Настасья

Она была не дальновидна, не миловидна и скорее близорука, хотя от окулиста справки нет.
Быть может, однажды она делала минет, но даже не опознавала это слово.
Сера глазами, молчалива, и ягодицы, словно сливы - неведомого сорта и сочны.
Пекла шарлотку, у глицына заказывала редкостные сны.
Ходила в магазин – один и тот же, то уксус виноградный или крем для кожи, скупала маски.
Из огуречных долек лепила рельеф лица старевшей дамы, хотя была в соку, налитая, как вишня в саду у дяди Вани. А на диване держала шерсть и спицы – вязала миленьких лисиц, а ночью выла и подушку грызла, очередного визга избегала снотворным или рюмкой коньяка. Тонка была её рука, особенно на выходе в запястье. Крестилась. Звали просто Настей.
Зима стояла у окна и лютовала хуже волка-одиночки. У орхидей пожухли почки и не было надежды на цветение. В одно из хмурых воскресений Настасья по воду пошла. Тучна, неистово красива, к реке, как будто сила потусторонняя несла. Откуда в деревнях, забытых наглухо, краса, непподающаяся слову, и пресловутый стержень снова занять те хочет телеса. Остановилась пред сугробом, окликнутая, будто Богом. Дышала и текла. Над небесами бесновалась, смеялась громко, небу умилялась, дразнила зимородков, узнала – больше не уродка, смаковница и яблоня в цвету. Говаривали, нагота Настасьи шокировала местных. По утру пошли её искать. Невмоготу бродить по берегам, сугробы рушить, ветрить кожу, следов Настасьи не нашли и даже близ похожих на жизнь прошлую ея не обнаружилось во доме. Казалось, будто не жила, исчезла, испарилась. На районе не добрая молва пошла.
Во льдах, чуть тронутых весной, сверкала чешуя. Не нерест, чёрте что пойми. Она всплывала только дважды, шептала нежно «Обними» и уводила их отважно от света, во царство тёплой тьмы.