Вот и вся любовь

    Село гуляло. Сбросив с себя натруженную усталость, в пыль перемолачивая её  дробным плясом на толстых тёсанных лиственничных половицах, пряча за искренним весельем лёгкую тревогу и боязнь сглаза, никто вслух не говорил о серьёзности повода, по которому затеяна гулянка. Так совпало, что назавтра, угадав в первый осенний  набор, сразу пятеро парней уезжали утренним автобусом в город, в райвоенкомат.  Оттуда уже в областной центр, на призывной пункт, и далее в часть, кто на два, кто на три года – кому, где повезёт служить.
    Хотя время нынче спокойное ни по телевизору, ни по радио ни о какой беде давным-давно ничего не передавали, и даже война стала потихоньку забываться, но кто его знает. Про Даманский остров десять лет назад тоже думать не думали, а вон как вышло.
    А потому родня провожала своих солдат как положено: весело, хмельно и слёзно. К указанной в повестке дате каждая семья, где образовался призывник, прибрала, не дожидаясь морозов, кое-что из живности. Нажарили, напарили по ведру котлет с голубцами. Выгнали столько же самогона, прикупили для желающих красного вина, а для почётных гостей водки, и зазвали народ на проводины.      
    По времени накрыли длинные столы, составленные из двух, а то и трёх столов поменьше. Усадили новобранца  вместе с бабушкой и, у кого жив, дедушкой посередине. Попивая домашнее свежесваренное пиво с первыми гостями, соблюдая порядок, выждали положенные полчаса остальных и, подняв налитые до краёв стопки и рюмки, всей честной компанией дали парню старт к новой жизни, по сравнению с которой прошлая, как ни крути, всего лишь детская забава.
    В момент уравнявшийся с отцами и старшими братьями стриженный «под ноль», обвязанный белыми полотенцами по старому обычаю, заведённому в сибирском селе ещё первыми переселенцами из Чувашии, будущий солдат без стеснения принял вместе со всеми «по полной». С сегодняшнего дня он взрослый, и выпивка теперь его личное дело и ответственность.
        Часа через три из домов, где «гуляли проводины», гости начали шумно растекаться по другим домам с таким же застольем, чтобы через некоторое время оттуда перебраться в следующий. По улице мимо притаившихся в тени парочек прокатилась волна громких разговоров, смеха и песен под гармошку. Земляки должны обязательно успеть пожелать доброй дороги каждому из повзрослевших мальчишек и сказать о них несколько приятных слов родителям. Даже в сравнительно большом по сибирским меркам селе, все между собой родственники или кумовья, а потому, если был на одних проводинах и не зашёл на другие, это воспринимается, как личная обида. Особенно щепетильны в этом отношении старики, причём не только, когда дело касается проводин. Было дело, бабка Васёна запретила внукам бывать у своей троюродной сестры, жившей в городе, за то, что «ни хозяйства, ни покоса, а на свадьбу приехать ей некогда. Хоть на улице ночуйте, а к ней шагу не ходите, пока первая не приедет».
       Первая волна гостей от Васильевых, живших почти на конце села, если ехать из города, уже схлынула и направилась, по всей вероятности, к Машугиным, что через три дома напротив. Пришедшие им встреч, были ещё не так многочисленны, и в доме образовалось временное затишье. Нисколько не задумываясь, что будет завтра, Игорёха, высокий, не по годам кряжистый и спокойный парень, которого сегодня Васильевы провожали, ждал лишь когда, наконец, придёт его Настя. Ну и, конечно, прикидывал, как половчее растранжирить «одолженные» ему за сегодняшний вечер деньги. Из рассказов тех, кто уже отслужил, он давно знал, что на призывном пункте магазина нет, а по прибытию в часть, а то уже и в вагоне, их всё равно отберут, а потому надо успеть потратить до этого.
    Ещё меньше месяца назад, когда после окончания курсов ДОСААФ1, он похвастал перед своими друзьями в деревне «корочкой» радиста, чтобы «обмыть» её, им пришлось идти за Протоку, на остров, подальше от родительских глаз.  А сейчас гордый и довольный, что успел попасть в армию со своим призывом, и не абы куда, а сто процентов в десантуру, об этом ему сам начальник курсов сказал, он запросто поддерживает мужиков, что подходят к нему выпить и сказать пару слов персонально.
          Будучи уже слегка «навеселе» снял, чтобы не мешали, и отдал матери десяток повязанных ему гостями полотенец, оставив только два самых красивых, с красной узорчатой вышивкой по концам. По-хозяйски угощает, кто чего пожелает выпить, гостей, не забывая при этом себя, и нет-нет легонько притуляется к неотлучно сидящей рядом азаньке 2 – так в их доме, переиначив чувашское слово  на русский манер, называли бабушку. А она, одетая в своё любимое, а теперь, может, и единственное праздничное кебе3, сшитое для неё ещё матерью без малого век назад, из мягкого, отбелённого самотканого холста, украшенное традиционной почти не поблекшей красно-чёрной вышивкой, уже несколько раз принималась плакать, но скоро успокаивалась и только всё гладила, гладила  загорелыми, похожими с тыльной стороны на пергамент морщинистыми ладошками своего печекки монукне4, которому едва доставала до плеча.
Решив выйти во двор проветриться, Игорь как раз подошёл к приоткрытой, чтобы вытягивало духоту, двери, когда та отворилась, и в дом вошла тётка, совсем недавно схоронившая мужа. Обрадованный, что она всё-таки пришла, Игорь забыл про всё на свете, обнял её за плечи и повёл к столу. Тётя Лида, ещё не оправившаяся после постигшего горя, видя, как разулыбался Игорёк, выросший, как обычно бывает в деревне,  у неё на глазах, тоже улыбнулась, прижалась к его груди, коротко всплакнула,  вытерла слёзы и вынула  из бумажного свертка длинное белое полотенце. Накинула его Игорю на правое плечо и завязала слева у пояса:
        – Пусть твоя дорога, сыночек, будет такой же светлой, ровной и чистой, как это полотенце. И пусть она приведёт туда, откуда ты завтра её начнёшь. 
Потом вручила загодя приготовленные три рубля и строго произнесла: – Не дарю, в долг даю. Не забывай про него, вернись домой и верни.
Игорь, соблюдая обычай, так же серьёзно ответил:
        – Обязательно вернусь. И сам вернусь, и долг верну. После этого снова обнял тётку, усадил за стол рядом с бабушкой и налил обеим вина.
        – Не хотела я идти, – вздохнув, подняла рюмочку тётя Лида, – сороковины ещё не отвели, какая тут гулянка. А потом думаю, проводины не свадьба, когда ещё свидимся – надо идти. Да и Борис не должен обидеться, что пошла.  Ты ведь для него свой был, он тебя нисколь не разделял. Хоть старших: Наташу с Леной возьми, хоть Вовика.  Вам с ним вообще всегда всё поровну доставалось – хоть пирогов, хоть матюгов.
        – Это точно. Один угнанный да по самы уши в болотину засаженный трактор чего стоит, – Игорь, улыбнувшись, словно засветился изнутри и на миг снова стал маленьким, вихрастым неслухом. – Сначала думали, прибьёт нас дядька. А когда ему мужики сказали, что гордись мол, в тебя парни пошли, трактористами будут, он и оттаял, даже обратно на том же тракторе до дома довёз. Ну ладно, давайте за дядю Борю, царство ему небесное. 
Капнув из рюмочек  на стол, застеленный специально хранимой для больших гулянок цветастой клеёнкой, бабушка с тётей Лидой только пригубились, а Игорь всё, что было в стопаре, опростал до дна и закусил четвертинкой не то политого, не то намазанного густой сметаной груздя.
Неожиданно дверь широко распахнулась, и в дом со свистом и криком ввалилось человек десять, специально для этого молчком подобравшейся «молодёжи». Парни под приплясывание девушек с порога загорланили частушки, слегка «подуставший» от выпитого гармонист тут  же встрепенулся и подхватил с лавки свой инструмент:
    
                Девки, плачьте мне на грудь,
                Жить без моря не могу.
                Девки солоно рыдали,
                Один фиг в стройбат забрали!    
Девчонки взвизгнули, парни ухнули и тут же снова рубанули:       
   
                Перед армией жениться –
                Век свободы не видать.
                На два года налюбиться
                За ночь надо успевать.
А потом из круга выпорхнула Настя, которую Игорь так терпеливо ждал, потому что кроме него, она сегодня провожала ещё и своего родного брата Коляна – одноклассника и дружка Игоря. Не дойдя, а допарив до места, где сидел Игорь, Настя выдала звонкую плясовую дробь, остановилась, чуть наклонясь вперёд, раскинула руки, плавно обвела ими полукружье  и, глядя на Игоря, озорно пропела:
 
                Облетел в саду кусточек,
                В осень цвета не набрать
                Стал солдатом мой дружочек,
                Надо нового искать.
Сидевшая рядом с Игорем бабушка – в молодости отчаянная певунья и плясунья – сразу же затопотала по полу ногами, обутыми в подбитые толстой кожей, старомодные ботиночки на каблучках, которые носила, ещё чуть ли не в девках, и стала прихлопывать ладошками. Её глаза заблестели, сама она вся аж подалась в сторону Насти:
        – Похха ез она! Ах, менье матур!5 Не решившись, однако, пойти плясать сама, ткнула локтем под бок внука: – Мень туза ларан? Тух ташлама!6
        Игорь как будто того и ждал. Цыганистый в отца, не по-чувашски остролицый, легко вскочил, дерзко, грудь колесом, но так, чтобы не отдавить Насте ноги и не опрофаниться, бухнул возле неё своим сорок шестым размером топтуна, и, подняв и резко бросив вниз руки, выдал на всю избу:

                Заявила мне подружка,
                Что не станет меня ждать.
                Ох, мягка её подушка,
                Да скрипучая кровать.   
Плеснув в компанию свою порцию веселого гомона и суматохи, вошедшие шумно задвигали стульями и лавками, и не менее шумно приветствуя сидящих за столом, стали располагаться рядом. Настя скромно присела было вместе со всеми, но Игорева мать без лишних церемоний указала ей на свободный стул рядом с сыном:
– Сегодня твоё место здесь, а там, как Бог даст.
        Зардевшаяся девушка присела рядом со своим парнем. То, что они почти год встречаются – это одно, об этом все знают, так как в деревне по этой части секретов не бывает. Но, когда мать парня усаживает девушку рядом с ним  на проводинах – дело совсем другое. Это, можно сказать, почти помолвка.
        Гости расселись, и  застолье легко потекло дальше, словно речка вдоль деревни, по проторённому  руслу. Хмельной будущий солдатик, обвязанный полотенцами, сидит, улыбается, подружка скромно к его плечу жмётся, печалится. Матушка и сёстры между кухней и столом мечутся, за гостями ухаживают. Батя за столом с мужиками то о жизни спорит, то братается. Тётушки и бабушки о том, как очазем исрещь, сиденьчещь, эбир вадалапар7 говорят и поплакивают. Молодёжь под гармошку или пластинки танцует и пляшет. Все пьют-закусывают, да желают новобранцу скорого возвращения. В общем, всё как положено – «от людей» за проводины  не стыдно.
К двум часам ночи гулянка мало-помалу утихла, и последние гости окончательно разошлись. Молодёжь – в клуб, на танцы, старики улеглись спать, а те, на ком любое село держится, разошлись по домам в числе первых. Хозяйство долгих праздников не любит.
 Как всегда делается после больших застолий, женщины из близкой родни дружно убрались в доме, перемыли всю нехитрую посуду и присели за теперь уже небольшой стол, чтобы по-простому перекинуться ничего не значащими словами, выпить в тишине «по крайней» и условиться на завтрашнее утро. Настю, взявшуюся помочь, очень довольная этим Игорева мать, тем не менее, отправила домой:
– У вас самих проводины и надо там помочь.
        Кроме неё, дочерей и Лиды, уходившей в самый разгар веселья и специально вернувшейся помочь, когда все гости разошлись, была ещё два раза выходившая замуж и оба раза не на долго родная сестра Бориса – Клава, и Нюра – соседка из дома напротив, которую мать Игоря сильно выручила с проводинами среднего сына в прошлом году.
        Всё-таки и вправду – проводины не свадьба. Выпили женщины по половиночке, больше для проформы, чем из желания, что-то спросили, что-то ответили и задумались, каждая о своём, не мешая чужим мыслям своими разговорами. Нюра о сыне, который, как ей кажется, в письмах что-то не договаривает. Клава о своём новом «женихе», что хоть и обещает жениться, но скорей всего врёт. Сёстры Игоря о том, как оказывается трудно относиться с прежним вниманием к родительскому дому и родительским просьбам, когда появляется свой собственный дом и своя семья.   
Игорь, после ухода гостей растащив лавки и столы по их законным местам и вынеся из дому в сарай большие, тяжёлые вёдра с отходами, немного поёрзал за столом рядом с женщинами и намылился в клуб где, как он полагал, его ждёт Настя и друзья. Но получив от матери короткий выговор: «Не хватало мне ещё, утром тебя по всей деревне бегать, искать, чтобы ты на автобус, да в армию не опоздал. Будь дома!» – вернулся к столу, придумывая хоть какой-нибудь повод выскочить за калитку.
        Лида, решив, что сейчас уже и торопиться некуда и стыдиться нечего, присела рядом с сестрой и тихо, почти отрешённо, изливала ей душу, теребя краешек снятого с головы платка: «Борис ведь только внешне ершистый был. Характером-то совсем другой, хотя тоже – шебутной. Никогда ни меня, ни ребятишек не обижал. Да каким бы не был – больше двадцати лет вместе прожили, детей, хозяйство нажили. Не силком ведь за него выходила, год он меня обхаживал, пока я выйти согласилась. Да, что я тебе рассказываю, ты сама всё видела, при тебе было. Ты хоть девчушкой ещё была, а глаза-то у тебя сверкали, когда расспрашивала, что да как, когда я домой по утреннему туману заявлялась». Умолкла, и в который уже раз за сегодня, смахнула слёзы.       
       Лида была на год старше своего покойного мужа, но всегда выглядела моложе, чем он. Её густые волосы, совершенно прямые и такие чёрные, что если Бог не дал, то никакими красками не добьёшься, только начала трогать седина. На людях они у неё всегда были убраны «в шишку» и покрыты бордовым платочком. Этот цвет она любила, да и к лицу он ей был, если честно. В деревне Лиду вообще все считали красивой. К её возрасту, нелёгкая работа с утра до вечера при любой погоде, ещё не успевает преждевременно состарить привычную ко всему деревенскую женщину, быстро навёрстывая упущенное чуть позже. А Лиду к тому же, ещё и муж жалел, по возможности стараясь не взваливать на неё лишнее. Лишь мозолистые, огрубевшие ладони, узловатые пальцы да усталые глаза выдавали, как это, в прямом смысле, тяжело даётся, чтобы твои дети ели не только сытно, но и сладко, а спали не только крепко, но и мягко.
        Вера, взявшая на похоронах зятя все хлопоты на себя и искренне отплакавшая по нему вместе с сестрой, горестно вздохнула:
        – Знаю, Лида, знаю и всё помню. Только Бориса уже не вернуть, а тебе жить надо. У тебя сын служит, дочки – одна на выданье, а другой рожать скоро. Ей помогать надо, на сватовей твоих особо надежды нет. Они люди городские, у них свои порядки, мы им и сами никто, и звать нас никак. Сынка ихнего охмурила наша деревенская девка, вот и всё их суждение, – она сердито ткнула в никак не поддевающийся на алюминиевую вилку огурец.
        – Ну, что ты, Вера, напраслину говоришь. И зять вроде приветливый, и сватовья хорошие. С похоронами вон помогли, – как-то неуверенно, чувствуя правоту младшей сестры, возразила Лида.
        – Ага, помогли. Колбасы, да литру водки с города привезли, а потом сами же всё съели да выпили, потому что нашим брезгуют. Наплачется твоя Наташка с этим исполкомовским зятьком, помяни моё слово – наплачется. Так что, ты нюни не распускай, а думай, как дочь, да кто там у неё родится, тащить будешь, ну а мы чем сможем, тем поможем. Так ведь, сынок?
        Вера, не без оснований, недолюбливавшая новую городскую родню, специально задорила сестру, чтобы та, занявшись детьми, одолела, наконец, похоронное настроение. Гонявший свои мысли и потому особо не прислушивавшийся к разговору матери с тёткой, Игорь не сразу понял, о чём и ком идёт речь, а когда сообразил, ошарашил и мать, и тётку:
         – Да гад он, этот зятёк, если честно. Сам же, когда ещё бегал за Наташкой, вызвал Машуга в клубе один на один, а когда тот ему без разговору всёк, то в городе его через неделю с толпой выловил и попинал. Он думал, никто не узнает, как он там, на Машуга пальцем из-за угла ткнул. Если бы Наташка тогда не вмешалась и отцу всё не рассказала, то ему бы после этого в первый же приезд, здесь так по башке надавали, что он на всю жизнь сюда дорогу забыл. Была бы ему свадьба. Да ему и сейчас, по-хорошему, надо бы надавать, да ладно уже.
        Тётя Лида с застывшим в глазах ужасом подняла взгляд на Игоря:
        – Ты, что такое  говоришь! Разве ж так можно! Он ведь тебе родня.
        – Ага! Значит, когда Машуг две недели на каникулах в общаге просидел, чтоб синяки родителям не показывать, а им сказали, что он на практику уехал – это можно! А в ответку дать – это уже нельзя! И какая он мне родня. Наташка вот родня, а он нет. Да и Наташку ни я и никто бы не послушал, если б не дядя Боря. Он мужик хоть и резкий, но справедливый был. Для меня он вообще навроде комиссара, я бы за ним хоть в огонь! Игорь, увлёкшись, не заметил, что все женщины притихли и внимательно его слушают. – Если бы не он, у нас в деревне некоторых уже давно за драку или ещё за что посадили.  Во всяком случае, меня – точно.
        – Тебя?! За что?! – теперь уже с удивлением и страхом уставилась на него мать.
        – Наверно, было за что, раз дядька после того, как с ним участковый поговорил, обещал и Вовику, и мне головы отвинтить, и вместо них чугунки, в которых мешанку поросятам варят, приделать.
        Выясняя такие страшные вещи о собственных детях, никто из женщин не обратил внимания, как возле дома потарахтел и умолк мотоцикл, потом стукнула калитка, и во дворе несколько раз беззлобно гавкнула собака, выпущенная после ухода гостей из будки на волю. Поэтому, когда дверь приоткрылась, и в неё просунулся недавно ушедший вместе с остальными парнями Санька Карницкий, все, слегка опешив от неожиданности, умолкли, а тот заговорщицки мотанул головой, с растрёпанными на ветру патлами до плеч, и тут же скрылся за дверью.
        – Куда опять засобирался?! Ему завтра в армию идти, а  он до самого света шарахаться будет. Ни за чем добрым в такое время этот Санька не позовёт! – заголосила мать, видя как подхватился Игорь.
        А тот, боясь, что она вцепится в него, чуть не бегом выскочил из-за стола, и на ходу отнекиваясь:
        – Да ладно, мам, никуда я не денусь, поговорю и всё, – выскочил в сени.
        – Настя у вас? – дожидавшийся сразу у двери, Санька протянул мятую пачку «Шипки», щелчком выбив из неё короткую сигаретку.
        – С чего вдруг? Ты не тяни, давай, говори, чё стряслось! – по привычке глянув на дверь, Игорь взял сигарету.
        – Значит дома сидит, с Коляном вместе. Тот тоже, в клуб не пришёл. Да ничё не случилось. Там с города опять Гуня со своим корефаном на «иже» прикатил. Мы подумали, что надо тебе сказать.
        – И чё, если прикатил? Мы с ним, вроде, обо всём уже договорились.
        – Ну да, договорились, пока тебя в армию не забирали. А щас он сказал, что всё равно Настя с ним будет, как только ты в армию уйдешь. Все они, мол, одинаковые – его Маринка не дождалась, и тебя никто ждать не будет. 
        – Чё, так и сказал? – Игорь пристально глянул на своего товарища.
        – Нет! Просто я ночью по деревне на мотике без фары давно не гонял, вот и придумал, чтоб к тебе приехать, покурить. Ты лучше скажи, чё делать!? Колян-то завтра тоже в армию уйдёт! – заводной, вечно во всё встревающий Санька не понимал, как можно быть спокойным в такой ситуации.
        – А вы сами-то чё ему ничего не сказали!? Или сразу все забздели? Кроме нас с Коляном больше некому один на один выйти? – Игорь не торопясь задымил сигаретой.
        – При чём здесь забздели, – обиделся Санька. – Настя нас в армию не провожала, чтобы чего-то можно было говорить. Это Гуня, наоборот, сказал, что ты ссанул, раз в клуб не пришёл. И вообще, мы же ей не братовья,  чтобы два года везде за ней смотреть. Она нас сразу пошлёт. Как будто ты Настю не знаешь.  К тому же, весной мне всё равно в армию, и Андрюхе тоже. Короче, – Санька чуть не теребил своего друга, требуя, немедленно что-то делать, – это надо прям щас решать, пока ты в армию не ушёл.
        – Ясно! – Игорь нахмурился. – Я дядьке покойному обещал не трогать этого гадёныша, но он, тварь, тоже тогда говорил, что не будет больше к Насте клеиться. А раз так, то разговор видно не закончился. Придётся сейчас ему всё по новой и про себя, и про Настю объяснить. А потом, как уеду, пусть она сама решает с кем ей быть и кого ждать. Давай по-быстрому, туда и обратно, пока мать не спохватилась.
        Собравшись придавить почти не куренные сигареты, оба сделали по глубокой затяжке, а наполовину выдыхать, наполовину глотать дым, пришлось уже при неожиданно вышедшей Игоревой матери.
        – Здрасьте, тётя Вера! – Санька спрятал руку с сигаретой за спину.
        – Виделись! – Мать грозно оглядела курильщиков. – Э-э-э! Стоят тут, дымят. Им про завтра думать надо, а они никак тайком от родителей накуриться не могут. Хотела добавить что-то ещё, но вместо этого вытерла набежавшие вдруг слёзы и зашла обратно в дом.
        Парни облегчённо вздохнули, ещё несколько секунд посмотрели на двери, а потом быстро выскочили за калитку. Откатили подальше от неё старенький Санькин «Ковровец», с «толкача» завели, запрыгнули и, не обращая внимания на то, что не горит фара, по вывернутым недавно грейдером булыжникам на полном газу рванули в клуб.
        – Ты смотри! – не оборачиваясь, закричал Санька сквозь треск мотоцикла, – говорят, Гуня уже несколько месяцев в какую-то секцию тренироваться ходит. Он, наверно, потому и раздухарился так сегодня.  Но я, если чё, сзади буду.
        – Ладно, не переживай! Разберёмся. Если в самом духу нет, то и Святые не помогут. Так мне азанька ещё в детстве объяснила, когда, помнишь, мы с ней по бруснику ходили и заблудились. Я тогда сильно испугался и плакать начал.
        Клуб, работавший в эту ночь по случаю проводин сверхурочно, вконец вымотавшаяся Галя-завклубом, несмотря на уговоры, минут десять назад закрыла.
 Однако расходиться по домам после этого поспешили не все, и когда Игорь с Санькой подкатили к клубному крыльцу, возле него оживлённо шумя, толкалось ещё десять-пятнадцать парней и девчонок, сразу же обступивших их мотоцикл.
Игорь, на котором поверх модной гипюровой рубашки ничего не было, зябко поеживаясь, огляделся, и, увидев неподалёку в темноте прислонённый к забору «ИЖ» и рядом с ним двух человек, тут же направился в их сторону. Санька, вручив свой «ковёр-мотолёт» пацану помладше, пошёл следом. 
        – Здесь подожди, – чуть оглянувшись, не останавливаясь, спокойно произнёс Игорь, – сам разберусь.
        Ему оставалось до мотоцикла несколько шагов, когда парень, что повыше и постарше, шагнул навстречу, тряхнул вниз правой рукой, и в ней очутилась не то цепь с палкой, не то палка на цепи, которой он сразу же быстро и ловко завертел, периодически перебрасывая ее с руки на руку. Игорь остановился, усмехнулся, повернулся к забору,  демонстративно, с треском и скрежетом, выдрал из него штакетину и равнодушно поглядел на новоиспечённого жонглёра:
        – Щас, гвоздь получше выпрямлю, и сразу смахнёмся: ты со своей палочкой, а я со своей. Только потом, если живой останешься, не обижайся, сегодня я тебя жалеть уже не буду. И вдруг, с диким рёвом – У-у-убью-ю!!! - в один миг, как медведь к зазевавшемуся охотнику, подскочил к увлечённому крутилкой сопернику и со всего маха так припечатал штакетником по гладкому ровному сиденью мотоцикла, что оно бедное чуть не лопнуло. Крик и хлопок от удара по ночи аж до края деревни долетели и всех собак переполошили. Потом, глядя вслед убегающим, ударил по сиденью ещё несколько раз, уже не так сильно, но всё равно громко и обратился к Саньке:
        – На «ижаке» покататься хочешь? А нельзя, заводи, давай свой «ковролёт», а то я замёрз, и матушка уже наверняка на улице стоит, опять ругать будет.      
        Прислонил штакетину к забору, подошёл к возбуждённому и одновременно огорчённому, что не получилось драки дружку, подумал, вернулся обратно к штакетине, отогнул у неё приплюснутый гвоздь и аккуратно продырявил у одиноко стоявшего мотоцикла  оба колеса.
        Из армии от Игоря пришло всего десять коротких писем: пять домой и пять Насте. Письма почти одинаковые: здравствуйте, всё нормально, служу, всем привет, ждите, вернусь. Последнее, самое подробное и, наверное, самое радостное получила Настя. В нём он написал, что наконец-то закончил учебку, и его перебросили на новое место, где началась настоящая служба, и что когда он вернётся, она будет им гордиться. Это письмо она получила весной, перед майскими праздниками – через полгода после того, как Советский Союз ввёл свои войска в Афганистан.
Сколько ни пытались родные  выяснить, что с Игорем случилось, ничего кроме того, что их группа ушла в горы и не вернулась, узнать не удалось.
        Настя, конечно, погоревала, поплакала, а через два года вышла в городе замуж. Не за Гуню. Того почему-то, после Игорёхиных проводин в деревне невзлюбили, как будто это он виноват, что Игорь, отдав одним разом все долги и, оставив невостребованными, аккуратно сложенные матерью до его женитьбы, белые, красивые полотенца, так и не вернулся.
Вот и вся любовь, как говорится…
      
 
1 ДОСААФ – Добровольное Общество Содействия Армии Авиации и Флоту
2  Азанька – производное от чувашского слова азанне – бабушка или дословно старшая мама.
3  Кебе – по-чувашски платье.
4 Печекки монукне – по-чувашски маленький внучек.
5 Похха ез она! Ах, менье матур! В переводе с чувашского – Посмотри на неё! Ах, какая молодчина!
6 Мень туза ларан? Тух ташлама! – Чего сидишь? Иди плясать!
7 Очазем исрещь, сиденьчещь, эбир вадалапар – Дети выросли, повзрослели, а мы постарели.