Сходить замуж...

       Тоня и Степан стояли, потупившись, возле вагона. Степан не спешил вносить  багаж в купе, всё ещё надеясь, что она передумает и никуда не по-едет. Вернее, не поедет без него. Он уже недели две отговаривал любимую отсрочить отпуск и отложить задуманную поездку-экскурсию в Севастополь. Но на Тоню, всегда  рассудительную и здравомыслящую,  как будто что накатило –  она упрямо твердила: 
       – Стёпа, ну что может измениться в наших отношениях за каких-то две-три недели?
      – Тоня, – настаивал Степан, – я получу отпуск, мы поженимся и тогда уже вместе поедем в свадебное путешествие.
      – Стёп, но я никогда не видела моря! А тут такая возможность!
      – Да поедем мы к морю, но только вместе!
      – Я тоже хочу вместе, но… потом. А сейчас я пока съезжу одна.
      – Выходит, я для тебя стал лишним?
      – Стё-ё-ё-па, – протянула она с укоризной, – ну зачем ты так всё усложняешь? – Тоня, шутя, успокаивая его, разлохматила густые, тёмно-пшеничные, слегка вьющиеся волосы и залюбовалась будущим мужем: высокий, статный и плечистый, в форме майора кавалерийских войск, перетянутый крест-накрест портупеей,  Степан привлекал к себе внимание многих станционных  девушек.
      Молодой человек хмурился, но, стараясь скрыть своё недовольство, улыбался через силу. Наконец, почувствовав, что ему никак не сломить упорство девушки, перестал её уговаривать. Но на душе было всё же тревожно:  давило и не давало покоя какое-то нехорошее предчувствие.
      Наконец, когда до отправления поезда осталось всего две минуты, и проводница стала поторапливать молодых людей с посадкой в вагон, Степан, подхватив чемодан,  внёс его в купе, заботливо устроил Антонину, поцеловал её крепко-крепко и стремительно вышел  из вагона – не хотел, чтобы она увидела его увлажнившиеся глаза.


                2

       До Вятки – губернского города – Тоня ехала в «дачном», как тогда говорили, вагоне: деревянные узкие скамейки без багажного отделения под ними, узкие окна, крохотные столики. И всё это – и скамейки, и стены, и столики – было выкрашено рыжей половой краской. Вагон скрипел и гремел на стыках рельс, было душно, неуютно, накурено. В Вятке для участников экскурсии был выделен отдельный специальный вагон, в котором предстояло не только ехать до места назначения, но и жить всё время, до окончания поездки.
       Сейчас, спустя почти сто лет после описываемых событий, и в свете от-крывшихся последних исторических фактов, трудно сказать, могла ли иметь место такая экскурсия во времена монархического правления? Но в 1925 году молодое, вновь образовавшееся на территории Российской Империи государство – СССР, – только-только встававшее на ноги и ещё не окрепшее после революции и гражданской войны, сразу стало заботиться о трудовом населении. Уже были организованы профессиональные союзы трудящихся, которые и премировали наиболее добросовестных работников различными путёвками – не только познавательно-развлекательными, но и оздоровительными. Особенно часто награждали сотрудников железнодорожного транспорта и его различных подразделений, потому что работа там приравнивалась по своей значимости к службе в Красной Армии. Сёстры Бояринцевы – Анна и Антонина – после окончания гимназии тоже начали трудовой путь на железной дороге: Анна – телеграфисткой (позже она стала работать на БОДО)*, а Тоню, с её каллиграфическим почерком, приняли в отдел кадров. Вот от своего отделения дороги она и была награждена бесплатной путёвкой в Севастополь. Именно поэтому девушке была дорога эта поездка. А Стёпа… что ж, Стёпа… он ведь  дождётся!
          В Вятке всех прибывающих из разных уголков губернии встречали на вокзале. В подавляющем большинстве новоявленными «туристами»  была рабочая молодежь. Перезнакомились все быстро – молодости не ведомы условности и чопорность. Кто-то прибыл с вятской тальянкой, кто-то – следуя веяниям моды – с семиструнной гитарой, на грифе которой красовалось непременное украшение – бант из красной атласной ленты. Наконец, подали состав, последний вагон которого был выделен для экскурсантов-путешественников. Быстро разместившись, девушки начали благоустраиваться, застилать постельным бельём свои места. Наиболее находчивые, взяв у проводника лишний комплект белья, тут же мастерили импровизированные ширмы, прикрепляя простыни на кронштейны верхних полок таким образом, что купе, отгороженное от прохода, превращалось в крохотную уютную комнатку.
       Ехали весело, с шутками, песнями. Ещё в Вятке, почти с самого приезда на  вокзал, Тоне стал оказывать знаки внимания весьма симпатичный молодой человек. Нельзя сказать, что она отвечала ему особенным расположением, но и не отвергала ухаживания. Был он не очень высок, темноволос, с небольшими серыми глазами, смотревшими усмешливо, а потому казалось – с некоей гордецой. Познакомившись, Тоня узнала, что зовут его Константин Хлебников, что он из семьи потомственных железнодорожников,  служит  помощником машиниста и живёт в самой Вятке.
      Позже, много-много лет спустя, Тоня недоумевала, как же так могло случиться, что две-три недели знакомства с ним смогли перечеркнуть два года хорошей, чистой и спокойной любви со Степаном? Но это будет потом, а сейчас она бездумно предавалась той беспечной жизни, которая возникает только в подобных поездках да на курортах.
       Костя ухаживал щедро и красиво! На каждой остановке покупал своей новой симпатии мороженое, фрукты и ситро, приглашал прогуляться по перрону (поезда стояли подолгу – по 20-30 минут). Выстаивая немалые очереди, приносил в чайнике кипяток (титаны с кипятком в пассажирских вагонах появились только в конце пятидесятых годов, да и то они были не во всех поездах). К тому же, молодой человек оказался довольно эрудированным балагуром, но без излишней болтливости.
      В Москве они почти не задержались – вагон быстро прицепили к бли-жайшему поезду, следовавшему в южном направлении. Прохлада средней полосы сменилась раскалённым жаром украинских степей. Теперь даже днём приходилось слегка притенять окна, чтобы не так донимало непривычно горячее солнце. Сменился пейзаж за окнами: вместо прохлады хвойных лесов и приятной зелени родных берёз и осин появилась бескрайняя степь, жёлтая от поспевающих хлебов. И это тоже было странно и непривычно: в Вятских краях хлеба ещё только-только начинали колоситься, а здесь  готовились к жатве, а кое-где – жали. Молодёжь с любопытством смотрела в окна на пирамидальные тополя, растущие вдоль дорог, на хохлушек в ярких цветастых платках и белых вышитых рубашках, заправленных в юбки. Смотрели на их весёлые загорелые лица и вслушивались в быстрый говор, стараясь уловить смысл: язык, конечно, отличался от русского, но понять можно было, если б ещё они не так тараторили!
        И, конечно же, в огромных количествах продавались  жареные семечки! Отборные, вкусные,  прокалённые на огромных сковородах каким-то особенным способом.







_____________________
*БОДО – телеграфный аппарат, преимущественно для правительственной связи. Работа на нём считалась секретной, поэтому был тщательный кадровый отбор.




                3

        Севастополь оглушил немолчным скандальным криком чаек, лязгающими звуками порта, сквозь которые еле слышно доносился шелест прибоя. Впечатлил белизной домов, шириной улиц и тем неповторимым размахом красоты с некоей долей помпезности, присущей этой южной жемчужине человеческого творческого гения. Он ещё не стал городом-героем, но, видимо, сама Судьба уготовила ему и гордость, и славу, и небывалый героизм в скором будущем, и возрождение из руин и пепла, и обретение ещё большей красоты…
     Нашим северянам было нестерпимо жарко, и все бросились к лоткам с мороженым и ситро. Тоня, мигом расправившись с одной порцией, через несколько минут снова чувствовала жар – и снова Костя бежал к очередному лотку за новой порцией. Итог предугадать нетрудно: ангина!
      Следующие дня два-три девушка пролежала в купе с высокой температурой. Костя добровольно отказался в эти дни от всех экскурсий и поездок и ухаживал за новой знакомой так, как за своей суженой. Трогательная забота подкупила Тоню, глаза светились благодарностью. Но молодой организм быстро восстановился, и молодые люди присоединились к группе экскурсантов. В один из дней была запланирована морская прогулка! Молодёжь очень ждала этой экскурсии! Севастопольским пляжам уже была отдана дань сполна: поплескались и поплавали вволю, поиграли с медузами в чистой, прозрачной воде, набрали домой красивых обточенных водой камешков – домой, на память. Молодые люди покрылись приятным загаром, а девушки почти не загорали – в те времена не было моды на бронзово-чёрный загар: матово-белая кожа у девушек и молодых женщин была более привлекательна. Да и купальники тех времён больше походили на монашеское облачение, если сравнивать их с теперешними, вызывающе-открытыми бикини!      
       Утром следующего дня путешественники поднялись с первыми лучами солнца. До пристани, где ожидал их маленький прогулочный пароходик, было рукой подать, и молодёжь весёлой стайкой спустилась к морю. Устроились на палубе, пароходик зашлёпал плицами и отчалил от берега. Зазвенела прихваченная тальянка, потом её сменила гитара… Пели душевные, немного печальные русские песни и входившие в моду городские романсы… Ласковый и нежный морской ветер приятно касался щёк, плеч, норовил сорвать с девичьих головок лёгкие панамы, играл кудряшками и лентами в косах…  Но потом ветер усилился, посвежел, набежали облака, быстро превратившиеся в тучки, и началась лёгкая качка. Морская вода быстро утратила свой ярко-бирюзовый цвет, море почернело, оправдывая своё название…
        От этой, всё усиливающейся качки, Тоне стало дурно, и теперь  не вода за бортом, а лицо девушки стало бирюзового цвета – морская болезнь… Пароходик давно лёг на обратный курс, так и не доплыв до места назначения прогулки. Тоня от подкатывающейся дурноты временами почти теряла сознание, Костя поддерживал девушку, опасаясь, как бы она не выпала за борт. Когда, наконец, группа очутилась на твёрдом берегу, у бедняжки земля продолжала ходить  колесом, а ноги плохо повиновались – Костя почти нёс Антонину на руках. Дни, оставшиеся до окончания экскурсии, молодые люди снова провели в купе вагона: Тоне было настолько плохо, что даже вставать она могла с трудом. Костя был в эти дни и сиделкой, и кухаркой, и санитаром, и неутомимым рассказчиком – старался скрасить девушке, которую успел полюбить, вынужденное заточение.

                4

       В Вятке, вернувшись из путешествия, Костя сделал Тоне предложение руки и сердца – и оно сразу было принято! Дома девушку ждало тяжёлое объяснение не столько со Степаном, сколько с родителями. Мать – Иустина Георгиевна – на удивление спокойно отнеслась к новости, которую преподнесла дочь, но вот отец, обычно уравновешенный и спокойный, встревожен был не на шутку. Тоня была его любимицей, поэтому Алексей Евдокимович не мог пустить всё на самотёк. Оставшись как-то раз наедине с дочкой, он решил поговорить с ней откровенно:
         – Тоня, мне не понятно, что тебя толкнуло на такой шаг? А как же Стёпа? – допытывался отец.
       – Папа, со Степаном, конечно, придётся объясняться, но я справлюсь. А Костю я люблю. Разреши мне выйти за него замуж! И благослови…
       – Да когда же ты полюбить-то успела?! За две недели?!
       – Ну, бывает, наверное, так, что и за две недели можно…
       – Тоня, ты так торопишься потому, что, может быть, уже поздно? – со страхом задал отец весьма щекотливый вопрос, пытливо заглянув в глаза дочери.
       – Нет, папа, не поздно, – девушка твёрдо выдержала взгляд и повторила: не поздно!
      Алексей Евдокимович тяжело вздохнул, встретив непривычную для до-чери твёрдость в решении и только и сказал:
       – Что ж, сходи…

                5

     Свадьбу играли в Вятке, в доме жениха. Не на широкую ногу, но и скромной назвать её было нельзя. Новая родня оказалась обширной: Костины родители, старший брат Вениамин с женой Натальей, сестра Кости – Вера с мужем-чекистом, старшая сестра Марфа, несколько засидевшаяся «в девках», младшая Лиза – отроковица. И ещё много двоюродной и троюродной родни.
       Молодым выделили комнату в огромной квартире, занимавшей весь второй этаж бывшего купеческого дома.
     Отшумела весёлая свадьба, на которой Антонина впервые почувствовала себя чужой в новой семье. Особенно больно кольнули её слова свекрови во время старинного свадебного обряда, когда на второй день гулянки  под ноги молодой подвыпившие гости бросали деньги вперемешку с мусором, и надо было успеть собрать купюры в карманы передника, а мусор замести в совок. Свекровь, уперев руки в бока, ходила с высоко поднятой головой, расшвыривая ногами и деньги, и мусор да приговаривала:
       – Наконец-то я ничего делать по дому не буду – всё невестушка дорогая сделает!
      Бояринцевы – Устинья и Алексей – молча, с болью наблюдали эту сцену: в их семье уважительно относились к детям…
     Жизнь в новой семье не принесла Тоне радости. Ей, как младшей невестке, приходилось быть чуть ли не в услужении у всей семьи. Порядки в семье Хлебниковых были суровые. Завтраки, обеды и ужины в строго отведённое время. Исключение было только для главы семьи, Петра, потому что его скользящий график поездного машиниста не позволял трапезничать вместе с семьёй. Стол накрывала всегда сама хозяйка, не всегда учитывая потребности и вкусы членов семьи, поэтому на столе чего-нибудь да не было. Трудно сказать, из каких соображений это делалось, только я не думаю, что умудрённая жизнью женщина, мать большого семейства совершала эти оплошности ненароком. Скорее всего делалось это для того, чтобы лишний раз показать молодой невестке свою власть.
     За столом то и дело слышалось: «мама, а где у нас..? «мам, а мне чаю не хватило», «мама, а хлеба мало, надо бы добавить…» Все просьбы тотчас же переадресовывались новой молодухе – Антонине, которой приходилось вскакивать из-за стола и выполнять просьбу домочадцев. Наконец, хозяйка отодвигала в сторону стул, поднимала своё грузное тело и голосом, не терпящим возражений, говорила:
       – Ну, все покушали? – и, не дожидаясь ответа, приказывала уносить на кухню грязную посуду.
      Конечно, мыть её надлежало Тоне. Возвращалась молодая женщина уже к пустому столу: даже хлеб был убран в буфет, который запирался на ключ, а ключ пропадал в недрах глубокого хозяйского кармана. Тоня оставалась голодной. Раза два-три она робко спросила у свекрови, можно ли взять в буфете кусок хлеба и стакан молока, но та, недоумённо подняв бровь, деланно спрашивала:
       – Ну, милочка, а что это ты такая тонко-кишечная? Все давно уже поели, а ты где была? Нет уж, теперь жди ужина!
     Тоня уходила в свою комнату и тихо плакала.
     Или, затевая стирку, из вежливости спрашивала свекровь:
     – Мамаша, я буду стирать, Вам ничего постирать не надо?
     – Нет, у меня ничего нет грязного, вот разве только Петина рубаха, да полотенце для рук из кухни, да прихватки, да Лизино платье, да…
      И в лохань с грязным бельём  летело это «ничего». Тоня видела, как вырастал  ворох, и понимала, что на стирку своего белья у неё не хватит ни сил, ни времени. В воскресенье, собрав в плетёную корзинку своё бельишко, она собралась ехать к себе домой, за 105 километров – стирать дома! Свекровь, поджав губы, смотрела на эти сборы:
      – А что это ты к матери-то собралась? Какой такой дом? Твой дом теперь здесь! Выдумала тоже: за сто вёрст ехать бельё стирать!
      Но молодая женщина бывала непреклонна в таких случаях… В родительском доме приходилось прятать глаза от пытливых взглядов родителей: Устинья горестно вздыхала, а Алексей, хоть и прятал усмешку в усах, но брови сдвигались на переносице, а глаза смотрели испытующе. Вскоре Костя с Тоней решили окончательно перебраться в Зуевку под родительское крыло. Ни те, ни другие родители не препятствовали этому решению. Маленький домик в три окошечка по фасаду принял их тепло и радостно – это был родной дом! Места хватало и родителям, и молодым: семья Бояринцевых сократилась втрое. Старшая Нюра уже два года была замужем и жила в Екатеринбурге (город ещё не стал Свердловском), Серёжа умер давно, в шестнадцать лет от туберкулёза, Паша служил в Вятке на железной дороге, самый младший – Петя – уехал за своей мечтой в Ташкент.
      Быт постепенно приобретал устойчивость, размеренность. Тоня возобновила работу кадровиком на железной дороге, Костя перевёлся из Вятки в Зуевское отделение дороги и работал помощником машиниста, как прежде и возглавил профсоюзную организацию по месту работы.
      Ещё задолго до замужества сестёр Бояринцевых на станции построили прекрасный Дом культуры железнодорожников с просторным залом для танцев, с концертным залом, большой сценой и множеством небольших помещений для различных кружков и занятий по интересам.  Работал там и драмкружок, объединяя талантливую молодёжь. Анна и Антонина с удовольствием играли в спектаклях.  После отъезда Анны на Урал молодая женщина снова пришла в любимый коллектив, да не одна – с Костей, который очень скоро стал режиссёром. Тоня играла главные роли вовсе не потому, что режиссёром был муж! Нет. Она с самого раннего детства была очень артистична, много читала, заучивая наизусть целые главы из «Евгения Онегина», много знала стихов своего любимого Н. А. Некрасова. Поэтому когда главреж предложил её кандидатуру на исполнение роли Любови Яровой в одноимённой пьесе Тренёва, коллектив принял это как само собой разумеющееся.
      У Константина был скользящий график, времени было достаточно и для отдыха, и для богемной жизни.  Наверно именно это его и сломало – Костя начал играть в карты. Сначала ставки были мизерные, дальше – больше. Жена, как водится, не сразу узнала об этом. Были выигрыши, но были и проигрыши, когда муж и раз, и другой, покрывал карточные долги профсоюзной кассой. Антонина покрывала долги из скудных семейных сбережений.
     К тому времени у Хлебниковых уже родилась подрастала дочка. Через два года после её рождения умер от рака губы Алексей Евдокимыч, Иустина через некоторое время  после его смерти уехала к Нюре на Урал. Старенький домик продали, а Тоне с мужем дали ведомственную квартиру в самом конце той же улицы. Две маленьких комнатки, кухня, выходившие окнами на солнечную сторону всегда сияли чистотой и светились солнечными лучами. Вот только из отношений супругов солнце давно ушло: Константин продолжал играть. После очередного проигрыша он побитым псом приползал к ногам жены и молил:
      – Тоник, последний раз! Ну, последний раз выручи, дай денег!
      Супруги ругались шёпотом: слишком тонкие стены были между квартирами, да и дочку не хотели посвящать в семейный разлад. Когда Антонине после очередной растраты мужа нечем было пополнить профсоюзную кассу, Константин был осуждён. Присудили ему неожиданно больше того срока, который обычно дают в таких случаях. Приехавшая из Вятки золовка Марфа с горечью призналась:
      – Тоня, что греха таить, ведь у Кости это уже вторая судимость!
      – Как?! – опешила женщина. – А первая за что и когда?
      – За мешок зерна, который он украл в голодомор.
      – Почему же вы мне раньше не сказали?
      – Хм, – Марфа с сарказмом усмехнулась, – а ты бы вышла за него замуж?
      – Да ни за что! – категорично отрезала Антонина.
      – Вот видишь…
      Развод оформили быстро – в те времена это было просто, даже не нужно было согласие второго супруга…  Вот и «сходила» Антонина замуж…