Альпинисты из Австралии 7-22

                НЕМНОГО О СЕМЬЕ, С КОТОРОЙ ПОРОДНИЛСЯ ДЕД ФЕДОТ
                (Воспоминания Деляры Прошуниной, снохи Федота Кондратьевича.
                Написаны в конце 90-х годов.)

                (7/22) Альпинисты из Австралии

     В седьмом классе на весь сентябрь нас послали под Голутвин убирать картошку. В первых числах октября мы вернулись в Москву поездом. А на барже плыли заработанные нами картошка, свёкла, морковь. Я была очень довольна. Месяца два, три мы не будем голодать.
     Мы с Верой пешком с Казанского вокзала примчались домой. От нетерпения прыгаю в нашу яму и через окно влезаю в комнату. И первое, что чувствую, запах валерьянки. Мама лежит, будто не живая. А две соседки сидят возле нее.
     Они и сказали, что маму высылают в Шемонаиху, и сегодня вечером за ней приедет милиционер и отвезет к поезду. Видимо, до меня дошло только одно слово "милиционер". Я помчалась в 17-е отделение милиции, проходным двором в Колобовский переулок. До сих пор не понимаю, каким образом, но я попала к нужному начальнику. Я о чем-то спорила, плакала и... потеряла сознание. По-моему, от голода (в день отъезда совхоз, где мы убирали картошку, нас не покормил).
     Кто-то брызгал мне в лицо водой. Я открыла глаза. Начальник с испуганным выражением брызгает на меня изо рта воду, будто собирается гладить белье. Я лежу на противном клеенчатом диване. Мы встретились взглядом. Он с облегчением вздохнул и сел напротив меня.
     -Во-первых, ты можешь никуда не ехать. Есть у тебя кто-нибудь еще?
     -Да мама же умрет без меня.
     -Это тоже правда. Ну не хочешь в Шемонаиху, и не надо. Оставить твою мать в Москве я не могу, но место назначения переменить можно. Но это должен быть Казахстан. Куда ты хочешь?
     Из географии я знала, что Алма-Ата - столица Казахстана и там тепло. А Кзыл-Орда - старинная крепость. И я назвала эти два города. К счастью, добрый начальник выбрал Алма-Ату. Все бумаги пришлось переделывать, наш отъезд отложили до 20 октября. Это был сорок четвертый год.
     Я не спросила, за что маму высылают, а он не сказал. Я думала как жену "врага народа".
     Потом я долго удивлялась, почему моя храбрая мама не спросила, а за что же ее высылают. Ну ладно я, четырнадцатилетняя девчонка, потерявшая голову от неожиданной беды, но мама? Помог мне понять рассказ известного переводчика. Про него знакомая англичанка говорила, что он единственный русский среди тех, кого она знает, который может час вести беседу на английском, и в нем не угадаешь иностранца. Так вот, Борис Григорьевич в 1937 году окончил с отличием харьковский институт и получил распределение в Иркутск преподавать английский язык. Он, жена и новорожденный сын жили в комнате, выделенной им в студенческом общежитии. Все шло замечательно. Как вдруг он получает повестку явиться в местный НКВД. Жена рыдает, он прощается с ней, снимает с руки часы, единственная ценная вещь в доме. "Продашь, будет на билет в Харьков". Берет зубную щетку и бритву и отправляется на свою Голгофу.
     В НКВД его уже ждут, не задавая вопросов, сажают в поезд под надзором сотрудника в штатском и куда-то везут. Борис Григорьевич замечает на вагоне табличку "Владивосток - Москва". Едут они в отдельном купе, сотрудник беспробудно пьет, но Борис Григорьевич в коридор не выходит. У него и мысли нет через кого-то из пассажиров сообщить жене, что пока он не в тюрьме. В Москве Бориса Григорьевича и опохмелившегося утром сотрудника встречают на вокзале двое в штатском, быстро сажают в машину и привозят не то на склад, не то в какой-то магазин без покупателей. Там Бориса Григорьевича вежливо просят примерить белый летний заграничный костюм, спортивные вещи и еще разную одежду. Он ничего не понимает, вопросов не задает, послушно выполняет все, что скажут. Потом его везут в какую-то квартиру и там наконец сообщают, зачем он понадобился. Оказывается, альпинисты из Австралии хотят поработать в Тянь-Шане, подняться на Хан-Тенгри, а он будет при них переводчиком.
     Борис Григорьевич спросил, можно ли сообщить жене, что он просто в командировке. Ведь она волнуется и может уехать в Харьков, где ее и его родные. "Нет,- ответили ему,- мы сами поставим ее в известность".
     -Самое страшное ждало меня впереди,- говорил Борис Григорьевич.- Из вагона вышел руководитель группы австралийских альпинистов, произнес приветственную речь, и я не понял ни единого слова. Ведь я никогда не слышал тех, для кого английский родной. Такого ужаса я больше никогда не испытывал. Мне будто смертный приговор вынесли. Выручили меня сами австралийцы. Они догадались, что я ничего не понял. Один из них, учившийся в Англии, медленно перекладывал для меня то, что они говорили, а я переводил на русский. Правда уже через неделю я и сам начал понимать своих альпинистов.
     -Борис Григорьевич, почему вы не спросили, куда вас везут, почему не постарались как-то сообщить жене? Ведь она, наверно, с ума сходила,- не удержалась я от вопроса.
     -Когда ее вызвали в НКВД, у нее пропало молоко. Хотя там были очень вежливы, дали ей денег и сказали, что это мои командировочные и что я через две недели буду дома. А почему не спросил? Не знаю. Наверно, от страха. А может быть, понимая бесполезность вопросов. По-моему, и кто спрашивал, ответа не получал.
     Борис Григорьевич прошел всю войну солдатом в пехоте. Только в 1945 году оказалось востребованным его знание английского.