Чёрточки

  Если верить статистике, то после выхода на пенсию, каждый третий гражданский пилот должен умереть от инфаркта.
   Объяснить это легко. Представьте капитана (командира), который держит в руках три сотни жизней. Он сильный, он смелый, он самый главный, он супермэн без плаща и трико. Да он так нам интересен, что окажись мы на самолёте, спросим сразу – где наш капитан? Какой он? В чём? Я представлю высокого мужчину с волевым подбородком, белоснежными зубами и крепкими бицепсами, но, даже если он будет не такой, мы всё равно заметим в нём черту (или хоть чёрточку), по которой ясно станет: капитан!
   И бывает иногда, что на такого Х капитана находится У вежливый пассажир. Я про тех говорю, которые во время посадки начинают хлопать и хлопаньем своим заражают других. Я бы руки склеил этому пассажиру, потому что этими аплодисментами, мы, может быть, и подводим наших героев к могиле. Я уверен, не будь этих хлопаний, одного пилота мы бы точно спасли. Сейчас вы поймёте.
   Кто-то сказал: «Пилот – это сердце и разум стальной птицы». Согласен, но когда наш герой выходит на пенсию, когда вместо сложных маневров ему надо решать: гречка или макароны, туфли или кроссовки, первый канал или третий, тогда его птица становится птичкой и оказывается в маленькой прокуренной банке. Твёрдый голос уже не волнует людей, нет того восхищения, улыбочек, взглядов и прочего, прочего...
   Черный пиджак свёрнут в пакет, убран в шкаф, но как будто не пиджак, а сам человек скручен, сверчен, и сунут туда же – всё напрягает, раздражает и бесит. Он вдруг понимает, что вечерняя тишина и спокойствие, слишком уж беспокойные, что чёрточку его хоть на лбу теперь рисуй – никто не заметит. Так и наступает день, когда по дороге из магазина наш герой поднимает голову и видит в голубом небе белую полосу, а затем... Ба! – волнение, дрожь, страх, радость – Ба!... и пилот наш отправляется в дальний путь, но уже без самолета.

    ***

  Раиса Семёновна после выхода на пенсию осталась жива. Это была очень вежливая и одновременно противная бабушка. Говорливая когда надо, а когда не надо – ещё говорливее. Требовательная, с характером, знающая себе цену и с другими пенсионерками не желающая иметь ничего общего. Важно добавить, что пилотом она никогда не была.
   Она была стюардессой.
   К сожалению, нигде не нашлось статистики сердечных приступов у стюардесс, но я уверен, что ранимое женское сердце страдает ничуть не меньше мужского. К тому же, Раиса Семёновна была лучшей из лучших, была лицом компании и трижды становилась стюардессой года. Ей хотелось найти красивого, смелого, интересного, с хорошей фамилией, умного и верного капитана самолёта, поэтому, замуж она так и не вышла.
   Когда её карьера в небе подошла к концу, жизнь переметнула её на стул секретаря. Но даже там Раиса Семеновна грезила мечтами о женихе-пилоте. Поэтому скажем, что она не была никогда женщиной, а из девушки сразу превратилась в старушку. В ту лавочную старушку, которая знает ваше имя, рост, вес, доход, самый большой ваш секрет, который вы может сами ещё не знаете, и многое другое.
    Но, всё это было отступление.
   Наша же история начинается с появления загадочного мальчика лет десяти-двенадцати. Пройдёт ещё немного времени, и Раиса Семёновна будет вспоминать только капюшон и два светящихся глаза... После всего ей будет казаться, что у мальчика нет имени, нет лица, нет голоса, что он даже не отбрасывает тень, что это демон и турбулентность. Но погодите.
   Загадочный мальчик появился седьмого июля, как раз после того, как Раиса Семеновна вернулась из санатория (она отдыхала там две недели и не ведала, что творится в доме).
   – День добрый, молодой человек... – сказал она приветливо. – Какой у тебя велосипед большой... На соревнования?... Как называется?... Быстрый?...
   Семеновна сложила руки и приготовилась слушать голосок молодого человека – как зовут, с кем дружит, где гуляет. Как раз для такого разговора в кармане у неё была клубничная карамелька. Хотелось достать её, сказать: "мне уже нельзя" и протянуть в маленькие пальчики – присластить беседу.

   – Мальчик? – повторила она, не совсем понимая, что происходит. – Мальчик?..

   Мальчик молча сел на велосипед, а когда через пару секунд исчез в арке дома, с Раисой Семёновой случилось страшное потрясение.  Точно глазами маленького чертёнка, она увидела себя со стороны – как будто не бывшая стюардесса, не бабушка, не пенсионерка, как будто не уважаемый человек, а мышь! Маленькая серая мышь, которая пищит где-то в мусорке и которой можно не отвечать.
   По телу пробежал холодок. Бабушка вспомнила самых сложных пассажиров, вспомнила все перепалки, грубость, ругательства. Она вспомнила звонок президенту (там ей ответили!) и разговор с мэром. Она даже тот день вспомнила, когда ей удалось сбить цену на китайском рынке, совсем не зная китайского.
   Тем днем жильцы приметили что-то странное, но что именно – сказать не могли. А странность была только в одном – в этот день Семёновна не задавала никому вопросов, сидела тихо и только шёпотом, рефлекторно говорила: "здрасьте, здрасьте". В голове у неё стоял звонкий шелест велосипедной цепи. Ей казалось, куда она теперь не приди – везде её старенькую, бедную и одинокую будет заглушать этот ш-ш-ш-ш-ш... "Бывают же приведения, фантомы, – думала она уже вечером. – Вот и со мной... До меня дошло..."
   Она, вероятно, просидела бы так до утра, если бы во дворе не показался тот самый фантом. Он подъехал к ближе, слез с велосипеда и молча зашёл в подъезд. Следом зашла и Семёновна. Пока ехал лифт, она разглядывала его черные ботинки с большими красными шнурками, клетчатые шорты, курточку, капюшон и черный торчащий козырек.
   Мальчик поднял велосипед на заднее колесо и еле как втиснулся в кабинку. Лифт уехал на шестой этаж, а когда там закрылись двери, отправить его вниз никто и не подумал.
   Бабушка всё поняла: мальчик совсем не призрак, не глухой и не контуженый, мальчик в своём уме, хотя, может и не в своём, а в каком-то извращенном, современном умишке. "Знаем, знаем, знаем таких, – бубнила она под нос. – Это бескультурье".

   ***

    – Ты всё катаешься, а я за тобой стенки в лифте протираю... – сказала она на следующий день. – Лисапедом своим. Грязи развёл...
   Он не ответил.
   То же случилось и на следующий день, и в день после следующего дня, и после, и дальше. И как бы Семёновна ни пилила его взглядом, как бы ни подыскивала острые слова, как бы ни жмякала демонстративно тряпку (которую для эффекта даже поваляла в грязи) – мальчик её не замечал. "Ремнём высеку... – решила она, но тут же вспомнила, что это чужой ребёнок. – А не я, так отец".
   Обычным бабушкиным способом она вычислила, что юный преступник, потенциальный наркоман и убийца живёт на шестом этаже, в квартире 67. После очередной велосипедной прогулки, она прошмыгнула за ним в подъезд, чтобы запыхаться и выглядеть ещё несчастнее, пешком поднялась до шестого этажа и, наконец, в каком-то радостном волнении позвонила в дверь.
    На пороге показался кабанистый мужик без майки, такой здоровый, что "одним ударом всю дурь вышибет" – подумала Семеновна. Такой здоровый, что встреть она его в подъезде, сразу начала бы молиться и плакать. Сейчас же Семёновна так этому обрадовалась, что несколько секунд не могла говорить, а только трясла в руках грязную тряпку.
   – Здравствуйте, так это... так... так я соседка ваша, с дома... – она поглядывала через подмышку на грязные колёса велосипеда. – Мне с вами поговорить бы... Вы мне, мне бы... Вот, тряпка, я ей лифты протираю. За сынком вашим, он же катается... Все стены замарал, пойдемте, посмотрим? Так он ещё и не здоровается, он ещё хамит... За мной, в лифт… Я покажу...
   – Бабань! – крикнул он (или Семёновне только показалось, что крикнул) – Бабань, в моё время в этих лифтах ссали и срали... Не страдай.
   И захлопнул дверь.   
   Раиса Семёновна перестала быть Раисой Семеновной, перестала быть заслуженным гражданином, пенсионеркой, перестала быть, и стала просто бабаней. Она сжала тряпку изо всех сил – но сил было так мало, что тряпка вывалилась на пол. Проглотив ком обиды, она пошаркала к себе в квартиру...

***

   – Здравствуй, Андрей Петрович... – говорила она на следующий день. – Как здоровье? Куда летом отдыхать едете? А я, знаете, в санатории была. А теперь вот сижу с тряпкой, протираю лифты за молодежью...
   – Людмила, как ты моя хорошая? Ты гляди-сь, с тряпкой сижу... У нас ведь слышала, ве-ло-си-пе-дист живёт! Все лифты испоганил.
   – А вы на дачу? Вы когда приедете? Вы хоть на природу, на воздух... а то у нас чернота! В лифтах-то особенно...
   – Роман Евгеньич, они вас не топят? Не шумят? Да как это... Это же хам, бездельник. Отец у него такой же... – переходила она на шепот. – Пьяница и вор. Он это самое, страдает!
   Семёнова хотела пробежать по всем квартирам, заскочить в соседний подъезд, в соседний дом и двор, хотела рассказать, что у них беспредел, что надо пресечь. Самым понимающим оказался Игорь Палыч – сосед с третьего этажа, хороший, добрый и вежливый мужчина – но и тот, как только докурил, сразу же поторопился по своим делам.  "Он ведь убьёт через десять лет... – думала Семёновна. – Надо вмешаться! Он сопьётся, он убьёт!"
   – Вот помяните меня, – бурчала она. – Вас пока не коснется, вы... Вы... Вы... Здравствуйте... – обратилась она к незнакомой женщине лет тридцати. – А я вот, поглядите... С тряпкой сижу и вытираю-сь лифты.
   Женщина начала искать ключи в сумки, и как бы между делом, как бы так и надо, как бы не приказом, а советом, вдруг высказала:
   – Лучше б двор подмели, или урну почистили.
   Семёновна потупила взгляд.  Она медленно опустилась на лавочку, но когда увидела краем глаза метлу и ведро, которые оставил дворник, то в одну секунду поняла, что её приняли не за ту.
   – А вы, в общем, с какой квартиры будете? – вскочила она. – Вы в гости чтоль к кому? Куда идёте? У нас так нельзя, у нас всё по пропускам-с... Вы куда? Вы с какой квартиры будете?
   – С шестьдесят седьмой буду.
   Старуха так и обомлела. Холодный пот проступил на лбу, затряслись руки и ноги. "Шесть-семь, шесть-семь" – крутилось в голове и слышался дьявольский звук велосипедной цепи: "Ш-ш-ш-ш..." Семёновна села, а если быть точнее, полу-села-полу-легла на лавочку. Ей почудилось, что она проснулась от ужасного кошмара, что лавочка это кровать и что нужно только закрыть глаза и уснуть.
   – Раиса Семёновна? – позвал знакомый голос.
    Бабушка открыла глаза и с полминуты смотрела на соседа. 
    – Игорь Палыч... – вцепилась она в руку. – Игорь Палыч... Игорь Палыч... Лифты марают колесами, грязью, лифты...
   – Да я понимаю, понимаю, – вырвался он из кукоженных рук. – Вы утром говорили. Это мы скажем, разберемся. Все понимаю,  я только одно не соображу – вам-то какое дело? Вы на первом этаже живёте.
***

   На следующее утро, перед тем как выйти на работу, Игорь нашёл под дверью такую записку:
   "Уважаемые соседи. Сегодня будет проводиться собрание подъезда номер 2, в 20:00. Всем быть обязательно. При себе иметь ручку и карандаш (зачеркнуто) При себе иметь ручку и листок".
   – Всем здравствуйте. Дело важное и срочное, дело неотложное, – обращалась Семёновна к тем благородным людям (семь человек), кто пришёл на собрание. – Это самое... Нужно подать жалобу... Или как же... Игорь Палыч, как лучше сказать? Мы почему здесь стоим, а потому что в лифтах наших хамство и безобразие... Надо наложить ответственность, потому что вы мараетесь, вы пачкаетесь. А вам, я за вас, я всю ответственность на себя возьму... Вы только подпишите, мы вместе подпишем, я в ЖЭК отнесу, или, или... Проголосуем, кто за наказание, а кто за помилование... А вы знаете, знаете... До меня только сейчас дошло, что можно перевоспитать. Мы дадим ребёнку тряпку. Мы воспитаем, мы из него золотого мальчика сделаем... Мы... Я, я сама придумаю-как-мы-сделаем-всем-спасибо! – закончила она поскорее и проводила взглядом предпоследнего соседа.
   У подъезда остался только Игорь.
   – Вот ты спрашиваешь – что мне этот лифт. А я тебе отвечу. Ты не понимаешь, а я тебе растолкую. А то мне этот лифт, что ты ещё не родился, а я в этом лифте ездила. Да это первый лифт был! Первый механический во всем...
   Поскольку Игорь был человеком воспитанным, то в таких разговорах со старшими всегда молчал, даже если они были не правы. Он сложил руки в карманы и кивал на каждое слово.
   – А я же за вас беспокоюсь, вы все перемараетесь... Так не дело, это нельзя... Ты придешь на работу запачканный, а тебя и наругают. Надо чистым приходить. А до лифта мне дела нет, что мне эта машина? Фью... Я же для людей всё! Не для себя. Я ведь, так ведь нельзя, нельзя так! Игорек, понимаешь ты?
   – Я понимаю. Но, только вы, Раиса Семеновна, к людям-то не лезьте. Вы о хорошем думайте… Лето ведь, Раиса Семеновна, вы посмотрите какое небо светлое.
  – Лезу?.. – переспросила она, но сосед уже скрылся в подъезде. – Игорек... Игорь!
   Бабушка хотела догнать его, но от едкого предательства сделалось так гадко и мерзко внутри, что она лишь махнула рукой и скрипя от злобы зубами, села на лавочку.
   "Только бы вернуться... – промелькнуло в голове. – Только бы в юность." Она зажмурила глаза и загадала заветное желание.  Если б можно было продать всех и каждого, если б можно было отдать всё, что есть, она бы так и сделала. Но продавать было некого, отдавать было нечего – она вдруг поняла это и к горлу подступили слёзы: бабушка всхлипнула.
   Вспомнился мальчик, его большой, красивый велосипед. Разве он виноват? Он не виноват. Он добрее остальных в этом доме. Ей хотелось взять его за плечики, развернуть к себе, посмотреть в глаза и ласково спросить: "да разве я лезу?", а если б он ответил: "лезете", она бы извинилась и не лезла бы. И все тут. И разошлись бы... Да разве он скажет? Ей захотелось попросить у него прощения, дать ему конфетку и сказать:  "Живи! Живи!" – вот так сказать. Ей казалось, что эти два слова, а вернее одно, навсегда задержится в маленькой головке и станет его гимном жизни.
  Бабушка подняла глаза и увидела, что её новый друг совсем рядом и открывает дверь подъезда.
   – Постой, – оживилась она. – Мне сказать тебе...
   Семёновна взяла мальчика за локоть и повернула к себе лицом.
   Но вместо лица ей открылась голая кожа. Ни глаз, ни носа, ни рта. Только кожа, изрезанная десятками чёрточек. Десятками щелей, в которых можно было подсмотреть какие-то другие жизни. В одной щели было темно, из другой мелькал свет улиц, из третьей проглядывало небо. Дальше она не смогла. Руки разжались. Хотелось кричать, но с ней вдруг случилось почти то же самое, что случается с каждым третьим пилотом. ... Ба! – волнение, дрожь, страх, радость. – Ба!.. – и героиня наша отправилась в самое желанное своё место.

***

  Раиса Семёновна перестала быть Раисой Семеновной и стала Раечкой.
   Она достала из шкафа затёртый пиджак, напоминающий форму стюардессы, обвязала красным платком шею, надела каблуки, чепчик, накрасила губы, глаза, и в таком виде вышла на первый этаж.
   Если мимо проходили соседи, она громко и чётко объявляла, что на протяжении всего подъёма нужно соблюдать правила поведения в лифте, говорила, что кабины снабжены специальными кнопками, предлагала людям закуски и напитки, говорила про время в пути, говорила, что лифт едет только до восьмого, а если же вам надо на девятый  –  придётся пройти один этаж пешком. Раиса улыбалась, кокетничала и была очень вежлива с пассажирами. Но, если в подъезде появлялся мальчик на велосипеде, она жутким голосом кричала "турбулентность!", хваталась за голову и садилась в угол, громко повторяя какую-то молитву.
   Когда это безобразие увидел Игорь Палыч, он тут же позвонил куда нужно, и уже через час Семёновна встречала каких-то странных пассажиров в белых халатах.   
   – А вы кто такие? – встрепенулась она. – Предъявите билеты?
   – В машине.
   – Какой такой машине? Ручную кладь сдайте...
   – Пройдёмте, пройдёмте, – успокоили пассажиры и взяли бабушку под руки. – К машинке, билеты там.
   Она вцепилась в лестницу и заорала:
   – Игорь Палыч!!! Куда меня?!
   (Игорь Палыч был у неё в голове за капитана)
   – Куда ведут?! – визжала она и кусалась так, будто её хотели выбросить с самолёта.
   Из квартир вышли соседи, но вышли осторожно, чтобы если что – зайти тут же. Игорь Палыч, кстати,  только сейчас понял что он за капитана, и прежде чем пассажир в белом халате уколол бабушку шприцом, успел скомандовать:
   – Это надо! Раиса Семёновна... Самолёт падает. Парашют!
   – Где парашют? – забегала глазами.
   – Вон парашют, в жидком виде, в шприце! Новая модель.
   И пока фельдшеры ставили Раисе Семеновне парашют, глаза её наполнились любовью к храброму капитану. Она успокоилась, размякла и томно промяукала: 
   – А вы как же... Игорь... алыч? 
   – А я как-нибудь, Раиса Семенна.
   Ослабевшее тело сложили на носилки и вынесли из подъезда. Старший фельдшер спросил у Игоря: "кто такая? давно ли страдает? родственники у неё есть?", на что он ответил: "соседка моя, ещё вчера была здорова, родственников нет". Фельдшер поблагодарил за находчивость, пожал руку и пожелал всего хорошего.
   Но ничего хорошего не случилось, как впрочем, и плохого. Случилось такое, что и не сразу скажешь – какое. "Каждый день люди умирают и сходят с ума. Значит, ничего не случилось" – вот что решил для себя Игорь, глядя на старые стены подъезда, но стоило ему на миг представить, как с ума сходят его родители, тут же стало ясно – случилось, и случилось плохое.

   ***

   Всю неделю Игорь решал: идти – не идти, а затем перестал решать, купил апельсины, бананы, шоколадку, и пришёл со скромным пакетиком гостинцев в городскую психбольницу. Жаль только, что его туда не пустили.
   Лечащий врач (ему всё рассказали) остановил Игоря в коридоре. Врач оказался с чувством юмора и припомнил:
   – Парашют раскрылся, но парашютистка приземлилась в дремучем лесу. Когда вернётся домой – не знаем-с!
   Игорь не оценил шутку.
   – Гм... Хм. То есть, поймите... – заговорил доктор серьёзнее, но всё ещё смеясь глазами. – В какой бы лес человек не попал, он почти всегда найдёт тропу домой. Вопрос только: хочет ли? У Раечки всё хорошо. Она за больными ухаживает, она кормит их, спать укладывает – в ней душа – да-да, душа и бодрость студентки. Это знаете, как у Поля Словецкого в книжке – "Доктора его лечили-лечили, и вылечили. А он им: уроды! Я в безумии своём счастливее вас был". Читали же?
   – Нет.
   – Как! Хм... Ну, впрочем, ладно. Не про это. Мы про Раису Семеновну говорили, чудесную вашу соседку. Мы её любим, врачи любят, санитары любят, все любят. Она как солнышко из-за серой тучки, всегда улыбается. Только вот, бывает, под вечер сядет у окошка, подопрет щеку и вспомнит своего капитана-героя, который погиб за неё. Понимаете? Мы вас только потому не пускаем, чтобы Раечку не ранить.
   Игорь сглотнул.
   – Я пойду тогда.
   – Да-да, идёмте, – и доктор повёл гостя до самого крыльца, продолжая говорить о больницах и больных.
   Игорь хоть и был хорошим человеком, он не имел тех самых чёрточек, что имела Раиса Семеновна. А вообще, первое не всегда есть второе, хороший человек не обязан быть с чёрточками, а значит, строчки эти вода водой и абзац получился не такой весомый, как следующий.
   Важное здесь то, что докторские слова казались Игорю бессмыслицей. Для Игоря было так: больной человек за стеной, а здоровый – на улице; больному было плохо, а здоровому – хорошо. А если больной и улыбается – это он от горя улыбается, думал Игорь и всегда жалел таких людей. Он не знал, что весь его огромный мир, есть только так, как он есть из его глаз, и больше никак. Именно поэтому, все слова доктора были для него соринками и пылью.
   – Но если хотите что-то передать, – сказал врач, глядя на пакетик. – Это можно устроить.
   – Не хочу. Я видеть хотел.
   Светило солнце. Ветер качал деревья и нёс по небу рваные облака. За оградой проезжали машины и ходили люди. Рядом не было никого.
   Доктор шуршал рукой в кармане и осторожно оглядывался по сторонам. Игорю казалось, что врач не зря насторожился, что сейчас он достанет из кармана сигарету и закурит в неположенном месте. Но доктор ничего не достал.
   – А вы ей точно не родственник? – спросил он. – А то знаете-с... Увидеть-то можно. Есть один вариантик. Вы обойдите больницу, там дверь во второе отделение. Красная, железная дверь. Подниметесь на шестой этаж, постучитесь в кабинет Власова. Там так и написано "Власов". Скажите: от меня. У Власова есть щель в стене. Знаете куда? В палату Раечки. В неё можно и подсмотреть, тихонечко. Хотите?
   Игорь покосился на собеседника: губки того дрожали точно перед хохотом и вообще, доктор этот меньше был похож на доктора и больше на гардеробщика, который только взял примерить халат доктора. Он говорил-говорил-говорил что-то непонятное. И это даже хорошо, что непонятное, потому что если станет понятно – тогда уж конец всему: голове конец и мозгам.
    – Хотите?
    – Не хочу, – ответил Игорь. – Мне идти надо.
   И чтоб случайно не понять этого, он свернул пакетик с гостинцами и быстро пошагал к  остановке.