Час перед рассветом. Тетрадь четвёртая. Инсайт
Давненько не брался я за свой дневник. Получается, что делаю записи, лишь только когда происходит что-то необычное, подталкивающее рассказать, поделиться, а потом, как только волна проходит, пишу меньше, реже, реже, а затем и вовсе бросаю. Сейчас же мне есть, что рассказать, я полон позитивных впечатлений и весь буквально заряжен.
Итак, я загорелся желанием отправиться в Азию и наконец нашёл дешёвые билеты в Непал. В качестве самого отдыха выбрал несложный поход по Гималаям на границе с Тибетом, а билеты взял таким образом, чтобы до и после провести несколько дней по своему усмотрению, надеясь найти какой-нибудь храм и, естественно, учителя. Но всё произошло несколько иначе, и я ни капли не жалею.
Добираться пришлось с двумя пересадками — в Москве и в Арабских Эмиратах, дальше меня ждал крайне маленький по площади, но загруженный не меньше, чем Домодедово, аэропорт в Катманду. Перед посадкой наш самолёт ещё долго крутился над ним из-за погодных осложнений, но в итоге мы нормально сели и шумной толпой влились в маленький зал, битком набитый интернациональной туристской братией. И тут я осознал — мы в Непале. Заполнение непонятных анкет, получение багажа, огромная очередь в пункт обмена валют, ещё большая — за визой, а потом европеизированный аэропорт Трибхуван буквально выплюнул нас на улицы Катманду. Сотни разбитых стареньких громыхающих машин и бесконечное множество таксистов. Находясь в очереди за визой, я познакомился с несколькими туристами из России, и мы договорились на четверых взять одно такси. Остановиться решили в райончике Тамель. А по дороге в открытые окна дребезжащей и чуть не разваливающейся машины мы наблюдали невероятную жизнь: толпы людей, шамкающий тараторящий акцент местных, много мусора и, конечно же, дороги: бешеные, плотные, разношерстные с безумным числом мотоциклов и мотороллеров. Но самое главное — шум. Здесь каждый считает своим долгом посигналить, если перестраивается, пропускает, обгоняет, если видит красивую девушку или новую иномарку. Пожалуй, ещё стоит отметить рекламные вывески. Но это надо видеть: пёстрые, яркие, теснящиеся друг на друге. Сам Катманду — город, где правят торговцы или, как называют эту касту, вайшьи, это город поддельных мудрецов, это город нищих. Сумасшедшая толчея всевозможных народов старается перекричать друг друга и продать вновь прибывшему гостю что угодно, лишь бы побольше. Тамель — район массового производства и продажи поддельной одежды и инвентаря, здесь прямо на улицах шьют «The north face» и «Adidas», «Mammut» и «Columbia». Здесь миллиарды богов и их статуэток (надеюсь, Ганеши простит меня за бесцеремонные фото, которых я наделал в великом множестве). Здесь всё настолько пёстро и разнообразно, что заблудиться в безымянных кривых тесных улочках легче, чем перейти дорогу.
Я остановился в Holy lodge guest house. Стоит отметить, это отличное место. Не самый дешевый вариант для Катманду, целых 30$ за прекрасный двухместный номер с кондиционером, душем и работающим wi-fi, а если поторговаться, можно снять и за 20$. Хотя есть и базовые номера всего за каких-то 12$. В этом месте мне удалось выспаться и приятно позавтракать. Добродушие и улыбчивость непальцев просто зашкаливают! Особенно, если ты турист. Особенно, если с деньгами. Кстати, цены в Катманду схожи с нашими, только в рупиях, а 1 руб — это около 2 руп. Но если вырваться и найти удачное кафе, где-нибудь во дворике или на крыше среди благоухающих ярких цветов, то за 500 рупий можно отведать божественный стейк с картофелем и макаронами со специями.
Первые два дня я потратил на сон, отдых с дороги, еду и, конечно же, прогулки с фотоаппаратом. Впечатлений было предостаточно. Это действительно другой и совершенно необычный мир. Чего стоит хотя бы Сваямбунатх, храм обезьян. Невероятных размеров строение на горе, сплошь оккупированное макаками, которых тут больше, чем людей. А среди последних представители, наверное, всех народов и религий. Но буддисты бросаются в глаза сильнее прочих. В общей толчее бегали и бездомные поджарые собаки. Казалось, даже они улыбались.
Вот на территории этого храма жизнь и решила внести коррективы в мои планы. Разглядывая узор, называемый «глаза Будды», на самой высокой ступе, я внезапно услышал истошные крики макак, а затем обеспокоенные голоса туристов, кто-то растерянно стал звать: «Help! Help!». Я оглянулся по сторонам и увидел уплотняющееся кольцо зевак вокруг упавшего на землю человека. В следующую минуту я уже стоял, опустившись на одно колено перед потерявшим сознание пожилым мужчиной. В памяти судорожно всплывали уроки первой помощи, какие-то лекции, я чертыхнулся, что оставил в номере аптечку, не взяв с собой абсолютно ничего. Пострадавший турист из Европы не подавал никаких признаков жизни: пульс на шейной артерии не прощупывался, зрачки его не реагировали на свет, я опустил ухо к его носу — дыхания тоже не было. Вот тебе и сет на тузах: асистолия, кома и апноэ. Вокруг уже столпились испуганные и взволнованные люди, кто-то выкрикивал слово «доктор», кто-то по-русски звал на помощь, а я сидел на коленях, и до меня медленно доходила простая истина — это клиническая смерть. Нужно было срочно проводить курс СЛР. В голове сбивчиво крутилось: «Так, ну что там… пятнадцать и… нет, тридцать на два, тридцать раз качнуть, дважды вдохнуть, как же там руки ставить-то? Ага, да, вспомнил! Ах, чёрт, да, внизу ж надо, чтоб ничего не мешало… Руки… А, блин, куда я — надо же полость рта осмотреть, не дай бог, что-то мешается». Я запрокинул его голову — нет, нормально. Начал качать. Тридцать компрессий, два вдоха. «Хорошо, воздух, вроде, в желудок не попал, грудь поднимается…» — а вслух прокричал: «Call the doctor! Now! Urgently!». Я повторил цикл. Он всё ещё не дышал. Ещё раз, и ещё. И ещё… Время шло, уже минут пятнадцать я качал без остановки, а врача всё не было. Да и откуда бы ему так быстро там появиться? Черты лица у лежащего заострились, кожа давно побелела, а у меня устали руки, от нервного напряжения сил не осталось вовсе. Вспомнился прекардиальный удар, но это надо было делать раньше, в самом начале. Хотя, был случай, когда после долгого безуспешного курса СЛР психанувший врач по дороге в скорой всё-таки запустил остановившееся сердце резким ударом с криком: «Живи, скотина!», но это было… Мои мысли перебил склонившийся рядом какой-то местный. Он обратился ко мне на ломаном английском:
— Почему вы не помогаете этому человеку?
— Я стараюсь, видите? Но у меня ничего не получается…
— Но вы же не помогаете! Вы только бьёте и дуете в него.
— Это сердечно-лёгочная реанимация, — продолжая качать, нервно ответил я.
— Вы ничего не делаете. Вы же можете помочь. Почему вы этого не делаете?
— Но что? Что я должен сделать?!
— Помогите, вылечите его.
— Да как?! — я наклонился, чтобы сделать очередную вентиляцию лёгких, но непрошеный собеседник остановил меня, с силой взяв за запястья и опустив мои ладони на грудь и живот бездыханному телу.
— Помоги его духу, — он сказал это медленно и отчётливо, глядя мне прямо в глаза.
И тут я понял, что он имел в виду. Я глубоко вдохнул, выдохнул, успокаиваясь, снова вдохнул, а на очередном выдохе левой рукой стал чертить символы тянь-ци, передвигая правую по точкам, как учил мастер. Глаза у меня были закрыты, но через пару минут я почувствовал, как кто-то сел рядом. Чьё-то ровное дыхание слышалось справа и прямо передо мной. Мысли успокоились, и теперь я думал только о том, как хорошо будет, когда этот мужчина поднимется и сможет пойти к себе домой, к своим родным. Я вёл рукой в очередной раз уже сверху вниз, от его макушки по направлению к груди, но тут ощутил тёплый поток воздуха под ладонью и сразу же открыл глаза. Мужчина задышал, его испуганные и удивлённые глаза оглядывали толпу, меня и… теперь удивился я — двух азиатов, которые сидели рядом и тоже проводили вместе со мной сеанс тянь-ци. Они увидели мой недоуменный взгляд и мягко улыбнулись. Недавний собеседник тоже был тут и молча наблюдал, удовлетворённо кивая головой. Сидевший напротив целитель помог подняться пришедшему в себя мужчине, а тот, с кем я ещё недавно пререкался, подтолкнул меня в плечо и жестом направил в сторону. Мы спустились по крутым ступеням, не проронив ни слова. Я оставался поражённым произошедшим. Мой спутник повернулся и сказал лишь одно: «Durbar square. Morning», а затем развернулся и скрылся в опустившимся на город сумраке.
Вообще, темнеет в Непале очень быстро, а света фонарей совершенно не хватает. Возле меня остановилась машина, и водитель быстро залопотал на англоподобном языке, предлагая подвезти. Цену он заломил космическую, вероятно, надеясь солидно заработать на глупом туристе. Что ж, бедолага не знал, как любят и умеют торговаться в России, особенно на юге, особенно с кавказцами. Сбив цену впятеро, я сел к поникшему шофёру в старенький «Toyot» и спокойно доехал до своего гест-хауса. Горячей воды не было, но меня это не особо расстроило, и я без сил рухнул на мягкую кровать.
Наутро же проснулся неожиданно рано и без будильника, умылся, ополоснулся в душе и спустился позавтракать. Хлеб с маслом, омлет и жареные момо меня вполне устроили. Расплатившись с администратором, я уточнил, как проще будет пройти к площади Дурбар, но через несколько слов понял, что это объяснение, даже если и разберу, всё равно не запомню, а потому улыбнулся, поблагодарил и, взяв небольшой рюкзак, отправился на поиски площади. Как оказалось, Durbar square — популярное место, и людей там не меньше, чем в Тамеле. Но это ещё ничего. Главное, что площадь — это не привычная мне открытая площадка, а местный дворцово-храмовый комплекс, территория со множеством строений, десятками различных религиозных храмов и монументов, ограждений и, что удивительно, с платным входом. Я обошёл с разных сторон, нырнул в узкий коридор между домов и выбрался через небольшую лазейку, незамеченный постовыми. Но уже минут через пять ко мне подошли стражи порядка и вежливо попросили выйти и оплатить вход. Пришлось вернуться.
Ещё немного побродив, я нашёл удобное место, откуда можно было насладиться впечатляющей красотой деревянной резьбы, статуями львов, собак и драконов. Удивительно, но изображения драконов встречаются в Непале так же часто, как и других зверей, словно это совершенно обычное животное, как кошка, собака, или голубь. Кстати, голубей на площади больше, чем обезьян на территории Сваямбунатх, тысячи этих птиц усиливают средневековый колорит.
— Созерцание — это прекрасный способ учиться. Очень важно уметь наблюдать и видеть, — тихим ровным голосом проговорил непонятно откуда взявшийся мой вчерашний собеседник.
— Доброе утро.
— Намасте, — незнакомец вежливо склонил голову в приветствии, сложи ладони перед грудью. Добродушные глаза ярко выделялись на фоне смуглого лица и короткого чёрного ёжика волос.
— Зачем вы меня позвали?
— Но это вы пришли сюда.
— Вы что-то хотели мне рассказать? Это связано со вчерашним случаем?
— И снова это вы что-то искали и хотели услышать.
— Да, я искал, но…
— Но не знали, что. Как можно найти в бескрайней мутной реке то, что вы даже не представляете, как выглядит?
Я промолчал.
— Вы решили учиться, но не применяете полученных знаний. В этом нет смысла. Знания без практики, слова ради слов бесполезны. Став на этот путь однажды, человек должен неукоснительно следовать ему, иначе боги покарают его, как отступника.
— Но я делал то, чему меня учили. В моей стране всё же больше полагаются на медицину, а не на целительство.
— Хорошо. Но когда ваши таблетки не помогают, вы начинаете молиться, вспоминая своего бога, своих святых. У вас вера идёт вторым номером после науки, и в этом ваша беда. Верить нужно в то, что делаешь, целиком. Вера должна быть не до, не после, а вместе со знанием и делом.
— Да, наверное, вы правы. Я размышлял над этим. Но нам, западным людям, необходимо доказательство, подтверждение для веры. Иначе же мы просто соглашаемся с тем, что говорят, но всё-таки не верим в полном смысле слова.
— Это ложь. То, о чём вы говорите, не вера, а всё то же знание. Западные люди на самом деле гораздо легче и глубже могут верить, чем вы считаете. Вспомните историю христианства. Его адепты верили настолько, что забывали про здравый смысл, про разум. Так тоже нельзя — между разумом, мышлением и верой должна быть гармония.
— Но как её найти?
— А вот это правильный вопрос.
— Вы — учитель?
— Каждый из нас это учитель. Всё зависит от того, готов ли ученик к тому уроку, что ему собираются преподать.
— У меня много вопросов, но сюда я приехал, чтобы отдохнуть и успокоиться, успокоить свой ум. Наверное, мне нужно найти гармонию, о которой вы говорите. Вы сможете меня научить?
— Вы научите себя сами. Но я помогу вам и направлю в нужную сторону. Всё остальное вы сделаете сами, если не будете пренебрегать получаемыми знаниями.
Мы шли по кривым улочкам, усеянным всевозможными торговыми лавками и магазинчиками сувениров, тибетских поющих чаш, статуэток, масок, футболок и кофт, спортивных товаров, иногда по пути встречались банкоматы и пункты обмена валют, и везде продавалась и рекламировалась Coca-Cola. Идти пришлось довольно долго. Наконец мы вошли в небольшую лавку, уставленную множеством поющих чаш, увешанную колокольчиками и разными звенящими трубочками, прошли вглубь, поприветствовали сидящего в дальнем углу за столиком мальчишку-продавца, а затем, одёрнув шторку за его спиной, мой спутник пригласил меня пройти внутрь. Обычно в таких местах располагаются подсобки или склады для товаров. Так здесь и было. Но мы прошли дальше, и за очередной занавесью нас ждала дверь. Стук, несколько непонятных фраз на местном наречии, и дверь отворилась. Жестом предложив мне сесть на пол, незнакомец удалился, оставив меня в одиночестве.
Полагая, что это ненадолго, я начал ждать, поглядывая на дверь. Прошло минут пять, но никто не выходил. Через десять я уже поднялся и начал расхаживать по комнате, с интересом рассматривая пирамиды сувениров и непонятных железяк. Среди прочего здесь были свёрнутые трубочкой картины, деревянные и металлические подвесы, амулеты, на многих вещах изображался странный символ, похожий на число 30, только с какой-то галочкой сверху, если не ошибаюсь, это «Ом», символ священного изначального звука. Я сделал несколько кругов по тесной комнатушке и снова сел на пол, ожидание затягивалось, к тому же было любопытно, куда и зачем меня привели, и что это вообще за человек, даже имени которого я до сих пор не узнал. Хотя… мне, в общем-то, и в голову не пришло ни разу спросить у него.
И вот дверь бесшумно открылась, меня снова одним лишь жестом пригласили войти. Это был просторный зал, наверное, в полсотни квадратных метров, начисто лишённый какой бы то ни было мебели, а глухие стены без окон придавали ощущение тюремной комнаты. Но, как ни странно, здесь оказалось довольно светло — множество свечей наполняли всё пространство живым тёплым светом. В центре зала сидели двое мужчин в коричневых просторных рубахах со свободными рукавами, погруженные в медитацию. Но как только дверь за моей спиной закрылась, они, дружелюбно улыбнувшись, поднялись со своих мест и, сложив ладони перед грудью, поприветствовали меня привычным здесь словом «намасте». Я ответил тем же. Почти сразу же появился ещё один человек в таком же костюме, только серого цвета. Он вынес деревянную решётчатую подставку с небольшими глиняными чашечками, чайником и чем-то вроде молочника. Поклонившись, он поставил принесённую утварь на пол между разложенных подушечек. Всё это время стоявший у двери мой незнакомый знакомец теперь подошёл к нам и заговорил.
— Моё имя Цэрин. Это, — он указал на очень похожих лысых мужчин в коричневом, им всем было на вид не больше тридцати пяти — Галсан и Ешэ, с ними ты уже встречался, — только теперь я узнал в них тех, кто вчера со мной проводил сеанс тянь-ци. Они поклонились. — Мы из Тибета. А это наш непальский друг Бесну, — на этих словах он вновь поклонился, широко улыбаясь.
— Меня зовут Илья, и я из России, — как-то растерявшись, ответил я.
Все сели, и Бесну завозился с чаем: он то обливал посуду горячей водой, то переворачивал её, то наливал воду в чайничек, заваривая сушёные листья, то сливал её прямо на подставку. Всё это он повторял несколько раз, пока мы сидели, затем наполнил то, что, как мне казалось, было похоже на молочник, ароматным чаем и только потом, уже из него, разлил на пять чашек и подал каждому из нас. Горячий, но не обжигающий напиток дымился извилистыми лентами пара, наполняя воздух необычным успокаивающим запахом. Глиняная чашечка приятным теплом согревала ладони.
— Чтобы найти гармонию, нужно уметь наблюдать, спокойно и отрешённо, но при этом быть внимательным — наблюдать природу, происходящее вокруг, наблюдать себя.
Я слушал, кротко глядя на Цэрина.
— Существует семь кругов внимания. Я думаю, ты их знаешь, хоть и не осознаёшь. Первый, внутренний, самый маленький — это всё то, что находится в тебе, все твои переживания, внутренние ощущения. Сейчас у тебя этот круг составляют любопытство, волнение и ожидание. Второй круг немного больше, в него входят телесные ощущения и мысли, а так же всё, что может на них повлиять, находясь непосредственно рядом с тобой. В настоящий момент твой малый круг включает чашку, сам чай, пол, на котором ты сидишь, твою одежду, меня, поскольку, сейчас ты сконцентрирован на моих словах, а ещё, двигаясь, ты касаешься коленом моей ноги, — он усмехнулся, а я поджал ноги и сконфузился, — а всё вместе это наполняет спектр всех твоих ощущений. Третий же, средний, ещё больше. В данном случае это наш чайный круг: чабань, — он указал на подставку с чайным набором, — и мы впятером. Здесь более широкий простор для действий, но для того, чтобы удержать внимание в нём, требуется больше усилий. Иногда этот круг разрастается, например, до размеров всей комнаты, — он обвёл рукой вокруг себя. — Есть четвёртый, большой круг, дальний. Его ограничивает лишь твой горизонт восприятия. Если ты слышишь, как сейчас в лавку зашёл покупатель и начал торговаться, то эта торговая лавка входит в твой дальний круг. Если же до тебя донёсся гул мотора проехавшего по улице мотоцикла, то твой круг ограничивается улицей. А находясь в поле, ты расширяешь его ещё больше, до линии горизонта.
Бесну долил ещё чаю, я жестом поблагодарил его, а сам продолжил внимательно слушать Цэрина, ещё не понимая, к чему он это всё ведёт.
— Но существуют ещё два — внешний и невидимый круг. Во внешнем находится всё то, что не входит в твою зону восприятия, например, шторм в океане, рождение ребёнка в твоём родном городе или выступление оперного певца на сцене. А невидимый — это то, что пронизывает все пространство — воображение и мысли, всеобщие идеи, которые постоянно и оживляют весь видимый мир.
— Но вы же сказали, что существует семь кругов, а перечислили только шесть.
— Верно. Но, что бы я ни сказал сейчас о седьмом круге, всё было бы ложью и лишь грубым приближением. В своё время ты поймёшь, из чего он состоит. Рано или поздно. А пока же всё, что нужно о нём знать, это то, что он существует, и в нём находится тянь-ци.
— Правильно ли я понял, что, чем шире круг, тем больше усилий нужно приложить для удержания внимания в нём?
— И да, и нет. На любом из кругов может потребоваться как много, так и мало усилий. Всё зависит не от ширины, а от его глубины. На втором круге можно чувствовать прикосновения других людей или одежды, а можно ощущать пульсацию крови или падение волоса на кожу.
— Хорошо, это интересно и, я думаю, может оказаться полезным в жизни. Но как это всё связано с внутренней гармонией?
Мои собеседники засмеялись, и тогда ответил Ешэ, отставив свою чашечку в сторону, при этом перевернув её.
— Очень важно уметь спокойно и отрешённо наблюдать в каждом из кругов, при этом иметь возможность плавно, но в любой момент переводить внимание из одного в другой. Когда все они глубоки, когда все они доступны, когда границы между ними легко поддаются преодолению, тогда человек делает шаг к состоянию гармонии.
— Все глубоки? Но как? Как такое возможно?
— А как спортсмен получает большую физическую силу, или учёный-физик — острый и внимательный ум?
— Долгими и упорными тренировками.
— Точно так же и здесь. Всё развивается. Важны лишь намерение и воля.
— Я всё равно не понимаю, как можно научиться слышать мотоцикл на улице, когда мы тут все отгорожены несколькими стенами. А уж про падающий волос даже представить страшно — даже если бы это стало возможно, я бы с ума сошёл!
— Существуют различные практики, позволяющие развивать себя. Каждая из них как тренировка — что-то для ног, что-то для рук, что-то для живота. Нужно понимать, что и для чего делается, и отдавать себя целиком занятию. Йога, цигун, тянь-ци, випассана, чтение, беседы, наполненные смыслом, — всё это инструменты для развития глубины восприятия каждого из кругов. И таких огромное множество.
Весь этот разговор мне казался каким-то странным: мы начали с одного, перешли на совершенно иную тему, ничего существенного здесь толком и не происходило, никакой тайной мудрости мне не открывали, а только говорили скорее о другом взгляде на мир, так что я абсолютно не понимал, с какой стати вообще тут нахожусь и зачем согласился сюда прийти. Но всё же сидеть рядом с этими размеренными улыбчивыми людьми, добродушно рассказывающими что-то, пить вкусный чай в уютной, хоть и необычной обстановке, было настолько приятно, настолько казалось это правильным, что я ни разу не попытался оборвать беседу и уйти.
Мы говорили ещё долго и о тянь-ци, и о силе и важности веры, и о религиях с их последователями, я услышал много нового про буддизм и про идеи индуизма, но всё, так или иначе, вело к теме духовного, личностного роста и обретению гармонии с миром. Не стану дальше пересказывать, поскольку это займёт ещё десятки страниц, но вот задуматься теперь явно стало над чем. Время от времени Бесну уходил и возвращался с новым чаем, а мы всё продолжали. Когда же я взглянул на часы, голова резко закружилась — то ли от понимания, что беседа продлилась почти шесть часов, то ли от осознания, что я до сих пор ещё ничего не ел с самого завтрака. А моих новых знакомых это, казалось, вовсе не волновало. Но через какое-то время Цэрин неожиданно поднялся и сказал, что время разговоров закончилось, а назавтра он будет ждать меня там же на площади, для того чтобы начать практиковать. На вопросы о том, что и где практиковать, он не ответил, но добавил только, что мне понадобится собрать все свои вещи и выселиться из номера, потому что мы отправимся в дорогу.
На этом мы попрощались, и я вышел через лавку вновь в город, наполненный безумным океаном всевозможных громких звуков, терпких запахов, ярких красок, в город, окутываемый густыми сумерками. Я петлял по бесконечным лабиринтам тесных улочек, уворачиваясь от отчаянных мотоциклистов, протискивался между толпами обнимающихся азиатов, отмахивался от настойчивых продавцов, мимо чьих лавок приходилось проходить в опасной близости, я шёл, пытаясь вспомнить дорогу в свой район, растерянно глядя по сторонам, а из разных углов ко мне попеременно подходили уверенного вида мужчины в поношенных кожаных куртках, предлагая какой-то наркоты, я искал глазами знакомую вывеску «Holy Lodge», а в голове бегали мысли о словах Цэрина. Нет, конечно, я сюда и ехал ради чего-то подобного, ради поиска какого-то учения, но не может же быть всё так просто, наверняка же где-то должен быть подвох.
Наутро мы встретились все вместе, впятером, загрузились в раскрашенный яркими цветами джип и затряслись по пыльным битым дорогам. Колорит и краски Катманду постепенно сменялись потрясающими горными пейзажами в густой серой дымке. Всюду вдоль дорог мы видели отдыхающих или попросту ленящихся непальцев, заискивающе улыбающихся. Единственные же, кто каждый раз смотрел на нас презрительно, это обезьяны, макаки-резусы. Среди бесконечных серпантинов мы увидели лишь одну аварию. Надо сказать, что здесь нет светофоров, дорожных знаков и, следовательно, ограничений скорости. Всё решается просто сигналами. Хотя, нет, знаки я всё же встретил в горах, их всего четыре: поворот, серпантин, развилка и угроза камнепада. А сами дороги в горах, через речки и на краю отвесных обрывов — это поистине нечто. И еще множество блокпостов, check points. К восьми вечера мы прибыли на место. Небольшой посёлок Сябрубеси на территории национального парка на берегу горной речки состоял из нескольких десятков плотно составленных домов, зато украшенных потрясающими изображениями драконов и религиозных символов. Несмотря на скромные размеры его, жизнь здесь кипела: компании уже возвращающихся с гор туристов, уставших, спокойных, загоревших, и группы полных сил людей, отправляющихся в поход, ещё ожидающих что-то новое, неизведанное, встречи с чем-то завораживающим. Я не отличался от последних — на следующий день мы должны были отправиться в горы, так что я уже был в предвкушении видов фантастических пейзажей и встреч с дикими животными, рисунки которых неоднократно видел на различных картах на блок-постах. Кстати, на одном из них прочитал любопытную вещь: оказывается, закон Непала официально запрещает убивать йети. Считается, что они регулярно спускаются со снежных вершин в долину Лангтанг. По сути, Сябрубеси был последним пунктом, приближенным к цивилизации, оснащённым интернетом и имеющим достаточное разнообразие в меню с ценами, лишь немногим отличающимися от цен в Катманду.
А дальше мы отправились в путь. Галсан и Бесну шли позади, изредка перебрасываясь скудными фразами, предпочитая больше молчать. Ешэ иногда останавливался, чтобы уточнить, всё ли у меня в порядке. Но это скорее было данью вежливости, потому как почти сразу после моего ответа он разворачивался и вновь отрывался вперёд, ведя группу за собой. Я пытался завести какой-то диалог с более разговорчивым Цэрином, но и он здесь стал совсем немногословен, предпочитая отвечать вовсе одной лишь улыбкой либо односложно, причём в большинстве случаев совершенно невпопад, из серии «смотри вокруг», «наблюдай».
И я смотрел. Змеящиеся тропинки среди буйной зелени то спокойно стелились вдоль рек, то взлетали по каменным ступеням почти вертикально вверх, обнажая временами кривые узлы корней, то разворачивались широкой лентой в лиственном лесу, то сужались до узкой полоски вдоль отвесных скал, а временами прерывались у шумных брызжущих ледяными искрами бурных горных рек, и тогда мы осторожно шли по раскачивающемуся подвесному мостику, стараясь не провалиться ногой между редких дощечек, либо искали крупные камни, по которым можно перебраться на другой берег. Мы останавливались довольно редко, лишь когда доходили до какого-нибудь домика, где гостеприимные хозяева продавали нам чай и пиццу или момо. С каждым километром пути людей вокруг становилось всё меньше и меньше, установленные местами таблички с указанием высот маркером фиксировали каждую сотню метров, на которую мы поднимались, леса постепенно редели, отдавая нас во власть палящего солнца. Временами то там, то там на крутых тёмных скалах разворачивались настоящие цирковые представления — горные козлы показывали истинные чудеса эквилибристики. Сочная зелень и высокие канделябры кактусов понемногу уступали место соснам, кедрам, невысоким деревцам, а те, в свою очередь, — рододендронам и каким-то шипастым кустарникам. Местами встречались и деревья с ягодами или небольшими плодами, но их обычно оккупировали семьи лангуров, чьи угрюмые чёрные морды были обрамлены белоснежными бакенбардами. Эти обезьяны пристально следили за каждым нашим шагом, не переставая срывать и жевать красные лакомства.
Мы остановились перед самым закатом в небольшом домике, сложенном из серых камней разной величины прямо под нависшей над землёю скалой, можно сказать, одну из стен заменяла каменная глыба. Правды ради, хочется отметить, что местные жители — не самые лучшие строители, и в домах их весьма холодно, а ночью у кровати ещё и ледышки могут образоваться. Но зато эти люди очень радушные хозяева. А ещё есть в них что-то детское, какая-то непринуждённость, стремление получить похвалу.
Дома, как я уже сказал, здесь довольно холодные, поэтому изнутри их обогревают печью, стоящей посреди просторной комнаты. Сама же комната представляет собой и гостиную, и прихожую, и кухню, так что в печи этой ещё и готовят. Ещё в доме есть несколько спален и умывальник с душем, но горячая вода, как выяснилось, бывает далеко не всегда. Мы оставили вещи в выделенных нам спальнях и сели вокруг стола в общей комнате. Здесь остановились ещё две группы туристов: из Турции и Великобритании. Все сидели за одним столом, но говорили очень тихо, чтобы не мешать никому. Тибетцы же хранили своё молчание.
Хозяин принёс потрёпанные листы с меню и журнал, куда следовало записать свой выбор. Мне кажется, это очень правильный способ для тех, кто не особо хорошо знает язык, а уж тем более сталкивается ежедневно с сотнями акцентов, порой катастрофически искажающих даже самые простые слова. Большого разнообразия в выборе еды ждать не приходилось, поэтому я заказал момо с мясом яка, а мои новые знакомые — необычное, но простое блюдо дал бхат. Это смесь риса с чечевицей и овощами и чесноком. Но что меня удивило, так это добавляемая всюду морковь, которой было здесь действительно много: нарезанную соломкой, её принесли нам ещё в процессе приготовления ужина, через некоторое время хозяин вынес крупные, сантиметров пять в диаметре, кружочки этой моркови, а потом, вместе с заказанными блюдами мы получили ещё — у меня она была добавлена в начинку, а в тарелках моих тибетских товарищей красовалась отварная нарезка этого любимого тут корнеплода. Уже потом мне пояснили, что здесь выращивают очень большую, просто исполинскую морковь, которой хозяева крайне гордятся, а потому стараются перед каждым гостем похвастаться. После ужина был горячий пряный чай и… Видимо, усталость и набор высоты сказались, поэтому я почти сразу же побрёл в спальню и, потеплее одевшись, укутался на кровати в спальном мешке.
Бесну разбудил меня, лишь только первые лучи солнца скользнули между горных вершин. Плотный завтрак из риса и яиц, обжигающий травяной чай, короткие сборы, и вот мы опять оказались в дороге. В этот день всё чаще попадались на пути яки, меланхолично жующие скудную растительность, зелени становилось меньше и меньше, её сменяли чёрные, бурые и красные кусты, жёлтые травы и лишайники. Облака густыми клубящимися рваными кусками переползали через горные хребты, спускались в ущелья к серебряным змеям рек, застилали нам дорогу непроглядным туманом, но затем, внезапно рассеиваясь, обнажали снежные вершины, с каждым часом казавшиеся ближе, манящие и вызывающие трепет. Время от времени мы натыкались на необычные сооружения, напоминающие не то стены, не то детские домики. Состояли они из разного размера камней, каждый из которых был исписан иероглифами. Ешэ пояснил, что эти камни монахи переносили сюда через перевалы из Тибета, иероглифы на них — это молитвы, а сами сооружения — святыни, и обходить их нужно, только оставляя по правую руку от себя. Кстати говоря, левая рука в Непале и вовсе не в почёте — передавать что-то левой рукой категорически воспрещается, поскольку это может оскорбить человека. Удивительно, но к вечеру Ешэ разговорился и начал понемногу просвещать меня, рассказывая об обычаях, об истории Тибета и Непала, немного затрагивая философские темы. Но слушать мне становилось уже сложнее, я скорее больше старался сохранять волю и не расклеиваться, что на высоте более трёх тысяч метров над уровнем моря давалось с трудом — видимо, перепады температур, местная еда и набор высоты дали о себе знать горной болезнью. Цэрин всё это время поглядывал на меня с нескрываемой ухмылкой. Ночевать мы остановились в деревне Лангтанг на отметке почти в три с половиной тысячи метров. Горняжка отбила аппетит, поэтому я лишь купил бутылочку холодной и сладкой coca-cola и почти мгновенно уснул, отказавшись от ужина.
Утреннее пробуждение в пробирающем насквозь, даже через одежду и спальник, ледяном тумане, заползающем через все щели внутрь комнат в предрассветный час, не предоставило никакого удовольствия. Я чертыхнулся и, хватаясь то за больную голову, то за взбесившейся живот, поплёлся умываться, а потом — греться в общей комнате. Тибетские товарищи были уже здесь, но Бесну среди них не оказалось. Мне захотелось о чём-нибудь поговорить, расспросить о цели и конечной точке нашего путешествия, но отвечать они либо не хотели, либо дали себе обет ничего не говорить об этом. Единственное, что мне удалось из них выудить, это только то, что дорога сегодня будет больше и сложнее. Поэтому Ешэ посоветовал не тратить сил на болтовню, а вместо этого до завтрака вернуться к себе в комнату и помедитировать хотя бы полчаса. Делать всё равно было нечего, я уже немного отогрелся, потому решил попробовать прислушаться к совету. Но, лишь глаза мои закрылись на глубоком выдохе, откуда-то из глубины наползла усталость и сморила меня снова в сон. Я не помню снов, казалось, прошла пара минут, но, когда в дверь постучали, и на пороге появилась невысокая фигура Бесну в вязаной полосатой шапочке с ушами, комнату уже заливал яркий солнечный свет.
За завтраком собрались все путешественники, в том числе и прибывшие уже ночью, после нас, и от этого в комнате стоял тихий низкий гул. Мы съели по тарелке риса с хлебными лепёшками, по традиции выпили травяной чай и, как и прежде, после коротких сборов выбрались на дорогу. Ноги гудели, лямки рюкзака натёрли плечи, оставив режущие вмятины на коже, руки пекло от загара, мозоли на стопах болезненно давали о себе знать, а я шёл по плотно утоптанной тропе, сонно спотыкаясь о торчащие валуны и щурясь от бьющего в глаза восходящего солнца. Небо, скинув с себя последние лоскуты тумана и облаков, словно одеяло укрывавшего ночью его, впечатляло глубиной ультрамарина, а прозрачный хрустальный воздух усиливал весь эффект. Странно было замечать, что на протяжении всего дня над головой не пролетело ни одной птицы, их словно не было вовсе среди этих склонов в серо-ржавых тонах с пятнами белого под ослепительным синим куполом. Иногда казалось, жизни здесь нет места, но через какое-то время на глаза попадался мохнатый як, непрерывно жующий свою жвачку, или какой-то паучок, спешащий спрятаться от тяжёлых шагов навьюченных походной ношей туристов. Но при этом нельзя сказать, что вокруг царило безмолвие — напротив, абсолютно везде слышно было густой гул рек, спешно несущих свои воды куда-то вниз, рокот водопадов с отвесных бурых скал и завывание ветра, всюду следующего за любым путником. Меня наполняли двоякие чувства. С одной стороны, окружающие величественные вершины старейших гор на планете завораживали и вдохновляли, но с другой — мне хотелось свалиться и ничего не делать, сдаться, прервать путь, хотя бы на время. Но Цэрин непрерывно двигался вперёд и не дожидался отстающих. Правда, отставал я единственный, а Бесну терпеливо шёл рядом, следя, чтобы я не падал, оступаясь, и слишком долго не отдыхал на остановках. Идти было тяжелее, мы преодолели уже отметку в четыре тысячи, и горная болезнь вытягивала из меня силы с каждым метром.
После полудня, перекусив в очередном гостевом доме, Цэрин взглянул на солнце, осмотрелся вокруг и, бросив короткую фразу: «Если так продолжим, можем не успеть», внезапно сошёл с тропы и повернул налево, начав подъём по крутому склону. Теперь я умирал, останавливался чаще и чаще, дышал с трудом, спотыкался раз за разом, а через пару часов, когда между мной и, казалось, ни капли не уставшими тибетцами, расстояние стало пугающе большим, мои ноги вдруг потеряли устойчивость, и я уже падал каждые десять шагов, в голове что-то лопалось, носом шла кровь, во рту появился солоноватый привкус, и только надёжная рука Бесну, своевременно появлявшаяся там, куда моё разбитое тело намеревалось скатиться, помогала хоть как-то держаться. Пытка подъёмом продолжалась несколько часов. За это время под ногами у меня побывали и серые валуны, и мелкие белёсые камни, и жёлтая пожухлая трава, а по пути мы наткнулись на несколько одиноко стоящих ступ, увешанных разноцветными флажками с мантрами. Как мне пояснили, считается, что когда ветер колышет их, мантры как бы читаются, и это хорошо для мира. С таким же умыслом недалеко от посёлка на бойком ручейке была поставлена деревянная конструкция — бегущая вода вращает барабан с вырезанным на нём текстом. Наконец, поднявшись на очередной взлёт, от которого все пути были только вниз — либо обратно, либо к небольшой балке, от которой начинался ледник и очередной подъём, — я увидел, что вся наша группа сидит на камнях лицом к солнцу.
Дожидаться предложения сесть не я не стал — и ноги сами обмякли. С облегчением избавившись от рюкзака, я растирал плечи и старался хоть немного отдышаться. Никаких домиков впереди не было видно, а это означало, что идти ещё придётся крайне долго. Внутри внезапно что-то заныло. Я постарался расслабиться, откинувшись на каменную глыбу, не обращая внимания на то, что она была жутко холодной, а одежда на спине совершенно вымокла. Но тут Цэрин ошарашил меня.
— Мы пришли сюда для медитации. А поспать ты можешь и в городе, — он говорил, а сам смотрел на горы впереди каким-то рассеянным взглядом. — Соберись и начинай наблюдать.
— Серьёзно? Мы поднимались сюда ради медитации? — я ничего не понимал.
— Сосредоточь своё внимание на четвёртом круге, вслушайся в мир вокруг тебя, найди как можно больше разных деталей и наблюдай за этим. Затем перенеси внимание на третий круг. Углубляй его, старайся быть как можно более внимательным. А потом переходи во второй и проделай в нём то же самое. Тебе необходимо сделать эти три круга как можно глубже. Отдай всё своё внимание каждому из них. И двигайся от четвёртого ко второму, от второго к четвёртому. И повторяй это снова.
— Цэрин, — взмолился я, — какое внимание?! Я устал, мне нужно немного отдохнуть, а нам ещё долго идти. Кстати, где мы будем ночевать? Здесь нет ни одного дома.
— Медитируй. Мы никуда не пойдём, пока ты этого не сделаешь, — больше он не проронил ни слова, и, несколько покрутившись на камнях, я всё же последовал его наставлению.
Стоит отметить, что давалось это с огромным трудом. Мысли крутились вокруг усталости и боли, разрывающаяся голова требовала отдыха и спуска с высоты, и в свете этого у меня мало что получалось. Наверное, через четверть часа Цэрин спросил, что я слышу, какие звуки. Мне удалось насчитать около семи: шум реки, завывание ветра, хлопанье развевающихся флажков с мантрами, дыхание моё и сидевшего рядом Бесну, стук моего сердца, шуршание одежды на ветру. Тогда тибетец потребовал сосредоточиться на третьем круге внимания и ни на что не отвлекаться. И я вновь закрыл глаза и начал вслушиваться, пытаясь найти что-то новое среди привычного шума. Ещё через какое-то время Цэрин повторил свой вопрос. Мне удалось добавить к прежнему списку скрежет подгоняемых ветром мелких камушков и донёсшийся откуда-то снизу сиплый крик яка. Но этот ответ его не устроил, он говорил, что я недостаточно внимателен, что нужно быть более усердным, тем более, голос яка не относится к третьему кругу. Я попытался было возразить, объяснить, что устал и прикладываю последние остатки сил, хотел напомнить ему его же собственные слова о расслаблении, но он в очередной раз жестом оборвал меня и сам погрузился в медитацию. Бесну сидел рядом и добродушно улыбался, ломая в руках какую-то сухую веточку. Ешэ и Галсан вообще не подавали никаких признаков жизни. Я мысленно послал всё к чёрту и бездумно уставился на сверкающие снежной белизной острые вершины.
Когда тибетец одёрнул меня за плечо, выяснилось, что прошёл уже почти час. Но теперь Цэрин сказал, что это был хороший опыт, и мы можем идти к ночлегу, а затем, после паузы, добавил, чтобы я молчал и продолжал наблюдать. И тут неожиданно мы пошли обратно вниз. К наступлению темноты нам едва удалось успеть добраться до одинокого домика, спрятанного среди утёсов. Это оказался не гест-хаус, а именно дом живущего вдали от остальных пожилого мужчины. Тем не менее, он нас приютил и накормил дол бхатом, правда, накрыв на стол, сам отдалился в угол и начал медитировать. Мне показалось, что он этим занимается круглые сутки, потому что наутро я застал его за тем же занятием в том же месте.
На рассвете мы вдвоём с Цэрином направились ко вчерашнему месту медитации. Задача оставалась прежней.
— Мы остаёмся здесь? — смущённо спросил я.
— Да. Ты продолжить практиковать на этом месте.
— Но… разве мы не должны были подниматься куда-то выше? Я думал…
— Ты думал, — громко рассмеялся Цэрин, щуря глаза, — мы идём в какой-то тайный храм, где тебя станут учить седые мудрецы? — он хлопнул себя по бёдрам.
— Нет… конечно, не так, — я сконфузился, потому что надеялся именно на что-то подобное, — но, мне казалось, нам нужно будет ещё куда-то взбираться. Разве это — всё?
— Друг мой, похоже, ты пересмотрел западных фильмов. По-моему, тебе достаточно и этой высоты. А восхождения на снежные вершины и борьбу с непогодой оставь альпинистам — их и так много гибнет и в Нанга-Парбат, а на Джомолунгме. Однажды ты там побываешь, но сейчас твоя же задача в том, чтобы научиться наблюдать, начать видеть и слышать окружающий мир, научиться замечать каждую изменяющуюся деталь.
— Тогда зачем вообще нужно было сюда идти? Ведь можно было бы и в Катманду проделать то же самое, ну или рядом с Сябрубеси.
— Чтобы знание впиталось в человека, он должен приползти к нему на коленях, отдавая почти все свои силы. Иначе это будет восприниматься как игра или нечто неважное, и тогда урок пройдёт впустую. Но для каждого человека существует своя грань. Ты в самом начале пути и уже ослаб, поэтому я не считаю нужным заставлять тебя изнемогать ещё больше. Я привёл тебя туда, куда ты мог прийти сейчас. А теперь прекрати болтать и начни свою практику, — он, улыбаясь одними глазами, хлопнул ладонью меня по плечу и сразу же замолчал, повернувшись лицом солнцу.
Мы прервались всего один раз, чтобы перекусить припасёнными тибетцем хлебными лепёшками и сыром из ячьего молока. Обед продлился совсем недолго, и я вновь сосредоточился на окружающих звуках. За этот день моя копилка пополнилась глухим шаркающим звуком падающих камней (видимо, всё же кто-то ходил в этих окрестностях), всплесками воды в реке (оказывается, она шумит не равномерно), а потом ещё и странным одиноким криком птицы, очевидно, случайно залетевшей сюда. Шум ветра же оказался тоже разнообразным, и я как бы разбил его для себя на несколько составляющих. Моего учителя это удовлетворило.
— Хорошо. В течение этого вечера и весь завтрашний день ты будешь наблюдать глазами, тебе нужно научиться не только слышать, но и видеть, что происходит вокруг тебя в этом огромном мире.
— Но чтобы увидеть, что происходит вокруг, не нужно столько времени. Я думаю, я могу и за полчаса всё рассмотреть. Зачем целый день?
— Полчаса тебе будет достаточно, — мягко произнёс Цэрин, — когда ты чему-то научишься, но не сейчас. А пока ты видишь лишь несколько отдельных деталей и смутную общую картинку, тебе нужен ни один день.
Остаток этого дня я рассматривал кривые зубья горных хребтов, пупырчатую шапку леса далеко внизу, ослепительные снежные вершины, серо-синие пологие ледники, лысые тёмные колючие кусты и камни всевозможных оттенков серого и коричневого, я вглядывался в небо, которое то затягивалось паутиной тонких облаков, то ослепляло своей сверхъестественной синевой, я наблюдал за расползающимися тенями по склонам гор, за тем, как играют солнечные лучи на пятнах снега. Это было явно интереснее, чем просто прислушиваться. Спускаясь к дому, я всё же заговорил.
— Когда мы только вышли из Сябрубеси и переправились через первый мост, я для себя отметил, что здесь, в этих горах, царит потрясающая тишина, и только люди её нарушают. Эта тишина показалась вдохновляющей. Но теперь я слышу огромное множество звуков. Даже когда я просто смотрел вокруг, постоянно что-то слышал.
— Да, это правильно. Ты начал наблюдать, поэтому и удивляешься. Ты сейчас впервые знакомишься с миром, и тебе многое предстоит услышать, увидеть, почувствовать. Но и это только начало. Главный прогресс начнётся, когда ты заметишь, что мир дышит.
— Как это, дышит? Услышу его дыхание? — недоверчиво усмехнулся я.
— Почти. Раньше ты не замечал ничего, сейчас ты начал слышать выдохи, но их много, и для тебя это сплошной шум. Однажды ты заметишь тишину между ними — это и есть вдохи. Миром правит гармония, и у него есть и вдохи, и выдохи, и звуки, и тишина, и свет, и тьма. И они постоянно двигаются, меняются. Жизнь — это процесс. Поэтому завтра ты будешь учиться видеть изменения в мире.
— Хм, гармония! В Катманду вы говорили про гармонию и расслабление, но сейчас мне приходится только напрягаться, сосредоточиваться.
— Верно. И здесь то же самое, что и с дыханием мира. Сначала ты учишься напрягаться, а затем познаешь и расслабление. Всему своё время. Будь внимателен.
Мы спустились незадолго до сумерек. Галсан и Ешэ помогали в доме по хозяйству, Бесну что-то приготовил, и к нашему возвращению ужин был на столе. Хозяин всё так же сидел в углу и медитировал. Очередной совместный молчаливый вечер я прервал, уйдя спать пораньше. В животе не прекращало крутить, а вдобавок меня начало и тошнить. Голова же, казалось, вот-вот разорвётся на части. И как только люди поднимаются на восьмитысячники? Откуда они берут силы, как их организмы выдерживают это? Или, может, просто я такой слабак? Не знаю. Но хочется верить в их силу, а не в мою слабость.
На следующее утро поход повторился, и, если до полудня мне удавалось развлекать себя какими-то необычными находками, то после обеда силы и внимание полностью рассеялись, оставив меня наедине со скачущими, как обезьяны по веткам, мыслями о том, как паршиво приходится организму. Цэрин ни о чём не спрашивал и мгновенно пресекал все мои попытки заговорить. Из-за мучительного однообразия вторая половина дня тянулась бесконечно долго, поэтому я был безумно рад, когда мой наставник поднялся и махнул рукой в сторону спуска. Что за паузы и вдохи мира, я никак не мог понять, а за весь день, как показалось, ничего особо примечательного и не случилось, я ничего нового не заметил, ничему не научился, и поэтому чувствовал себя отвратительно, словно школьник, вернувшийся домой с двойкой в дневнике. В доме всё было в точности, как вчера, и мне даже в голову взбрела мысль про дежавю.
Но, как только мы с Цэрином сели за стол, что-то начало меняться. Во-первых, хозяин присоединился к нам и стал с любопытством разглядывать меня, а потом и всех нас, особенно Галсана. Во-вторых, собственно, Галсан разрушил сложившееся о нём представление, как о замкнутом молчуне, — он начал рассказывать множество интересных и добрых притч, историй из жизни, а может, и просто выдуманных, но поучительных, а иногда и немного смешных. Ешэ временами его прерывал и пояснял значения неизвестных мне ранее слов. Я услышал про варны, про учения Будды, про некий путь просветления, вечное колесо перерождений и так далее.
— Сегодня очень хороший вечер, и мне радостно слушать всё, что вы рассказываете, — начал я, когда образовалась небольшая пауза, — спасибо вам за это. Но почему в предыдущие вечера мы не сидели точно так же?
— Вспомни, что я тебе говорил про знания, — ответил Цэрин. — Тебе нужно было начать жаждать их.
— Но ведь мы могли бы просто общаться в такой же обстановке и…
— Но какой в этом смысл? Если из беседы никто из нас не узнает ничего нового, то зачем впустую сотрясать воздух? Это время можно провести более продуктивно.
— А почему вы так уверены, что я бы ничего нового не узнал?
Хозяин дома радостно рассмеялся, словно ребёнок, заглядывая мне в глаза и хлопая себя по коленям. Немного успокоившись, он подвинул ко мне стоявшую возле него полную пышущего паром чая чашку, взял затёртый и обляпанный металлический чайник и стал лить воду в чашку. С неё, естественно, всё переливалось через край, по столу побежали горячие ручейки, а один из них добрался до моей ладони и обжёг её. Я одёрнул руку. Это ещё сильнее рассмешило хозяина, да и мои тибетские спутники теперь улыбались, глядя на эту картину, но я так ничего и не понимал. Наконец Ешэ, подавив смех, заговорил.
— Кхумджунг, — я впервые услышал имя этого старца, — таким образом рассказал тебе притчу о мудреце и пришедшем к нему учёном. Там говорилось о мудрости, которая не сможет наполнить чашу учёного, потому что она и так уже полна разными знаниями и мнениями, и мудрец предложил прийти гостю, когда тот уже опустошит свою чашу. Вот только наш хозяин, — тут он вновь усмехнулся, — показал, как мы сами могли бы обжечься, попытавшись наполнить нашей мудростью тебя.
Меня смутила такая метафора, и, видимо, на лице это сразу отразилось, потому что Ешэ сразу же продолжил.
— Есть ещё одна похожая притча. Однажды к мудрецу пришёл очень умный и начитанный человек. И он спросил у мудреца о том, что долго его волновало. Мудрец же сказал, что сможет ему ответить, но не сейчас, а позже. Тогда гость удивился и воскликнул: «Но почему? Разве вы сейчас очень заняты? Или, может, вы просто не знаете ответ?». Это был известный и очень важный в своём городе человек, поэтому его обидело такое отношение. Но мудрец ответил, что дело не в этом — у него достаточно времени, но прямо сейчас гость будет не в состоянии воспринять ответ. Человек переспросил: «Что вы имеете в виду?», и мудрец объяснил: «Есть три типа слушателей. Первый тип, как горшок, повёрнутый вверх дном. Можно отвечать, но ничего не войдёт в него. Он недоступен. Второй тип слушателя подобен горшку с дыркой в дне. Он не повёрнут вверх дном, он находится в правильном положении; всё, как должно быть, но в его дне — дырка, поэтому кажется, что он наполняется, но это лишь на мгновение. Рано или поздно вода вытечет, и он снова станет пустым. Лишь на поверхности кажется, что что-то входит, на самом деле ничего не входит, поскольку ничего не может удержаться. И, наконец, есть третий тип слушателя, у которого нет дырки и который не стоит вверх дном, но который полон отбросов. Вода может входить в него, но как только она входит, она тут же загнивает. И вы принадлежите к третьему типу. Поэтому мне и трудно ответить прямо сейчас. Вы полны отбросов, поскольку вы такой знающий. То, что не осознано вами, не познано — это отбросы».
— Верно, — подхватил Цэрин, — но теперь, поднявшись сюда, силы стали покидать тебя, и, чтобы облегчить ношу, ты выбросил часть своего мусора.
— И поэтому вы только здесь начали меня учить?
— Нет. Я уже говорил, что не стану ничему учить. Но я показал, как именно ты сможешь учиться, когда выбросишь весь свой мусор. Я обещал показать направление и сделал это. Но учиться тебе нужно самому.
— А что, если у меня никогда так и не получится избавиться от этого мусора?
— Однажды ты сделаешь это, — мягко ответил Галсан, — но всему своё время. Лучшее неизбежно. И раз уж у нас сегодня вечер притч, я расскажу ещё одну. В городе Лумбини, где родился Будда, жила одна женщина. Так случилось, что она родилась в то же время, что и Будда, и жила всё время рядом с ним. Но она никогда не искала встречи с Буддой и даже не хотела увидеть его. Когда он оказывался рядом с ней, она всячески старалась спрятаться. Но в один прекрасный день случилось так, что ей некуда было укрыться. Тогда она закрыла лицо руками, но Будда появился между всеми её пальцами.
— Это хорошая притча, — подтвердил Цэрин, — но уже вечер, а завтра предстоит большой день. Поэтому всем нужно хорошо отдохнуть и выспаться.
— Да, но позвольте перед этим мне рассказать одну небольшую историю, из-за которой я и приехал в Непал.
Расценив молчаливый кивок как разрешение, я вкратце описал события, связанные с ведьмой и со сновидениями, а потом пересказал легенду о ритуале невров с ободом, закончил же не оставлявшей меня в покое загадкой про храм солнца и силу неба. Тибетцы слушали внимательно, изредка переглядываясь и улыбаясь чему-то. После завершения моего монолога Ешэ высказался: «Не ищи рукотворных храмов — в них больше лжи, чем пользы; не ищи людей, зовущих себя просветлёнными, — они темнеют в своём заблуждении; не верь себе, когда начнёшь думать, что ты видел просветлённых, — это будет ошибка, но когда ты увидишь свет истинного солнца, ты сам станешь светлее. И если ты стал на путь просветления, то обязательно дойдёшь, само небо тебе поможет, но сердце твоё укрепится, и ты не будешь знать ни страха, ни счастья, ты растеряешь друзей и обретёшь учеников».
Все замолчали. В груди у меня сначала что-то сжалось, но потом быстро отпустило, и я ушёл к себе в комнату, отчасти вдохновлённый позитивным вечером и последним замечанием Цэрина, отчасти смущённый словами Ешэ. И почти сразу же провалился в сон.
Пробуждение на рассвете уже стало входить в привычку, и организм, несмотря на достававшуюся ему нагрузку, принимал новые правила игры. Но на этот раз мы поднялись ещё до восхода солнца и ушли медитировать все вместе, что называется, натощак, хотя у меня в животе урчало и жутко сводило.
— На что сегодня обращать внимание? — спросил я Цэрина уже почти у нашего места.
— Сегодня мы уйдём отсюда, нам предстоит долгий день, поэтому сосредоточь внимание на втором круге и собери свои силы для предстоящей дороги.
— Мы всё же продолжим набирать высоту?
— Нет, мы отправимся обратно, но пойдём другой дорогой. Сегодня мы спустимся туда, где растут деревья, — это означало, что перепад высот будет больше километра.
Медитация продлилась около часа, я честно старался собрать внимание и поместить его во второй круг, но удавалось это, откровенно говоря, весьма слабо. И всё же просидел здесь не зря — внутри появилось какое-то ровное состояние спокойствия, проблемы со здоровьем отошли на дальний план. В домик мы вернулись молча, все погружённые в себя, позавтракали приготовленным Бесну рисом и варёными яйцами, быстро собрали вещи и, поблагодарив Кхумджунга за приют, отправились еле заметной тропой в направлении к Сябрубеси.
Дорога действительно оказалась длинной. Почти всё время узкая, едва ли в полметра, тропа извивалась и прыгала то вверх, то вниз. Через несколько часов она стала более заметной, а затем и вовсе превратилась в импровизированную мостовую — в самом деле, её выложили из камней прямо на горном склоне! Оказывается, местные жители таскают камни и обустраивают таким образом используемые регулярно тропы.
Примерно на высоте трёх тысяч метров мне стало гораздо легче, горная болезнь отступила, и ноги понесли с удвоенной силой вперёд вдоль крутых склонов. Постепенно мы погружались в мир, где правят не камни, а растения, которых с каждым пройденным километром становилось всё больше и больше. Это было похоже на возвращение из царства Аида в мир живых. Я не заметил, как вокруг нас внезапно появились заросли рододендрона и бамбука, и обрадовался как ребёнок, увидев осторожно наблюдающую за нами из-за узловатых корней деревьев ящерицу. Дорога всё извивалась, складывалась гармошкой, проваливалась резкими спусками и вновь взмывала вверх, словно аттракцион «американские горки», где-то приходилось цепляться за стебли или корни растений, чтобы не сорваться в пропасть на добрые полкилометра с отвесного склона, в иных местах же удавалось присесть, вытянув вперёд ноги, чтобы немного отдохнуть, отдышаться и заодно полюбоваться природой. А она здесь, стоит отметить, впечатляла своей красотой. Вокруг нас постоянно переливались красками живописные пейзажи, тысячи оттенков зеленого, белого и бесконечный спектр… нет, синим это не назвать — просто небесного. И вот на этом пути я и встретил самые восхитительные мгновения своей жизни. Преодолев длинный, чуть ли не в сотню метров очередной подвесной мост над пропастью в тумане, где я даже, в общем-то, вполне ожидал увидеть вылетающего дракона или птерозавра, пройдя умопомрачительным серпантином по краю отвесной скалы, цепляясь за торчащие корни всевозможных растений, мы добрались к закату до крохотной, около пяти домов, деревушки Шерпагон. На пологих склонах здесь местные жители устроили небольшие поля или огороды, оградили их каменными стенами и теперь собирают с них урожай каких-то колосков, из перемолотых семян которых выпекают в своих печах безумно вкусные хлебные лепёшки. Мы поселились в продолговатом двухэтажном домике с яркой сине-зелёной деревянной террасой-балконом. Я сбросил рюкзак, повесил сушиться пропитанные потом вещи на перила и вышел полюбоваться закатом. Вид открывался восхитительный! И мне крайне радостно, что у меня не было фотоаппарата, ведь иначе я бы беспрерывно снимал. Но ведь можно же и не щелкать! Закаты в Гималаях — это нечто непередаваемое… горы, небо, облака, леса, поля — всё взрывалось, полыхало и сияло миллиардами цветов, о которых многие художники и не подозревают. Белёсая дымка спустилась вниз к реке, тяжёлые свинцовые тучи, перебравшись через горный хребет, вдруг проредились и посветлели, приобретя неожиданно жёлто-розовые оттенки. Солнце медленно катилось всё ниже и ниже, выбрасывая вперёд между зубьями горной гряды разноцветные лучи, титанические тени прыгали по противоположному склону, снежные шапки попеременно окроплялись то пятнами нежно-розового, то пурпурного, то лабрадорового, то лазурного… А я? А я сидел и плакал от счастья. В этот момент хотелось одного — стать гармоничной частью этого действа. И я растворился в медитации. Казалось, вся природа окрасилась теплым лиловым, крапива под руками перестала жечь, шипы кустов больше не кололи. Муравьи, которых я по неосторожности потревожил, оставили меня в покое. Я сидел и дышал в такт ветру, а местные жители добродушно улыбались, глядя на меня. И вот тогда, в этот прекрасный момент мне вдруг стало очевидно и понятно, почему Сиддхартха Будда родился в Непале, что нашел Рерих в Гималаях, зачем Усуи ушел в горы на 21 день, что искал учитель тянь-ци в горах. Казалось, они все были в этот момент здесь, со мной. И это была Гармония. По телу прокатывался просто колоссальный заряд энергии. Шерпагон для меня теперь стал маяком гармонии. Весь проделанный путь до мёртво-холодных вершин и обратно к тёплому и живому только усилил эффект от открывшегося в тот момент мне мира.
Вечером нас вкусно накормили, и я, приняв наконец душ, легко и спокойно уснул. А дальше было возвращение в Сябрубеси через сказочные деревушки, напоминающие Шир хоббитов, миниатюрные речушки, кедровые леса, по пути нам всё чаще встречались группы туристов всех национальностей, навьюченных рюкзаками и увешанных фотоаппаратами. Цэрин с довольной улыбкой посматривал на меня, временами стараясь заглянуть в глаза, а когда мы поселились в гест-хаусе в Сябрубеси, сказал просто и очень понятно: «Ты усвоил этот урок. Теперь, когда твоё тело и твой ум узнали на опыте, что такое напряжение и спокойствие, когда ты хотя бы ненадолго ощутил гармонию, ты сделал большой шаг на своём пути. Ты будешь учиться, у тебя на пути будут ямы неудач и разочарований, иногда тебе будет казаться, что ты стоишь на одном месте, на плато тупости, но вспоминай о пройденном пути, вспоминай, что ты можешь достичь гармонии. И обязательно регулярно применяй полученные на пути к свету знания».
Весь следующий день прошёл в дороге в цветастом автобусе, битком набитом разномастной публикой. Я ехал и размышлял о произошедшем. Многое во мне перевернулось, запустился какой-то новый процесс, появились новые мысли, новое восприятие мира. Странно было понимать, что эти, совершенно незнакомые люди, отправились в долгое путешествие только ради того, чтобы показать мне, какому-то странному русскому, что человек всё-таки может сам найти свою гармонию, не говоря уже о материальной стороне вопроса — в конце концов, это же целый поход! Вообще, храм Сваямбунатх и его владельцы-обезьяны, события, произошедшие там, безумные торговцы Катманду, молящиеся вечерами женщины-труженицы Шерпагона, радушные хозяева лоджии в Тсамки, впаривающие всюду свою исполинскую морковь и ячий йогурт, невероятное состояние в Кьянджи Гумпа и долине Лангтанг — все эти виды, всё это вместе разом изменило меня. А ещё я думал о рассказанных Галсаном историях, пытался как-то переварить и вплести в своё миропонимание все эти варны и пути к просветлению. Постепенно всё это стало структурироваться, собираться в какую-то одну общую идею, и я решил, что по приезде в Катманду, отоспавшись, обязательно запишу всё это.
Именно так я и поступил. Естественно, первым желанием было поделиться этим с моими новыми знакомыми, но, добравшись со своими записками до необычной лавки, где за шторой скрывалась дверь, я не нашёл никого из них, даже мальчишки-продавца. Нет, лавка не была пуста, но их там не было. Я прождал весь день, затем приходил ещё, но необычных тибетцев больше не видел. На мои вопросы продавцы соседних лавок либо говорили, что не понимают меня, либо переводили разговор на тему покупок. В конце концов, мне пришлось уехать, так и не встретив их больше. Но я безмерно благодарен этим людям за то, что они показали и к чему направили. Настаёт новый день, и я говорю миру: «Намасте!».
Записки Иллариона, сделанные в Катманду
Кажется, что за последние дни мне удалось вдруг поймать озарение — это была яркая вспышка в голове, после которой всё, что я читал или слышал ранее, внезапно сложилось воедино. Абсолютно всё теперь видится мне логичным и понятным, а многому находятся подтвержденя и в различной литературе, что мне доводилось читать ранее.
Итак, всё начинается с вопросов. Мы рождаемся и движемся в беспрерывном потоке дней, сталкиваясь с массой людей, предметов, событий. Ещё не умея говорить, ребёнок смотрит на мир удивлёнными глазами, и во взгляде его читаются вопросы. Да, конечно, там есть ещё и восхищение, и удивление, и страх, и множество иных эмоций. И всё же вопросы есть всегда.
А затем настырные взрослые учат недавно пришедшего в этот мир ребёнка речи, родному им языку. Они навязывают форму мысли, передавая свой алфавит, свой словарь новому человеку. И он уже начинает облекать пока ещё свои вопросы в чуждую словесную оболочку. Шаг за шагом усваивает молодой член общества принятую модель суждения в этом его обществе. Впитывая из окружающего мира всё новые и новые слова, порой догадываясь об их историческом происхождении, ребёнок развивается, но вместе с тем и регрессирует. Яркий пример влияния языка и конкретных его слов описал Д. Оруэл в «1984». Созданный им и описанный в книге «новояз» в Океании градировано, но тем не менее верно даёт понять меру влияния языка на его носителя. В приложении к роману о новоязе говорится, что он был призван не расширить, а напротив — сузить горизонты мысли, а для этого выбор слов сводили к минимуму, либо урезали их значения. Например, слово «свободный» стали использовать только в таких выражениях, как «туалет свободен», но фраза свободы воли, политической свободы или свободы мысли в этом обществе уже не существовало даже в форме понятия. Целью такой работы с языком было сделать так, чтобы любая чуждая ангсоцу мысль стала бы буквально немыслима.
Принимая во внимание такое значение усваиваемого лексикона, можно заключить, что личностное развитие будет повсеместно ограничиваться именно рамками формы изучаемого языка. Иными словами, окружающие люди, СМИ, а в первую очередь — родители подталкивают нового человека к росту, одновременно сковывая и обрубая на корню его потенциал.
Сводя бесконечный спектр чувств и эмоций к некоторому числу общих понятий, ребёнок уже в первые годы жизни лишает себя свободы саморазвития. Однако природу довольно сложно остановить, и поэтому на взрослых льются мириады вопросов, оформленных в привычную им форму. Часть этих вопросов остаётся без внимания, часть получает формальный ответ, часть — общие слова, порой не имеющие ничего общего с действительностью, ведь взрослые члены общества тоже выросли в этих рамках и зачастую перестают к определенному возрасту мыслить и задаваться вопросами в принципе. Ну и остаётся малая толика вопросов, которые получают удовлетворительный ответ. Такое отношение к конкретному развитию ребёнка заставляют бунтовать его «Я», этот человек не остановится, пока не получит удовлетворительный ответ.
Но годы идут, счастливая пора детства сменяется острым периодом становления личности, начала осознания своей самости, и период взросления знаменует рождение в голове новых, более сложных и более важных в этот момент вопросов. Внутренний диалог сводится к размышлению о смысле жизни, о пути человека. Появляется на задворках разума ощущение единственности и неповторимости своего «Я», человек начинает думать, что у него есть своя, самая важная роль в этом мире. И в этот момент рождается дикое чувство одиночества, отделенности от мира, ведь никто вокруг не понимает его мыслей, не понимает важности его «Я». Многое нарастает на человеке — учёба, дела, работа, общие развлечения. Всё это наполняет заботами, отвлекает от вопросов и, в конечном счёте, отбрасывает их на дальний план. И вот уже перед нами нормальный, здравомыслящий человек, которому всё ясно и всё по плечу, с которым все рады завести знакомство.
Однако же рано или поздно настаёт очередной переломный момент, новый виток жизни заставляет приостановиться в гонке по кругу. Словно заноза в мозгу сидит мысль и с каждым днем всё острее напоминает о себе, мысль, что всё вокруг как-то неправильно, что движение идет по неверному пути, а то, и того хуже — это лишь топтание на месте. Игра, в которую вовлечены абсолютно все вокруг, просто не имеет смысла — нелепые декорации на пустой сцене, шапито для никого. Подобная мысль зреет и жалит, она не даёт покоя. Но вот разрешить её не выходит — нет слов, чтобы описать её, нет слов и чтобы спросить о ней, нет размышлений. Конечно, встречаются и те, кто всё же работает над собой и понемногу приближается к удовлетворяющим его ответам. Каждый в конечном счёте находит что-то для себя, что-то, что может стушевать и вновь отодвинуть назад важность этой мысли, необходимость задавать вопрос.
В детстве я старался докопаться до некоторой истины, до той правды, которая бы дала покой и удовлетворение. И, не дожидаясь ответа со стороны, сам себе объяснял:
Я прав… и я не прав-
Всегда такое было, будет:
Любое в мире доказать, узнав,
И опровергнуть могут люди.
Есть смысл всюду —
Найти его легко.
Но человеку легче верить в чудо,
А не искать его.
Он будет думать иль считать,
Что в жизни смысла не найти,
Хотя другим легко его познать —
Да вот, к примеру, и в любви!
И думать он не будет,
Что есть он здесь лишь для того,
Дарить чтоб счастье людям,
А не искать добро!
Подобные мысли приносят покой, но лишь на время. Проходят дни, недели, года, и заноза в мозгу вновь начинает напоминать о себе. Как может обходиться наш мир лишь этим? Формальность ответа, ограниченность языком не успокаивают метущееся «Я». Но, в самом деле, что же является самым важным? Есть ли некая формула счастья? Или каждому своё? А если так, то как знать, что это именно то, что нужно, что в конце не придется раскаяться в выборе? По-настоящему сложные вопросы, если задуматься.
Попытки примерить на себя шкуру чужого счастья, подогнать её под себя, зачастую остаются безуспешными. Раз за разом, попытка за попыткой всё это повторяется. Можно пытаться найти иные пути, но в итоге вновь всё сводится к началу. В один из таких моментов мне запомнились слова одного поэта. Он говорил об очевидном, о том, о чём мне приходилось думать и ранее, но только в этот раз слова были иные, в этот раз были новые детали. Так я вернулся к идее смысла в любви, но получил уже некий наглядный пример.
Чтобы было проще понять, лучше отрешиться от привычных нам знаний и образов и воспользоваться фантазией. Итак, возьмем кусок ткани, материи, и представим, что это всё, что только существует или может существовать — пространство, время, материя, процессы и т. д. Называть это всеобъемлющее нечто можно по-разному: Жизнь, Бог, Природа, Любовь — каждый называет по-своему. Мне ближе имя Любовь. Итак, есть нечто, включающее в себя основы всего. А теперь представим, что определенные комбинации точек этого куска материи образуют самостоятельные сущности: ёжик, чайка, камни, вода, Маша, Петя и прочее в этом роде. Они появляются и исчезают, из них вновь происходит нечто, и так далее, словно мимоиды на поверхности Соляриса. И вот, все эти сущности беспрерывно всплывают и растворяются, но в периоды своего существования они взаимодействуют друг с другом. Здесь и кроется смысл. Идея в том, что различные виды взаимодействия нацелены на процесс любви, ведь каждый с рождения хочет, чтобы к нему по-доброму относились, чтобы его любили, чтобы ему доставались блага, и каждый стремится любить, так или иначе. Отсюда выходит, что все эти игры нашего куска материи-Любви с появлением, исчезанием и взаимодействием разных сущностей ведутся только для того, чтобы постоянно шёл процесс любви. Очевидно, что все мы разные, все по-разному переживают даже схожие процессы, а значит, существует бесконечное множество вариантов этих взаимодействий, бесконечное множество проявлений любви. А если так, то можно заключить, что Жизнь, как таковая, в целом не имеет конца, а смысл её — в постижении и переживании процессов любви.
Такой подход к пониманию мира не отвергает идею единства всего во вселенной. Всё вокруг словно клетки одного организма, а потому каждый может сказать: «В некотором роде ты — это я, а я — это ты» или «Бог — это я, а я — часть Бога». Г. Гессе писал об этом же в романе «Сиддхартха», где главный герой рассуждает на тему камня, являющегося одновременно и животным, и богом, и Буддой.
Подобная мысль весьма интересна и помогает разрешить немало всяческих вопросов и построить довольно успешно свои взаимоотношения с окружающими. Однако же может возникнуть недопонимание, и оно возникает. Ведь все люди разные: один ищет счастье в отношениях с людьми, другой — в преданности делу, один влюблен в девушку, а другой — в работу. Действительно, разница есть, и о ней говорит ведическая культура. В санскрите есть такое понятие — варна. Этот термин используется для обозначения четырёх основных сословий древнеиндийского общества. В «Пуруша-Сукта», одном из гимнов «Ригведы» говорится, что, когда Пурушу расчленили, его рот сделался брахманом, руки — кшатриями, бёдра — вайшьями, а из ног появились шудры.
Рассмотрим вкратце все четыре варны. Возможно, где-то пояснения будут отличаться от общепринятых понятий, но это то понимание, которое привело меня в итоге к основной идее.
Шудры. Сословие наёмных рабочих, мастеров. Это основа, ноги, на которых стоит наше общество. Если шудра на своём месте, в его руках всё спорится. Это наши Кулибины и Левши.
Вайшьи. Люди этой варны — купцы, снабженцы, двигающие общество. Это бёдра, позволяющие ходить. У вайшьи всегда много ресурсов, он умеет их добывать и грамотно распоряжаться ими.
Кшатрии. Это воины, а впоследствии — правители. Кшатрии руководят, ведут народ за собой, их называют харизматичными личностями. Примеров их также немало.
Брахманы. Это слово порой используется в качестве синонима слову жрецы. Вообще же брахман — лекарь тела, разума или души, т.е. это врач, священник, учёный, творческий человек. Или учитель — также для тела, разума, души.
Считается, что, вращаясь в колесе сансары или перерождений, душа стремится к мокше, освобождению, перерождается, переходит из одной варны в другую, согласно карме. Также и внутри каждой варны есть некоторые этапы, которые душа преодолевает в своём развитии. Рассмотрим их.
Шудра-шудра. Это простой рабочий, который трудится под чьим-либо руководством, порой даже не получая никаких вознаграждений за свой труд.
Шудра-вайшья. Это наемный рабочий, который знает цену своему труду и ищет достойное место для его оплаты.
Шудра-кшатрий. Это бригадир, старший среди своих рабочих, прораб, заставляющий, зачастую своим примером, делать так, как правильно. Его лозунг: «Быстрее, выше, сильнее!» или «Пятилетку в три года!»
Шудра-брахман. Это пик развития шудры. Мастер-«золотые руки», Левша, Кулибин. Это учитель ремёсел. Дойдя до этой ступени, шудра сознаёт, что своим умением он может расширять свои ресурсы. И здесь он может стать вайшьей.
Вайшья-шудра. Это купец или торговец, который работает не на себя, но знает, как и где приложить свои руки, чтобы больше заработать.
Вайшья-вайшья. Это представитель малого бизнеса, сам себе хозяин, который неплохо разбирается в получении барышей.
Вайшья-кшатрий. Это руководитель, начальник, акула бизнеса. Для него дело — победить, разгромить конкурентов.
Вайшья-брахман. Это гуру в торговле, в бизнесе. Он получает деньги не для чего-то, а потому, что это его стезя. Он спокоен и готов делиться своими секретами с окружающими. Это бизнес тренер.
Кшатрий-шудра. Это солдат, боевая единица, выполняющая приказы.
Кшатрий-вайшья. Это наемник. Он рискует собой, но получает за это прибыль, как, например, солдат-контрактник, телохранитель, пожарный и проч.
Кшатрий-кшатрий. Это командный состав — офицер, маршал. Это воин, который умеет руководить и делает это превосходно.
Кшатрий-брахман. Это мастер-руководитель. Гуру и учитель боевых искусств (Ип Ман), воин, которому открыто искусство ведения войны (Сунь Цзы). Также это правитель государства.
Брахман-шудра. Это простой учитель, лекарь, священник. Он делает своё дело, потому что это нужно.
Брахман-вайшья. Для него знания — это ресурс. А потому, как любой вайшья, он умело распоряжается этим ресурсом, наращивает и распространяет полученные знания.
Брахман-кшатрий. Это подвижник, основатель нового — новые религии, новые направления в искусстве.
Брахман-брахман. Учитель учителей, пробужденный, он ближе всего к гармонии, будда.
Люди всех этих варн живут бок о бок, постоянно взаимодействуют, каждый из них занимается своим делом и общество процветает. Но это в идеальной модели. На практике же всё это смешивается, многим сложно понять, кем они являются по призванию, а от того и возникает чувство неправильности происходящего, зреет неудовлетворение от жизни. В самом деле, если посадить воина плести корзины, он почувствует себя оскорбленным, а если отправить купца лечить людей или преподавать музыку, мало останется здоровых людей или замечательных музыкантов, хотя денег у купца прибавится. Иными словами, природа берёт своё, и человек будет искать пути заниматься своим делом, даже не на своём месте, но удовлетворения от таких перестановок нет ни у самого человека, ни у общества. Напротив, когда представители каждой варны находятся на своих местах, они довольны, они растут над собой, развиваются и развивают общество. При этом довольно интересны взаимоотношения между ними. Вот несколько примеров.
Итак, начнём с шудры. Он не любит вайшья, но видит его превосходство и подчиняется ему, ведь вайшья, как владелец и распределитель ресурсов, и платит шудре зарплату, и даёт пример более богатой жизни (слесарь дядя Коля терпеть не может «проклятых капиталистов», но понимает, что Кирилл Борисович Голдфингер, только что вернувшийся из отпуска на Канарах на своём бентли, будет получше его).
Кшатрия шудра уважает как признанного управителя и опасается как представителя силы (дядя Коля понимает, что Семён Семёнович, отслуживший 10 лет на благо родины, является отличным директором их завода, да и дисциплина здесь на высоте, ведь Семён Семёнович держит всех в ежовых рукавицах).
А вот брахманов шудра не понимает, он их видит какими-то странными и далёкими от жизни мечтателями. Но к ним иногда можно подойти за советом (дядя Коля вообще не понимает, чем живёт Игорёк, юродивый при соседней церкви, — мужик, вроде, неглупый и подсказать может дельные вещи, но чего-то он не пользуется своей головой).
Вайшья же видит шудр отсталым классом, он не понимает, как можно жить только за еду и работать за такую зарплату, чтобы только сводить концы с концами. Но он это принимает и пользуется этим (Кирилл Борисович, желая разгромить своих конкурентов, собирает всю информацию о них, а дядя Коля за хорошим ужином в ресторане может многое рассказать о том, что видел или слышал — почему бы не воспользоваться этим?).
Вайшья видит силу кшатриев и уважает их (бывший одноклассник Семён Семёнович, засидевшийся уже в кресле директора, собирается занять пост мэра и не боится нападок со стороны местных бандюганов — это-то и удивляет Кирилла Борисовича).
Ну а брахманов вайшья уважает, правда, не понимая. Он не понимает мастерства, которым они обладают и которое может приносить им массу полезного (Кирилл Борисович уважает Серёгу из дома напротив, ведь тот за день-другой может намазюкать на холсте красками, да так, что и за душу берёт, и, что немаловажно, это ведь можно потом продать. И Кирилл Борисович сам покупает у него картины, а вечерком готов пропустить стаканчик виски, слушая, как этот же Серёга играет на гитаре).
Кшатрии работают с шудрами, управляют ими, покровительствуют им. Для кшатриев это рабочие (боевые) единицы, которыми нужно умело руководить (Семён Семёнович организовал у себя на заводе чёткий порядок, жестко следит за дисциплиной и наказывает провинившихся, но и поощряет усердных. Он перечитывает «Искусство войны» Сунь Цзы и применяет знания оттуда в своей работе).
А вот вайшьи кшатриям противны, не любят кшатрии помешанных торгашей, хотя и понимают, что услуги этих людей им необходимы (Семён Семёнович, следуя всё тому же Сунь Цзы, скрепя сердце, приглашает к себе на деловые встречи Кирилла Борисовича).
Брахманов же кшатрии ценят, для них это носители новых важных знаний и умений. А отношение брахманов к опасности вообще повергает кшатрия в восторг (Семён Семёнович в часы упадка сил вспоминает, как он, летая по делам в Индию, познакомился там с одним необычным человеком, выходцем из России. Тот продал свою немаленькую авиакомпанию и отправился искать какую-то мудрость на восток. Сейчас он тихонько лепит себе горшочки из глины, продаёт их, а про авиакомпанию и думать забыл, при этом мужик-то и в самом деле умный и толковый).
Брахманы в силу своей природы учителя стараются донести какое-то своё видение, понимание окружающего мира остальным варнам. Ну или причинно-следственных связей. Одни брахманы пытаются донести то, к чему они пришли, на своём языке, другие пробуют говорить с представителями каждой варны на их языках (странный Игорёк проповедует: «Будете воровать — вас зажарят на адском костре». И этого многим шудрам достаточно. Ну а когда к нему приходит дядя Коля, он перестраивается, с радостью выслушивает вопросы и даёт ему ответы, правда, не всегда понятные дяде Коле).
Брахманы ценят вайшья за их практичность и, наставляя вайшья, объясняют им расклады с помощью кармы. А уж что касается выгодных обменов, вайшьи тут мастера. (Серёга в своих песнях постоянно возвращается к теме любви и взаимоотношений, а в тех песнях, что поёт при Кирилле Борисовиче, аллегорически говорит, что если творить добро, то боги это зачтут тебе).
Брахманы уважают и кшатриев, опять же, по-своему. Они учат и наставляют, к чему, к какой цели нужно вести народ, а уж кшатрии знают, как это делать.
Если попытаться оценить нашу текущую ситуацию в мире, выходит, что сейчас он переполнен вайшьями, а их ценности выдаются за общечеловеческие, отсюда и кризис современного общества. И если для шудр это ещё не так страшно, ведь ценности вайшья для них — высшее, кшатрии и брахманы от этого страдают. Кроме того, в нашей стране в последнее время появляется острый дефицит шудр. Все местные шудры уже перешли в вайшья. И вот как результат — трудовые миграции. Вспомните, кто сейчас делает ремонты или строит дома.
Но наш мир невыразимо богат и зиждется на непоколебимом равновесии всего сущего. Всем известны из физики законы сохранения — это часть проявлений мирового баланса. Мы привыкли считать, что у всего в нашей вселенной есть начало и конец, всё проходит некоторые этапы развития, достигает апогея, а затем угасает. Так устроена жизнь отдельных существ и их клеток, так устроена природа звёзд, подобную картину можно наблюдать и в истории с развитием государств. Отсюда логично предположить, что существует аналогичная тенденция и в отношении иных формаций общества, например, варн. Но я уже говорил о бесконечности жизни как таковой. Выходит, что за угасанием следует очередная волна развития, то есть у нас нет абсолютного минимума, схлопывания всей системы Жизни.
Но что же происходит с тем, кто достигает максимум в развитии, или с тем, кто проходит ступень брахман-брахман? В санскрите есть такое понятие — атман, «самость, дух», высшее «Я». Это абсолют, осознающий своё собственное существование. Данное понятие используют для описания высшего «Я» человека и всех живых существ. После Пробуждения человек знает себя как «Атма» — я не это, я ТО, «я есть абсолют, и я это знаю» — абсолют (человек) осознаёт своё существование.
В древнеиндийских трактатах Упанишады говорится, что тот, кто полностью осознаёт атман внутри себя и его единство с абсолютом, достигает освобождения из круговорота сансары, достигает мокши. В буддизме говорится, что человек достигает просветления. Просветление — состояние полной осознанности (выход за пределы дуального ума), при котором происходит растворение эго и исчезает ощущение себя исполнителем, то есть исчезает иллюзия волеизъявления. Это приводит к состоянию единения со всем окружающим. Просветление достигается за счет понимания ошибочности, так называемого, «волеизъявления», благодаря чему возникает спонтанность умственной деятельности (точнее, она теперь принимается), в результате этого происходит разотождествление сознания со своим телом и умом. Таким образом сознание освобождается от иллюзий и отождествлений и становится чистым свидетельствованием.
Просветление, согласно учению Будды, означает знание Единственного Пути, ведущего к освобождению от страдания, к нирване. Вообще конечная цель духовной практики обозначается различными терминами и понимается по-разному: осознание своего единства с богом, осознание своих вечных взаимоотношений с богом и возвращение в его обитель, достижение чистой любви к богу, осознание единства всего бытия, осознание истинного «Я», достижение умиротворения, свобода от материальных желаний. В дзэн есть схожее понятие сатори.
Итак, можно, конечно, принять освобождение и вновь слиться с абсолютом, вернуться в обитель бога (рай у христиан). Но вспомним, что предназначение брахмана-брахмана — быть учителем учителей. Его знания гораздо выше, нежели у представителей иных варн. А также и ощущение ответственности. А если так, то логичным будет предположить ещё один этап развития брахмана после достижения просветления: понимая значимость приобретённых знаний, брахман решается донести их до остальных. Подобную сцену описывал Ницше:
Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко мне. Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему, а бедные — богатству своему. Для этого я должен спуститься вниз: как делаешь ты каждый вечер, окунаясь в море и неся свет свой на другую сторону мира, ты, богатейшее светило! Я должен, подобно тебе, закатиться, как называют это люди, к которым хочу я спуститься.
(«Так говорил Заратустра», Ф. Ницше)
Однако же, достигнув просветления, коснувшись абсолюта, брахман осознаёт единство всего бытия и его единовременность, а потому может и проявиться далее в том месте и в том облике, в котором пожелает. То есть ему не обязательно спускаться вниз в обратном порядке или, вспоминая принцип неопределённости Гейзенберга, можно сказать, что при осознании всех внутренних свойств брахмана, нельзя точно определить вектор его дальнейшего перемещения. Но мы сможем наблюдать его вновь после очередного перерождения, если он решится учить и направлять людей иных варн.
Пожалуй, во всех религиях и верованиях существует множество историй, упоминаний о том, как бог (или его сын) нисходит на Землю в человеческом облике, чтобы привести общество в порядок, восстановить равновесие, направить на путь спасения или, как говорится в индуизме, восстановить дхамму, совокупность установленных норм и правил, соблюдение которых необходимо для поддержания космического порядка, и направить человечество к мокше. В индуизме и для этого слова есть термин — аватара, «нисхождение».
Наиболее яркий и известный пример даёт нам Новый Завет Библии. Моё отношение к данной книге весьма неоднозначное. Несмотря на многие положительные аспекты писаний, я весьма критично отношусь к Библии. Древнейшие рукописи датируются 150—250 годами нашей эры, а это означает, что вероятность искажения описываемых событий крайне велика. Более того, христианство видится не только религией, но и своего рода второй, если не первой, властью. Принципы, проповедуемые здесь, превосходно подходят для управления народом. Но это отдельная тема.
Итак, всем известный сюжет рождения и жизни Иисуса. В писании говорится о непорочном зачатии девы Марии в семье ремесленника. Когда же Иосиф подумывает о том, чтобы оставить Марию, к нему является ангел со словами:
Иосиф, сын Давидов! не бойся принять Марию, жену твою, ибо родившееся в Ней есть от Духа Святаго.
(Евангелие от Матфея, гл. 1, ст. 20)
Иначе говоря, шудра понимает, что в его семье родится ребёнок другой варны, чуждой ему. Далее описывается рождение и становление Иисуса, а также его учение. Главы 5—7 Евангелия от Матфея дают представление об этом учении и о языке, которым оно преподносится. Очевидно, что эти проповеди есть донесение брахманом высших знаний до шудр:
Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное
(Евангелие от Матфея, гл. 5, ст. 3)
Следующие два отрывка дают понять, что данное учение именно для шудр, а не для вайшь или кшатриев:
Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут
(Евангелие от Матфея, гл. 6, ст. 19)
Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы
(Евангелие от Матфея, гл.6, ст. 34)
Выходит, что Иисус есть очередное перерождение брахмана-брахмана, который решил не сливаться с абсолютом, но вместо этого вернулся в мир нести своё знание людям. В конкретной ситуации он выбрал своей целью направлять к развитию и спасению шудр. Но, осознавая, что шудры не понимают брахманов, он решил доносить учение своё изнутри их варны, а для этого ему нужно было родиться в семье шудры. И это был успешный выбор — всколыхнулись массы, реакция народа не заставила себя ждать. Шудры увидели своего пророка и последовали за ним.
Что касается других варн, то их представители не поняли, да и не могли понять того, что предназначалось шудрам. И Иуда был не случайно выбран, ведь только так можно было показать, что наставления шудрам чуждо вайшьям. То же касается и кшатриев. И в этом ключе известная фраза: «отдавайте кесарево Кесарю» (гл. 22, ст. 21) принимает иное значение. Говоря «кшатриево кшатриям», брахман как бы даёт понять, что для каждой варны должно быть своё — учение, язык, время. С точки зрения абсолюта, необходимый учитель для каждой варны появляется именно тогда, когда он более всего необходим, и разница во времени между такими проявлениями по вселенским масштабам несущественна. Однако же в масштабах человеческой жизни или хотя бы этапа развития государства это довольно долгий период.
Как известно, в народе было великое недовольство Иисусом, и это логично. Данную ситуацию можно проиллюстрировать иначе. Представим, что у холодильника, в котором лежит мороженое, стоят дети, четверо братьев. Мама угощает своих детей мороженым. С точки зрения мамы, она сразу даёт мороженое всем, но вот дети воспринимают это по-другому. Если разбирать этот процесс пошагово, то мы видим, что мама открывает холодильник, достаёт первое мороженое, отдаёт его одному сыну. Все остальные вроде и понимают, что им тоже достанется, но в данное мгновение они ревнуют, завидуют счастливчику, злятся на него. Далее мама достаёт второе мороженое и подносит его второму сыну. Он радуется, успокаивается и более не думает о первом брате. Но вот недовольство третьего и четвёртого сыновей растёт. Здесь мама достаёт третье мороженое. И в этот раз третий брат получается заветный подарок, а зависть четвёртого сына вырастает ещё больше. Но наконец и ему достаётся мороженое. В результате все получили то, что хотели: дети — мороженое, мама — радость от того, что поделилась. Но переживания детей в течение самого процесса были, и от них никуда не деться.
Свидетельство о публикации №217052102212