15 февраля, пятница
Поезд отправлялся вечером. Впереди были долгие пятьдесят часов тряски, бессмысленных остановок и унылых видов из окна. И всё же это мало волновало меня. За последние полгода я довёл себя до такого состояния усталости, что все мысли мои сводились лишь к неутолимой жажде сна. И сейчас поезд виделся лишь новой кроватью. Сон вообще в эти месяцы мне редко удавался, а уж тем более полноценный. Здесь же ситуация складывалась как нельзя лучше для отдыха.
Долгожданный, хотя и короткий отпуск всего в десять дней, пять из которых займет дорога, я устроил себе по традиции в феврале. Желание бросить всё, оставив работу, какие бы то ни было дела, тренировки и уехать подальше, пусть даже и в глухую провинцию, нарастало и крепло давно. И вот сейчас я на вокзале с сумкой в руке, томиком Ф. Ницше в кармане пальто вглядывался в табло над выходом.
Я никогда не любил опаздывать, а потому приходил всегда заранее, порой даже слишком. Вот и в этот раз приехал на вокзал за час до отправления поезда, и стоял в напряженном ожидании. От безделья достав телефон и покрутив в руке, я взглянул на время, хотя и на запястье висели наручные часы, и табло на вокзале светилось цифрами «16:00». Я кинул трубку в карман брюк, вновь достал её, снова покрутил в руке и щелкнул на кнопку вызова «мама». Общались мы недолго — скорее, чтобы занять время. Через пару дней всё равно встретимся, и тогда можно будет наговориться вдоволь. В этот момент на табло обновилась надпись с номером нужного поезда и платформы, и я неспешным шагом направился к выходу.
В полупустом вагоне я занял нижнее место рядом с купе проводника. От поезда «Санкт-Петербург — Махачкала» ожидать многого не приходилось, лишь бы спокойно доехать. Потёртые полки да засаленный столик у окна без шторок — вот он, стандарт наших поездов. Но в конце концов не жить ведь здесь. Достав книжку, в очередной раз я погрузился в раздумья. Да, Ницше прав, сильный дух всегда стремится к самому тяжёлому и трудному. Вот только зачем?
Спустя полчаса вагон наполнился шумом и суетой, кругом раздавалось пыхтение, слышались ёрзания сумок, просьбы пропустить, извинения и прочая дорожная ерунда. Пришлось прикрыть книгу и отложить её в сторону, поближе к окну, за которым, как на экране телевизора, происходили какие-то бессмысленные движения: кто-то кого-то провожал, кто-то стоял, тупо уставившись в пустоту, толстый нескладный мужик возился с неудобной сумкой — и всё это в мутной сигаретной дымке. Скука и усталость овладевали мной, и я задремал. Но долго спать не пришлось. После просьбы «провожающих покинуть вагон» хлопнула дверь, и коренастый проводник южной внешности отправился под мерный рокот и перестук колес проверять билеты. По привычке помяв лицо левой рукой, я зевнул и потянулся за паспортом. Попутчики уже заняли свои места, но пока лишь просто молча сидели. Соседом на верхней полке оказался мужчина лет пятидесяти, сутулый, сухой, с жёлтыми глазами, которые, казалось, не двигались. Я протянул проводнику билет, а сам вновь уставился в окно. Желание читать постепенно вытеснялось усталостью, бороться со сном сил не осталось. Да и желания тоже.
— Вы не хотите поменяться местами? — бросил я своему попутчику, на шапке которого красовалась надпись «SULIK».
— Что?
— Поменяться местами не хотите? Я бы сверху ехал, а вы можете всю дорогу быть на нижней полке.
— Да не вопрос. Не вопрос… — попутчик был дагестанцем, и фраза эта прозвучала с забавным акцентом.
Поблагодарив его, я закинул сумку наверх, сам запрыгнул на полку, лёг и теперь уже заснул. Через несколько часов, когда поезд остановился на какой-то станции, глаза всё же пришлось открыть — хотелось пить. Сделав пару глотков молока, я заметил, что проводник принес белье. Пришлось подняться, чтобы расстелить матрас и заправить постель. Но сразу же после этого вновь накатился сон, теперь надолго.
Проснулся же часов через двадцать, опять же, чтобы попить. Вагон к тому времени ожил, и теперь кругом слышались разговоры, музыка из сипящих динамиков телефонов, шуршания пакетов, чавканья — словом, то, что свойственно вагонам поездов дальнего следования. На фоне всего этого появилось легкое чувство голода. Рядом на полке лежали купленные в дорогу орехи, которые оказались сейчас как раз кстати.
— А кто тебя назвал Шекспиром? — в женском голосе звучал неподдельный интерес.
— Да не знаю, не мама точно. Вроде, бабушка хотела…
Как оказалось, Шекспиром звали проводника. Он был из тех, про кого говорят «славный малый». Лет тридцати, невысокий, широкий в плечах и с легкой улыбкой на лице этот дагестанец притягивал внимание женщин. Особенно одиноких. Особенно тех, кому за тридцать.
Отлично, значит, проводник у нас Шекспир. Может быть, даже Артурович. Пожалуй, уже это могло бы насторожить, особенно, если учесть мою тягу обращать внимание на подобные интересные штуки и придавать им большое значение. Я всегда считал, что в этом есть какой-то смысл. Вселенная всегда подает нам знаки, нужно научиться их читать — вокруг полно подсказок, а мы ими не пользуемся. Но в этот момент данный факт только позабавил. «Хм, Шекспир…» — и сон снова затуманил мысли.
17 февраля, воскресенье
В очередной раз проснулся лишь под вечер, за несколько часов до выхода. Благо, сумок было не много — точнее, всего одна, да и то, не особо тяжелая. Большую ее часть занимали картины, взятые с собою в качестве подарков родственникам. Я вытянул из сумки сорочку и ухмыльнулся — все четыре рамки со стеклом целые. Дарить планировал лишь три своих работы, но зачем взял с собой четыре, до сих пор сам не понимал, хотя и задавался вопросом. Ответ же крутился какой-то нелепый — вдруг кому-то что-то не понравится, или, может, попробовать дать выбрать. Однако же сам я давно решил, кому и что подарю. Но бессвязные мысли пришлось придержать — деревья за окном стали двигаться медленнее, замелькали знакомые обветшалые домишки, вагон тряхнуло, и поезд остановился.
Мы прибыли без задержек. Небольшой вокзал даже без вывески с названием станции как обычно был почти пуст — городок маленький, а люди здесь не склонные к путешествиям. «Город ZERO» — в очередной раз пронеслось в голове, когда я спрыгнул со ступенек на перрон. Погода стояла солнечная, снег, редкий для этих мест, слепил глаза. После долгого сна в полутемном вагоне нужно было еще привыкнуть к такому свету. Вокруг царила тишина, насколько это возможно вблизи железнодорожных путей. Я направился вперед, вглядываясь в редкие лица вокруг. Впереди встречали мама и дедушка Юра. Бывать приходилось здесь редко — раз в году, потому каждый приезд расценивался как праздник. Радостные объятия, семейное застолье, множество угощений — всё это было в обязательной программе. Но усталость и апатия, привезенные из Петербурга, еще не рассеялись, и встреча прошла спокойно, словно я приехал не через год из другого города, а просто вернулся вечером с работы и увидел на пороге соскучившихся родственников.
— Ну как ты доехал? Нормально всё? Кто соседи были? — мама не сводила с меня глаз. Ей хотелось рассмотреть получше, разглядеть что-то новое, найти что-то, что не изменилось, хотелось просто смотреть. Её добрые влажные глаза блестели на морозе. На вид ей едва ли можно было дать больше тридцати пяти — живое лицо, стройная фигура, по-домашнему подобранные волосы. Добродушная мать крепко обняла меня.
— Да нормально. Спал всё время.
— А чего не застёгиваешься? Жарко, что ли? — в шутку спросил дед, и мы пожали друг другу руки. Застегнись — у нас тут не май месяц.
— Да ну… не холодно здесь. Это прямо весна! — и мы втроем, смеясь, отправились к автобусной остановке. Вопросы так и сыпались с двух сторон, а мне приходилось то отшучиваться, то вдаваться в бессмысленные подробности. Сейчас мне было хорошо — никаких мыслей, никаких забот, а впереди еще четверо суток беззаботности, точно как в детстве, когда все вопросы решала мама. Или дед.
Когда отец бросил нас, маме пришлось тяжело, и роль мужчины в семье взял на себя дедушка, большую часть недели проводивший со мной. Потом мама в очередной раз вышла замуж, но тоже не совсем удачно — отчим много пил, а после рождения Маринки, моей сестры, стал ещё и редко бывать дома, в основном только чтобы поспать. Правда, иногда он что-то выполнял из домашних дел, где-то шабашил и приносил какую-то копейку в дом. Но очередная беда прекратила и это — шестнадцать лет назад его насмерть сбила машина. Я вновь лишился отца. Тогда уже роль мужчины в семье досталась мне, и я после маминой фразы «Теперь ты в доме старший мужчина», толком не понимая, что и как делать, стал пытаться помогать воспитывать сестру. Правда, ничего путного из этого не выходило, и мы постоянно сталкивались с ней лбами — не зря, видимо, ей досталась фамилия Быкова.
Да, тяжело всё же пришлось маме. Я потянулся рукой к ней и ещё раз обнял, просто и без слов. Теперь голова вдруг заполнилась обрывками приятных воспоминаний школьных лет, перед глазами стали возникать сюжеты семейных обедов, совместных прогулок… Вдруг вспомнилось, как она учила меня рисовать, и как проверяла домашние задания, особенно внимательно оценивая «русский язык». Вереницы картинок, так внезапно вынутых из далеких уголков памяти, одна за другой пробегали перед глазами, то замедляясь на каких-то важных деталях, то проносясь ветром, оставляя лишь неясное смутное чувство. Какой-то неведомый оператор разворошил свои пыльные завалы и, достав потёртые плёнки, включил немое кино. Всё это было. Даже возможно, если постараться, вспомнить, когда, но при этом витало странное чувство, что было это не со мной. Тот маленький Илюша, запускавший летними каникулами самодельные планеры в небо, и усердно учившийся каждую школьную четверть начальных и средних классов, был другим человеком. И всё это происходило именно с ним, а не со мной, только сошедшим с поезда. Да, определённо, это были совершенно разные люди, но с одними воспоминаниями и с одним именем на двоих.
— А вот и наш подъехал, восьмёрка! — дедушкин голос прервал мысли, — ну всё, поехали. Давай дальше проходи, вон, места ещё есть.
— Садись, садись, — посмеялась мама. — Ну что там в Питере, как погода?
— А у нас, представляешь, — перебил дед, не дав мне ответить, — мороз стоял — караул! Снега навалило… да ты что, мы тут все поперемёрзли! Представляешь, Илюх, да у нас минус 15 было!
За окнами быстро пробегали снежные шапки на деревьях, на вывесках, рекламных щитах. Вокруг всё сверкало белизной, даже там, где по воспоминаниям должны были быть серые пейзажи. Зима здесь действительно выдалась на редкость снежная, обычно к Новому Году надеялись лишь на то, чтобы асфальт немного припорошило. Морозы же вовсе были исключением. Потому зима и воспринималась скорее как поздняя осень, когда грязь может иногда подмёрзнуть.
— Мда, непривычно, конечно, видеть здесь столько снега. А у нас тоже холодно в этом году. У меня недавно ночью ещё и электричество с отоплением отключали, так я под утро думал, что вообще околею. Вечером еще сомневался, возвращаться с работы домой, в этот холод, или нет. Но ничего, потом всё включили. А так как обычно — ветер, влажность, то дождь, то снег. И грязи много.
Ехать с вокзала было не долго, так что мы успели лишь ещё немного обсудить погоду. Мы вышли из полупустого автобуса, дед же поехал к себе, пообещав прийти назавтра вечером на ужин. Добравшись до дома, я планировал быстро покончить с багажной суматохой, но это не удалось — младшая сестра, с которой у нас были вечные споры в детстве, встречала сейчас с распростёртыми объятьями. А тем для разговоров накопилось не мало. Поэтому разбор вещей постоянно прерывался на внезапные «а посмотри» или «а видал, чё у меня». Да, что ни говори, но время меняет людей. Точнее, не самих людей, а то, как они себя подают, манеру их общения, корректирует увлечения и, соответственно, наносит свои отпечатки на внешность человека. С сестрой произошли подобные метаморфозы, и теперь вместо маленькой костлявой девчонки передо мной стояла симпатичная девушка. Но что-то остаётся в человеке неизменным, что-то, что сидит в его характере. Так сказать, меняются привычки, но почва, на которой они появляются и исчезают, вечна и непоколебима. Вот и у сестры ветреность и постоянное стремление куда-то бежать остались прежними. Буквально через четверть часа она, надушившись каким-то парфюмом, выскочила за дверь.
Я сел в комнате, уперевшись спиною в стену. В голове роились со зловещим пчелиным жужжанием настырные мысли.
— Илюш, борщик будешь? — раздалось из кухни.
— Да, мам, чуть позже, я пока… — фраза глухо утопала в воздухе, словно в ингерманландских болотах. На меня накатилась волна ностальгии — из-за приоткрытой дверцы старенького секретера показались мои старые тетрадки, какие-то бумажки с рисунками, черновики со стихами и прочий хлам из детства. Руки сами потянулись к стопкам выцветшей бумаги, и я уже больше ничего не слышал и не видел, меня не существовало для этого мира. Я перечитывал строки и не узнавал — ни того, что было там, ни того, кто их писал. Нет, почерк, конечно, был мой, да и в голове всплыли воспоминания о том, как лет в четырнадцать, сидя при жёлтом свете настольной лампы мальчик Илья строчил казавшиеся ему новые и правильные мысли. Но при этом записки казались чужими.
Краткое Евангелие от Искателя
Глава 1
1. Рождение мира было Истиной. И было в Истине и Время, и Пространство, и Добро, и Зло.
2. Из рождения мира следовала Вера, ибо из Веры следовало рождение мира.
3. И являла Вера собою сущность всего, а потому была Абсолютною Истиной.
4. Но Абсолютность эта породила Сомнение (Скепсис).
5. И рождено было Знание. И были Вера и Знание близки, и были оба они Светом.
6. Но Знание обособилось и нарекло себя Необходимостью, а Веру — Достаточностью.
7. И являлась Истина лишь при объединении Знания и Веры (Необходимости и Достаточности). И рождал их союз Зерно Познания.
8. Но стала часть Веры Сомнением. И была Сомнением Возможность Абсолютности Истины. И породило Сомнение Ложь.
9. Породила Истина из Веры Человека, своего сына, и наградила его Совестью.
10. И рожден был Человек как символ и доказательство силы Веры. И представлялся Человек мужчиной и женщиной. И давали они род людям.
11. И рожден был Несущий Свет (Несущий Знание).
12. И принес Несущий Свет в дар Человеку Зерно Познания, ибо были они братьями.
13. Но не должен был принимать Человек Зерно Познания по замыслу своего рождения, ибо рожден он был как символ и доказательство силы Веры.
14. Но принял Человек Зерно Познания, и перестал он являть собою символ и доказательство силы Веры, ибо познал Человек Сомнение.
15. И познал Человек, что есть и Время, и Пространство, и Добро, и Зло. Но не познал он их, ибо были они Истиной, а Истину являл союз Веры и Знания.
16. И возложена была на него миссия объединить вновь Веру и Знание (Достаточность и Необходимость), ибо союз их являл Истину.
17. И стал Человек предметом раздора Веры и Знания.
Глава 2
1. И было рождено множество человеческое.
2. И были люди, верные Вере. И создали они религии, дабы объяснить сущность мира и дать имя всему в соответствии с канонами Достаточности, и приманить к себе множество человеческое. И было их орудием Чувство.
3. И были люди, верные Знанию. И создали они науки, дабы объяснить сущность мира и дать имя всему в соответствии с законами Необходимости, и приманить к себе множество человеческое. И было их орудием Осознание.
4. И были Абсолютные Добро и Зло в Истине, и были Частные Добро и Зло и в религиях, и в науках. И объяснялись они в соответствии с канонами религии и законами наук.
5. И были люди, чувствовавшие и осознававшие наличие Истины и Абсолютных Добра и Зла (люди Истины).
6. И были обыватели, и было их большинство. Отличали их жадность и жестокость. И боролись за них люди религии (верующие) и люди науки (ученые).
7. Люди религии проповедовали свое Частное Добро и несли свою правду обывателям.
8. Люди науки же оставили Частные Добро и Зло, но искали они свою правду и проповедовали ее обывателям.
9. И отрицали верующие и ученые правду своих оппонентов, но превозносили свою правду превыше всего.
Глава 3
1. Первой была эпоха религий, ибо проще людям было верить. И было множество верующих.
2. Но жесток Человек, и потому вел всегда он войны. И самыми страшными войнами были религиозные, ибо не признавал человек религии никакую Достаточность, кроме своей.
3. И давала Вера в подтверждение своей правды сынов: Частные Добра и Зла — ангелов и демонов, святых и проклятых, и потомство их и людей.
4. И предлагали религии свои истории бытия, и были они все схожи, ибо шли от Веры.
5. Среди прочих религий христианству суждено было стать основной.
6. И нарекло христианство пребывание Человека до принятия Зерна Познания жизнью в раю. И были даны Человеку заповеди для жизни его в соответствии с Совестью и грехи, коих должен был он избегать.
7. Но жаждали обыватели власти, и появились потому цари и священники. И были они, как и все, жадными до богатства.
8. И писали цари законы, а священники заповеди.
9. Но придумали священники Ад и поселили в нем демонов, страх и боль, ибо труслив обыватель. И стали они пугать обывателей Адом.
10. Сказано было священниками, что согрешившие попадают в Ад. И пугались люди, и старались жить по заповедям. Но так же сказано было, что священники могут отпустить грехи. И приходили люди к священникам, и отдавали им богатства за отпущение грехов. И сочиняли священники новые грехи.
11. Священники нарекли Несущего Свет (Люцифера) правителем тьмы и Ада. И объявили священники, что ученые — посланники Люцифера, и что несут они Частное Зло. И стали бороться с ними.
12. Порою объявлялись люди Истины. И проповедовали они жизнь по Совести и Любовь. Но судьбы их были предрешены священниками и царями, ибо каждый мог пошатнуть власть последних.
13. Но было и то, что не могли разрешить религии, и потому эпоха их окончилась.
Глава 4
1. Второй была эпоха наук, ибо не все могли объяснить религии. И было множество ученых.
2. И ополчились ученые на религии, и осмеивали Веру, ибо долго находилась наука в тени религии, и присуще людям чувство мести.
3. Благодарны были люди науке, ибо дала она им медицину, чтобы лечить болезни, технику, чтоб облегчить жизнь и развиваться дальше.
4. Но отказались люди от заповедей, и стала Земля страдать от катастроф, ибо были даны Человеку заповеди для жизни его в соответствии с Совестью.
5. И настала мрачная эпоха для Человечества. И стало больше людей Истины, которые говорили о необходимости примирения Знания и Веры.
6. И окончилась эпоха наук.
Когда-то давно подобные идеи стали закрадываться в голову впечатлительного подростка, который, как и положено пытливым мальчишкам, однажды начал задаваться вопросом «а зачем?», и именно с этих мыслей мне пришлось расстаться с покоем в голове. Теперь я постоянно думал о том, какова цель жизни, зачем что-то происходит, куда идёт, нет, куда катится этот мир, и, самое главное, что с этим всем делать. Тяга к любомудрствованию проявилась ещё в последних классах школы, но вот силы ума для философских факультетов я в себе не видел. Потому и находился постоянно в неопределённом подвешенном состоянии с массой неоформленных идей и огромным запасом неразрешённых вопросов. И в этот раз старые мятые бумажки разбередили усталую голову, и делать уже ничего не хотелось. Ужинать я так и не пошёл. Сон сморил меня незаметно, пробравшись в безудержном рое мыслей. Спустя несколько часов я всё же нашёл в себе силы подняться и застелить постель, после чего снова уснул, крепко и без снов.
18 февраля, понедельник
Утро на удивление выдалось мягким и тихим. Подниматься с кровати, если можно было так назвать раздвижное кресло, желания особого не было, но продолжать валяться там дальше хотелось меньше всего. Торопиться было некуда, поэтому я двигался по квартире размеренно, словно в воде или во сне. И всё же через полчаса я уже тупо таращился в окно, умывшийся, гладко выбритый, сытый и почти отдышавшийся после ускоренной зарядки.
— Мда… везде успевает тот, кто никуда не спешит.
Эту фразу я особенно любил. Во-первых, за её правоту, а во-вторых, за то, что сам её придумал. Почти. А потом прочитал её в романе М. А. Булгакова, любимого писателя. Я ещё раз усмехнулся, тряхнул головой, словно пытаясь отогнать сон или дурные мысли, и потянулся к шкафу за рубашкой.
Быстрая прогулка через весь город являлась чем-то вроде обязательного обряда во время каждого приезда. Городок был действительно мал, и, чтобы пройти от центра до окраины, хватало часа. Поэтому уже через несколько минут дверь подъезда распахнулась, и в лицо брызнуло ярким солнечным светом и морозной свежестью. Снег весело поскрипывал под ногами, а солнечные лучи то выхватывали пушистые шапки на заборах и карнизах, то пропадали в темном месиве под ногами. Машин на дорогах было не много, встречных прохожих — и того меньше, но улицы всё равно наполнялись мерным гулом.
По привычке своей, то напевая, то ударяясь во всяческие размышления, я прошел пару кварталов, свернул на улицу Калинина, главную улицу города, и направился по обычному маршруту. Улыбка не сходила у меня с лица, и я с любопытством заезжего туриста оглядывал выраставшие, словно грибы, новые здания и непривычные для этого городка блестящие витрины магазинов. Огромное новое строение торгового центра выросло по соседству с домом Сашки, лучшего друга детства. Да, много светлых воспоминаний связано с этим местом. «Интересно, дядя Вася так и работает здесь?» — пронеслось в голове. Я оглянулся было на этот дом, но на перекрёстке нервно заверещал светофор, уставившись на дорогу зелёным глазом, и мне пришлось поспешить по переходу и дальше ускорить шаг.
В такие моменты хотелось запечатлевать всё вокруг — бьющийся, пульсирующий ритм города вызывал фаустовское желание остановить и продлить мгновение. И фотографии здесь не помогут. Хорошо бы уметь описывать это живым и красочным литературным языком, как Михаил Афанасьевич Булгаков или гений русского слова Николай Васильевич Гоголь. Вдруг вспомнилось, какие впечатления оставили черновики гоголевского «Рима», как родилось желание подхватить этот слог, и в памяти вдруг возникли мои старые зарисовки о северной столице:
«Описание Петербурга человеку, не бывавшему в этом городе, — затея по большей части бессмысленная и бесполезная, поскольку город этот не статичная картинка, но беспрерывная смена действий, декораций, актеров и даже зрителей. Если вы жаждете узнать его хоть немного, вам стоит влиться, начать дышать этим городом, двигаться с ним — лишь тогда вам удастся хоть отчасти прочувствовать Петербург.»
Я на ходу прикрыл глаза и уже представил, как пишу книгу, как эти строки разворачиваются подобно весеннему цветку в увлекательный рассказ, еще неизвестно о чём, но однозначно интересный и достойный публикации.
«Все гости этого грандиозного творения Петра непременно спешат на Невский проспект. И неудивительно. К широкому живому проспекту стекаются и деловитые горожане, и возвышенная интеллигенция, и буйная молодежь. Все они разбавляются туристами, восхищенно тыкающими пальцами на каждый уголок…»
Однако буквально еще через три квартала моё внимание привлекла вывеска:
Кинотеатр «Берёзка»
Это был центр встречи всей неформальной молодёжи города. Года три назад летом здесь катались скейтеры, бренчали на гитарах панки, попивая пивко со скинхедами, а на соседней лавочке сидели брутальные металлисты и прислушивались к спорам эмо и готов о стиле одежды. Весьма комичная картина. Но в маленьком городке представителей подобных субкультур естественно мало, и потому они выбираются на тусовки вместе, чтобы не попасться под горячую руку местных гопников. Тем более, что буквально в трехстах метрах виднелось то самое городское общежитие, правда, не пролетариата, а учащихся местного техникума, но это мало что меняло.
Сейчас же, в солнечном феврале, место выглядело безлюдным. Даже многочисленные афиши премьер не могли заманить сюда ни праздную молодёжь, ни случайных прохожих. И вот эта тихая пустота привлекала. Я заглянул в кинотеатр — ближайший сеанс нового фильма через час, а по местным меркам это довольно прилично. Можно было вернуться домой, развернуться и снова добраться сюда. Тогда был выбран компромисс — повернуть обратно, но до дома не доходить, а потоптаться кругами. Шаг я замедлил и стал внимательнее вглядываться в улицы города. И было всё равно даже, что каждый кирпич каждого дома знаком, что с рекламных щитов смотрели знакомые потёртые портреты, да и редкие прохожие были почти до единого если не знакомы, то уж по крайней мере не казались чужими. На каждом перекрёстке проплывали чьи-то лица, в голове привычной чередой прыгали мысли: о работе, о тренировках, планы на будущее, фантазии на тему разных встреч, воспоминания со школы…
Светофор весело запиликал и, заморгав желтым глазом, остановил несущиеся машины. Я сделал было несколько шагов по переходу, но застыл как вкопанный на дороге: навстречу шла пара, женщина лет сорока пяти и девушка лет двадцати пяти. Лицо девушки было до боли знакомо. Продолжая стоять, я всматривался в её глаза, и, когда пара поравнялась со мной, тихо спросил: «Ксюша?». Две женских фигуры просто прошли мимо.
— Показалось, — проплыло в голове. Но тут девушка обернулась. Это была и вправду Ксюша — красивая стройная девушка, чуть ниже меня ростом и с вечно горящими улыбающимися глазами.
— Илюха?! — глаза её округлились, и она одним прыжком оказалась рядом. Густые смоляные волосы рассыпались по плечам её красной куртки, а губы расплылись в удивлённой улыбке. Внезапная встреча поразила обоих. Мы стояли посреди дороги и обнимались, светофор уже зарделся красным, и водители судорожно сигналили со всех сторон. Через минуту мы всё же расцепились, огляделись по сторонам и решили перейти к тротуару.
— Как ты здесь? Откуда? Давно приехала?
— Да нет, вчера вот только прилетела, недавно вещи разобрала. А ты?
Я усмехнулся:
— И я вчера с поезда! Так что, какими судьбами? Рассказывай!
— Да что, дали, наконец-то, отпуск, и решила к родителям приехать. Очень соскучилась. Я же за три года так и не была в России. Колледж в этом году закончила, теперь новая жизнь. Ну, ничего себе, какая встреча!
— А мы вот только сегодня тебя вспоминали, — с улыбкой добавила мама.
— Да! Представляешь, вот только-только говорили про школу, о том, кто куда уехал…
— Эт да, разнесло нас всех хорошенько. Женька ж с Сашкой и Владом тоже в Питере были, они там даже рядом со мной жили. А сейчас Влад вообще на Дальнем Востоке…
— А, да, я знаю, мне ж Вика рассказывала.
— А ты, кстати, никого не видела здесь из наших?
— Нет, ты первый, представляешь! А, мне вот вчера Димка писал, зовёт встретиться. Обязательно! Помнишь Васильева?
— Конечно! А он разве тут остался?
Вопросы сыпались с обеих сторон градом, а улыбки не только не сползали с наших лиц, но с еще большею силою лучились с каждой минутой. В этот момент мы не обращали внимание ни на что вокруг, и мама наблюдала за встретившимися бывшими однокашниками, радуясь вместе с нами так же по-детски и беззаботно.
— Ой, а вы ж куда-то шли, я вас отвлёк? Вы спешите куда-то?
— Да не, мы в кино собрались, а до сеанса еще есть время.
— Как? Тоже? Неужели на «Вия»? в 13:40?
— Ага. А что, и ты?
— Ну да, но я решил ещё прогуляться, время ещё, — я тряхнул левой рукой, стараясь освободить её от рукава пальто, и взглянул на часы, — время ещё… у нас целых полчаса!
— Давайте тогда пойдем пока потихоньку, а там, если что, посидим, — предложила мама.
И мы направились к кинотеатру, попутно заваливая друг друга вопросами и взахлёб рассказывая о новостях за последний год. Два года. Три. Мы не виделись больше трёх лет и даже вовсе потеряли связь друг с другом. Хотя раньше много общались. Мы были знакомы со школы, учились в параллельных классах. Ксюша была отличницей, шла на золотую медаль. Да и я тоже учился хорошо, когда учился, то есть, когда появлялся в школе. В основное же время находил всяческие причины и поводы для прогулов — от выступлений за школу на городских спортивных соревнованиях и предметных олимпиадах до пропаданий «по болезни». Последние классы школы гимном нашей компании была песня Трофима «Ветер в голове».
Вообще в 15—17 лет не хочется учиться, в эти годы вдруг открываются новые горизонты, душа начинает петь, сердце судорожно гонит горячую кровь, а мозг готов на любые фантазии, он сочиняет и творит в стократном размере. В эти годы гитара была неразлучным другом, и я, как в песне, «только этим жил, ходил и даже спал с гитарой». А Ксюша писала, она сочиняла замечательные поэтические произведения. В общем-то, мы и познакомились благодаря этим увлечениям — школе на очередное мероприятие, День борьбы с наркотиками, нужно было привлечь творческих учеников. Вот Ксюша и читала свою поэму «Леди в чёрном», а мне довелось играть песню «Агаты Кристи». Задело тогда, что девушка пишет потрясающие стихи, стихи, с которыми мои собственные даже в сравнение не идут. Но всё же в школе мы немного общались, зато, начиная с выпускного, дружба начала крепнуть. Правда, вскоре я уехал в Петербург, Ксюша осталась здесь, мы переписывались, но в каждый мой приезд домой мы случайно встречались, хотя в маленьком провинциальном городке это неудивительно. У Ксюши был здесь молодой человек, и мы всей компанией с удовольствием проводили время в прогулках. Как-то летом и я приехал со своей девушкой, и ребята организовали нам экскурсию по ближайшим городам-курортам. В общем и целом, были отличные дружеские отношения бывших однокашников. Правда, я ловил себя неоднократно на мысли, что питаю к этой девушке не только дружеские чувства, и даже после одной из встреч написал небольшой лирический рассказ-рассуждение на эту тему, а чуть позже — романс.
Однако три с половиною года назад Ксюша решила уехать в Канаду и там продолжить учёбу. В первое время переписка с ней еще была, но потом страничка в соц. сети оказалась заблокирована, телефон неизвестен, и ни бывший её молодой человек, ни я не смогли наладить с ней связь. И вот, спустя столько времени, мы встретились. Совершенно просто и красиво, переходя дорогу на оживленном перекрёстке и собираясь на один сеанс кино. И сейчас мы шли, не умолкая ни на минуту, то и дело поглядывая друг на друга и улыбаясь.
Фильм оказался неинтересной и глупой пародией на книгу, но нас это не сильно удручало. После окончания сеанса мы принялись с удвоенной силой расспрашивать друг друга о жизни и делиться своими успехами, показывать какие-то фотографии, что были загружены в телефон. И, когда я в очередной раз перелистывал снимки в поисках нужного, Ксюша остановила меня.
— О, а это что? — она показала на фото одной из картин, той самой четвёртой работы, которую я, сам не зная для чего, взял в дорогу.
— А, это… да мне в прошлом году подруга подарила масляные краски и кисти, и я решил попробовать научиться писать маслом. Это, так сказать, проба пера.
— Здорово! Правда, красиво, — она взяла телефон в руки и показала фотографию маме.
Я только ухмыльнулся и через мгновение продолжил дальше листать и показывать запечатленные кадры питерской жизни. Но вскоре мы, попрятав гаджеты по карманам, вышли из кинотеатра и направились домой. Пожалуй, вряд ли что могло нас заставить молчать, да и не нужно это было, а потому диалог разливался бурной рекой, регулярно меняя направление — от учёбы к увлечениям, а дальше, через воспоминания о школьных друзьях, — к личной жизни и планам на будущее.
Есть такая тенденция — чем крупнее город, чем больше его население, тем больше человек тратит свои годы на себя и тем позже решает остепениться и начать семейную жизнь. В провинциальных же городах, в частности тех, где население не дотягивает и до ста тысяч человек, придерживаются старых устоев и к двадцати — двадцати двум годам обзаводятся детьми. Конечно, не все поголовно, но подобная закономерность есть. И большая часть одноклассников, о которых сейчас вспоминали мы, бывшие провинциалы, уже нянчилась со своими детьми. Правда, как выяснилось, регулярно оставляя их новоиспеченным бабушкам и дедушкам, они уходили, что называется, в отрыв, на вечеринки и молодежные тусовки. А вот тем, кто оказался после школьной парты в городах-миллионниках, подобная мысль даже в голову не приходила. Единственной целью было мало-мальски встать на ноги, заручиться стабильной зарплатой и купить жильё. К сожалению, даже если первые пункты кому-то с трудом, но удавались, последнего можно было добиваться годами, а то и десятилетиями. Потому вопрос семьи откладывался в долгий ящик. А если учесть, что мы принадлежали поколению конца восьмидесятых, воспитанных, в свою очередь, привыкшим рассчитывать только на себя железным поколением шестидесятников, становится очевидной расстановка наших жизненных приоритетов. Ксюшина мама верно резюмировала тогда наш разговор:
— Да, это здесь делать нечего, потому и женятся уже да детей рожают. А вам лет в тридцать будет в самый раз.
Мы, конечно, посмеялись, но задумались. Всё это верно, так и есть в этой жизни, вот только ж всё равно хочется, чтобы рядом был свой, родной человек. Некоторое время мы так и шли, молча, размышляя каждый о своём. Когда же пауза затянулась, готовясь стать напряженной, Ксюшина мама подкинула новую тему, и разговор вновь развязался легко и непринужденно. Так мы и добрались до перекрёстка, где еще несколько часов назад настолько неожиданно повстречались.
Прощаться не хотелось, но у всех еще были дела, планы, а потому решили обменяться номерами телефонов и условились назавтра снова увидеться. В конце концов, делать в этом городке днём всё равно нечего, а подобные встречи — огромная редкость. Домой я возвращался с улыбкой на лице и весь переполняемый эмоциями. Было понятно, что планы о скучном и сонном отпуске летели в тартарары, о чём жалеть ни капли не приходилось.
Дома уже полным ходом шла суетливая подготовка к ужину. Из кухни раздавались постукивания, шипение и бряцанье, в прихожую выползали густые клубы пара, а запах стоял настолько густой, что казалось, будто это он уплотнился до видимого пара. Из-под стола туда и обратно бегала кошка, щуря глаза и напоминая растамана, поймавшего свою волну. В гостиной же, как всегда, что-то бубнил телевизор. Мама на мгновение выглянула из кухни и тут же вновь скрылась.
— О, Илюша, пришёл? Где был? Гулял?
— Да, так, прогулялся немного.
— Ты ж помнишь, что сегодня бабушка с дедушками придут?
— Да, конечно. — Первых бабушку и деда я хоть и не помнил, зато вторые в нас с сестрой души не чаяли, особенно после смерти Маринкиного отца. — Тебе помочь чем-нибудь?
— Не, не надо.
— А я тут, знаешь, кого встретил? Ксюшку помнишь, что с параллельного класса?
— Ну! Да ты что? — в голосе послышалась радостная улыбка, мама снова выглянула из-за двери. — Она тоже приехала в отпуск?
— Ага. Прикинь, впервые за три года выбралась!
В этот момент распахнулась входная дверь, и вошла Маринка. Как оказалось, мама просила её по дороге купить хлеб, о чём та благополучно и забыла. Но идти специально сейчас в магазин она, естественно, отказывалась. Намечалась привычная перебранка. Сестра, что называется, заводилась с пол-оборота, повышала голос и по любому поводу начинала истерить.
— Да, — она цокнула и, топнув ногой, повернулась в сторону кухни, — ну мам, не пойду я никуда! Всё равно никто хлеб не будет есть!
— Ну, здрасьте, — донеслось из кухни.
— Не, ну правда! — даже какая-то нотка обиды послышалась в голосе. — Вам надо, вы и ходите!
Выслушивать всю эту бесполезную ерунду не хотелось — чего настроение зря портить? Поэтому я просто переспросил, что ещё кроме хлеба взять, и потянулся к только что повешенному пальто.
— Во, пускай Илюха и сходит! — крикнула Маринка и нарочито подло прогигикала.
Мама всё же вышла из кухни, достала сумку и начала искать кошелёк. Я обиженно покосился на неё.
— Ты чего выдумываешь? У меня что, денег, что ли, нет, чтоб в магазин сходить? Или ты всё не привыкнешь, что я не в школе?
Мама попыталась что-то ответить, но я просто и мягко рассмеялся.
— Сейчас приду, — и снова вышел на улицу.
Через час с небольшим будет застолье, множество расспросов и каких-то воспоминаний. Продлится это, конечно, недолго, да и нового ничего не будет — всё как всегда. А в детстве было иначе. В голове пронеслись старенькие фотографии, на которых запечатлена вся семья. Тогда на праздники собиралось множество гостей — бабушки и дедушки, их кумовья, дяди и тёти, какие-то двоюродные и троюродные браться и сёстры, крёстные и, пёс его помнит, кто еще. Разговоры разливались бурной рекой, привольно и широко, в комнатах звенел смех, дети играли в своей комнате и хвастались друг перед другом — кто своими родителями, кто игрушками, а кто-то бравировал новыми победами во дворе. Потом за столом какой-нибудь дядя Коля запевал, тогда приглушали звук телевизора, и половина гостей подхватывала эту песню. А помнится, тот же дядя Коля ещё и с баяном приходил — то-то было радости для всех!
Понемногу задорные напевы сменялись спокойными, растяжными, веселье стихало. Позже, к вечеру, гости всё чаще бегали покурить, дети начинали больше ссориться, все уставали, и тогда мама, вечная непоседа, быстро и незаметно освобождала стол. И вскоре на чистой скатерти появлялись чашки, блюдца с ложечками, подносы с тортами и всяческой домашней выпечкой. Все вновь усаживались за стол и будто бы успокаивались, нахваливая чай и хозяйку. Но, не допив ещё первую чашку, кто-то как бы неожиданно открывал для себя, что час уже поздний, а домой добираться долго, и, продолжая нахваливать хозяйку, суетливо выползал из-за стола, тепло прощался в прихожей и сменялся кем-то другим из гостей.
В конце уже, когда за столом оставалось несколько самых стойких и близких, слышались непонятные детям разговоры и обсуждения. Затем беседа плавно перетекала в прихожую и сменялась привычными обменами любезностями на пороге. Все прощались, не зная, что сказать, немного мялись, но тут мама спохватывалась, упаковывала что-то на кухне и протягивала пакет с угощением «к чаю» или «завтра покушать» гостям. В ответ, конечно, слышалось: «Ну что ты выдумываешь?», но пакет всё же с благодарностью принимался, и последние гости покидали радушных хозяев.
Через несколько минут отдыха вся семья вновь принималась суетиться, убирать и мыть посуду, раскладывать остатки ужина, убирать стол и прочее. Так было раньше. И в этом виделась какая-то своя прелесть, необычная праздничная атмосфера. Подобных встреч хотелось и сейчас, вот только не удавались они больше ни у меня в Петербурге, ни у родственников здесь. И сегодня будет всего лишь обрывок того, что так запоминалось в детстве. Нет, конечно, увидеть тех, кто придёт, будет приятно, конечно, мама постарается и накроет вкусный стол, но это уже не то. Как же быстро всё меняется в этой жизни! И то, что недавно радовало нас, превращается лишь в туманные воспоминания. И всё, что остаётся, — это пытаться наполнить подобными настроениями то, что есть. Именно так я и решил сделать, возвращаясь из магазина.
Но мысли о недавней встрече не давали покоя, и, когда вечерняя суматоха улеглась, я за чашкой чая вновь стал прокручивать в голове детали минувшего дня. Чашка вскоре опустела, но я продолжал вертеть её в руках, то рассеянно глядя на неё, то куда-то в пустоту, время от времени сам себе ухмыляясь, мотая головой и произнося что-то невнятное.
— Нет, ну разве может быть такое? — фраза не относилась ни к кому, я просто думал вслух. Это же… не, ну… хм…
— Чего такое? — ласково переспросила мама. Мамы всегда ведь чувствуют, если с их чадом что-то происходит. Ну а тут и вовсе всё было на лице написано.
— Да это ж, в самом деле… как вот так совпало? Три, три года!.. и вот впервые здесь, и мы встретились в первый же день!
— Ну, значит, так надо. Господь ведь всегда делает так, как лучше.
Опять эти религиозные темы. И я, чтобы не вступать в прения, медленно пошел в свою комнату, всё так же бормоча что-то несвязное себе под нос.
Интересно всё же получается. Цифра три беспрерывно вертелась в голове. А почему, собственно, это необычно? Ведь, если подумать, так было всегда: пока она была в России, мы регулярно встречались. Да, как бы случайно. Но случайности ведь не случаются! Вспомнилось вдруг, как праздновал двадцатилетие, когда весёлой дружной школьной компанией выбрались в ближайший лес на шашлык. И тогда тоже она была. И раньше… Да ладно, чего уж скрывать, тем более, от самого себя — еще со школьных лет как-то тянуло к ней. Когда впервые услышал, как она читает свои стихи, что-то кольнуло в груди. Там была и зависть таланту, но и что-то еще. Этот голос навсегда остался в голове. Запомнилось всё: и интонации, и как дрожал голос, как от волнения на сцене перехватывало дух, как жесты дополняли картину, как на её лице играли эмоции… а глаза! Вишнёвый этот взгляд долго потом всплывал в памяти. В ней было что-то одновременно и отталкивающее, и притягивающее к себе. Но в пятнадцать лет всё выглядит иначе и рисуется в воображении романтичных подростков в ярких и светлых тонах. С того дня она заняла особое место в юношеской голове. И в сердце. Каждый раз при новых мимолетных встречах внутри всё как бы умолкало на мгновение. Наверное, это и была первая влюблённость. Наивно это и смешно. А как заколотило в груди, когда на выпускном вечере в порыве радости она зачем-то предложила поцеловать себя в щечку, в качестве поздравления! О, это были смутные волнения влюбленного мальчишки. Но тот мальчишка был робок и искал оправдания, чтобы не действовать. Рядом с красивой девушкой всегда был её парень, соперничать было как-то странно, не было к тому ни привычки, ни желания. Ну, пусть так, пусть оно так и остаётся.
А дальше, когда уже оказались живущими по разным городам, юношеский пыл поутих — на расстоянии подобные вещи быстро тают. Конечно, мы переписывались. Через пару-тройку месяцев после того, как полсотни школьников, привыкших видеть друг друга ежедневно, вдруг оторвались от этой единой классной жизни, всем захотелось общения. Повод каждый находил для себя свой — от «о, случайно увидел твою страничку в интернете» до банального хвастовства «а я вот уже…». Схожие увлечения тоже были поводом для послешкольного общения. А потому у нас с Ксюшей и завязывались регулярные обсуждения новых стихов, в которых, кстати, прослеживались и личные переживания, и новые интересы, и жизненные победы либо неудачи. Когда же летом после учёбы приезжали к родителям в родной городишко, желание встретиться появлялось само собой. И каждый раз, когда мне доводилось увидеть эту девушку, в груди вновь начинало что-то просыпаться и клокотать. Но она всегда была не одна. Во внутреннем диалоге, конечно, всплывали другие причины, самому себе ведь сложно признаться в чём-либо. Чаще всего себя удавалось успокоить мыслями о том, что смысла во всём этом нет, ведь жить в разных городах предстоит еще долго, да и потом неизвестно что будет. Так снова и снова прятались на дно необычные юношеские переживания.
Но во время очередной встречи что-то вдруг слишком резко зашевелилось внутри, я тогда беспрерывно Ксюше о чём-то вдохновенно рассказывал, стараясь скрыть волнение, но проклятая дрожь не проходила, а голос, предательский голос, насилу удавалось держать более или менее ровным. В тот день, плавно перетёкший в тёплый уютный вечер, мы были вдвоём, и, казалось, непонятная стена прорвётся. Но неуверенность в необходимости этого, хотя, какая к чертям собачьим неуверенность? — я уже признался себе в том, что это самая настоящая трусость — прочно держала границы. Именно в тот вечер я, обуреваемый шквалом противоречивых чувств, взялся за карандаш и ночью за какой-то час написал тот самый рассказ о встрече девушки Насти и её школьного друга Сашки, рассказ, которым впоследствии гордился. Но и этого не хватало. Бессонная ночь не отпускала из-за стола, и к утру были еще и новые стихи. Всё это на следующий день я отправил Ксюше, но, побоявшись того, что она поймет, о ком всё это, приплёл какие-то нелепые комментарии. Так всё и осталось. Через какое-то время я стал ловить себя на мысли, что, если бы вдруг Ксюша рассталась со своим парнем, осталась бы одна, я бы ей открылся и постарался бы завоевать ей сердце. Такие романтические идеи появлялись и исчезали, но появлялись всё же регулярно. И вот, когда уже мысли эти прочно засели в голове, внезапно выяснилось, что Ксюша решила уехать в Канаду. Я с этим смирился, даже порадовался, что не успел ничего ей сказать, и сам как-то успокоился. Надо, мол, искать себе подругу рядом, чтоб разделяла мои патриотические интересы, а не стремилась куда-то на запад…
В этот момент мои размышления прервались, и я достал ноутбук и, поковырявшись немного в интернете, включил песню. Игоря Талькова не слушал уже давно, но сейчас настроение просило именно этого. Из сиплых динамиков заскрежетал простенький ритм, а за ним пошли и слова:
Она уедет в США, он уедет в Бонн,
Я попрощаюсь с ними молча навсегда.
Все бегут на Запад — выездной сезон,
И даже солнце каждый день спешит туда.
Солнце уходит на Запад,
И убегают за ним
Те, кто не знают,
Что все в этой жизни
Имеет исток.
До чего ж эта песня точно передавала настроение тогда, несколько лет назад! Мне никогда не хотелось оказаться где-то за границей своей страны, жить там, где нет русского склада мыслей и, что самое главное, нет русской речи.
Она сломалась в США, из Бонна он исчез…
Я это знал, прощаясь с ними навсегда.
(«Солнце уходит на запад», И. Тальков)
Нет, она не сломалась. Напротив, она двигалась, добивалась успеха, и это радовало. Да, я искренне радовался за подругу. А еще чувствовал, что не могу больше обманывать самого себя, что пора признаться, хотя бы себе, что безнадёжно влюблён. Безнадёжно и просто. Как мальчишка.
19 февраля, вторник
Утро бесцеремонно ворвалось в окно ярким солнечным светом, сон как рукой сняло. Начало нового дня сулило много хорошего. Все тяжелые мысли прошлого вечера переродились за ночь в нечто приятное, и бодрость от этого разливалась по всему телу. Хотелось петь, танцевать — да вообще делать что угодно, лишь бы делать. Утренняя гимнастика под ритмы AC/DC только усилила этот настрой. Тянуло сорваться и куда-то бежать. Хотя не куда-то, а вполне известно, куда. А точнее — к кому. Но стрелки часов говорили лишь о том, что ещё слишком рано.
К девяти утра, когда вся квартира была несколько раз уже измерена шагами, маленькое воспоминание родило забавную идею. Оставшаяся картина, та самая, что оказалась упакованной в багаже и неизвестно для кого предназначенная, обратила на себя Ксюшино внимание. Что ж, если так, пусть это будет подарком. Времени было предостаточно, поэтому памятная надпись с пожеланиями была выведена тщательно и с вычурными вензелями. Дальше — дата, подпись. Выводя эти строчки, я рисовал в голове один за другим сюжеты того, как преподнесу подарок. Я представлял себе, как она ответит, как улыбнётся, что именно скажет. Потом всё стиралось, и рождался новый сюжет, а потом ещё, и ещё… Наконец я одёрнул себя:
— Э, нет, брат, что это тебя так разнесло-то? Это ж как у Филатова прям:
И мечтательность такая
Что, того гляди, помру!
А намедни был грешок —
Чуть не выдумал стишок.
Доктора перепужались,
Говорят — любовный шок!..
(«Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца», Л. Филатов)
Усмехнувшись про себя, я решил, что эмоции стоит приглушить, а лучше всего для этого подходит чтение. Тогда я улёгся на диван, закинув ноги на спинку, под голову подложил подушку пожёстче и продолжил читать заброшенный с поезда томик Ницше.
«Что чувствует чувство и что познат ум — никогда не имеет в себе своей цели. Но чувство и ум хотели бы убедить тебя, что они цель всех вещей: так тщеславны они».
Эти строки были весьма кстати, они зацепились за торчащую ниточку из клубка мыслей где-то в глубине, и я уже не следил за темой философа, всё дальше уходил в свои размышления, то погружаясь на неопределенную глубину, то возвращаясь в действительность, к чтению книги.
Через час я всё же поднялся, не в силах больше терпеть — сама только мысль о новой столь ожидаемой встрече совершенно не давала покоя. Время, столь неумолимое в минуты счастья, тянулось сладостно-мучительно долго. И вот теперь, когда оставалось только добраться до места встречи, я себя не узнавал — настолько бодрым давно уже не доводилось бывать. Умывшись, чтобы освежиться, я перенёс картину в прихожую и остановился перед зеркалом. Сегодня хотелось выглядеть идеально, просто безукоризненно. Я оделся и всмотрелся в отражение, но мятый рукав заставил вернуться в комнату, чтобы заново погладить рубашку. Второй раз, уже проходя боком мимо зеркала, я обратил внимание, что со спины рубашка пузырится. Пришлось выбирать — выглядеть аккуратно, скрыв «пузыри» жилеткой, или позволить рубашке подчеркнуть подтянутую фигуру. Но, чёрт возьми, я понял, что меня впервые заботит, как я буду выглядеть! Ухмыльнувшись, всё же надел жилетку, пальто, начистил ботинки до блеска, взял картину и вышел навстречу свежему дню.
Уже через полчаса я нарезал круги по дороге у её дома. За это время позитивное спокойствие сменилось напористой уверенностью, шутливым настроением и желанием повернуть обратно раза четыре. Я ждал, когда она выйдет, хотел звонить, а потом даже подумал уйти за угол, чтобы там её как бы случайно встретить. В голове творилась невообразимая кутерьма. В груди так колотилось, что было не понятно, дрожат ли руки от холода или всё же от волнения. Время, как назло, тянулось, растягивалось резиновым жгутом, а секундная стрелка на часах и вовсе словно увязла в густом сиропе. Мысли мои путались, и всё, что хотелось сказать, всё, что обдумывал ещё недавно дома, напрочь вылетело из головы, и, когда Ксюша наконец вышла из дома, я решительно не знал, с чего начать.
— О, привет!
— Здравствуй! Давно ждёшь? Извини, там застряла, долго ковырялась…
— Да нет, всё нормально, я недавно подошёл… а… отлично выглядишь!
— Спасибо, — Ксюша скромно улыбнулась и потупилась вниз.
— А это тебе. Так, на память о встрече.
— Спасибо, а что это… Ох, ничего себе! Вот это да! Спаси-и-ибо! Классно!
Нелепый диалог прервался на время, пока, Ксюша относила подарок домой, а я проклинал себя за бессмысленную трусость и глупость. Хуже всего было то, что я совершенно не знал, о чём сейчас говорить, и темы наотрез отказывались появляться у меня в голове. В эти минуты я ощущал себя беспомощным школьником перед первым в жизни свиданием. Наверное, оно так и бывает, когда мы не имитируем эмоции, а переживаем их полноценно, от начала и до конца. Долгий старт был поистине долгим — несколько лет, а сейчас готовилось нечто грандиозное. Или же тихий «пшик», как у отсыревшей петарды. И оба варианта меня пугали, и обоих я ждал. А ещё ждала Ксюша, но только не вариантов, а моего ответа.
— Ну?
— А? — мне только сейчас стало понятно, что мы уже прошли пару кварталов вместе и, что самое удивительное, о чём-то успели поговорить, а теперь был какой-то вопрос.
— Так куда мы идём?
Вот только я представления не имел, куда сейчас в этом, когда-то родном мне, городке можно сходить, чтобы культурно посидеть, а уж тем более, с девушкой. Единственное место, оставшееся в памяти с детских времён, — это «Лакомка», кондитерская в центре, где готовят самые вкусные в мире заварные пирожные и слоёные трубочки с белковым кремом. Именно там мы и решили провести время.
Волна неловкости схлынула, и мы уже непринуждённо общались на всевозможные темы, делились короткими забавными историями и вспоминали случаи из школьной жизни — иными словами, продолжили вчерашнюю беседу. Мы так часто возвращались к школьной теме, что где-то в глубине заиграли нотки ностальгии, появилось желание встретиться с однокашниками, увидеть их всех. Пока мы заказывали чай и выбирали пирожные, я вспомнил, что ещё один наш друг, Сашка, обещал постараться приехать тоже сюда в отпуск, узнав о моей поездке. Я набрал его номер, и услышал на другом конце провода радостный голос готового уже вскоре к нам присоединиться друга. Ксюша новости безмерно обрадовалась, а вот у меня вдруг появилось странное ощущение внутри, желание отгородить весь мир от нас и побыть с ней наедине, отчего только что сделанный звонок другу стал внезапно неприятным. Теперь мне хотелось как можно больше времени быть с ней tet-a-tet, ревностно охраняя каждое мгновение нашего общения. Нам подали блюдца с пирожными и чаем, я взял их не торопясь и, когда уже надо было повернуться и сделать шаг в сторону столиков, задержался на мгновение, чтобы как бы случайно встать на пути у Ксюши и немного коснуться её. Через минуту мы уже сидели за круглым столиком друг напротив друга, мешая ложечками чай без сахара и обмениваясь взглядами.
— Ну как там вообще, на этом Западе? Обжилась уже?
— Да знаешь, на самом деле, мне нравится. Правда, там здорово. И люди вообще другие. Воспитанные, что ли? Иначе там.
Я ухмыльнулся, вспомнив группу «ДДТ».
— Иначе, говоришь? Кстати, у «ДДТ» недавно альбом вышел, называется «Иначе», так там песня есть «Где мы летим». Клип ещё классный сняли в чёрно-белом цвете.
— Где девушка по городу идёт ночью, а все вокруг остановились, застыли? По-моему, Чулпан Хаматова?
— Ага…
Ночь сверкала в ваших чёрных глазах,
Ночь сжигала пальцы крашеных губ,
Ваши милые тайны рассыпались в прах…
(«Где мы летим», Ю. Шевчук, гр. «ДДТ»)
— Да, хорошая песня. И мне иногда кажется, что я похожа на неё, героиню клипа, — такая же одинокая… — она замялась и тут же оправилась, — но это только иногда. А вообще в Канаде хорошо. Вот, знаешь, там есть вежливость, люди друг к другу хорошо относятся. Нет, иногда, конечно, кажется, что всем вокруг всё равно, кто, что и как делает, но там, даже если ты кого-то заденешь по дороге случайно, человек сам извинится: «Oh, sorry, sorry!»
— Хах, ну да, не как тут у нас… Идёт такой, «широкий», вперевалку ещё и сам старается кого-нибудь зацепить. Хотя, знаешь, когда в прошлый раз приехал сюда, иду по Калинина, навстречу мне такой «широкий» мЭстный, в лакированных туфлях и олимпийке «abibas». Смотрю на него и морально готовлюсь, что сейчас начнётся. Решил идти дальше так же прямо — всё равно, если захочет, зацепит. И тут он просто взял прижался к краю тротуара и молча прошёл мимо! Такого финала я прямо не ожидал. А вообще, да, есть у наших любовь к этому… хамству, что ли…
— Вот да, и я об этом говорю. А там мне нравится, что люди спокойно друг к другу относятся, считается нормальным, что незнакомые парни или девушки придерживают двери в метро или в торговых центрах, когда кто-то за ними идёт в эти двери. Люди воспитаны иначе, они культурные. Ой, я сейчас, погоди минутку, — она поднялась в сторону дверцы с надписью «WC», но тут же наткнулась на местную уборщицу. Эдакая тётя Зина, словно призрак советской эпохи, встретила Ксюшу необъятным задом и задранным некогда белым фартуком.
— Извинити, можно пройти? — вежливо обратилась моя подруга.
— Поздно, сразу надо было идти, а не садиться за стол с грязными руками. Я уже там хлорку насыпала! Ждите!
Ксюша так и села обратно на стул.
— Мда, культурные… Надеюсь, и сюда однажды культура и вежливость доберутся. Ну хотя бы в обозримом будущем.
— Да, понимаешь, там люди культурные! — она разбила это слово по слогам. — Они не мусорят на улицах, они даже сортируют мусор у себя! У меня вот, например, у самой стоят отдельно дома контейнеры под бумагу, пластик и пищевые отходы. И это считается нормальным. А здесь, когда идёшь по улице, сколько вокруг всего валяется! Кругом бутылки, бумажки, окурки… кстати, у нас ещё запрещено курить в общественных местах, даже в многоквартирных домах.
— Ну, у нас это тоже вводят. Не знаю, правда, что из этого выйдет, но власти пытаются. Стоп! Погоди, в домах? Т.е. даже у себя в квартире?
— Да, даже у себя.
— Обалдеть! Очень странно. Интересно, как это контролируется? Не, у нас, конечно, такое точно не получится. Хотя было бы здорово.
— А ещё там и в машине нельзя курить, если рядом в салоне сидит ребёнок.
— Вот это да! Интересно.
— Ага. Кстати, тут случай был, когда оштрафовали водителя грузовика на 305$ за то, что он курил в кабине этого грузовика. Даже статья была в «Daily news» на эту тему.
— В смысле? Как? Почему?
— Ну, это же вроде как его рабочее место, workplace, а у нас с 2006 года закон вышел, что на рабочих и в общественных местах запрещается курить…
— А вы что, оба курить начали? — знакомый голос раздался откуда-то из-за плеча. Сашка выплыл словно из ниоткуда, и мы прервались на радостные приветствия и дружеские объятия. Встреча с давним другом всегда радостна и тепла, как бы долго вы ни виделись. Всегда есть, что расспросить и что рассказать, всегда хочется вспомнить былое, поностальгировать и подколоть какой-нибудь только вам известной шуткой. Наверное, у каждого из нас есть такой друг детства, с которым хотелось быть вместе всегда до самой старости, дружить семьями, работать вместе и жить по соседству. И мы погрузились в давние воспоминания, рассказывая множество историй, делясь проблемами и хвастаясь чем-то новым.
20 февраля, среда
Чёрт меня подери, что ж это за трусость-то такая? Почему я всё никак не могу собраться и нормально поговорить с ней?! Каждый раз нахожу какие-то отговорки. Вот и вечером мы уже стояли у её дома, глядя друг другу в глаза, чувствовал же, что есть какая-то недосказанность, был тот самый момент. Эх, трусость моя, трусость! Это она всему виной. Мне нужно уметь объясниться, уметь воспользоваться моментом, но нет — нет, меня хватило лишь на то, чтобы приобнять её и пожелать доброй ночи. Веду себя как мальчишка, глупый юнец! Ну да ладно, день был непростой, ещё и не одни мы были. Всё, однозначно, именно сегодня нужно взять и всё сказать, расставить точки над i.
Хрустевший под ногами снег как бы отпечатывал каждую мысль, а красное солнце в морозной дымке раззадоривало всё сильнее и сильнее. Редкие прохожие попадались нам на встречу, и мы спокойно могли общаться на любые темы, так что мысли мои крутились как бы параллельно беседе и ни к чему конкретному не приводили. Мы выходили пустынной аллеей к парку, укрытому тёплой и глухой белой шапкой. Вязкие лоскуты тумана паутиной облепляли жёлтые глаза фонарей, цеплялись за скрюченные от внезапного мороза пальцы веток аккуратно остриженных кустов и плыли вокруг нас странной декорацией. Несмотря на ранний вечер, людей и в парке было не очень много: редкие пары прогуливались под ручку, вечные старички сидели на излюбленных скамейках, приставив рядом свои трости, где-то рядом от мамы бегал краснощёкий малец в вязаной шапочке и со свисающими из рукавов варежками на резинке.
— Вот ведь как интересно, — продолжал я, — есть вещи, которые не меняются со временем. Помнишь, и мы тоже носили такие же варежки и тоже на резинку их нам мамы пришивали?
— Ага, а ещё по три-четыре пары носков вместе с шерстяными натягивали, чтобы не так ноги мёрзли! — мы рассмеялись. — Да, наверное, так у всех было.
— Да, и ещё шубы. У всех были эти маленькие чёрно-бурые шубы, тёплые и мохнатые, в которых мы легко падали в снег и не думали ни о чём.
— Только потом дома веником приходилось это всё отряхивать! Весь снег веником! Даже больно немного было… — Ксюша улыбалась, вспоминая.
— Как, и тебя тоже? А я думал, это только у моих родителей такая придумка была. О, а здесь, — мы подходили к новенькой, огороженной свежевыкрашенной оградой, площадке с аттракционами, — здесь раньше были деревянные карусели. Помню, мы с дедушкой сюда ходили. Правда, тогда они уже были тут все полуразваленные, но на некоторых из них ещё можно было кататься.
— Помню-помню! А ещё мы с друзьями любили лазить по во-о-он тем фигурам, — она показала на бетонные скульптуры морских жителей, — и там играли в пятнашки.
Она рассказывала о своих детских развлечениях, и редкие искрящиеся в свете фонарей снежинки плавно опускались ей на ресницы, срывались и затем таяли в клубящихся облачках пара, отлетавших от её губ. Я слушал и любовался. Это был замечательный романтичный момент. Мне хотелось вечно наслаждаться этим. Миниатюрная и стройная фигура, угадывающаяся в объёмной болоньевой куртке, привлекала, хотелось её обнять. Я решил — сейчас!
— Ксю…
— Илюш… — внезапно она прервала рассказ и обратилась тоже ко мне, мы заговорили одновременно, — а, чего? Говори…
— Не, ну ты уж первая начала, не буду перебивать, говори, — элемент глупой романтики, сопли с сахаром, и я это понимал, но всё равно, мне было всё равно. Пусть это идёт так, как идёт, прямо как в кино! — Ну, что ты хотела сказать?
— Илюша, мне не даёт покоя вчерашняя история. Что это было? Что там произошло?
— Э… — я смутился, — ты о чём? Когда?
— Ну, когда мы возвращались втроём из кафе. То, что с Сашкой произошло. И кто была эта женщина в шляпе? Очень нелепый наряд у неё, конечно, — стало понятно, романтикой здесь больше и не пахло.
Она имела в виду странную и неприятную встречу. Вчера, когда мы выбрались из кафе и шли вечером по тротуару, в один момент всё стало вдруг слишком тихо — на дороге не было машин, прохожих рядом тоже не стало, — будто бы всё движение на улице, где мы находились, поставили на паузу. Стало даже тихо, как под колпаком. Это уже потом, вспоминая впоследствии, я обратил внимание на детали, а тогда мы шли и продолжали общаться как обычно, пока из-за угла навстречу не повернула высокая женщина в светло-коричневом длинном пальто и широкой шляпе, в её виде проскальзывало что-то средневековое, хотя одежда была современная. Она шла прямо, лишь немного повернув голову в нашу сторону и глядя на меня. Я её сразу узнал. Мы встречались с ней подобным образом несколько раз, но никто кроме меня её не видел. И каждый раз происходило одно и то же. Вот и сейчас она пристально смотрела на меня, её лицо, как и прежде медленно вытягивалось вперёд, рот расплывался в улыбке и превращался в птичий клюв. Большой клюв как у попугая. Я подумал, что это очередное видение, галлюцинация, а потому решил проверить, видят ли её мои друзья, повернувшись к ним. Но в то же мгновение я забыл о женщине и отскочил назад, стараясь поймать падающего на спину Сашку. Я успел подставить только левую руку ему под лопатку и посильнее упереться ногами в землю. Ксюша, которая немного отстала от нас, отвлекшись на что-то в стороне, тоже среагировала и схватила его за рукав на плече. Когда мы поймали и удержали падающего друга, то увидели, что глаза у него как у пьяного, расфокусированы, а зрачки лениво двигаются из стороны в сторону. На вопрос, что случилось, он ответил, что внезапно почувствовал, будто впереди возникла стена в коричневых тонах, ударился о неё и чуть не потерял сознание. Я понял, что стена связана с появлением женщины, тут же обернулся в ту сторону, но её уже не было. Ещё мгновение висела тишина, а затем мимо прошёл пьяный небритый мужик, по дороге проехала первая машина, улица наполнилась привычным шумом, и всё стало как всегда. Мы не стали обсуждать случившееся и вернулись к предыдущей теме, но всё же несколько напряжённые.
— Так ты тоже видела её? — не сдержал своё удивление я.
— В смысле, тоже? Нам навстречу шла женщина — конечно, я её видела. А что тебя удивляет? Так кто это? Мне показалось, что ты её узнал и странно так ещё косился на неё.
— Ну… а ты ничего необычного не заметила? Видела её лицо?
— Нет, не видела — она ж наклонилась и повернулась в твою сторону так, что поля шляпы закрыли её лицо. Вообще странная дама. В таком прикиде, в шляпе, в этом городке, да ещё и зимой… Ну так кто это?
— Я её не знаю.
— В смысле, не знаешь?! Я же видела, как ты на неё смотрел! И почему ты так странно реагируешь?
— Серьёзно, не знаю, кто это. — Мне очень не хотелось поднимать эту тему, тем более представляя реацию людей на подобные вещи. И почему это всегда случается со мной в самый неподходящий момент? — Да, я встречал её несколько раз. Впервые, наверное, лет в пять. Мы шли с дедушкой в детский сад, — что за чёрт меня дёрнул за язык, но я уже начал, — в двух кварталах от того места, где и вчера, она появилась так же неожиданно и была в таком же костюме. Я попытался окликнуть деда, чтобы показать ему на неё, но в этот момент… Нет, ты точно не видела её лица?
— Боже, да что ты заладил? Нет, не видела, я же сказала уже!
— Короче, у неё лицо вытянулось в клюв.
— В клюв? Как птиц, что ли? — она засмеялась. — Утиный?
— Да, в клюв, — мне не хотелось об этом говорить, ведь ничем хорошим такие темы не заканчиваются. — Вообще-то, скорее как у попугая. Ну да это не важно. Я тогда подумал, что это привиделось.
— Конечно, привиделось!
— Ну да. Но затем я её ещё несколько раз встречал, и каждый раз как в первый — она оказывалась с клювом. Я её уже про себя окрестил клювоносой женщиной. И, что интересно, обычно её никто кроме меня не видел, да и вокруг все как будто пропадали на время. Правда, в последние несколько лет она не появлялась, и я уже стал забывать про неё. А вот вчера, когда увидел этот костюм со шляпой, и… ты обратила внимание, как вокруг вдруг стало тихо — ни машин, ни людей? Так вот, когда я посмотрел на неё, и она снова показала свой клюв, я повернулся к вам, чтобы спросить, видите ли вы то же самое, что и я, или нет, а вместо этого пришлось ловить Саню.
— И что ты думаешь, кто это?
— Не знаю, но явно не все готовы с ней встретиться. Я реально считал, что мне раньше это только казалось, мерещилось.
— Мистика… странно это. Хотя, знаешь, и у меня тогда голова немного заболела. А ещё мне показалось, что кто-то звал меня по имени, поэтому я и обернулась назад. А ты вообще веришь в мистику? В чертовщину всякую?
— Не, ну в детстве мне хотелось верить, что это из прошлого открывается портал и оттуда случайно выходит кто-нибудь. Но это, конечно же, бред…
— И что, может думаешь, старая байка про купеческий дом — не такая уж и байка? — Ксюша посмотрела на меня заговорщическим взглядом, — а? что скажешь?
— Какая байка?
— Ты что, разве не слышал? У нас её все в детстве знали, — она взяла меня под руку, и мы направились из парка к старой аллее на улице Лермонтова. — Старый купеческий дом, тот, двухэтажный, что долго был городским музеем, считается странным местом. Говорят, там даже духи обитают, привидения. Есть легенда, будто был сын у того купца, парень сильный и добрейшей души. Девушки все на него заглядывались — он и красивый, и знатный жених был. И вот он однажды влюбился в девушку-горничную и попросил у отца благословения на свадьбу. А тот ему отказал, мол, этой простушке, как и всем, только деньги нужны, а потом добавил ко всему прочему, что она, ведьма такая, охмурила его, и потому только в могилу сведёт. А парень так влюбился, что жить без этой девушки не мог. Долго он маялся, пытаясь что-то сделать, но в итоге не выдержал ответа отца и жизни такой и застрелился. Прямо на балконе. Ну а девушку ту сразу же выгнали из того дома. Вот такая штука. Говорят, там до сих пор появляется грустный покойник. Уууу… Может, и девушка где-то бродит, а?
— Ох ты ж! Опять эти ведьмы. Не люблю их, — я рассмеялся. — А историю — нет, не слышал раньше. Занятная. Надо будет запомнить. Я вообще люблю всякие такие легенды и байки.
— Так ты не ответил. Значит, веришь во всё это?
— У меня своеобразное отношение к таким вещам. Не то чтобы верю. Я просто знаю, что это есть. Мир вокруг нас куда больше и удивительнее, чем кажется. Жизнь показывает всякие штуки, после которых привычное восприятие окружающего меняется.
— Не расстраивай меня. Ты же уже взрослый парень, неужели всё ещё веришь в такую чепуху?
— Ну, есть вещи, которые просто так не вписываются в нашу модель мира.
— Это всё либо выдумки, либо ты выдаёшь желаемое за действительное. Ты же не глупый и понимаешь, что всему можно найти логичное объяснение. Всему.
— Да? А когда у тебя дома сама по себе загорается разделочная доска, лежащая просто на столе? Или ты знакомишься через сновидения с родными, которых никогда не доводилось видеть?
— С родными?
— Ну да. Я со своим отцом именно так и познакомился. Сначала узнал про него, стал искать, а потом встретился во сне. И так же с дедом Игорем.
— Это всё просто. Родственники же похожи, какие-то вещи об отце ты знал, какие-то моменты наверняка слышал от матери, скорее всего, где-нибудь всё-таки видел фотографию. А остальное уже дорисовало воображение, ведь наш мозг же обладает огромными способностями, о которых мы мало чего знаем. Этот компьютер обрабатывает такие килотонны информации, что, наверняка, может сопоставить все детали и выдать тебе образ родственника. Да и что-то есть в генетической памяти. Я уверена, что с точки зрения психологии это можно объяснить.
— Да ведь я ж ничего о нём не знал и не видел!
— Ой, ну хватит! Точно что-нибудь да видел, но забыл. А сейчас тебе хочется верить во всякую мистику, вот ты и представляешь себе всё в таком свете.
— Но у меня же полно странных вещей происходит! А что скажешь про полтергейст, когда в квартире, в которой никого не было, случился погром? И как потом мой кот шипел на все тёмные углы?
— Какой ещё полтергейст?
— Мы когда с бывшей девушкой расставались, отношения совсем накалились, стали мало дома находиться вместе. Я как-то вернулся с работы, она ночевала у мамы. Захожу в квартиру, а кругом жуткий погром, как после сражения хищника и чужого! В прихожей валяется перевёрнутая корзина с расчёсками, подушка из спальни. Я обалдел и решил даже заснять это на видео, подумав, что вдруг это сон. А так, если видео сохранится, то будет понятно, что это реально было. В спальне всё было вверх дном перевёрнуто. А в гостиной — битая посуда, покрывала и подушки с дивана разбросаны и валяются книги. Даже с верхней полки, где всё очень плотно стояло. Больше всего я ошалел, когда увидел, что на полу лежит раскрытый и перевёрнутый роман Булгакова «Мастер и Маргарита» с черновиками, книжка называлась «Князь тьмы», а страничка одна аккуратно загнута на главе «Седьмое доказательство».
— Полтергейст, говоришь? Когда ты со своей подругой рассорился? Да это она сама пришла домой, всё раскидала, распсиховалась — ты же знаешь, какие бабы бывают неадекватные, особенно, когда их обидят! А тебе потом сказала, что дома она не появлялась, чтобы ты не думал, будто бы ей всё ещё хочется продолжать отношения. Это всё бред! Всё, хватит, не хочу ничего подобного слышать!
— Но…
— Я же сказала уже: «Не хочу!»
Домой я её провожал молча, мы лишь изредка перебрасывались какими-то фразами. Более мерзкое развитие событий даже и представить сложно. Вообще непонятно, зачем только я начал этот разговор? Можно же было ту историю с женщиной просто замять, сказать какую-нибудь ерунду, выкрутиться. Нет же, начал хвастаться своей необычностью, историями из жизни! Мне было тошно, и я пытался подбирать какие-то мало-мальски общие, отвлечённые темы, но ничего из этого не выходило, и разговор вообще не клеился. Прощаясь, я промямлил какие-то глупые извинения на тему того, что так вышло, нёс какую-то чепуху — словом, сделал всё только хуже. Мы попрощались очень холодно, и я поплёлся к себе домой. На улице потеплело, стало явно выше нуля, и погода сделалась совершенно омерзительной. Снег превратился в мокрую грязную кашу на тротуарах, с крыш и веток начало всюду капать, проезжавшие мимо машины окатывали по пояс брызгами жуткого месива. А затем ещё и дождь пошёл, окончательно смешав настроение с дерьмом. Ботинки промокли, по лицу стекали холодные капли, и на волосах скопилась снежная каша. И всю дорогу в голове мысли были только об этом разговоре.
Нет, ну как же так? Что я не так сказал? Она меня не понимает, она ведь даже не представляет, что происходит у меня в жизни, что мне приходится регулярно видеть! Конечно, звучит это несколько странно, но ведь это правда! А мои осознанные сновидения? А клиническая смерть? Да сколько раз меня пытались убить, сколько раз я был на волоске! И каждый раз случалось что-то необычное. Ну не зря же всё так происходит у меня в жизни! Да, когда ты этого регулярно не видишь, перестаёшь в это верить, начинаешь сомневаться в том, было ли это на самом деле. Можно, конечно, постараться от всего этого абстрагироваться, внушить себе, что это плод буйного воображения. Да я ведь так и делал, я же пытался! А потом что-нибудь эдакое — бац! — и происходило, заставляя вновь окунуться в прежний кошмар. Привидения, полтергейсты, общение с мёртвыми, путешествия в сновидениях, пусть и редкие, — всё это же реальная часть жизни, но, чёрт возьми, почему никто не верит. Все называют подобные вещи выдумкой, сказками. Ну да, точно, сказки. Наверняка же и с другими людьми и раньше это было. Может, сказки и появились из их историй, из их жизней?
Я уже сидел дома с полчаса, и мне захотелось взять и написать что-то, описать свою жизнь в манере сказки. Само собой, если это кто-нибудь прочитает, то ни во что не поверит, а примет лишь как очередную сказку, побасёнку, может, даже забавную. Ну хоть так что-то о себе оставить можно, хоть на что-то моя дрянная жизнь может сгодиться.
Паршивое настроение с приступом равнодушного отношения к себе своеобразно повлияли на способность сочинять. Уже через десять минут с экрана ноутбука на меня глазели сотни червей строчек на белом полотне MS word. Пока пальцы набирали текст, мне мало приходилось задумываться над следующей фразой, в голове звучал голос того Андрея с Марсова поля, теперь же, перечитывая, нахожу это забавно и даже интересным. В голове родилось странное глупое желание написать Ксюше сообщение: «А хочешь, я тебе свою сказку расскажу?». Но, набрав текст, в последний момент я передумал и стёр его. Я чувствовал себя последним идиотом.
Минут через пятнадцать она написала: «Давай оставим это. Мы встретились, пообщались, приятно провели время. Ну и славно. Сейчас всё равно разъедемся по своим городам, к своим близким. И на будущее: ты только своей девушке подобных вещей не рассказывай».
Мне стало ещё паршивей, и я сел, уставившись в одну точку. В квартире было прохладно, но внутреннее ледяное состояние подавляло куда больше. Время ползло, перебирая еле слышно секундной стрелкой в соседней комнате. Озноб не проходил, а я сидел в зимнем вязаном свитере с воротом, подпирая спиною стену и уткнувшись пышащим жаром лбом в затихшую гитару. «While my guitar gently weeps» — пожалуй, эта песня, хотя нет, — мелодия этой песни — лучше всего передавала эмоции сейчас. Да и не эмоции — их даже не было — настроение, банальное настроение лучше всего могла бы передать эта музыка Джорджа Харрисона. Но я сидел на полу и пытался выжать из уже опустошенного себя какую-то свою собственную, особенную мелодию, а пальцы не слушались и безвольно ползали по тёмному грифу. Чёрная пустота, беспробудная тоска заставляли тело колотиться в диком ознобе. Я снова выдохнул, гитара в очередной раз легонько всплакнула под сухими пальцами, и комната опять погрузилась в тишину. Казалось, даже машины за окном перестали ездить. Тишина. Пустота. Вакуум.
«Де жа вю,» — проползло в голове. Это уже было. Это было так же. Это было здесь, сейчас, вчера, полгода назад на другом конце страны, пять лет назад в цветущей аллее, десять лет назад под стук осенних ливней… Я понял, что это будет и завтра, и через месяц, и через двадцать лет. И не важно, когда и где, но это всегда одинаково, одинаково паршиво и до тошноты очевидно. Да тут к гадалке не ходи — ясно, что так бы и развернулось всё. Да что там, к гадалке, — сам себе предсказывал подобное те самые десять лет назад.
— Ну что ж, опять это «глупое, несмешное кино» вертится в голове… Подбирать песни на все случаи жизни мне всегда удавалось легко и быстро. Вот и сейчас незатейливые слова Ильи Калинникова мятыми обрывками всплывали в памяти: «И что бы она ни сказала, и что бы я ни ответил ей…»
Большой, нет, невероятно огромный черный червь сосал в груди, и кругом росла пустота. Ни страха, ни обиды, ни другой подобной чуши не было и в помине. Только пустота. Вакуум. Как всегда.
— Нет, ну нахрена, какого чёрта ты всё это затеял? Ведь с самого начала было понятно, что это бессмысленно! А теперь вот устроил тут себе «Страдания юного Вертера», идиота кусок. Тот хоть мальчишкой, юнцом глупым был, а ты? Ты-то чего строишь из себя? Сам же тогда и декламировал, весьма оживленно, кстати, как на сцене: «Мне не к лицу, и не по летам — пора, пора мне быть умней!», а теперь сопли бахромой развесил и жалеешь себя. Нет, ну в самом деле, зачем, зачем было это делать?
Мысли о дежавю, о повторяемости ситуации раз за разом, виток за витком возвращались. Это было, эта трусость уже гноилась и нарывала из груди. Страх безысходности слишком уж знакомо подползал и обвивал меня, подобно голодному удаву. Это было то мерзкое чувство, когда осознаешь, что нужно решиться и сделать шаг, но при этом безумно боишься. А еще боишься, что потом будешь жалеть о несовершённом. И тут вспомнилось: да, это было на самом деле, и ситуация не просто похожая — это уже было связано с Ксюшей. Как же я мог забыть?! Ведь, в самом деле, переживалось всё не просто, я даже написал об этом, запечатлел всё на бумаге. Ощутилась острая необходимость найти и перечитать этот рассказ, написанный несколько лет назад. Благо, многие свои работы я выкладывал в интернете, и задача сводилась лишь к тому, чтобы вспомнить название сайта. Несколько попыток не увенчались успехом, и я решил ввести в поисковой строке вспомнившийся отрывок. Через пару минут на экране дешёвенького смартфона зарябили строчки:
«Сказки. Все мы с детства любим сказки. Сказки, где всегда все так одинаково, все волшебно и красиво, но не так, как в жизни. В жизни, где все естественно, но понарошку. Взрослея, мы говорим себе чаще и чаще, что сказки — это сказки. И не более. Мы убеждаем себя, что нужно жить, не мечтая о волшебных мирах, а просто жить, жить в этой реальности. Но в то же время так искренне надеемся на чудо, хотя бы самое маленькое и простенькое, самое обыкновенное, так ждем исполнения заветной мечты… И самое главное — нам хочется получить это, ничего не делая. Просто так. Раз — и все.»
Да, верно, верно! Именно так ведь и хочется! Именно этого желание и клокотало сейчас — получить чудо, не рискуя и не напрягаясь. Я продолжил читать:
«Мало кто в этой жизни идет твердым шагом к своей цели. Особенно, если цель не совсем ясна. Нет, она есть, но где-то там, за горизонтом, она интуитивно ощущается, но не видна глазу. И каждый день — движение к этой цели. Настя именно так и шла.»
— Хм, — подумалось вдруг, — а ведь и тогда боялся. Описывал реальную ситуацию, немного приукрашенно, правда, но имя поменял. Конечно, можно было бы сказать, что это литературный образ, но… себя-то зачем обманываешь? — я перечитал еще раз.
«…Настя именно так и шла. Уверенно, смело, по-женски элегантно и просто красиво. Она шла так и всегда по жизни, и сейчас по улице. Ее длинные русые волосы, слегка волнистые, струились по плечам, по белой блузке, привлекая взгляды большей части мужского народонаселения маленького городка. Настя же не обращала на них ни малейшего внимания. Она шла к цели. Сейчас ее цель — институт. Она села в маршрутку, открыла свои записи и погрузилась в них целиком.
Вокруг привычно все суетились. Пассажиры увлеченно разговаривали между собой. Пенсионерки осыпали едкими словечками современную молодежь, какой-то мужик спал, нежно обняв недопитую двушку пива, школьники перекрикивали друг друга, а водитель, как и положено, под задорный мотивчик по радио «Шансон» яростно старался обогнать остальные маршрутки своего же автопарка. А у Насти была цель, так что ее все это ни капли не волновало. Еще 20 минут дороги — и она закроет свой конспект, закинет в сумочку, поправит юбку, волосы, протянет с легкой улыбкой водителю мелочь и выскочит из авто, чтобы уверенной походкой направиться дальше.
После учебы Настя немного прогуляется со своим парнем, получит новую порцию радости, простится с ним и поедет домой с мыслью о завтрашней встрече. Олег у нее хороший — добрый, заботливый и немного ревнивый. Прошлый друг тоже был хороший. И до этого… Но что-то случалось, что-то менялось, что-то, за что Настя не могла быть в ответе. Но сейчас она думала, что это навсегда. Надеялась. Ведь все так хорошо, так красиво. Как в сказке. Ну или почти. В такой сказке и проходит время. День за днем. Настя приедет домой, отдохнет от тяжких мыслей, поговорив по телефону с Олегом, и снова сядет за книжки. Она еще пишет стихи, но все реже и реже. У нее есть цель. А на остальное времени маловато. Да вот еще и старые друзья вытягивают погулять, развеяться. Конечно, это можно ненадолго. Но все равно — дальше нужно учиться. Поговорить с Олегом и учиться.
Телефон нервно заверещал. На дисплее высветился незнакомый номер.
— А-алё? — улыбающимся голосом ответила Настя.
— Привет! Это Сашка. Ну, со школы.
— О, привет!..
— Слушай, мы тут сегодня собираемся нашей компашкой. Посидим, поболтаем, песенки попоем. Ты как? Подойдешь?
— Ну, если ненадолго, а то у меня еще французский… А где?
— Да в парке, может, посидим. Посмотрим. Давай, выходи — мы тебя встретим.
— Ага, хорошо. Давай.
Сашку она знала со школы, но как-то не особо с ним общалась. Как и с остальными. Недружный был класс. А Сашка вот после выпускного пытался регулярно собирать всех, но это редко получалось. Вот и сегодня людей оказалось немного. «Ну, хоть так посидим,» — стандартная фраза звучала все же немного оптимистично.
Сашка вообще был оптимистом. Всегда веселый, с широкой улыбкой на светлом лице, с теплыми, но по-собачьи грустными глазами, он был в любой компании своим. Девушки его любили. Может, за доброту в общении, а, может, за прическу «под битлов», модную лет 30 назад. Любили его, но как друга, к которому можно обратиться за помощью, с которым можно хорошо провести время в веселой компании. Сам он уже понял — или ты любишь, или тебя. Потому он просто привязывался к девушке, которая более всех проявляла к нему свое отношение. Привязывался и шел вперед к цели. А целей было много. И он крутился, искал что-то новое, уходил с головой в работу, пытаясь там спрятаться от неудач. И ему удавалось. Почти. Лишь глаза выдавали…
И вот опять неудача — посиделка не удалась. Все как-то быстро поразбежались. У каждого теперь своя жизнь, свои заботы. Новая жизнь, новые заботы.
Насте далековато до дома добираться, да и одну девушку вечером отпускать Сашке не хотелось. Они шли неторопясь, но уверенно. Каждый к своей цели, но по одной дорожке. Весенняя зелень под вечерним ветерком легонько шуршала в такт их шагам. В прохладном воздухе уходящего дня голоса тоже шелестели. Девушка и парень, такие разные, шли вдвоем. Они говорили. Просто говорили, банально о всякой всячине. И каждый думал о своем. Или им так казалось. Беседа затянулась. Они почувствовали вдруг какое-то доверие друг другу. Темы разговоров перетекали в русло личных. И было как-то просто, легко. Вечер, казалось, подбирал самые подходящие декорации. Они украдкой заглядывали друг другу в глаза, прятали взгляды и продолжали общаться. Всего лишь общаться.
Но ночь все же приостановила их тихий диалог. Они разошлись по домам. Каждый направился к себе. Но как-то неуверенно. Мысли сбивали шаг.
А что за цель? Чего я жду? быть может, именно этого? Возможно, именно этого человека мне не достает в жизни? Или… Они разошлись уверенней. У каждого своя цель, у каждого своя жизнь. И не стоит ломать то, что есть, ради того, что возможно. В ночном небе зажглась новая звездочка и разом погасла. Вспыхнула на миг, и сразу потухла.
Этой ночью ни он, ни она не спали. Они думали. Каждый уже о своем. И о друг друге.
Наутро Сашка отправил ей стихи, а сам исчез. Он пошел дальше по своей дороге к своей цели.
Сказки. Все мы с детства любим сказки. Сказки, где всегда все так одинаково, все волшебно и красиво, но не так, как в жизни. В жизни, где все естественно, но понарошку. Взрослея, мы говорим себе чаще и чаще, что сказки — это сказки. И не более. Мы убеждаем себя, что нужно жить, не мечтая о волшебных мирах, а просто жить, жить в этой реальности. Но в то же время так искренне надеемся на чудо, хотя бы самое маленькое и простенькое, самое обыкновенное, так ждем исполнения заветной мечты… И самое главное — нам хочется получить это, ничего не делая. Просто так. Раз — и все.»
21 февраля, четверг
Весь следующий день я провёл в молчаливом одиночестве. Мир мой рушился, рассыпался карточный домик выстроенных иллюзий на тему каких бы то ни было отношений. Плевать, плевать было на предстоящее расстояние, — какое значение имеют противоположные части земного шарика, если мы совершенно чужды даже здесь, если она, она, прекрасная моя муза, меня абсолютно не понимает и принимает чуть ли не за душевно больного? Я сидел жалел себя, проводил аналогии с героем чеховской «Чайки», ведь, как и ему, мне довелось разочароваться в той, на кого так скоропостижно понадеялся. Слова Треплева, казалось, были моими словами: «Она меня не любит, я уже не могу писать… Пропали мои надежды». Чёрт возьми, да ведь и в самом деле, жизнь моя как у Константина Гавриловича! Нет, конечно, я не писатель и не претендую на новое слово в искусстве, не ищу этого нового, но меня не понимают. В который раз уже убеждаюсь, что люди не верят ни в меня, ни в то, чем я живу, что является частью моей жизни.
Что ж, пускай так и будет, пусть меня считают декадентом, пусть принимают за умалишённого, если суждено тому быть, то я готов! Если в моей жизни должно быть место для сверхъестественного, если мне не жить без дьяволиады, если мне не дано быть с кем бы то ни было сейчас, значит, так тому и быть. Пусть, пусть окружающие будут видеть лишь эти «по-собачьи грустные глаза», но это только часть, фасад, а остального, видимо, и не надо знать никому. Значит, отныне отказываюсь я от своей истории, от прошлой личной жизни, и, если суждено мне повторять судьбу Треплева, то уж стреляться так я точно не буду. Нет, я не Вертер. Уж если жить как Треплев, то кончить как Бездомный! Наверняка, с такой жизнью я окажусь в психушке, но это лучше, чем стреляться из-за несчастной любви.
Ехал я в отпуск, ни на что не надеясь, желая лишь только выспаться, так чего же стал мечтать, лишь только что-то замаячило на горизонте? Всё, к чертям эти сопли, это нытьё! В конце концов, остаётся ещё пара дней, и их нужно провести с какой-то пользой.
С того момента я старался отвлечься от личных переживаний и просто побыть с родными, отдохнуть. В итоге я прогулялся ещё по городу, съездил на кладбище к могилкам родственников, посидел в гостях у деда и выслушал в очередной раз невероятные истории из его жизни и то, как ему сейчас одному тяжело, постарался подбодрить и помог по хозяйству немного. Вновь ухмыльнулся, когда он по ошибке назвал меня Витей, именем своего сына, моего дядьки, давно уже у нас не появлявшегося. Да, не хватает старику внимания детей, а годы бегут, уносятся в неизвестную даль, забирая с собой теплоту и мягкость юных лет, твёрдую уверенность зрелости, оставляя лишь сухую чёрствость, приправленную горькой озлобленностью и страхом. Дед, бывший моряк, и сам был похож на огромный крейсер. И если раньше он шёл вперёд, не смотря ни на что, рассекая любые волны преград, то сейчас походил скорее на ветхий фрегат, побитый когда-то громкими сражениями, вызывающий скорее жалость и сочувствие, чем гордость. Не щадят годы никого, ни к кому не остаются они благосклонны вечно. Всё имеет свой исход. И теперь дом его засыпал, укутывался постепенно одеялом пыли и паутины, убаюкивая бычье сердце сибирского богатыря. Наверное, потому молодым и тяжко долго находиться в домах своих стариков, что место их обитания обволакивает всех гостей и жителей своих пеленой горечного покоя. Вот и я не мог долго там оставаться, борясь с желанием уйти, лишь ступив на порог когда-то любимого и наполненного уютной теплотой дома бабушки и дедушки. Лишь несколько часов я там пробыл и вышел вон, чтобы скорее вдохнуть свежий зимний воздух. Вечером же мы сидели с мамой и сестрой перед телевизором, общаясь на какие-то отвлечённые поверхностные темы. Наверное, для кого-то это и есть домашний уют, правильное семейное время. Это было похоже на детские воспоминания. Разве что дом оброс всяческой техникой и новой мебелью, холодильник и столы — да, теперь был не только обеденный стол на кухне, а ещё и кофейный столик в гостиной — наполнились едой и десертами, о которых мы так мечтали пятнадцать-двадцать лет назад. И вроде бы всё стало внешне лучше, но это было уже не то. Будто бы что-то важное, нечто самое главное мы упустили, потеряли, оставили там, за чертой, в том времени, когда деревья были больше, а стены крепче.
22 февраля, пятница
Окончился отпуск. Я уезжал. Мы прощались как обычно, я слышал много добрых напутственных слов, много хорошего и тёплого. Это было не в первый раз, и все знали, что всё просто повторяется. Сумки уже стояли в поезде — конечно, куда ж без гостинцев от мам? Пожалуй, что бы ни случилось, они всегда будут набирать полные сумки всяких консервов, свежего маслица, яиц и мяса «от знакомых» и прочего добра. И всегда будут давать и желать втрое больше, чем мы даём и желаем им. Они верят в нас, своих детей, ведь мы для них всегда самые лучшие, самые главные в этом мире. «Ну, ты у нас умненький, сам всё знаешь. Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше», — пожалуй, эта фраза прекрасно характеризует отношение родителей к детям. И даже если внешне они ругают, критикуют нас, в сотый раз поучают жизни на свой лад, всё равно в душе они любят и гордятся.
За окном уже мелькали столбы, оставив далеко позади и небольшой вокзал, и толпу провожающих, и влажные глаза родных. Стук колёс стал метрономом моих мыслей, и я уже не обращал внимания ни на шорохи газет на столиках в вагоне, ни на хлопанье дверей в туалет, ни на детские визги через перегородку.
Странно. Странно и как-то непонятно происходит порой. Казалось бы, вот только недавно даже ночью было светло, а сейчас смотришь вечером через стекло — и, вроде, тоже светло, но свет уже электрический, искусственный. Но это еще не бросается в глаза, это скорее лишь как присказка, которая есть, но суть которой мало кого волнует.
А бывает, слышишь за окном шум дождя, раскаты грома, всплески воды на дорогах — словом, голос бури. И нужно в этот самый момент куда-то выйти, чего, конечно не хочется, ведь уже ожидаешь, что замёрзнешь, промокнешь, и вообще всё это неприятно обычно. Но вот ты обречённо открываешь дверь, ступаешь на сырой асфальт, поднимаешь голову вверх, а там… А там — ничего. Ну просто ничего. Темнота. Где-то нагота этой чёрной пустоты прикрыта рваными кусками белого белья облаков, которые, надо отметить, пошло смотрятся в такой ситуации. Но это лишь местами. А в основном вокруг пустота. Даже звёзд нет. Да впрочем, какие, к чёртям собачьим, звёзды? Ты ведь помнишь, что буквально только что здесь шумела буря! И ты смотришь на это дело, и накатывает немое удивление, обескураженность.
Вот что-то подобное и в жизни, в отношениях между людьми. Водовороты и бури пугают своей жестокостью, и когда ты слышишь их голос, либо начинаешь прятаться, либо морально готовишься к очередной борьбе. Но не всегда этой борьбе есть место — иногда вдруг ничего не происходит, и ты наблюдаешь в себе банальную глухо-немую опустошенность. Осколок крушащихся замков, гранитная глыба эмоций, неизбежно несущаяся на тебя со склона после землетрясения, подпрыгивающая с грохотом на каждом уступе, за мгновение до того, как расплющить тебя, рассыпается песком, растворяясь в тумане, и ты понимаешь, что замки были из песка. Более того, ты понимаешь, что строились они вслепую и наугад, ведь тебе тогда лишь казалось, что ты знаешь, что строишь, тебе казалось, что ты — инженер-строитель. А на самом деле всё проще. Вышло так, что ты — ребёнок в очках с искажающими линзами и играешься в сухой песочнице со своим ведёрком и лопаткой. Конечно, детская фантазия превращает песчаную горку во внушительные крепостные стены и вскармливает твоё чувство собственной важности. Но фантазия — это лишь фантазия. И даже то, что тебе третий десяток лет, не мешает тебе играться в этой песочнице и оставаться плаксивым ребёнком-фантазёром.
Для друзей-ровесников ты всегда остаёшься ровесником, для родителей — вечным ребёнком, а все новые знакомые, проходящие мимо люди, либо присоединяются к тебе, либо крутят пальцем у виска. Последние — уж точно злые дяди и тёти, и они порой пытаются снять с тебя твои нелепые очки, и некоторым это даже удаётся. И тут ты видишь пустую тёмную ночь, и перед тобой выбор — натянуть снова на себя сорванные очки или присмотреться к темноте и начать что-то менять. Главное — делая выбор, помнить, что самый тёмный час всегда перед рассветом.
Час перед рассветом. Тетрадь шестая. Встреча
© Copyright: Роман Афонин, 2017
Свидетельство о публикации №217052102235
Свидетельство о публикации №217052102235
Рецензии