Глубинка

Тётка Мария, моложавая, низкорослая, бодро и радостно вышагивала по пыльной дороге с мичуринского, который недавно приобрела после отъезда сына. Дорога, как и всё вокруг, была ещё незнакомая, неизведанная. За спиной, празднично постукивая, болтался дачный рюкзачок с красными шариками ядрёной редиски, да листьями салата внутри, и только огромный пучок любимого лука выстреливал зелёными стрелками в небо. Жалко было мять его, скручивая и сжимая в тёмной холщевой утробе. Сжатый безжалостно, он непременно дал бы сок. Мария всю жизнь любила землю, но жизнь в городе не давала возможности дышать вольным воздухом открытого пространства. Работа не была ей в тягость. Выйдя на пенсию, женщина почувствовала непреодолимую тягу детства, в деревне ведь выросла. Захотелось свой домик дачный, маленький, уютный, с грядочкой весёлой зелени прямо у входа; с запахами поющих деревьев, падающих в окна открытой веранды; свой собственный сокровенный мир, наполненный благоуханиями расширяющейся летней вселенной, берущей свои силы из глубины земли, и возвращающей, дарящей многократно силы каждому, вкалывающему, вкладывающему благодарную душу и тяжёлый труд, жизненные соки земли умножая, преобразовывая, наполняя собою.

Участок ей достался полуухоженный, и в этом была своя скромная радость, можно будет обустроить всё по-своему, давно хотелось. Жаль, помощника нет. Но где его взять? Сын вернётся только через два года, и то неизвестно, чем эти стажировки заканчиваются. Одна надежда, может вдали от матери совьёт, наконец, семейное гнёздышко, прилепится к кому. Но Ванечка искренно был убеждён в том, что сначала надо самому твёрдо встать на ноги. Вот и бизнес свой с нуля строит, осваиваясь в чужих компаниях, вникая в тайны разнообразных смежных специальностей. Мария в технике не разбиралась и полностью доверяла сыну пройти собственный путь, не вмешиваясь и не мешая.

На скромной остановке, спрятавшись от не жаркого солнца под дырявый небольшой тент, сидела, скрючившись, худосочная троица пожилых парней. Между ними расстелена была сверкающая новоиспечёнными строчками газета, на которой в гордом одиночестве высилась узкая стеклянная бутылка, с тёмной непонятной жидкостью внутри. Ни закуски никакой, ни кусочка хлеба. Картина была жалкой и неприятной.

Тётка Мария, чтобы не смущать пьющую компанию, присела на край скамейки, повернувшись спиной к глухим голосам, и уставилась на дорогу. Это было удобно ещё и потому, что именно с этой стороны и должен подойти автобус. Какое счастье, что её сын не пьёт. Вспомнился единственный племянник, которого они с сестрой так и не смогли спасти, вытащить из смрадного болота непреходящего похмелья, разношёрстных компаний собутыльников, губящего себя и мать, погибшего так неосознанно, рано в итоге. Жизнь не имела смысла и смыла мальчика беспощадно и зло, может быть в отместку за себя. Когда он умер, ему не было и тридцати.

От увиденной картины, обострившей непреходящую жалость, от нахлынувших переживаний стало невыносимо больно, и тётка Мария, несмотря на возникшую вдруг усталость, встала и отошла подальше, продолжая высматривать невидимый, закрытый деревьями горизонт.
 – Здорово, мать! – Услышала она за спиной хриплый и чуть смущённый голос.
 – Здравствуй. – Мария оглянулась. Парень был чуть выше её ростом, с грязными, нечёсаными волосами, редкими, пепельного цвета. Руки он прятал за спиной. Взгляд его был лукаво-виноватый.
 – С мичуринского идёшь?
 – С него.
 – Ну, ладно, будь здорова.
 – И тебе того же. – Тётка Мария отвернулась, не в силах смотреть ему вслед.
Слышно было, как странный парень подошёл к своим, и его приветствовали радостные голоса. «Зачем подходил? Что ему нужно?» Женщина жалела пьющих, никогда не осуждала их, несмотря на пережитое. По сколько им лет? Тоже около тридцати, чуть больше или меньше, не поймёшь. Чем занимаются? Для чего живут? Есть ли семьи? Какое, впрочем, её дело?! Но мысли не слушались! «Не зря же человек на белый свет рождается. Человек служить должен, работать, радость своим существованием приносить. Жизнь в деревнях итак во многом на женских плечах держится. А у этих времени хоть отбавляй, если они его на безделье тратят». Тётка Мария тяжело вздохнула, думая о своём, уплывая в мыслях и выстраивая сложные схемы нагромождений: одновременно гордость и переживания за сына; сочувствие покалеченной жизни сестры, изменить которую никто не в силах; сожаление из-за потерянной сегодняшней радости… Скорей бы домой, закрыться, спрятаться ото всех.
 – Чего вздыхаешь, мать? – Женщина оглянулась, тот же парень, с участием глядя.
 – Да так, о своём. А тебе чего надо-то, милый?
 – Да ничего-ничего, отдыхай. Скоро уж автобус подойдёт. Он теперь строго по расписанию приходит.
 – А вы часто ездите?
 – Да мы…
Но сзади зашушукались, завозились. И парень, не закончив фразу, отскочил к своим. «Вот ведь жизнь беззаботная, а может, и нет. Тоже ведь, наверное, о чём-то своём думают, переживают».
Через некоторое время он, так же незаметно, подкрался снова:
 – Мать, я досказать хотел. Мы тут это, встречаем кого или провожаем иногда, вот. – И парень опять смылся.
Вскоре показался автобус. Тётка Мария поднялась в салон. И только тут, сняв рюкзачок с плеч, чтобы сесть на свободное место, она увидела, что пышный зелёный пучок убавился ровно наполовину. И как она не подумала про лук. Это же отличная закуска. Попросили бы, сама угостила. Она невольно взглянула в окно. На скамейке сидели двое, а парень, что без конца к ней подбегал, стоял теперь перед автобусом. Увидев, что тётка Мария на него смотрит, он виновато развёл руками, улыбнулся, прижал правую руку к сердцу и, что стало совсем неожиданным, послал воздушный поцелуй.
 – Сын, что ли провожает? – Спросила попутчица.
«Да нет, мой не пьёт», – хотела было сказать Мария. Но вслух произнесла:
 – Племянник.
 – А чего он грязный-то такой? Дачу поди всю перелопатил, а? Али кочегаром где служит, несмотря на лето? – Соседка, весело гоготнув, задорно подмигнула, как старой знакомой.
 – Не знаю. Только что познакомились.
 – И такое бывает? Ну, надо же! – Женщина с усиленным любопытством уставилась в окно. Но вопросов больше не задавала. Так и ехали молча до самого города.