Хранители тепла

               
                "Лопата Его в руке Его..."
               
                (Матф. 3:12)
                По утреннему городу медленно и осторожно, как "тать в нощи" расползается сизое облако морозно-гаревого тумана. Но город спит. Спит и не видит того, что его убивает.
- Сволочь! - беззлобно ругается Гера и дышет на свои разнопарные, цветастые варежки.  Варежки он нашёл по одной на тротуарах, поэтому они разные и к тому же женские. Гера находит себе так всю одежду, в основном, конечно, не на тротуарах, а на помойках. А "сволочь" - это он о морозе. На термометре под тридцать и от этого не хочется жить. Мы с Герой стоим на перекрёстке, притоптывая и прихлопывая, чтобы окончательно не околеть. Впереди ещё целый день на стылых, окаменевших от холода улицах, но об этом лучше не думать. Лучше не думать вообще ни о чём.
- Где этот алкаш? - безучастно интересуется Гера и зачем-то пристально вглядывается в космический мрак подворотни, пытаясь, вероятно своим взглядом выудить оттуда вышеупомянутого алкаша Димана. Диман - это третий и последний участник нашего ежедневного ледяного похода. Ах, да, забыл представиться - Гера, Диман и я - бригада дворников муниципальной коммунальной службы. Наш объект - огромный городской проспект со всем его снегом, льдом и дерьмом. Зимой наша главная задача - очистка от снега автобусных остановок. Гера метко называет эту деятельность - "бег с остановками".  И действительно - во время снегопадов особо не посидишь, да это и запрещено, также как и греться где бы то ни было. Запрещено официально, но все у нас знают, что если следовать закону буквально, то в скором времени протянешь ноги. Поэтому мы с Герой, плюнув на бесплодное ожидание, идём греться в ближайшую банкоматную. "Тепло - наш основной ресурс, его надо беречь!" - любит говаривать Гера вычитанную им где-то фразу. Банкоматная, как и положено всякой приличной западне, приветливо открыта круглые сутки и  на входе  даже висит тепловая завеса. Мы с мороза по очереди стоим под ней, блаженствуя. Это у нас называется: "принимать воздушные ванны". Как всё перемешано в этом мире: банк - мироед и кровосос спасает нас от холодной смерти...
Через пол-часа, наконец-то, подтягивается Диман. Он знает, где мы.  Диман - это грязное, нечёсанное существо по самую макушку заросшее жёсткой, как проволока, щетиной.  Диман - акоголик, окончательный и бесповоротный. Его постоянно трясёт, поэтому работать он не может и просто таскается за нами по проспекту, согнувшись под тяжестью бытия и своей бесполезной лопаты. К тому же, Диман уже почти разучился говорить. Единственная фраза, которую он ещё помнит: "Ясен пень!". Он произносит её только в минуты наивысшего духовного волнения, которых в его существовании явно немного. Местные пьяницы наливают ему из жалости, иногда его жалеем и мы с Герой. Почему Димана не гонят отсюда, для нас загадка, но мы не выдаём его Моте, ибо долготерпение и всепрощение - краеуголные камни нашей работы. Кстати, Димана привёл к нам именно Мотя, что тоже удивительно, так как Мотя на дух не переносит пьяниц. Мотя - это наш мастер. Как это часто случается в этой сказочной стране, Мотя полностью соответствует своему бабьему прозвищу - он постоянно чем-то судорожно озабочен и слегка напуган. И ещё Мотя - идейный карьерист. Мы с Герой почти наверняка знаем, что для угождения начальству Мотя, если потребуется, без колебаний пошлёт нас на смерть. Мы не удивляемся и не возмущаемся по этому поводу, ведь Мотя - довольно распространённый тип в наших краях. Мы боимся Мотю.
... Как ни хорошо в банкоматной, но надо идти работать. На улицах начинают появляться первые прохожие, или "пассажиры", как мы их называем. Ещё немного и на остановках будет не протолкнуться. "Пассажиры", надо сказать, относятся к нам с какой-то странной смесью презрения и, одновременно, уважения. Ну, презрение - это понятно, а вот уважение... Единственное объяснение, которое я со временем нашёл для этого благородного  чувства , так это только то, что люди всё-таки осознают, что дворники - последний оборонительный рубеж во вселенской мусорной войне, этакий форпост надежды, и что не будь нас, весь мир захлебнулся бы в своих испражнениях. Нет, население, конечно, за чистоту и страется иногда донести фантик до урны, но всё дело, как обычно, губит это самое "иногда". Тут я окончательно понял, что сыны и дочери Адама не любят работать . Состояние труда - самое мучительное для рода людского и винить его в этом глупо. Человек, как все мы знаем, рождён... как его там, - вот-вот: - "... для звуков сладких и молитв" и Господь Бог, предрекая падшему Адаму " пот лица", не имел в виду ничего хорошего. И когда я слышу очередную историю о том, что кто-то в детстве не хотел учиться, потом  не хотел трудиться, спился и умер бомжом, я понимаю, что этот человек хотел прожить жизнь самым естественным образом. Но почему-то не получилось. Вы случайно не знаете - почему?
 В общем, мы работаем, а точнее, дорабатываем за всех. Как результат - к полудню наша бравая бригада измотана уже до самой крайности. Вопреки запретам, мы сидим на остановочной лавке и тупо смотрим на медленно ползущую мимо нас вереницу машин. Это всё равно, что смотреть на реку - завораживает. И изгоняет из головы ненужные мысли. Почему-то именно здесь я стал замечать, что примерно девяносто процентов моих мыслей - ненужные: хлам, суета, шлак.  Какие мысли нужные, я ещё не понял, но они есть, это я точно знаю. Кроме всего прочего, созерцание железной реки рождает совершенно новое чувство, что вся жизнь - на том берегу, а здесь - лишь мы - усталые и безразличные. Мы молчим. Только Гера выскажет иногда что-то   неожиданное в своей бессмысленности. "Не помню, - заявляет он,  - движок на "тридцатьчетвёрке" был рядный или V-образный? Или: - "Интересно, на каком шасси собран троллейбус?"  Наш коллега весьма начитанный человек, только читает он, судя по всему, всё без разбора: от инструкций к бытовой технике до Библии. Иногда Гера выдаёт и нечто философское. Например, вчера он изрёк: - "Наше нынешнее терпение - лишь репетиция..." Ответов на поставленные вопросы Гера от нас не ждёт и наверное поэтому часто с сомнением смотрит на небо, верятно, в надежде получить их оттуда.  Гера у нас - умственноотсталый. Это не оскорбление, это медицинский диагноз, поставленный ему ещё в детстве. В школу Гера пошёл только с десяти лет, в армию его не взяли, семьи и детей у него отродясь не бывало, всю жизнь он прожил с матерью, лет двадцать проработав на нашем местном тракторном заводе, пока его за ненадобностью не сократили. Зато, он не пьёт и не курит, и на этиих основаниях считается ценным работником. Вообще, давно замечено, что дурачки - самые ценные работники. Этот вывод, мне кажется, как-то связан с нежеланием сынов Адама трудиться. Только как, я ещё не понял. Несмотря на то, что Гера часто несёт всякую чушь, поступает и чувствует он всегда неизменно мудро. Про  себя я называю его "мудрый глупыш". Рядом с ним сижу я - многодетный отец с высшим образованием. Мы - одна бригада.
- Ты знаешь,- сообщает мне как-то Гера, - мне Женька с ленинского рассказывал, будто он в выходные Димана видел с какой-то женщиной. И что она плакала у него на плече.
- Верить этому Женьке... Вечно пьянецкий.
- А одета была как королева.., - мечтательно продолжает Гера, не обращая внимания на мои сомнения. Тут, как раз, из ближайшей рюмочной возвращается измождённый Диман и почти падает на лавку рядом с нами.
- Диман, а Диман, ты, говорят, с барыней закрутил? - глумливо осведомляюсь я у него.
- Ясен пень! - отвечает Диман с такой неожиданной яростью, что мы с Герой только недоуменно переглядываемся и замолкаем.
- Пошли, не то примёрзнем здесь! - через какое-то время призывает нас Гера и бодро встаёт, вскидывая лопату на плечо. Вслед за ним, кряхтя, поднимаемся и мы с Диманом.
Мы идём по проспекту и отовсюду навстречу нам выползают разные антисоциальные личности, те самые - ищущие естественных путей. Они тянутся к нам как трава к солнцу. Для них, отвергнутых миром, мы последняя связь с "разумными" собратьями и последние "разумные" собратья, снисходящие до общения с ними. Это дороже водки, поэтому пьяницы редко просят у нас денег. Не тянутся к нам только бомжи. Эти отреклись уже от всего.
В один из первых солнчных весенних дней мы после работы стоим с Диманом у его подъезда.  Живём мы с ним в одном доме.
- Ну, давай.., - я протягиваю ему на прощание руку. Обычный, ничего не значащий ритуал. Диман вяло пожимает её и не моргая смотрит на ослепительное весеннее солнце. Его воспалённые глаза полны мутной влагой.
- Вот и кончилась моя зима.., - не отрывая взгляда от солнца, говорит он. Я изумлённо смотрю на Димана и вижу совсем другого человека - ясного и спокойного.
- А моя? - этот глупый вопрос рождён именно изумлением. Диман смотрит на меня снисходительно и печально, как добрый учитель на закоренелого двоечника и с неведомой надеждой отвечает:
- А твоя ещё нет...
 Потом он уходит , а я растерянно смотрю ему в спину.
На следующее утро Диман не появляется. "Допился!" - безнадёжно машет рукой Гера и мы уходим вдвоём. К обеду приезжает Мотя. Он как-то необычно спокоен и его, всегда бегающие глазки, сегодня никуда не бегут.
- Слыхали, Диман помер, - сообщает он почти шёпотом, - ночью сердце встало... Мотя почему-то отворачивается. Где-то совсем рядом отвратительно каркает ворона. Гера смотрит на небо, но в его взгляде уже нет привычного сомнения. На мгновение я замечаю в его глазах полное одобрение. Мотя мнётся. Он явно хочет нам ещё что-то сказать и в конце-концов говорит:
- Учились мы с ним вместе. Светлая была голова... Жена - Ленка - первая красавица на курсе... Всё потерял. Мотя замечает подъезжающий троллейбус и бежит к нему.
- Кто его знает... Кто его знает.., - загадочно повторяет Гера, смотря на убегающего Мотю.
Теперь мы с Герой шагаем по проспекту одни. Бродячие собаки приветствуют нас радостным лаем. Лопаты как крылья блистают за нашими спинами. И пусть весь мир провалится в тартарары, лопатокрылый патруль всегда останется на посту, а проспект будет вечно сиять чистотой. Ведь должен же кто-то убирать мусор.