BOZY часть 1 глава 18. 0

Глава 18
Являющаяся продолжением предыдущей
Обними меня… нежно, нежно,
Белым инеем сладко укутай
Я в глазах утону безбрежных,
Растворившись во мгле минутной.
Обними меня… крепко, крепко,
Чтобы сердце от счастья билось
Ароматом мускатно-терпким
В поцелуе вино искрилось.
Обними меня… страстно, страстно,
Согревая в объятьях сердце
Обжигающей  негой властной
Распахни в мою душу дверцу.
Обними меня… тихо, тихо
Ничего говорить не нужно,
Я с тобою в бесшумном вихре
Обернусь летом, в зимней стуже.
Обними, обними, как хочешь
Пусть мгновение длится вечно
Я тебе улыбнусь беспечно,
Что же осень, ты мне пророчишь…?
Евгения Петрова.
<1>

Генриетта привыкла уже целыми сутками оставаться в квартире одна с Драрой. Поэтому не удивилась она, когда Каспар сказал ей, что должен уехать на три дня в Бере, где должен провести важную встречу.
Что ж, ехать, так ехать, собрала ему в дорогу небольшой баул – папка с бумагами, две смены белья, теплая одежда на случай плохой погоды, да некоторые мелочи, нужные в пути.
Скучный выдался день. Вначале она с Драрой убирала квартиру, потом приготовила нехитрый обед, затем Генриетта уселась с ногами на диван – она любила так читать, укрыв ноги пледом и сиживая в такой позе часами. Книга была не слишком интересной, и взор Генриетты все время обращался к окну, за которым моросил мелкий дождик – предвестник зимней слякоти.
Драра, с не по-детски серьезным видом сидела у окошка, уперев локти в подоконник, порой чертила что-то пальцем на запотевшем стекле.
Но вот вспышкой фотографа сверкнуло солнце, отразилось искрами брызг на мокрых стенах и крышах домов, переливами капель зазвучала с сырых карнизов. Это восхитительное зрелище – дождь, когда светит солнце.
Иссохшая до этого земля напиталась влагой, вновь стало тепло, будто вернулось лето.
Девочка попросилась погулять – это был серьезный ребенок, но все же ребенок – бегать по лужам, подставлять лицо брызгам уходящего дождя… Генриетте тоже так бы хотелось. И она подумывала – не пойти ли куда-нибудь.
Звонок в дверь. На пороге перед ней Шон Ле-Фу-Цзы, в легком плаще, небрежно накинутом на плечи.
Генриетта радостно приветствовала его. Зашел разговор о погоде, о новом фильме, демонстрируемом в кинотеатре «Арслан».
- А не прокатиться ли нам по Бhезданским холмам?
- Верхом?
- Конечно.
Генриетте так наскучила эта квартира, что она согласилась, не думая, насколько уместна была эта поездка ей, почти замужней женщине с начальником ее мужа.
Оседланные лошади уже стояли у подъезда. Переодеться было делом нескольких минут.
Шон поддержал Генриетте стремя, и она легко впорхнула в седло. Драра уже стояла возле них и с завистью смотрела на гнедую кобылу с золотой уздечкой и алым седлом.
Застоявшиеся лошади понеслись вскачь, пугая редких прохожих, прижимавшихся к стенам домов. Наконец улица, круто свернув, оборвалась, и они въехали на холм, вернее плоскую гору, по склонам которой на тщательно ухоженных террасах рос виноград. Пустыня зазеленела под теплыми осенними дождями, пустыня превращалась в зеленую степь с болотистыми низинами. Солнце искрилось, рождая радугу, которую зимой в иных местах, кроме благодатного Винланда, зимой трудно было найти. Казалось, вновь наступила весна.
Миновав виноградники, въехали в редкую рощицу тутовых деревьев. Генриетта смеясь, сбросила на землю чепрак. Стреноженных коней отпустили пастись, а сами уселись под деревом. Ле-Фу-Цзы оказался рядом с ней. О чем говорили – не важно. Потом Шон сорвал травинку и стал перебирать и мять ее в руках.
Пауза затянулась.
- Анриетта, ты знаешь, я хотел тебе сказать, давно хотел сказать…
- Сто? – улыбнулась она, повернув лицо в сторону молодого метиса и изящным жестром поправив растрепавшиеся светлые волосы.
У Шона от этого перехватило дух. Он умолк на минуту. Потом резко вскочил:
- Я люблю тебя! Да, люблю!!!
- Шон, что ты говоришь такое?
- Я полюбил тебя давно, как никого никогда не любил. Я не мальчик, но все прожитое обратилось в ничто. Долго думал над своими чувствами, не осознавая, что за буря кипит в душе моей. Потом понял, что это любовь. Тогда я стал гнать это чувство прочь, но был бессилен. Бессилен, потому что я люблю тебя.
- Зачем ты говоришь это? Не пойму я тебя.
- Неужели ты до сих пор не поняла, что я тебя люблю. А теперь прошу – не мучь меня более, скажи сразу, прямо скажи – что ты чувствуешь ко мне? Я тебе наверно жалок и смешон, ведь правда? Только не смейся надо мной.
- Что ты, Шон, что ты! Я не смеюсь над тобой. Я тебя уважаю. Ты мне друг.
- И только? Но ведь как было бы прекрасно, если б я не был тебе только другом. Ведь могло быть так?
- Нет, лучше оставайся просто другом. Поверь, это будет лучше и для тебя и для меня.
- Понятно. Я не успел. Место занято другим?
- Ты сам сказал…
Генриетта отвернулась.
Молчание…

- Хорошо, не буду мешать твоему счастью. Дружба, так дружба. Пролетели… Но я всегда буду рядом, буду твоим убежищем в буре. Если случится беда…
- «Не жди беду и не зови несчастье…» - так говорят у нас.
- Со временем ты поймешь, что друг надежнее любовника. Возьми себе это, - он положил у ее ног тетрадь в зеленой картонной обложке.
- Что это?
- Это боль души моей, -  он положил тетрадь у ее ног, я через мгновение был уже в седле.
Генриетта удивленная, мало того, ошеломленная, смотрела ему вслед.
Безумный всадник мчался, словно слепой, не разбирая дороги, словно желая разбиться, погибнуть, чтобы не обрекать себя на пустую, бессмысленную жизнь.
*** *** *** *** *** ***

Бабочка взмахнула крыльями.
Где то бушует тайфун.
Это я лег на рельсы под поезд моей жизни.

Шон поклялся быть ее другом, что бы не чувствовало его сердце, и сдержал свое слово. Каспар, Шон и Генриетта вместе ходили на лекции Мансона, которого студенты не без оснований называли «сумасшедшим профессором». Они были только хорошими друзьями, и Генриетта постепенно успокоилась. Все продолжалось, как прежде, будто не было тех слов и зеленой тетради.
Ах, да, зеленая тетрадь…
Генриеттта открыла ее и прочла:
Вянут цветы, скучая,
В вазе у окна.
Последний сверчок вздыхает.
Осень, а не весна.
Снова в извечный путь,
Как звезды в космической мгле,
Туда, куда-нибудь,
Спешу в жизни кратком сне.
Снова в погоне за летом
Мчусь я осенним листом,
Лечу я холодным ветром
Меж станций и городов.
Бегу я за мигом желанным.
А может, бегу от себя.
А может, гонимый туманом,
Иду я, судьбу кляня.
Ищу я усталого ветра
Краткий приют и ночлег.
Сверчок умирает где-то
И вянет цветов букет.



*** *** *** *** *** ***
Минуло немало времени, и за весь этот срок, Шон только один раз упомянул о своих чувствах.
Праздновали Рождество. Первое Рождество на новой вилле на острове, которую заселили всего три дня назад. На маленьком балу, когда все смеялись и веселились, Шон тихонько отвел Генриетту в сторону. Они вышли на балкон.
Было прохладно – пар тонкой дымкой таял у губ. Пальмы уныло ежились, дрожа от холода. Вдали светились огни порта и стоявших на рейде судов. Шон набросил на плечи Генриетты свой пиджак, и стояли они молча, любуясь тишиной.
- Скажи, Анриетт, а правда, - что снится в ночь на Рождество, то сбывается?
- Наверно правда. Не знаю.  Только я слышала, что на Рождество девушки не спят, а гадают.
-То у вас, а то у нас…
-  Только сон часто бывает иносказательным, его надо разгадать.
- А ты умеешь разгадывать сны?
- Попробую. А что снилось тебе? – она улыбнулась подставив свое лицо свежей прохладе ветерка.
- Снилось мне вначале, что хотел я сорвать виноград с лозы, растущей у края обрыва, но чуть не сорвался в бездну. Однако удержался и выбрался. Потом - еду, будто, на автомобиле по лесной дороге. На поляне вижу: эльфы играют свадьбу… Невеста – ты, Генриетта – в белом платье и фате, а вот жениха лица не разобрать, однако то не Каспар, а кто-то другой – эльф зеленый ушастый без лица. Я не остановился и проехал мимо. Вот и все…
- Когда снится свадьба – к слезам. Плакать будешь. И еще… дальняя дорога…
- Но ведь мне снилась ТВОЯ свадьба?
- А вот не думай, о чем не надо! Плакать будешь ты… Все равно… - добавила она, сбросила пиджак и неуловимо исчезла за ярко освещенными дверьми.

Шон продолжал стоять, не чувствуя холода звезд.
Губы его прошептали:
- Посмотрим еще, кто из нас будет плакать…


*** *** *** *** *** ***
Из зеленой тетради Шона:
Тишина… Я сидел в вагоне
И читал трагедии Лорки.
Ах, какая ужасная драма
Эта
Его
«Кровавая свадьба».

Я привык в моей жизни походной
В поезда садиться заранее
За полчаса до отхода,
Не задерживая прощанья.
Вечереет, темнеет за окнами.
Подошли напротив: «Не занято?» -
Двое:
      Он
       и она,
       и мокрыми
Были глаза ее: «Что ж, до свидания!»
Парень вышел, курил на перроне,
А она все в окно глядела.
Сумрак там…
И светло в вагоне…
Ну а мне что до них за дело?!
«Автомат закрывает  двери,
Осторожными граждане будьте!
Не берите вещей вы чужих,
Выходя из вагона,
И своих вещей не забудьте!»

И хлопок двери сжатым воздухом,
Будто раковину сомкнуло.
А ее в эту тьму беззвездную
Будто что-то в порыве толкнуло.
И в отчаяньи выбежав в тамбур,
Лбом прижавшись к стеклу холодному,
Провожала глазами парня,
В пустоту уплывая бесплодную.

Села напротив и как-то съежилась,
высморкавшись в платочек.
Я читал, делал вид, что слез ее
Я не видел меж Гарсия строчек.
Я читал, поезд шел,
Поезд шел, а я думал:
Сколько судеб несется в вагоне!
А трагедий мы ищем безумных
Только в авторской мысли агонии.
Что случилось с девушкой этой?
Только так расстаются с любимым,
Без надежды на встречу, без света…
Мы ж проходим спокойно мимо.
Сколько драм, сколько разных трагедий
Эпизодами видим мы каждый свой день.
Только роли безвестные эти
Не дано нам прочесть…
или лень…
Опустил я глаза на строки
И решил не поднять их больше.
Что нам горя чужого потоки,
Коль своих невзгод капли горше!
Вот и я, как вагонный окурок,
Как скиталец без дома и звания,
Я – поэт, гений я и придурок
Лишь от встречи и до прощания.

Раз в неделю иль две я –
Человек, а не призрак робота,
Исполняю работу в судьбе я
Ту, что мною с трудом была добыта.
Раз в неделю или две я любимую вижу,
Раз в неделю или две я дышу и живу.
Раз в неделю или две я судьбой не обижен,
Раз в неделю или две я любим и люблю.
Раз в неделю или две  за разлукой прощанье.
Поезд мчится вперед, унося в темноту
Под колёс мерный звук и сирен завыванье
Пустоту…
Пустоту…
Пустоту…

Вот и прибыли – точка на карте,
Был то  город когда-то родной,
А теперь в галактике странствий
Стал одной лишь звездой небольшой.

Взор поднял я…
И она посмотрела.
Улыбнулся я красным глазам.
Покраснели от слез? Что за дело,
Ведь, конечно, не плакать нам.
Отвернусь с безразличием праздного,
У всех судьбы свои и пути.
Как легко нам от горя каждого
На своей остановке сойти!

Вот и все! Томик Гарсия Лорки,
Алой каплей запекшийся крови,
Положен на дно упаковки
С уважением и любовью…
Завтра день. На работу упрямо
Я пойду, завтра мне не проспать бы:
Ах, какая ужасная драма
Эта
Его
«Кровавая свадьба».

*** *** *** *** *** ***
А время шло. Начинался суровый январь 1936 года.