Солдат

 


       Аккурат накануне Большой войны, в совхоз «Убинский», привезли четырех парнишек – детдомовцев, на трудоустройство и воспитание. Худые, угловатые, одетые не по росту, с блестящими, не по-детски взрослыми глазами, они, сбившись в кучку, словно волчата, готовые наброситься на любого, кто посягнет на их честь, стояли в кабинете директора, ожидая своей участи. Директор совхоза, крупный и лобастый мужик лет сорока, одетый в китель военного покроя, подобие которого носил сам Сталин и все руководители того времени, прочитал сопроводиловку и выслушав сопровождающего, вынес вердикт:
- Значит так, первых трех оставим у себя в селе, а вот Солдатова И, Ивана что ли? – обратился он к одному из детдомовцев, и заметив, что тот согласно кивнул, продолжил:


- Поедешь в Камешки.



- Там у Кайгородовых на постой и определим.
- Работники с вас никакие, так, на разные пойдете. Калачи с маком не обещаю, но хлеба с картошкой и с молочком для вас хватит.
На том и порешили.

      Семья Кайгородовых была не маленькой. Отец с матерью, да пятеро по лавкам. Ваньку приняли настороженно, неохотно, но возражать не стали. Тем более, что парню совхоз харчи положил. Устроили помощником скотника на здешнюю ферму. Вставать приходилось рано, ложиться поздно, но Иван довольно быстро втянулся в работу. Возить на лошадке и раздавать сено, солому, комбикорма, убирать навоз и поить, дело, в общем-то, нехитрое. Поначалу ломало, но постепенно пообвык. К Ваньке быстро привыкли. Да и парень оказался безотказный, шустрый и крепкий. Несмотря на кажущуюся худобу и костлявость, ворочал, как мужик. И все у Ивана складывалось бы ладно, но грянула Война! Страшная и беспощадная мясорубка.
 
     Любой здравомыслящий человек отрицает всякое насилие, а массовое насилие, тем более. Воюют не народы, а их «отцы». И, как правило, не в интересах народов, а ради собственных амбиций. Кучка человеческих уродов, возомнивших себя богами, топчет и ломает судьбы миллионам безвинных людей. Ничто на земле не стоит даже одной жизни. Потому, как каждая жизнь имеет свой высший вселенский смысл.


     И потекла человеческая река, от корней и истоков  своих, в жуткую без известность, на бой кровавый. И, пошли самые лучшие и сложили головы свои. Поредели и осиротели деревни.

   

     Парней пока не трогали. Пока. Да и возрастом они еще не вышли, по пятнадцать только. Но время шло. Война катилась сначала до Волги и Москвы, а потом медленно стала отползать назад, на запад. К середине 43-го пришла повестка и Ваньке. Двое его друзей были уже на фронте. Иван за это короткое время возмужал и подрос. А уж силенкой Бог его не обидел, это точно. Телом был ладен и крепок. На кулачки с ним сходиться боялись, даже мужики. А девки смеялись:
- Вань, тебя ни за какое место не ухватишь! Словно железный какой! Ванька смущался, краснел даже, отмахивался рукой:
- Да ладно, Вам!

     Провожать народа пришло не много. Да и устал народ провожать на эту кровавую бойню. Не успеют проводить – похоронка. Ни один дом не обошло горе. Посидели вечерок под ивою, возле речки. Выпили горькую. Девчата тихонечко поплакали. Парни, кто оставался, больше молчали, курили, словами зря не бросались. Не принято было. А утром за Ванькой пришла подвода – лошадка старенькая с ходком директорским и дедком-кучером. Собрали Ванюшке сидорок на дорожку. Краюху хлеба, по распоряжению директора, да пару яиц вареных, от Кайгородовых, больше и не было. С тем и тронулись.


II

    На фронт Иван попал быстро. это с фронта дорога длинная, да и то не каждому. Научили стрелять да ползать и готов боец. По началу страшно было. Но Иван привычен был к трудностям. Пообтерся. Да и Господь берег его. Почитай год да три месяца без единой царапины. Медаль «За отвагу» получил, хотя отважным себя и не считал. Так, пару раз фрицев подбирал да к своим приносил. А вот в октябре 44-го не повезло. Взрывом фугаса  контузило. Сознание в миг выбило. Очнулся, пинает его кто-то в бок. Голова, как не своя, тяжелая, да гудит, руки и ноги ватные. Поднялся кое-как, вокруг немцы. Злые, как черти, по-своему что-то лопочут. Иваном кличут. А он не поймет ничего:

  - Откуда имя знают? – сообразить не может. Толчками да пинками гнали не далеко. Собрали с десяток человек, таких же бедолаг, как он. Кто ранен, кто контужен. Построили возле оврага, и с автоматов от живота полоснули. Вот и все…

    Сколько времени прошло, никто не знает. Очнулся Иван. Дождь идет, мокрое все. Пошевелил руками – ногами, на месте вроде, только грудь слева, ниже соска ломит, да сильно так! Огляделся, рядом с ним расстрелянные лежат. Окоченели уже. Жутко стало Ивану, и пополз он из оврага. Скользко. Земля мокрая, жирная, как масло.

  - Добрая землица-то, - подумал он, - должно урожаи хорошие дает, совсем, как у нас…


     Выбрался. Дополз до ближайшего дерева. Оперся. Присел. Немного задремал будто. Очнулся – холодно, морозит. Посмотрел на грудь. Ни черта не видно. Гимнастерка в грязи, и медаль в грязи.

  - Не сняли, - подумал он, - и за то спасибо. Потер большим и указательным пальцами, а сегмента медали-то и нет. Как есть, третьей части, где танк выдавлен и нет! Осерчал Иван:
  - Вот суки! Испортили медальку-то. Как теперь дома покажусь? Засмеют. Задрал гимнастерку. Видит на груди дырка черная, запеклась по краям, а из нее потихоньку кровит. Ну да дело солдатское, фамилию оправдывать надо. Пополз дальше. Не помнит, сколько полз. Терял сознание, наверное спал, и дальше полз. Куда и сам не знал. Только все же выполз. Осмотрелся – дорога вроде. Худая правда, но дорога. Судя по всему, ездят по ней редко. Сел с боку дороги, возле пенька и задремал. Очнулся, теребит кот-то. Глаза не открывая, подумал:
  - Опять немцы! Плен! Ну, хрен вам! Умру, но не сдамся!
И ногой, со всей силы, как пнул, перед собой. Только не очень сильно получилось. Вяло. Ослаб видно. Слышит:
  - О ! Пся кревь! – и еще что-то не понятное.
Открыл глаза – дедок кокой-то перед ним стоит, на немца не похож, совсем. И плывет этот дедок куда-то в сторону, никак не остановится, то вправо, то влево, а потом и вовсе пропал.


    Очнулся Иван, не поймет ничего. Травками какими-то пахнет. Тепло. Лежит он на широкой лавке. В головах подушка, мехлайка под ним. Голый по пояс. Печурка полешками пощелкивает.
  - Где я? На плен не похоже, … да и дедок этот возле печки чего-то копается. Не фашист, точно.
- Эй! Ты кто? – прошептал Иван.
 
  Дед медленно повернулся, встал с колен, подошел. Пролопотал что-то в вполголоса. Присел рядом. Внимательно посмотрел Ивану в глаза и вышел из избы. Иван забылся.

    Почувствовал прикосновение к груди, стало больно и как-то щекотно. Открыл глаза. Смотрит – дед над ним завис, тряпочку в виде жгута тонкого прямо в рану толкает. Тряпочка холодная, но приятная, цвета темно-синего. Вроде как в глине синей. Заметил, что Иван очнулся и шепчет:
- Ш…ш…ш, - да левой рукой за лоб придерживает, глазами моргает, мол, спокойно лежи, и все паном называет:
- Прошу пане, прошу…
Ивану смешно стало.
- Нашел пана!
Но приятно и легко. Старый процедуру закончил и принес чашку чего-то пахучего. Запах ноздри щекотал. Захотелось есть. Да так сильно! Иван даже привстал. Но дедок не дал, только подушку под головой подправил и стал потихоньку с ложечки кормить Ивана. Покушали. Иван уснул, словно провалился.

    Так прошло несколько дней.


   Старик дважды в день менял тряпочку, смазывая ее, синей глиной из миски, которую разводил и разминал, уже не таясь, перед Иваном. Заталкивал ее глубоко в рану, с помощью длинной палочки. Да так глубоко, что Ванька боялся, не проткнет ли он его насквозь. На все вопросы старик отвечал:
  - Не разумею, пане.

   Ванька пытался объяснить, что он не пан, а обычный мужик, но объяснения не приносили результата. Он стал сам самостоятельно садиться, а когда дед уходил, пытался вставать. Голова еще кружилась, но мысли были чисты и силы прибывали с каждым часом. Хотя питались они с дедом вареным картофелем, да пахучим взваром. С чего он готовил его, Иван не знал. Но взвар был густой и сытный.

    Примерно день на седьмой, старик ушел, как всегда не сказав куда. Иван ждал его весь день, вечер и ночь, но он не вернулся.

    Где-то близко, уже около двух дней бухало, гремело, а по ночам горело зарево. Слышно было, что приближался большой бой. Непонятно, кто наступал, наши или немцы.
    Вот и сегодня ожидая деда, Иван прислушивался к грохоту. Судя по солнышку, наступали наши с востока или северо-востока.

    На другой день Иван встал, вышел на улицу. Было прохладно, свежо. Он вернулся в избу. Еще немного колебался, наконец, решил. Пора.




   Одел дедову мехлайку, на которой спал, взял остатки синей глины, скатал  ее в колобок и прихватив несколько вареных картошек, запил остатками взвара и вышел. Направление взял на канонаду. Шел осторожно, прячась, избегая открытых мест.
    На третий день вышел к своим.


III


    Битых полчаса Иван толковал молодому капитану о том, как попал в плен, о расстреле, о дедке и даже медаль с глиной показывал. В конце беседы поднял гимнастерку и показал дырку. Да именно дырку. Ранка по краям затянулась, а когда вытаскивал тряпочку, то получалась дырка. Как глубока она была, он не знал. Капитан поначалу сомневался, а как дырку увидел, поверил. Повернул Ивана к себе спиной, а там под лопаткой блестит что-то. Ковырнул легонько и на ладошку выпала недостающая часть медали «За отвагу». Всякого за войну насмотрелся капитан. Разные ранения видел, а тут глазам своим не верит. Выходит человек насквозь прострелянный! Крикнули санинструктора. Прибежал. Посмотрел. И руками разводит.

   - В госпиталь, - говорит, - его надо. Врачу показать.

    Завертелось все вокруг Ивана. Принесли шинельку, сапоги на смену, шапку. Он попросил поесть. В миг сообразили. Каши с мясом, хлеба и чай. От обилия еды, у Ивана голова закружилась.


    Покушали с капитаном плотно, выпили даже по наркомовской. Капитан рассудил так:

   - Сейчас отдохни немного, а через часа два, старшина роты за продуктами едет, вот с ним в сопровождении санитара и поедешь в госпиталь.

     Дорога в госпиталь показалась Ивану долгой и скучной. Шел мелкий осенний дождь, по обочине справа тянулись бесконечные колонны военных, которые шли на запад, значит на фронт.

   - Эка! Сколько народу-то прет! И где только берут? – размышлял он вслух, сидя в кузове грузовика, рядом с санитаром.
   - А техники-то, техники, ну теперь фашисту капут…

   Санитар отмалчивался, кутаясь в шинель и подняв воротник, курил самокрутку, пряча в кулак. Кашлял.
   Иван доставал из кармана гимнастерки сегмент медали, прикладывал к медали, никак не сходилось, погнуло медаль-то.
   - Как думаешь? Спаять можно или нет? А то вида никакого, - сетовал он санитару и сам себе же отвечал:
   - Наверное, нет. Испортили медальку. Стреляли бы мимо, да к нет же – прямо в нее. Специально целился гад, – ругал он немца.

    В маленьком городке остановились.
  Старшина открыл дверь и не выходя под дождь прокричал:
 - Приехали! Вылезайте.


  -  Вам по этой улице немного пройти, а там направо и госпиталь.
 А нам прямо в другой конец. Ну, бывайте!

   Хлопнул дверцей и растворился вместе с грузовиком в пелене дождя.

   Доктор – мужичонка, маленького роста, в белом халате, с бородкой и в пенсне, вертел Ивана и пощелкивал языком:
- Да… батенька мой! – приговаривал он. Повезло вам! Значит, глиной, - говорите, - лечили? Надо же! А вот это что там у вас? Ох, ты! Да это же пуля! Она родимая. Сейчас мы ее легонечко, пинцетиком…
   Он ковырнул со спины, и на блестящую поверхность ванночки звякнула свинцовая бляшка.
   - Вот теперь порядок! – продолжал он. Больно? Нет, говорите?! Странно, странно, батенька…  Ну, да перевязочку сделать все равно необходимо. Встаньте-ка сюда поближе к свету. Вот так хорошо.

    Доктор оказался лицом, как раз напротив дырки и испуганно отшатнулся.
   - Не может быть! – воскликнул он.
   - Ирина Михайловна, голубушка, идите немедленно сюда! Сквозное ранение грудной клетки, но заросло-то как!
   Маленькая женщина выпорхнула из-за перегородки, где чем-то звякала и подошла к Ивану.



   - Смотрите! Ведь насквозь видно! Быть не может!
   Ирина Михайловна охнула, схватилась за край стола и медленно присела на стул.
   - Вот, голубушка, моя, - протянул доктор. Встречаются же феномены! Ума не приложу, что дальше с ним делать? Зашивать? Зачем? Она и так затянулась. Да, батенька…
   И он снял пенсне, протер его об край халата, снова одел и еще раз внимательно осмотрел дырку.
   - А я вас, голубушка, сквозь него вижу! – радостно воскликнул он.
   Ирина Михайловна встала, тоже посмотрела. Сказала:
   - Температуру мерили? – и потрогала лоб Ивана.
   - Нормальная вроде!
   - Температура – дура! – пропел доктор. Положим его на недельку, понаблюдаем. Он обрадовано потер руками:
   - Понаблюдаем, батенька!

   Ивана определили в третью палату, где лежали еще двое раненых. Один в ногу, другой в плечо.
   Весть о том, что в третьей лежит раненый в грудь, боец с дыркой насквозь и через нее все видно, облетела госпиталь мгновенно. Очередь, из ходячих раненых, выстроилась в коридоре. Желающих посмотреть, было много. Но врач запретил. Сторожить возле дверей было некому, поэтому любопытные все же прорвались. Смотрели в дырку, сначала с опаской, потом, привыкнув, весело пересмеиваясь, разглядывали медаль и кусочек. Качали головами.


     К вечеру пришел военный, в звании майора. Доктор сопровождал его. Выгнали всех любопытных. У дверей поставили часового. Майор расспрашивал Ивана подробно: как попал в плен, как вышел к своим, и все записывал. Потом уходил куда-то, наверное, звонил. Снова приходил, и все начиналось сначала. Наконец Иван сослался на то, что болит грудь и хочется спать. Майор ушел.

    На утро появился в палате. Еще раз все расспросил и в заключении, уходя, бросил:
- Вы, Солдатов, без вести пропавший. На вас документ имеется, и сообщение на Родину отправлено. Так что лежите пока, а там решат, что с Вами делать – он показал пальцем в потолок и вышел.

    Прошла неделя, другая, выпал первый снежок.
   Однажды утром в палату заглянул доктор и сказал:
   - Солдатов, с вещами ко мне в кабинет!

    В кабинете, кроме доктора, Ирины Михайловны, находились еще два военных. Пожелали осмотреть Ивана. Он снял гимнастерку, белье, показал дырку. Военные поохали, покачали головами, велели одеваться. Потом старший из них, в чине полковника, сказал:
   - Рядовой, Солдатов. По решению медицинской комиссии, вы списываетесь в чистую, в запас. Зайдете по этому адресу в фин часть, получите командировочные, продукты, в строевой документы.


   - Это что же, домой, что ли отпускаете? – не понял Иван.
   - Выходит, что так, - сказал старший. 
   - Ваше ранение не совместимое с жизнью, - добавил доктор и захихикал. Потом опасливо оглянулся на полковника, и прижав ладошку ко рту, произнес:
- Извините, пожалуйста!
 
    Так война для солдата Солдатова Ивана и закончилась. А глину забрали, сказали, что на анализ. Ну да Иван не жалел. Ему она ни к чему.