VII

 Итак, дело оставалось за малым: найти подходящую девушку для позирования к моей картине "Джульетта на смертном ложе". Я нашел ее достаточно быстро, хотя, в принципе отбирал на улицах города достаточно долго, подыскивая именно наиболее подходящую внешне.
 У моей избранницы были светло-русые волосы, нежно-розовые губы и глаза цвета морской волны. Ростом она была ниже меня почти на голову, а ее руки, хоть и не были особенно тонкими и изящными, все же мне понравились.
 Как я уже упоминал, в силу своей застенчивости я почти не мог первым начать разговор с кем-либо, особенно с девушками. Нет, я не страдал заиканием или чем-то в таком роде, я просто не мог подобрать нужных слов. Но здесь все получилось на удивление легко: я подошел к ней, к этой скромной продавщице груш и яблок, поздоровался, представился, сказав, что я начинающий художник, и предложил ей немного мне попозировать в мастерской. Хотя бы только для первых набросков к картине.
 Девушка согласилась практически сразу, хотя прежде никогда не была моделью для художников. Я могу здесь назвать ее имя: Эдит Вейн, это не тайна, поскольку в суде она уже выступала как свидетельница против меня, хотя ничего существенного рассказать не смогла... Ей было не больше шестнадцати лет тогда, почти ровесница своей героини. И это еще больше разогревало во мне нетерпение и желание поскорее приступить к работе.

 По дорогу в мой дом я еще не знал точно, что именно буду делать и как. Я оставался вежливым в нашей беседе, но сейчас уже не могу вспомнить ее содержание, я говорил тогда чисто механически, не вдумываясь в слова, думаю, что это были обычные формальности. Уже в мастерской я указал ей на специально поставленную ширму и попросил переодеться в платье, которое специально приобрел для этой цели. Оно подходило идеально: почти белое, лишь с легким оттенком голубого, с тонкой нижней юбкой. Также к нему прилагалась вуаль, как дополнение к наряду и общей атмосферы. Когда Эдит была готова, я попросил ее слегка припудрить лицо, чтобы оно казалось бледнее, а затем лечь на кровать, целиком покрытую белыми простынями. Посмотрев на то, что получилось и оставшись довольным, я устроился поближе на стуле и взялся за карандаш.
 Сложно сказать, какие чувства я испытывал с самого начала. Да, легкое возбуждение было, но доминировало больше любопытство и еще некоторое предвкушение реализации замысла, который пока что еще находился лишь в зародыше. Кроме того, я прекрасно понимал, что лежащая сейчас передо мной девушка жива и даже не находится в состоянии мнимой смерти. Допусти я любую неосторожность - и правда могла тотчас открыться. А я ни за что на свете не хотел выдать свои истинные намерения, поэтому старательно скрывался за своей обычной маской "нормальности".
 Собственно, я рассчитывал на то, что в течение нескольких дней смогу полностью завершить картину и в будущем получать удовольствие от лицезрения именно ее, а не самой девушки, но... Я, как всегда, напрасно пытался себя обмануть.
 Карандашные наброски выходили удачно, однако вскоре я почувствовал, что мне опять стало тяжело дышать. Демоны моей души требовали, чтобы я перестал только смотреть, но еще и подошел к модели, пока она лежала с закрытыми глазами. Несколько минут я еще мысленно боролся, но затем отдался им и позволил увлечь меня еще дальше во тьму: я поднялся с места и, точно сомнамбула, приблизился к Эдит.
 Мои предчувствия меня не подвели: сверху вниз смотреть на ее лицо было гораздо лучше, по телу сразу прошлась дрожь. А тонкая вуаль еще больше делала эту девушку невесомой и неземной, почти расставшейся со своей душой и ушедшей из мира живых. Но мне вдруг захотелось взглянуть на нее и без вуали. Осторожно взявшись за край кончиками пальцем, я ее откинул назад, затем дотронулся до матового лица, провел по нему двумя ногтями и тут... Случилось худшее: Эдит отвратительно захихикала и открыла глаза со словами "Ой, не надо, мне щекотно!"
 Чтобы понять, что я в тот миг испытал, представьте себе такую картину: на вершине холма, вокруг которого раскинулась прекрасная долина с цветами, кустарниками и большим кристальной чистоты озером возвышается замок необыкновенный красоты. Величественный и устремленный, казалось бы, к самым небесам, он украшен множеством башенок, окон с разноцветными стеклами, мраморными статуями и черепицей, такой, что его можно назвать не иначе как самым чудесным произведением искусства из всех, что вы видели за свою жизнь. И в тот момент, когда вы, преисполненные чистого восторга и удивления, хотите поделиться ими с вашим близким другом, стоящим здесь же, совсем рядом, он внезапно говорит: "А где, интересно, в этом здании уборная?"
 Есть, конечно, и иные примеры, не столь поэтические, как неудовлетворение невесты в первую брачную ночь из-за несостоятельности жениха, однако я не стану здесь их полностью приводить, думаю, все и так понятно. На меня словно вылили целое ведро ледяной воды, а затем сразу наоборот, такое же но с кипятком. Мой мир рухнул, точно карточный домик. Созданная в моем воображении картина и композиция рассыпалась в прах. Та недавняя красота, возвышенная, неземная, поэтическая - что с ней стало? Ее разрушило проклятое "пробуждение" девицы и ее жалоба на щекотку. Чертовы земные наклонности человека - низменные и тупые!
 Нечего и говорить, что никакого влечения и желания продолжать работу я уже и в помине не испытывал. Напротив, мной овладело самое настоящее отвращение, а позже и откровенная злость. Кое-как стараясь сохранять спокойное выражение лица, я помотал головой и проговорил: "Вы можете идти... на сегодня все, ничего больше не нужно."
 - Как? А я думала, вы начнете уже и красками меня писать! - разочарованно протянула мисс Вейн.
 - Нет, я... я неважно себя чувствую, я не могу... сегодня работать... Прошу, заберите ваши деньги и уходите. - произнес я сильно прерывающимся голосом, закрывая лицо рукой.
 Эдит подчинилась, но напоследок все-таки еще спросила:
 - А теперь мне когда прийти? Завтра?
 - Нет, не в ближайшее время. - мои нервы были напряжены до предела, и злость почти рвалась наружу.
 - Просто я бы хотела, чтобы вы закончили, и потом еще показать...
 - Я уже сказал вам: все, довольно! Уходите! - сорвался я наконец на крик. - Мне от вас больше ничего не нужно, всего доброго!

 Вздрогнув и почти расплакавшись, точно ребенок, мисс Вейн покинула мастерскую. В спешке она даже не переоделась, только успела забрать свое старое платье. Но это было уже не важно: я бы все равно не смог писать картину дальше и вообще как-то еще использовать тот наряд, который теперь, как и сама модель, были мне противны.
 Оставшись в одиночестве и немного успокоившись, я начал размышлять, в чем же причина случившегося. Неужели и в других случаях все будет также? Я ведь просил не так уж много: просто неподвижно лежать с закрытыми глазами и умиротворенным выражением лица, сложив руки на груди, даже дышать можно было, только тихо. И так до тех пор, пока я не завершу работу, которую вправе делать так, как сочту нужным. Но нет, стоило мне прикоснуться к созданному образу, как тут же все рушилось, маска спадала, и вместо прекрасной Смерти появлялась омерзительная Жизнь с ее притворно-мерзкими красками вроде румянца. Все, все, над чем я трудился полетело к чертям! Не осталось ничего, кроме невероятного разочарования, словно от сладкого, но несбыточного сна.
 И что хуже всего, я понимал, что с другими моделями вполне может произойти то же самое, едва я захочу к нему прикоснуться или сделать что-то еще, помимо обычных зарисовок. Как же этого не допустить? Можно было бы, конечно, каждую из них перед началом сеанса уговаривать, убеждать, умолять в конце концов, но только не в моем случае. И без того не отличавшийся красноречием, я находил унизительным еще и чего-то дополнительно просить от тех, кому буду платить деньги в сущности за то, что сам же и создаю с ними. "Нет, - решил я, - так дело дальше не пойдет. Если эти недалекие создания не могут самостоятельно изобразить то, что мне нужно, я добьюсь такого состояния от них сам. И прослежу за тем, чтобы оно их не покидало ровно столько, сколько потребуется. Благо, есть один способ для исполнения моего желания..."