Сам я сознание

Русское самосознание в своей наиболее ясно выраженной форме, как оно явилось в литературе у Л. Толстого и Ф. Достоевского и является в ежедневной жизни русского человека, зиждется на трёх "китах":
1. Абсолютизация морального идеала (отход от идеала воспринимается как предательство и требует жертвы искупления, личного и общественного).
2. Абсолютизация страдания (страдание понимается как признак и непременное условие святости).
3. Абсолютизация предельных состояний (эсхатологическое мироощущение и презрение к ценности индивидуальной личности в свете грядущего "конца света" и Царства Божьего).
Это в сути своей очень мало религиозное сознание. Религиозность русского человека сильно преувеличена и носит в основной массе "спасительный характер", в отличие от образовательного и воспитательного западного религиозного мышления, прагматического в своей природе и, так сказать, конкретного, предметного: со-знание против знания.
Русский человек стихийный революционер, "нигилист" (Ф. Достоевский), его стремление направлено к всеобщей, всемирной и всевременной (Н. Фёдоров) гармонии через разрушение и хаос, как на уровне макрокосма, так и в микрокосме его собственной личности. Вечный поиск "правды" превращается в оправдание поиском, а попытки найти "смысл" бытия приводят, как это не раз уже бывало в русской истории, к появлению "героя". Отсюда происходит характерная для русского человека и русского общества тяга к самоуничижению и самодевальвации в пользу авторитаризма, самодержавного по сути, какую бы форму он ни принимал в действительности.
Русская национальная болезнь называется "совесть" (Н. Бердяев). Эта болезнь не лечится, в силу имманентной греховности человека, и только проявления её, наиболее болезненные, купируются методом кровопускания. Русский Иов не винит Бога, он берёт Его "вину" на себя и действует соответственно. Спасение души, о котором так много размышляет (а ещё больше рассуждает) русский человек, понимается им как очищение (катарсис), возможность в безгрешном "зеркале" отразить непостижимого и внемирного Бога, явленного в Богочеловеке как возможность восстановления поражённой грехом человеческой природы.
Парадоксальное стремление обрести свободу всех через ограничение свободы каждого коренится в присущей русскому сознанию оценке "соборности" как средства и среды преодоления индивидуальной греховности ("Миром Господу помолимся"). Преувеличенное понимание соборности выражается и в трактовке "падения", греха как возникновения моральных категорий "добра" и "зла", - антиномия, которая снимается в соборности и в надличностном соединении "добра" и "зла", преодолении их в покаянии перед Богом, в "духовности".
По-русски, духовность есть личная аскеза в пользу соборного роскошества духа. Воскрешение Лазаря не носит личный характер, личность мертва и мало кого интересует. Это "для того, чтобы на нём явились дела Божии", как говорится в другом месте Евангелия. Воскрешение Лазаря и воскрешение всех мёртвых (Н. Фёдоров) есть торжество вечного начала, Бога, над ограниченностью смертного тела, есть теодицея и оправдание максимализма в его положительном, а ещё более - в отрицательном аспекте. Русский человек постоянно страдает ощущением своей вины. Но он находит оригинальное "лекарство" для этого недуга: освободиться от страдания можно, если вернуться в условно прошлое состояние, когда ещё не было никакой вины. Отсюда и неистребимое желание "опроститься", "быть как дети", "воскресить отцов" (Н. Фёдоров) и вообще "забыть(ся)". Средства и методы последнего слишком хорошо известны, и хотя и не могут назваться чисто русскими, однако у нас получают "духовное" оправдание и толкование, как пути поиска в деструктивном формате.
Вообще русский человек по природе более разрушитель, чем созидатель. Это вытекает из его нацеленности "назад", что невозможно же реализовать, не разрушив на пути уже созданное, существующее во времени, ради вечности, понимаемой (по-русски) как бесконечное возвращение к началу, где начало и есть конец (созидания), а конец - начало (нового разрушения).
Известное "звёздное небо" и внутренний "моральный закон" (И. Кант) доступны и понятны нам более всего в трансцендентной форме, именно: лежит пьяный и побитый и смотрит на звёзды, как князь Андрей в романе "Война и мир" (Л. Толстой), и радуется, что вот и побили его, и бумажник отняли и часы, но до закона внутри им не добраться никогда. И смотрит, на звёзды смотрит, пока наконец не расплачется...


18 мая 2017 г.