Богу возможно всё

РАССКАЗ

По благословению епископа Тихвинского
и Лодейнопольского Мстислава
и моего духовного отца
протоиерея Вадима (Балакирева)

Этот рассказ мне хотелось бы посвятить всем тем,
кто устал от пьянства, наркотиков и неправды.;
Богу возможно всё

«И когда Он вошел в лодку,
бесновавшийся просил Его, чтобы
быть с Ним. Но Иисус не дозволил ему, а сказал:
«Иди домой к своим, и расскажи им, что сотворил с тобой
Господь, и как помиловал тебя»

(Евангелие от Марка гл.5ст.18.19.)

Я рос и вырос только тут,
В поселке Энмелене.
И я был словно конский кнут,
Заброшенный на сене…

Почему то именно эти строки всплыли в моей памяти, они были написаны еще в детстве и входили в мою первую детскую поэму. Я не помню эту поэму, вот только эти строки и остались в моей памяти. Сразу подчеркну, что в своих записях я непременно буду пользоваться своими стихами, ибо они часть меня. Где-то в глубине души я признавал себя поэтом, но никогда не шел к этому сознательно. Стихи получались как-то сами по себе, от какой-то внутренней силы, которая, наверное, и есть – вдохновенье. О какой же заброшенности говорил я тогда? С самого раннего детства я чувствовал свою оставленность, свое одиночество, всегда чего-то не хватало для полноты жизни и целостности души моей. Хотя в своей ребяческой компании я был веселый, открытый, азартный. Но не было чего-то важного, что наполняло бы духовными силами внутренний, еще детский, мой мир. Сейчас я думаю, что мне могла помочь только вера. Но в советской школе нам о религии говорили, что это «опиум для народа», что БОГ – это выдумка! и т.д. и т.п. (Я с детства любил одиночество – уйти в себя и находиться в каком-то поиске. Что я искал?)
В моем поселке была средняя школа-интернат, в некоторых случаях я даже жил там, так что я хорошо знаком с интернатской жизнью. С детства я был озорным, любил похулиганить, курить начал где-то с 6-ти лет, а к 8-ми я уже был заядлым курягой и примерно к этому году уже знал вкус вина. Не буду долго на этом зацикливаться, но одно отмечу: был у нас такой учитель-воспитатель, имени которого я даже не помню, но вот кличка у него была – «Таракан», за его большие усы. И вот, представьте себе, он собирал нас, шпану, вел на свалочную помойку, и под его чутким руководством, в каком-то ненормальном настроении, с ажиотажем, перебирали мы горы мусора, ловили мышей. Потом связывали их за хвостики и подвешивали где-нибудь, а сами, вооружившись битым стеклом, отходили на небольшое расстояние и, по команде этого горе-учителя «Таракана», забрасывали, а вернее, расстреливали этих бедных мышей битым стеклом. А теперь скажите мне, кого же из нас воспитывали?!
Вспоминаю, как я первый раз перепил (хоть я уже и пробовал алкоголь, но до того случая еще не перепивал), после этого я, наверное, с неделю болел: меня тошнило и рвало, многие знакомы с таким состоянием. Как тогда я все это проклинал, ужас! Но таких случаев, с «перепитием», было не много – жизнь учит, и я нашел свою «меру», знал, что в таком деле главное не перепивать. Выпивал, в основном, на праздники, да на дискотеки, как говорится, для «согреву». Но, таким образом, я потихоньку втягивался, а вернее сказать, меня засасывала эта трясина, имя которой – АЛКОГОЛЬ.
С детства мой любимый поэт Сергей Есенин. Я любил читать стихи о природе,  о России, о любви и измене, Москва Кабацкая была для меня одной из лучших рубрик:

…друг мой, друг мой, я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль,
Толи ветер свистит над пустым и безлюдным полем,
Толь, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь.

Еще с ранней стадии моего алкоголизма я понял, что болен, и соглашался с Есениным.
Но, все-таки, я больше любил его синь, что «сосет глаза»… Есенин и привил мне любовь к поэзии, а поэзия – это мир красоты. С этим миром я познакомился в школе и до сих пор не расстаюсь с ним. А еще из школы я вынес такое определение, что не бывает плохих предметов, бывают плохи е учителя. Ведь очень многое зависит от учителя. К примеру, была у нас такая Лидия Андреевна Мурыгина, преподаватель истории и обществоведения. Она свои предметы так любила и с таким интересом доносила до нас, что невозможно было не сделать ей приятное и не выучить урок. Было видно, что она любила нас как своих слушателей. А те, кто учат абы как,  для  таких я был самым непослушным учеником в классе.
На 3 да 4 я окончил школу – исключением были НВП и физ-ра, на «отлично» – и сразу поступил в ПТУ-2, что в Провидение. Отучился на тракториста и шофера и ушел в армию в 1984-1986гг. Служил в Хабаровском крае, потом и в Приморском, в танковых войсках наводчиком орудия 2-го класса, стрелял отлично. Вначале службы даже попал в спорт-роту,а вот оттуда на гауптвахту за самоволку и пьянку. Помню, как комбат стыдил меня при всем батальоне: «Мы ему доверили защищать честь полка, а он…». По 7 суток, три раза подряд на гауптвахте отрабатывал. .И то, что все это последствия выпивок, осознавал, но все равно уже не мог ничего с собой сделать, я уже был на крючке. Особенно положение ухудшилось после армии. «Дембельнулся» я весной 1986года, как раз в кампанию сухого закона. И вот, в 20лет, я уже пил все, что горит(кроме бензина), перепробовал все лосьоны и одеколоны, стекло-очистители, дезодоранты,ланы и т.д. Конечно, не подумайте, что пил все это я до упаду – нет, просто заливал глаза, как сейчас говорят, чтобы быть в «тонусе». Жизнь казалась такой безоблачной, молодой и веселой ,и ты такой весь беззаботный.
А в 1987-м году поехал я с веселой компанией земляков в город Ленинград… И понесло-поехало, закружило-завертело – столько надежд, а какие планы! Поступил я в Ленинградское ПТУ-49, на специальность «монтажник-сварщик-высотник».Ну, не буду расписывать, как учились, как проходили практику: все это знакомо многим. Расскажу лишь о том, как по окончании учебы в 1988г мы с Андрюхой Топским возвращались на родину, на Чукотку, и везли с собой целый чемодан водки. Его по пути в Москву у нас украли. Сорвалась грандиозная пьянка в поселке! А случилось вот что: мы ехали в купейном вагоне, в попутчиках у нас – бабуля и мужчина средних лет, такой видный брюнет. Мы с Андрюхой навеселе после проводов, так все хорошо устроились в вагоне, познакомились с соседями. Разговорились, а в ходе разговора мужчина предлагает чаю. Мы без всяких задних мыслей соглашаемся, он отлучается и приносит 4 горячих стакана чаю. Бабуля еще вытащила пирожки домашние, угощала нас. Подкрепились, через какое-то время потянуло ко сну и мы заснули… Пробуждение было страшным! Андрюха потом вспоминал, как ему перед отъездом попадалась газетная статья, где говорилось: «Не пейте чай с незнакомыми пассажирами». Как оказалось, этот мужик подсыпал нам в чай клофелина – это вроде снотворного, и, когда мы вырубились, он на станции сошел со всеми нашими вещами. Да что эти вещи ,бабулю жалко – ее в Москве аж на скорой увезли, так и не пришла в сознание. Мы-то молодые, и то нас врачи отпустили только под расписки, а то хотели госпитализировать. Вот так начиналась моя последняя поездка на Чукотку. С того времени прошло уже 24 года. Так быстротечно время…

Я рано потерял родителей. Мамы не стало, когда я перешел в 10 класс, мне было 15 лет, а отца не стало в 1989-м г. Я тогда первый свой тюремный срок заработал – один год «химии»,полгода в «крестах» и полгода в г. Лодейное поле – это в Лен-й обл. На первое время я у ребят занял денег, чтоб заказать переговоры с домом. Еще думал, кого же вызвать на переговоры – папку или мою старшую сестру. Выбор пал на сестренку. Переговорили с ней о всех делах, а она в заключение говорит мне: «А знаешь, Лешка, папки то у нас уже нет». Для меня это был шок! В каком-то оцепенении я стоял, положив трубку, а в ушах все звучал голос сестры: «А папки-то у нас уже нет». Что-то провалилось во мне, слезы навернулись на глаза, я стоял и плакал. Вспоминал нашу последнюю встречу дома, где я ему в пьяном угаре читал стих-письмо, которое ему было посвящено.

«Письмо отцу»
Ну, здравствуй, батя, здравствуй, дорогой.
Как жизнь твоя, что нового в поселке?
Пишу тебе из жизни городской,
где чаще говорят о перестройке.

Что говорят тебе мои стихи?
Тебе  так жаль, что я их не печатал,
и все желаешь мне от всей души,
чтоб я на этом свою карьеру начал.

Не в том ты меня духе воспитал,
чтоб свою душу продавать кому-то.
Не потому ль из дома убегал
и на рубахе узлы вязал до пупа.

А помнишь, батя, как меня лупил,
такого озорного хулигана;
при этом ты всегда мне говорил,
что это можно, а того не надо.

Теперь я взрослый и тебе невмоготу,
осилить то, что ты уже слабее.
Тогда давал ты волю языку:
сравнить с ремнем, это куда больнее.

Винить и осуждать тебя не стану,
ни капли зла к тебе я не держу.
Мы слишком рано потеряли маму,
что может быть страшнее на беду.

Ведь жизнь, она нелегкая подруга.
Угрюмым светом льется свет луны.
У вас сейчас во всю бушует вьюга,
а здесь сейчас во всю идут дожди.

И день-то наш уже клонится к ночи,
а вы во всю  встречаете рассвет.
Какая  разница? Большая, даже очень,
Где взять вопрос на каверзный ответ.

Вот первый раз письмо пишу тебе стихами,
и ты его как память сохрани.
А как пойдешь ты на могилку к маме,
то обязательно и ей письмо прочти.

Она узнает и она услышит,
что сын ее на дальней стороне.
Не может встать и не имеет крыши,
и ищет утешения в вине.

Для этой жизни я еще так молод
и не умею трезво рассуждать,
но слезы матери всегда чего-то стоят,
я только понял, что такое – мать.

Ну, ладно, батя, шибко не печалься,
не унывай, ведь ты не одинок.
А лучше чаще просто улыбайся.
Твой непутевый «маменькин сынок».

Когда я читал это письмо, я видел, как тряслись его плечи. Он беззвучно плакал, а когда я закончил читать, он уже рыдал навзрыд. Помню, он встал, подошел ко мне, тихо обнял и сказал: «Какой же ты у меня талант…».
С таким грузом воспоминаний я у ребят еще занял денег и пошел в ресторан заливать свое горе. Очнулся  в вытрезвителе. На следующий день меня судили в местной администрации, которая состояла из таких же, как я, осужденных. Начальник спецкомендатуры,  м-р Краснов, взывал к совести и все хотел, чтобы к этому делу все подошли с большой строгостью: «Видите ли, только пришел, и на тебе – НАЖРАЛСЯ!». А ребята молодцы, говорят, пусть расскажет, что подтолкнуло его на это. Я и рассказал, объясняя так: «Ребята, если кто из вас вдруг узнал бы, что у него не стало последнего из родителей, что бы вы сделали на моем месте?!». Они как-то стыдливо потупились, пряча свои глаза,  и решили, что на первый раз можно и простить, да и причина действительно уважительная. После этого я немного остепенился, почти не пил, но все это не то, чего хотел, чего искал.
Не то! Не так! Не те, не эти!
Слова рассыпаны как дробь,
разорваны вставные сети
и злоба закипает вновь.

Чего же я ищу, чего желаю? Приходит освобождение, но я не свободен! Все в том же кругу, все так же по кругу. Не стало Виктора Цоя; мне нравились его песни, они по духу были близки мне, да и Цой меня подтолкнул писать песни, и вот, у меня уже готовы два песенных альбома «Тоска по северу» и «Система зла». Если Цой пел об остановках у пивных ларьков, или «мама – анархия, папа – стакан портвейна». То я был, напротив, против всего этого, мне ближе к сердцу его «Легенда». Но я же знал и понимал, что он поет правду…и я стоял у этих пивных ларьков и утопал, обращаясь к себе:
«Я не знаю, кто я, и зачем я?
Мне туго руки вяжет жизнь моя,
и я вот этими бессильными руками
стараюсь вырвать небеса…»

Помню,  после очередной пьянки, смотрел на свое отражение в зеркале, и с такой злобой ударил по своему отражению, что зеркало покрылось трещинками, как паутиной, но не разбилось. И сквозь эти многочисленные трещины на меня смотрел кто-то другой, но не я.

Да, бывали у меня перерывы, когда я «просыхал». В один из таких перерывов я пишу:

«Наконец, я ушел от запоя,
но голова дает знать о себе.
Вспомнил слова Виктора Цоя,
как будто бы он посвящает их мне.

…а те, кто слаб, живут из запоя в запой,
кричат: «Нам не дали петь!»
Кричат: «Попробуй тут спой!».

А я пою, мне нравится петь,
в этом есть что-то, что-то важное.
Надоело ночами водкой потеть,
надоела эта система гаражная…

Чего же я ищу? Чего мне не хватает? Пей! Веселись! Наслаждайся душа… Ан нет, тоска заедает.

Ах ты, потаскуха, скука, скука, что ж ты мне щебечешь прямо в ухо. Съела до печенок, расчленила душу, как бы мне хотелось выбраться на сушу…

Как-то раз идем мы группой студентов, пацаны и девчонки, молодые, жизнерадостные, глаза горят… А мне уже не раз говорили, особенно девчонки, что вот, Лешка, не часто ли ты прикладываешься к бутылке?
- Да, ладно! – отмахивался я.
А тут мы увидели, как мужик, «в стельку» пьяный, лежит на газоне, аккуратненько посапывает. Показывая на него, я сказал тогда:
- Ну и что, что я пью, но вот что б до такого… Никогда!
Но мне хватило, наверное, года, чтоб я напивался до такого состояния, когда тротуар становился мне постелью, а бордюр – мягкой подушкой. Что же случилось? Да ничего, просто, я становился рабом зеленого змия. А главное, в пьяненьком виде все как будто срастается, получается, восхваляется, и все так четко преподносится, все «в ажуре». Но, увы, как бы не так! Раньше я не похмелялся, то есть не любил этого делать, но земляки научили и все, поехало! Мог не просыхать неделю, а то и больше, в постоянном поиске, как лучше сообразить. Бедные студентки, сколько им от нас досталось – крали, что можно было, и пропивали…
Я с рождения к своей вере был приучен, язычником был. Помню, как мама в какой-нибудь из праздников, в национальном костюме, такая важная и красивая, выходила на улицу с какой-то снедью и кидала щепотками на четыре стороны света, при этом что-то шептала, а мне говорила: «это нашим предкам и духам…». В свое пьянство я взял этот обычай, только вместо пищи я лил капли водки или вина в уголок.  И на недоумевающие взгляды отвечал, что это нашим предкам, они тоже, мол, хотят повеселиться с нами. Какой абсурд и какое безумие!

Потом я встретил ее, мою милую добрую Елену. Мы сошлись, она училась в университете им.Герцена на учителя русского языка и литературы. Когда мы познакомились, ей оставалось отучиться 2года. Через какое-то время она оказалась в положении и мы уехали к ней на Родину, в Ханты-Мансийский округ в Березово. Это был 1993 год, где-то в октябре ей рожать, а учебный год начинается как  всегда с сентября.  От декретного отпуска отказались, решили доучиваться, с таким учетом, что я буду ей главным помощником. Так решили и ее родители. В конце августа мы в Питере, Лена с огромным животом – ждем девочку, и имя ей уже выбрали – Анита. В тот период я немного остепенился и закладывал меньше, но все равно закладывал. Числа 15 октября Лену положили в больницу на сохранение, я ее навещаю каждый день, стараюсь везти все, что рекомендуют врачи. А вечерами отмечаю с ребятами, да подругами еще не рожденную дочурку. Как-то Андрюха Вык-вык, друг мой сердечный по тому времени, говорит мне:
- Ну что, Леха, кого ждем?
- Дочку-отвечаю  я.
-А как назовешь?
- Аниткой - говорю. И вдруг он ошарашивает меня таким вопросом:
- А если мальчик будет, то, наверное, Виктором назовешь? - А я даже и не знаю, что ответить, ведь мы с Еленой этот вопрос даже не обсуждали, всегда говорили, что будет девочка, без всяких  УЗИ, и точка. Потому и вопрос Андрея для меня был полной неожиданностью, но я ответил ему тогда:
- Ну, если будет мальчик, тогда назовем его Алешкой.
20 октября, ближе к полудню, я приезжаю к Елене в больницу, прежде чем заходить в приемную, мужики обычно кричали своих жен в окно и уже потом шли встречать их внизу, на 1-й этаж. Так же и я все проходил, а в тот день я кричу, как обычно: «Лена-а-а!». Но окно остается глухим, я даже начал переживать, и тут в окне появляется соседка по палате и говорит: «Ваша Лена родила, ее перевели в другую палату». Но я, ее не дослушав, уже бежал как безумный в таком восторге. Нахожу справочную и давай наводить справки:
- Сегодня Рочева Елена родила?!
Женщина в белом халате, просматривала журнал, мурлыча себе под нос…Рочева Лена, и, водя пальцем по списку,  объявляет мне:
- Поздравляю, у вас девочка! Родилась сегодня ночью 01ч.20м, весом 3кг.200гр.
Я радуюсь не нарадуюсь, чуть ли не визжу. Мне объяснили, что пока туда доступа нет, но можно, как всегда, в окно, только теперь с другой стороны… Я выбегаю на эту сторону и давай голосить:
-Ле-е-ена-а…!
Где-то через минуту в одном из окон 3-го этажа появляется моя Елена, такая бледненькая, худенькая, волосы растрепаны, и машет мне рукой, а потом в ее руках появляется моя маленькая дочурка, Аниточка, такая махонькая, голенькая. И еще так усердно подняла свои пухленькие ножки, мол, привет, папа! Какое это все-таки счастье – твое дитя. Но, порою, укрываясь таким вот счастьем, я упивался вином – главное, что есть повод. Тогда мне казалось, вся общага гудит и празднует вместе со мной день рождения моей дочери. Хочу отметить, что-то время было самым лучшим в моей жизни, когда мы жили втроем, в отдельной семейной комнате – я, Елена и наша маленькая Анитка. Я ведь в то время дал возможность Елене закончить университет, сам и стирал, и варил, пока Лена на парах. А мы с Аниткой шибуршим или спим, а Лена после пары приходила такая всегда суетливая, и говорила: «Ну что, заждались!?». И готовила грудь к кормлению, а в это время дочурка, такая егоза, и руками, и ногами бежит куда-то, а потом с такой жадностью и усердием начинала сосать титьку…  Это надо видеть, аж захлебывалась! И мы такие счастливые, любовались этим. Еще были такие моменты, когда некоторые вечера я просиживал у ребят за кружкой пива, под гитару или за игрой в дурака. И тут меня отыскивают подруги Елены, говорят:
-Зовут тебя Леха, срочно.
Я сразу к ним, прибегаю, Лена говорит, что вот уж час, как засыпаем, и не можем уснуть – не может без папы. А я ее беру аккуратно на руки и под мою песню колыбельную, которую я написал для дочери, начинаем засыпать.

«Колыбельная для дочери»

Ты не спишь, я не сплю,
песню для тебя пою.
Ты уснешь, я усну,
Баю-баюшки-баю,
бай-бай, бай-бай.

Видишь сны детские,
самые прелестные.
Добрые, светлые,
самые заветные,
бай-ай, бай-бай.

Милая доченька –
это твоя ноченька,
звездная, лунная,
самая безумная,
бай-бай, бай-бай.

Какое это счастье, когда ребенок мирно засыпает на твоих руках. Но счастье всегда существует только в окружении реальной жизни. И реальность может подменять истинное счастье ложным, придуманным, таким, которое приводит к разрушению. Что легче всего алкоголику? Уйти и напиться, уйти от ответственности, стать незамеченным для самого себя и других. Но в том-то и беда, что твоя не замеченность становится бельмом на глазу. И вот тут ты начинаешь винить всех и вся! Начиная от президента страны, и заканчивая своими близкими. Мы с Еленой не были расписаны, тем более обвенчаны. Модно тогда было жить в «свободном браке» или «гражданском».
Просто мы любили, и, как моей любимой, я посвящал ей стихи и песни.

Дотронься до меня своей рукой,
я так люблю, когда меня ты гладишь.
Когда со мною ты немного ладишь –
я в этом нахожу себе покой.

Дотронься до меня своей душой,
побудь со мной, как с маленьким ребенком.
Я часто падаю, как на дороге скользкой,
ты поддержи меня своим плечом.

Дотронься до меня своей судьбой,
укрась мою застывшую усталость,
пусть кажется тебе, что показалось,
что я тебя назвал своей женой.

Дотронься до меня своим теплом,
согрей меня своим горячим телом.
А черный цвет давай закрасим мелом,
чтоб никогда не думать о плохом.

Дотронься до меня своим умом,
исправь мою банальную ошибку,
а жизнь мою перелистай как книжку
и ты  увидишь  солнце за окном.

И ты увидишь как через невзгоды,
через страданья и печаль мою
я тихо встану на твоем пороге,
и ВАС с дочуркой нежно обниму.

Как порою тяжело признавать свою слабость перед гордыней, ведь мнишь себя лучше, чем есть на самом деле, а получается то, что ничего не получается, и никакого просвета, и никакой надежды. Аните моей вот уже два годика с хвостиком, но я уже не живу с ними, живу со своими собутыльниками шабашниками. Был один незаурядный случай. Сидим мы как-то на местном рынке, как говорится, сообразили, я в рабочей форме, грязный, небритый, лохматый и как всегда пьяненький, а тут мимо проходят мои Елена с дочкой. А Анита маленькая, в голубом комбинезончике, такая смешная, показывает на меня пальчиком и кричит маме: «Папка! Папка!». А мама смотрит на меня и говорит с незлым сарказмом: «Надо же, узнала!».И меня как обухом по голове, я убежал от своих собутыльников, день отходил, сходил в баньку попарился, побрился, подстригся, и чистенький, накупив каких-то подарков, явился к своим с повинной головой. И мы опять были вместе, и часто смеялись над тем, как Анита своего отца, такого неузнаваемого, узнала.

Еще опишу такой случай, по местному ТВ объявили конкурс песни под гитару. Лена мне и говорит: «Ну вот, Лешка, сходи да попробуй». Я поначалу стал отговариваться тем, что, мол, я в вашей деревне гитары даже не видел, а тем более не играл. Говорю ей это, а сам думаю – пойду, и пошел. Прихожу в местную ТВ-студию, так мол и так, да вот беда у меня нет своей гитары. Но этот вопрос был тут же решен, гитара нашлась. Меня пригласили в студию, а я так волнуюсь, ведь еще ни разу в жизни не был на телевидении. Исполнил три песни, первая была Александра Розенбаума – «Переломанный буреломами», вторую пел Цоя, «Кукушка», а третья песня была моя, которая называлась « Президент Чукотки». После всего этого мы вышли перекурить, и тот мужчина, который всем этим заправлял, говорит мне:«Алексей, только вы знаете, что на этом конкурсе ничего не разыгрывается и никаких призов». А я, как помню, отвечаю ему: «Да мне не нужны никакие призы, просто интересно себя со стороны увидеть». Он и сказал, что раз хочешь, посмотришь! И я увидел первый раз в жизни себя со стороны, на большом, цветном телевизоре. Ох, как я тогда возгордился, ведь все село увидит меня, а главное, мои родные.
Но все проходит. А по истечении какого-то времени мы встречаемся с тем мужчиной с ТВ, и он тогда с укором сказал мне, что как же я пел в своей песне, что «против зла и водки», а как мы не встретимся, всегда сам «навеселе». А я ответил ему, что не против пьянок-гулянок, а против той водки, которой нас травят! Против всех этих «Роялей», от которой люди дохнут, как мухи! Оправдывался, как мог, защищал то состояние, в котором пребывал, оправдывал тот образ жизни, который вел.
А зима того года была страшной, я даже прозвал ее «зима смерти». Сколько было выкопано могил, и в основном для молодых. А причина одна – наркотики и водка. И по сей день травят мой народ и спаивают Русь-матушку. Но в то время для меня кабаки были пристанищем. Живя в Сибири, я часто вспоминал Питер с его кабаками, куда я мог прийти всего лишь с одним рублем (на две кружки пива), подсесть к какой-нибудь компании, или же, наоборот, к одиночке и начать декламировать стихи (отрывок из моей выдуманной поэмы):
Послушай, друг ты мой любезный,
побудь со мной, и мной не брезгуй.
Я с виду как простой чудак,
недаром славится кабак,

что в нем сидят лишь чудаки –
такие, как и я и ты.
Но  в этом шумном кабаке
я чувствую себя на дне,

на дне всех горечь, адских мук,
где сотни жаждующих рук
готовы разорвать за миг.
В ушах стоит ужасный крик…

Покой лишь нахожу в вине,
послушай о моей судьбе…

Я умел преподносить стихи, читал выразительно, красиво, живо, и даже тот, кто в поэзии ничего не смыслит, все равно был мною будто «очарован». И я брал свое, становился душой компании, другом для каждого. Я знал, что пьяные люди – это в большинстве своем щедрые люди, и уходил я с кабака при деньгах. Еще  у меня была дурная привычка: как выпью, обязательно нужно было что-нибудь украсть. Чаще на рынке или какой-нибудь барахолке что-то украду, потом перепродаю. Это всегда заканчивалось нехорошо. Я попался уже и здесь, в Сибири, заработал свой второй срок, два года общего режима.
«Посиди, подумай на дорожку,
Ах, маэстро, скоро выход твой»

Надо же, как назвался – «маэстро». Но это все моя больная фантазия.
И опять я в поисках чего-то, одинок, и уже, кажется, никому не нужен, хожу и напеваю свою песню «Я псих»:
Я псих.
Да к тому же ненормальный,
Поверьте мне, как в свой залог.
А как быть?! Если в трудную минуту,
тебе оставлен целый мир,
в котором ты так одинок.

Я псих.
Кто знал?! Что мне будет очень больно,
познать себя и этот мир.
И кто, мог  предположить что боль,
покоилась на тех местах,
где только праздновали пир.

Кто знал?!
Тоска, окрыленная, как птица,
взлетела слишком высоко.
Пройтись, по безлюдному пространству,
где только горечь и печаль,
невыносимо тяжело,

Тоска.
Сто грамм, выпитых для облегченья,
уже такого не дают.
И я, обращаюсь только к Богу,
Который, видя эту боль,
вместе со мной переживет.

Сто грамм.
Прощай, несмышленая подруга,
забудь меня как первый снег.
Но знай, что тебя любил когда-то
не сумасшедший и не псих,
вполне нормальный, человек.
Прощай.


О какой нормальности можно говорить, если там, где свет, на самом деле тьма, и все так попутано. Пою о боли, а как унять ее, не знаю. Впрочем, один выход у алкоголика всегда есть – залить все вином. Хотя на тот момент я думал, что хватит, пора браться за голову, что у меня прекрасная дочь растет. Да и по письмам, которые приходили на зону,казалось, что все налаживается, что меня ждут, любят, скучают. В неволе я жил этим и как всегда мечтал о будущем. Наконец, приходит день моего освобождения – это был конец января 1998 года. По зимнику я добираюсь к своим, и что же меня там ждет?! Тихий ужас! Оказалось, все не так, как я думал. Елена живет с другим. Это был нечестный удар, как говорится, «ниже пояса». Вот так бывает, и я опять переживаю боль, и эта боль как жгучее пламя, которое надо было залить вином. Я опять запил. Это был мой самый страшный и самый длительный запой, почти каждый день не просыхая, не жалея себя, а тем более других, я пил. Это был как кошмарный сон, от которого я не мог пробудиться. Все прожигал и пропивал, и еще умудрился в этот период устроиться на работу ночным сторожем и кочегаром в одном лице в местную церковь. Такой страшный и грешный человек, как я, в таком святом месте. Но тогда я был далек от веры и ничего не смыслил в этом. О другом думал, другого хотел.

Как хочется забыться, быть слепым,
быть черною скалою над водой.
Где был бы я хоть птицами любим,
ласкаемый прибрежною волной…

 И даже тогда в ночные свои смены я выпивал. В одну из них случилось для меня ужасное, в пьяном угаре лукавый вложил мне мысль, что ведь есть лавка церковная, а там есть деньги, и так просто залезть через верх, взять себе на опохмелку и никто даже не узнает. Я так и поступил. Залез, все обшарил, но никаких денег не нашел, даже жертвенный ящичек и тот был пуст. Я даже обиделся на это и решил прихватить несколько маленьких иконок с изображением Божьей Матери – нет, не для продажи, а домой. Некрещеный, но почему-то думал, что  вдруг пригодятся, да и не пустым же выходить из этого дела. Уже потом, спустя какое-то время, одна из иконок, «Казанская Божья Матерь», поедет со мной в места столь отдаленные на третий срок, где я перед ней молился уже крещенный. Но об этом чуть позже. А пока я бесчинствую ,прожигаю, гублю себя и свою душу и никакого просвета…И все таки мне хочется отметить один плюс в моей пьяной жизни. У алкоголиков есть необходимая потребность похмелиться, и я был не исключение, но приходил такой момент, когда похмелье мне уже не помогало. Как было мне плохо, так и не проходило, сколько бы я там не выпивал. Мне не становилось лучше. И тут я только мог остановиться. Да, я считаю это моим плюсом. Тогда, перед самой Пасхой, после такого длительного запоя, я остановился.
Как описать то состояние, даже и не знаю. Я не мог больше пить, меня и колотило, и трясло,  я и выгуливал себя, и пытался заснуть, но не мог. Хотелось есть, но ничего не лезло. Когда наступила Пасха, приходило много народа к моей (уже бывшей) теще, поздравляли:«Христос Воскрес!». В ответ звучало обычное: «Воистину Воскрес!». Но все это было для меня как сим-сим откройся. Что я знал о Христе? Только из слов Владимира Высоцкого: «Вот только жаль распятого Христа». Все! Может быть, еще что-то и слышал, но оно проходило как-то мимо, ничего не оставляя в памяти, да и думал я по-своему, что все это выдумки, мифы, легенды. И вот в такой светлый день Пасхи, как всегда, текло много выпивки, мне все предлагали выпить, но я отказывался, я не мог больше пить. В таком состоянии я уже 3-й, а может и 4-й день. В голове хаос: и песни, и звон колоколов, и хохот, и матерная ругань, и плачь, и визг, и какой-то вой. Все это в моем воспаленном мозгу. Когда наступила ночь, я все пытался хоть как-то заснуть, лежу, мучаюсь, и вдруг вижу видение, что моя дочка сидит на моей груди и в руках держит стакан с какой-то жидкостью, протягивает его мне и говорит: «Выпей папа, легче будет». А я понял, что это за жидкость, и говорю дочери: «Уйди от меня, Анита, я не хочу, уйди-и-и!». И я молча завопил, я даже так думаю, что это была молитва – там не было слов, но это было такое состояние, когда вопит все твое «Я».И вдруг я вижу столп огня, который стал вырываться из моей груди с ужасным гулом, как из паяльной лампы, крыша каким-то образом разверзлась, и огонь все выше и выше, а на самом верху этого огня сидит моя Анита со стаканом в руке и улетает. Теперь я знаю, что бесы приходят в облике любимых нами людей. То видение длилось какое-то мгновение, огонь как-то резко иссяк, и все вернулось на свои места. Я лежу в темноте и не могу понять, что это было. Только чувствовал в себе какую-то перемену, в голове тишина и покой, в теле легкая истома, я даже боялся чем-нибудь пошевелить – а вдруг все пройдет и вернется то состояние, в котором я пребывал. Проходит еще какое-то время, и я начинаю отрывать свою голову от подушки, а потом потихонечку присаживаюсь на краю постели и сижу, жду. Вижу, как свет уличных фонарей пробивается сквозь не мытые окна и как-то несмело освещает комнату. Неуклюже начинаю вращать головой, потом тихо встаю и начинаю разминать свое тело. И все изумляюсь и думаю, да куда же все делось, ведь недавно я умирал от похмельного синдрома, а тут стою совсем обновленный и здоровый, и ничто не напоминает мне о том болезненном состоянии, в котором я только что был.
Теперь, когда я пишу эти строки по прошествие многих лет, я хочу громко заявить о том случае, как о Божьем чуде! О Божьей милости  ко мне грешному и недостойному. Но тогда я не понимал ничего о Божьем произволении, приписывал все это какой-то невидимой силе, даже, может быть, к какому-нибудь чародейству или даже магии. Вот так! До чего же я был ослеплен! Уже точно и не помню, сколько я пробыл в трезвости, но, наверное, не больше двух недель. А потом что? Да потом как всегда сорвался, и опять меня закружило, да завертело в этом пьяном вихре. Все, что зарабатывал – пропивал, и не получалось подкопить денег на дорогу уехать в Питер. Потом новый срок, на 4-е года строгого режима.
По жизни своей я все присматривался да прислушивался ко всяким  религиям, а к нам на зону и протестанты и баптисты пожаловали, и поют и прославляют Бога, даже под гитары, и так здорово у них это получается. Но вот все-таки что-то не то, да что-то не так! Не знаю, у кого как, а у меня на неправду работала «чуйка»  – чувствую ложь и все, не примет душа моя этого, сразу – отторжение. А весной 1999-го к нам на зону приехали православные священники на праздник Пасхи, привезли нам куличей и крашеных яиц, чаю и сигарет, и еще всяких сладостей. А за день до этого нам сказали, что будут крестить, и вот тут во мне все затрепетало… Понял я, что мне надо креститься в православную веру, что вот она, единственная вера в Бога, которая не отталкивала, а наоборот, притягивала.
Знаете, я сейчас часто вспоминаю один эпизод из моего детства. Мне было около 8-9ти лет, и в нашем сельском клубе шел какой-то исторический фильм. А в нем народ русский стоит у церкви и под звон колоколов крестится. И я, пацан желторотый, сидя на полу у сцены в этом полумраке тайно от всех, тоже – крещусь. Теперь я знаю, что с самого детства Господь вел меня по этому морю жизни, где я часто тонул, но Он никогда не давал мне уйти на дно, по Его же промыслу были мне эти тюрьмы, и даже были они мне во спасение. Иначе я давно бы сгинул в этом пьянстве. Или замерз в какой-нибудь канаве, или же зарезали в какой-нибудь пьяной драке… В тюрьме-то так вольно не попьешь.
И там, на зоне, я решил креститься. Мне тогда исполнилось 33года – возраст Христа. Все это происходило где-то в конце апреля или же в начале мая. Что я тогда чувствовал? Да ничего особенного, просто было радостно и легко на душе. Жизнь меня переполняла. Но вот крещение позади, и потекли серые будни зека. Иногда захаживал в нашу часовенку, где я мог почитать что-нибудь из молитв, священного писания или жития святых. Но на память ничего не знал, все проходило как-то мимо, и падало доброе зерно на мою каменистую почву, а Сатана тут как тут, раз, и нет слова, а потому не было и никакого плода. Зато я крепко стоял на том, что Бог – Он у меня в душе, и бил себя в грудь. А то, что говорят другие – это не для меня. Вот так гордость слепила меня, и знаю, много таких, как я, гордецов. Ничего не желают слушать и потому ни в чем не прибавляют.
В тот мой последний срок выпала «амнистия», которая коснулась меня лишь крылом, хотя многие братки с такой же статьей, как у меня, уходили подчистую. Но я-то уже был «рецидивистом», и то мой срок «располовинили», скинули 1-н год и 1-н месяц. Я и этому был рад, а когда пришло время освобождения, то было летом в июле месяце в 2001 году, стояла жара, и в такую жару я пел:
Заварите чай и чиферните,
завтра брат уходит на свободу.
Эй, начальник, ну-ка, приколите.
Сделай так, чтоб скатертью – дорога.

Припев:
Эй, наркоман! Эй, алкоголик!
Белый шаман, черный католик!
Трубы – горят, вены – редеют!
Души – болят, волос – седеет.

Эй, наркоман, эй, алкоголик,
мы два разных полюса.
Ты южный, я северный,
но мы одинаково на данный момент
хотим глоток свободы!

Сейчас эта песня переделана, но припев остался тот же. Выходя из зоны, я считал себя алкоголиком. Ребята на дорогу меня и одели, и обули, и такие наставления дали – самое главное, в дороге не пить. Выбил денег себе на дорогу, а ехать собирался в Ярославскую область к моей тетушке Августе. В то лето туда должна была приехать в отпуск моя сестра Галина, со своей дочерью Ольгой, т.е. моей племяшкой, которую я еще ни разу не видел. Да и с сестрой давно не виделись. С таким настроем я покидал зону. Со мною освобождался еще один парень, который был из местных. Со скрипом за нами закрылись ворота, и как все в нас трепетало и кричало:«Вот она – СВОБОДА!».  Мы познакомились, и пошло-поехало… За ним должны были подъехать братки, а пока мы их ждали, новый мой знакомый предлагает выпить по 100 грамм за свободу. Ну, я не удержался, за свободу, так за свободу! Думал, пропущу пару стопок и тормозну. За знакомым приехали, забрали его, а я на вокзал. А там новые знакомства – и загулял я в этом городе Сургуте. День-другой прошел, с какими-то мимолетными знакомствами и пьяными компаниями. А на третий, кажется ,день меня подловил один местный в безлюдном месте у речного вокзала. А мы вместе с ним распивали спиртное, и когда я уже дошел до кондиции (т.е. меня тронь пальцем и я полечу), он на мне стал отрываться. Какой-то садист оказался, сам маленький и щупленький, таких обычно в детстве обижают. Бил он меня какой-то палкой ,а я только и мог прикрыть голову рукой, которая потом стала вся синяя и опухшая. А о голове страшно и говорить, стала от ударов больше, чем была, страшные кровоподтеки, шрамы и синяки повсюду… Этот гопник снял с меня часы, обувь, замшевую куртку, провел полный гоп-стоп. И все равно я ему благодарен, за то, что он, когда уходил, оставил мои документы, паспорт и волчий билет. А ведь мог уйти вместе с документами, и тогда горе было бы мое еще горше.
Теперь представьте меня всего побитого, раздетого, страшного, без гроша в кармане, в чужом городе. Кое-как добираюсь до Ханты-Мансийска, с большим трудом нахожу моего знакомого по Питеру, Серегу Гришкина. Как они ужасались от одного моего вида! Я хорошо помню, как принимал душ, вода была розовая от моей крови. Сколько ж перетерпела моя головушка! Автопортрет на мою голову:

Голова ты моя, головушка.
Ты сидишь на плечах алкоголюшка,
тело тебя не слушает,
все мучает, мучает, мучает.

Голова ты моя, головушка,
все мозги твои пропиты водочкой.
И не знаю, куда ж подеваться,
надоело вот так напиваться.

Голова ты моя, головушка,
ты как брошена на берег корюшка,
ну погляди, на кого то похожа,
ну и рожа у тебя, ну и рожа.

Голова ты моя, головушка,
не поется тебе, как соловушке.
Отольется в тебе, отчеканится,
все, что было с тобой, горе-пьяница.

Голова ты моя, головушка,
иногда ты похожа на солнышко.
Тепло моих дум излучаешь,
и тем самым людей согреваешь.

Где-то спросится, а где-то скажется,
Где-то сносится, а где-то свяжется.
Голова ты моя, головушка…
Да исправит тебя только Боженька.

Примерно через неделю я прибыл в ярославскую область к своим родственникам. По прошествии такого времени мои сродники тоже были в ужасе от моих ран, а тем более от моего рассказа. Да в этом я сам виноват, и никого не виню, ведь столько раз зарекался, не пить на дорогу, но какой там! Показали, налили и все – я попался! Так слабодушные и пропадают. И когда сейчас просматриваю те периоды жизни, после которых, казалось бы, должен был как-то остепениться, задуматься, взяться за ум. Но нет! Проходит какой-то период времени, и все поехало заново, по старой колее. А ведь всегда настраивал себя на то, что вот в этот раз я буду пить умеючи, так, как многие пьют, без всякого вреда для себя. Но какой там, все это вдребезги разбивалось, стоило мне только 100 грамм выпить.
Осенью 2001 года, перед отъездом сестры домой на Чукотку, я так ее убеждал, что все, завязываю с этими пьянками, еду в Сибирь к семье, буду примерным мужем и отцом… А в планах моих было побольше выманить денег на дорогу и рвануть в Питер! « О, злое мое произволение…»(строчка из покаянной молитвы Ангелу-Хранителю). Какой же я был хитро-мудрый и бессердечный, плевал на других, себя любил и только себе и потакал.
Наконец, я в Питере! Московский вокзал, Невский пр-т и моя любимая площадь Мира, правда, тогда уже переименованная по-старому, Сенная площадь.

…Площадь мира моя, площадь мира.
Ты кормила меня и поила,
ты любила меня и губила…
площадь мира моя, площадь мира.

И вот я стою на этой площади, вдыхаю осенний воздух… и вдруг слышу: «Леха, ты что ли?!». Оборачиваюсь на голос и вижу одного моего знакомого по барахолке, Сашку, со своей половинкой Ириной. Разговорились, что, да как, да почему. Я им, так и так, только с вокзала, еще даже не определился с жильем, вот ищу.
- Давай, Леха, к нам, пока у нас перекантуешься, а там видно будет. – На том и порешили.
У таких людей нюх на деньги еще какой! И началось… Поначалу зашли в супермаркет, накупили всего. Хочу отметить, что эту пьянку начинали с такой дорогой и хорошей водки, а заканчивали аптечным «Боярышником» и самопальным  спиртом типа «Белоснежка» и «Красная Шапочка», что покупали на рынке. От такого-то спирта и тупеешь, и бычеешь, и, само собой, дуреешь, и от всего этого так потом болеешь… Я одет был с нуля, и даже вся моя обновка, в конце концов, стала пропиваться. Дожил, за такой небольшой срок так опустился. У Сашки с Ириной я жил пока было, что с меня взять, а после они попросили освободить занимаемую мной жилую площадь. И пошло мое скитание из угла в угол, потом пошли и подвалы, и чердаки. Как-то умудрился устроиться кровельщиком в одну бригаду «Ух», но что зарабатывал, то почти все пропивал. Пытался я еще хоть как-то наладить связь с землячеством, но ничего не получалось, казалось все безнадежно потерянным.
Крутился в основном на Сенной, да на вокзалах, круг общения –собутыльники, бомжи, шулера, да воришки. Все ниже и ниже опускался, и выхода не видел.
Вот скоро Новый год, 2002-й, а я как буд-то бы и не живу даже. Люди суетятся, покупают елки, новогодние подарки, кругом пестрая реклама, все заботятся о своих близких…Только у меня весь мир, как сквозь призму бутылки, лишь бы только она была – родненькая, для согреву. И я в пьяном виде, называя себя поэтом-хулиганом, читал стихи встречным прохожим, стараясь навязать себя им, чтобы хоть кто-нибудь услышал меня и понял…
Горько думать о прошлом своем,
Память жжет, как каленые гвозди.
Все мы в этом мире помрем,
и оставим в земле свои кости.

Как мне хочется взять утюг,
проутюжить измятые годы.
О, если б знал ты, мой верный друг,
как хочу я плевать в эти морды!

Но плевок – это не кулак,
но грязней кулака только слюни.
До чего же доводит кабак,
тех кто на это клюнет.

Вот и я на это попал,
стал послушником чужой воли.
И хоть получки свои пропивал,
но в бутылку не лез из кожи.

Но зато на рожон всегда лез,
из пивных выходил полудиким.
Ну, а в драках, что были за честь,
выходил победителем битым.

Глаз туманит, разбитый лоб,
в голове уже мысли не зреют.
Только вижу, несут чей-то гроб,
все с опаской на это глазеют.

НУ, глазейте! Смотрите! Там Я!
Только гроб мне совсем не в пору.
И с похмелья моя голова
все не может найти опору.

Как замучил меня пьяный бред,
в этой заводи я как чертик.
Может быть, я уже и поэт,
но в руках не перо, а кортик.

И, царапая на стекле
позабытое чье-то имя…
я хотел рассказать тебе,
как теленок сосет мамки вымя…

Я тогда уже дошел до того, что завшивел – это КАРАУЛ! Чесался, как чесоточник, все искал выхода, как избавиться от этой заразы. Пока, к примеру, ты на улице, напомню, что была зима, то все эти насекомые попрячутся и не беспокоят тебя, но стоить попасть в тепло, и они сразу оживляются, и давай кусать тебя. Одним словом, съедали заживо. Но хорошо, мне подсказали про прожарку – это такое спец-отделение для бездомных, в котором помогали избавляться от этих насекомых. Какое было счастье ,когда я прошел эту профилактику. И это было мне уроком, что нельзя со всеми подряд пить, спать и т.д. и т.п. Но в том-то и дело, что алкоголь сравнивал всех под одну гребенку.
Недалеко уже то время, когда, как в песне у Талькова Игоря поется, получается, что «у последней черты вспоминаешь о Боге». К этой черте я уже подошел, хотя и не осознавал этого.  Все казалось, что можно пить, веселится – все равно когда-нибудь умрем.
Мой знакомый, Юрка-седой, работал дворником, и мы часто в его коморке в подвале выпивали. Он стал доверять мне ключи от своего подвала по выходным, чтобы я хоть как-то мог отогреться, отоспаться. Спасибо ему за это!
В новогодние праздники идет бойкая торговля во всех людных местах. Я любил выпившим лавировать как акула в поисках добычи среди этих торгующих, в толпе. Стоило кому-то отвлечься, и я тут как тут, беру то, что плохо лежит, и поминай, как звали. Помню, в самый канун Нового года украл целую пачку петард, разных по величине. Конечно, половину продал сразу, чтоб было на что пить. А остатки оставил себе. Дошел до Гостиного двора, где уже вовсю готовились к встрече Нового года, ждали новогоднее шоу-концерт. Музыка играла, люди веселились, танцевали. И я в этой толпе с зажженной петардой на вытянутой руке тоже пританцовываю. Вдруг сзади меня под мышки подхватили два милиционера и вывели из толпы. Говорят, за нарушение общественного порядка – штраф. А я им честно сказал, что они не по адресу и у меня в кармане только 10 рублей. А у самого еще в руках полпачки петард. Они все-таки повели меня в отделение милиции (хорошо, хоть недалеко оно было). Там дежурный нас встретил, и говорит этим милиционерам, что отпустить меня надо, что не такой уж и пьяный еще. Те пытались его переубедить, говорили, что нельзя в толпе с петардами находится, а я с зажженными танцевал. Но дежурный просто конфисковал у меня эти петарды и отпустил. Я руки в ноги, и бегом оттуда обратно. Минут 5 оставалось уже до Нового года, когда я добежал до «Гостинки». Народ уже ждет бой курантов, и я ныряю опять в толпу. Тут же нашлись и стакан, и шампанское, и вот бой курантов. 12 ударов, и все вокруг засверкало, застреляло, загремело… С Новым годом!! С новым счастьем!! А я только и успеваю от одной кучки к другой перебираться, и везде мне наливают по полной.
Наступил 2002 год. Последний мой пьяный Новый год! И попил я в этом году только числа до 14-15 февраля, а уже 17-18 февраля меня не стало. Точнее, я умер, а если еще точнее – издох.
Есть в 33-м псалме строчка – «смерть грешников люта». Этим все сказано. Знаете, Дьявола очень радует внезапная смерть, потому что, в большинстве случаев, это смерть без покаяния.
Я уже описывал ранее то состояние после длительного запоя, когда уже никакое похмелье не помогает. И я опять дошел до такого. Вид у меня был страшный, почти 2 дня я никуда не выходил из своего подвала, как раз были выходные. Меня всего мутило, крутило, трясло… я есть хотел, но ничего не было. Да и не полезло бы, наверное, ничего. Я пить хотел, но была только вода из под крана, которая пахла хлоркой. Я пытался жевать, высасывать из сухих мандариновых корочек хоть какой-нибудь сок. И все эти дни я почти не спал. В голове все перемешалось, и я взвыл! Завопил к Нему, Господу, Иисусу Христу. Я не помню, какие молитвы говорил, но точно помню, как я плакал. Я же помнил тот случай, произошедший со мной, когда за один миг силою огня очищен и исцелен я был, и стал здоров. И я, дошедший до крайности, у последней черты, взвыл к тому, кто есть  - Жизнь! Помню, сидел на корточках с окурком в руке, борясь с рвотными позывами. Но нечему было выходить из меня, даже желчь уже не шла. Я весь изнывал и, плача в сокрушении, твердил:
- Господи, прости! Прости!!
А главное, как сейчас понимаю, – я верил в Него.
Тогда я очень близко ощутил дыхание смерти. Собравшись, кое-как я нашел в себе силы и вышел на улицу. Не хотелось мне больше находится в этом подвале. И я потихоньку пошел на Московский вокзал. Там хоть люди, пусть они вокруг снуют, чтоб в этой толпе я мог себя не чувствовать таким одиноким. Да и на вокзале было много знакомых собутыльников. Вот Витька Дворник в поисках работы. Мы вместе с ним иногда подрабатывали тем, что брали какой-нибудь вагон вновь прибывшего поезда, который уходил на запасной путь. Если везло с проводником, конечно. Они нанимали нас для уборки, платили 100-150 рублей, и разрешали оставаться в этом вагоне ночевать. И Витьке я тогда сказал:
- Не знаю, какой из меня работник сейчас, но ты, если что, бери меня в помощники. Потом рассчитаемся. И если бы ты знал, как мне плохо!..
Я остался в зале ожидания, на скамейке. Время от времени Витька и еще один мужик, который был с ним, выбегали покурить и узнать насчет работы. А мне становилось все хуже и хуже…
В этом зале ожидания в одном конце есть церковная лавка. И когда мне совсем невмоготу стало, я пошел туда. Зайдя внутрь, я встал у иконы Спасителя, что была на витрине, и стал читать молитву Саровского, которую знал на память. И вдруг я заметил, что сквозь нарисованные черты Спасителя стал проступать другой образ, он был светлее и живее. При этом мне стало еще хуже. А слова молитвы, которую я читал, вдруг стираться как будто стали из памяти моей. А мозг ощущал давление стальных когтей, меня бил озноб, колотило и трясло. Не выдержав более этого, я обратился к матушке, которая была за прилавком:
- Помогите мне, пожалуйста, он хочет взять мою душу! Мне очень плохо, я умираю!
А у прилавка три женщины стояли, покупательницы. Одна из них сказала, что-то вроде: «Что только не придумают, лишь бы без очереди!». И вот тут произошло нечто ужасное, я почувствовал, как в меня что-то холодное вошло, и я стал сам не свой. Собственной рукой сорвал с себя нательный крестик, кинул его под ноги и говорю ,злобно этим женщинам:
- Ах вы, крали! – и давай их шерстить. Чего только не наговорил я им, а они ошарашены совсем, смотрят на меня возмущенно.
- Еще православным называется! – кто-то из них сказал.
И после этих слов бес вышел из меня, я опять стал собой, трясущимся, больным. Кинулся на пол и все искал, куда крестик упал, который я только что бросил. Но найти не смог. А матушка, Татьяна ее звали, как я позже узнал, видя такое, поступила мудро. Я всю жизнь благодарен буду ей за то ,что помогла мне тогда. Она быстро рассчитала этих женщин и они ушли. А я сразу к ней:
- Помогите, погибаю!
Как хорошо, что  тогда работала именно Татьяна, мудрая и добрая. Иная могла бы и наброситься с этими тетками на меня и выпихнуть из церковной лавки. А от Татьяны не укрылась та перемена, что вдруг произошла со мной. На вид весь больной, убогий, и неожиданно превращается в здорового и злобного, да и глаза поди мои сверкали в тот момент злыми огоньками…
И матушка Татьяна поняла, что что-то не так. Она сначала налила мне святой водички, говоря:
- На, выпей это не спеша.
Я пью и чувствую, как холодные тиски, которые сжимали голову, отступают. Мне становилось легче. Я до конца выпиваю святой воды и говорю ей:
- Еще!
Но это была последняя вода. Тогда я впервые почувствовал эту силу, силу святой воды. А матушка тем временем достала с витрины деревянный крестик и надела мне на шею. Она же видела, как я сорвал свой крестик и не смог его найти. Но время уже к закрытию, и напоследок матушка Татьяна подарила мне маленький молитвослов. Открыла его и показывает мне молитву «Отче наш», говорит, ее почитай. И сама мне ее начала читать. Я слышал слова молитвы, и мне становилось легче, как от святой воды. Тогда мне ее хотелось слушать и слушать без конца. Но, увы, матушке уходить пора было. Она мне молитвослов отдала и сказала:
- Иди с Богом!
Я вышел из церковной лавки, сел на скамейку в зале ожидания и стал читать «Отче наш». И мне действительно становилось лучше. Но лукавый начал действовать хитро. Сначала по букве убирал из молитвы, потом по слову. И она неправильной получалась, а от этого только хуже становилось. В отчаянье, я пошел по залу от скамейки к скамейке, прося людей лишь об одном – почитать мне «Отче наш». Одни отмахивались, другие отнекивались, и при этом я слышал как между собой эти и другие переговариваются и считают, что я с ума сошел, и крыша моя поехала. Иные просто крутили пальцем у виска и отворачивались. Тогда я прижал молитвослов к груди и пошел кругом по залу ожидания. И никаких молитв в памяти моей не было, даже такую короткую молитву, как «Господи, помилуй!», я не мог вспомнить и произнести. Все было стерто. И единственное, что помнил я, это отрывок из одной песни, которую когда-то в студенческие годы одна девушка пела. И эти слова я пел, ходя по кругу:

В старой церквушке у озера синего,
Там, где сверкают купола золоченные,
Старый священник с кадилом и рясою
Нас обвенчает под звуки блаженные.
Мы поцелуемся, милые, кроткие,
В Бога уверуя, Богу покорные…

С этой песней на устах я шел и плакал, и видел ангела, который тоже плакал надо мной.
Не знаю, сколько времени прошло, все так смешалось. А я совсем ослабел. Меня и в холод, и в жар бросало. Пришел Витька с тем мужиком, сказал, что они в Волхострой на электричке поедут, с собой меня позвал. А это был вариант на случай отсутствия работы. Садились на эту электричку и зайцем до города Волхострой, ехать на ней больше часа, а потом и обратно столько же. Там в тепле можно было поспать немного.
Я согласился ехать, только попросил их поддерживать меня, потому что совсем ослаб. Они подхватили меня с двух сторон, и мы по перрону к электричке направились. А пока шли, мне совсем плохо стало. Я вдруг ощутил, как стал отдаляться от земли, меня подняло, закрутило, и как в воронку стало затягивать. А потом на невероятной скорости понесло как в туннеле. Я летел в преисподнюю, крича от диких мук, от боли… сколько летел я, точнее душа моя, не знаю. Но вот эта воронка выплюнула меня в непроницаемую тьму. И тишина вокруг. Знаете, у бани есть предбанник, и у ада существует что-то подобное, «предадник», можно сказать. Там и находилась душа моя. В страхе и трепете вся сжалась в непроглядной зловещей тьме. Тьма эта давила, обволакивала, тишина мертвая стояла, и чувствовалось чье-то жуткое присутствие, дыхание. И вдруг я увидел свет! Исходил он от Господа Иисуса Христа. И отступала тьма по мере приближения его. Свет, исходящий от Господа, неописуем! Он весь сиял, и одежды его сияние испускали. Видеть это невозможным казалось, так ярко светилось все. И услышал я голос Его, во тьму обращенный, к Дьяволу:
- Что же ты забрал эту грешную душу, она так уверовала в меня! – эти слова я в сердце храню своем…
Я оказался там, где Господь Вседержитель на золоченном престоле восседает. Не могу описать это чудесное видение… Неописуемо это!
И я, грешный человек, припадаю к Его ногам, да еще, недостойный, целую Их и смею просить еще вернуть меня на землю, что дочь у меня, которой я нужен. И еще что-то просить смел, уже не вспомнится…  а еще об исправлении мой жизни просил.
Возвращение было каким-то сказочным, я с ангелом летел по небу… Очнулся в электричке, слышал, как постукивают колеса. За окном темно, многие пассажиры спят, напротив меня Витька спит со своим знакомым. Пытаюсь вспомнить, что со мной случилось – шли к электричке, потом страшный полет куда-то… Тут начинаю себя ощупывать, все на месте, руки, ноги целы, голова работает. И главное, ничего не болит, полностью я здоров! В голове ясность и покой. Витька мерно посапывает, а мне хочется с ним заговорить, я обращаюсь к нему, и удивляюсь звуку голоса своего. Он такой чистый и необыкновенный, не узнаваемый даже. Я до Витька допытываюсь, что произошло. А он, недовольный тем, что я не даю ему спать, рассказал мне спросонья, что когда мы шли по перрону, я стал оседать, словно мешок пустой. Хорошо, что держали меня, а то бы упал совсем. В это время как раз электричка подошла, и они в первый попавшийся вагон меня затащили и уложили на скамью. Я будто без сознания был. А народу не так много было, внимания на меня никто не обратил, никому я не мешал. Он рассказал и предложил сходить покурить. Мы вышли в тамбур. А чувствую я себя здоровее некуда. Витька закурил, а я не хочу. Он разговаривает, матерится, а мне так противно ругань слушать. Я смотрел на этого человека, и так и хотелось крикнуть ему:
- Витек! Если бы ты знал, что случилось со мной, если бы ты это видел!
Позже я рассказал ему все, но не знаю, поверил он моим словам или нет – не мое это уже дело. Но тогда мне хотелось от радости всем рассказывать мою историю! И когда сейчас читаю Евангелие, где есть моменты, когда Господь запрещает говорить о Себе, а они выходят и говорят о Нем, чувствую, что мне так же хотелось. Хотелось идти и всем рассказывать о моем Спасителе.
Месяца три. А может и больше, крутился я в своем окружении среди ночлежников, бомжей и пьянчуг. Но одно теперь отличало меня от них – я больше не пил. После того дня как отрезало. И я знаю, кем отрезало. Я знаю, по чьей великой милости я продолжаю жить! Никогда не перестану Его благодарить.

Благодарение.

За все Тебя, Господь, благодарю.
Прости меня, что я неблагодарный,
Ведь я на левом берегу стою.
И только думаю, как перейти на правый.

За все Тебя, Господь, благодарю.
Прости меня, что я не милосердный,
А нищему копейку подаю,
Чтоб помолился обо мне усердней.

За все Тебя, Господь, благодарю.
Прости меня, что я весь окаянный.
И избран я, но никуда не званный.
И как изгнанник Родину ищу.

За все Тебя, Господь, благодарю.
Ты знаешь все… Как я тебя люблю.

А я все не могу оторваться от своих собутыльников. Помню, захожу к Юрке-Седому, там как всегда компания, наливают всем и меня не обходят. Но я отказываюсь и это так удивляет всех. А Седой все равно около меня стакан ставит, только перевернутый, говорит:
- Ну, если захочешь, перевернешь – нальем.
Но Слава Богу, не захотел. Я к ним часто приходил, и всегда ставили передо мной перевернутый стакан. Юрка мне так же предоставлял подвал для ночлега. Именно там случилось еще одно чудо! Слонялся я однажды по городу и забрел в книжный магазин. Там увидел небольшие иконки-календарики на витрине по два с половиной рубля. А у меня как раз последние пять остались, я и купил один образ «Спас нерукотворный» и один образ Божьей Матери «Одегитрия». Просто думал, что так, как я живу, нельзя. Надо менять себя и свой образ жизни. Господь вернул меня к жизни и для чего? Точно не для того, чтоб я так же жил! Матушка Татьяна ведь дала молитвослов, я молитвы пытался читать и утренние, и вечерние. Тогда решил ставить эти иконочки и перед ними молиться. Свечку я уже до этого нашел белую, не церковную. Но рассудил, что для начала сойдет. У меня и вода святая была небольших бутылочках. С таким набором я вечерами пробирался к себе в убежище. А свет там включался у самого входа, поэтому приходилось с включенным спать. В подвальчике этом стоял диван, стол, где играли в карты работники ЖКХ, обшарпанный шкаф. На нем я и решил расположить иконки. Но там было не совсем чисто, пыль кругом. Я нашел большую газету, расстелил ее и расставил бутылочки свои, прислонил к ним иконки и по правую сторону свечу поставил. После легкого ужина. Состоящего из лапши быстрого приготовления, я встал на молитву. Зажег свечу, начал читать вечернее правило на сон грядущий. Оно мне большим таким показалось тогда, сказывалась усталость от долгой ходьбы по улицам пешком. Наконец, закончив читать, я повалился спать и сразу уснул. Спал хорошо, крепко, утром проснулся по будильнику, собрался утренние молитвы читать, но заметил, что свечи нет на месте. Первая мысль была, что крысы съели, о которых Седой предупреждал меня. Встал на край дивана, посмотреть где свечка, и что же вижу? Оказалось, что после вечерней молитвы я не погасил свечу, а она выгорела вся и газета под ней стала тлеть. Вся задняя часть газеты сгорела, а передняя, что перед иконками, не тронута огнем. Я стоял и недоумевал, как вышло так. По всем правилам, газета полностью сгореть должна была, да и не только она.
Я стоял на краешке дивана, радовался и ужасался. Радовался тому, что Господь не оставляет меня, не забывает. Что напоминает о Себе в каждой мелочи, в каждом пустячном, на первый взгляд, деле. А ужасался от того, что из-за своей невнимательности, безответственности и нерадения, мог оказаться в огне.
А сколько же еще чудес было по Его милости мне грешному! Но это другая история. Да и в этом повествовании многое было упущено из моей разгульной жизни. Но донести я хотел суть того, что чем было, и как кем стало.
И возвращаясь к началу моего рассказа, отрывок из Евангелия от Марка. О гадаринском бесноватом, в котором был легион бесов, и которого Господь излечил. Каждый раз, читая этот отрывок, мне кажется, что Он и мне говорит: «Иди домой к своим и расскажи им, что сотворил с тобой Господь, и как помиловал тебя». Этот 2012 год стал для меня юбилейным. 10 лет прошло с того момента, когда меня не стало и когда Сам Господь вернул меня к жизни. 10 лет как я не пью, не курю. 10 лет как меня занимает и интересует церковная жизнь и все, что связано с Богом. Вспоминается, как в начале этого пути я стоял в Юсуповском парке у заброшенного неухоженного грязного пруда и вот как описал открывшуюся мне картину:

По городскому, заброшенному, грязному пруду ,
плывут маленькие, пушистые, красивые утята.
И сердце мое переполняется радостью.
Вот она, жизнь, только начинается.

И я радовался этому удивительному сочетанию заброшенности и не ухоженности с такими красивыми пушистыми комочками, в которых бурлит жизнь. И как по слову апостола Павла: «Всегда радуйтесь!», мне хочется всегда радоваться. И нести эту радость тем, кого тоска заедает, туда, где нет просвета. Как можно мне молчать о том, что сотворил со мной Господь?! Только Он дает эту радость, радость жизни! И 10 лет я иду и говорю, и пою, и не могу, не должен молчать о своем Воскресении в новую жизнь.

Напоследок хочу сказать, что многие, услышав мою историю, говорят, что это все галлюцинации, воспаленный ум или больное воображение. Что же, даже спорить с такими не хочу. До чего доводит нас неверие… Но можно спросить любого врача-нарколога, за какое время можно излечить алкоголика, да и можно ли? А ответ я вижу в Евангелие. «Человеку это невозможно. Богу возможно все». Этим все сказано.
Еще хочу написать в заключение два своих стихотворения: «Неоконченное письмо» и «Горячий тост».

«Неоконченное письмо»

Не знаю, сколько раз пишу,
Но написать все не могу.
Хотел забыть тебя. Но как?
Сначала забегал в кабак

И там, где пьяных море, шум,
Хотел уйти от этих дум.
Напившись в доску – забывал.
Но этот памяти провал
Не долог. Вновь я проявлял
На сердце милые черты.
Передо мной являлась ты.

Потом хотел с другой крутить
Роман, но как ее любить?!
В ее глазах не тот огонь.
Моя холодная ладонь
Не находила в ней тепла.
Душа остыла, нет огня
И мир стал тесен для меня.

Затем опять ушел в кабак.
И зная, что живу не так,
Без жалости себя топил
В водовороте адских сил.
Родных своих всех позабыл,
Лишь собутыльников любил.
С кем можно сравнивать себя?

Был человек, а стал – свинья!
И день за днем, и год за годом
Был унесен водоворотом
В пучину адских темных сил.
Но даже там я сохранил
Крупицу совести своей,
Где боль становится больней,
А смерть становится страшней…

И вот тогда я – возопил!
К Отцу небесному, к нему!
Тогда, мне кажется, мольбу
Услышать мог даже глухой,
Душу, омытую слезой,
И сокрушенный сердца дух.

Все было брошено к ногам,
К Его божественным ногам!
Детально описать все вам,
Наверно, мне не хватит слов…
Но выше Бога лишь Любовь!

Его Любовь! Что на кресте.
Вдруг ясно показало мне,
Какою жертвою Любовь
За всех и вся пролила кровь!
Вот так, в кромешную по тьму
Бог протянул мне Длань Свою
И вызволил из тьмы на свет.

Так начинался мой рассвет,
В котором освященный крест
Теперь мой главный ориентир.
Путеводитель мне – псалтырь.

А песни все пою Ему.
И раствориться я хочу
В Его предвечном Воскресении,
Вот все мое предназначенье!

Теперь когда уже на мне
Во всю явилась Божья милость,
Я поспешил писать тебе,
Что вдруг со мною приключилось.

Забыть тебя, я не забыл.
Но сколько в памяти могил –
Всех тех, кто рядом со мной был.
Но я их всех за все простил.
И в том числе простил тебя.

О, как жестока ты была
По отношению ко мне!
Но, Слава Богу, на душе
Я не озлобился к тебе.

То не любовь была, а страсть,
Она меняется, как масть.
А там, уж повезет, иль нет.
Так  уж устроен человек,
Для поражений и побед...



Горячий тост

Я пил тогда, когда мне было страшно,
и так хотел залить себя вином.
Но и тогда я думал, что напрасно
себя показывал я в облике ином.

Я пил тогда, когда мне было грустно,
когда родных я вспоминал и дом,
и пьяным шёл туда, где было пусто,
где, веселясь, не думал ни о ком.

Я пил тогда, когда душа болела,
когда все мысли прогонял я прочь.
Я пил тогда, когда других жалея,
меня подруга уводила в ночь.

Я пил тогда, когда изменой пахло,
когда весь мир казался бардаком.
Я пил тогда, когда любовь погасла,
и чтоб не тлело, заливал вином.

Я пил тогда, когда в меня плевали.
Я пил тогда, когда был нелюдим.
Когда в гостях меня не замечали,
где оставался я совсем один.

Но и тогда, когда я пил так вольно,
в пивные заходил я, кабаки,
от этого всего мне было больно,
на это всё сжимал я кулаки.

Теперь, когда я пью о здравье света
горячий чай за праздничным столом,
я больше не ищу в себе ответа,
кто заставлял меня дружить с вином.

Мне как-то странно говорить об этом,
но мой горячий тост: -Я пью за то,
что не хочу, чтоб в наших новых бедах,
виновником всему было - вино!

Сажин Алексей, 2012 г.