Школьники и школьницы. Глава 12

               


                НЕЗАБЫВАЕМОЕ


   - Ну, дети, как вы провели воскресенье? - поинтересовалась учительница. - Сабельников, я смотрю у тебя прямо не лицо, а масло масляное. Полагаю, что ты хорошо провел выходной.
   - Я провел его отлично, - отреагировал Игорь. - Целый день смотрел телевизор.
   - И родители позволили?
   - Мама ушла к подруге, а папа отправился в кино.
   - Ну, а ты, Дима, как отдохнул?
   - Как обычно, - проворчал Крайников. - Меня наказали. Полдня, пока родители были дома, смотрел в окно. Потом мама уехала навестить свою маму, а папа пошел в кино. Остальные полдня я смотрел телевизор.
   - Я так понимаю, ситуация у всех схожая, - вздохнула учительница.
   - Нет, - возразил Вовка Брусникин. - Мой папа ушел с утра служить милиционером. А нам с мамой велел смотреть телевизор.
   - А мои папа с мамой на футбол пошли, а мне сказали, чтобы я делал уроки, - сказал недовольный Сашка Прохоров.
   - Сделал?
   - Нет. Я обиделся, и стал смотреть футбол по телевизору.
   - Просто удивительно! - воскликнула учительница. - А почему никто из вас не взялся за книгу? Книга - источник знания, а не телевизор. И наверное, Саша, твой папа, хоть изредка, припадал к этому источнику, особенно в детстве. Не все же время он по футболам ходил.
   - Все! Ну, иногда на хоккей. А детства у него не было, он сразу взрослым стал. Он сам мне так сказал.
   - М-да...
   - А мой папа до сих пор в детстве пребывает, - гордо заявил Сестренкин. - Так говорит моя мама.
   - Печально, очень печально, - сказала учительница. - Это клиническое... И все-таки надо читать книги. Несмотря ни на что!
   - Даже несмотря на жару и холод?
   - Даже! Потому что книги - это замечательно! Книги - это все! Книги - это... - Тут учительница от восторга поперхнулась и зашлась в кашле, и Тарловичу пришлось несколько раз ударить ее по спине, пока она совсем не затихла. Мы даже за нее испугались, - у Генки рука тяжелая. Но она выправилась.
   - Я же ее не изо всей силы, - оправдывался Генка.
   - Спасибо, Гена, - прокряхтела учительница. - Так о чем это я?
   - О книгах, - неохотно подсказал Генка.
   - О да, книги! - опять стала впадать в экстаз учительница. - Они помогают преодолевать трудности, учат хорошему и светлому, западают в душу. - Она вдруг подскочила к Леньке, ткнула в него пальцем и спросила: - А тебе, Ленечка, какие книги запали глубоко в душу?
   - Мне? - почему-то удивился Ленька. - Ну, в душу ничего не запало, а в сердце - "Аленький цветочек".
   - Это почему же? - в свою очередь удивилась учительница.
   - Там затрагиваются экологические проблемы.
   - Разве? Мне кажется там совсем другие проблемы... Ну да ладно, оставим "Цветочек". Что тебя еще потрясло и захватило?
   - Последний раз меня захватило страшное хулиганище Чурило. Захватило, зарычало и даже что-то поломало, потому что после его захвата, я хрустел как пакет с сухой картошкой. Оно же меня и потрясло. Да еще как потрясло! Честно скажу, так меня никто и никогда не тряс. Даже папа.
   - Да не об этом речь, - рассердилась Нина Федоровна. - О книгах...
   - Тогда "Аленький цветочек", - твердо сказал Ленька.
   - Может, еще кто выскажется: какая книга произвела на него впечатление, задела за живое.
   - Воинский устав! - громко объявил, образовавшийся в дверях, Ганнибал Ильич. - Вот книга, которая производит главное впечатление в жизни: на всех и навсегда! Читай его - не перечитать! Ну, а в детстве - несомненно "Аленький цветочек".
   - А, Ганнибал Ильич, заходите, - приветливо проговорила учительница. - Ну, насчет устава, вы того...
   - Ничего не того! Того, это те, кто от него шарахается, словно пионеры от пьяного комсомольца.
   - Расскажите нам о пионерах, Ганнибал Ильич! - закричали мы.
   - А что, и расскажу, - сказал Ганнибал, задорно улыбаясь и поглаживая усы своей здоровенной клешней.
   - Может, не надо, - слабо возразила учительница.
   - Почему не надо? - удивился физрук. - Очень даже надо. Сегодняшние не октябрята, не пионеры - черт их вообще поймет, кто они такие! - должны знать о привольной жизни советского пионера.

                МОНОЛОГ ГАННИБАЛА ИЛЬИЧА О ПРИВОЛЬНОЙ ПИОНЕРСКОЙ
                ЖИЗНИ  (ИНОГДА ПРЕРЫВАЕМЫЙ ВОСТОРЖЕННЫМИ КРИКАМИ
                НЕСОСТОЯВШИХСЯ ОКТЯБРЯТ)

   - Да, - продолжал физрук. - Незабывемые дни. Повяжешь, бывало, пионерский галстук, или значок комсомольский нацепишь и идешь гоголем по бульвару...
   - Николаем Гоголем?
   - Ну, если ты Николай, то им и идешь, а если, к примеру, Петром тебя назвали, то идешь гоголем Петром.
   - Понятно.
   - А я непонятно никогда не говорю!.. Ну, идешь, значит, по бульвару, шампиньоны выковыриваешь. Много тогда их по бульварам да по дворам росло. А повезет, и на посуду пустую наткнешься. Сдашь ее, вот тебе и деньги на кино про шпионов. А не повезет, начинаешь голову чесать в задумчивости: смотришь, а голова грязная оказывается. С немытой головой в школу не пойдешь, - тут тебе прямая дорога в баню.
   Но что за чудо - эта баня! Промоешь в тазу голову, сполоснешь тело и бежишь в парильное отделение - веником помахать. А там жара, пар клубится, крики отовсюду несутся: "Поддай! Поддай!" Пот ручьями течет... Любил наш народ попариться, вплоть до летального исхода.
   - Это как?
   - Это когда душа отлетает, а тело в парилке остается. Ну, а потом хватишь крюшону кружку, другую... Или пивка. Но крюшон вкуснее. Правда, если школу прогуляешь, то звеньевой с председателем отряда лютовать начинают. "Ты - позор звена! - кричат. - Чернильное пятно на чистом пионерском галстуке!" - Ну, скажешь им в ответ крепкое пионерское слово, или учиться хорошо пообещаешь, глядишь, они и отстанут. А то и вожатый прицепится, пошлет помощь пенсионерам оказывать.
   Как сейчас помню, идем мы с моим дружбаном, Фимкой Ивановым, к пенсионерам в гости, а нас там уже встречают.
   - Понер-р-ры! - скрипит дед. - Тимур-р-ровцы, душой молодые, заходите, чай пить будем.
   - А с чем? - спрашиваю. - Живете-то вы небогато. Вот, если с супом или с колбасой...
   - И колбаски найдем, - торопливо говорит бабуля.
   - Главное, чтобы мух в супе не водилось, - подает голос Фима. - Они заразу разносят.
   - Да нету мух, нету. Вон липучка висит, - весело говорит дед.
   - Как нет! У вас что, вентилятор промышленный? Липучкой разве с мухами справишься?
   - Так без вентилятора за чистотой следим, - оправдывается бабушка.
   - Ну ладно, если что, мы их тряпкой прижмем.
   - Правильно! - с восторгом кричит дед. - Так их! Именно тряпкой!
   Интересуюсь тогда:
   - А баранки-то хоть есть к чаю, или там цукаты какие... Верно, скучно дома без варенья жить?
   - Найдем, милые, галстуки мои алые, - зачастит, засуетится бабуся. - Найдем вареньица - из яблочек китайских.
   - Китай - наш друг и сосед, - говорю я солидно. - Мы с Фимкой за дружбу между народами.
   - И за мир во всем мире, - добавляет Фима, пионер пламенный, и так строго спрашивает: - Кошерного ничего нет? Я со свиным дело не имею.
   - Так и мы со свиньями дел не имеем, - откликается дед.
   Ну, покушаешь супа, чаю с повидлом попьешь, посетуешь, что килька мелковата, дозреть бы ей надобно - и давай прощаться. Скажешь только, облизываясь:
   - В магазине, бабушка, курочка продается, жирненькая... Вам бы ее купить надо, да хлеба белого, пышного... А уж потом нас, пионеров, зовите. Мы - всегда готовы!
   - Пионер - значит первый! - прибавляет Фимка.
   - Пионеры - дети холеры, - по-прежнему весело говорит дед.
   - Ты что, старый, - возмущается бабушка, - разве можно говорить такое о пионерах и комсомольцах!
   - Я люблю сакэ и японцев, а не комсомольцев, - отвечает лукавый дед.
   Вдруг на пороге появляется бабкин и дедкин внук с красными октябрятскими щеками и нагловатом блеском в глазах, и признается откровенно:
   - Мы, октябрята, без ума от концентратов! Вот от чего у нас лица мордаты!
   - Толковый пацан, - одобрительно говорю я, и мы быстро уходим, едва расслышав бабкин голос: "Да куда же вы, милые, а как же..." А тут дверь и захлопывается. Только пятками сверкнешь... Да, золотые денечки были...
   А лагеря пионерские! Такое не забудешь! Забежишь ненароком ночью к пионеркам, - как захрюкаешь, как завоешь волком, или зверем африканским зарычишь... Суматоха! Шум! Гам! Визг поднимается, девчонки в меня подушками кидаются, а пионервожатая - чем попало. Здорово! Значит, хорошо я их пуганул.
   Ганнибал Ильич мечтательно улыбнулся и потеплел взглядом.
  - А природа какая! Сказка, а не природа. Сейчас не то, сейчас все за... загажено, мусор кругом. А тогда... Окинешь ее, природу то есть, взглядом, - и бежишь в столовую, соль и горчицу в компот побросаешь, стулья студнем вымажешь - и опять на природу. Доски в заборе раздвинешь - и шмыг вместе с приятелями.
   А за забором елки всякие, осинки. Притаишься в овражке, на корточки присядешь, папироской пыхнешь, - и наслаждайся пейзажем, словно Шишкиным нарисованным. Лягушки поквакивают, травой попахивает, одуванчики растут, крестоцветные... Хорошо! И думается как-то по особенному. Тут и девчонки подтянутся, супом нахлебавшиеся. "Давайте дружить, пионеры! - скажут. - Давайте, - охотно согласимся мы. - А как дружить будем?"
   И застесняемся...
   Ну, а потом кончилась моя привольная жизнь пионерская и началась комсомольская. Да... Училась у нас Платова Наташка. Красавица! Влюбился я в нее. А она любила учителя труда Николая Сергеевича Троегоркина. И хоть не раз я ей говорил, что дурак он, этот Троегоркин, идиот даже, но она меня не слушала. Высокий был Троегоркин, глупый и мускулистый, громко смеялся и душился одеколоном "Шипр", а может, и пил его. Но пахло от него всегда. Однако не любил трудовик Наташку, а любил он учительницу пения, Дарью Самойловну. Она же любила композитора Глюка. И не только его...
   В общем, сложная ситуация возникла. И долго так продолжалось. Но я, как Александр Македонский, разрубил этот гордиев узел. Разрубил и ушел в армию, забыться... А армия - это разговор особый.
   Мы вместе с учительницей, затаив дыхание, завороженно слушали.

                ОСОБЫЙ РАЗГОВОР ГАННИБАЛА ИЛЬИЧА ОБ АРМИИ

   - Армия... - произнес он, и замолчал. Но лицо его, поначалу посуровевшее, вскоре прояснилось, морщины разгладились и он продолжил: - Ну, прибыл я в армию. Построили нас, новобранцев, на плацу. Вышел к нам плешивый командир, поздравил нас злорадно с прибытием и поинтересовался, есть ли среди нас нервнобольные.
   - Есть, - сказал я, и выступил вперед. - Душевно травмирован. Не зарастет на сердце рана... никак. Физически-то я здоров, у нас в семье вообще никто никогда не болел, а если и умирали, то от большой продолжительности жизни, или от несвоевременно оказанной, а то и вовсе не оказанной, медицинской помощи.
   - Хватит болтать! Как фамилия? - прервал меня командир.
   - Пивоваров.
   - Смешная фамилия.
   - Не фамилия красит солдата, товарищ командир.
   - Верно. Она красит сержантов и другой - младший и старший командный состав. Ладно, солдат, служба тебя быстро на ноги поставит.
   - Так я же не лежачий больной, а нервный.
   - Будешь командиру возражать, быстро станешь лежачим, а для нервных у нас есть особенный комплекс упражнений повышенной сложности: они подтягиваются на турнике много раз больше других придурков, которые ни черта ни нервничают, хотя и стоило бы, знай они, что их ожидает.
   - А что их ожидает?
   - Марш-бросок в полном обмундировании.
   Придурки, до того безразлично слушавшие командира, сразу занервничали.
   - И еще! - продолжал напутствовать командир. - Вращаясь на турнике, смотрите, не сверните шеи. Это важно. Они теперь не вам принадлежат, а всей нашей армии.
   - Нашей армии?!
   - Ну не иностранной же! Иностранной армии принадлежат иностранные шеи. А теперь передаю вас старшему сержанту Приходько. Забирай оборванцев, сержант!
   Приходько угрюмо посмотрел на нас и сказал:
   - Сразу предупреждаю. Слово старослужащего для вас закон. Любые его желания должны исполнятся немедленно и беспрекословно.
   - Даже невыполнимые?
   - Невыполнимые - в первую очередь!
   - А из тяжелой артиллерии бить будем? - спросил худой новобранец, восторженно щурясь из-под очков.
   - Рядовым говнюкам (здесь учительница сильно смутилась, но прервать Ганнибала не осмелилась) из пушек стрелять не положено. Лично я, тебе бы и рогатку не доверил, все равно сил не хватит резинку натянуть... Ты какую музыку на гражданке слушал? - вдруг неприязненно спросил он.
   - Берлиоза люблю, товарищ сержант.
   - Старший сержант! А Берлиоза отставить! В армии надо любить веселые маршевые песни и своих командиров. Ну если тебе стрелять невтерпеж, будешь стрелять для меня сигареты. Заодно приобретешь очень полезные в армии навыки: отличную реакцию, умение Быстро бегать, разовьешь выносливость и нарастишь мускулы.
   - Это каким образом, товарищ старший сержант?
   - А вот когда будешь стрелять у старослужащих сигареты, тогда и узнаешь. Обещаю, ты узнаешь много интересного, в том числе и образом...
   - Рвусь в бой, товарищ старший сержант!
   - Рвешься, говоришь. Это тебе наши ветераны, дембели и дебилы организуют в лучшем виде... А ты чего хромаешь? Эй, это я тебе говорю! - обратился сержант к одному из наших. - Ногу натер?
   - Нет, это у меня от рождения, - отвечает тот. - Одна нога короче другой на тридцать сантиметров.
   - Ну и артисты сидят в призывной комиссии, - покачал головой Приходько. - Нет, чтобы подравнять перед отправкой.
   Физрук проглотил стакан воды, стоявший на столе у Нины Федоровны, и продолжил:
   - Скучно показалось в армии по первому впечатлению. Но мне его быстро развеяли. Хороший кросс по пересеченной местности, опять же, отягощенный полной выкладкой - и никаких впечатлений! Ни первых, ни последних, вообще никаких...
   Ну и все время рядом товарищи по оружию: дембели, черпаки и другие старослужащие - они нам скучать не давали.
   Прошло полгода. Лежу как-то, запыхавшись и темпа не выдержав, на пыльной дороге, ее же, эту пыль проклятую, заглатываю, в сердце покалывает, и подходит, значит, ко мне старший сержант Низмутдинов, наклоняется и спрашивает:
   - Ну что, солдат, постиг науку строевой подготовки?
   - Постиг, - отвечаю, - что жизнь не стоит на месте. Вот, чувствую, как она сейчас от меня стремительно убегает.
   - Ну-ка, - пнул меня сержант, - вставай быстро - и за ней вдогонку!
   Отказываюсь. Говорю, что сил на продолжение движения больше не имею.
   - Приказу не подчиняешься, солдат! - гневно заклекотал Низмутдинов. - Да, слабовато у тебе с дисциплиной, даже больше скажу - паршиво! С такой дисциплиной - знак отличника боевой подготовки не заработаешь.
   - Единственное, что я могу здесь заработать, это паховую грыжу, - горько сказал я сержанту. - И я не автомобиль, чтобы все время бегать, в него хоть бензин заливают...
   - Разговорчики! - заорал старший упырь Низмутдинов. - Ты еще не знаешь, что такое настоящая служба! Но я все сделаю, чтобы ты узнал. Вставай и вперед! Хоть на карачках, а вперед!
   Делать нечего. "Слушаюсь!" - говорю, и встаю на карачки.
   - Обязательно слушайся, солдат, - немного пообмяк Низмутдинов. - Служи с удовольствием и старайся со рвением... А воротничок у тебя грязный. Дома тоже такой носил?
   - Да не носил я воротнички дома, - отвечаю.
   - И сапоги чистишь скверно, я в них не отражаюсь. А должен! Да, придется тебе казарму драить.
   - Драят палубы, - поправил я его.
   - Я тебе и палубу организую, - пообещал сержант. - И не одну. Ты у меня все подряд чистить будешь, до самого увольнения.
   Здесь он погорячился, конечно. Но с годик потрудиться пришлось. Дальше легче пошло. Вот тогда-то я и узнал, какая самая лучшая книга на свете. Я-то думал раньше, что это книга избранных произведений поэта Некрасова. Мой же товарищ по оружию, Ахмед, обозвал меня ишаком, плюнул мне на сапоги и сказал,  что это безусловно книга ашуга и Гомера двадцатого века - Сулеймана Стальского. И был бы жив сейчас Гомер, он бы умер от зависти к Сулейману.
   - Идиоты, - просветил нас, товарищ старший сержант Миша Гельдерод. - Лучшая книга на свете - армейский устав! И знать вы его должны лучше, чем Некрасова, Сулеймана и Гомера вместе взятых, потому что ничего лучшего до сих пор не написано. Устав, это вам не журнал "Крокодил", полистал, поржал и выбросил. Он должен как гвоздь сидеть в ваших мозгах, как поэт Некрасов, как Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими...
   - Сулейман Стальский, - подсказал Ахмед. Но я не хочу, чтобы в моей голове сидел Некрасов, а уж тем более гвоздь!
   - Да кому интересно, чего ты хочешь! - закричал Миша Гельдеров. - Повторяю для вас, идиотов, - того, кто не будет знать устав, на учениях выжму беспощадно, как половую тряпку! Вы еще запомните мои слова, и меня запомните!
   И мы с Ахмедом его запомнили. А после армии, мы с ним встретились и тепло поговорили. Правда, теперь Миша Гельдерод разговаривает неважно. Очень мешает вставная челюсть.
   
   Да, отличные истории рассказал нам Ганнибал Ильич о своей привольной пионерской и комсомольской жизни. Не все мы поняли, особенно про комсомольские армейские годы. Но все равно, это было здорово!
   - Какая интересная жизнь! - воскликнула учительница. - Сколько впечатлений!
   - Это только ее начало, - сдержанно проговорил Ганнибал.
   - Ребята! - обратилась к нам Нина Федоровна, возбужденная рассказом физрука. - Ведь и ваши папы были молодыми, шутили и смеялись.
   - Мой папа и сейчас смеется, - признался Сашка Прохоров. - Правда мама утверждает, что смех без причины - признак...
   - Довольно, Саша, я тебя поняла.
   - А я не понял, - сказал Сестренкин.
   - У меня тоже папа смеется, - сообщил Толик Каребин. - Особенно после работы. Но мама говорит, что это истерический смех.
   - А что это значит?
   - Это, когда смеются громко, долго и никак не могут остановиться.
   - На психических похоже, - заявил Меднис. - Они тоже смеются, смеются, а потом как шпокнут! Я психических боюсь.
   - А я боюсь хулиганов, и больше всех Пипякина Владимира. Он тоже смеется, смеется, а потом как даст! И беги в перевязочную - голову бинтуй, - пожаловался Ленька.
   - Я вот что хотела сказать, - проговорила учительница. - Было бы здорово, если бы ваши папы пришли в школу и рассказали о своем счастливом пионерском детстве и комсомольской юности. Наверняка им есть о чем вспомнить. Или хотя бы написали об этом в домашнем сочинении.
   Что-то я глубоко засомневался в том, что папа сядет за домашнее сочинение. Он даже мне сочувствует, когда такое случается. Но отчего же не попробовать...
   Но папа написал. Как ни странно, написал ни он один.

   - Интересно, что тут насочиняли ваши родители о своем детстве, - произнесла учительница, выкладывая перед собой на стол стопку тетрадей. - Итак, откроем наугад... Папа Прохорова Саши... "Как я в солдатах служил. Дневник. Выдержки". Гм... Ну и как, интересно...

                24 июля ...года.

   Три дня назад, мой друг и соратник, Кызы, утопил бронетранспортер... вместе со мной. Кызы наглотался воды и попал в санчасть, откуда уже не вернулся. Я стукнулся головой о БТР, отчего машина сильно пострадала, а в броне осталась вмятина. Увы, я тоже попал в санчасть. Командир сказал, что если у меня остальные части тела такие же крепкие, то мне надо записаться в аэроклуб и прыгать с парашютом, а может быть, и без оного.

                То же число

   
   Кызы лежит с закрытыми глазами и не дышит уже третий день, но пищу принимает регулярно и ест с большим аппетитом. Доктор говорит, что он уже пятнадцать лет в армии, но такого еще не видел.
 
   Учительница покачала головой.
   - Не понимаю, при чем здесь светлые воспоминания детства?.. Почитаем дальше.

                30 июля

   Кызы открыл один глаз, но по-прежнему не дышит. Слышал, что его хотят перевести в подводный флот.

                3 августа

   Кызы открыл второй глаз. Я сказал ему, что хочу летать как птица и скоро поднимусь выше облаков, а потом сигану оттуда с парашютом.

                15 августа

   Кызы, наконец, самостоятельно открыл рот и попросил папиросу. По этому случаю нас навестил командир. Кызы изъявил желание продолжить службу в планерных войсках.
   - Что, - сказал командир, - мало тебе бэтээра, хочешь еще и самолет утопить. Тебе только телегой колхозной править, а не на самолете пикировать. Вас бы, козлов, в звании принизить, да нет у нас званий ниже рядовых.
   - Есть такие звания - вредители! - подсказал ему старший сержант Мазуркевич.
   Кызы долго сверлил их злобным взглядом, и потребовал принести обед.

                25 сентября

   Вышли мы утром с Кызы из расположения части, а вечером войти не смогли. Темно. Ни зги не видно. Прямо чертовщина какая-то с этими увольнениями! Выходишь из части - часть на месте, приходишь - нет ее. Хорошо командир помог.
   - Хотим с Кызы ракету освоить, - доложил я командиру. - Летать охота - сил нет!
   - Ракета подождет, а пока осваивайтесь на гауптвахте, - ответил командир.
   - А нас с Прохоровым поощрят медалями? - спросил Кызы и дико заорал.
   - Ты что вопишь, придурок? - ласково так говорит командир, а глаза у него вдруг замерзли.
   - Страшно жить в безвоздушном пространстве, - произнес Кызы, по-прежнему дико вращая белками глаз, и неожиданно добавил: - Вот вернусь из армии и на поварихе женюсь, жрать все время охота.
   - Поговори у меня, Цицерон!
   - Мы таких, товарищ командир, знать не знаем!
   - Вам и не положено. А положено вам служить усердно и честь отдавать вышестоящим чинам.
   - Так точно!   
   Командир скрипнул зубами.
   - Хорошо. А теперь - долой с глаз моих!
 
                30 сентября

   Кызы заболел дизентерией. Он руки не мыл с тех пор, как поступили в армию. Когда я его навестил, он сказал, что хочет в планерные войска.

                7 ноября

   Пошел поздравить Кызы. Пили компот и мечтали о космосе. По случаю праздника зашел старший сержант Мазуркевич.
   - Товарищ старший сержант, - обратился к нему Кызы, - вы мне в летуны рекомендацию дадите?
   - Дам, - ответил Мазуркевич. - Но сперва дам по роже, за то, что технику загубил.
   - А мне дадите?
   - По роже?
   - Нет. Рекомендацию.
   - Только в стройбат.
   - Но у них пулемета нет.
   - И очень хорошо. Одним пулеметом в армии целее будет.
   
   Учительница опять покачала головой и отложила тетрадь.
   - Посмотрим, что у нас дальше... Вот Димин папа... Читаем: "Когда я служил в армии и был черпаком..." Что за бред!
   Нина Федоровна открыла новую тетрадь.
   "На второй год службы я уже нарастил немного сала и стал гонять салаг..."
   - Хрен редьки не слаще, - сказала учительница, закрывая и эту тетрадь. - Так, а что нам поведает папа Брусникина Вовы... Но это вообще не папа, а мама пишет! Она что, тоже служила?
   - Она папе служит. Беззаветно! - торжественно сказал Вовка.
   - Хм... Может, она и присягу давала?
   - А что, мамам нельзя сочинять? - удивился Вовка. - Папа очень устает после работы, говорит, что телевизор толком посмотреть не может. Вот мама за него и...
   - Ладно, посмотрим, что она пишет... И здесь про армию! Да что же это такое!
   - А мой папа в армии не служил, - с гордостью сказал Женька. - Он в это время учился зарабатывать большие деньги.
   - А у меня брат в армии служит, - сообщила Ленка Семочкина.
   - Ну и что интересного он пишет? - без интереса спросила учительница.
   - О, это замечательные письма, только он их не письмами зовет, а воплями души. У нас этих воплей целая библиотека набралась. Так вот, в последнем вопле он сообщает...
   - Это безнадега какая-то! - тоскливо сказала учительница.
   И в это время к нам заглянул Ганнибал Ильич.
   - Иду по коридору, слышу шум, - объяснил он свое появление. - Думаю зайти надо, может, помочь чем. Вы только скажите, Нина Федоровна, я быстро порядок наведу. Армейский! Все по струнке ходить будут! Вот помню случай у нас в армии был...
   Учительница глубоко вздохнула, и устало опустилась на стул.