Первая затяжка

      Что делает подросток 15-ти лет,  оставшись  один, на попечении
мифического дяди Гоши, который живет в далеких Сокольниках, и
совершенно не интересуется, что там поделывает его племянник?  Конечно
же, этот подросток начинает курить.  И ведь, что странно.   Он вроде бы и не
собирался этого делать.  Потому  как,  с самого детства   он (этот подросток)
испытывает полное и вполне искреннее отвращение к табачному
дыму и к людям, его вдыхающим.   Ни родители, ни его родственники, ни
близкие,  никто никогда не курил.  Дядя Миша, прошедший всю войну,
рассказывал, что курил лишь с 41  до 43 год, а  когда наши стали побеждать,
тут  же бросил.  Подросток этот  слабоват  здоровьем, и  еще   в детстве его
убедили,   табак – сильнейший яд.  А когда он вырос, и пошел в 67 школу,
он  тут же  возненавидел  школьный туалет  на 4 этаже,  за то, что он
насквозь пропах   табачным дымом, а вовсе не мочой, как другие нормальные
туалеты.  Он ненавидел мужиков, жадно затягивающихся своими
«Беломоринами»   и «Дымками»  на автобусных  остановках.  Особенно
омерзительным  это занятие ему казалось,  когда  мужики курили  ранним
зимним  утром, в час, когда воздух  прозрачен и свеж.  А их  желтые
отвратительные плевки, мимо урн, часто себе под ноги?  Что про них
говорить?   Но самые невыносимые это люди, выходящие «покурить
на лестничную  площадку». В вытянутых на коленях  хлопчатобумажных
тренировочных,  в  тапках на босу ногу,  и в майках. На подоконник они
ставили баночку из-под  шпрот или бычков в томате,  в которых еще
сохранились остатки масла,  либо томатного соуса,   и бросали  туда еще не
потухшие окурки сигарет.  Жженое масло и соус, смешиваясь с  запахом
советского горелого табака,  воняли  особенно омерзительно.  Эти люди
никогда не убирали за собой баночки с окурками, и вонь шла по всему
подъезду. 
     Почему же все-таки этот благовоспитанный подросток,  несмотря
на все вышеперечисленное,  взял в руки сигарету?  - А потому, что он очень
хотел быть похожим на Штирлица!  Да, да!  Именно на Штирлица! 
Он хотел ходить в  черной высокой фуражке с черепом и костями,  в черном
же плаще с белоснежной   подкладкой, ездить в автомобиле «Мерседес», и
чтобы на капоте обязательно красовался значок этой знаменитой фирмы, и
чтобы звучала песня Кобзона: «Не думай о секундах свысока».
      Он хотел  легко, как мальчишку обводить вокруг пальца опытного
Мюллера,  спасать русскую радистку, встречаться под носом у Гестапо со
своей женой,  и…. курить. Ведь Штирлиц же курил.  И как курил! Красиво,
элегантно, вдумчиво, с шиком. Он не мог курить какой-нибудь «Дымок»,
плевать себе под ноги и бросать окурки в банку из-под прибалтийских
шпрот.  Он курил что-то особенное,  вкусный ароматный табак,  возможно
даже «вражеский», американский, или того лучше   – английский!  Ведь
курил же вражеские сигареты его шеф, тонкий и  обаятельный   Шеленберг!
     И вот этот  подросток  совершенно бесстыдно  берет из дедовского стола,
который  уже  давно отцовский, отцовские же сигареты,  привезенные из
Англии. Отец их держит так на всякий случай,  для курящих гостей, которых,
впрочем,  среди его друзей нет ни одного.   “Rothmans International” . На них
красиво, как будто от руки, естественно по-английски   написано: «Вот уже
200 лет эти сигареты доставляют на каретах, либо пешими курьерами в
иностранные посольства и зарытые клубы Лондона . Это старинная
традиция табачного дома Rothmans, соблюдается   и по сей день.» Не зря,
совсем даже не зря  этот подросток с таким упорством учит английский язык.
Он берет с Хельги  пепельницу в виде вдавленного профиля головы негра,
открывает пачку.   Каждую сигарету у фильтра обрамляет золотой ободок и
там же еще и золотая корона. Да, не зря, вовсе не зря  папа ездил в Лондон.
Сам дым не произвел  какого-то особенного впечатления, тем более, что
подросток тогда еще не затягивался. Но ему нравится сам процесс,  антураж,
красота, и ощущение, что «ты почти как Штирлиц».    


ПЕРВЫЙ ГЛОТОК.          

     Как же можно курить и не пить?  Эти две вещи совершенно неразлучны.
Как муж и жена. Где табак, там же и вино.  Хотя подросток, конечно же знал,
кто такие алкоголики. И испытывал  к ним искреннее отвращение.
Трясущиеся люди с синими лицами, неряшливо и  грязно одетые,  дурно
пахнущие,. Каждое воскресенье рано утром они  стекались к  33 гастроному
«на той стороне», чтобы в 11 утра скорее же купить бутылку чего-то такого,
без чего им плохо. Это была не очередь, это была толпа озверевших,
потерявших интерес к жизни, и жаждущих лишь алкоголя  полулюдей.
Подросток знал, что они алкоголики, он знал, что кто-то из них,  купив свою
первую бутылку, потом обязательно купит и вторую,  а потом третью,
обязательно напьется так, что упадет на землю и так и останется валяться в
высокой траве на набережной за 26 домом, пока милиция не подберет его и 
не отвезет в вытрезвитель.  Он знал, что водка калечит судьбы, разбивает
семьи. Он слышал, как истошно ругаются соседи на 2 этаже, ругаются,
что всему двору слышно, несмотря на закрытые окна.  Оскорбления,
матерная ругань.  Ужас.  Двор тоже знал: «Алкоголизм, тут ничего не
поделаешь.  Остается только пожалеть!»
     С самого детства в сознания подростка методично вбивали: «Водка -  яд,
хуже не нет». Подросток всегда с упоением смотрел  киножурналы о
вреде алкоголизма, которые часто показывали  в кинотеатрах  перед
каким-нибудь интересным  фильмом.  А какие  роскошные и смешные
карикатуры публиковал журнал «Здоровье» в каждом выпуске: «В семье
горе – отец пьет». Ух, как это убедительно!   
     И тем не менее, подросток полюбил алкоголь еще  задолго до того, как
ему довелось выпить первую рюмку. А почему? - Да потому, что он очень
любил читать.  И очень хотел походить, и на   Д Артаньяна, и на Атоса,
и на Билли Бонса, и на   Мартина Идена, и на Смоука Белью, и на Евгения
Онегина.  На всех их сразу. В своем воображении этот подросток никак не
связывал настоящих алкоголиков, которых он видел,  с напитками из книг,
которые  читал. А без вина ведь совершенно невозможна жизнь настоящего
мужчины.   
     Вот как выглядели вина в представлении подростка:    
      Старое доброе  «Бургундское» - вино мушкетеров, без него просто
бессмысленной становится любая  пирушка,  любая  встреча,  да, что там
говорить! Обычный ужин и тот не имеет смысла. В представлении подростка
бургундское – это варенье из черной смородины,  отлитое, точнее
украденное  из зимних запасов его мамы, и разведенное  холодной  водой
из-под крана.      
     Легкое молодое  Анжуйское  –  почти такое  же,  как  и бургундское,  но
оно продается только летом, и больше подходит для того, чтобы его пить в
одиночестве. В представлении подростка,  анжуйское  –  это хлебный  квас,
который наливают прямо из огромной бочки, стоящей около 33 гастронома,
через дорогу напротив 26 дома.  За квасом всегда длинная очередь,  но
подросток  терпелив, приносит   домой квас в алюминиевом  бидоне,
переливает  в старинный графин, и пьет  из  родительских хрустальных
бокалов.
     Шампанское  - вино - флирт,  вино – радость, вино - праздник, вино –
счастье. Оно будоражит кровь,  обостряет воображение, зовет на подвиги.
Его пили гусары, его пил Ноздрев, его пил Евгений Онегин.  В
представлении подростка, вино скорее русское,  чем  иностранное.
Незаменимо для нового года и общения с дамами.   По вкусу напоминает
лимонад «Буратино.»
     Ром - напиток пиратов. В нем содержится что-то такое, что спасает от
малярии и желтой лихорадки во время долгих плаваний в тропических
широтах. Но он  крепок,  и его нельзя пить слишком много. Пираты же,  не
обладая силой воли, пьют его как воду, что их и губит.  По вкусу напоминает
шиповниковый  сироп,  который подросток просто обожает. И подобно
пирату, никогда не оставит и капли,  если бутылочку с сиропом  его родители
опрометчиво забудут на видном месте.
     Виски - ковбойский напиток. Исключительно американский. Напиток
прерий и салунов. В представлении  подростка  тоже очень сладкий,  как
клубничное варенье. Правда,  иногда его пьют  «с содовой», тогда он
напоминал весьма дорогой, как казалось подростку   в то время, напиток
«Байкал».   
     Таким образом,  первый глоток не заставил себя долго ждать.
 

Как это случилось.    

- Привет.
- Здорово! 
- Привет, Конст.
     Яблонский с Маслиным ввалились ко мне без приглашения, хотя я, помня
строгий родительский наказ, скрывал, что живу один.  Но они все-таки
догадались.  От Яблонского вообще, вряд ли, можно было что-то утаить. А
Маслин, ясное дело, подглядывал из своей квартиры за тем, что творится в
моей.
- Почему нас не зовешь в гости, ведь родители уехали? – нагло спросил
Яблонский. 
- Да, только вчера, я не говорил никому заранее,  боялся,  что родители
передумают уезжать.
- Нехорошо это, нехорошо, мы на улице мерзнем, а у него свободная
квартира, и он не хочет нас приютить. Какой ты друг после этого? –
продолжал Яблонский. 
       Я понимал, что скрывать слишком долго все равно не получится, ведь из
окон Маслова видно все, что творится у меня дома. А не стал препираться: 
- Давайте раздевайтесь.
     Несмотря на то, что теперь мы учились в разных школах, дружба наша
пережила это потрясение. Мы продолжали общаться, хотя не так часто, как
раньше. 
- Вот, смотри, что я достал. -  Яблонский   как-то хитро мне подмигнул, и
кивнул на свой школьный портфель.
 - Что там?
-  У деда спер.
      Он достал бутылку шампанского.
- Ну а деду ты что скажешь? – спросил я с тревогой.   
- Да что скажу? Скажу… Скажу, сам с дружками выпил, а на внука
сваливает.
     Я не мог сразу понять, шутит Яблонский, или нет. Ведь его дед – образец
положительного советского человека. Ветеран войны, бывший работник ЦК,
он никак не мог пить ничего кроме чая, а уж «его дружки-собутыльники»,
как выразился его добрый внук, так это и вовсе абсурд.    
- А ты принес, чтобы?
- Ясен перец, чтобы  выпить.
     Тут вмешался Маслин: 
- Я не стану.
- Не станешь? – удивился я.   
- Не будешь пить? – удивился Яблонский.
     В его вопросе слышалось искреннее неподдельное недоумение. 
- Нет. Это же затянет.
- Куда затянет?
- Бабушка говорила: «Сначала квас, потом шампанское, потом водка. Потом
каждый день. А потом кого-нибудь ножом!»
- Ладно, фиг с тобой. Не хочешь не пей. - Яблонский думал, что Маслин
cдастся. Никуда не денется.  Обязательно сдастся, под его-то напором.   
 – Давай рюмки.
     Я прекрасно знал, какие рюмки нужны для шампанского -  хрустальные,
длинные и тонкие, точно такие как в фильмах про белогвардейцев.  Я достал
3 фужера из Хельги:
- Вот.
- Я не буду, – сказал в очередной раз Маслин.   
- Как же она отрывается? Черт бы ее, ворчал Яблонский.
- Сейчас, сейчас.
    Я взял бутылку, и стал по кусочку отрывать фольгу с горлышка, которая
закрывала пробку.
- Дай, мне. - Яблонскому явно не терпелось открыть бутылку.  Из-под
 фольги показался проволочный каркас, плотно державший пробку.  Я,
конечно, видел, как отец открывал шампанское на новый год, но никогда не
приходило мне в голову, что для меня это может оказаться довольно трудно.   
- Как она отрывается? – спросил я.
- Да вот же, ее нужно раскрутить, - сказал Маслин, который не собирался
пить, но смотрел на наши усилия с интересом. 
     Яблонский пальцем отогнул свернутую проволоку от бутылки, начал ее
раскручивать, но то ли она оказалась повреждена в этом месте, то ли крутил
он не в ту сторону, в общем, проволока сломалась. Но каркас все также
плотно держал пробку. 
- Черт, чтоб ее! – буркнул Яблонский. 
- Как ее открывать то? – спросил я. 
- Да, как гусары, саблей.
- Точно.
     Я пошел на кухню за ножом.  Тонкое лезвие я протиснул между
проволокой и бутылкой, повернул,  проволока лопнула. Я снял каркас.
Казалось, пробка должна вырваться сама с хлопком, как это я видел в кино.
Но подлая пробка почему-то упрямо сидела в бутылке. И никак не хотела
вылезать. Яблонский попытался ее вращать… Безрезультатно.
- Давай полотенце.
- Сейчас.
- Сейчас пойдет, вот.
    Мой друг начал двигать пробку то влево, то вправо, и в то же время
тащить ее. Пробка подалась, поползла вверх и с легким хлопком вышла из
бутылки.  Дымчатая змейка   выползла вслед за пробкой. 
- Бокалы,-  коротко и очень четко приказал Яблонский. Таким тоном, как
опытный хирург требует у ассистента «зажим».         
    Искрящаяся золотистая жидкость полилась в бокалы. Она сильно
пенилась, пришлось подождать, пока пена осядет и долить еще. Все три
бокала полны.
- Ну! -  бодро сказал Яблонский.-  За нас!
     Маслин взял бокал, но пить не стал.
     Все трое чокнулись, Яблонский выпил залпом, запрокинув голову назад,
затем резко махнул  бокалом, как будто бы он хочет его разбить об пол, но
бить не стал.  Капли разлетелись по комнате. Я же только пригубил
шампанское, вкус мне сразу понравился. Действительно, как лимонад
«Буратино».
- За нас! – сказал я. 
- Ну что, еще по одной?
     Выпили еще. Яблонский в очередной раз театрально махнул рукой:
-Давай еще.
- Давай, Маслин, пей! - сказал я.
- Не пью я. И не собираюсь 
- Ну и фиг с тобой! Тогда играй, приказал Яблонский.
     Я лично ничего не почувствовал, даже  после 3 или 4  бокалов
шампанского, может только легкое головокружение.  А вот Яблонский начал
вести себя так, как подвыпивший купчишка в постановках Малого театра.
- Давай играй, цЫган, давай нашу, забубенную! -   крикнул он Маслину. 
     Схватил его за руку и дернул к пианино.  Маслин, несмотря на то, что ни
капли не выпил, кажется, тоже захмелел. Так же, как и Яблонский, он
театрально взмахнул головой, убрал прядь волос со лба, сел за пианино,
поднял крышку, и воздух наполнился раскатистыми аккордами:   
               
                «Две гитары, эх прозвенев,
                Жалобно заныли,»

- Ай, молодца, давай, жги, цыган, порадуй душу! – орал Яблонский.
               
                «С детства памятный напев,
                Милый, это ты ли?
                Эх раз, да еще раз…»
- Веселись душа.      
    Мы допили бутылку, разлили пополам и бокал Маслина, который вертел
головой в знак того, что все равно пить не собирается.       
               
                «Эх раз, да еще раз,
                Да еще много, много раз...»
   
     Яблонский плясал вприсядку, мне казалось это странным, потому что я
по-прежнему,    не чувствовал никакого опьянения. Но сама атмосфера, «две
гитары»,  все это напоминало то ли  сцену из фильма, то ли  спектакль.
- Все, поехали к Яру! - крикнул Яблонский.
- Куда?
- К Яру, к цыганам, хор хочу послушать!  «Девочку Надю.»  Душа просит.
      Я не представлял, что делать дальше, и чем все это закончится. Мы
быстро оделись, спустились на лифте,  вышли на улицу. Зима, темно, на
катке девчонки  катаются на коньках под музыку.  Я заметил, что «наш
заводила» шатается. Пустая бутылка торчала из правого кармана его куртки.
- Санек, может тебе домой? – предложил я.
- Какой на х.. домой! Пойду сейчас ему в морду дам. Ах ты мироед,
кровопивец!
         Яблонский направился в сторону брежневского подъезда.  Помимо
охраны внутри, там иногда у подъезда ходил человек в гражданской одежде,
и все  прекрасно  понимали,  что под пальто у него погоны.   
- Пошли, пошли отсюда, – прошептал Малин.
    Яблонский глупо улыбнулся, посмотрел на Маслина, как будто бы
впервые его видит, схватил его «за грудки» и стал трясти: 
-  Ах ты, мироед, м и р о е д, – говорил он медленно, растягивая каждый
слог. - Душитель свободы, душегубец, изверг.  Мироед.  Что же ты с Россией
матушкой сотворил?  Ирод. 
- Нельзя его туда пускать, – шепнул мне Маслин на ухо.
     Мы   мягко и ненавязчиво попытались увести Яблонского в сторону от
опасного подъезда.      
- Ах вы так! Да я вас.  Ужо!
     Совершенно неожиданно Яблонский схватил бутылку и изо всей силы
запустил ее в направлении брежневского подъезда.  Бутылка  упала где-то на
полпути.
     Раздался удар, звон стекла.
- Бежим, а то заметут!
                ---------------------

     Через 15 минут мы все трое сидели в 75 отделении милиции, «на той
стороне Кутузовского».
- Что мне с вами делать? -  Седой и, видно, опытный милиционер,
разговаривал как будто бы сам с собой. -  В школу, конечно, сообщим, это
обязательно, родителям на работу, в партком.
     Я молчал, да и друзья мои смотрели себе под ноги и ничего не говорили.
- Но вот ставить ли вас на учет в милицию? Первый привод. Но вы же
пьяные.  В таком то возрасте.   
 «АААА, твою мать, что ж вы, суки, делаете?» -  Из   глубин отделения
доносились чьи-то истошные крики, то ли там кого-то были, били жестоко,
то ли тот человек был сильно пьян. А может, и то, и другое.
- Так, ваши фамилии и адреса?
- Товарищ милиционер, – начал я сдавленным голосом.
- Что товарищ? Я вам никакой не товарищ.   Вы задержаны за хулиганство, я
доложен протокол составить.
«Отпустите, отпустите, гады. Ненавижу.  Ненавижу!» – кричал все тот же
человек в «застенках» отделения. 
     Кажется, милиционера крики нисколько не удивляли.  Для него это
«обычное повседневное дело».
     В  животе у меня  все опустилось. Я живо себе  представил,  в какую
ужасную историю мы все вляпались.  Это почище любого «Большого письма
Валерии Михайловны.  Квас, шампанское, водка – потом ножом. 75
отделение, тюрьма.» Меня бил озноб. «Отцу на работу! ААА А его то и
Москве нет! Оставили одного! И чуть не в первый же день, напился, попал в
милицию!  А ведь обещал, говорил, что взрослый. Обманул!  В семье горе -
сын пьет.» Этого нельзя перенести. Язык  меня не слушался. Мои
друзья продолжали молчать. А если сказать, что Маслин родственник
самого?  Кто их знает, может это и еще хуже. Если его отцу на работу
сообщат, а его отец, «сами знаете», где работает.  Вдруг Яблонский
схватился за сердце и начал рыдать: 
- Товарищ майор. 
      Откуда он знал, как называть милиционера? Ведь в званиях никто из нас
не разбирался.
 – Товарищ майор, все что угодно! Хоть в тюрьму, хоть убейте!  Только отцу
не говорите! - продолжал рыдать наш предводитель.
-  Как фамилия?
-  Не говорите отцу. Он меня застрелит, он у меня генерал. У него пистолет и
шашка. Обязательно застрелит, как только узнает. Порубает в клочья!
Только не ему! Я отсижу, я все что угодно, я полы у вас помою все до
единого чисто-чисто, только не отцу.
     Яблонский начал заикаться.  С каждым словом голос его звучал все
громче и громче.  Хоть меня всего и трясло от ужаса,  я все же поразился,
насколько убедителен мой друг. У него явно  просыпался актерский
талант, то ли  под действием вина,  то ли от ужаса нашего положения.
Милиционер, кажется, сам испугался. «Кто его знает, какой отец у этого
парня? Парня, явно, непростого, одетого во все иностранное. Кто его знает,
кого он первым застрелит?»  Да и задержали то этих хулиганов в 2 шагах от
брежневского подъезда. Ясно, что они сами живут в том же доме.          
- Ну что мне с вами делать?
«АААА! ...б… вашу мать!» - донесся уже совсем приглушенный голос из
глубин отделения. Кажется, человека там уже добивали окончательно.
- Отпустите, товарищ майор, отпустите, - плачущим голосом начал я.
- Мы больше, никогда в жизни, ни за что, - поддакнул Маслин.
- Застрелит, ведь, как пить дать, застрелит, – продолжил свою линию
Яблонский.   
     В глубине отделения раздался звук, как будто что-то тяжелое упало на
пол То ли человек, то ли мешок с капустой.   
     Милиционер задумался. Он держал паузу. Чтобы мы ни в коем случае не
подумали, что он сам испугался. 
- Ладно, бегом домой, не дай бог попадетесь. Все. Посажу.
 


Взрослая жизнь.   


     Если отбросить историю с милицией, моя одинокая и почти взрослая 
жизнь протекала весьма благопристойно и вполне спокойно.  Я просыпался
поздно, где-то ближе к полудню.  Готовил себе завтрак, который по времени
больше напоминал обед.  Простые вещи типа яичницы я умел готовить и
раньше.  А тут я решил научиться готовить по-настоящему. Нашел у
родителей «Книгу о вкусной и здоровой пище», ну знаменитая Микояновская
книга, выпущенная при Сталине.  Стал читать рецепты, но оказалось, что
очень многих продуктов, указанных в ней, сейчас просто не существует. 
Всяких там рябчиков, артишоков, каперсов и омулевой икры и т. п.
Интересно, существовали ли они во времена, когда вышла эта книга?
Фиг знает.  Ну и черт с ними с рецептами!  Я решил готовить без всякой
книги. Сходил вниз в кулинарию купил килограмм говядины.   Взял мясо,
мелко порезал, бросил на сковородку с маслом, посолил, пожарил.
Оказалось - жестким. Порезал туда лук, потом чеснок, тушил минут 40 под
закрытой крышкой. Мясо стало мягким и очень вкусным. В другой раз после
лука я еще добавил помидоры и перец из венгерского консервированного
салата «Глобус». Получилось еще вкуснее. Каждый раз я придумывал
какую-нибудь новую добавку и получалось все лучше и лучше.   Чистить
картошку, жарить ее и варить макароны я умел всегда. Так что, мяса никогда
не оставалось без гарнира. В общем-то а что еще нужно для сытного обеда?
      Когда мне надоедал бардак в квартире, я убирался, протирал пыль,
расставлял вещи по своим местам. После уборки, я любил заварить себе
хорошего английского чаю, оставшегося от отцовской командировки в
Лондон, и под сигаретку выпить пару чашек.   
     Да, в школу  почти  не ходил. Точнее ходил, только когда, дома сидеть
становилось уже совсем неприлично. Добился я такого режима довольно
просто, потому, что у меня в «носу оказались слабые сосуды.»  Чтобы
избежать школы достаточно было поковырять пальцем в правой ноздре, и
пойти в МИДовскую поликлинику, в которую я обращался благодаря работе
моего отца: «Вот, кровь очень часто из носа идет,» - пожаловался я в первый
раз. – «Мешает учиться.»
     Меня внимательно осмотрел сначала подростковый терапевт, а затем -
важного вида профессор. Мне  выписали  справку, освобождающую от
школы, и сказали, прийти через 3 дня: «Будем прижигать!»
      Эта фраза меня повергла в уныние, я ведь не собирался лечиться, тем
более, что-то там «прижигать», я просто не хотел ходить в школу.  Но что
оставалось делать? Пришлось прижигать сосуды в правой ноздре. Процедура
оказалась довольно быстрой и безболезненной, но абсолютно бесполезной.
 На следующий день кровь хлынула из левой ноздри. В ней тоже прижгли
сосуды, и тогда кровь стала хлестать из обеих сразу. Таким образом, я мог
вообще   не ходить в школу, тем более, существовало множество других
способов получить законную справку.    
     Мне очень нравилось находиться в одиночестве, я совершенно не хотел
никого видеть. Перечитывал в сотый раз «Трех Мушкетеров» и «Остров
Сокровищ». И главное, я обладал великолепным музыкальным центром. К
 тому времени я переписал на кассеты несколько дисков, которые «на день»
приносил мне Маслин, позаимствовав у своего старшего брата.  Аппаратура
работала целыми днями. Ночью чтобы не раздражать соседей, я включал
наушники.  Совершенно необыкновенно лежать в кровати и знать, что
во всей квартире ты совершенно один, тишина, а в тебе, ревет, плачет,
рыдает музыка, громко, неистово, как ты сам хочешь. В общем, к приезду
моих родителей я по-настоящему стал самостоятельным.