церковном дворике, - Я это сделаю. Почему она молчит?»
  Елена внимательно разглядывала уткнувшегося в землю раба. Её божественное лицо как всегда было непроницаемо. Никогда не узнаешь, что она чувствует. Госпожа приподняла брови, взглянула на грязные ноги раба и с немым вопросом заглянула в светло коричневые глаза напуганного раба.
  - Хозяин велел мне ходить босиком, - глупо улыбаясь и переминаясь с ноги на ногу, заговорил Ястрею, не зная, что делать и куда отвести взгляд, спрятать мешающиеся руки, пылающие щёки.
  - Да уж, твой хозяин просто осыпал тебя милостями! – улыбнулась Елена, подходя ближе к смущающемуся рабу.
  «Зачем она это делает?» – с ужасом подумал Ястреб.
  Елена подходила всё ближе и ближе. Ястреб почувствовал аромат её белой молочной кожи. Увидел крошечную родинку на её виске. По сравнению с ней, такой светлой, воздушной, лохматый раб казался совсем чёрным, земным. Елена протянула руку и почти неощутимо провела пальцами по шраму на лице своего крестника. Он не смел дышать, но изумление оказалось сильнее:
  - Госпожа! Тебе не противно прикасаться ко мне? – набравшись смелости, прошептал удивлённый Ястреб.
  Глаза Елены чуть покраснели. Она закусила губу, готовая развернуться и уйти. Это зрелище привело на Ястреба такое впечатление, что он, потеряв контроль над собой, взял госпожу за плечи и крепко обнял. Это была самая счастлива минута в его жизни.
  Служанки, поражённые наглой выходкой раба, громко затараторили, перепуганными сойками. Ястреб опомнился, быстро отпустил хозяйку и в страхе упал перед ней на колени.
  - Прости меня госпожа. Любовь к тебе поразила мой разум. Я готов снести от тебя любое наказание, и оно станет великим счастьем для меня.
  Елена ничего не говорила, только виновато прикрылась капюшоном от плаща и быстро пошла в сторону поместья. Служанки гневно сверкнули глазами на обнаглевшего раба, всем своим видом высказывая презрение к зарвавшемуся Склаву, побежали за госпожой.
  Ястреб смотрел на удаляющуюся женщину своей мечты уже совсем другими глазами. Он ощущал себя уже совсем другим человеком.
  - Она, как будто отдала мне все… Что может дать женщина, полностью переродив меня. Я свободен…, - шептал Ястреб.
  Теперь он долго стоял на коленях перед мраморной статуей Богородицы и мысленно с ней разговаривал, представляя перед собой свою госпожу Елену. Отец Досифей тайком наблюдал за братом во Христе Петром и не мог не нарадоваться в его неистовой набожности. 
  Действительно, любовь к этой прекрасной женщине сделала Ястреба внутренне свободным. Он понимал, что ему не могут ответить взаимностью, но это теперь было не важно. Он любил. А любовь окрыляла, давала свободу. И пусть ты в путах, твоя душа свободна от всего. Только Елена, только Бог и больше ничего…
  Как то прискакал гонец из столицы и привёз нехорошую весть. Хозяйка, когда узнала, вскрикнула, заплакала, закрылась в своих покоях, никого не хотела видеть. Затем позвала отца Досифея, долго ему исповедовалась и молилась.
  - Худы наши дела  - пожаловался Досифей Ястребу, - Однако, уныние тяжкий грех. Всё в этом мире бренно, - иеромонах любил последнее время разговаривать с крещёным рабом, -  Василевс обвинил нашего хозяина в заговоре. Теперь его, наверное, казнят.
  - А что же будет с госпожой? – испугался за свою любимую Ястреб.
  - Не знаю, не знаю… - задумчиво произнёс, - Наверное, ничего хорошего.
  - Её тоже казнят? – прошептал Ястреб.
  - Казнят, не казнят, а вот имение конфисковать могут, - размышлял Досифей.
  - Как это? – удивлялся Ястреб.
  - А вот так. У нас в империи всеми землями владеет василевс. Захочет, пожалует, захочет, отберёт. Он контролирует всё, налоги, даже, сколько париков - зависимых крестьян должны трудиться в имении. Вот так-то.
  - Выходит он, как Бог? – не унимался любопытствовать Ястреб.
  - Он не Бог, но власть его от  Бога, - поправил Досифей.
  - А что же госпожа? – волновался за хозяйку Ястреб.
  - Наша госпожа собирается ехать ко двору заступаться за своего мужа, как и положено доброй христианской жене, - вздохнул иерей.
  - Я вот всё не пойму отче, наш хозяин всё время был в поместье, и когда это он успел попасть в заговорщики? – искренне удивлялся Ястреб.
  - Дурное дело не хитрое. – начал объяснять иеромонах, - Помнишь, к нему зачастила пятёрка друзей – молодцев?
  - Как не помнить? – Ястреб аж даже перекосился от  кошмарных воспоминания, часто терзающих его по ночам, - Помню, помню, как они веселились надо мной.
  - Вот они-то и были в заговоре. А наш хозяин вышел лицом леп, да фигурой, но не умом мудр. Прости господи за такие слова, - иеромонах осенил себя крестным знамением, - Вот его-то, по глупости втянули в это дело. А за такое преступление одно наказание – смерть. Я всегда напоминал Аристоклию слова Господа нашего Иисуса Христа: «Не убивайте, не питайтесь невинной плотью жертвы своей, чтобы не стать вам рабами Сатаны. Ибо это путь страданий и ведёт он к смерти». Не послушал! Наш хозяин постоянно тешил внутри себя непомерную гордыню. А это тяжкий грех, сын мой, - Досифей посмотрел на Ястреба, - Не путай гордыню с гордостью, Пётр.
  Ястреб стоял и непонимающе хлопал глазами.
  - Какая разница-то? – недоумевал он.
  - Хоть гордость и начало греха, но она всё-таки не гордыня, - стал объяснять монах-священник, - Когда-то, давным-давно, ещё до возникновения человека, самый старший ангел Денница так возгордился, что захотел стать как бог. Это привело к расколу в божьем стане. Потому что часть ангелов решила пойти за Денницей. Началась война. Бог низверг падших ангелов в преисподнюю. Так появилось зло. Вот видишь, что же хорошего в гордости - ничего.
  - Так, значит, гордость это плохо? А гордыня? – запутался Ястреб.
  - С другой стороны гордым быть не так уж и плохо. Это чувство собственного достоинства. Гордость позволяет человеку познавать самого себя. Человек может гордиться своей семьёй, своими успехами, своим домом, Отечеством. Вот я, например, горжусь твоими успехами, Пётр. Да, да, горжусь! А человек, заражённый гордынею, ко всему оказывает презрение. Своё мнение он ставит выше других, раздражается чужими недостатками, а сам своих и вовсе не замечает. Начиная с тщеславия, гордыня может дойти до невероятных размеров и довести человека до ада. И самое главное, ни один из тяжких грехов не может вырасти до таких огромных размеров, как гордыня.
   - А почему, отче? – Ястреба тяжело давались философские сентенции.
   Досифей терпеливо объяснял:
   - Гордыня приводит к осуждению. Это и есть смертный грех. А в Священном писании сказано, что если вы не будете судить других людей, то сами судимы не будете. Ты сам посмотри, Пётр, сколько раз мы в мыслях осуждаем дела и поступки людей Мы считаем что мы-то уж точно не такие. Мы лучше!
  - А как избавиться от этого? – не унимался Ястреб, - Что для этого нужно делать?
  - Добродетель, которая противоположная гордыне есть любовь. Если человек любит ближнего, он не будет его осуждать, не будет превозноситься над ним, а наоборот, постарается его понять, помочь и поддержать. Любовь избавит от гордости.  Бескорыстная любовь ничего не требует взамен для себя. Вот она настоящая благодать божия. Важно видеть в каждом человеке то хорошее, что в нём есть, а не выискивать недостатки. И тогда, постепенно, шаг за шагом, можно будет победить в себе гордость и возвышение над другими людьми.
   - Так значит, как я понял, гордость это уважение себя и других, это достоинство человека, а гордыня – это, наоборот это превосходство над другими. Человек никого не любит, даже себя.
   - Ты правильно всё понял! Самое главное на земле это любовь. И наш Господь Бог – есть любовь.
  -  Всё-таки, я с трудом понимаю это все… Гордость… Гордыня… - чесал затылок Ястреб.
  - Ничего чадо моё, я постараюсь тебе объяснить более доходчиво, потому что очень твёрд орешек знаний. Готов ли ты слушать меня, Пётр? – терпеливо пояснял иеромонах. Этот монах-священник считал своим долгом просвещать души людей в истинной вере. Он искренне считал Петра своим учеником, – Представь, что наша церковь – это тело Тело Христово, - и священник веточкой нарисовал на земле фигурку человека, - То наша гордость это осознание принадлежности этому телу, со всеми вытекающими отсюда, мыслями и поступками, которые не могут причинить ему вред, – священник нарисовал кружочек внутри человечка, - Понял, Пётр?
  - Да отче. Гордость это то, что внутри нас, - Ястреб прижал руки к груди.
  - Правильно. – одобрительно кивнул иерей, - А вот гордыня это чувствование своей отдельности, - священник резким жестом провел линию от кружка из груди человечка, стёр старый и нарисовал новый кружочек рядом, - Гордыня не заставляет человека подчиняться законам Тела Христова, не заставляет соблюдать Законы Божии. Как молится фарисей: «Я не такой, как этот мытарь!» Он живёт по своим законам, которые не всегда полезны для общества.
  - Я понял, понял отче! – радостно воскликнул Ястреб, - А кто такие фарисеи и мытари? – опять задал вопрос.
  - Фарисеи, - это книжники – лицемеры. Так называют людей, которые привыкли постоянно лгать, а мытарь – это сборщик налогов, часто позволяющий себе лишнего, творившего беззакония.
  - А в чём же тогда здесь правда? Ведь фарисей плохой человек, и мытарь то же плохой человек? – удивился Ястреб.
 - Фарисей судит мытаря вместо Бога. Он заявляет о довольстве собой. Бог сделал фарисея праведным исполнителем закона, а он возгордился, поставив себя выше. Ничего не может быть выше Божьего закона и суда.
 - Не судите, да не судимы будете? – подытожил Ястреб.
 - Вот видишь, сын мой, ты правильно всё понял, похвалил своего ученика иеромонах, - Ты понял, что гордыня один из смертных земных грехов.
   - Отче, а какие же эти страшные грехи? – тихо спросил Ястреб.
   - Это - гордость, зависть, гнев, лень, алчность, чревоугодие, похоть, - поучал отец Досифей.
   Так они сидели, пока не стемнело и им пришлось закончить беседу и отправиться спать.


XII

   Всё оказалось очень серьёзно. Обвинённые в заговоре против  божественной власти василевса были осуждены на смерть. Среди заговорщиков оказался землевладелец-прониар, управляющий фемом - провинцией и сенатор  Аристоклий. Верная и любящая жена Елена без промедления кинулась на помощь мужу. Решительная женщина отправилась в столицу, чтобы пасть в ноги императору и выпросить перед василевсом прощение для своего провинившегося супруга, заручится в своём несчастье поддержкой василины и Патриарха.
   Сборы были скорыми. В свиту сопровождения хозяйка включила помимо своих служанок и охраны лекаря Варахасия, раба Петра и священника Досифея. Прокуратору Евсевию строго настрого повелела следить за обширным хозяйством поместья.
    Ястреба, как и всю свиту, привели в достойный вид, сводили в баню, отмыли, подстригли, причесали, нарядили в красивые одежды. Раб Склав преобразился. Сидя на вороном коне, со статной выправкой, он вновь стал похож на бывшего гордого князя ушкуйников, а страшный шрам на щеке ни сколько не безобразил лицо, наоборот, придавал некую мужественность и суровость. Елена даже засмотрелась на этого видного молодого мужчину, но быстро отогнала от себя греховные мысли, покаялась и прочитала про себя несколько раз «Отче наш», особенно выделяла строки: «И не введи нас в искушение». Ястреб же был, как говорится, на седьмом небе от счастья, от осознания того, что поедет рядом со своей обожаемой госпожой. Он словно верный пёс, был готов перегрызть глотку любому, кто только посмеет обидеть его хозяйку. Свита госпожи Елены отправились в путь, ибо промедление было смерти подобно.
  Путешествие длилось несколько дней, и вот, наконец-то, ранним утром, через Харисийские ворота свита въехала в стольный град и по главной улице Меса, означающей Срединная направилась к столичному дому госпожи. Ехать пришлось через весь большой город, к площади Августеон, потому что богатый дом Елены находился у церкви Святой Ирины, а это совсем рядом с большим императорским дворцом Божественного василевса. Такое соседство негласно говорило о приближённости к царствующей особе, чем и решила воспользоваться несчастная женщина.
   Ястреб и Варёшка никогда в своей жизни не были в столь большом городе. От такого великолепия они лишились дара речи. Отец Досифей, ехавший рядом на муле, старался доходчиво рассказывать историю прекрасного города и про те места, которые открывались перед изумлёнными глазами путешественников.
   Столица империи назвали «Мастерской великолепия», «Мастерской вселенной», удачно раскинулась на остром мысе, омываемая с трёх сторон морем, проливом и извилистым заливом, с удобной естественной гаванью. Казалось, сама природа сделала всё возможное, чтобы на этом прекрасном месте люди построили порт.
   Дарами природы воспользовался легендарный фракиец Визант, сын бога-громовержца Зевса и нимфы Ио. Он приказал заложить на этом месте крепость своего имени. Здесь царь Визант принимал в качестве гостей знаменитых аргонавтов, ведомых героем Ясоном в далёкую Колхиду за золотым руном.
    Удобная гавань манила к себе купцов со всего мира, превращая некогда маленькое поселение в огромный город, который стал важнейшим военно-стратегическим пунктом, обеспечивающий господство над всей округой и пересекающимися главными торговыми путями между странами Востока и Запада. В этой точке мира сходились знаменитый «шёлковый путь» ведущий в далёкую Поднебесную. Его пересекал «путь благовоний» через Аравию к портам Красного моря, Персидскому заливу и Индийскому океану. Сюда же вёл знаменитый путь «из варяг в греки» из суровой Скандинавии по загадочной Градарике в Понт Эвксинкий и Маре Нострум, далее вокруг всей Европы.
   Город, как бы связывал между собой столь два различных, не похожих друг на друга мира – Восток и Запад. На улицах и форумах кого только не встретишь. Настоящий плавильный котёл различных народов, смесь культур, языков, обычаев. В городе уживались сирийцы с евреями, армяне с грузинами, копты с греками, скандинавы со славянами, италийцы с германцами и саксами – всё народы перемешались здесь. 
  А какие открывались взору прекрасные дворцы, портики, форумы, стадионы, огромные акведуки и фонтаны с прохладной водой. Сколько церквей и монастырей. В многочисленных храмах хранилось множество святых реликвий. 
   На площадях и улицах этого удивительного города выставлялись изделия чудо-мастеров. Каждый день многочисленные корабли привозили всевозможные богатства: золото, серебро, разноцветные каменья, тысячи видов тканей, вина и пряности, слоновую кость и прочие неисчислимые сокровища.  Как писал один из придворных писателей: «Город из городов, светоч вселенной, слава мира, матерь церквей, основа веры, покровитель наук и искусства, отечества и очаг красоты». Недаром, этот величественный город славянский мир называл Царьградом. 
   Пётр и Варахасий впервые увидели настоящую сказку не во сне, а наяву. Они не успевали поворачивать голову направо и налево, порой сожалея, что шея не может выворачиваться так сильно, как это делает сова. Но всего этого великолепия не замечала несчастная женщина. Елена полностью погрузилась в свои печальные мысли и утешительные спасительные молитвы.
    Они проехали мимо церкви Святого Георгия и цистерн Аспара, мимо церкви Святых Апостолов, напротив которой расположились мраморные львы, к Ампострийскому форуму, мимо монастыря Христа Непостижимого к Филадельфии. Здесь на пути к площади Тавра стояла триумфальная арка, знаменовавшая собой военную славу империи, так же здесь был изображён модий – мера сыпучих тел. Отец Досифей пояснил:
    - Это напоминание нерадивым хлебным торговцам о наказаниях, которые ждут каждого, кто осмелился бы пользоваться фальшивыми мерами. Но вы только посмотрите. Это место называется Месофал, что значит Средостение, потому что тут переплелись между собой воинский блеск, торговое мошейничество и монашеское уединение.
     Свита помещицы въехала на площадь Тавра, украшенную конными статуями.
     - Это василевс Феодосий с сыновьями, - пояснил Досифей, указывая на статуи, - У подножья колонны имперские чиновники встречают иностранных послов, а будние дни площадь Тавра служит рынком, где продают скот. А сейчас мы подъезжаем к Анемодулию, - рассказывал священник, - Вот башня, украшенная изображением птиц и стад, сельскохозяйственными работами и смеющимися эротами, бросающих яблоки. Посмотрите на вершину башни. Там стоит женская фигура, поворачивающаяся словно флюгер, под дуновением ветра. Один из императоров захотел было поставить свою фигуру вместо женской, но Господь не допустил гордыню. А это форум Константина. Посмотрите на его украшение, эту Порфирную колонну. Хороша, не правда ли? За площадью начинаются кварталы булочников, медников и ювелиров.
   Выехав с форума, мимо ипподрома и старых общественных бань, открылся прекрасный вид на огромный храм Святой Софии. У храма стоял столб Милий, от которого исчислялась длина дорог по всей империи.
   - Мы почти и приехали, - облегчённо вздохнул отец Досифей, - Вот она площадь Августеон, получившая своё название от августы Елены, матери основателя города Константина.
  При имени Елена у Ястреба сильно забилось сердце. Пере глазами встал образ его прекрасной госпожи, всплыла беломраморная статуя Богородицы в церковном дворике.
  - А вот главный храм империи, - торжественно объявил иеромонах, - Это церковь святой Софии, Божественной мудрости. Она построена бок о бок с Большим императорским дворцом.
  Полог повозки распахнулся. Появилось бледное, измученное скорбью лицо госпожи. Она приказала всем своим слугам ехать дальше к городскому дому, а сама с небольшой свитой направилась к рядом стоящему дворцу василевса. Там Елена намеревалась встретиться со своей подругой василиной, добиться аудиенции у василевса, пасть к его ногам и вымолить прощение для мужа. Пусть Аристоклия сурово накажут, вышлют из страны, отрежут нос, уши, отрубят руку или ногу, пусть даже кастрируют, только оставят в живых. Однако уже ничего нельзя было сделать.

   
XIII

  Наконец-то Елена оказалась перед Большим императорским дворцом. Несмотря на усталость, проворно выпрыгнула из повозки и быстро поднялась по мраморным ступенькам. Однако здесь её постигло первое разочарование. Стража скрестив копья, преградила ей путь. Елена опешила. Ещё ни разу её так бесцеремонно не пускали во дворец.
  - В чём дело? – возмутилась Елена, - Я подруга самой василины.
  - Василевса и василины нет во дворце, - вышел на ступеньки начальник дворцовой стражи.
  Он узнал Елену, вспомнил, что она из особ приближённых к императорской чете и чтобы себя обезопасить, решил помочь знатной женщине.
  - Где же Божественный? – не теряя высокого достоинства, спросила Елена.
  - Божественный император, спасаясь от духоты, шума и городской толчеи пережидает летний зной в своём загородном Влахеринском дворце, - почтительно ответил начальник стражи.
   От такого разочарования Елена поначалу пришла в уныние, ведь Влахеринский дворец находился около Харисийских ворот, через которые она со своими слугами въехала в столицу ранним утром. Теперь ей придётся опять через весь город возвращаться назад. Но она была сильной и целеустремлённой женщиной и, не смотря на усталость, приказала разворачиваться и по Месе двигаться снова к Харисийским воротам.
   Солнце стояло в зените и палило нещадно. Наступил почти полдень.  Зной на улицах усиливался. Не спасала даже свежесть городских фонтанов. Но Елена упрямо двигалась к своей цели. Она выехала обратно за крепостные стены через те же Харисийские ворота и через Калигарийские ворота попала в летнюю резиденцию монарха. Здесь настойчивую женщину постигло второе разочарование.
  Василевс был страшно зол на Аристоклия. Вне себя от ярости он ходил из конца в конец по покоям и кричал.
  - Как он мог! Я относился к нему как к сыну. Я дал ему всё! Богатство, славу, власть! Я женил его на самой красивой женщине империи. Чего ещё ему не хватало? А он, нечестивый, задумал страшное, ответил мне чёрной неблагодарностью! Словно пёс, укусил руку, кормящую его!  Повинен смерти!
  - Но, божественный, - пытался заступиться за заговорщиков Святейший Патриарх, - Господь наш учит прощать. Святое Евангелие гласит: «Любите врагов ваших, благословите проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных».
  - Ты забываешь одно, чернец, ибо я наместник Бога на земле и как светский и духовный верховный судья помогу свершиться божьему суду. Там, на небесах, уже сам Господь разберётся прощать или не прощать этих выродков. Они покусились на саму основу государственного строя. А это во все времена считалось тяжким преступлением. Покушаясь на власть императора, они посягнули на саму божественную власть на земле, на ту божественную симфонию, на то гармоническое сочетание разных элементов в обществе. Вольно или невольно, они хотели превратить нашу империю в хаос. Посягнули на основы государственного строя и, поэтому им нет прощения. Только смерть искупит их вину, - не успокаивался василевс.
  - Но и ты не забывай,  божественный повелитель, - настаивал на своём Патриарх, - Только Господь вправе осуждать и отбирать жизнь. Бог дал, бог взял. Это есть божественный закон, божественного, естественного права. Прощение заблудших овец, это центральная тема в Святом Писании Евангелия. Мне хочется тебе напомнить об этих чудесных обещаниях, которые дал нам Бог. Сила в покаянии. Если мы покаялись и верно прощаем других, то и Бог тоже полностью простит нас, и мы сможем положить новое начало в нашей жизни…
  Василевс нетерпеливо прервал владыку церкви и жестом, и словами.
  - Я без тебя знаю Святое Писание, так что не зачем меня учить! Не забывай, чернец, здесь тебе не Рим. Там церковь стремиться быть вселенской, потому и нарекает себя католической. Там она старается поставить духовную власть выше светской, тем самым нарушая божественную симфонию, как созвучие духовного и светского, - василевс властно поднял руку к верху, - Одно солнце на небе, один Бог и один император! В этом есть суть! Власть императора неизменна и неоспорима! Только единодержавие и централизованная власть способны привести империю к процветанию, охраняют её от всяческих смут и принесут благоденствие народу.
   Патриарх хотел было возразить, но василевс махнул на него рукой.
   - Ты свободен Владыка. Я не изменю своего решения. Смутьяны будут казнены, их имущество описано в казну.
   В это время в покои василевса вошла его супруга василина.
   - Мой божественный супруг, приехала Елена, жена Аристоклия и слёзно умоляет тебя её принять.
  Василевс насупился и недовольно ответил
  - Я не желаю видеть жену государственного преступника. Пусть ей передадут, что дело её мужа решено. Я как высшая Судебная власть империи вынес решение, окончательное и не подлежащее обжалованию. Все изменники приговорены к смерти в чреве быка, а их имущество описано в казну. Всё! Экзекутио эст экзекутио юрис секундум юдициум – исполнение закона в соответствии с решением суда, - император перешёл на латынь.
  - Так что мне предать Елене? – ещё раз спросила супруга василевса.
  - Удициум капитале – приговор к смирной казни! – не сдержался василевс и зло выкрикнул на той же латыни.
  Василина слегка поклонилась мужу и вышла вон.
  На главной улице столицы Месе между форумом Аркадия на западе и форумом Феодосия на востоке находился  Воловий форум. Эта торговая площадь вытянулась с востока на запад в виде прямоугольника, окружённая портиками с барельефами и статуями в нишах. Среди них особенно выделялись изображения Константина Великого и его матери Елены, державших вместе позолоченный серебряный крест.
  На форуме торговали скотом и проводили публичные казни. В центре торговой площади стояла огромная полая статуя вола или быка. Бронзового быка по приказу одного из первых василевсов привезли из малоазиатского города Пергама. Ещё там его использовали как орудие казни. Чрево бронзового чудища служило печью, в котором сжигали приговорённых к мучительной смерти преступников.
  Подавленная и совершенно обессиленная вернулась госпожа Елена из Влахернского дворца. Со слезами на глазах она высказала всё то, что накопилось в душе своему духовнику иерею Досифею. Она горько плакала, не то от обиды, не то от бессилия и отчаяния, что ни чем не может помочь любимому человеку.
  - Пусть Аристоклий и негодяй, но он мой муж, и я его люблю, - не унималась Елена, - Он не заслужил такой жестокой казни. Только всякое отребье зажаривают в чреве быка, а Аристоклий аристократ из древнего благородного рода.
    Священник как мог, успокаивал свою госпожу, призывал молиться за душу мужа.
    Перед сном, после вечерней молитвы Ястреб тихо спросил у отца Досифея:
    - Скажи мне отче, что это за бык такой страшный?
    Досифей со свойственным ему терпением начал объяснять.
    - Жил давным-давно на острове Сицилия кровавый царь - тиран Фаралис. Очень уж он любил мучить людей. И один афинский медикус Перилл создал для гнусных утех царя Медного быка. Внутрь этой медной статуи через специальную дверцу помещали приговорённого к казни. Под брюхом медного истукана разводили костёр, и несчастный заживо поджаривался. Но и это ещё не всё. Перилл придумал специальный акустический аппарат, состоящий из целой системы трубок, которые преобразовывали крики смертника в звуки бычьего рёва. В этой адской духовке несчастные запекались до смерти, а его предсмертные вопли проходили через трубки и превращались в бычий рёв. На следующий день рабы вытаскивали изжаренное тело, а быка начищали до блеска. И так каждый раз, до следующей казни.
   Ястреб и  Варёшка внимательно слушали отца Досифея, почти, что с раскрытыми ртами.
   - Вот и я, как этот царь, любил людей мучить, - еле слышно прошептал Варёшка.
  - И я, сколько душ безвинных погубил, - тихо согласился с ним Ястреб.
   Священник продолжал рассказ о Медном быке:
  -  Показал Перилл своё творение царю Фаралису и сказал: «Вопли умирающего придут через трубы, как самое нежное, самое трогательное и мелодичное мычание». Это так заинтриговало тирана, что он не стал медлить и решил испытать свою новую игрушку на самом Перилле, приказал не долго думая, поместить в агрегат его создателя. 
  - И изжарил его? – в нетерпении удивился Варёшка.
  - О нет, сын мой, Варахасий, - отрицательным жестом Досифей покачал пальцем, - Не дал тиран дожариться Периллу. Сам извлёк несчастного из быка, а затем отвёз на гору, с которой и сбросил вниз на камни.
  - И за что же он его так? – не переставал удивляться Варёшка.
  - Чужая душа потёмки, - пожал плечами иерей, - Наверное, чтобы афинянин ещё какую-нибудь адскую машину не изобрёл, вот и был убит. Но самое-то интересное, Бог-то на небе всё видит. Сам кровавый правитель не избежал знакомства с внутренностями быка. Его жестокое правление, в конце концов, так возмутило граждан, что они воспользовались пребытием на Сицилию вооружённых отрядов царя Телемаха, подняли восстание. Семью Фералиса перебили, а его самого заточили в Медном быке, где медленно поджаривали тирана всю оставшуюся и очень короткую его жизнь. Много душ невинных было сгублено в этом быке, в том числе и христианских. Там сожгли мученика Святого Антипу Пергамского. Один только Юлиан Отступник сгубил множество христиан. В быке убили Святую Феодосию и Святого Андрея Критского. Святую Феодосию казнили жестоко. Перед тем как бросить в раскалённое чрево, её избили, нашли на форуме валяющийся козий рок и вбили в горло мученице. А теперь в быке предадут смерти нашего хозяина Аристоклия. Вот так-то. – тяжело вздохнул Досифей, а потом спохватился, - Заболтались мы, спать пора. Уже поздно.
   На площади Воловьего форума набилось полным-полно  разнообразного народа. Для толпы - охлоса общественное наказание смертью являлось очередным развлечением. Некоторые люмпенизированные горожане заранее занимали наиболее выгодные места, чтобы получше разглядеть детали казни. Палачи уже во всю разводили огонь под быком. Толпа одобрительно кричала и была довольна, что в брюхо быка кинут аристократов.
  - Так им и надо!
  - Попили народной крови!
  - Теперь узнают, каково гореть в аду!
  - Сегодня ими пообедает бык!
  В толпе прятались, скрыв лица под капюшонами плащей приехавшие челядинцы, и супруга Аристоклия вместе с отцом Досифеем.
   Вот на площадь въехала повозка с приговорёнными. Они были обнажены, только клочок грязной ткани прикрывал чресла. Руки связаны за спиной. На белых изнеженных телах и на лицах виднелись следы пытки. Стражники с копьями вытолкали осуждённых и поставили около быка. Аристоклий, Эфиальт, Пахомий, Никон, Хрисогон и Пелей дрожали от страха. Толпа верещала от возбуждения потрясая кулаками в сторону преступников.
   - Зажарить! Зажарить!
   - В быка! В быка!
  Елена с ужасом взирала на это беснующееся людское стадо. Лица орущих для неё превратились в звериные морд объятые злобой. Испуганная женщина шептала предсмертные слова Христа на кресте:
    - Отче! Прости им, ибо не ведают, что творят!
   Палачи, раздувая пламя кузнечными мехами, раскалили Медного быка до красна, длинными крюками подцепили петли на правом боку крышки, широко её распахнули, схватили рядом стоящего Эфиальта, приподняли, ловко забросили его в чрево, и этими же длинными крюками захлопнули крышку обратно. Эфиальт издал нечеловеческий вопль, который пробежал по трубам, превратился в бычий рёв. Из ноздрей медного чудовища вырвались дым и пламя. Толпа взвыла от полученного восторга. Остальных осуждённых ещё больше затрясло. Палачи сильнее качали меха, раздували огонь. Жар стоял неимоверный.
    Экзекуторы снова ловко распахнули медный бок, и туда полетела следующая жертва. Им оказался широкоплечий Пахомий. Он смешно задёргал ногами, что вновь развеселило неуёмный охлос.
    Елена смотрела только на своего мужа. Он стоял и трясся от страха. Лицо было смертельно бледным. Но, видно, палачи решили поиздеваясь над холёным аристократом и ради собственного удовольствия продлили на короткое время его обречённую жизнь.
   - Мы бросим тебя последним, - прошептал один из палачей, - Ха-ха-ха! – рассмеялся жертве прямо в лицо.
   Растянувшееся время причиняло несчастному Аристоклию неимоверные психические мучения.
    - Лучше бы мне умереть первым. Нет ничего хуже ожидания, - шептал он и глядел на небо, - Страх хуже ожидания. Господи за что?
     Когда очередь дошла до Никона, тот попытался сопротивляться и отчаянно закричал:
     - Нет! Нет! Не надо! Не хочу!
     Но опытные палачи быстро скрутили строптивца, ловко подняли над головами и зашвырнули в раскалённое чрево, не обращая внимания на его мольбы и жалобные стенания. Толпа от  такого зрелища получила только дополнительное наслаждение, хохотала и визжала от удовольствия. Раскалённый бук взревел, сморкнув гарью и пламенем.
    Затем в быка полетели Пелей и Хрисогон. Бык зарычал медведем, выбрасывая из ноздрей огонь и дым. Охлос принялся спорить, от чьего крика бык мычал громче, от вопля Пелея или визга Хрисогана. 
     Последним остался Аристоклий. От долгого ожидания своей участи, он находился в полуобморочном состоянии. Палачи подхватили его. Ноги жертвы подогнулись, и он повис на руках палачей, бесчувственным мешком, а те немешкаясь ловко зашвырнули его в открытый люк. Бык вяло промычал.
     - У-у-у…, - разочарованно застонала толпа.
     От всего увиденного и пережитого Елена лишилась чувств. Ястреб подхватил свою госпожу на руки и расталкивая толпу стал пробираться к выходу с форума. Бережно, как самое дорогое сокровище, нёс он эту женщину по длинной улице Меса. Он уже не обращал внимания на красоты столицы. Всё его внимание было сосредоточено на этой прекрасной и беззащитной женщине, которую он был готов нести вечно. Он даже не ощущал её тяжести. Встречные люди смотрели, оборачивались, некоторые удивлялись, но Ястребу была безразлична их реакция.


XIV

   Только в своих покоях Елена пришла в себя и дала волю чувствам. Она плакала навзрыд. Стояла на коленях перед иконой Спасителя и в отчаянии молилась вся в слезах.
   - За что, Господи, ты посылаешь мне такие страдания? Чем я прогневала тебя?
  Отец Досифей тихо и ласково утешал рыдающую женщину:
  - Господь даёт человеку не то, чего он хочет, а то, что ему надо. Поэтому не спрашивай: «За что?», а подумай: «Для чего?» Кого Бог любит больше всех, тому он и посылает испытания. Ты должна радоваться, Елена, что Господь всегда помнит о тебе.
  - Но я больше не могу! – Елена подняла заплаканные глаза на священника, - Терпение покинуло меня!
  - Что бы ни случилось в жизни, ты держись! – Досифей гладил Елену по голове, - Ведь Господь не посылает испытаний не по силам! Ты ему доверься. Будет слишком тяжко, помолись! Станет легче, вспомни о хорошем.
  - Я всё понимаю, но мне очень тяжело, - повторяла, всхлипывая измученная женщина.
  - Вспомни, дочь моя, что сказал Святой Лука? «Терпением спасайте души», - всё так же спокойно увещевал иеромонах, - Ведь, если Бог хочет сделать тебя счастливой, то он ведёт тебя самой трудной дорогой, потому что лёгких путей к счастью не бывает.
  - Но почему же на душе так нехорошо? – не унималась Елена.
  - Господь не только посылает испытания, но посылает и искушения. Кому посылается скорби, тот есть часть божия, а у кого идёт всё как по маслу, тот есть часть диавола, - иерей при упоминании нечистого перекрестил хозяйку, - Не вини небеса в своих неудачах. Помимо испытаний, каждому человеку даётся шанс его пройти. Всевышний даёт нам дополнительный счастливый шанс, позволяющий внести в мир еще больше Света и Добра.
  Елена облачилась в траур и не выходила из дома. Почти ничего не ела, мало спала, никого не желала видеть. Часто говорила, что потеряла смысл жизни. От переживаний и слёз, она вся осунулась, похудела, однако совсем не подурнела. Её фигура стала стройней, а лицо сделалось бледным, загадочно красивым. Большие голубые глаза излучали задумчивый печальный свет. Она стала ещё больше походить на мраморную статую Богородицы из церкви Святой Елены. Однако, как стал замечать отец Досифей, уныние и скорбь поселились в сердце госпожи. Он не вытерпел и заговорил первым.
   - Дочь моя! Я вижу, твою душу поразил один из смертных грехов – уныние?
   - Не скрою отче. Есть такой грех, - опустив голову, призналась Елена, - Но я пока не вижу для себя ничего страшного. Просто мне кажется, что это печаль.
    - Ошибаешься, - отец Досифей, как всегда взял на себя роль учителя и наставника, - Душа в печали болит не долго, а вот уныние поражает в человеке всю его суть. И я это вижу по тебе. Когда человеком овладевает уныние, он становится мало на что годным. Ты посмотри, дочь моя, ты стала равнодушна, абсолютно ко всему, и особенно к людям. Ты уже не способна творить. Ни дружбы, ни любви не осталось в твоём сердце.
    - Да, отче. После жестокой казни Аристоклия, я больше не могу ни любить, не радоваться жизни, - заплакала Елена.
    - Святая Церковь учит нас, что всякое испытание надо уметь воспринимать с бодрым состоянием духа, - тихо и спокойно наставлял Досифей.
    - Куда уж бодро? – сквозь слёзы скептически улыбнулась Елена.
    - Вот именно, с бодрым состоянием духа, - спокойный и уверенный голос иеромонаха начинал вселять веру в то, что он говорил, - Ибо это есть надежда и любовь. Иначе получается, что человек не признаёт единого учения о Боге, о мире, о человеке. Такая разновидность неверия представляет душу самой себе, тем самым обрекая человека на душевные болезни.
    - Я буду стараться, - прошептала Елена, и слёзы снова обильно полились из прекрасных печальных глаз.
    - Запомни, дочь моя, - Досифей гладил Елену по голове, - Уныние, это изнеможение ума, расслабление души и обвинение Бога в нечеловеколюбии и немилосердии.
    - Грешна, отче. Когда убили Аристоклия, я, недостойная, как раз так подумала про Господа нашего, Иисуса Христа, - женщина ещё сильнее заплакала.
     - Вот видишь, - Досифей слегка покачал головой, - А кто, как не Иисус перенёс страшное испытание на кресте? Ведь это всё он сделал ради нашего спасения. Но ты, я вижу, уже раскаялась.
    Ястреб не испытывал, ни радости, ни удовлетворения от того, какая жестокая смерть постигла его хозяина Аристоклия. Вроде бы он должен возрадоваться в душе: «Больше нет его мучителя», но все мысли были поглощены любимой женщиной. Он, наоборот, искренне переживал от того, какие душевные муки испытывает Елена, как ей было тяжело.
   Однажды Ястреб не выдержал, набрался смелости и без дозволения зашёл в покои своей госпожи. Служанка хотела прогнать обнаглевшего раба, однако Елена показала жестом: «Не надо!». Она сидела грустная на изящном деревянном резном стуле, покорно сложив руки на коленях, погружённая в свои скорбные мысли. Ястреб взглянул на женщину, и сердце заныло в непонятно сладостном томлении.
   «Она сама Пресвятая Богородица. Она словно ожившая статуя из церковного сада», - думал влюблённый Ястреб.
   Машинально, не осознавая свои действия, Ястреб подошёл к госпоже, опустился перед ней на колени, склонил голову и положил на колени. Елена его не оттолкнула, а наоборот, нежно погладила по густым, взлохмаченным волоса. Ястреб взглянул в печальные лазоревые глаза. Елена ответила взглядом на взгляд. В ястребиных глазах она увидела бесконечную нежность и преданность. От этого тоска в душе начала куда-то исчезать, уныние постепенно угасало.
   «Я люблю тебя, – говорил верный мужской взгляд, - Я никому не позволю тебя обижать».
   «Он будет верен мне до конца», - пронеслось в голове у Елены, - Он хороший».
   Чувство защищённости и покоя исходило от этого сильного человека. Елена сама того не понимая, склонилась к Ястребу, поцеловала его в лоб, улыбнулась и тихо произнесла.
    - Иди Пётр. Я потом тебя позову. Обязательно. Мы будем вместе.
    Ястреб повиновался и ушёл. Впервые за столько дней Елена почувствовала себя легче. Счастье возвращалось.
     Из императорского дворца прибыл гонец и сообщил, что всё имущество мятежника описывается в казну, вдова мятежника высылается из столицы. Елена обратилась к василевсу с просьбой поселиться у церкви Святой Елены, основанной ещё её бабкой, тоже Еленой и остаток своих дней провести в молитвах и покаяниях. Божественный василевс милостиво дал согласие.
  Перед тем как покинуть сердце империи госпожа собрала своих слуг и рабов.
  - Вы служили мне долго верно и честно, поэтому я благодарю вас за это и щедро награждаю. Своим рабам я дарую свободу, отныне вы вольны в своих поступках.
  - Позволь, госпожа, остаться с тобой, - наклонив кудлатую голову, пробурчал Ястреб, словно маленький ребёнок.
  - Если, ты останешься, - посмотрел Варёшка на Ястреба, - Так и я тоже останусь.
  Глаза Елены на мгновение сверкнули радостными искорками надежды, но она вновь серьёзно повторила:
  - Вы свободны и вольны в своих поступках.
  - Вот мы и поступаем, так как хотим, - во взгляде Ястреба была боль возможной утраты и не то просьба, не то мольба.
  - Возьми, хозяйка нас с собой, - поддержал друга Варёшка.
  Елена распорядилась найти корабль, идущий в её родные края, и вместе с верными спутниками покинула столицу. Золотой купол храма Святой Софии, прощаясь, блестел в лучах заходящего солнца. Купеческий парусник бойко летел по волнам Пропонтиды.


XV 

   Нарядно разодетые жители всей округи, а так же приехавшие паломники гурьбой валили к церкви Святой Елены, ведь именно в этот день отмечалась память Равноапостольной царицы Елены, матери василевса Константина распространившего истинную христианскую веру по всей империи и в других близлежащих державах.
   В свои восемьдесят лет царица Елена совершила путешествие в град Иерусалим. На Святой земле повелела провести раскопки. В ходе их христианский мир обрёл Животворящий Крест. На нём принял мученическую смерть Иисус Христос. Царица основала несколько храмов, и самый известный из них – это храм Гроба Господня, по имени которого в дальнейшем назовут себя тамплиеры. Сокровища рыцарей-храмовников до сих пор не даёт покоя кладоискателям – авантюристам, любителям авантюр-приключений.
   В этой же небольшой церкви Святой Елены, неожиданно прославилась чудесами мраморная статуя Пресвятой Богородицы. Если помолиться и хорошенько попросить, услышит Богородица просьбу, поможет, исцелит, наставит на путь истинный, праведный. А ещё, с недавних пор разрешил настоятель церкви поселиться рядом удивительному лекарю и необычной семье. Все они слыли набожными молитвенниками и праведниками в делах своих. Вот народ и пошёл, кто за исцелением, кто за душевной поддержкой, кто за жизненным опытом, а кто, просто так, поглазеть, любопытство своё удовлетворить.
    Народ шёл и судачил, делился последними сплетнями, потому что без сплетен и слухов немыслимо само человеческое существование. В те далёкие времена именно сплетни и слухи, невероятно обросшие различными фантазиями и домыслами, являлись своеобразными средствами массовой информации. Они иногда даже записывались, попадали в летописные своды, хроники и в таком невероятном виде переживали столетия. Поэтому думают до сих пор учёные, где здесь, правда, а где вымысел, стараются отделить одно от другого, так называемые «зёрна от плевел». Иногда это удаётся, иногда - нет. Так и живут эти вымыслы, переворачивая порой событие с ног на голову. Пересуды могут белое сделать чёрным, хорошее плохим, доброе злым и наоборот. За давностью лет, поди, разберись, так ли всё было!
    Однако таким образом сучится кудель времени, тянется ниточка истории, затейливо вплетается в Великое Полотно Мира. И вот уже она потерялась в этом пёстром многоцветии, в этом узорочье народов и событий. Уже невозможно вычленить, где ниточка прямая, а где ломаная, где она связана с правдой, а где с кривдой. Народ всегда будет судачить, ибо сплетни для многих есть смысл жизни. В этом наше существование интересно, разнообразно и зажигательно. А что ещё делать? Все друг другу перемывают косточки. Женщины судачат между собой за пряжей или другим каким-либо рукоделием, сплетничают на рынке или в храме. Мужчины обсуждают наболевшее за кружкой пива или чаркой вина, на рыбалке, охоте, на каком-нибудь состязание. Детки болтают за игрой или во время учёбы.
     Мир без сплетен, не мыслим. Сплетня движет всем людским существованием, окружает нас со всех сторон. А о том какова она, добрая или худая, зависит от того кто её несёт, хороший человек или плохой. Хороший человек дарит радостные вести, позитивные. С ним шагать по жизни легко и приятно. Плохой же человек распространяет вокруг себя лишь худое. От такого хочется поскорее убежать без оглядки. Он словно упырь, высасывает все жизненные соки. Побудешь с таким человеком, буквально коротенькое времечко и чувствуешь себя разбитым, усталым, выжатым, словно губка.
    Притягивает сплетня, будто магнит, поэтому слышится со всех сторон.
   - А, вы слыхали?
   - Как, вы ещё не знаете?
   - Не может быть?
   - Надо же!
   Так и теперь, шёл народ на праздник, а сам судачил, делился услышанными историями.
   - Вот ведь! Как поселилась они здесь, так пошли самые настоящие чудеса.
   - Это кто же такие они?
   - Как кто! Пётр и жена его Елена. Как приютил их при храме отец Досифей, так и пошли всякие чудеса.
   - Какие эти чудеса?
   - Так чудесные исцеления.
   - Они и душу лечат и тело.
   - А говорят, с ними ещё лекарь какой-то живёт?
   - Так это Варахасий! Просто чудо-лекарь!
   - Да! Да! И руки у него золотые. Лучше всякой бабы-повитухи роженицам помогает.
    - Уж скольким женщинам сподобил благополучно разрешиться от бремени. А так бы те померли бедные.
   - Народ сказывает, он когда-то ходил в разбойниках?
   - Разбойником, не разбойником, да только вот Господь надоумил его выхаживать хворых людей!
   -  Вот он  и лечить!
   -  Причём заметьте, хорошо лечит!
   - Видно сама Святая Матерь, Царица Небесная его прислала в эти края.
   - А само-то госпожа Елена, говорят за своего вольноотпущенника замуж вышла?
   -  Говорят.
   - Муж-то её Пётр был когда-то князем северных варваров.
   - Был, да сплыл. Теперь добропорядочный православный христианин! Так-то!
   - А шрам-то у него какой на щеке? Видели?
   - Говорят, он воином был славным, в битве и получил сию отметину.
   - Да, ну?
   - Вот тебе и ну!
   - Воистину, неисповедимы пути Господа нашего!
   Церковь набилась полная народу. В нефе всем места не хватало. Кому не хватило места внутри, стояли у паперти. Никто не расходился.  Сильный голос священника и подпевающего ему хора вылетал из открытых дверей. Величавые гимны, представленные тропарями, канонами, стихарями громко неслись по округе.
   - Рождество Твоё, Богородице Дево, радость всей вселенной:
     Из Тебе бо возсия Солнце Правды, Христос Бог наш,
     И, разрушив клятву, даде благословение,
     И, упразднив смерть дарова нам живот вечный.
   Православные христиане молились и подпевали торжественный Тропарь. Казалось, сама благодать сошла с небес. Молитвенное песнопение, раскрывающее сущность праздника объединяло всех верующих, сплачивало молящихся в единый монолит.
    - Величаем Тя, Пресвятая Дево,
      И чтим святых Твоих родителей,
      И всеславное славим рождество Твоё, – пел хор Величание Богородице.
   Народ неистово подхватил. Торжество веры воссияло.
   Пётр и Елена пели в хоре. Настоятель храма отец Досифей нарушил церковный канон и создал смешанный женско-мужской хор, от чего его звучание стало необычным.
  - Словно ангелы поют, - говорили прихожане, слушая хор.
  Тонким тенорком пел в хоре Варёшка-Варахасий, красивым баритоном плавно вытягивал Ястреб-Пётр, высоким певческим сопрано выводила Елена. Всё эти голоса соединялись в симфонию и услаждали слух.
   Вот и сейчас народ замирал от кондака Романа Сладкопевца на Рождество Богородицы:
   - Иоаким и Анна поношения безчадства
     и Адам и Ева от истления смерти
     освободились, Пречистая, в святом Твоем Рождестве.
     Его совершает и сей народ Твой,
     от вины прегрешений он избавлен, взывая:
     «Неплодная рождает Богородицу и Питательницу Жизни нашея».
   Красиво исполненная стихотворная повествовательная проповедь, посвящённая церковному празднику до слёз пронизывала души прихожан. Народ молился и плакал от счастья, ему было так хорошо, что он забывал на короткое время про все свои заботы и печали. Душа взлетала вверх и, казалось, молящиеся не понимали, где они были, на небе или на земле. А слава о церкви летела по округе, передавалась из уст в уста. И люди шли, и несли свои кровно заработанные гроши.
   Новый прониарий, который получил в награду за верную службу от василевса конфискованное имение Елены, богател от паломников и поощрял деятельность настоятеля прихода. Ему было выгодно иметь на своих землях хороший источник дохода, ведь часть полученных средств иеромонах Досифей отдавал новому владельцу земли, чтобы тот не творил пастве всяческих препятствий.
    Василевс запрещал в империи церковное землевладение, чтобы лишить духовную власть экономической мощи и тем самым убрать ещё одного конкурента на власть. И без того жаждущих занять трон было хоть отбавляй. Заговоры шли один за другим. Приходилось держать всё под строгим контролем, и количество земель, и число париков – зависимых крестьян. Ведь аристократ с обширной земельной собственность может сделаться очень богатым. Вдруг ему вздумается подкупить чиновных людей, нанять солдат и посягнуть на божественную власть.
     Чтобы за всем следить, нужен был громадный бюрократический управляющий аппарат. Чиновникам платит надо. А где денег взять? Для этого постоянно повышались налоги, выдумывались новые. Брали деньги с тех же прониариев. Прониарии в свою очередь драли три шкуры со своих крепостных - париков. Получалось такое двойное налогообложение, и помещику и василевсу. Но шкура-то у крестьянина одна. Сдерёшь – новая-то не вырастет.
      Парики проявляли недовольство, бунтовали. Приходилось обращаться к василевсу, чтобы божественный император прислал войско и усмирил бунтовщиков. Войску тоже приходилось платить. Кроме того не дремал внешний враг, со всех сторон обложил и поджимает, то там, то сям, так и норовят откусить кусочек империи. А армия – дорогое удовольствие. Вот и получается, кругом одни деньги!
     Отец Досифей, чтобы не ссориться с новым землевладельцем, намеренно делиться церковными доходами. Глядишь, тот и перед василевсом защитит. Кроме того и в патриархию не малый куш приходилось отчислять. Ох уж эти налоги!
      Вот и сейчас, новый хозяин поместья, дородный господин богато разодетый, в сирийскую парчу, увешанный золотыми украшениями с многочисленными домочадцами стоял на почётном месте и с надменно-снисходительным видом следил за праздничной службой, иногда лениво осенял выпяченный живот животворящим крестным знамением. Он знал, что в хоре поёт бывшая владелица имения, и это ещё больше щекотало самолюбие, раздувая его до неимоверных размеров.
   «Такова жизнь, - думал прониарий, - Сегодня ты в фаворе, тебя любит и ценит василевс, Он тебя награждает. А завтра ты можешь запросто попасть в немилость. – толстяк презрительно посмотрел на самозабвенно поющую Елену, - Поэтому надо пользоваться случаем, пока сама Фортуна повернулась к тебе передом».
   Себя прониарий считал счастливчиком, а Елену неудачницей, да ещё обзывал блудницей, бессовестно спутавшейся со своим вольноотпущенником. Такой мезальянс вызвал шок в аристократической среде. Его долго мусолили в высших кругах. Данная сплетня долгое время оставалась новостью номер один, нет, нет, да и всплывёт на очередном великосветском приёме или обеде, или сейпосейоне – коллективной попойке.
   Служба в церкви шла своим чередом. Красивые голоса взлетали к сводам. Лики Господа и святых строго взирала с мозаик, фресок и икон. Неграмотный народ взирал и слушал, ещё раз мог увидеть всю жизнь Спасителя и жизнь самой Елены Равноапостольной.
  Елена самозабвенно отдавалась во власть Бога, она пела, и ей было всё равно, что о ней думает этот толстый новый владелец, когда-то принадлежавшего ей поместья. Ей было всё равно. Душа парила и разговаривала с ангелами. Рядом с ней стоял её любимый человек. Он тоже пел. Голос любимого был приятнее всех звуков на свете. Чувство неимоверной радости разрывалось изнутри, перерастало в экстаз. Это было просто неописуемо. Божественная любовь охватывала весь мир.


XVI

    Пётр и Елена ничего вокруг не замечали, ни косых взглядов, ни язвительных кривотолков. Они по-своему просто были счастливы. Теперь жизнь любящих друг друга людей наконец-то наполнилась внутренней удовлетворённостью своего бытия. Она приобрела осмысленность человеческого назначения. Эти двое были нужны друг другу. Волшебное чувство переполняло души радостью и искренним восторгом, потому что больше не накапливало и не чувствовало вокруг себя негатива. Влюблённые словно светились изнутри.
    - Счастье – когда внутри человека Царствие Божие есть! – умилялся отец Досифей, глядя на счастливую чету.
    Любовь творила чудеса. Благодать и добро распространялось вокруг. Имея счастье внутри, супруги несли счастье наружу и дарили окружающим. Люди, приходившие в церковь за поддержкой и утешением, поддержку и утешение сполна получали в первую очередь от своего пастора, а так же от семейства Петра и Елены. 
     К Варёшке шли за лечением, он лечил, никому не отказывал. Кроме того Досифей научил брата во Христе Варахасия грамоте. При церкви иеромонах собрал неплохую коллекцию рукописей. Священник давал лекарю Варахасию читать труды древних медикусов. Многие античные врачеватели были ещё и философами, любили любомудрствовать и учили видеть человеческие хвори не в отдельности, а в целом, в купе всего его существования, предлагали искать причины болезней в образе человеческого бытия. Недаром один из них говорил: «Врач – философ; ведь нет большой разницы между мудрость и медициной», и «У каждой болезни есть естественные причины, их можно узнать, изучая строение и жизнедеятельность человека».
    С трудом давались Варёшке многие философские извороты книжных мудрецов. Духовный наставник и учитель, отец Досифей, с присущим ему терпением доходчиво объяснял любознательному Варахсию, а тот с настырным старанием прилежного ученика постигал вековые премудрости. Кроме того, как ни жестоко и цинично это выглядело, но Варёшкина тёмная страсть к душегубству, когда он промышлял ушкуйничеством, не прошла бесследно. Она неожиданно дала положительные результат. Оказывается, тем самым, бывший убийца хорошо изучил человеческое тело, его внутреннее строение, а это помогал правильно определять, чем захворал больной и как лучше его лечить. Теперь Варёшка не отнимал человеческие жизни, а, наоборот, старался их спасать. И эта явная перемена шла на пользу. Он даже внешне изменился, подобрел, похорошел, стал выглядеть благородно. Хорошие дела преобразуют человека в хорошую сторону.
   Варёшка будто прозрел, часто молился и читал своё любимое место из Екклезиаста: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время  смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать;  время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру». 
   Бывший разбойник осознал, пришло то время, когда он должен вернуть то, что когда-то так беззастенчиво и безжалостно отбирал  – самое дорогое у человека, его жизнь. И Варёшка каялся, старался, отдавал, не жалея самого себя, выхаживал иногда, даже самых безнадёжных.
   Пётр и Елена, были страстно увлечены друг другом. Ястреб трудился на благо церкви. Не брезговал ни какой работой, вспомнил всё, чему его учил отец Шиган. Плотничал, столярничал, копался в саду, и этот созидательный труд приносил радость, а потом удовлетворённый содеянным шёл к своей любимой жене.
   Елена рукодельничала, готовила еду и с нетерпением ждала своего ненаглядного. Вот оно счастье, не в богатстве и роскоши, а когда рядом любимый человек и ты ему очень нужен, а самое главное, когда равновесие и покой в душе.
   Однажды Елена ужаснулась от неожиданно её посетившей мысли: «А вдруг настанет момент абсолютного счастья,  и уже желать будет больше нечего. Утратился смысл жизни, и тогда снова душу примутся терзать страдания и сомнения». Ей захотелось попросить у Господа остановить это мгновение, потому что оно действительно было прекрасным. Счастье жить с любимым, счастье тихо трудиться на радость людям. Не это ли наивысшая степень блаженства, удовольствия и восхищения того, что есть теперь у неё. Этим она поделилась с мужем. Оказалось, что Пётр думал тоже так же. И это было действительно счастье, кода любящие думают одинаково, когда их сердца бьются в унисон, когда они по жизни идут вместе и при этом смотрят не только друг на друга, но и в одну сторону.
   На исповеди, Пётр и Елена поделились этими мыслями с отцом Досифеем. Священник нахмурился и, как всегда терпеливо начал наставление.
   - Грех носите в душах своих чада мои. Ибо постепенно отворачиваетесь от Господа нашего, усомнились в его всевластии и всесилии. Увлечённые друг другом, забыли вы про Бога, вот и пустили в души Дьявола, а Лукавый не дремлет. Он тут как тут, начал вас искушать и нагонять в душу сомнения. Никогда Господь не скажет: «Мгновенье ты прекрасно! Постой остановись!» Господь создатель, он творит эти мгновения, и они с каждым разом прекраснее и чудеснее, и не успеваешь только удивляться его выдумке и изобретательности. Ибо счастье данное Господом вечно и неиссякаемо, подобно живительному роднику. Счастье – это Бог в душе. А вы подумали, что оно кончится, иссякнет родник и не будет смысла жизни. Утерять смысл жизни с родни самоубийству. А самоубийство тяжкий грех!  Только Бог дал жизнь, Он её и возьмёт. Если Бог даёт радоваться душе, значит, вы это заслужили, а такими упадническими мыслями вы отказываетесь от Божьей благодати. Вы, наоборот должны ещё сильнее славить Господа и просить его дальше давать вам это счастье, а вы от него отказываетесь. Вы посмели усомниться в милости божьей! Как же так? Тяжело мне слышать это от вас, дети! 
   Пристыдил Досифей Петра и Елену. Но всё равно, любовь их  друг к другу только ещё больше возросла. Однако Лукавый не оставил счастливую чету и продолжал напоминать о себе. Однажды Ястребу приснился сон. Во сне явилась к нему лохматая, страшная старуха Вольпина-колдунья.
    - Рано радуешься Ястребок! – кричала она перекошенным от ярости беззубым ртом, гневно разбрызгивая вокруг себя слюну, - Не кончились твои мучения! Они скоро вернутся и ещё больнее ударят тебя! Ох, ударят! Ха-ха-ха! - ворожея потрясала над собой сжатыми в кулаки скрюченными пальцами, потом указательный палец на правой руке медленно отделился, и угрожающе погрозила, - Жди! – словно призрак Вольпа растворилась.
   От увиденного кошмара Ястреб проснулся весь в поту. Приподнялся на ложе и посмотрел на мирно спящую рядом Елену. Лицо жены было спокойным и умиротворённым. Ястреб нежно поцеловал любимую, встал, подошёл к иконе Спасителя, тускло освещённым огнём лампадки, опустился на колени и стал молиться, не за себя, за неё, за ненаглядную и милую сердцу Елену. О себе он не думал, все мысли его были о любимой.
  Казалось, счастью не было конца. Елена полная радости сообщила:
  - Я беременна! Богородица наградила меня радостью материнства! Столько лет я прожила со своим первым мужем Аристоклием, и Бог не давал мне детей. Рабыни рожали ему детей, а я вот не могла. Я не верю своим глазам…
  Ястреб схватил своими сильными руками хрупкую жену и на радостях закружил.
  - Ой! Ой! Осторожно, - весело засмеялась Елена.
   - Полегче, князь, твоя жена, действительно, скоро подарит тебе  наследника, - вмешался Варёшка, - Ты уж не обессудь, я посмотрел и убедился в этом.
  - Вот оно счастье! Вот она радость! – кричал Ястреб.
  Хотелось петь и плясать. Если бы были крылья, то непременно взлетел и парил над землёй вместе с ней, с Еленой.


XVII

  Чужое счастье всегда вызывает зависть. Вот и Лукавый позарился на чужую радость. Коварный Искуситель приготовил новые испытания. Удары Сатаны были очень болезненными, потому что привык Нечистый бить по самому дорогому. Пришла беда, отворяй ворота, зачастую сваливается неожиданно, откуда и не ждёшь, и потому лупит изощрённо, остервенело, не останавливаясь, пока не сломает совсем. Редко кто может устоять от дьявольских «забав». Человеку больно, а Лукавому весело. Жертва плачет, а Дьявол смеётся. Отрицательной, чёрной силой питается он, ею умножает свою мощь, поэтому зачастую несокрушим. Вот и сейчас вознамерился Падший Архангел нанести свой удар исподтишка.
   Солнечным погожим деньком лекарь Варёшка отправился в горный лес за лечебными травами. Сначала он ходил не спеша по реликтовому хвойному лесу, любовался теми красотами, которых не было в его родной Залеской таёжине, дышал чистым целебным воздухом, пропитанным запахом сосновой смолы. Миновав хвойный лес, он вошел в дубраву, где росли огромные так называемые «каменные» дубы. Деревья - великаны стояли, сомкнув над собой высокие развесистые редкие кроны, образуя причудливую витую крышу над головой. Внизу, под дубами, Варёшке приходилось пробираться через спутанные заросли лиан и колючие кустарники.
   Леса каменных дубов сменялись лесами вечнозелёных пробковых дубов. Варёшка бродил и удивлялся разнообразию трав и кустов. Он спустился к лесной пойме быстрой и шумной речушки с хрустально прозрачной и чистой водой, зачерпнул ладонью воды и отхлебнул. Несмотря на жару, вода была ледяной, аж зубы заломило.  Варёшка поплескал себе на лицо.
    - Ух! Хорошо! Бр-р-р! – довольно потряс головой.
   Набрал воды во фляжку, не спеша двинулся дальше по берегу. Вдали нарисовалась оливковая роща. Варёшка долго бродил без устали по этой дивной красоте, словно зачарованный странник, собирал травы, мял, растирал в руках, нюхал. Интуитивно прикидывал, какие из растений полезные, какие нет, какое лекарство из них можно приготовить. Отобранные стебельки и цветочки аккуратно складывал в котомку, висевшую с боку, перекинутую длинной помочью через плечо.
   - Какую же лепоту создал Господь! – Варёшка вдыхал пьянящий воздух полной грудью и радовался, - Благодать!
  Уморившись, он присел на камень. Неожиданно его внимание привлёк необычный цветочек, робко тянущийся из густой поросли.
   - Ух ты! – вскрикну Варёшка, - Такая красота и спряталась!
   Лекарь протянул руку, чтобы сорвать цветок, начал раздвигать заросли и неожиданно острая боль пронзила руку. Словно мириады иголок воткнулись в палец, и злобное шипение вырвалось из травы. Серо-зелёная узорчатая лента змеиного хвоста скользнула и спряталась. Варёшка отдёрнул руку и по инерции засунул палец себе в рот. В голове неожиданно всё закружилось, стало не хорошо, сознание оборвалось.
   Взволнованный, долгим отсутствием лекаря Отец Досифей пришёл к Петру и Елене.
   - Вы брата Варахасия не видали? Он ушёл в лес и до сих пор не вернулся. Он ещё никогда так долго не гулял, - нервно беспокоился священник.
   Ястреб со всех ног бросился искать пропавшего друга. Первые усилия оказались бесполезными, но он не сдавался,  побежал в деревню, попросил помощи у местных крестьян. Деревенские откликнулись на просьбу и тоже пошли искать пропавшего Варёшку. Через несколько дней поисков к церкви принесли посиневший труп лекаря.
  - Что ж ты друг? Не уберёг себя, - стоял, понурив голову у гроба Ястреб, еле сдерживая слёзы, - Как же мы без тебя? Вот и Елене скоро рожать, а тебя нет. Как же так, друг? – он ни как не мог осознать, что верного товарища, с который вместе хлебнули столько лиха больше нет, и тут Ястреба словно осенило, - Вот оно проклятие колдуньи, - он тихо прошептал на родном языке.
  - Ты что-то сказал милый, - спросила Елена, с мокрыми от слёз глазами.
  - Нет, ничего, любимая, - Ястреб нежно обнял жену и взглянул уже на заметно выделяющийся её живот, - Просто надо жить, - и тяжело вздохнул.
  Брата Варахасия отпели в церкви. Вся округа собралась на похороны лекаря.
  - Кто же нас лечить-то теперь будет? – вздыхал опечаленный народ.
  Гроб вынесли в церковный садик и похоронили около статуи Пресвятой богородицы. Всю могилу украсили цветами. Так пожелала Елена.
  Народ продолжал приходить в церковь не только молится. Пётр и Елена помогали страждущим как могли. Они трудились в поте лица, но данный труд не был в тягость, а, наоборот, приносил удовольствие. Несмотря на горе, вызванное смертью друга, семейная чета была счастлива. Пётр с радостью наблюдал, как растёт живот Елены и с нетерпением ждал появления малыша.
  - Велик, Господь, - говорил Ястреб, - Одной рукой берёт, другой даёт, - намекая на рождение ребёнка.
  Однако участились тревожные сны. Ястребу часто снился один и тот же сон. Совершенно неоткуда неожиданно появлялась Старая волховица Вольпина, ничего не говорила, а лишь предостерегающе грозила корявым пальце с длинным загнутым ногтем, как у хищной птицы и так же неожиданно исчезала в некуда.
   Ястреб непрестанно молился, но о своих страшных снах никому не говорил, тем более Елене, которая дохаживала последние месяцы беременности. Заботливый муж боялся её огорчить. Жена ни о чём не догадывалась. Она, наоборот, радовалась такой неистовой религиозности мужа, его, как казалось, рьяной христианской вере. Искренне радовался этому и отец Досифей:
   - Хвала Господу! Бывший язычник стал ревностным православным христианином!
   А Пётр просто просил у Бога:
   - Избавь меня Господь от злой ведьмы. Пусть призрачный дух Вольпы, через колдовские сны не навредил жене и будущему ребёнку. Прошу тя Господи. Спаси, сохрани и помилуй!
  Быстро летело скоротечное время. Зимняя погода плакала за оком не то ледяным дождём, не то колючим снегом. Было неуютно, промозгло и сыро. Ветер хищно завывал красногубым вурдалаком. В камине постоянно горел  огонь, и некуда не хотелось идти.
    В одну из таких жутких ночей у Елены начались родовые схватки. Ястреб не знал, что делать, как помочь.
    - Эх, Если бы был жив Варёшка! – горько сожалел Ястреб, - Он обязательно сделал как надо! – бросился звать отца Досифея.
    Иеромонах, не раздумывая побежал за повитухами в поместье нового дородного прониария. Новый землевладелец не возражал.
     -  Необходимо помочь Елене, ибо забота и сострадание к ближнему, основные добродетели христианского мира, - важно заявил толстяк священнику.
     - Да ниспошлёт Свою благодать на тебя Господь за доброту твою, - отец Досифей благословил нового хозяина.
     Старые повитухи, особо не рассуждая, незамедлительно явились на помощь к своей бывшей хозяйке, окружили Елену и заквохтали, словно клуши-наседки над выводком, ощупали круглый живот роженицы, зацокали, закачали головами, подозрительно переглянулись и спрятали глаза от Ястреба, а затем и вовсе выставили его за дверь.
      - Шёл бы ты отсюда, не дело на рожающую женщину смотреть, - потом зашептали отцу Досифею, - Плохо дело, отче, может не разродиться.
      - Молиться буду! Пресвятая Богородица защитит! – иеромонах перекрестился и тоже вышел из комнатки.
       Роды шли сложно. Елена вся измучилась. Ребёнок не хотел выходить в этот мир. Бессонная ночь и начавшийся тревожный день измотали всех. Повитухи не пускали Ястреба к жене, и он бродил рядом, вышел во дворик к статуе Девы Марии, попросил у неё помощи, подошёл к могиле Варёшки и укоряюще заговорил:
  - Что же ты наделал? Елене так нужна твоя помощь! Эх, Варёшка, Варёшка!
   Но никто не отвечал отчаявшемуся Ястребу. Переживания за Елену, бессонная ночь и суетный день дали о себе знать, измучили его душевно. Он присел на мраморную скамью. Ястреб задремал на короткое время. Лишь только закрыл глаза, воспалённый разум начал выдавать страшные видения. В уставшем сознании, стирая границы реальности, словно призрак из потустороннего мира появилась колдунья Вольпа и зло рассмеялась, шамкая беззубым ртом.
  - Умрёт твоя Елена! Не будет у тебя не жены ни детей! Свершится моё проклятье! Ты, сын мысянина Шигана-Ерша и девки без роду, без племени Лапушки за всё поплатишься! Ха-ха-ха! Проклят ты, проклят! Сгинет твой род, сгинет!
   Ястреб сидел в полу оцепенении и не мог открыть глаза. Какое-то колдовство опутало его с ног до головы. Хотелось закричать, но крик застрял глубоко в глотке, и только нёмое мычание вырывалось наружу. Ему хотелось бежать, но ноги не слушались, налились тяжестью и не шли. Он даже подняться не мог со скамейки. Ему хотелось схватить и убить эту колдунью, но руки не подчинялись командам головного мозга. А Вольпа издевательски стояла перед носом и дико хохотала. Вдруг неожиданно раздался зов:
  - Пётр! Пётр! Твоя жена умирает!
  - М-м-м, э-э, - только и смог выдать Ястреб, захваченный кошмарным сном.
  - Пётр! Проснись! Елена умирает! – кто-то тряс Ястреба за плечо.
  Ястреб очнулся, открыл глаза.
  - Елена умирает! – доносилось до понимания.
    Ястреб вскочил и, не обращая внимания на того, кто его будил, бросился в дом к жене.
  Елена лежала бледная, осунувшаяся, щёки ввалились, нос заострился, некогда алые губы побелели. Только глаза ещё горели тусклым огоньком.
   - Пётр, любимый мой, - с трудом прошептала она и попыталась протянуть руку к мужу.
   - Молчи, Елена, ради Бога молчи! - Ястреб кинулся к супруге, опустился на колени и взял её за руку – Ты поправишься! Вот увидишь! Господь не оставит нас! Всё будет хорошо! – и слёзы потеки из глаз у обоих.
    - Не-ет, Пётр…, - прошептала Елена, - Я ухожу, но знай, я ухожу счастливой, и это счастье подарил мне ты, - её глаза смотрели на любимого пристально  долго, как бы запоминая его образ навсегда, - Поцелуй меня, - тихо попросила Елена.
    Ястреб нагнулся, чтобы поцеловать жену. Она обхватила его шею, крепко прижалась к дорогому человеку и долго-долго не отпускала, прощаясь с мужем навсегда.
    Промучившись, сутки, так и не разрешившись от бремени, Елена умерла. Мышцы на её перекошенном от боль лице расслабились, морщинки разгладились. Она лежала спокойная и умиротворённая, как бы отвечая всем: «Мои мученья кончились, мне хорошо».
   Ястреб не кричал, не плакал, сидел возле мёртвой супруги и молчал, замкнувшись в себе. Елену отпели и похоронили во дворике у мраморной статуи Богородицы, рядом с могилой Варёшки.
   - Почему, Бог не помог Елене? Чем она его прогневила? – раздражённо выговаривал Ястреб отцу Досифею, - А если Он вообще?
   - Успокойся сын мой, - как всегда терпеливо и доходчиво начал говорить Досифей, - Значит Елена, раба божия, понадобилась Господу. Так захотел Всевышний. Видно она Ему нужна там больше, чем здесь. А мы-то с тобой знаем, что эта благочестивая женщина непременно попадёт в Царствие Небесное. Она своими добрыми делами заслужила это.
   - Но почему же Бог забрал и неродившегося ребёнка? Он-то чем нагрешил? – возмущался Ястреб, - Он даже не успел появиться, света белого не увидел?
   - Вот именно, что ещё не успел нагрешить, - так же спокойно рассказывал священник, - Он ангелочек, с невинной душой. Ну-ка, вспомни, что ты и друг твой брат Варахасий вытворяли? Сколько зла и страданий вы принесли! Вдруг Господь увидел этот ужас в жизни неродившегося младенца, и чтобы уберечь его душу от греха, забрал ребёночка к себе, к своему Престолу Божьему, ибо там все ангелочки и стоят. Бог наш ничего просто так не делает. Если что-то и сделает, то не напрасно. Доверься Богу. Он спасёт.
   Отец Досифей говорил так уверенно и убедительно, что ему непременно хотелось верить. Поверил и Ястреб. Мятежная душа, вроде бы, успокоилась, начала мириться с тяжёлой утратой. Перестали сниться кошмары. Вольпина-ворожея больше не приходила в тяжёлых снах, не грозила корявым пальцем. Жизнь постепенно входила в своё русло, но душа плакала и страдала.

XVIII

   Ястреб часто сидел в церковном дворике-садике и смотрел на мраморную статую Пресвятой Девы, так напоминающую ликом безвременно ушедшую Елену. Рядом со статуей находились две могилки таких дорогих ему людей, жены Елены и друга Варёшки, за которыми Ястреб трепетно и старательно ухаживал.
   В церковь Святой Равноапостольной Елены приходила помолиться паства, заодно поговорить с братом Петром, найти поддержку в душеспасительных беседах. Несмотря на свалившиеся душевные потрясения, брат во Христе всегда находил слова утешения для страждущих, и как бы тяжело не было, никому не отказывал в помощи. Он верил, что Елена смотрит на него с неба, и он не вправе её огорчать. Пусть она видит, что муж достойно продолжает добрые дела своей покойной жены.
   Люди верили Петру, потому что знали, какие страдания вынес этот мужественный человек с безобразным шрамом на лице. Но самое главное, он не ожесточился душой, а наоборот, поддерживал прихожан  добрым словом и делом.
   Отец Досифей радовался, что люди идут к Петру, поощрял такое стремление к христианскому милосердию и любви. Сам ненавязчиво разговаривал с Петром, старался укрепить его мятежный дух. Иеромонах чувствовал, что после смерти жены и верного товарища, вера Петра пошатнулась. Этот грешник, бывший язычник посмел усомниться в силе и справедливости Господа, но иеромонах наставлял мудро, потому что знал, прямая критика зачастую вызывает негативное восприятие и отторгает поучения. Когда человека учат и навязывают своё мнение, пусть оно в сто крат правильное и верное, возникает чувство противоборства. Человек машинально начинает сопротивляться. Поэтому лучше терпеливо истолковать и пойти на компромисс, а компромиссы, компромиссам рознь. Не надо бояться уступок. Сегодня ты уступишь, а завтра можешь с лихвой вернуть своё.
  Вот и сейчас Досифей и Пётр сидели в садике рядом с могилками и статуей Пречистой Девы, мирно беседовали.
  - Тяжело мне отче, - вздыхал Пётр, - Никак не могу смириться, что их нет, - Пётр взглянул на могилки, - Что они умерли, и я их больше никогда не увижу.
  - У Бога нет мёртвых, - тихо ответил Досифей, - Для Создателя одинаково живы и те, кто живут земной жизнью и те, кто загробной.
  - Как это? – вопросительно посмотрел Ястреб на священника.
  - Потому что душа человеческая бессмертна. От того, что будет с душой после смерти, зависит от самого человека. Как он жил, как строил свои отношения с Господом, да и другими людьми.
  - Так значит, как человек жил на этом свете, так он будет жить и на том? – Ястреб продолжал смотреть на могилу жены.
  - Получается так, - тихий голос Досифея продолжал рассказывать, - Посмертная судьба души, по сути, продолжение земных поступков или их отсутствие. Ведь есть люди, которые просто прожигают жизнь, коптят небо, их жизнь никчемна. Что доброго и полезного они принесли миру? А госпожа Елена, сколько добра сделала! А брат Варахасий, сколько людей вылечил! Но как сказано: «Не судите, да не судимы будете». Право суда дано Господу. Он решит, как жила душа на земле, и как она будет жить на Небе.
  - Что же происходит с душой человека после смерти? – спросил Ястреб
  - Сразу после смерти, в течение трёх дней душа свободна. Она ещё словно живой человек, всё помнит, надеется на возвращение. У неё ещё сохраняются страх, стыд, страдание, различные привязанности. Она способна быть в разных местах.
  - Как это? – неподдельно удивился Ястреб.
  - Душа наша бестелесна, - объяснял иерей, - Отделившись от тела, душа как эфир, дух, свободно летает в этом мире, может сразу же находиться в нескольких местах и одновременно являться разным людям, пусть даже они живут далеко друг от друга.
  - Так значит, душа Елены может быть и здесь, и одновременно в другом месте? – дивился Ястреб.
  - Выходит так! – вздохнул Досифей, - Считается, что душа в течение первых трёх дней после смерти находится возле тела или в местах близких сердцу, но на третий, она теряет свободу и попадает на Небеса, чтобы поклониться Господу. Помнишь, мы проводили панихиду, прощались с душами, сначала брата во Христе Варахасия, потом усопшей рабы Божией Елены, - отец Досифей перекрестился, глядя на могилы.
  - Помню, отче, - Ястреб тоже перекрестился, - А дальше что?
  - А дальше ангелы берут и несут душу по райским угодьям. Видит душа Царствие Небесное. Показывают ангелы единение праведных душ с Творцом. Здесь встречается душа с душами святых.
  - Неужели всё так хорошо, отче? – радостно засияло лицо Ястреба.
  - Не совсем, сын мой, - рассказывал настоятель, - Вот тут-то начинаются первые сомнения и терзания души. Она видит рай и понимает, что грешна и недостойна находиться в раю.
  - И даже Елена? – удивился Ястреб.
  - Любая душа терзается и сомневается. Вспомни, как сомневался Христос и молил своего Великого Отца, чтобы он пронёс мимо него искупительную чашу, - интересно повествовал, будто проповедовал иеромонах, - Всё мы грешны. Безгрешен только господь Бог.
   Ястреб тяжело вздохнул:
   - Это правда, - и тут же с интересом спросил, - А дальше, что происходит?
   - На девятый день ангелы относят душу к Богу. Этот день считается праздничным, ведь после шести дней в раю душа восхваляет Господа. Если человек праведный и раскаялся в собственных грехах, снискав расположение Творца, то участь души решается уже после девяти дней. Девятый день напоминает православным о девяти чинах ангельских. Поэтому мы должны молиться, ведь молитва, то единственное, чем мы можем помочь ушедшему в мир иной. Чем мы больше молимся, тем сильнее помогаем нашим усопшим близким.
  - Как интересно ты рассказываешь, отче, - удивлялся Ястреб, - А потом что?
  - И вот наступает сороковой день. Через сорок дней после смерти и тридневного Воскресения, вознёсся Сам наш Спаситель. Именно на сороковой день предстаёт душа перед Господом и решает Всевышний, куда она отправится, в рай или в ад. Молитвой мы должны просит Господа, чтобы Он даровал усопшему рай. Запомни Пётр, смерть не может разлучить любящие сердца. Пусть твоя любимая ушла в иной мир, ты всё равно можешь поддерживать с ней связь, и таким мостом между мирами становится молитва. Молись и Елене станет легче.
  Такие беседы теперь случались часто. Мудрый отец Досифей, как мог, поддерживал Петра, укреплял его пошатнувшуюся веру.
  - Путь к Богу, это путь к знаниям, к истине, а путь к знаниям тернист. Это очень трудная дорога, извилиста и ухабиста. Идущий по ней путник может плутать, спотыкаться и падать, иногда даже поворачивать назад. Но наш Господь терпелив. Он всегда ждёт покаявшегося грешника и примет его с радостью, с распростёртыми объятиями, - наставлял священник своего ученика.
  Ястребу приснился сон, будто он там у себя на родине, в Залеском идёт по обширному зелёному полю, сплошь усеянному синими васильками и белыми ромашками с жёлтенькой сердцевиной. Над головой сияет бездонное голубое небо, светит яркое солнце. Жаворонок высоко завис маленькой точкой над гнёздышком и звонко поёт песню подруге, высиживающей потомство.
  Ястреб ложится в эти луговые травы, раскидывает руки, зажмуривает от яркого света глаза, нежится в тёплых лучах и вдыхает полной грудью аромат трав и цветов. Неожиданно свет становится настолько ярким, что Ястреб это чувствует сквозь закрытые глаза. Но этот свет не ослепляет, не раздражает глаза, не режет и не вызывает слёзы. Свет какой-то необыкновенный, притягательный и чарующий. Он невероятно ласковый и добрый. Ястреб протягивает к нему руки, открывает глаза и видит над ним прямо в воздухе парит женщина. Её длинное одеяние беловато-голубоватого цвета еле колышется от дыхания ветерка. Этот чарующий яркий свет исходит от этой женщины. Ястреб, широко раскрыв удивлённые глаза, смотрит на это чудо. Но свет нисколечко не раздражает, а наоборот зачаровывает. Ястреб сел, продолжая смотреть вверх. Тут сердце его взволнованной пташкой затрепыхалось в груди. Лицом парившая женщина была вылитая Елена. Ястреб протянул к ней руки и зашептал:
  - Елена, Елена… Это ты? ... Возьми меня с собой… Прошу тебя…
  Женщина легонько покачала рукой, показывая отрицательный жест и исчезла.
  - Елена! Елена! – закричал Ястреб и проснулся.
  Он рассказал о своём сне отцу Досифею.
  - Сама Богородица приходила к тебе. Радуйся сын мой. Она благословила тебя, - довольный ответил священник и возложил руку на голову Ястребу в знак благословения.
  - Но чего она хотела от меня? – спросил обескураженный Ястреб.
  - Это мне не ведомо. Молись, сын мой и получишь ответ, - ответил священник, - Это просто счастье, что такое явление Пресвятой Богородицы произошло в нашей маленькой церкви.
   Весть о чуде облетела всю округу. Страждущие и болящие потянулись к церкви. Калеки, убогие, все хотели увидеть человека, к которому во сне явилась сама Божия Матерь.  Люди становились на колени, смиренно ползли, тянули руки к брату Петру, старались дотронуться до его скромных одежд. И тут случились новые чудеса. Один слепой прозрел, а другой калика встал на ноги, третий обрёл слух, женщина зачала долгожданным чадом. Ажиотаж вокруг Петра раздувался ещё шире. Страждущий народ повалил валом. Теперь уже сотни паломников хотели видеть Петра, и не просто видеть, а оторвать частичку его одежды и принести её домой, чтобы приобретённая частичка одеяния всенародного святого помогала близким.
  Ястреб был обескуражен таким новым положением. Он никогда не был избалован повышенным вниманием. Оно его конфузило, ставило в неловкое положение. Отец Досифей обратился к дородному прониарию за охраной. Хозяин имения выделил здоровых слуг, которым поручил охранять Петра и не допускать особо рьяных к нему близко. Разумеется, с настоятеля церкви потребовал расчётливый хозяин имения плату и не без удовольствия посчитал, какой куш ему принесёт сия затея. Хозяину было хорошо, Ястребу – плохо.
  - Зачем отче, ты рассказал о моём сне? – укоризненно спрашивал Ястреб, недоверчиво поглядывая на священника через щёлочку сощуренных в гневе глаз.
  - Так хочет Бог, на всё Его воля, - только и мог ответить Досифей, а потом строго добавил, увидев злобу своего ученика, встал доминирующую властную позу и повелительно поднял руку, - Через тебя Богородица исцеляет больных. Ты должен терпеть! Вспомни, какие муки пришлось вытерпеть Её Сыну? Ты обязан, и не имеешь права отказываться от предначертания свыше. Иди и молись! – строго приказал священник, сделав решительно приказывающий жест, - Теперь ты не свой, ты Божий.
  - Так что же, я снова раб! - обиженно выкрикнул Ястреб.
  - Все мы рабы Божьи, - всё так же строго и безапелляционно оборвал иерей.
  Кроткий и тихий Досифей в этот момент выглядел грозным и суровым. Ястребу показалось, что сам Бог Отец Саваоф - Войско Господнее - в длинных одеждах, с седыми власами, покладистой бородой стоит перед ним в тусклом свете узких церковных окон. Ноги сами подкосились, Ястреб грохнулся на колени, схватил руку Досифея, поцеловал и прошептал:
  - Прости отче. Слаб ещё я духом. Сомнения терзают меня.
  Ястреб пристыженный выбежал прочь.
  Ночная темнота спустилась на землю. Тёмные лохматые облака ползли по чёрному небу. Но вот они разорвались, и в просвет выглянула белая луна, заляпанная грязными пятнами.
   Ястреб молился у статуи Пресвятой Богородицы, словно Христос в Гефсиманском саду страстно вопрошал перед казнью: «Отче мой! если возможно, да минует Меня чаша сия…»
  - Молю тебя Пречистая Дева, скажи, зачем мне всё это? Недостоин я Твоего внимания, - отчаянно просил Ястреб, - Ведь, сколько невинных душ я загубил. Простишь ли Ты согрешения великия, мои душегубства злодейские?!
  Прямо у статуи обессиленный Ястреб задремал. В тревожном забытьи ему вновь привиделся яркий свет и в ореоле неестественного света женщина с лицом Елены. Она плавно плыла по воздуху, улыбалась лучезарной доброй улыбкой. От неё исходило умиротворение и покой. Она вроде бы ничего не говорила, просто смотрела, потому что губы не шевелились, но тихий ласковый голос отчётливо слышался в голове Ястреба.
   «Успокойся Ястреб».
   «Как, ты знаешь моё настоящее имя?» - удивился Ястреб.
   «Я всё про тебя знаю», - послышался в ответ голос.
     Женщина наклонилась и погладила Ястреба по голове, затем провела рукой по изуродованной шрамом щеке, и безобразная отметина исчезла в миг.
     «Соберись с силами Ястреб и под именем Петра неси веру и слово Сына Моего, - как-то по-особому, не громко ни тихо говорил голос, - Обещаешь?». 
     Женщина протянула руку, помогла Ястребу подняться.
     «Обещаю», - не задумываясь, ответил он.
     «Иди, неси веру в свои лесные края. Отныне эти края будут под моей защитой. Им я дарю свой цвет – лазоревый - цвет истинной веры. Возникнет скоро в тех краях огромная держава. Равной ей не будет во всём белом свете. Много испытаний выпадет на долю благословенной державы. Не единожды она будет стоять на грани уничтожения, но с каждым разом, словно сказочная птица Феникс будет возрождаться и становиться сильнее. Потому что Я стою на её защите. Иди же, не бойся ничего».
  Женщина исчезла. Ястреб проснулся, открыл глаза. Он лежал у подножия статуи и никак не мог понять, что это было, сон или явь. Вокруг царила ночь. По чёрному небу ползли рваные облака. Сквозь них иногда выглядывал волчий глаз луны. Становилось зябко. Ястреб поёжился, встал с травы, присел на скамью. Он дотронулся до изуродованной щеки. Мурашки страха пробежали по широкой спине. Щека была гладкая. Шершавая ладонь ощущала только мягкие волосы бороды. Шрам, похожий на ящерицу пропал.
  - Неужели это всё было правдой? – прошептал Ястреб, - Не может быть? – ещё несколько раз потер щёку, шрама не было.
  Но как бы в подтверждение случившегося в голове прозвучал голос:
  - Не бойся Ястреб-Пётр. Это чудо Я сотворила, чтобы ты поверил Мне. Всё что было – правда! Встань и иди! Я всегда с тобой. Сомнения подрывают веру.
  Эти слова успокоили Ястреба. Он послушно встал и пошёл уверенным шагом не оглядываясь, шёл вооружённый одной только верой в правду. Он выполнял возложенный на него приказ нести истину в его родной таёжный Залеский край. Отныне он мессия – посланник и это придавало ему силы.

Послесловие

   По безбрежным просторам Вселенной несётся утлым судёнышком наш маленький голубой шарик под названием Земля. Нескончаемый вселенский океан безжалостно, словно песчинку крутит нашу планету в галактических завихрениях. По этим спиралям непрерывно перекатываются волны времени. Набегают они на наш незащищённый шарик, на его берега то тихим, едва заметным всплеском, то, вдруг, обрушиваются бурным девятым валом, а то неожиданно сметают всё на своём пути всеразрушающими цунами. Волны постоянно меняют очертание окружных берегов и, поэтому, в то же время, нет ничего в нашем мире постоянного. Получается вот такая тавтология, время одновременно и постоянное и переменное.
   Такое, не стихающее движение и непостоянство, заметили ещё древние эллины. А так как жили они в период господства мифологической формы познания, человек одушевлял весь окружающий его мир, придавая природным явлениям антропоморфные черты. Поэтому очеловечили  люди время. Одного из своих верховных божеств назвали они Кроносом или Хроносом, что переводится, как время. Жестокий Кронос пожирал своих детей, которых рожала ему жена Рея. 
    В этом скрыл человек определённый смысл - безжалостное время разрушает всё. Ни что не вечно перед ним. Недаром те же эллины впервые выдвинули идею о постоянном движении окружающего мира. Философ Гераклит Эфесский, живший в VI столетии до нашей эры говорил: «Всё течёт, всё меняется. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». 
   Кроме того, Гераклит своим учением заложил элементы диалектики. Сначало диалектикой назвали искусства вести беседу, спор, а в далнейшем данный термин стал обозначать учение о всеобщей связи и развития нашего мира.
   Слова Гераклита, о постоянном движении, для истории сохранил философ Платон. Настоящее имя этого учёного-мудреца Аристокл. Мальчика из аристократической семьи нарекли в честь деда. Имя означало «лучшая слава», «благословенный», «аскет». Может быть от «аскета», в дальнейшем и появилась идея «платонической любви». Любви возвышенной, основанной на духовном притяжении и романической чувственности, без физического влечения.
   Говорят, Аристокл уродился человеком широкоплечим, коренастым. Он увлекался борьбой. А мы знаем, народ всегда любит давать прозвища. Вот охлос и наградили юношу более приземлённым именем Платон – широкий. Есть на этот счёт другие мнения. Некоторые утверждали, что получил Аристокл кличку благодаря своему широкому лбу. Однако, есть такие, которые говорят, что сей мудрый муж обладал непревзойдённым умением спора. Благодаря широкому потоку речи, захлёстывал он в философских баталиях своих оппонентов, за что всенародно обозвали его Широким, то есть Платоном.   
   Но не в этом суть. Главное то, что благодаря Платону мы читаем: «Гераклит говорит, что всё движется и ничего не стоит, и, уподобляя сущее течению реки, прибавляет, что дважды в одну и ту же реку войти невозможно».
  Именно время сделало фразу Гераклита крылатой: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку».
   Завоеватели и в тоже время ученики эллинов – римляне, со своей тягой к компиляции – сочинительству на основе чужих мыслей, сократили эту фразу до «Paula rhei», буквально: «Всё движется». Мы же переводим выражение: «Всё течёт!»
  Так что же такое, это время? Любомудрствуя люди определили его так. Время – это промежуток, в котором что-то происходит, что-нибудь совершается. Они же начали этот промежуток измерять секундами, минутам, часами. Стали говорить, что время – это когда сменяются дни, месяцы, годы, века. 
  Время – властелин, время хозяин. Всё в нашей жизни подчиняется его законам, и если иногда человек говорит, что время порой над чем-то или кем-то не властно, то лукавит. Оно властно над всем. Потому очень верно утверждение Уильяма Шекспира в «Одиннадцатом сонете»:
   Ничто не вечно под луной. Но жизнь
   Бессмертна эстафетой поколений.
   Коль этим даром, друг мой, дорожишь,
   Оставь свой след, отбросив яд сомнений.
       Пусть красота живительной струёй
       В преемнике, как Феникс, возродится,
       А бездарь обойдёт вас стороной.
       И злу чтоб не дано было свершиться.
    Иначе человечеству конец
    и жить ему лишь шесть десятилетий.
    Хвала природе, ты – её венец,
    За сохраненье рода ты в ответе.
        Да не иссякнет мудрости печать,
        Что ты сумел потомкам передать!
    Мудрость классики в том, что она находит ответы на вечные вопросы человечества, поэтому останется актуальной всегда. А человек всегда хотел победить неумолимое время. Передавая память о человеке из поколения в поколение, человек выходит победителем. Память делает человека вечным. Вот и Платону кто-то рассказал о Гераклите. Платон в своей школе, названной в честь мифического героя Академа, Академией поведал идею эфесского мудреца своим ученикам, те своим. Кто-то потом это записал. Появились знаменитые «Диалоги Платона». Таким образом, благодаря этим диалогам стал Гераклит бессмертным. Ведь пока о человеке помнят, он живёт. Пусть он умер физически, но память человеческая хранит образ умершего, его имя, его дела, его творения.
  Иногда время любит пошутить. Так в моей семье, чудесным образом вернулась назад фамилию. Моя прабабушка по материнской линии Колесова Мария Александровна в девичестве носила фамилию Михайлова. Она вышла замуж за моего прадеда Колесова Александра Фёдоровича. У них в 1913 году родилась дочь – моя бабушка – Любовь Александровна Колесова. Она вышла замуж за Яблокова Ивана Николаевича – моего деда, который был старше её на три года. По сложившейся традиции бабушка взяла фамилию мужа, Яблокова. В 1940 году у них родилась младшая дочь, моя мама Яблокова Людмила Ивановна. В 1960 году она вышла замуж за моего отца Михайлова Рудольфа Афанасьевича и соответственно стала Михайлова, так назад вернулась фамилия.
  Время – удивительное явление. Раньше считалось, что это чисто линейное понятие. Тянется полоской прямо и ровно, от точки «;» до точки «;», с различными промежутками. Оно иерархично, строго выстраивается от нижнего к высшему. Оно постоянно движется вперёд и никогда вспять. Современное понятие времени в физике и астрономии отличается. Оно меняется в пространстве. Время там может двигаться по спирали, или ещё непонятно как, даже в обратном порядке.
  Такое непонятное положение пространства и времени доходчиво объясняется ещё в советском фантастическом фильме-дилогии, снятом в первой половине семидесятых годов прошлого столетия «Москва-Кассиопея» и «Отроки во Вселенной». Именно, благодаря такому строению Вселенной космонавтам в фильме удаётся проткнуть пространство и, превысив скорость света, оказаться у намеченной цели на двадцать семь лет раньше намеченных сроков.
  Действительно, в современных представлениях, время всё больше похоже на бесформенную кудель, волокна которой торчат в разные стороны и из этих волокон плетёт мать Природа временную ниточку.
  Бесконечность пространства и времени объясняется похожестью микро и макро миров. Они между собой очень схожи. Посмотрите на строение солнечной системы, и строение атома. Как много общего! Быть может атомы – это такие же солнца – звёзды, а бегающие вокруг них электроны – это планеты и на них, может, есть жизнь. А сами атомы являются, например, частью ножки стола или пальца человека. Человек порезал палец и уничтожил тем самым несколько микро галактик. Так и наша галактика Млечного Пути является частью чего-то грандиозного. В этом суть бесконечности. Только время идёт по-разному, где-то быстрее, где-то медленнее. Ну что есть семьдесят лет человеческой жизни в сравнении с возрастом Земли, которой четыре с половиной миллиардов лет, а самой вселенной около тринадцати миллиардов.
    Всё большое состоит из малого. Так и человек – самый настоящий микрокосмос. Как-то по телевизору пришлось увидеть очень интересную картинку. Экран разделили пополам. На одной половине воспроизвели снимок нашей галактики, а на другой – фотографию нейронов головного мозга человека. Схожесть оказалась поразительная.
   Свою гипотезу о единстве макро и микро миров замечательно проиллюстрировал поэт серебряного века Валерий Брюсов в стихотворении «Мир электрона».
Быть может, эти электроны
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!
    Еще, быть может, каждый атом -
    Вселенная, где сто планет;
    Там - все, что здесь, в объеме сжатом,
     Но также то, чего здесь нет.
Их меры малы, но все та же
Их бесконечность, как и здесь;
Там скорбь и страсть, как здесь, и даже
Там та же мировая спесь.
      Их мудрецы, свой мир бескрайный
      Поставив центром бытия,
       Спешат проникнуть в искры тайны
       И умствуют, как ныне я;
А в миг, когда из разрушенья
Творятся токи новых сил,
Кричат, в мечтах самовнушенья,
Что бог свой светоч загасил!
    И действительно всё в этом мире связано. Учёные сопоставили и удивились, что многие смуты на Земле происходят именно тогда, когда на Солнце грохочут бури. Или вот ещё пример. Во второй половине двадцатого века произошла сильнейшая солнечная буря. Её последствия отразились на нашей планете. В 1960 году в Чили произошло землетрясение, и вызванное цунами обрушилось не только на эту горную страну, но и, пробежав по всему Тихому Океану, захлестнуло и разрушило побережье Азии и Северной Америки.
    Но самое интересное, солнечные излучения оказали огромное влияние на человека. На следующий год по всему миру родилось огромное количество детей с врождённым пороком сердца. Пример этого загадочного явления перед вами, пишет эти строки.
    Моя мама плакала, когда доктора сообщили, что у её родившегося мальчика с пороком сердца, недостаточностью митрального клапана, поэтому срочно требуется операция, иначе ребёнок не выживет. Но, её свекровь, моя бабушка Александра Евдокимовна категорически заявила:
   - Вот ещё! Чего выдумали, операцию!
   Она сама выходила больного ребёнка. Не зря, знающие бабушку люди, говорили, что обладала бабушка Шура какими-то необычными силами, умением заговора, народной целительства. Не зря мама рассказывала, что никогда не могла устоять пред бабушкиными просьбами и мольбами, шла за ней будто сама не своя.
    А врачи утверждали, что больной ребёнок не проживёт и года, но бабушка выходила больного внука, вопреки всем и больше всех его любила. Доктора же продолжали говорить, что отведено ребёнку не более двадцати пяти лет. Но вот уже и бабушки нет, и мамы, и мне под шестьдесят, у меня есть сыновья и внуки, а бабушкин оберег-заговор действует. Вот такая она кудель времени.