Сюр4

Колодец.

                дело не в смысле,
                а в переподаче


Тихо-тихо, тихо, тихо, шепотом шажок. Чудесное видение было у меня. Я намекну вам про него эфемерно, немножечко, чуть-чуть, чуть, чуть. Вот она моя задумка и, чтобы не спугнуть ту иллюзорную чудности сущность и чудесности ее дух, будем легки как дым, как приглушенный чистый звук, как дуновение…
На берегу странного озера час ночной и полнолунный оказался. Над водной гладью зеркальной клубились испарения, которые в лунном свете как-то распадались, сворачиваясь и, раскручиваясь, вновь возрождаясь, укрывали воду саваном белесоватым. Тихо шепотали деревья и высокие травы, в которых то ли жужжали, то ли клубились млекопитающие. Это было святилище, к которому нужно совершать паломничество, приходить строго определенное время и приносить с собой жертву, или быть жертвой самому. Но для чего? А чёрт-то его знает!
Дышали деревья, я наконец-то-таки услышал, как это происходит, так глубоко и часто, а травы поверхностно и шипуче шушотали. Это было как совокупление: остро от предвкушения и без дистанции разрешимо. Пришлось раздеться от напряжения и легкого трепетания, и войти в воду для избавления от опоясывающего пота.
По поверхности поплыл кораблик, такой маленький и детский, медленно, спокойно, едва волнуя гладь, гладя осторожно и целенаправленно. Им рулила глядящая за горизонт цикада и настрекачивала себе под крыло известную морскую песню, но больно уж пиратскую, которую так любили ужи. Так завернув за куст аира, стала петь свои арии в нем.
Погрузившись в воду наподобие того, как медленно спускают готовые торговые галеры, и скрывшись с головой, я обернулся темно-синеющей мантией, на которой был вышит меняющийся узор из белых завитков испарений. Пересек озеро и, ступая по мягким ступеням-кочкам, как по величественной лестнице из мрамора, я поднялся на другой стороне круглого, как сеченый шар, озера. Я был уже обернут в порытую рябью мантию, на которой отражались остатки запечатленных звезд, которые стянулись тканью, покрывавшей мое обнаженное тело, покинув навсегда гладь озерную. Теперь в озере отражалась лишь глубина. И, конечно же, символ ночи — сова, узнала меня, и прям на ухо ухнула о необходимости теперь в короне. Голое тело мантия покрыла, чело освещала лишь луна, — тем самым ее свет должен был стать тем ресурсом на корону, так я подумал. Нужна была лишь кузня. Словить свет и заковать его мне, как оказалось, было под силу. Нужно было лишь перевернуться. Я нырнул и плыл вглубь озера, плыл и видел в глубине свет. Я скомкался и распрямился, вынырнул с другой стороны. Здесь отражалась в воде луна, чего уже не было там. Гладь тут стала наковальней, молотами — капли, а отражение — рудой, рябь — жерновами ее дробящими. И тонкими нитями протянулся свет, как прожилки так нужного мне серебра. И я, выковав чистоту, сплетал ее в прекрасную тиару. Мантия, тиара и я — вот чем все кругом сейчас являлось — недоанаграмма. Так я родился заново, так я прошел путь в двуоголовчатом колодце, как двузумпфовый крот и побыв точкой, такой сжатой и немыслимой, стал королем этого нового места. Посмотрим, что из этого выйдет.

09/10/2016 вечер — 10/2016/09 е-червь