Глава 3. Ещё о смысле жизни

Иллюстрация: "Вьетнамский золотой дракон", работа автора. Одна из шести картин, украденных в кафе "Билингва".

Начало здесь:  http://proza.ru/2017/03/31/2206

Славик жил с родителями.  Жены и детей у него не было. Он был, как будто, совсем лишен социальных амбиций. Подвизался когда-то в музее, даже побыл недолго начальником отдела, но карьера музейного сотрудника осталась в прошлом (по какой причине это произошло, выведать не удалось, и я сделала вывод, что имели место некие неприятности), а сейчас зарабатывал, монтируя выставки.

Он был достаточно востребован. Интенсивность московской художественной жизни, также его кротость, трудолюбие, а ещё весьма полезная способность внушать доверие женщинам элегантного ( и старше) возраста,  позволяли ему не только сводить концы с концами, но и ездить раз-другой в году в экзотические страны и нырять там с аквалангом.
И его это, похоже, устраивало.
Вообще он казался немного несерьезным и инфантильным. И был, вроде, буддист. В этом я не была до конца уверена, хоть и отслеживала всю доступную мне  информацию в Фэйсбук. Но спрашивать напрямую не считала нужным, так как придерживаюсь точки зрения, что о таких вещах люди сами рассказывают, если хотят, а если  не рассказывают, значит, не имеют такого желания.

Однако рано или поздно даже инфантильные буддисты начинают оглядываться на пролетевшую жизнь. И Славик, видимо, задал себе вопрос: а что за след оставит после себя?

*********
В молодости вопрос о смысле жизни, точнее об отсутствии такового, легко удается отогнать, ведь кажется, что впереди ещё столько лет на его разрешение!

Но наступает-таки момент, когда иллюзии опадают, как осенние листья.
И тогда свою убогую плоть обнажает Сермяжная Правда: никакого смысла нет!
Жизнь – случайный результат метаморфоз соединений углерода. Первичный бульон, амёбы, кистепёрые рыбы… Динозавры, кроманьонцы,  египтяне, греки…  Изменялись, изменялись, и доизменялись  аж до «социальных выплат незащищённым слоям населения»…

Откуда же в душе неистребимая вера в то, что мы появились и существуем для чего-то более важного, чем мы сами?

Думаю, всё просто: некоторые особи случайно (случайно!) рождаются с ощущением, что смысл у  жизни быть должен, и поскольку такие особи делают больше для выживания своего потомства, их потомство и выживает лучше, и у него, потомства, ощущение присутствия в жизни смысла  оказывается закреплено в генах.

А у тех, кому витальности не хватает, кому бегущая в жилах кровь не кричит весело: «Живи! Всё здОрово!», у таких существ животворные инстинкты борются с холодным рассудком, который ищет и не находит ответа на вопрос: зачем органические формы бесконечно самовоспроизводятся? Точнее так: зачем они возникают, проходят жизненный цикл, производят потомство и погибают? Не ПОЧЕМУ, не КАКИМ ОБРАЗОМ, а именно ЗАЧЕМ?

Вообще, экзистенциальные вопросы - это вам не хухры-мухры. Уж они как встанут, так и свет не мил становится.

Люди религиозные как-то там утешаются религией.

Несмотря на ревностное служение «Богу Живописи», я никогда не была по-настоящему верующей. Просто не была на это способна. Даже в трёхлетнем возрасте понимала только рациональные объяснения.
Точно помню, я тогда спросила что-то вроде: откуда всё появилось? То ли соседка, то ли родственница, случившаяся рядом, торжественно понизив голос, объяснила: «Мир создал Бог», - и показала рукой на висевшую в углу икону. На иконе был изображен некто в длинном красном одеянии с синими крыльями, суровым лицом и огромным  нимбом вокруг головы. Я  поняла, что это Бог и есть.
«Но кто тогда создал Бога?» - уже не спросила, а только подумала я.
«Наверно, другой Бог, старший», - ответила я сама себе, и этот старший Бог тут же мне представился. Он тоже был в красном  и с синими крыльями, но большего размера.
«А другого Бога кто создал?» - вопросы  возникали сами с какой-то необъяснимой обязательностью.
Сам  появился и ответ: образ третьего Бога, уже гораздо большего, чем второй; он со своими крыльями как бы заполнил всё пространство моей головы.
Дальше мне стало страшно про это думать, и я перестала.

Короче, когда, наконец, я услышала какое-то естественнонаучное объяснение происхождения Вселенной и всего живого, мне оно гораздо больше понравилось.

Для меня персонажи евангелий и остальной подобной литературы имеют примерно такую же реальность, как книжные  герои. Они вроде как есть, но ведь на самом деле их нет. Я часто поминаю в разговоре высшие силы, бога, чертей и всё такое прочее, но это лишь  фигуры речи, олицетворения.

Правда, когда мне очень страшно, как ни редко это бывает, конечно, я молюсь. И по-детски: «Боженька, помоги…», а однажды, в очень  серьёзной ситуации, когда я не знала, что именно мне предпринять: то ли дать взятку пожарному инспектору, заявившемуся в мою мастерскую, то ли не давать, и думала об этом всю ночь,  так прочитала Отче наш  пятнадцать раз подряд.
И всё же… По-моему, это похоже на игру.

Утешения, которые можно получить с помощью религии, напоминают мне то, как дети, когда чего-то боятся, зажмуривают глаза и накрываются с головой одеялом.
Впрочем, не мне об этом судить.
 Как и у многих, в голове у меня винегрет из остатков полученных в институте знаний, строчек  когда-то жадно читаемых разнообразных книг, обрывков журнальных статей, от научно-популярных до глянцевых…

Как ни странно, некоторым спасением от мрачных мыслей является амбициозность и тщеславие. Пока пытаешься достигнуть чего-то, чего уже достигли другие, или – ещё лучше – кого-то переплюнуть, о смысле жизни не думаешь.
Думаешь другое: «Вот ужо я вас…! Всех победю…. Ох, как я вас всех победю… Побежу, побежду…», - и как-то не до смысла жизни становится.

Пока думаешь о том, что вот у Марь-Иванны что-то там есть, значит и мне надо. Сперва добуду это самое, потом подумаю: а на кой оно мне? Марь-Иванна в выставке участвует? – А я чем хуже?  Марь-Иванна за границу едет? – А я все сижу!

Не до смысла жизни тем, кто тратит все силы на достижение более высокого общественного статуса, или хотя бы на добывание денег, чтоб купить что-нибудь престижное (разумеется, если уже не озабочен элементарным выживанием).

А что делать людям неамбициозным?

Есть известная формула:
Вырастил ли сына, посадил ли дерево, построил ли дом?  Хорошо, если да. А если нет? Что тогда? Или того хуже: сын - пьяница, внук – наркоман, деревья все засохли, а в построенном доме то крыша провалится, то канализацию прорвет.

*******
Внимательно наблюдая за Славиком, за тем как меняется выражение его лица во время серьёзной ли беседы, дурацкой ли болтовни, я по многим еле уловимым признакам догадалась, что его угнетает сознание собственной незначительности. И, хотя он сохранял телосложение и повадки молодого паренька, его по-настоящему зрелый возраст  уже не позволял, наверно, от тоскливых ощущений отмахнуться.

Я хорошо его понимала. Со мной нечто подобное произошло лет в сорок.
Случилось так.
Однажды в шесть утра радио, которое я накануне забыла выключить, разбудило меня громкой песней. Валерий Меладзе проорал мне прямо в мозг:
 
  Юных лет хмельная дева
  Помахала мне вослед,
  От меня к другому улетая.
  Годы пронеслись так скоро,
  Оглянуться не успел -
  Осень за окном седая.

Сон как рукой сняло, Я вскочила, пораженная смыслом слов. Это же про меня! Мне сорок лет! Чего я достигла? Неужели ничего? Ни богатства, ни славы, ни чувства глубокого морального удовлетворения от того, что делаешь то, ради чего родилась на свет!

...Срочно что-то предпринять! Поменять приоритеты! Перестать думать только о заработке и переключиться на мысли о Высоком! Написать Настоящие Картины, чтоб обязательно войти в историю искусства! Ещё вступить в союз художников и заиметь добрую репутацию в профессиональной среде! Пока не поздно! А то как станет «мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы», а время жизни-то потрачено, и  уже ничего не попишешь!

Я лихорадочно начала наверстывать упущенное за прошедшие пятнадцать лет простого выживания, когда делала только то, что можно гарантированно продать. Стала пытаться писать  такие картины, которые одновременно и являлись бы данью богам живописи, и  могли бы принести мне признание в профессиональных кругах. По гамбургскому счёту, по самым высшим стандартам! Насколько была способна.

Пока дочка не выросла и не начала сама зарабатывать, выкраивать время на «чистое искусство» было трудно, приходилось совмещать «настоящее» творчество с творчеством, приносящим кой-какой доход: росписью матрёшек и прочих сувениров, рисованием портретов на Арбате и карикатур в журнале. Как-то я смогла…
Потом дочь институт закончила, и центр тяжести переместился на «самовыражение», а заказы я выполняла только если они сами откуда-то брались: всё-таки в предыдущие годы были наработаны некоторые связи.

Ну что ж, за последнее время я настряпала немалое количество приличных полотен, вступила в несколько художественных союзов, удовлетворив тем свои социальные  инстинкты  и потребность в общении с коллегами. .В одном из объединений, самом несерьезном, меня даже выбрали председателем.

Кстати, оказалось, что вступить в любой союз художников, - дело техники. Куда-то – полегче, куда-то – потрудней… Не то, что в советское время. 
А, собственно, зачем надо быть его членом?

В советское время  вхождение в Союз было равноценно получению сертификата, что ты - Настоящий Художник. Знавала одного коллегу, который пятнадцать раз вступить пытался, и только в шестнадцатый,  наконец, преуспел.

Когда-то, при Сталине, изобразительное искусство было одним из мощных идеологических орудий.  Воздействие его  уступало по силе кинематографу, но свою лепту в воспитание масс вносило. Линии московского метро, построенные в те времена, изукрашенные росписями, мозаиками и скульптурами, – настоящая «библия для неграмотных»!  На художественных выставках демонстрировалось множество произведений, изображающих действительность, но не ту, которая была на самом деле, а мифологическую. Профессиональный уровень советских реалистов уступал   мастерству художников-академиков 19 века, но всё же был очень высок.

Идеологизированное искусство создавала "армия" Союза Художников. Попасть в её ряды было трудно,  отбор был строг, но зато, как известно по рассказам бывалых людей, уж те, кому посчастливилось стать его членами, пользовались всеми благами, которые дает поддержка государства:  имели мастерские и в дома творчества ездили за умеренную плату, и система государственных закупок произведений искусства существовала. А ещё они не были обязаны работать где-то каждый день по восемь часов, как другие граждане. А ещё могли в специальных ларьках по невысоким государственным ценам покупать хорошие кисти и краски, которые, как и все хорошие товары, в советское время были в дефиците.

Я бы сравнила наши творческие союзы со средневековыми цехами и гильдиями. Последние ведь выполняли двойную роль. С одной стороны, гарантировали потребителям высокое качество разнообразной продукции. С другой, играли роль ограничителя конкуренции. Ох, нелегко подмастерьям было выбиться в члены гильдии в те времена. Так же трудно было в советское время в союз вступить. И средства, предназначенные обществом на поддержание изобразительного искусства, доставались ограниченному количеству «творцов», а не распылялись между всеми живущими в стране художниками.

Лично мне всегда казалось несправедливым, что государство эксплуатирует рабочих и крестьян, на недоплаченные им деньги закупает у художников-членов союза картины и статуи и хранит их в каких-то загадочных фондах, а рабочим и крестьянам эти картины нафик не нужны, на выставки они не ходят.

Однако ничто не вечно…

Время шло, менялись реалии. Поголовно грамотное население перестало быть таким внушаемым как в сталинское время. Важность живописи в плане внедрения полезной для государства идеологии, конечно, ослабевала. Но члены союза художником по-прежнему имели довольно много преимуществ перед остальными гражданами, начиная от права на лишние квадратные метры жилплощади и до возможности продавать свои работы в художественном салоне.

Задули резкие ветра перемен, и положение Творческих союзов стало иным. С одной стороны, появился частный  рынок, с другой, государственная поддержка почти сошла на нет.
В наше время государство на нас, убогих, больше не тратится. А зачем? Воздействовать на сознание широких народных масс неизмеримо эффективнее через экран телевизора, да вот ещё и через интернет.  И теперь членство в Союзе художников приносит гораздо меньше выгоды. Выросла плата за мастерские, пусть и не до уровня «коммерческой цены», сохранившиеся дома творчества охотно принимают всех желающих, и стоимость проживания для профессионалов только чуть-чуть ниже. Да и вообще, порядки изменились.
Наверно, потому вступить в союз художников стало намного легче, и союзов этих появилось – как грибов после дождя! Правда, качество их разное…

Сохранившиеся с советских времён объединяют хороших профессиональных художников, и продолжают «держать марку»: и для участия в своих выставках, и в члены берут не каждого.

Во вновь образованные  входит много любителей. Между собой они различаются размеров вступительных и ежегодных взносов.  В объединении «Творец», где меня угораздило стать председателем, взнос почти символический – шестьсот рублей. А принимают туда практически всех желающих. А как же иначе, ведь взносы – главный источник финансирования. Если сильно привередничать при приёме новых членов, не на что будет фуршеты на открытиях устраивать.

Ну, и зачем вообще туда вступать? –  Чтобы выставляться в компании с другими художниками! Зачем выставляться, если кроме нас самих, на выставки никто не ходит? 

Помню первую выставку, в которой участвовала... Как я старалась выложиться на все сто, пиша для неё картины. На вернисаже стоял дым коромыслом, мои шедевры красовались на отличных местах, и я была уверена, что утром проснусь знаменитая... А после её закрытия, забирая работы, которые сразу стали казаться никчёмными и неказистыми, первый раз испытала тоскливую опустошенность.
 
С каждой новой экспозицией история повторялась: на открытии  - толпа народу, в основном сами художники, их друзья и родственники, в остальные дни – залы пусты.

Так зачем же мы в них участвуем?
Чтобы почувствовать, что нас, таких, много?
Вот зачем дворяне ездили на балы? Для чего верующие ходят в церковь?
Полагаю, именно за этим.

Тем не менее, количество выставок, в которых я поучаствовала, давно перевалило за вторую сотню. Теперь Светлана Петропавлова – пусть  негромкое, но все-таки имя. В историю мирового искусства еще не вошла, но репутация среди некоторого количества московских художников и искусствоведов у меня прочная. Короче, широко известна в узких кругах…

Я была вполне довольна тем, как развиваются события, чувствовала себя на своем месте; казалось, все мои способности находят применение. И только обрушившаяся на меня любовь показала ничтожность такого существования. Верите ли, иногда мне мерещилось, что захоти  «кумир мой», чтобы я  бросила живопись ради него, я бы это сделала! Ну, на какое-то время…

**********

Имея подобный опыт, я и догадалась. что пришла очередь Славика испытать нечто похожее.

Он услышал тиканье часов собственной жизни, осознал, что может совершенно бесследно «исчезнуть с поверхности земли». Стал себя спрашивать, а чего же он достиг к пятидесяти годам? Достижений было маловато… Сравнение с друзьями и даже близкими родственниками оказывалось не в его пользу: они все были люди состоявшиеся, имели престижные профессии или мелкие начальственные должности. На худой конец владели каким-нибудь  редкостным ремеслом и были мастерами своего дела. И хотя предмет моего обожания умел быстро и хорошо развешивать картины, считать это великим жизненным достижением  готова была только я, а точнее, мне был безразличен его социальный статус.

Думаю, Славику потребовалось срочно доказать себе и другим, что он тоже чего-то стоит.

Наверно поэтому он, скромный рядовой боец артфронта,  вдруг захотел поделиться с остальным человечеством тем, что казалось ему важным и интересным.

Он приехал из тура  по Кубе, полный впечатлений; распечатал отснятые во время путешествия фотки, вставил их в рамки и стал устраивать  выставки в таких местах, где их можно было проводить без больших затрат: в библиотеках и галереях на окраинах Москвы, идя по стопам нашего объединения. Я полагала, что все это должно помочь ему обрести уверенность в собственных силах, и старалась его в подобных начинаниях морально поддерживать.

Ходила на все его выставки с энтузиазмом. Обсуждала с ним сюжеты и композицию снимков.
Хороши ли были его фотографии? Удалось ли ему создать настоящее "художественное фото" или уровень оставался любительским? Не знаю. Я не была способна оценивать их объективно. Это были ЕГО фотографии, и мою фантазию они будоражили.

Его первая «персоналка» состоялась в библиотеке имени Лопе де Вега. На открытие, совмещенное с  еженедельным музыкальным концертом, собрались жители  района, в основном пенсионерки.
Славик тогда прийти не смог, и заведующая попросила меня рассказать о выставке зрителям.
Я просто счастлива была! Собрав всю живость, поведала про Славикову поездку настолько красочно, насколько была способна. 
Закончила речь так: « Во время путешествий по миру удивительно бывает видеть различия между народами. Но самое прекрасное – это обнаружить общее, то, что народы сближает!»

Зрители слушали превнимательно. А потом долго ходили по коридору, медленно скользя глазами по развешанным на стенах снимкам, вглядываясь в детали и переспрашивая у меня подробности

Я жалела, что не могу быть экскурсоводом на всех его выставках.

Мне не требовалось делать над собой никакого усилия, чтобы встать на его точку зрения, напротив, фантазия сама устремлялась в путешествие по всем закоулкам внутри его картинок, но я боялась, что другие люди не смогут понять, как это хорошо и интересно, ведь они не слышали его рассказов и, главное, они, в отличие от меня, его не любили. 

Поэтому, когда Славик заикнулся, а не сопроводить ли ему экспонаты  краткими словесными пояснениями, я горячо эту идею поддержала!
- «Конечно, надо сопроводить! Такими короткими рассказиками! Слово дополнительно стимулирует воображение!»
- «Но я ведь не писатель!» - забоялся Славик.
- «А и не надо быть писателем! Вы же рассказывали мне по телефону все совсем простыми словами, а как ясно я  смогла все представить! Напишите так,  будто беседуете с другом за чашкой чая», - хоть мы общались уже долго, но почему-то не переходили на «ты»

На его выставках рядом с фотографиями появились таблички  с текстом. Прочитав их, я была разочарована. Действительно, не писатель. Сухая информация, как будто добытая из каких-то справочников. Вместо доверительной разговорной интонации, которая так была бы мне мила,  безликие наукообразные слова. «Ну почему же по телефону он мог рассказывать хоть просто, но интересно, а написать не может?» –расстраивалась я.

Продолжение здесь http://www.proza.ru/2017/05/18/2081