Васыль

Фрагмент из будущей автобиографической книги


…Тёть Катин дом был вторым в правом ряду, с которого начиналась Круторожная. Это если выходить на улицу со стороны Елшанки. Там все дома были чётными. Поэтому дом Бережных-Русиных носил 4-й порядковый номер.

Тётя Катя, родная сестра моего отца, хоть и была замужем вторым браком за дядей Васей Русиным, всю жизнь проносила фамилию своего первого мужа – Бережного, погибшего на фронте. Отец не упускал возможности с восторгом в голосе восхититься этим человеком: и умница был, и мастер на все руки, и семью свою любил до обожания. И всегда при этом воспоминании, как правило, подчёркивал, что война загубила самых лучших, самых достойных из людей. Не верить ему никогда даже на ум не приходило.

Ну а дядя Вася Русин, которого все вокруг звали Васылём, насколько я понимаю, появился у тёти Кати сообразно принципу: чем вообще никакого – пусть лучше такой. Тысячам овдовевших молодых женщин выбирать особо не приходилось.

Принимал ли Васыль участие в воспитании сына и дочки, росших у тёти Кати от первого брака? Понятия не имею. А от него родился Вовка Русин. Оболтус и разгильдяй, драчун и неисправимый двоечник, побивший все рекорды 30-й школы по «оставанию» на 2-й год.

Вспоминается эпизод, свидетелем которого я был лично. Эта сценка запала мне в память так глубоко, что вспоминается в наимельчайших деталях, словно произошла только что. А ведь минуло с тех пор уже более полувека!

По нашему переулку Левитана со стороны 30-й школы мчится ужасно возбужденный чем-то Вовка Русин. Бежит вслед кучке явно удирающих от него пацанов. За плечами у Вовки болтается растрепанный, видавший виды ранец. Он явно мешает ему в его погоне. В аккурат напротив нашего дома (почему я и запомнил эту «мизансцену»!) он решительно сбрасывает с себя явно мешающий ему бежать и вконец опостылевший заплечный груз, и тот с лету шмякается в придорожную грязь. Накануне прошел обычный в это осеннее время дождь. До самого глухого вечера ранец там и провалялся. Мама то и дело выглядывала за калитку – следила, чтобы никто Вовкино имущество не прибрал, как говорится, к рукам. Однако охотников завладеть этим бесхозным «сокровищем» не нашлось, а его хозяин, судя по всему, о своей добровольной утрате так ни разу и не вспомнил. Пришлось маме забрать Русиновское «сокровище» к себе домой – на сохранение. Пользуясь случаем, мы всей семьей не устояли перед соблазном заглянуть внутрь этого школьного атрибута. Всё было там настолько в удручающем состоянии, что до сих пор моя душа примерного ученика в ужасе содрогается. Сам ранец вид имел жалкий-прежалкий: весь расхристанный и потрепанный, с запекшейся уже с одной стороны вязкой придорожной глиной… Учебники, сколько их там находилось, все до единого – были замызганными и заляпанными, со шрамами грубо вырванных страниц… А что представлял из себя дневник Вовки Русина – вряд ли вообще реально описать! В нём буквально живого места не было от «двоек» и «колов», он просто алел, буквально светился в темноте от обилия красного чернила. Это были бесчисленные записи учителей, адресованные Вовкиным родителям,  -  гневные возмущения вопиющим поведением их чада в школе.
Ранца Вовка так и не хватился. Пришлось на следующий день кому-то из наших нести его через Елшанку и вручать в руки тёте Кати…

Перешагнуть 5-й класс Вовке Русину удалось с пятого же раза. Но не в 6-й – а прямиком во «взрослую» жизнь. Ту её часть, что звалась и зовется криминальной. И я вряд ли сейчас погрешу против истины, сказав сакраментальное, что яблочко от яблони не слишком далеко катится…

На Васыля достаточно было лишь мельком взглянуть (рассматривать по-иному, с пристрастием, вряд ли бы кто осмелился) – и становилось ясно, почему его единственный отпрыск получился таким «оторвой». Любой бывший советский ученик легко вспомнит рисунок из учебника биологии: дарвинская шеренга из предполагаемых наших предков нога в ногу шагает от левого края книжной страницы – к правому. Помните – третьего, кажется, в ней по счету? С длинными ручищами почти до земли, ещё как следует не распрямившегося после тысячелетий беспробудного зверства, с нависшими на едва угадываемый лоб валами надбровных дуг – но уже без хвоста? Чем-то Васыль неуловимо, но одновременно и неотразимо смахивал на этого сумрачного субъекта из школьного учебника.

Русин-старший вернулся с фронта с серьезной травмой черепа. Долбануло так, что левое глазное яблоко вылезло из орбиты почти на треть да так и не захотело возвращаться восвояси. Когда Высыль надирался самогонки (а это происходило практически ежедневно), его контуженный выпяченный глаз наливался кровью и угрожающе «всматривался» (хотя вряд ли толком что видел) во всё, что творилось вокруг. С выпяченной челюстью, этим своим глазом-фонарём, громадными кулачищами, сжатыми в два тугих капустных вилка, Васыль не просто казался  пугающе-грозным – он и в самом деле представлял вполне реальную угрозу для окружающих. Первым делом от его кулачищ доставалось, конечно же, тёте Кате. И тогда на всю Круторожинскую  разносились её душераздирающие вопли. Впрочем, на провокацию никто из соседей не реагировал: Васыль, не взирая на личность, тут же бы учинил беспощадную расправу над любым из «правозащитников». И мало бы не показалось…

Когда Вовка, Русин-младший, из непутёвого школяра окуклился в ещё более непутёвого подростка-бугая, часть Круторожной улицы напротив тёть Катиного дома превратилась в настоящий Колизей – не по форме – по сути. Гладиаторами в нем были отец и сын. И бои между кровными родственниками всегда сопровождались обильными кровопусканиями. Вовка, получив безжалостный отцовский хук в ухо, немедленно реагировал прямым выпадом в адрес раздутого ненавистью носа противника, превращая его в распухшую, кровью исходящую картофелину. Сбегались поглазеть на эти ристалища и стар и мал. «Болели» на значительном удалении от рычащей матом пары: дабы не быть растоптанными…

Практически не оставалось на Круторожной мужика, который бы не испробовал Русиновского кулака (рифма не врёт!). За исключением разве что моего отца. Интеллигентный от природы, дипломатичный и предусмотрительный по жизни, отец всегда каким-то образом уходил от лобовых стычек с Васылём. Хотя между ними при общении (а общаться приходилось – родня как-никак) то и дело вспыхивали искры непримиримой вражды. Вражда носила ярко выраженный классовый оттенок.

Отец был сыном кулака – «врага народа». Муж тёти Кати бахвалился своим пролетарским происхождением. Наверное, именно такие, как Васыль, в годы сталинского «великого перелома» с пристрастием и выполняли всю ту жуткую палаческую процедуру раскулачивания: от вламывания в хату среди ночи в самый разгар сна – до погрузки «кулака» и всего его «кулацкого отродья», включая малолетних детишек, на грубые дребезжащие телеги. Дабы этапировать «злейших врагов» советской власти в далекую каторжную Сибирь…

При виде моего отца Васыль всегда инстинктивно сжимал кулаки-гири, багровел, выпученный глаз наливался кровью, но папа как-то умел ситуацию неизбежного, казалось бы, мордобоя перевести в плоскость разговора по душам. При этом ни разу не подав виду, что боится Васыля. В очередной раз не сумев спровоцировать шуряка на драку, Васыль понуро возвращался к себе домой, где всё, что он уготовил моему отцу, получала по полной программе моя тётя – бедная тётя Катя!

Продолжение предполагается