Час перед рассветом. Тетрадь пятая. Легенды

После путешествия к Гималаям жизнь моя в очередной раз изменилась: к тренировкам по выходу из тела добавились ежедневные практики тянь-ци и регулярные медитации, но, конечно, больше всего поменялся подход ко всему этому, личное отношение. Напоследок Цэрин сказал, что не место даёт силу или мудрость человеку, а путь, пройденный и пережитый, и совсем необязательно лететь через полмира, чтобы чему-то научиться — важны лишь намерение и вера. Так сложилось, что большинство людей считают Китай, Тибет, Индию, Непал источниками мудрости, потому и стремятся туда, искренне веря в возможность обрести там сатори. На деле же можно обойтись и поездкой в соседний лес, это лишь вопрос отношения. И всё же я не жалел о своём путешествии. Кстати, в качестве сувениров я приобрёл в той самой лавке тибетскую поющую чашу, чайный набор и кое-что из оберегов. Думаю, это тоже сыграло свою роль в закреплении спокойного состояния моего дома. По крайней мере, о призраках и полтергейстах я начал забывать. Осознанные сновидения стали частью повседневной, а точнее, повсеночной жизни. Разве что наблюдающего за этими моими практиками деда видел я довольно редко. Но и это не мешало работать над собой.
Кажется, раньше я уже отмечал, что берусь за дневник лишь в периоды чего-то необычного, забывая или же ленясь описывать будничную жизнь, по сути, это уже давно перестало походить на дневник — так, заметки. Ну а сейчас как раз есть, о чём рассказать.
Сновидения я для себя разделил на три основных типа. Во-первых, обычные сны, образы и сюжеты которых строит подсознательное, стараясь что-то передать, объяснить сознанию. Зачастую для расшифровки требуется изрядная подготовка и знания как минимум юнговской аналитической психологии. Во-вторых, есть осознанные сновидения, сюжетом которых человек может управлять, а также способен выстраивать в них свою собственную реальность, выполняя магическую роль. Ну и, наконец, третий, совмещённый, тип. Мне кажется, он наиболее удобный и полезный, особенно, для практикующих безмолвное наблюдение. Здесь сновидец осознаёт себя спящим, понимает, где и в каком состоянии он находится, но практикует неделание, внимательно следя за происходящим, одновременно анализируя и разгадывая предлагаемые подсознательным ребусы. Ну и, конечно же, есть частные случаи. Например, вещий сон для первого типа — это буквальная передача информации, не требующая сложных анализов. Ну а выходы из тела или, как их ещё называют некоторые, астральные путешествия, представляются одним из вариантов осознанных сновидений. Но вот пересечение частных случаев мне пока не встречалось. До той недели.
Тогда, выполнив ставшую привычной процедуру выхода из тела, я воспользовался приёмом открывания двери в любую точку планеты и появился в своём родном городке у родительского дома. Мне тогда хотелось разрешить небольшую загадку из детства и понять, почему там, в детстве, я поступил определённым образом. Но, как такое и бывает во время блужданий вне тела, ослабив внимание и предавшись воспоминаниям, я понял, что погружаюсь в обычный сон. После этого должно было последовать либо пробуждение на короткое время, либо смена сюжета. Вот только на этот раз произошло иначе, и я просто остался в том же месте. Вероятно, благодаря внезапному пониманию того, что прогулка вне тела превращается в сон, я вдруг оказался в обычном осознанном сновидении, продолжая оставаться всё там же. Это показалось интересным, и я решил воспользоваться случаем, чтобы попрактиковать третий тип.
Первое время ничего особенного не происходило, и я гулял по местам своего детства, встречаясь взглядами с удивлёнными прохожими и прислушиваясь к царившей вокруг тишине. Но уже вскоре, когда передо мной оказалось здание нашего городского музея, весьма ветхое и давно оставленное городскими службами, рядом послышались тоненькие голоса. Мне навстречу шли две девочки, обсуждая как раз этот дом.
— Красивые фасады! А какая тут лепнина…
— …была. Жаль, разваливается всё. Никому это не надо.
— Эх, да… Был раньше роскошный дом, в котором ведь жили интересные богатые люди. Стал потом музеем, куда ходят поглазеть. А теперь вот — заброшенная рухлядь.
— Вот именно. Навести б там порядок, отремонтировать бы всё — цены б не было ему.
— Да кто ж это сделает? Там же ведьмы давно уже обосновались.
Меня поразило больше не то, как говорили девочки, а сам факт появления здесь ведьм. Это подействовало как красная тряпка на быка, словно сильнейший катализатор. Через несколько минут я уже был у крыльца и поднимался по невысокой лестнице к главному входу. На двери почему-то висели таблички «закрыто» и «время работы: 10:00 — 18:00», я потянул за ручку и рассохшаяся деревянная дверь со скрипом отворилась. Внутри было мрачно, кругом с потолка свисали какие-то шторы и полиэтиленовые плёнки. Где-то рядом раздавались быстрые шаги, я повернулся направо и увидел выход в коридор к освещённой лестнице, по которой суетливо бегали какие-то люди. Продолжая понимать, что это сон, и здесь может быть что угодно, я поддался желанию подняться наверх. На втором этаже лестница выходила на длинный узкий коридор, по сторонам которого было множество закрытых дверей, и только одна, слева, где-то в середине, оказалась приоткрытой. На ней пылилась покосившаяся дощечка с выцветшей надписью: «часы приёма…». По всему дому мне на глаза попадались разные коробки, тряпки, комья пыли и прочие атрибуты сумбурного переезда. Это очень смущало.
Наконец я скромно постучал в дверь, которая от лёгких толчков медленно открылась, обнаружив среди нагромождений бумаг, каких-то архивов, коробок, тряпок и пёс знает чего ещё двух женщин неопределённого возраста, что-то суетливо перебиравших. «Нет, нет, нет! Никого не впускаем. Я же говорила — закрыто. Всё!» — коротко стриженая брюнетка быстро протараторила, даже не обернувшись в мою сторону. « Эй, вы вообще кто такие?» — мне почему-то стало очевидным, что я должен их выдворить отсюда, во что бы то ни стало. В ответ раздалась какая-то ругань, и прямо перед моим носом дверь сама собой захлопнулась. Стараясь не препятствовать развитию сюжета, я параллельно пытался осмыслить происходящее. Итак, дом, старый, заброшенный, покрытый пылью и сетью паутин… что-то из детства… внутри дома какая-то нечисть. Пока ничего было не понятно. Одновременно и участвовать в действе, и наблюдать за ним, оказалось не совсем просто, и я, вернув внимание внутрь, обнаружил, что уже бьюсь с разъярёнными ведьмами, швыряющимися в меня то огненными, то ледяными шарами. Мне же приходилось уворачиваться и скрываться за дверью, вспоминая при этом символы тянь-ци. И, как бы ни было печально, но ни один из них не давал должного эффекта — я не мог ни защититься, ни хоть что-то сделать ошалевшим колдуньям. И вот тут стало происходить то, о чём я мечтал, начав практиковать тянь-ци — мои руки вычерчивали в воздухе какой-то новый иероглиф, напоминающий букву Z, пересечённую трижды повторяющимся знаком бесконечности, а в голове повторялось одно слово. Новый символ работал, и работал эффективно! Ведьмы отпрянули назад и прижались к стене, пытаясь что-то сделать, но больше не в силах достать меня хотя бы маленьким фаерболом. Мой новый символ висел в воздухе голубоватой плоскостью, дрожа и гудя, словно от огромного напряжения. Всё, что в него попадало со стороны старух, отскакивало обратно как теннисный мячик. Буквально через несколько минут колдунья, пытавшаяся отбиться от меня, подожгла отлетевшим от иероглифа фаерболом висевшую у окна тяжёлую портьеру, и в доме начался пожар. Огонь пожирал все тряпки, горы пыли, бумаги, мусор, самих ведьм, но стен дома при этом так и не коснулся.
И вот тут разгадка стала очевидной. Дом — это я, моё Я, старое, заброшенное, никому ненужное. Но сейчас мне удалось найти в себе силы и дать первый бой свои внутренним демонам, сжигая всё старое и бесполезное, очищая себя от лишнего хлама. А помогает в этом мне восточная практика, которая при достаточной вере в себя даёт новые возможности.
По идее, сон должен был на этом кончиться, но ничего не исчезло, картинка не сменилась, как это обычно бывает. Я, несколько смутившись, спустился, подошёл к выходу, распахнул дверь, шагнул и так и остался стоять на крыльце. Напротив сидела, подперев голову рукой, она. Увидеть Любу, ту самую ведьму, с которой связано столько моих злоключений, вот так вот просто, в осознанном сне, сидящую и наблюдающую за мной, было странно и неожиданно. Меня часто не покидало ощущение, что она где-то рядом, но столкнуться вот так, лицом к лицу…
— Ну что, порезвился?
Я молчал, глядя на неё и не сходя с места. Пальцы медленно задвигались, ощупывая воздух и готовясь сложиться в нужную фигуру для символа тянь-ци.
— Долго стоять собрался? — она закатила тёмные глаза и скривила рот, словно от усталости, — да кончился уже тот твой сон, — затем скосилась на мою правую руку и добавила, — у-у-у… решил показать силушку богатырскую? Только какой же из тебя богатырь? Так, юнец зелёный!
— Т-т-ты, — начал было я, процедив сквозь зубы, но так и ничего не сказал.
— Ну, я это, я. И что?
— Какого чёрта? Чего тебе надо?
— Ой-ой-ой, какой сердитый мальчик. Ух! — она громко расхохоталась, и её круглое полное лицо быстро зарделось, отчего несмеющиеся тёмные глаза приобрели ещё более пугающий вид. — Ну, что, смотрю, ты к папке-то сбегал, побалакал с ним. Ты ведь сам всё понимаешь, так чего спрашиваешь?
— Что ты от меня-то хочешь? Ты же знаешь, где мой батя, а уж ему-то побольше моего известно.
— Не-а. Так было бы проще, но, видишь ли, дедуля твой скопытился, а никому так ничего и не сказал. Зато к тебе вот захаживать повадился. Теперь. А я думаю, авось, чего и расскажет или, может, даже и покажет тебе, а? А ты мне гостинчик принесёшь. Небольшой такой. Мне украшения, знаешь, как нравятся? Ух, страсть! Эх, жалко, правда, ты себя испортил всеми этими восточными приблудами, как их там, тань-дзянь-дзинь… а ведь мог бы и… ну да ладно, леший с тобой.
Меня колотило изнутри, казалось, весь город слышит, как скрипят мои зубы. Я понимал, что если начну говорить, то голос будет предательски дрожать. И поэтому продолжал молчать. Глупо это было, по-идиотски. Но я не знал, что делать. От растерянности даже на тройную спираль дракона рассчитывать не приходилось, не говоря уж о новом символе.
— Так, дружочек, хватит в молчанку играть. Ты же понимаешь, что рано или поздно ободок этот найдётся, хочешь не хочешь, попадёт он к тебе в руки. От судьбы не уйдёшь.
— Он мне не нужен. Я не собираюсь ничего искать.
— И правильно! Пра-виль-но — не нужен. Что тебе с ним делать? А найдётся он — мне отдашь, и все будут довольны.
— Да не собираюсь я тебе ничего отдавать. Достала ты! Отвяжись уже от меня и…
— Ох, как не хорошо! Родную тётку такими словами обижаешь. А ведь был послушный мальчик.
Меня аж свело, так захотелось ей залепить затрещину, чтоб заткнулась. И в этот момент я почувствовал, как к рукам подкатило, ощутился прилив сил, пальцы сами собой сплелись в нужную фигуру, в голове среди прочего вспыхнуло непонятное слово «падмапани», перед глазами проплыл образ змея, обвившегося вокруг лотоса, и я, непонятно, на что рассчитывая, выкинул в её сторону открывшийся мне недавно символ. Но вращающийся голубоватый иероглиф, пролетев пару метров, просто растаял в воздухе.
— Ну что ты такой упрямый. Тупой и упрямый. Как осёл, — ведьма вздохнула, поднявшись со своего места. Она была крупная, почти без талии, с узкими плечами, — ладно, до встречи, — сказала и исчезла.
— Твою ж… что это было, блин? И куда она теперь делась? — я спросил, скорее, сам у себя, но тут же рядом послышался старческий голос.
— Да к Тихвину поехала. Любят они там бывать. А потом девки в монастыре плачутся. Ишь, творят, что хотят!
Я повернулся и увидел справа от себя удаляющегося, прихрамывая, седого старичка. Он шёл, опираясь на тросточку, и что-то продолжал бубнить себе под нос.
— Постойте, куда вы? Кто… — но сон оборвался, и я уже очнулся у себя в комнате.
Почему-то теперь меня не покидала уверенность, что мне придётся побывать где-то там, под Тихвином. Ну и, конечно же, долго ждать не пришлось.
В начале июля, собравшись с университетскими друзьями съездить отдохнуть на природу и порыбачить (я не любитель рыбалки, но за компанию посидеть в лодочке посреди озера — это с удовольствием), мы стали выбирать место, да такое, чтоб подальше. Ну и что-то новое — под Приозерском, на Суходольском, в Орехово уже поднадоело им. Мы долго рассматривали карту, и я вдруг ткнул пальцем в юго-восточном направлении: «Старая Ладога, Волхов, а дальше, вон, куча всяких озёр. Часа за два-два с половиной доедем», а сам посматривал на точку чуть правее. Никто из нас там не бывал, но Егор вдруг вспомнил, что кто-то из друзей его отца катался в том направлении регулярно и на охоту, и на рыбалку — мол, места дикие, но, если знать, куда ехать, то домой вернёшься точно не с пустыми руками. Лёшка сразу же стал поддакивать, чего-то припоминать, где-то что-то читал, слышал — в общем, согласился.
Выезжать собрались в пятницу пораньше вчетвером, но, как водится, в последний момент Димка отказался, и в машину сели уже втроём. Хотя, тоже неплохо — и места больше, и сумки на заднее сиденье кинуть можно, а то лодка с рюкзаками и так большую часть багажника съела. Ехали дольше, чем планировали, но на смену хорошей дороге, когда сидеть уже надоело, пришли забавные названия поселений, и мы стали развлекать себя весёлыми табличками. И если Хамонтово напоминало о братьях Стругацких, то указатели таких деревенек, как Льзи, Теребуня и Дудачкино, вызывали бурную реакцию. Постепенно само понятие дороги стало неприменимо к тому, где мы ехали, зато природа нас окружала роскошная — настоящий дикий лес вдали от цивилизации. Мы решили не искать запримеченное на карте озеро, а остановиться там, где банально понравится. Наверное, минут через сорок импровизированных ралли, окончательно забрызгав старенькую Kia рыжей грязью по самую крышу, мы увидели, что призрачно просвечивающиеся сквозь млечную пелену тумана деревья стали редеть. Постепенно мы выбрались на открытое место. Тёмная гладь широкого озера, укутанная, словно рваной простынёй, бледной дымкой, с одной стороны, как раз напротив, была огорожена ровной стеной густого леса, а кругом — камыши, реденькие деревца, какие-то кустики, запутавшиеся всё в том же тумане, — словом, болота. Мы, конечно, видели на карте, что здесь много их, но Соколиный и Бельский Мох, Имоловское и, пёс его знает, какие-то ещё болота должны были быть дальше. Что ж, видимо, места здесь такие все, одни топи. Где-то вдали глазастый Егорка разглядел чернеющуюся точку — наверное, домик чей-то. Значит, живут здесь люди. Ну, или бывают. А вокруг царила тишина.
Доехали мы до обеда, так что природа только просыпалась, солнце ещё не совсем прогрело застывший воздух, какие-то пташки начинали заводить свою весёлую трель. С поиском подходящего для лагеря места, конечно, пришлось немного повозиться — всё же не на болоте ж ночевать — но к полудню палатки уже стояли. Лёшка во всю пыхтел, накачивая лодку, а Егор, как обычно, взял на себя роль повара, и над костром из котелка уже поднимался ароматный парок. Что ни говори, а приготовить в лесу, да так быстро достойный плов, жирный, с кусочками баранины (вот, на что он, оказывается, потратил ещё тысячу в «Ашане»), с лучком, морковочкой, зирой и барбарисом и, конечно же, буквально расплавившимися зубчиками чеснока — это настоящее искусство. Правда, искусство, требующее определённых жертв. А на алтарь Егорка беззаветно приносил себя, точнее, свою печень. Ещё с универа он следовал совету Макаревича и в строго определённые моменты своего гастрономического творчества опрокидывал 20 г. Был, правда, как-то опыт готовки и в совершенно трезвом виде, но этот случай кулинарного фиаско мы все усердно стараемся забыть. Я же в это время разгребал вещи у палаток и неспешно натягивал тент, временами прерываясь, чтобы в очередной раз совместно с Лёхой разделить участь жертвующего своей печенью повара.
Насытив желудки волшебным даром азиатской кухни и окончательно отдохнув, мои друзья решили не терять времени и отплыть, чтобы разведать, как они сказали, обстановку. Ну и, может, поймать уже чего-нибудь. А я надумал вздремнуть и улёгся на расстеленный туристский коврик. И почему его так старательно называют «пенкой»? Нет, ну, ладно бы «каремат», была ведь фирма «Karrimor». По-моему, даже в советское время эти коврики так и называли. Любят у нас эпонимы — всё-таки название основного производителя часто перекочёвывает на сам товар, как это было, например, с «Xerox», «Pampers» или тем же «Porolon». Хотя, «Thermos» сейчас уже сложно иначе назвать. Но «пенка»? Звали бы уж тогда «ижиками» или «ижпенами», на ижевском же заводе самые популярные сейчас производят. А то — «пенка». А уж как звучит «надувная пенка»! Или, вон, «пенка из фольги». Я задумался над подобными абсурдными названиями, поморщился и закрыл глаза.
Солнце уже стояло высоко, воздух прогрелся, отдалённый птичий гомон наполнял его, временами надо мной проплывало небольшое облако, отбрасывая размытую тень, либо пролетала с недовольным криком встревоженная утка. И тут над озером разнеслось: «Твою ж медь! Ты видел? Что это было?». Через несколько минут где-то рядом пролетела какая-то тень. Вроде бы и птица, только звук с её стороны странный был, как будто клеёнчатый воздушный змей на ветру трепыхается с таким характерным потрескиванием. Ну, пролетела и скрылась. И опять стало тихо, хорошо. Я задремал.
— Хватит валяться, — весело прокричал Егор под скрежет вытаскиваемой на берег лодки, — купаться пойдёшь?
— Ага-а, — зевнул я в ответ, — чуть позже. Поймали чего?
— Да так, мелочёвка всякая. Купаться он пойдёт, ну да, конечно!
— Ага, мелочёвка, — передразнил его Лёшка, ещё крутившийся у воды, — ты видел её хребтину? Такую поймать — дня на два хватит обожраться.
— Блин, Лёха, ну что ты… опять слышишь только одно слово и лезешь не в тему. Я ж говорю, что поймали только мелочёвку. А водится тут, конечно, много всякого. А щучка, так-то, да, большая была.
— Так, Илюха, давай вставай, харэ уже дрыхнуть!
— Встаю, встаю, — рот до сих пор разрывала зевота, — Парни, а что вы там кричали с воды, как будто динозавра увидели? — Я сел на сырое бревно у давно погасшего костра и начал, ломая сушняк, подкладывать мелкие веточки к едва тёплым уголькам.
— Динозавра и видели.
— Чего? — шутка показалась глупой.
— Да, дрянь какая-то пролетела… птица не птица, змея не змея — чёрт её разберёт. Видел по телеку ящериц с перепонками вдоль рёбер? Летучие драконы, вроде, называются. Только они мелкие, а это…
— Не, — перебил его Лёшка, — больше на кобру было похоже, с таким же капюшоном. И тоже большая хрень. И на башке типа гребешка, как у петухов.
— Ну да, сверху у неё что-то было. Но на кобру не похоже, не гони. Да, длинная, но выросты по бокам были и большие. И, вроде, мелкие лапы, как у птиц. Короче, мутант какой-то. Тут никаких зон нет? А то Хамонтово рядом… Может, сталкеры Стругацких где-то здесь бегали?
— Бухать меньше надо! А то сейчас летучие драконы-петухи, ночью Горыныча увидите, а потом ещё Лёха в озеро за русалками полезет. А мне тут одному скучать?
Мы посмеялись и оставили эту тему, принявшись разводить костёр, чтобы разогреть остатки плова. Рыбу решили отложить на вечер. То ли друзья над фразой моей задумались, то ли ещё что, но припасённый алкоголь на этот раз даже не тронули. Я окончательно проснулся, сил было хоть отбавляй, ноги сами уже нарезали круги вокруг лагеря. Глядя на это, Егор, заядлый походник-охотник-рыболов, знающий, пожалуй, все тонкости отдыха на природе, предложил прогуляться за ягодами. Лёха остался сторожить лагерь. Людей вокруг слышно не было, поэтому я принёс ему полутораметровую палку с узловатым наростом и вручил со словами: «Ни одного дракона в мою палатку не впускать!», и мы ушли.
Ягоды, хоть и встречались на пути, но было их немного, так что мы шли неспешно вперёд, регулярно заглядывая в небольшие заросли. Мне уже пришлось пожалеть, что не воспользовался советом Егора и не купил резиновые сапоги — даже берцы здесь стали пропускать воду. Временами между кочек стремительно проскальзывала серая лента с чёрным зигзагом на спине и скрывалась в очередных зарослях, и мы обходили это место.
— А гадюк здесь много, — заметил я.
— Ну да. Пару раз ещё веретеницу видел. Ну а что, им тут раздолье. — И после небольшой паузы Егор внезапно спросил, — а ты со своей-то бывшей как, общаешься? Давно виделись?
— Да брось ты. Мы ж рассорились вхлам, она меня и на пушечный выстрел не подпустит. Да и мне не о чем с ней разговаривать.
— Жаль. Красивая девка была. И подходили вы друг другу — тараканы одинаковые у вас, — он усмехнулся.
— Была. Именно что была. Слышал, у неё на нервной почве вообще переклинило. На таблетках сидит постоянно. Ничего хорошего из этого не выйдет. А, блин, сука! — я отшвырнул палкой попавшуюся под ноги дохлую змеюку.
— Как ты её любишь! Наверняка она тебя так же называет.
— Да… блин, я про змею.
— А, ну-ну.
— Слушай, Егорыч, а у тебя-то как, вы там мелких не планируете?
— Дык ты чего, не знаешь, что ли? Вообще-то Анька уже третий месяц как…
— Э, когда это вы успели? Не, ты мне не говорил.
— Да как так-то? Все знают, только ты не в курсе. Да говорил я тебе, ты опять всё забыл, пустая башка!
— Угу, когда? Мы с тобой не виделись, пёс его знает, сколько. Ладно, ну что, поздравляю! Здорово!
— Спасибо. Слушай, да я ж всем на девятое мая рассказывал, мы сидели тогда у…
Но он не успел закончить фразу — метрах в десяти от нас лежал на животе полуголый мужчина, нервно дёргая рукой, словно отмахиваясь от чего-то невидимого, и, прижимаясь лицом к болотной жиже, судорожно всасывал её. Он прерывался лишь на какую-то секунду, чтобы простонать нечто бессвязное, и вновь падал измазанным грязью лицом в тёмное месиво.
— Мужик, ты чего? Он что, бухой, что ли? — мы кинулись поднимать его.
— Похоже. Хотя… — Егор принюхался, — нет, вроде, нет запаха. Мужи-и-ик! Ты живой? Эй, дядя! — Он стал бить ладонью по выпачканному грязью лицу. Помоги мне!
Мы подхватили дёргающееся и стонущее тело и потянули его в сторону, пытаясь найти хоть какое-то ровное место. Дядьке было лет сорок. Крепкий, здоровый на вид мужик, оставшиеся на нём брюки и майка явно были куплены не в деревне, на руке позвякивал серебристый браслет часов.
— Пи-и-и-и-ить! — он взвыл как разъярённый медведь, и белки его глаз, контрастно выделяющиеся на фоне чёрно-коричневого в разводах лица с прилипшей травой, стали вращаться во все стороны. Он не понимал, что происходит, и продолжал орать. — Пить! Не! Нет, нет, нет! Не-е-е! Нет!
— Твою медь, что с ним?
— Похоже, траванулся, наркотой или ещё чем. Ух, ёлки — перехватившись поудобнее, я заметил, что он холодный, как пёс знает что. — Его надо согреть. Срочно!
— Там впереди должен быть домик, который из лагеря видели. Потащили его туда!
— Где, где дом-то? Ты что, помнишь, что ли?
— Мля, да конечно! Мы как раз в его сторону и двигались всё время.
Сложно сказать, как долго мы тащили туда это бьющееся в припадках тело, пять, десять минут или больше, но, казалось, прошла целая вечность. Наконец впереди из зарослей кустов и мелких деревьев выступил бревенчатый домишко, тёмный, словно никто им давно не занимался.
— Эй, есть кто дома? — Егор заголосил, тарабаня ногой в дверь, — хозяева, открывайте!
Но в ответ не последовало ничего. Мы распахнули дверь и ввалились внутрь. Это оказалась обычная изба с небольшой печкой посредине, по типу тех, что я видел в Непале. Рядом был стол на перекрещенных ножках, скамья и две койки, даже с матрасами, но без белья. Очевидно, домом пользуются крайне редко, либо ну очень давно здесь никто не бывал. Мы затащили мужика на матрас и накинули на него сверху свои кофты.
— Надо бы света, огня и воды — я начал обшаривать все углы в поисках какой-нибудь лампы. Пара кружек, алюминиевые миски и ложки, несколько сухих полугнилых деревяшек в углу под столом, под потолком висели вязанки сушёных трав, но светильника пока не видел.
— Вода рядом, дом же почти на берегу озера. Я дров наберу.
— Егорыч, давай я сам. А ты сбегай в лагерь за аптечкой и… его, наверное, вообще придётся в деревню везти. Машину надо!
— Ты точно тут сам справишься?
— Беги давай! Я, блин, как знал, что надо в дорогу с собой взять всю аптечку.
— Хорошо. Скоро вернусь!
Через пару минут я нашёл керосиновую лампу, нашарил в кармане зажигалку, и после недолгих моих мучений в комнате появился приятный жёлтый свет. Тело на кровати продолжало стонать и требовать воды, но уже не дёргалось. Я взял обе кружки и выскочил на улицу к озеру. Оно действительно оказалось рядом, метрах в пятидесяти. Солнце уже катилось к горизонту, и над землёй поползли сумерки. Зачерпнув воды, я почти бегом вернулся в дом. Мужик выпил залпом содержимое одной кружки, второй же я умыл его лицо. Непонимающий взгляд вперился в меня, ноздри широко раздувались, губы только бессмысленно шлёпали — что происходило в голове у этого человека мне даже страшно было представить. Я постарался его успокоить какими-то нелепыми словами, а сам трясущимися руками принялся разжигать дрова в печке. Как только огонь вцепился в них своей жаркой хваткой, я снова взял кружки и побежал за водой.
Нужно было что-то делать, через какое-то время Егор принесёт аптечку, надо будет… А что надо будет? Что мне с ним делать? Я даже не представляю, что случилось, от чего лечить-то? Так, ладно, осмотр. Сейчас нужно осмотреть и попытаться опросить его. Может, сам объяснит, что произошло. Когда я вернулся, мужик сидел на кровати и смотрел на огонёк, осторожно лизавший чёрные дровишки.
— Вот, воды ещё принёс. Хотите?
— Да, — он ответил как-то очень слабо и тихо, едва слышно. Очень это отличалось от того звериного рыка, что ещё недавно требовал пить.
— Меня зовут Илья. Мы с другом нашли вас на болоте и кое-как затащили сюда. Он сейчас отправился за аптечкой и уже вот-вот должен вернуться. Что с вами произошло? Я бы помог вам, но мне нужно знать, что случилось.
— Это змей. Змей, да, змей, змей! — он выпил первую кружку и вцепился во вторую. — Он, да, он, точно. Мне говорили, а я махнул рукой. А зря, зря… Надо было…
— Змей, вас змея укусила? Да, гадюка? — противоядие от укусов этих пресмыкающихся должно быть чуть ли не в каждом мед. пункте рядом с местами их обитания. Но такого эффекта яд не должен давать. Разве что ещё и наркотик какой-то был.
— Нет, не гадюка. Что ж я, не знаю гадюк? Не, это был змей. Точно. Говорю я тебе — змей! Он, он, зараза, — незнакомец выпил и вторую кружку. — Бежать надо, бежать, пока он летит за тобой, — тут сбрендевший мужик с ужасом покосился в окно, где пролетела птица, и продолжил, — говорили, надо бежать, только не прямо, и я бежал. Но пить, пить хочется, очень хочется пить.
— Так вас укусила змея?
— Нет уж, не укусил он меня, не дался я ему. Шиш ему с маслом, а не цапнуть меня! Но, зараза, плюнул. Потянулся я к ветке, чтоб сорвать с неё спелую… а там, гляжу, сидит на бревне рядом, на меня вылупился и смотрит, такой холодный, немигающий. А потом гребешок на нём задрожал, он пасть свою разинул, зашипел и мне в лицо, скотина, как харкнул чем-то. Я-то утёрся, но понял, что это он самый — змей. И бежать от него. А он прыгнул — и за мной. Еле удрал от этой твари.
«Так, плюющиеся змеи. Это что-то новенькое в нашей полосе. То про летающую кобру говорили, теперь вот… хотя, может, это и есть плюющаяся кобра? Только что она тут забыла, в наших холодах? Да и та ослепляет жертв, а не с ума сводит», — мысли у меня сбивались, и ничего толкового придумать пока мне не удавалось.
— Так, а разделись-то вы зачем?
— Да жарко стало, пока бежал! Вспотел я, как собака! Говорю ж тебе, пить хотелось, аж мочи не было. Налей ещё, а?
Я и понятия не имел, что с ним делать. Какой-то странный яд. Тут нужен хороший врач, специалист. А я максимум могу успокоительное ему дать, а пока — вообще только греть и отпаивать водой. Но странно это всё. Неужели и впрямь парням не привиделась необычная зверюга над озером? Тогда им очень повезло, что она их не тронула. Но летающая змея? Ладно бы планирующая, согласен, бывают такие, хоть и в тропиках, а не у нас, но летать над озером? Нет, это невозможно. Я набрал воды и уже повернулся к дому, как услышал истошный вопль ужаса, а вслед за ним, как мне показалось, от окна что-то покатилось, словно автомобильная шина. Крик оборвался. Ноги меня в мгновение домчали до двери. Вода теперь могла понадобиться разве что только мне самому. Я тихонько выругался, выпив одну кружку, а вторую вылив себе на голову, сел на землю и, прислонившись к бревенчатой стене, стал ждать Егора.
Звук мотора послышался минут через десять, и вскоре машина припарковалась напротив меня. Егор выскочил с рыжим пластиковым чемоданчиком, но тут же остановился, глядя мне в глаза.
— Что случилось?
Я, вздохнув, махнул рукой и медленно поднялся, не отрывая спину от стены. Мы вошли в дом.
— Ух, ё… итить-колотить. Что произошло-то?
И я вкратце рассказал и про змея, и про воду, и про крик, и про странную тень-колесо. Егор слушал молча, не сводя взгляда с перекошенного ужасом бледного лица ещё недавно бывшего живым мужчины.
— Не успел…
— Да бесполезно. Даже, если бы ты приехал раньше, я всё равно не знал, что делать. У меня на такой случай нет лекарств.
— Ну да. Что, в деревню его повезём? Тут оставлять как-то нехорошо. Блин, ещё с ментами разбираться… не было печали.
— А где Лёха? — я внезапно опомнился. — Ты его в лагере оставил?
— Угу. Не думал же я, что так будет.
— Валить отсюда надо. И поскорее. Собирать вещи и уезжать. Если тут такая дрянь водится, то лучше не рисковать. К чёрту такой отдых.
— Согласен. Вот только труп вести ещё… — он достал мобильник, набрал номер и приложил к уху, — Лёшка, давай собирай монатки, уезжаем отсюда. Костёр только поярче пока разожги. Я Илюху с этим… телом до деревни подброшу и за тобой вернусь, а ты лагерь собирай. Да не трынди ты! Мы вчетвером с трупаком не поместимся. Да вот так! Мёртв! Всё, короче, собирайся, потом расскажу.
— Ну что, потащили?
— Сейчас, только перекурю.
— Угу. И мне дай.
Он молча протянул мне синюю пачку «Русского стиля», прикурил, и мы, выйдя за порог, выкурили по две сигареты, не проронив ни слова. Потом также, не сговариваясь, вошли внутрь, сняли с мужика свои кофты — воздух был уже холодный — и потащили его в машину.
Ехать по укрывающимся сумерками болотам с мертвецом на заднем сиденье оказалось куда неприятнее, чем можно предположить. Пожалуй, это была самая паршивая поездка на природу в моей жизни. Так, ладно, вот приедем мы в деревню, если повезёт, до темноты, привезём им этот подарок. И что скажем? «Здравствуйте, мы тут гуляли по лесу и увидели мужика, нырявшего мордой в грязь. А потом он у нас умер, рассказав про плюющуюся летающую змею», так, что ли? Бред это какой-то. И в самом деле, ещё с ментами разбираться. А ночевать где? Но лишь бы только не там, а то, не дай бог, кого ещё из нас эта дрянь цапнет.
Деревушка оказалась совсем небольшая. В домах горел свет, и слышались голоса. И это радовало. Мы подъехали к ближайшему дому, я вышел и начал стучать в окно. За забором визгливым лаем залилась собачонка. Вскоре во двор вышел лысый дедушка с окладистой седой бородой в накинутой поверх рубахи лёгкой куртке.
— Хто там? Чего надо?
— Откройте, пожалуйста, нам помощь нужна! Мы тут… человека нашли в лесу.
— Какого человека? Чего, спрашиваю, надо? — но он всё же отворил калитку во двор и вышел к нам. — Чего случилось?
— Мы здесь с друзьями неподалёку рыбачили, потом, вот, с другом, — я указал на выходящего с водительского места Егора, — пошли за ягодами и наткнулись в лесу на… — я открыл заднюю дверь, показав, таким образом, мёртвого незнакомца.
— Едрени фени! — дед перекрестился сухими пальцами и притопнул ногой, обутой в заляпанную калошу. — Опять летучий змей безобразничает! Третий раз уж за этот год… Что ж енто творится-то…
— Вы знаете про это?
— А хто ж не знает? Каждый год енто уж, как пить дать, одного-двух находят. А пропадает сколько… Вы вносите его, в сенях уложим. Да тише ты, Стёпка! Марш в конуру! — старик притопнул в сторону неунимавшейся собаки. Мы послушно внесли и положили мёртвого на скамью. Старик зашёл в дом и вернулся с рваным покрывалом и закрыл ему лицо. — Вы… вы в дом-то проходите! Чай, замёрзли, испужались. Я вам сейчас налью, отогрею вас. Заходите, заходите!
— Спасибо, дедушка. Но у нас там ещё один друг у озера остался, за ним вернуться надо, он вещи собирает.
— У озера, говоришь, — хозяин с подозрением оглядел нас, — хде енто, у озера?
— Да палатки мы ставили, вот, прямо, если здесь ехать, потом направо, через березняк, а там налево и напрямик до озера.
— Ах, там… ну понятно, понятно… Только что ж вы его одного там бросили-то, а? Не по-товарищески как-то.
— Мы бы все не поместились в машину с… этим…
— Ну да, ну да… Ну, езжай за ним, езжай!
— Дедушка, а где нам здесь в деревне можно будет переночевать всем?
— Так-с, ну одного, положим, я у себя могу оставить. Хто с мертвяком спать в одном доме не побоится, — старик усмехнулся, — а ещё двоих… Ща, погодь!
Он вышел за двор и постучался в окно соседнего дома, загорланив: «Адамовна! Эй, что оглохла совсем? Адамовна! Отворяй!». Послышался скрип двери и какой-то тихий сиплый голос. Старики негромко заговорили. Затем дверь хлопнула, и дед вернулся обратно.
— Ну что, — говорит, — двоих у Адамовны положим спать, ежели на лавках спать не заерепенитесь, а то знаем мы вас, городских!
— Спасибо большое, дедушка! А меня Илья зовут. Вообще-то, Илларион, но проще — Илья. Давайте я здесь останусь, с ним, — и бросил взгляд на неподвижное тело.
— Илларион… о, как! Ну, чего, оставайся. В дом пошли. Неча мёрзнуть тут. А меня Савелий Кузьмич звать.
Мы вошли в дом, хозяин усадил меня за стол и напоил горячим крепким чаем. Ну а я постарался выспросить у него, что это за змеи такие здесь водятся, и, самое главное, как он догадался, что это именно летучий гад напал на мужика. Выяснилось, что в деревне все знают об этой напасти, раньше даже частенько видели на болотах их, а теперь уже реже. Он рассказал, что этот зверь похож внешне на тетерева, с такой же шеей и головой, только без клюва, а с пастью, как у змеи, и с петушиным гребнем на макушке, ну и крыльев у него нет, и тело продолжается почти полуметровым змеиным хвостом. Для местных этот змей такое же обычное животное, как тот же тетерев или медведь. Только опасный. Но спастись от него можно, если сразу же и быстро начать бежать, только не прямо, а зигзагами, и при этом скидывать с себя одежду.
— А это ещё зачем?
— Ну, как зачем? Нежто не видел, как ящерицы хвост отбрасывают? Так и тут ему надо швырять одёжку, чтобы, пока он с ней разбирался, ты убёг.
— Ммм… — протянул я и вспомнил рассказ сегодняшней жертвы, — понятно. Так а как вы, всё-таки, догадались, что это именно змей напал?
— Дак, а все, на кого он кинется, начинают раздеваться, землю жуют и умирают так. А у вашего покойничка на лице грязи много — видать накушался её. Только вы, гляжу, умыть его пытались, не сразу повезли.
— Не сразу, — и я рассказал ему про нашу прогулку, про то, как нашли мужика, как его в дом волокли, как я пытался его в чувства привести. Дед слушал и понемногу бледнел, особенно, когда я вспомнил, как мне померещилось катившееся колесо.
— Ух, чёрт бы вас побрал! И чего я впустил тебя на ночь? Ух, леший… Вы зачем к ведьме в дом сунулись, а? На кой ляд вы туда змеем выбранного потащили?
— К какой ещё ведьме? Там же в доме никого не было, говорю же, пусто там, видно, что давно никто не появлялся, — меня аж пот прошиб, и я вспомнил про недавний сон.
— Видно ему, как же! — старик явно негодовал. — Хто ж в чёрный дом осередь леса лезет? Вестимо, ведьма там живёт. Сам же говоришь, травки всякие висят сверху. Да ты и сам её видал.
— Как это, видал? Никого там не было.
— А колесом, по-твоему, хто катился от окна? Енто её ваш покойничек увидал и помер со страху, значит, — вон его как, бедного, перекосило! Она ж теперь от вас не отстанет. А теперь и от моего дома. Ух, что ж мне с вами, окаянными, делать?
— Вот как… — я постарался сменить тему, — Савелий Кузьмич, а милиция или участковый где у вас тут, куда нам завтра идти-то?
— А зачем вам милиция?
— Ну, как же… надо же заявить…
— Ничего не надо, — встрепенулся старик, — ежели бы каждого укушенного змеями мы бы таскали туда, наш бы участковый сам бы повесился давно уже. Вы, молодые, завтра могилку, значит, выроете на кладбище — покажу вам, где, а я уж крестик как-нибудь прилажу. Тем более, в доме ведьмы он умер.
В это время за окном послышался звук подъезжающей машины, и мы вышли на улицу. Савелий Кузьмич стал возиться с дверью, запирать её, крестить, нашёптывая что-то, а я воспользовался моментом и подошёл к Егору, чтобы рассказать о реакции старика и его нежелании обращаться в милицию и предложил им с Лёхой попытаться утром вызнать, где находится отделение, и самим туда отправиться. Наконец дед закончил свои дела и, подойдя к нам, объявил Егору с Лёхой, что они будут ночевать в доме у соседки, что там их накормят, спать уложат, а потом, понизив голос, добавил, чтоб они ни слова не говорили про дом у озера. Затем старик постучал в окно Адамовне, мы вошли все вместе, познакомились, объяснили, что завтра утром уже уедем, хозяйка что-то попричитала и потащила к столу. Но, на моё удивление, Савелий Кузьмич отказался, сказав, что меня он сам накормит, а пока ему нужна моя помощь по дому, и я, попрощавшись с гостеприимной старушкой и своими друзьями, вышел вслед за странным дедом.
— Ну что, Илларион, принёс в дом беду, так будешь помогать справиться с ней.
— Хорошо. Я не спорю. Что делать-то надо?
— А что скажу — то и делай!
Мы подошли к воротам, но тут же остановились. Старик наклонился к дороге, присмотрелся к чему-то, потом взял кусок ссохшейся земли и швырнул в калитку так, что он разлетелся в пыль, оставив пятно на тёмной древесине. При этом дед что-то нашёптывал. Затем мы вошли во двор, и он, оставив меня у двери, направился в сторону небольшой пристройки, а вернулся обратно с листком газеты, молотком и тремя большими гвоздями.
— Возьми, — прошептал он, — и выйди за двор. Смети, значит, всю пыль и сухую землю, рассыпанную у ворот, в одну кучку, только газетой — руками, смотри, не тронь — и вбей в неё хотя бы один гвоздь. Вот. Но лучше — все три. А я пока, — говорит, — пойду в доме приготовлю всё к приходу ночных гостей.
Я послушно вышел снова, смёл, как и сказал старик, всё в кучку, затем приставил гвоздь и ударил молотком. Один, другой, третий раз — всё без толку, гвоздь как в асфальт упёрся. Тогда я попробовал аккуратно разворошить кучку, чтобы гвоздь в ней хоть немного держался, а затем, взмахнув молотком, со всей силы треснул по нему. Хорошо, что успел увернуться — согнутая буквой S железяка со звоном отскочила в сторону и упала слева от меня. Я повторил попытку. Второй гвоздь ожидала та же участь. А вот третий немного всё же вошёл в землю. Мне не хотелось испытывать судьбу, поэтому дальше даже не пытался его вбить и вернулся с молотком в дом, заперев за собой калитку.
Внутри зрелище тоже было необычное: хозяин жёг свечи, обходил все углы дома, что-то нашёптывая и подкладывая туда монетки, а потом наклонялся к каждой щели в полу или у окна, у печи и читал какую-то молитву, оканчивая её тройным «аминь». По полу были рассыпаны какие-то семена, больше всего их было у дверей — входной и между основной комнатой и сенями. Я наклонился, чтобы рассмотреть, но старик меня окликнул.
— Эт лён. Возьми ещё в мешочке на столе и сыпани накрест перед воротами во дворе, а потом, значит, как вернёшься, ещё у входной двери. Ты гвозди вбил?
— Два согнулись, а третий немного вошёл.
— Плохо. Ох, плохо…
— Я молоток принёс.
— Держи его при себе. Ещё пригодится — он заговорённый. Так, погодь! За домом, во дворе, как налево поворотишь, значит, осинка у меня растёт молодая. Вырви её, значит, это, с корнем и ею калитку изнутри подопри, да покрепче!
Все эти приготовления, по меньшей мере, мне казались странными, но я выполнял их беспрекословно, глядя на ужас на лице старика и то, с какой уверенностью он сам всё это делает. Когда я вернулся, хозяин кропил водой покойника, читая молитву. У мёртвого в зубах уже оказалась вставлена какая-то деревяшка, а на груди лежал крестик. Савелий Кузьмич закончил и снова закрыл испачканное бледное осунувшееся лицо старым покрывалом. В изголовье он поставил зажженную церковную свечу.
— Пойдём в комнату. Нам надо немного отдохнуть перед ночью. — Мы вошли внутрь, и он запер дверь, присыпав щель у порога широкой полоской соли. — Вот теперь можно и поесть. Пить сегодня, значит, будем только освящённую воду. А завтра уж, ежели всё обойдётся, я тебе и беленькой налью. А пока — ни-ни!
— Ведьму это Маренкой звать. Сколько себя помню, все старики про неё рассказывают. Бабкой её ещё до войны помнят. Жила она, значит, в доме где-то у болота рядом с озером. До революции-то к ней девки бегали, ну, как у них там, погадать, приворожить парня любого или ещё чего. Правда, не все возвращались. А те, что приходили, говаривали, мол, видели недобриков рядом с домом — вроде, и как парни молодые, да только из лесу идут, и глаза, значит, это, у них светятся, как у кошек. Насилу убегали, девки-то. Говорят ещё, у неё книжка была какая-то, старинная, колдовская, значит. С помощью неё Маренка-то мёртвых могла поднимать с того света. А потом, война когда была, дом-то обстреляли, и, говорят, бабку ту осколком снаряда задело, и она в болоте и утонула. Вот. А ведь им, ведьмам, как? Им же надо, значит, силу свою нечистую передать кому-то перед смертью, а она не передала, вот, так и утонула. И теперь, что, болото её, значит, не выпускает, так она у дома того и осталась, значит. Вот, только по ночам может выбираться, ежели заприметит кого, или обидят её. Был тут ещё лет пять тому назад инженер один у нас в лесах, охотился, значит. Да вот заплутал, бедный, и вышел на домик-то у болота. Он, как и ты, подумал, что заброшенная хата там. Вот и остался ночевать. А середь ночи услышал, значит, шаги, половицы, говорит, услыхал, как скрипят. Зажигалкой чиркнул — а перед ним старуха, мёртвая, кожа свисает кусками. Он швырнул в неё зажигалкой своей, а сам со всех ног давай бежать! Бог его, видать, уберёг да мимо топей провёл напрямик к деревне. Но мужик туда даже днём за вещами так и не сунулся. Вот, значит, как оно было.
Я слушал и чувствовал, как по спине бегут мурашки. В тёмном доме на краю леса это звучало ещё более пугающе. Мне не хотелось даже думать о том, к чему готовится этот старик грядущей ночью, но всё же я спросил.
— Савелий Кузьмич, вы сказали, что гости ночью будут. А кто они?
— Хто, хто?! Покойничек твой сперва подняться попытается — это, значит, Маренка его звать будет к себе, а потом и сама она придёт, раз ты забрал его из дома-то её. Так, ладно, полялякали мы с тобой, а времени уж много натикало. Два часа до полуночи осталось. Надо вздремнуть хоть немного. Ложись на скамью, а я там лягу, вот. Я разбужу тебя когда, вставай тихо и делай, что буду говорить. Всё, спи, — и старик ушёл. Заскрипела кровать, дед немного покашлял, поворочался и захрапел. На удивление, и меня сморило.
Хозяин разбудил меня минут за пятнадцать до полуночи и, прислонив морщинистый палец к своим губам, приказал молчать. Я зачем-то нашарил рукой оставленный рядом молоток и проследовал вслед за стариком к столу. Здесь уже всё было убрано, а посредине стояла глубокая миска с молоком. Старик протянул мне железный нож, а сам, ругнувшись еле слышно, вынул из-за печи топор и вышел в сени. Я увидел через приоткрытую дверь, как он обошёл покойника и воткнул топор в порог входной двери, а затем, перекрестившись, вынул из кармана церковную свечку и сменили догоравшую у изголовья, в очередной раз перекрестился и вернулся в комнату, закрыв за собою дверь. Я спохватился и тут же начал искать соль и семена льна, но Савелий Кузьмич уже достал их из кармана и вновь высыпал у двери. «Ну всё, ждём», — он указал на скамью у стола, и мы сели друг напротив друга.
Я вспоминал символы тянь-ци и то, что мне рассказывал Цэрин со своими друзьями, всплывали в голове и те вещи, которым учил меня в осознанных сновидениях мой дед. Мне уже доводилось сталкиваться со всякой чертовщиной, но в этот раз почему-то страх переполнял меня, и я действительно сомневался, переживу ли эту ночь. Отчего-то словам старика верилось от и до. Масла в огонь подливало и воспоминание о последней встрече в осознанном сне с моей ведьмой и то чувство бессилия, что я тогда испытал, стараясь прогнать её.
Мои мысли прервал грохот в сенях. Старик сидел, не отрывая взгляда от двери и держа в руках железную кочергу. Шум повторился. Это было похоже на то, будто кто-то, запертый в деревянном ящике, бьётся изо всех сил, стараясь выбраться наружу. Послышался звон бьющейся посуды, потом упало что-то тяжёлое. На несколько секунд всё стихло. Мой слух был настолько напряжён, что я отчётливо слышал, как секундная стрелка наручных часов Савелия Кузьмича отмеряет каждый свой шаг. В сенях вновь загромыхало, теперь уже с удвоенной силой. Послышался стон. Я узнал этот голос, ещё днём требовавший пить. Старик перекрестился и, читая молитву, начал брызгать на дверь святой водой. В сенях творилось что-то невообразимое, какая-то адская какофония доносилась оттуда: дребезжание, звон, грохот, низкий гул, стоны, какие-то завывания, затем к ним добавился скрежет. Дверь и стены дрожали. И снова тишина. Пауза продлилась чуть дольше первой, чтобы дьявольский оркестр в сенях взорвал ночь с новой силой. На улице заголосили собаки, сначала где-то в стороне, потом ближе и затем уже по всей деревне слышался низкий грудной рык вперемешку с заливистым лаем и пронзительным взвизгиванием.
— Идёт, — сказал старик и осыпал солью широкую линию вокруг стола и скамеек.
Понемногу агрессивный лай сменился жалобным поскуливанием, а через минуту на улице повисла мёртвая тишина. В окно заколотили. В темноте было не видно лица, но голос я узнал — кричал Егор и требовал открыть дверь. Я подскочил с места, но старик поймал меня за руку железной хваткой и, замотав головой, усадил обратно. Егор кричал, то жалобно прося, то настойчиво требуя впустить его, иногда он угрожал набить мне утром морду. Мы продолжали сидеть за столом. В сенях всё затихло, прекратился и стук в окно. Теперь вообще везде повисла гробовая тишина, из которой вырывались только три мерных звука: часы и готовые вырваться из груди, судорожно колотящиеся сердца. Мы, кажется, даже не дышали. Секунды шли медленно и громко, словно брахиозавр по доисторической земле. Хозяин вновь перекрестился и зашептал молитву. Но тут в сенях что-то заскреблось, раздался хлопок, а за ним — звук бьющегося и сыплющегося стекла, треск, будто по нему идут.
— Какой же я дурак, — схватился за голову побледневший старик, — зеркало, зеркало оставил в сенях! — он плеснул святой водой на дверь, и та зашипела, как раскалённая в бане. — Держи нож наготове! Появится рука — пригвозди её к столу! А пока повторяй за мной, — и тут он затянул песенку с заунывным мотивом.
Выходил Иванушка, выплутал из леса,
Брел тропинкой торною, дорожкой неизвестною.
А на встречу бабушка, бабушка-старушка

И тут началось. Теперь что-то стало колотить с огромной силой в дверь из сеней. Знакомый голос оглушительно заорал: «Впусти-и-и-и!». Дед сглотнул, зажмурил слезящиеся глаза и дрожащим голосом пел нелепые слова.
На возочке ехала, говорит Ванюшке:
«Ты зачем же, миленький, здесь один плутаешь?
Ты себе, мой маленький, все ножки заломаешь!

Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ввалился мертвец. Он ворочал головой, словно стараясь найти что-то или кого-то. И, похоже, искал он нас. В сенях раздался хохот. А верзила уже крушил всё вокруг, истошно ревя. Он подобрался к старику, и тот, недолго думая, ткнул в него кочергой. Разъярённый кадавр взвыл, выхватил кочергу, но, почему-то ошпарившись, мгновенно отшвырнул её в сторону. Из-за двери вновь донёсся женский смех. Савелий Кузьмич продолжил напевать свою странную песенку.
Ты садись в возок ко мне — я тебя де вывезу
На полянку светлую, на лужайку из лесу!»

А я, метнув молоток в голову монстра, выскочил из-за скамьи за валявшейся кочергой, нож так и оставил на столе. Мертвец теперь увидел меня и ринулся напролом. В комнате гремело, в сенях временами раздавался смех, на улице жалобно скулил Стёпка, очевидно, желающий вступиться за хозяина, но боящийся вылезти из конуры, а за столом дед неуверенно продолжил свою песню.
Залезал Иванушка в тот возок к старушке,
Добро слово молвил ей, ехал до опушки…

Недолго думая, я начертил в воздухе сначала тройную спираль дракона и направил её на безумного кадавра. На какое-то время это подействовало, и я успел схватить кочергу и кинуть её на стол. Там что-то звякнуло. Но наш гость уже вновь направлялся ко мне. Я зажмурил глаза и начал выводить свой символ, увиденный в том недавнем сне.
А старушка ехала, ехала — молчала,
Красной нитки узелок всё она вязала…

Раздался грохот и отчаянный жалобный вой. Я открыл глаза. Передо мной корчился пронзённый длинной железякой мертвец и дымился. Было очень странно наблюдать второй раз за сутки, как умирает один и тот же человек. Старик уже повернулся к столу и продолжил петь, глядя на миску.
Выходил Ванюшка на лужайку светлую,
А старушка что-то бормотала вслед ему.

Теперь передо мною стояла старуха. Затхлый гнилостный запах наполнял всю комнату. Отсыревшее тряпьё, покрытое тиной и кусками грязи, едва прикрывало её сухие руки и обвисшую плоскую грудь. С того, что когда-то было лицом, свисали гнилые куски кожи и мяса. Из крючковатого носа торчали длинные седые волосы. А глаза её сверкали жёлто-зелёными огоньками. Она медленно потянулась к моей груди крючьями когтистых пальцев. Я, уже ни на что не рассчитывая, нарисовал в воздухе свой символ тянь-ци, установив его между нами и направил всю свою волю, все намерения в одну эту плоскость. Савелий Кузьмич в это время пропел.
Задрожал Ванюшка, бросился домою,
Закричал от страха, побежал рысцою!

Он закончил нелепую песню, и я увидел, как ведьма повернулась к нему, а по столу к миске поползла объёмная тень руки. Старик схватил оставленный мною нож и прибил им тень к столешнице. А затем дед вдруг начал знакомые мне строки, я его подхватил, и мы, не сговариваясь, прокричали, глядя в упор на ведьму:
Тот, кого нет, дорогу забудь!
Тот, кого нет, со страхом растай!
Пламя разгонит грязную муть.
Мара, синец и виритник, прощай!

И в этот момент колдунья взвыла, скорчилась, схватившись за дымящуюся руку, и осела на пол. Ужасающее и отвратительное это было зрелище. Между визгами и стонами вырывались неразборчивые проклятья. Гнилая куча тряпок, костей и кожи свернулась дугой и вдруг превратилась в чёрное колесо, покатившееся в сторону двери. На остатках соли и семян льна оно с визгом подскочило, задымилось, но продолжило двигаться через сени. Пока я смотрел, как это невозможное нечто бьётся о торчащий топор, Савелий Кузьмич направился к нему. Я не понял, что он хочет сделать, но на всякий случай по очереди впечатал в ведьму все известные мне символы тянь-ци, заставив её откатиться на время в сторону с истошными криками. Старик вырвал топор и, размахнувшись, разрубил колесо надвое. Распавшиеся половинки змеями выползли за порог, но там же с шипением и истлели. Мы переглянулись с хозяином дома, а затем, вспомнив про кадавра, стали его искать. Но в доме никого не было. Покрытая слоем копоти кочерга торчала, воткнутая в щель между половицами. Нож всё так же остался вонзённым в стол. А вокруг валялись осколки битой посуды, зеркала, перевёрнутые скамьи, всюду была соль, семена и мусор. В сенях дымила потухшая свеча. Где-то в соседнем дворе проорал петух, заприметив первый луч восходящего солнца. «Вот и всё, — сказал старик, — живые. Можно и поспать». И мы уснули как младенцы: мгновенно, без снов и без сил.
Проснулись, наверное, только к обеду и сразу же принялись убирать следы погрома. Тела мертвеца так и не нашли — ни в доме, ни во дворе, ни за ним. Уже приведя дом в порядок, мы сели за стол, и старик налил в две кружки припрятанной «Столичной».
— Откуда ты знаешь эти стихи от нечистых, — закурив папироску на крыльце, он обратился ко мне, — которые прочёл вместе со мной в конце?
— Мне их мой дед рассказал. Во сне.
— Покойник?
— Угу.
— Вот те и раз… научил покойник живого покойников гонять. Хороший, видать, дед был у тебя.
— Наверное. Не знал я его. Но ведьм он терпеть ненавидел.
— Эт правильно. Не жди от них добра.
— Да… точно…
— Ты как, отошёл?
— А можно закурить?
Мы уехали часа в три дня, поев и отблагодарив хозяев обоих домов. Друзьям сказал, что закопали покойника ещё рано утром, а потом помянули его. И до самого дома я ехал молча, думая, что я вообще могу сделать против Любы, если мне даже встреча с этой ведьмой далась так тяжело. А, может, ну их, все эти практики и гори они синим пламенем? Лишь бы не трогало ни меня, ни моих родных.